(Легенда)
Когда вы плывете по Волге средним плесом, то вам начинает казаться, что здесь собрались на свидание все народы Европы и Азии и все их боги, злые и добрые, со всеми чадами и домочадцами: великоросс, малоросс, татарин, чуваш, черемисин, мордвин, немец, еврей, персиянин, калмык... Христиане разных толков, последователи Будды, Магомета, грозного ветхозаветного Иеговы, Заратустры, первобытные язычники...
Да, наше сказочное "царство-государство" напоминает-таки, особенно на Волге, Великий Ноев Ковчег! [Ноев Ковчег -- судно, которое повелел сделать Бог праведному и непорочному Ною с тем, чтобы он мог спастись во время всемирного потопа. Бог разрешил Ною взять с собой жену, трех сыновей -- Стима, Хама и Иафета, их жен и всех животных по паре. В литературе словосочетание употребляется в значении: "средство спасения".] У нас до сей поры рядом с христианством живет и не хочет умирать язычество.
Туго приходится языческому богу на Волге: пропадают леса дремучие, нет приволья в земле, какое было в прежнее давнее время, наседает со всех сторон европейская культура, город, фабрика и машина, да и Бог завоевателей [Бог завоевателей -- Иисус Христос. Давая такое определение христианскому Богу, Чириков встает на точку зрения язычников.] -- сильный и властный, и много у него защитников на земле, врагов старого, языческого... Некуда стало прятаться старому богу первобытных детей земли, и приходится им хитрить и лукавить: для виду поклоняться новому Богу завоевателей, а тайно чтить своего старого; либо молиться сразу двум богам, либо под видом новых чтить старых, прародительских. Среди язычников Волги, чуваш и черемис, общее количество которых около полумиллиона, процентов восемьдесят числятся уже на бумаге христианами и лишь двадцать пребывают верными старому языческому богу. На деле это не так. Едва ли и половина всех язычников превратилась в христиан. Каковы эти новообращенные бумажные христиане, показывает следующий религиозный эпизод из миссионерской практики: сельский батюшка, зорко присматривавший за бывшими язычниками, узнал, что один чуваш не соблюдает постов; пришел и сделал ему строгое отеческое внушение. Когда батюшка вторично посетил этого христианина, он заметил, что образ Николы Угодника [Никола Угодник -- Николай, архиепископ Мирликийский, великий христианский святой, прославившийся своими чудесами. Чтится повсеместно, часто даже мусульманами и язычниками (в России). Дни памяти -- 9 мая и 6 дек. (ст. ст.).] в переднем углу перевернут лицом к стене.
-- Это что же? К чему сие кощунство? Ты это сделал?
-- Нет, бачька! Сам он так делал!..
Долго чувашин запирался, но в конце концов батюшка довел его до сознания: оказалось, что чувашин, заподозрив Николу Угодника в доносе на него батюшке, -- так как никаких других свидетелей его невоздержанности в ноете не было -- во избежание новых доносов повернул Николу Угодника глазами в стену и продолжал себе скоромиться в постные дни!..
В воскресенье чувашин ходит в русскую церковь, а пятницу по-прежнему посвящает богу своих предков. Отдав последний долг усопшему по христианскому обряду, чувашин совершает тризну [Тризна -- церковный обряд похорон и поминания умершего.] по ритуалу языческому. В своей интимной домашней жизни чувашин-христианин остается прежним язычником. В лучшем случае он отодвигает христианского Бога на второй план: заболеет у него жена или другой член семьи, чувашин сперва обращается к знахарю Иомзи и приносит жертву злому богу Керемети [Керемети -- правильно: Керемет (от чуваш. Киреметь), Луд, Шайтан -- в удмурт, мифологии творец зла в противоположность своему добродетельному брату Инмару.]: ну а если уж Керемет не поможет, пойдет и к батюшке:
-- Бачька! Пожалуйста, проси твой Бог: матка больно плохой, кончать хочет...
Таковы эти "бумажные христиане" среди чувашей, таковы же они и среди черемис. Не будем, однако, слишком строги к язычникам-инородцам: ведь еще не вывелось и в нашем крестьянстве верование, что гроза и молния происходят от разъезжающего по небу на огненной колеснице и чудесных конях грозного Ильи-пророка, которым славяне заменили своего языческого громовержца Перуна, гоняющегося за облачными Девами [Облачные Девы -- спутницы Перуна, который отождествлялся в индоевропейской мифологии с богом грома.].
Чуваши не так тверды в своем религиозном упрямстве, как черемисы, и потому знакомиться с нашими волжскими язычниками удобнее на последних.
Подобно нашим долго и жестоко гонимым раскольникам [Раскольники -- официальное название сторонников старообрядчества в России, т. е. тех верующих, которые не признали реформы патриарха Никона (1653-1656).], черемисы научились прятать свою веру от врагов ее, но зато они же донесли в некоторой части своего населения язычество до настоящего времени в сравнительной неприкосновенности...
Подобно тому, как город Чебоксары можно назвать столицей царства чувашского, город Козьмодемьянск можно назвать столицей царства черемисского. Приволжские черемисы занимают своими поселениями значительную часть Козьмодемьянского уезда Казанской губернии и Васильсурского уезда Нижегородской губернии -- на правом берегу Волги и большое пространство земель Козьмодемьянского, Чебоксарского и Царевококшайского уездов Казанской губернии -- на левом берегу. Черемисы некогда жили среди огромных непроходимых лесов этого края, ныне уже в большей части истребленных. Живя среди лесов, они сохранили до настоящего времени в своей душе страстную любовь и непреодолимое тяготение к лесу. Остатки прежних лесов вдоль реки Суры с дубовыми и березовыми рощами и теперь еще -- самый любимый ими уголок своего царства. Эта любовь к лесу за невозможностью жить в лесах повела к страсти украшать свое жилище искусственно разведенной растительностью. При каждом доме черемисина вы найдете сад из кудрявых берез, дубов и рябины. От этого черемисская деревня всегда кажется красивой, уютно-приятной и чистой, чем и отличается резко от деревни русского мужика этого края. Из деревьев черемисин чувствует особенное благоволение к березе, и местами его религиозных общественных обрядов бывают березовые рощи. Черемисин -- страстный охотник и отличный скотовод, что до сей поры сближает его по образу жизни и религиозному культу с племенами охотничьего и пастушеского периодов человечества.
Бога своего черемисин, как и мы, славяне, да и вообще все арийские племена [Арийские племена -- название народов, принадлежащих к индоевропейской (прежде всего индоиранской) языковой общности.], получил из грозы и бури, от солнца и луны, от дня и ночи и прочих стихийных чудес природы. Рожденные воображением и страхом первобытного человека, языческие боги как олицетворение доброй и злой стихии были низведены человеком на землю, что и сопровождалось рождением религиозного мифа и религиозного культа. Первобытно скуден этот миф у черемисина, мало в нем идеализма и поэзии, мало вдохновенного творчества, но зато эта примитивность религиозного мифа дает нам возможность легче и нагляднее рассмотреть, как человек сотворил себе Бога...
Добрый бог Юма (небо, солнце) долго наслаждался счастливой и спокойной жизнью на небе. У Юмы отличная изба и так много всякого добра, что самый богатый человек на земле перед ним -- последний нищий. Когда его стадо лошадей, коров и овец идет с пастбища и протянется длинной вереницею, то переднего конца стада уже не видать, а задний еще все тянется из хлевов и конюшен. Хороший работник Юма! Как мужик на земле, с раннего утра до вечера -- на работе! Он так занят своим хозяйством, что очень долго не обращал никакого внимания на человека. Не до него было! Да случилась беда и, как всегда это бывает, через женщину. В числе многочисленных детей у доброго трудолюбивого Юмы была дочка. Пока она не подросла, все шло благополучно. Но вот из девочки превратилась она в прекрасную девушку и загрустила: любить на небе некого -- одни ангелы, славящие ее красоту. Красоту прославляют, а больше ничего предложить не могут: ведь все-таки они только подвластные Юме жители неба и боятся оскорбить Хозяина другими посягательствами на внимание его прекрасной дочери! Томится прекрасная девушка. От любви, видно, никуда не спрячешься даже и на небе! Только в домашней работе и хозяйственных хлопотах спасается Дочь Неба от тоски и любовного томления!
Есть у Юмы младший брат, Керемет. Давно горит он любовью к прекрасной девушке, да, во-первых, староват он для нее, а главное, девушке-то не нравится! Родственник! Привыкла, присмотрелась, и глядеть надоело на этого Керемета...
Трудолюбивый Юма не держит работников при своем огромном хозяйстве. Везде нужен свой хозяйский глаз. Помогают детки. Прекрасная девушка, Дочь Неба, помогает пасти отцовские стада. Пастушка! Как только наступает день, Юма будит прекрасную дочь:
-- Вставай, дочка! Пора выгонять стадо.
Конечно, не хочется вставать рано в юности: на рассвете снятся такие сладкие сны девушкам! А ничего не поделаешь, надо вставать. Юма берет розовый войлок, обшитый по краям золотыми узорами, долгий-долгий, и спускает его розовой дорогою с небес на землю: на небе у него травы нет, приходится гонять свои стада для пастьбы на землю!
Однажды на рассвете, когда прекрасной Дочери Неба приснился дивный любовный сон, Юма, по обыкновению, спустил с неба на землю розовую дорогу (заря) и разбудил прекрасную пастушку. Очень не хотелось девушке отрываться от сладкого любовного сновидения:
-- А войлок розовый спустил?
-- Спустил.
-- А ворота небесные отворил?
-- Отворил...
-- Ах, как хочется поспать!..
-- Поспишь на земле около стада, на зеленой траве и цветах! Теперь очень много цветов на земле!..
Да, теперь очень много цветов на земле! Каждый день Дочь Неба плетет из этих цветов веночки, но... подарить их некому! Наденет на свою голову и возвращается домой с тоской и томлением... А влюбленный дядя Керемет смотрит на прекрасную девушку и просит:
-- Отдай мне веночек твой!
-- Нет, не отдам!
И назло Керемету девушка надевает венок на рога своей любимой коровы... Вот и теперь девушка выгоняет из хлевов скотину, а Керемет стоит у дверей и шепчет с любовной тоскою:
-- Принеси мне хотя один цветочек!
Не слышит его Дочь Неба. Обувает новые берестовые лапотки, надевает берестовую шапку и спускается по розовой дорожке с неба на землю. Спустилась, обернулась лицом к небу, откуда выглядывает светлое лицо Юмы, и кричит:
-- Дох! Дох! Дох!
Хорошо знают свою пастушку лошади. Услыхали знакомый голос с земли и длинной вереницею, с радостным ржанием, побежали по розовой дорожке на землю...
Пробежали все лошади, Дочь Неба кричит:
-- Тпруна! Тпруна! Тпруна!..
Замычали и двинулись, поматывая хвостами, тучные коровы. Впереди любимая, в веночке на рогах... Прошли и коровы. Дочь Неба зовет овец:
-- Ста! Ста! Ста!
И, как волны в море, побежали белые овцы по розовой дорожке...
Добрый Юма вышел на работу, посматривает вниз на свою милую дочку, и свет ласковый из очей его согревает всю землю. А раздосадованный, сердитый на любовь свою Керемет спрятался и весь день не выходит из хлевов: плачет и сердится до возвращения с земли отвергающей его любовь девушки...
И вот на этот раз случилось так. Пасла Дочь Неба отцовское стадо на земле, на лугах, около березового леса, и захотела пить. Пошла к лесу, где в овражке прятался родник светлой, чистой, как хрусталь, воды. Подходит и видит молодого прекрасного человека:
-- Здравствуй, красавица девушка!
-- А кто ты такой?
-- Я человек, житель земли! Я живу в лесу, в землянке... А ты откуда?
-- Я издалека... Я дочь Юмы. Мы живем там, наверху...
-- Ты такая красивая! Поцелуй меня!
-- Ты тоже очень красивый! Ты гораздо красивее Керемета!
Так они разговорились, познакомились и очень долго смеялись от радости, что встретились. В этот день вечером, когда Юма спустил розовую дорожку для возвращения стад на небо, прекрасная пастушка вернулась без венка: она отдала сплетенный веночек красивому юноше, которого встретила около леса у родника...
Никому не рассказала Дочь Неба про свою встречу на земле с человеком. Она про себя таила эту радость и берегла свою тайну и от Юмы, и от хмурого Керемета. А между тем, она каждый день, спускаясь со своими стадами на землю, ходила к лесу и встречала у родника красивого юношу-человека. И так они полюбили друг друга, потом признались в этом другу другу и решили вступить в брак...
Когда они решили это, то прекрасная пастушка вернулась домой не только без веночка, но даже без платка, который подарила на память жениху своему... Заметил злой Керемет, что творится что-то неладное с отвергнувшей его девушкой, и стал терзаться ревностью. А влюбленные продолжали видеться и все думали, как же им быть.
-- У меня отец -- бог! Он не отдаст меня за тебя по доброй воле на землю!
-- Я буду очень просить его! Я буду его верным сыном: пусть он возьмет меня к себе на небо в работники! Мне ничего, кроме твоей любви, не надо!
-- Нет. Он -- бог, а ты -- человек! Не согласится. Ты лучше собери своих товарищей и увези меня, не отпускай домой!.. Мы повесим мой платок на дерево, и тут Юма будет искать меня. Не найдет и подумает, что я умерла...
Юноша так и поступил. Собрал молодых товарищей на лихих конях, и когда Дочь Неба пасла стадо, они схватили ее и уволокли далеко-далеко в леса дремучие, а на месте около стада юноша повесил на березу девичий платочек...
Так Дочь Неба, прекрасная пастушка, сделалась женою человека, и через нее небеса породнились с землею...
Конечно, добрый Юма долго искал свою милую дочь, долго бродил на пастбище и с плачем искал свою пропажу. В этот год хмурился добрый Юма, не смотрел радостным взором на землю -- и оттого там был неурожай, голод и смерть бродили между людьми... Но время все уносит. Прошло два года, и Юма успокоился и снова стал ласково смотреть на свои стада и на землю. Только злой Керемет не успокоился: каждую ночь он тихо крался по небу и выглядывал, что делается на земле, где запропала прекрасная девушка. Не верил он, что она умерла, подозревал другое... Так оно и вышло. Подозрения Керемета оправдались. Прошло три года, и однажды вслед за стадом по розовой дорожке пришли на небо счастливые супруги. Пришли, упали перед добрым Юмой на колени и повинились, рассказав все, как было. Сперва рассердился добрый Юма, но когда увидал на руках своей дочери ребенка, которого та кормила грудью, отошел и простил провинившихся. Помирились они, и мировая эта сопровождалась большим пиром на небе. И не только простил их добрый Юма, а дал им в приданое всю землю! Не мог, однако, примириться с этим злой Керемет. Добрый Юма назвал человека своим сыном, и сердце Керемета разгорелось от мук зависти и ревности. Керемет выпил много пива на пиру примирения, поссорился и с Юмой, и с нареченным сыном его и затеял с ними ссору и драку. И в этой драке злой Керемет убил нареченного сына Юмы и сбросил прах его на землю. В мелкие дребезги разбилось тело человека, нареченного сыном бога, и там, где падали осколки этого праха, вырастали прекрасные березы и огромные дубы... Жестоко отомстил своему брату за убийство своего зятя Юма. Он свергнул Керемета с небес со всеми его единомышленниками, злыми ангелами...
С тех пор Керемет сделался злым богом и, возненавидев человека, стал мстить и вредить ему на каждом шагу как в личной жизни, так и в хозяйственной...
Так черемисин сотворил себе бога доброго и бога злого. Добрый -- далеко, а злой -- на земле, в непосредственной близости к человеку. И, вероятно, поэтому злой бог Керемет пользуется у черемис значительно большим вниманием, чем добрый Юма: зло человек всегда сильнее чувствует, чем добро... Любопытно, что, разделив небо и землю, Юма и Керемет прекратили между собою всякое ратоборство: Юма стал сам по себе, а Керемет сам по себе...
Всякий делает свое дело: один доброе, другой -- злое. Должно быть, породнившийся с Юмой чрез Дочь Неба человек боится больше Керемета и других злых духов, ибо главный религиозный ритуал посвящен черемисином Керемету. Родство человека с богом через Дочь Неба, через женщину, повело к тому, что черемисская женщина никогда не была под супружеским гнетом и никогда не была страдательным существом при выходе в замужество, как это имеет место до сих пор в нашем крестьянском быту: у нас невестка -- общая прислуга в новой семье мужа, новая рабочая сила, на невестке отражаются все неприятности в доме; старые русские песни полны жалоб на горькую судьбину в замужестве, а свадебные игры и песни полны тоски, слез и страха пред грядущим. Не так у черемис. Здесь женщина получила божественную защиту через Дочь Неба: "молодую" принимают в доме мужа с любовью и почетом, она не попадает в последние члены чужой семьи, а часто становится во главе всего дома... Здесь жена -- настоящая подруга жизни. Женщина вообще у чувашей и черемис стоит высоко...
В черемисском язычестве есть уже некоторый переход к единобожию. Будучи черемисским богом в особенности, добрый Юма вместе с тем считается главным над всеми прочими богами -- русским, татарским, чувашским и т. д.
Посредниками между человеком и богами у чувашей и черемис являются жрецы, называемые ворожниками, мужанами, колдунами, в роли которых нередко выступает и женщина. На богов своих они смотрят довольно корыстно: задабривают их жертвою либо в надежде получить земные блага, либо из страха потерять их от гнева богов. Когда молятся, то все -- "дай! дай! дай!". Никаких хвалебных молитвословий у них не имеется. Народ весьма практический. Будущая жизнь представляется им подобною настоящей, только без горя и нужды, в полном изобилии всех благ вещественных...
Жертвоприношения бывают домашние и общественные. Последние совершаются в лесу и непременно с участием ворожника, между тем как дома роль жреца исполняет хозяин дома. Теперь, впрочем, общественные жертвоприношения вывелись: нет глухих лесов, где можно было бы не бояться христианского Бога и его защитников, духовных и чиновных, везде -- чужой глаз. Если и совершаются такие общественные таинства, то в такой тайне, что увидать их постороннему человеку, каким считается даже формально только зачислившийся в христиане сородич, невозможно. А еще в шестидесятых годах прошлого столетия такие общественные моления и жертвоприношения совершались не менее трех раз в году. Исследователи быта инородцев того времени так описывают эти жертвоприношения: накануне жертвоприношения все его участники непременно моются в бане и являются на месте в чистом белье, в новой белой верхней одежде, в свежих лаптях и онучах [Онучи -- портянки, обмотки для ног под сапоги или лапти.], имея при себе высокие берестовые шапки. Среди лесной поляны расстилается белая кошма, на которой раскладываются в известном порядке жертвенные лепешки. Около кошмы пылает костер, над которым висит котел с водою для варки жертвенного мяса. Около костра -- жертвенные животные: овца, теленок, а иногда и лошадь; тут же несколько бочонков с пивом, вином, медом и с берестовыми ковшами. Вблизи костра -- ряд новых липовых стволов. Все участники становятся лицом на восток. По краям стволов прилепляются горящие восковые свечи. Ворожник или мужан испытывает годность жертвенных животных; для этого он, привязав жертву к дереву, льет вдоль спины животного от головы к хвосту холодную воду из ключа: если животное вздрагивает и начинает встряхиваться, -- значит, жертва угодна богу. Все в этом случае изъявляют радость, восклицая хором:
-- Прими любезно!
Ворожник берет в руки острый нож и топор и начинает бить их друг о друга. При этих звуках все присутствующие падают на колени, а ворожник приступает к закланию жертвы. Убитое животное расчленяется и от всех частей его тела берется по куску для жертвы; эти жертвенные части кладутся в особый берестовый сосуд (берестовое ведро) и туда же бросают отломленные от лепешек кусочки и льют понемногу пива, вина и меду. Все содержимое ворожник с молитвою, содержание которой в общем исчерпывается словом "дай!", льет в огонь костра. После этого ворожник берет горящую и дымящуюся головню из костра и кадит ею над столами. Таинство свершилось. Шкура животного отдается жрецу. Остатки жертвенного мяса варятся в котле при общих радостных кликах и плясках вокруг жертвенного огня; затем начинает пиршество и разгул...
Представьте себе ночь в лесу, людей в белых одеждах и высоких берестовых шапках, с гиканьем и пляскою прыгающих вокруг огня; людей -- то падающих ниц и не смеющих поднять головы, то вскакивающих и приходящих в радостное неистовство; представьте резко разносящийся во мраке леса звон от битья сталью огромного ножа в железо топора, и самое жертвоприношение, и следующее за ним пиршество, на котором присутствуют и мужчины, и женщины! Разве эта картина не переносит вас в страну дикарей Африки или Австралии?
А в каких-нибудь пятидесяти верстах на гористом берегу Волги высятся христианские храмы города Козьмодемьянска, и звоны колокольные носятся над Волгою; а еще подальше, в каких-нибудь десяти часах езды на пароходе, стоит город Казань и там университет, духовная академия, разные высшие институты, множество гимназий; беспрерывно потрескивают телеграфные аппараты, по улицам бегают электрические трамваи и автомобили, говорят по телефону...
Разве все это не сказка?..
Печ. по: Чириков Е. Волжские сказки. М., 1916. С. 89-100. Впервые: Пробуждение, 1916. No 2. С. 37-43.