На маленькой сельской церковкѣ зазвонилъ охрипшій колоколъ. Онъ призывалъ въ школу дѣтей, которыя еще на зарѣ вышли изъ дому, разсыпались вокругъ села и бродили взадъ и впередъ. Какъ разъ въ это время направился легкими шагами, прямо къ школѣ, высокій, хорошо сложенный человѣкъ. На немъ былъ длинный, поношенный сюртукъ, выцвѣтшіе брюки, въ двухъ мѣстахъ запачканные чернилами. Онъ носилъ очки съ проволкою за ушами, подъ мышкой большой синій зонтикъ, а въ рукѣ палку, на которую опирался при ходьбѣ.
Это старый учитель Чуро.
Придя во дворъ школы, остановился. Остановился у высокаго тутоваго дерева и, со страданіемъ, опустился на камень подъ нимъ. Началъ разсматривать школу передъ собой. Сидитъ и внимательно разсматриваетъ снизу дерево, а вѣдь какое это обыкновенное зданіе! Оно какъ будто больше остальныхъ сельскихъ избъ, и отъ нихъ отличается еще тѣмъ, что съ лицевой стороны имѣетъ нѣсколько большихъ и нѣсколько маленькихъ оконъ, а также очень большія ворота, чего у тѣхъ нѣтъ. Кромѣ того, крыто оно тесомъ и съ крестомъ на верхушкѣ, между тѣмъ, какъ другія избы крыты соломой и безъ креста на верхушкѣ. Учитель хотѣлъ заглянуть туда. Хотѣлъ смотрѣть на эти разбитыя окна и трещины между ними, гдѣ поселились воробьи! Хотѣлъ видѣть крестъ, обыкновенный, деревянный крестъ, совершенно какъ тотъ, на которомъ былъ распятъ Іисусъ. Въ то время, какъ онъ разсматривалъ, тысячи мыслей проходили въ его головѣ, и онъ вспоминалъ о тѣхъ дняхъ, которые провелъ въ этомъ домѣ.
Вспоминалъ, какъ его, монастырскаго послушника, привелъ сюда старый попъ и сдѣлалъ учителемъ и церковнымъ пѣвчимъ.... Вспоминалъ, какъ ему привели нѣсколько полудикихъ дѣтей, чтобы ихъ воспитать, и какъ онъ ихъ принялъ. Черезъ короткое время всѣ его умѣли хорошо привѣтствовать: Веде -- Во, добро -- да, Вода, Веде -- By, немана вуна, буки -- бу, бука -- ба, буба, и умѣли прочитать до пяти молитвъ -- даже вѣрую,-- какъ и отвѣчать попу во время ектеньи...
Хороши дѣти, и хороша жизнь съ ними!..
Двадцать лѣтъ онъ училъ ихъ. Одни уходили, другія заступали ихъ мѣсто. Цѣлое село его ученики!.. Женатые теперь люди, его ученики! Онъ и самъ учился вмѣстѣ съ дѣтьми и болѣе всего желалъ быть въ ихъ обществѣ. Желалъ видѣть ихъ лица, слушать ихъ голоса, болтать съ ними, пѣть...
Подлѣ дѣтей думалъ и умереть, а затѣмъ... Старый священникъ, его защитникъ, умеръ. Въ село явился новый: молоденькій, безусый мальчишка, съ тьмой-тьмущей книгъ, между которыми не было ни часослова, ни мѣсяцеслова. Этотъ новый попъ не могъ слушать его пѣніе и не могъ видѣть его въ школѣ.
Отстранилъ его и пригласилъ другого учителя; отстранилъ его сперва на нѣсколько мѣсяцевъ.
Учитель Чуро вздрогнулъ при воспоминаніи объ этомъ
-- Иди!-- сказалъ попъ тогда повелительнымъ голосомъ, поднявъ кверху указательный палецъ. Ты больше намъ не нуженъ... Онъ ничего не отвѣтилъ. Взялъ двѣ книги и зонтъ подъ мышку, взялъ палку въ руки и двинулся въ путь изъ школы. Тронулся, и остановился. Какъ будто что-то влекло его назадъ. Какъ будто его что-то схватило за сердце, и хочетъ вытащить сердце наружу. Больно стало, очень больно... Онъ посмотрѣлъ на школу, на дѣтей, прислонился къ стѣнѣ и сталъ плакать!
Медлилъ уходить. Выплакался и отошелъ. Пусть не было въ селѣ людей, которые приняли бы его къ себѣ: все же еще медлилъ идти въ чужія мѣста. Одни ему давали ночлегъ, другіе пищу.
Теперь ничего не дѣлаетъ, только утромъ идетъ къ школѣ. Хочетъ видѣть дѣтей, слышать ихъ, досыта наглядѣться и наслушаться.
Учитель Чуро вздохнулъ нѣсколько разъ, глядя на школу и перебирая воспоминанія. Можетъ бытъ онъ вздыхалъ еще оттого, что поблизости не слышалъ дѣтскихъ голосовъ.
Дѣти собирались въ школу.
Старый учитель отвлекъ вниманіе отъ зданія и сталъ смотрѣть на нихъ. Каждое дитя, которое ни проходило, протягивало ему руку и усмѣхалось ему.
-- Будь здоровъ, сынокъ! Будь здоровъ!-- привѣтствуетъ онъ и, гладя ихъ по головѣ, ясно чувствуетъ, какъ сильно бьется у него сердце. Дорого ему, что его еще почитаютъ, и жаль ему, что не можетъ каждаго обнять и поцѣловать.
-- Любишь ли ты меня?-- спрашиваетъ почти каждаго.
-- Да!-- отвѣчаетъ ребенокъ.
Онъ ихъ опять ласкаетъ.
-- Будьте здоровы! Будьте здоровы!
И смотритъ на нихъ, какъ входятъ въ школу. Смотритъ на ихъ одежду, въ ихъ книги. Все ему кажется какъ-то странно. А не знаетъ, что собственно странно!..
Послѣ того, какъ скрывалось послѣднее дитя, онъ заглядывался на пустыя ворота и долго ихъ осматривалъ...
Когда въ школѣ наступалъ шумъ, похожій на жужжаніе пчелъ, у него загорались щеки, прояснялось лицо. Двигается со своего мѣста и направляется прямо къ воротамъ. Тамъ останавливается. Останавливается около низкихъ, старыхъ, изъѣденныхъ червями ступеней лѣстницы и прислоняется къ нимъ. Съ особеннымъ наслажденіемъ принимается слушатъ дѣтскій гулъ. Слушаетъ, и наслаждается, самъ бы вмѣшался въ ихъ толпу, чтобы такъ же шумѣть... Былъ онъ какъ бы опьяненный и не слышалъ, какъ новый учитель, проходившій мимо него, поздоровался съ нимъ.
Только когда утихнулъ шумъ, и голосъ учителя раздался въ школѣ, онъ немного опомнился. Посмотрѣлъ кругомъ себя, вздохнулъ и отеръ потъ на лбу... Сидитъ на лѣстницѣ, на самой нижней ея ступени, подперевъ руками голову и задумавшись.
Опять его охватили воспоминанія.
Вспоминаетъ, какъ нѣкогда и онъ проказилъ вмѣстѣ съ монастырскими учениками. Вспоминаетъ, какъ карабкался съ ними по горамъ, выкапывалъ улитокъ и кралъ чужія черешни. Вспоминаетъ, какъ ихъ наказывалъ за это строгій игуменъ Евфимій -- типичный игуменъ, у котораго была длинная, сѣдая борода, святое лицо и громовой голосъ. Этотъ игуменъ хотѣлъ его постепенно постричь въ монахи. Онъ и самъ желалъ приготовлять себя къ этому, но его отговорили. Племянница игумена Анна сказала ему, что вышла бы за него. Онъ повѣрилъ этому. Тотчасъ бросилъ книгу въ сторону и пошелъ за ней. Преслѣдовалъ ее по виноградникамъ, помогалъ ей собирать виноградъ. Однажды (учитель усмѣхнулся отъ радости) былъ съ ней подъ своимъ пледомъ, когда ихъ дождь засталъ въ виноградникѣ. Лишь только полилъ дождь, онъ ее позвалъ подъ пледъ. Она согласилась. Прижались другъ къ другу, накинули пледъ и смѣялись, сами не зная чему. Дождь лилъ, они смѣялись. И все больше прижимались другъ къ другу, такъ, что напослѣдокъ коса ея щекотала его лицо, а грудь была у него подъ локтемъ. Такъ они долго себя потѣшали... А черезъ пять дней, она убѣжала съ родственникомъ монаха Евстафія. Однажды утромъ ихъ не стало, и не было слышно объ нихъ, пока на третій день она поручила передать дядѣ, чтобы онъ ее не искалъ, потому, что она обвѣнчана...
Учитель снова вздохнулъ:
-- "Эхъ, если бы не убѣжала!
Наконецъ, у него надъ головой раздалось громкое пѣніе дѣтей. Пѣли какую-то церковную пѣсню. Учитель Чуро опять вскочилъ. Онъ первый училъ учениковъ церковнымъ пѣснямъ!.. Никто ихъ больше и не можетъ научить!..
И, помимо своей воли, поднимаетъ кверху обѣ руки, настраиваетъ голосъ и начинаетъ пѣть вмѣстѣ съ ними. Они пѣли въ школѣ, онъ изъ-подъ лѣстницы, и жилы на его шеѣ вздулись, а лицо покраснѣло...
Пересталъ онъ только тогда, когда и они. Потомъ остановился и, пристыдивъ себя самого за то, что обрадовался, махнулъ рукою:
-- Эхъ, не старше я, чѣмъ они!..
И, не оглядываясь, чтобы опять не заплакать, побѣжалъ домой.
Перев. В. Чернобаева.
"Современникъ", кн. 11, 1913