Яркозеленый, с белыми, красными, желтыми и голубыми цветочками, лужок. Кругом – старые сосны. Только с одной стороны – голубой просвет: там, под горой – круглое притаившееся озеро, как огромное овальное зеркало в рамке из камышей и кустов: в неподвижных глубинах его – голубое небо, с повисшими в нем белоснежными облачками. С горы – бесконечный синеватый туман далеких лесов… Молодые елки и сосенки, выбежав из старого хмурого бора, словно малые дети, побежали под гору и, рассыпавшись по склону до самого озера, остановились в изумлении пред ярким светом и далеким горизонтом… На краю бора, под соснами, стоит и смотрит двумя окошечками на озеро новая смолистая избушка лесника, а пониже, на спуске – зеленый холм, с темной обросшей плесенью дверкой и крошечным окошечком. Это – землянка, первоначальное жилище старика, где он скрывался и зимой, и летом, пока не выстроил, наконец, избушки. Бережет он ее… Для кого? Бог его знает. А, может-быть, просто привык к своей землянке и жалеет бросить ее. В землянке – все немудреное его хозяйство; там пахнет овчиной, дымом, печеным хлебом и кислым квасом, а в избушке – все новенькое: золотятся свежеструганной сосной стены, лавки, косяки, скамейки, божница, а на полу – половичок из золотой соломы; печка выбелена, жерло ее прикрыто пестрядинной занавесочкой… На полке – самоварчик и тоже точно сейчас из лавки: блестит, словно золотой. Сизый глиняный рукомойник на веревочке. Крылечко с перильцами – на лужок. Нет двора, нет забора, загородки… Зачем? Всё – Божие и всё – твое… И небеса, и сосны, и вода в озере, и лужок с цветочками, и грибы, и ягоды, и дикая птица, укрывающаяся в лесных трущобах…
Благодарной примиренностью и безмятежным покоем наполняется душа от уединенной близости к земле и к небу. Чисто так и ясно и в голове, и в сердце, и всё думаешь: зачем люди хоронят себя и свои души в каменных мешках, ограждаются стенами, решетками, запорами, занавешиваются от солнца и друг от друга и всю жизнь боятся жизни и портят ее себе и другим?..
Как удивительно приятно, мелодично позванивают здесь колокольчики; пара лошадок, поматывая мордами, стоит под соснами и оглядывается: что там замешкался ямщик, привезший нас с Калерией?
– Тпру, милые лошадки! Ваш ямщик пошел искупаться в озере…
Глубокую благодарность чувствовал я и к лошадкам, и к тарантасу, в котором мы приехали, к желтому чемодану и к картонкам Калерии.
– Ба! Джальма! И ты здесь? Ведь я тебе не позволил!..
Джальма припала к земле и виновато смотрит на меня умными глазами.
– Ну, ладно уж, прощаю… Ах, ты шатущая! Пронюхала-таки…
Ружье и гитара. Гитару захотела Калерия.
– Геня! Как здесь дивно хорошо! – кричит с крылечка Калерия, – что-то напевает и бежит помогать.
– Я сам, сам…
Оглянулась, схватила за шею, поцеловала крепко-крепко и, откинув голову, побежала в бор. Там она пела, и голос ее уносился под гору к сизым туманам далеких лесов:
«Нас венчали не в церкви, не в венцах, не с свечами»…
Вернулся ямщик. Это – тот же самый мужик, который вез меня домой.
– Разгуляться приехал?..
– Да.
– Эхе-хе… дела, дела! Голосистая… На весь лес беспорядку наделала…
– Никому не говори, что я здесь…
– А что мне… говорить-то?!. Не махонький… Сам понимаешь…
– Матери не говори, что оба здесь слезли…
– Понимаю… Ну, надо ехать… Хороша бабеночка… Прощай! В среду приеду…
– Рано в среду… Приезжай в пятницу или в субботу…
– Она наказала в среду… к вечеру. Она, брат, не похвалит за это…
Зазвенели колокольчики и рассыпались по лесу, словно засмеялись… Куковала где-то кукушка и всё дальше смеялись колокольчики. Кружились над цветами бабочки. Трещали в траве кузнечики. Тихо, как далекое море, шумел старый бор вершинами, а внизу под горой, пела моя Калерия… Неизъяснимая благодать ворвалась в душу, и, упав на траву, я стал смеяться и целовать землю…
– Господи, благодарю Тебя… Как я счастлив… как бесконечно счастлив!.. Джальма, ты не понимаешь отчего эти слезы… Ты лижешь мне руку, думая, что я несчастлив? Дурочка! Я теперь самый счастливый человек на всем свете!..
– Женился, что ли?
– А-а, дедушка! Откуда ты взялся?..
Я отвернулся и отер слезы счастья.
– Я из-под земли… Пришел узнать, не наладить ли вам самоварчик… Сижу в своей норе, как крот, услыхал – поет твоя-то и вспомнил: не надо ли чего…
– Хорошую избу ты поставил.
– Ничего… Всю жизнь копил на нее: не доедал, не допивал. Сам-то не наживу, а внучке пойдет. Мне и землянка хороша, перед могилой-то.
– Хорошо здесь!
– Плохо ли! Благодать Божия… Карасиков не сварить ли? Живые, только сегодня пымал… молодуху-то покормить надо. Вишь, как она разливается… Эх, молодое-то дело!.. Всё с песней: и горе, и радость… Когда женился?
– Недавно.
– То-то не слыхать было… Господа больше под старость женятся, а вот ты по нашему… Да ведь пока молод – только и погулять с красивенькой бабочкой, а там «бери – не надо»…
– Не стесним мы тебя – в избе-то поживем?
– Что ты! Живите!.. От вас только радость одна в избе останется… Давно я тебя не видал… Отколь взял жену-то?
– В городе… Нравится?
– Не вредная… Для вас ведь не бабу, а пичужку нужно: не в работу, не в заботу, а чтобы пожарче приголубить да песенку спеть… За охотой-то ходишь, аль бросил? Не до охоты, поди, с молодой бабочкой-то?
– Нет, не бросил, и ружье привез.
– То-то! На озере выводки есть, летные уж. Как заря – все на родину слетаются. А собачка всё та же у тебя.
– Та же. Джальма.
Джальма подняла голову и вопросительно посмотрела сперва на меня, потом на старика, хлопнула по земле хвостом.
– Спать-то вам будет неладно, пойду травки накошу. Что твоя пуховая постелька… У меня в избе чисто: ни блохи, ни таракана, ни какой этой погани… Где у меня коса-то… Покричи меня, коли что. Я недалечко буду. Вон там, под горкой, околь озера…
– Ладно. Спасибо, старик!
Ушел. Добрый старик, с синеватыми, уже выцветшими глазами. Всех любит, весь мир. Приручил зайца: с ним в землянке живет вместе с ежом, – «нас трое» – говорит – «я, еж да заяц».
Где же Калерия?.. Не могу без нее так долго…
– Калерия!
– А-у!
Зачем ты, голубка, уходишь так далеко?.. Заблудишься в темном бору. Беспокоится за тебя сердце. Иду в ту сторону, где прозвучала валторна. Выхожу на круглую лесную полянку, пеструю от цветов, звонкую от гудящих насекомых… Здесь! Как огромный красный мак – голова в красном знакомом шарфе… Присела, ползает по траве.
– Ты?.. Здесь много земляники: давай рот!
– Я найду…
– Я нарвала для тебя. Иди же!
Села в траву, улыбается и манит глазами. Ах, эти глаза! Они и ласкают, и мучают; нет сил и нет слов, чтобы передать, как они прекрасны. Смотришь и тонешь в их притягивающей глубине, и горишь в их истомной ласке.
– Ну, будет смотреть. Иди ближе! Словно в первый раз увидал меня…
– Да, Калерия, в первый раз, всегда в первый раз…
– Приглядишься…
– Никогда!
Опускаюсь около и кладу голову на ее колени.
– Всё смотришь в небо… Ешь!
– Нет, я смотрю на тебя… В тебе – небо, и черные звезды – глаза твои…
– Я – земля, а не небо. Понял?..
Наклоняется и целует в губы долгим поцелуем…
И оба закрываем глаза.
– Земляника!.. Рассыпал ты всю землянику… Подбирай же!
– Хорошо… Милая, как ты прекрасна…
– Тсс!
– Это – птичка…
– Тише, ты мнешь землянику…
– Глаза, мои глаза… мои губы…
Тихо шумит старый бор вершинами и звенит лесная поляна от радостного славословия жизни птицами, насекомыми, мириадами крохотной твари… И плывет тихий ликующий день над нашими головами…