Замер Великий Новгород. В каждом доме воцарилась тоска безысходная, кручина горькая.
А князю тяжелее всех. Хорошо сознавал он, что поступил благоразумно, что иначе и нельзя было поступить, но вместе с этим сознанием тяжело было у него на сердце, болела душа.
Тяжёлое настроение князя перешло и на дружину. Как в воду опущенные ходили они, словно похоронили что; меж собой даже стали недружелюбны, словно кошка чёрная меж них пробежала.
Никак не могут они примириться с тою страшною мыслию, что из вольной дружины, знавшей только князя да себя, вдруг они стали почти подручниками татар. Того и гляди, что эта свободная дружина вместе с князем станет рядом с поганой татарвой, должна будет подчиниться ей и идти не на защиту родимых русских городов, а на их разорение.
Кровь стыла у дружинников при этой мысли, и все, не сговариваясь, порешили на одном: они люди свободные, хотят служат в дружине, хотят нет, и как ни любят они своего князя, как ни дорожат им, а, в случае чего, порешили оставить его.
Тяжело было для них это решение, но лучшего выхода придумать не могли.
К этой же мысли пришёл и Солнцев. Пасмурен стал он, улыбка и ласка боярыни не могут разогнать туч на его лице. И хочет он быть с боярыней ласковым, да ласка-то выходит совсем не такова, как прежде, какая-то грустная, не весёлая.
Заговорить хочется Марфе о свадьбе, да слова как-то с языка не идут. А сам тоже ни слова не говорит, ходит словно в воду опущенный.
"Уж не разлюбил ли он меня? -- думает иной раз боярыня. -- Может, жениться-то ему и не хочется, оттого он и не весел?"
И мучается боярыня и страдает, начинает молиться, и молитва не идёт на ум.
-- Извелась ты совсем, моя любушка, -- заметил ей однажды Солнцев.
Боярыня расплакалась.
-- Да почто же ты, любушка, о чём такое? -- встревожился Солнцев.
-- Да мне всё думается... -- начала было боярыня, но остановилась.
-- Что? Что такое думается?
-- Да что ты разлюбил меня! -- проговорила, улыбаясь сквозь слёзы, боярыня.
Солнцев при этих словах даже отшатнулся.
-- Разлюбил?! Да кто же это сказал тебе, да кто тебе нашептал?
-- Уж я и не знаю, так мне думается, совсем ты какой-то чудной стал, не такой, как был, теперь и не узнаешь тебя.
-- Да родимая ты моя, Марфушенька, ведь ты знаешь, что любить я тебя ещё больше люблю, да другие дела кручину нагоняют на меня.
-- А я, окромя тебя, ни о каких делах и не думаю, да и знать их не хочу, только бы ты, мой любый, не разлюбил меня.
-- Да во всю жизнь не разлюблю я тебя, мою касатку, умирать буду, тебя вспоминаючи.
Боярыня припала к нему да так и замерла.
-- А я, -- говорил повеселевшим голосом боярин, -- не с тем и шёл к тебе. Оттого у меня немного на сердце легче стало, веселее как-то на свет Божий взглянулось, пора горе всякое побоку, пора и счастья отведать, пойду, мол, к своей голубушке да потороплю её свадьбой. Так что же, любушка?
-- Вестимо так, золотой мой, только что же торопить меня, я не девица красная, а вдова, приданое моё всё готово, а какие же ещё сборы, я и не придумаю, -- щебетала боярыня.
-- А коли так, так нечего и дело откладывать, значит, весёлым пирком и за свадебку.
-- А я уж боялась и говорить-то тебе...
-- Что такое?
-- Да о свадьбе-то!..
-- Что так?
-- Да всё то же, думала, ты не хочешь...
-- Э, Марфуша, Марфуша, да кабы ты только знала да ведала... -- начал было Солнцев, обнимая боярыню, но та не дала окончить ему.
-- Не буду, не буду, никогда и в помыслах такого держать не буду!
-- Когда же свадьбу сыграем?
-- А на это твоя воля, твой закон, когда прикажешь, тогда тому и быть.
-- Какая у меня жёнка послушная будет! -- засмеялся Солнцев. -- Ну я думаю так, Марфуша, коли, значит, у нас помехи нет никакой, так в воскресенье и свадьбу сыграем.
-- Это через три дня-то?
-- Что ж испугалась?
-- Чего пугаться-то? По мне, хоть сейчас, хоть не выходя из покоя.
-- Экая ты у меня скорая! -- засмеялся Солнцев.
Медленно потекли для боярыни эти три дня. Каждая минута кажется часом. Сердце замирает от радости, ждёт не дождётся, когда ночь последняя пройдёт, когда забрезжит свет белый, наступит день счастливый.
И чудное что-то делается с нею. Знает она, что счастлива, что любит её Михайло, что жизнь пойдёт такая, о какой она мечтала с того самого дня, как увидала в первый раз доброго молодца Солнцева, а всё как-то сжимается сердце, какая-то боязнь прокрадывается.
"Всё ли хорошо будет, всё так ли, как думается?"
Забрезжил и белый свет. Вскочила боярыня со постели, словно боясь опоздать, хотя свадьба лишь ввечеру будет.
Заметалась, засуетилась боярыня, только дело у неё не спорится, будто всё из рук валится, и досада разбирает её и нетерпение. Между тем день незаметно проходил, уже начало и вечереть. Приехал и дружко, посадник Симский, а боярыня и не начинала собираться.
-- Что же это, боярыня? -- удивился Симский. -- Ай раздумала венчаться? -- пошутил он.
-- Аль пора собираться? -- испугалась боярыня.
-- Не то что собираться, а к венцу ехать пора; жених, поди, уже в церкви дожидается, вишь, солнышко совсем закатилось.
-- Ах ты батюшки, головка моя победная, что же это я наделала! Миша-то, поди, теперь ждёт да сердится.
-- Ничего, посердится да перестанет, для такого дня с молодой жены головы не снимет.
-- Я мигом оденусь, моргнуть, боярин, не успеешь, как я готова буду, -- проговорила боярыня, убегая из покоя.
С улыбкой проводил её Симский.
-- Намаялась, сердечная, измучили пташечку, ну да авось теперь вздохнёт, дай, Господи, тебе счастья.
Боярыня не заставила себя долго ждать и скоро вышла одетая.
Симский глянул на неё и ахнул.
-- Ну, боярыня, княгиня ты нынче, да и только! -- молвил он, любуясь на неё.
-- А ты как же, боярин, думал, ведь я нынче и впрямь княгиня, недаром же молодых княгинями величают!
Поезд тронулся. С замиранием сердца приближалась боярыня к церкви. Ожидание счастья, сознание того, что это счастье теперь не уйдёт, туманило её. Она увидела церковь -- ту же, в которой венчалась и прежде, окна её светились огнями. Боярыня твёрдою поступью вошла в храм, и вдруг лицо её зарделось заревом, она увидела Солнцева. Как хорош, красив показался он ей, таким она словно никогда и не видала его.
Кончилось венчанье; молодые и гости отправились на пир. Несмотря на тяжкие обстоятельства, пир был весел, но всех превзошёл дружко Симский, он сдержал своё слово.
Разъехались гости, молодые остались одни. Они поглядели друг на друга, и не нашлось у них слов, они только обнялись и, казалось, замерли в этом объятии.