Воскресенье! Воскресенье!.. Не скоро еще воскресенье: сегодня только вторник… Еще осталось целых пять дней… Как дадут свидание: сперва с мамой, потом с Зоей, или с обеими вместе? Лучше бы врозь: мама будет стеснять нас. Хочется смотреть на Зою и ласкаться с ней глазами, слушать ее голос и перемолвиться о том, как нам быть в будущем. Для мамы она только «особа», а для меня — всё…
Теперь я жил только ожиданием. Дни тянулись бесконечно долго. Хотелось бы их просто вычеркнуть из своей жизни. Ложился спать я с мыслью: «слава Богу, еще день прошел!» — а просыпался с тоской нового ожидания. Старался спать как можно больше, но как нарочно сон убегал от меня, и я валялся в полузабытье, и ночь была особенно тяжела, потому что в тишине ее я оставался с глазу на глаз со своим ожиданием. Меня перевели из башни в обыкновенную камеру, и теперь, едва наступали сумерки, со всех сторон начинались глухие нервные постукивания переговаривающихся заключенных. Казалось, что стучат не люди, а какая-то внутренняя сила в камне стен. Иногда эти постукивания, похожие на работающий телеграфный аппарат, рождались где-то очень близко: под подушкой или под кроватью. Раньше я жаждал этих переговоров с помощью стуков, но теперь они мучили меня: мне хотелось думать только о Зое и о предстоящем свидании с ней, а тут со всех сторон мешали. Прямо пытка какая-то. Кто-то в соседней камере стучал прямо мне в ухо, стучал с требовательной и раздраженной настойчивостью.
— Ту-ту, ту!.. Ту-ту, ту!.. Ту-ту-ту!.. тртртрт… Ту! Бог его знает, кто он такой. Не хочу. Убирайся!
И я сердито отлягивался ногой в стену. На третий день после прогулки, когда я прилег подремать и над ухом снова застукал камень стены, я стал считать… Что такое? Кажется — мое имя! Постучал, слушаю и считаю стуки, в уме перевожу их на буквы: «К-а-с-я-н-о-в»… Уж не Касьянов ли? Неужели он!
— К-т-о-т-ы?.. К-т-о-т-ы?..
Я выслушал свою тайную кличку и перепугался: а вдруг рядом шпион! И стена радостно застучала:
— Г-е-н-к-а, Г-е-н-к-а…
— К-т-о-т-ы?
— К-а-с-я-н-о-в.
— В-а-с-к-а?
— Д-а.
— К-о-г-д-а?
— Н-о-ч.
— Н-а-ш-л-и?
— Н-т.
Вот так история! Близко ходят около нашей нелегальной библиотеки, а найти не могут. Опасность, однако, близко…
— З-а-ч-т-о?
— О-б-ы-с-к, н-а-ш-л-и х-и-т-р-у-ю м-е-х-а-н-и-к-у.
— С-к-о-л-ь-к-о?
— О-д-и-н.
Дурак, держит по ночам у себя в квартире «Хитрую механику»!.. Постукал еще, узнал кое-какие новости и попросил больше не стучать: загремел засов двери, кто-то входил в камеру.
— Если будете перестукиваться, пожалуюсь полковнику и не получите завтра свидания…
— Я? перестукиваюсь? С чего это вы взяли?.. Да я не умею и перестукиваться-то!..
— Что же, сама стена стучит?
Лучше пока воздержаться: ждал-ждал, почти дождался и вдруг не дадут. Эх, опять стучит Касьянов…
— М-о-л-ч-и, о-п-а-с-н-о.
Суббота… Завтра, завтра… Последний день моих мучений!.. Он был бы длиннее всех предыдущих, если бы не было бани и всенощной…
— В баню желаете?
— Да, да… Конечно!
— Собирайтесь!
— Сию минуту…
Э, да сегодня тает. Ласковый денек! Весной пахнет. На карнизах башен огромные ледяные сосульки роняют тяжелые капли. На тюремной крыше каркает ворона. Тропа к бане сыроватая. Мокрый воздух. Захотелось поговорить с вороной: махнул ей шапкой, она полетела и закаркала:
— Кар-карл-карл!
Хорошо! Возьми меня, ворона, с собой полетать над Зоиным домом!
В бане мылся медленно, лениво, стараясь протянуть побольше времени. Говорить с стражником не хотелось. Бултыхался в воде, потихоньку мурлыкал и взбивал в шайке пузыристую мыльную пену.
— Масленая на дворе…
— Что ты говоришь?..
— Блины скоро, а там пост…
— Да, а там — Пасха! Христос воскрес!.. Политический ведь Он был…
— А вы полно… грех так-то…
— А как же!
Начал объяснять. Стражник покачивал головой и вздыхал:
— Так-то оно так, а всё-таки…
— А за что Его распяли, — знаешь?..
— Жиды Его…
— Свой народ.
Заспорили. Стражник рассердился.
— Ну, мойтесь, мойтесь, а то и ничего… Одевайтесь! Не наше дело…
Не хотелось есть, оставил обед нетронутым. На прогулке всё смотрел, как падают с сосулек водяные шарики, и как воробьи дерутся на сырой голой березе, каким-то образом попавшей на тюремный дворик, где прогуливались политические. Шуба на плечах казалась сегодня тяжелой, ходил нараспашку, часто смотрел в небо и жадно глотал влажный воздух. До, всенощной томился, словно умирающий. За всенощной пришел в умиление, молился Богу, верил в Него, просил не открывать нелегальной библиотеки и благодарил за скорое свидание с Зоей. А ночью… ночью метался в постели, как больной в жару, и не находил удобного положения. Вставал, ходил, пил воду и, раскрыв фортку, прислушивался, как где-то беспокойно лаяли собаки, и смотрел на одинокую звезду, синеватым огоньком смотревшую с синих небес ко мне в камеру… Разговаривал с ней о Зое:
— Быть может, и Зоя теперь смотрит на тебя… А если она спит уже, загляни к ней в окно и тайно разбуди сердце и шепни о том, как тоскует ее милый…
Захотелось писать стихи. Подошел к стене и стал царапать спичкой:
Надо мной склонилась русая головка
И коса упала ко мне на плечо…
В полутьме сверкнула глазами плутовка
И поцеловала крепко, горячо…
— Тук-т-т-т-тук!..
Не спит Касьянов, мешает писать стихи. Чего еще тебе надо:
— Тук!
— Н-е-с-п-и-ш?
— Д-а.
— Ч-т-о д-е-л-а-е-ш-ь?
— Х-о-ж-у.
— Я т-о-ж-е…
Ах, как мучительно долга эта последняя ночь перед свиданием!..
…Словно кто-то подтолкнул в сердце: раскрыл глаза и вспомнил: сегодня — свидание…
— Зоя, Зоя, Зоя!.. Белая девушка с золотыми тяжелыми косами!
Начал готовиться к встрече: тщательно умылся, надел лучшую одежду, вместо зеркала посмотрел в рефлектор жестяной лампочки, покрутил усики. Уже всё готово, а до свидания остается еще больше трех часов. Не стоят ли мои часы? Нет, идут. Ходил по камере и в такт шагу потихоньку напевал:
«Вот нейдет,
Да вот придет!..»
Кружилась голова от беспрерывного круговращения. Я бросался в постель и, сжимая руками подушку, шептал:
— Скоро ли?
Часы раскрыты. То и дело смотрю на них и сержусь: совсем не двигаются, проклятые. Лучше не смотреть. Идут… Отпирают камеру…
— Пожалуйте на свидание!
Вскочил и задохнулся от волнения и радости…
— Погодите!.. Выпью воды…
— Шапку-то захватите!..
— Ах, да… шапку… Отлично! Вот… Где же она, шапка?.. Экое наказание!..
— Вон она, на кровати!..
— Кто пришел?
— Не могу знать.
— Старая или молодая?
— Нам неизвестно…
Бегу по длинным коридорам, стражник едва поспевает за мной. Словно лечу: замирает дух и щекочет под сердцем, не могу сдерживать смеха…
— А вы, господин, не бегите… Этого не полагается… Направо, направо!
Вот и контора. Незаметно перекрестился и вошел в будку, похожую на телефонный чуланчик. Проволочная решетка. Через нее видна женщина в черном и жандармский ротмистр…
— Мама!
Мама вздрогнула и озирается: не понимает, откуда раздался мой окрик.
Ротмистр показал ей на стул, около решетки, и она торопливо приблизилась.
— Мама!..
— Геня, Геня!.. Что ты наделал!..
Мать опустила голову и заплакала. Я смотрел на мать, и мне самому хотелось плакать: бедная старушка, похудела, состарилась еще больше и никак не поймет, что я не простой арестант, не обыкновенный преступник, и что мать должна не плакать, а гордиться таким сыном. Как ей это растолкуешь?..
— Мама! Не плачь… Ничего скверного я не сделал… Давай лучше поговорим, а то не успеем: свидание очень коротенькое…
— Что теперь с тобой будет?!. Господи, помоги перенести это!.. Я…
Путаясь в словах и глотая слезы, мама стала рассказывать мне о своем разговоре с полковником и просить меня во всем сознаться чистосердечно.
— Полковник сказал, что тогда сейчас же выпустят…
— Не верь! Не в чем мне сознаваться.
— Тебя хозяйский сын смутил… Знаю я… Ты увлекаешься, а другие этим воспользовались…
— Мама, не стоит об этом говорить. Я здоров и весел, ничего не боюсь и прошу тебя не волноваться. Ничего у меня не нашли и вообще…
Подошел ротмистр и заметил:
— Разговаривать о деле нельзя, мадам. Говорите о частных делах…
— Я говорю со слов полковника…
— Не надо, мама!.. Не ищи там друзей… Скажи, понравилась тебе моя невеста?.. Придет она сегодня сюда?..
— Я не знаю, Геня, какая невеста… Видела раз у полковника девушку…
— Ну вот она и есть!.. с золотыми косами!..
— А полковник мне говорил, что была еще другая и тоже назвалась твоей невестой и просила свидания…
— Как другая? Кто? Откуда?..
— Какая-то Вера… Вера… а фамилию забыла…
— Что за чепуха! Какая Вера?. Неужели Игнатович?
— Вот, вот!. Она. И полковник ни одной не разрешил… не поверил обеим девицам…
— Никогда Вера Игнатович моей невестой не была и не будет… Врет!
— Я, Геня, не знаю… Да и стоит ли теперь думать о женитьбе, когда еще Бог знает, что будет впереди. И молод ты, и в тюрьме…
— Ну, это, мама, мое дело…
— Рассудительная девушка не пойдет за тебя, а…
— Мама, оставим!.. Повторяю, что у меня есть невеста, зовут ее Зоей Сергеевной. Прекрасная девушка. Как только я выйду на волю, мы сейчас же повенчаемся…
— Подождал бы, подумал…
— И ждал, и думал… Вообще это дело решенное и нечего… Я попрошу тебя сходить в жандармское и заявить, что моя невеста… Господин ротмистр! Прошу передать полковнику, что я прошу о свидании с первой девушкой…
— Потрудитесь написать официальное прошение на имя прокурора.
— Прекрасно!
— А как же с книгами, бумагой, чернилами?..
— Разрешено. Можете выписать через контору тюрьмы.
— Прекрасно! Когда меня привезли в тюрьму, у меня отобрали портрет моей невесты. Могу я взять его в свою камеру?
— Нельзя: он приобщен к делу.
— Будет еще допрос?
— Неизвестно. Смотря по ходу следствия… Кажется, есть новые данные…
— Не верю.
— А в таком случае прошу меня не спрашивать. Извините, мадам, свидание кончилось…
— Неужели, господин офицер?.. Ведь я больше полгода не видала сына!..
— Это всё равно…
— Не проси, мама!.. Зря унижаешься.
— Я тебе купила кое-что из белья… Сухарей и мыла… Марок купила…
— Пора, мадам!..
— Сейчас, сейчас… Кормят-то плохо?.. Худой ты какой!.. Ах, Господи!
— Хлопочи, мама, чтобы кто-нибудь взял меня на поруки… Прощай!.. Не беспокойся!..
— Пожалуйте!..
Я махнул матери шапкой и вышел из чулана. Так кончилось мое мучительное ожидание первого свидания…
Пришел и ткнулся в постель… Тоска, тоска, тоска…
Принесли что-то. Коробка. Конфекты. От кого? Мама или… Перебираю конфекты, внимательно рассматриваю их… Несколько конфект развернуто, бумажки брошены тут же, в коробку… Взял заливной орех на бумажной формочке…
— Зоя, Зоя, милая невеста!..
На дне формочки выдавлено булавкой: «твоя З.»… Милые конфекты! Необыкновенные конфекты!.. Единственные на свете!.. Родные!.. Я взял заливной орех и долго смотрел на него: этот орех был в руках Зои… Чтобы написать: «твоя З.», надо было вынуть орех… Я тебя, орех, не съем! Живи со мной в одиночной камере, помогай мне ждать Зою и постоянно смотри на меня с полочки, куда я тебя поставлю…
— Тук, ту-ту, тук-ту-ту!.. Погоди, Касьянов, некогда…
— Тук!
— Н-а-с в-ы-д-а-л-и, б-ы-л н-а д-о-п-р-о-с-е.
— Постой, постой!.. К-т-о?
— Н-е з-н-а-ю.
— Н-а-ш-л-и?
— Г-о-в-о-р-я-т, н-а-ш-л-и.
— В-р-у-т, л-о-в-я-т, в-с-ё о-т-р-и-ц-а-й.
— О-т-р-и-ц-а-ю.
— К-т-о с-и-д-и-т р-я-д-о-м?
— В-е-р-а И-г-н-а-т-о-в-и-ч.
— К-о-г-д-а в-з-я-л-и?
— С-е-г-о-д-н-я, н-о-ч.
Вера взята!.. Как так?.. Эх, бабье!.. А что же с Зоей… Неужели…
— Тук-ту-ту, тук-ту-ту!
— Тук!
— С-п-р-о-с-и В-е-р-у п-р-о З-о-ю.
— О-н-а т-о-ж-е а-р-е-с-т.
Зоя арестована, Зоя!.. Она сидит с нами!.. Где она сидит?.. Милая!.. Что же случилось там, на воле?.. Как же конфекты?.. Не было ли чего-нибудь в конфектах? Не написала ли по неопытности чего-нибудь лишнего? Ах, Зоя, Зоя!.. И ты — политическая арестантка… Теперь не скоро увидимся… И жалко Зою, и радостно, что мы оба под одними сводами тюрьмы… Словно кто-то еще крепче связал наши жизни и наши души…
Как только сгустились сумерки, начал без умолку перестукиваться с Касьяновым и через него с Верой Игнатович. Обеих арестовали сегодня ночью. Ничего не нашли, кроме пузырька с гектографическими чернилами. Сказали, что купили для метки белья. Не удалось узнать, в каком номере сидит Зоя. Вера обещала узнать и постучать… Медленно выясняется дело: есть буквы, для которых приходится стукнуть девять раз, а когда говоришь с Верой через Касьянова, то теряешь всякое терпение… Что сделала Зоя при обыске? Оскорбление? Какое? Кому?
— Н-а-з-в-а-л-а н-а-х-а-л-о-м и т-о-л-к-н-у-л-а.
— К-о-г-о?
— Ж-а-н-д-а-р-м-с-к-о-г-о п-о-л-к-о-в.
Она не даст себя в обиду. Очевидно, полковник начал давать рукам волю… Я бешено бегал по камере и сжимал кулаки.
— Только бы узнать, в чем дело!.. Папаша какой!.. Погоди!..
Всю ночь стукали, устали, перестали понимать друг друга и, обессилев от нервного напряжения, замолчали. Во сне приходила Зоя: наклонилась над изголовьем, уронила косу на подушку и шепчет:
— Я здесь, с тобой!.. Никому не говори… Люблю тебя!..