Посвящается В.А.Ч-ой.
Весь день я бродил за городом, в "Борисовой градине". Огромная роща, сперва культурная, потом на горах, напоминающая наш родной русский лес. Здесь можно забыть, что не по родной земле ступает нога твоя: тихо, безлюдно, задумчиво; попадется грустная береза, сверкающая белым бархатом ствола, среди изумрудных пихт и малахитовых сосен. Узенькие тропинки, пропадающие в зеленых сумерках, манящие своей неизвестностью; испуганно взлетающие птицы; запах гриба, гниющей листвы и пихты и такая сочная, бодрая трава с мигающими в ней разноцветными глазами диких цветочков. Нет людей... Как хорошо, что нет людей! Я так устал от людей!.. Никто не говорит. Такое кроткое, ласковое, зеленое безмолвие!.. Над головой только небесная синева и жемчужное, неподвижное облако.
Вот, так-же я когда-то бродил с ружьем в родных лесах русской земли, забывал обо всем на свете и растворялся в природе, чувствуя себя слитым воедино с этим таинственным, зеленым сумраком, с соснами, березами, птицами, травой, цветами... Какое это счастье -- забывать о себе, не чувствовать себя! Так легко это в юности и так трудно в конце жизни... Ведь, на спине тяжелый короб разочарований, сомнений, огорчений, страданий, и так трудно скинуть его с плеч своих...
Зато, когда это удастся, -- как расправляется душа! Точно увядший цветок, стебель которого внезапно очутился в свежей, холодной воде...
Блуждание по лесу дало мне этот радостный отдых, и, несмотря на дальний путь, я вернулся домой бодрым и радостным, точно вернулось невозвратное и не о чем больше грустить...Так хорошо, светло было на душе... Точно тихая музыка, нужная, ласковая, из мендельсоновских "песен без слов", звучала там, рождая молитвенно-благодарственное настроение...
Захотелось что-то написать. Не знаю еще, что хочется написать, но я сажусь к столу, ищу бумагу и перо...
Что это? Откуда?.. В стакане с водой -- несколько веточек белоснежного ландыша! Так вот почему в комнате неуловимо-тонкий, знакомый, но позабытый аромат!
-- Скажите, откуда это ландыши на моем столе?
-- Была русская девушка и велела поставить вам на стол...
-- Она сказала свое имя?
-- Я спросила ее, но она сказала, что вы ее не знаете, и ушла...
Русская девушка!.. Я не знаю, кто она, какая она, но как странно-радостно звучит в душе это "русская девушка". Мне совсем не хочется и узнать, кто она и какая, эта русская девушка. Не все ли мне равно? Мне совсем не важно это знать. Мне довольно того, что девушка русской родной земли пришла ко мне в изгнании и поставила на мой письменный стол связочку нескольких стеблей белоснежного, нежного, нежного, грустно-радостного ландыша!
Вероятно, я никогда не узнаю этой девушки, и ей вовсе не нужно, чтобы я узнал, кто она. Я для неё тоже только "русский писатель", написавший много о юности, с её грустной радостью и радостной грустью, с первыми чистыми порывами любви, полными ароматной тайны, так напоминающей белоснежный, грустный ландыш в тихом, таинственном сумраке родного леса... такой прекрасный и такой хрупкий цветок, быстро умирающий под знойными ласками солнца... Символ любви недостигнутой, самого прекрасного, сказочного цветка нашей жизни.
Прекрасный, белоснежный цветок! Сколько нежной грусти и чистой, светлой радости в твоих, звенящих тонким ароматом, чашечках! В юности ты -- источник неведомых, таинственно-прекрасных ожиданий, на склоне жизни -- источник воспоминаний, обвеянных сладостной грустью, от которой помутневшая душа делается вдруг светлой и прозрачной, как родниковый колодезь в лесу...
Склоняю седую голову над цветами, закрываю глаза и дышу нежным, грустным ароматом ландыша. ...И чудится мне тихий, ласковый весенний вечер над луговой речкой, и слышу я, как в березовом лесу, за рекой, грустно кукует кукушка. Полулежа в сочной луговой траве с красными огоньками гвоздик и кашки, с синими глазами колокольчиков, с бело-золотыми венцами ромашек, с мохнатыми паутинными головками одуванчиков, режу зубами стволик долговязовой травинки и слушаю, как поет кукушка за речкой, как в прибрежной осоке и тине квакают лягушки, как стрекочут в траве кузнецы. Людей нет... Я -- один. С своей сладкой тоскою по любимой русской девушке с двумя толстыми, золотистыми косами за спиною, в коричневом гимназическом платье, с золотым обручем на голове. Этот обруч делает ее похожей на святую ...Прекрасная, святая девушка! Моя любовь к тебе -- святая. Моя любовь к тебе -- как молитва!.. Нет, даже не молитва, потому что нет в ней докучливых просьб о своем личном благе. Ведь, мне надо так мало: видеть тебя, слышать твой голос, изредка встретить твои ласковые глаза, коснуться твоей руки, твоей одежды... Моя любовь к тебе -- как псалом твоей красоте и святости!
Даже руку твою поцеловать кажется мне кощунственной дерзостью, и, когда дьявол вталкивает мне в голову эту дерзкую мысль, я загораюсь стыдом, пугаюсь и боюсь посмотреть в твои ясные, как у ребенка, глаза... Мой грех пред тобою только в недостижимой мечте о том, чтобы всегда быть около тебя, чтобы всегда тебя видеть, слышать, ощущать твою близость и еще... чтобы ты никому не дарила своих улыбок. О, ты так не бережливо разбрасываешь эти драгоценности... Ты, кажется, не подозреваешь даже, что это -- бесценные драгоценности, потому что улыбаешься даже стрекозе, лягушке, ящерице, муравью... И я не могу у них отнять этих улыбок и от этого готов плакать... Может быть, за это я иногда сержусь на тебя... и тогда я опускаю голову и молчу, а ты спрашиваешь: "о чем я задумался?" Разве я смею признаться тебе, что завидую стрекозе, лягушке, ящерице, которым ты улыбаешься, показывая жемчуг своих зубов?.. Ах, как грустно поет кукушка! Она плачет о том, что, вот, и еще один день проходить, а мы -- не вместе... Опять ты не приехала! А я так ждал тебя сегодня! Опять буду всю ночь сидеть на балконе лесного дома и слушать, как поют соловьи в лесу... Слушать и думать о тебе, только о тебе!..
Я никого не хочу видеть. Мне все мешают думать о тебе. Иду к реке, перебираюсь в утлом ботике на ту сторону речки и брожу в прохладном сумраке леса. Березы, осины, липа и черемуха. Зеленая тайна! Лес не мешает мне думать только о тебе. И я брожу по росистой траве медленно и задумчиво, углубляясь в зеленую тайну леса. Птицы не мешают мне своими то радостными, то печальными песенками. Эти песенки -- как мои мысли о тебе: то грустные, то радостные вскрики души от твоих глаз, твоих улыбок, твоего голоса... Все дальше, все дальше в зеленый сумрак, под шатер листвы!.. Здесь так тихо, что слышно, как ползают по прошлогодним, сухим листьям муравьи и жуки... Немного сыро под ногами: близко вода... В запах березы врывается тонкий, таинственный аромат... Это ландыши! Где они?.. Боже, какой удивительный запах! ...Пахнет счастьем! Огромным, несбыточным счастьем! Только в сказках бывает такое счастье... или во сне, когда нам нет еще двадцати лет.
В зеленых кочках, под березами, сверкают белоснежные, словно фарфоровые, колокольчики с золотыми точками внутри. Они точно приподнялись на цыпочки и осторожно высматривают, что делается кругом в зеленом молчании. Столько тайны в этих маленьких, белых цветочках!
Хочется наклониться и послушать, о чем молчат они в зеленом сумраке. Они -- как живые, их страшно и жалко сорвать. Кажется, что как только это сделаешь, -- раздастся грустный звон в молчании леса, и белые цветы заплачут молчаливо капельками дрожащих на них росинок... В них есть святость моей любви к девушке с золотистыми косами... Может быть, это -- чистые души прекрасных девушек, умерших на заре жизни и вернувшихся на землю в образе белоснежных, источающих аромат, цветов?.. Так страшно рвать их ...Но так тянет сорвать! Зачем? Разве не достаточно посидеть вот так, около, склонять голову, любоваться, дышать их ароматом? ...Может быть, завтра приедет моя святая девушка с золотым обручем на голове, и тогда мы придем сюда вместе. Пусть своей рукою святая девушка сорвет эти святые цветы! Пусть она украсит ими золотой обруч на своей голове... А я упаду перед ней на колени и стану молиться её красоте и её чистоте...
Так странно тихо в зеленом сумраке. И так грустно поет кукушка. Она плачет о том, что я -- один... И белые ландыши выглядывают из травы своими головками, смотрят на меня золотистыми точками своих глаз и тоже грустят, вздыхая грустным ароматом в запахе берез...
* * *
И снова тихий и ласковый весенний вечер. И опять поет кукушка в лесу за речкой. Тихо скользит ботик по зеркальной речке в зеленой раме прибрежных черемух, камышей, осоки. Я направляю ботик к белым лилиям и золотым кувшинкам. Святая девушка с украшенным белоснежными ландышами обручем на голове, вся в белом, сама похожая на огромный ароматный ландыш, склоняясь к воде, срывает водяные лилии, с длинными хвостами тёмно-зелёных стеблей, и звонко смеется... Опять она разбрасывает свои улыбки по воде, по зеленым берегам, по камышам, где крутятся изумрудные стрекозы, разговаривает с лягушкой, перекликается с кукушкой... Оглянись-же хотя раз и подари мне хотя один взгляд и одну улыбку!..
Светлой лунной ночью все мы собрались на балконе и слушали соловьев, в разных местах, по речке, славословивших счастье любви. Никто не говорил. Все молчали. Я стоял позади святой девушки, склонившей голову на перила балкона. Она все еще была в венке из ландышей, источавших грустный аромат. Я наклонился, чтобы приблизить свое лицо к ландышам и испить полной грудью их дыхание. Набежал ветерок, шевельнул золотую паутину девичьих волос на голове и поласкал мои щеки и губы. И я опьянел от ароматов чистого счастья, и слезы спрыгнули, как роса с цветов, с ресниц моих на руку святой девушки. Она вздрогнула и обернулась. Была на её лице улыбка, необыкновенная святая улыбка. Она ничего не сказала. Она вздохнула, опустила снова голову на перила балкона и прикрыла лицо рукой. Я отошел и издали смотрел на святую девушку. Лунный свет играл на золотом обруче, на золотистых прядях её волос, скользил по её прикрытому рукой лицу... А когда она отняла руку, чтобы прижать непослушный локон, бьющийся под набегавшим ветерком, лунный свет заглянул ей в глаза и заиграл на повисших на ресницах, как роса на цветах, двух крупных, сверкнувших драгоценными камнями, слезинках...
О чем мы плакали в лунный весенний вечер под нежные соловьиные песни? И о чем я плачу молчаливыми слезами теперь, склонившись седой головой над стаканом с ландышами, принесенными мне русской девушкой, которой я не знаю?.. Ведь, нашу любовь можно назвать торжествующей: мы всю жизнь прошли рядом, и теперь наши души рядом, они сплелись между собою так крепко, что их можно разорвать только вместе с нашей жизнью... О чем же я плачу, глупый, седой мальчик?
Не потому-ли, что в аромате ландышей для меня осталась только сладкая грусть воспоминаний о святой девушке и святой любви?..
Не знаю, не знаю... Но так хочется пить ароматную грусть далеких, невозвратных воспоминаний?..
1921