Все мои худшие опасения оправдались. Едва я просунул голову в отверстие ящика, как цепкие холодные пальцы Шмербиуса схватили меня за волосы и выволокли на середину каморки.
Все пропало! Он вернулся раньше меня! Теперь он меня изобьет, а то, может быть, и повесит рядом с крысами. Я решил дорого продать свою жизнь, мотнул головой, вырвался и укусил его за палец.
В ту же секунду ловкий удар сбил меня с ног.
— Ха-ха-ха! вот так мальчишка! — вдруг необычно весело и добродушно заорал он. — Тигренок! Весь в отца! Если дать вам надлежащее воспитание, из вас выйдет толк. Я этим займусь, чорт возьми! Вот это мне нравится! Разбил два ящика и пролез под автомобилем. И долго вы плутали по трюму?
„Значит, он не догадывается, что я был у нее“, — подумал я и ничего не ответил.
— Не хотите отвечать на этот вопрос? Сделайте одолжение, не отвечайте. Я человек нелюбопытный, да-с! Ну, и ловко же, вот насмешил, ха-ха-ха!
Вообще, на этот раз он был весел необычайно.
Все время похихикивал, беспрестанно потирал руки и многозначительно подмигивал сам себе правым глазом. Раз сорок возбужденно пробежавшись из угла в угол, он, наконец, принялся торопливо готовить яичницу.
Я чувствовал зверский голод и, преодолев свою брезгливость, ел вместе с ним. Поев, он, к моему величайшему удивлению, даже не взглянул на крысоловку, в которой сидела седая жирная крыса. Вытерев губы обеими рукавами своего фрака, он растянулся на соломе.
— Теперь спать — сказал он. — Ночью нам придется поработать. К сожалению, через четыре часа я принужден буду вас разбудить, вы мне поможете. О, пустяки! Ничего трудного. Вам будет полезно познакомиться с этим делом. Оно имеет огромное воспитательное значение.
У меня сильно побаливала шея, укушенная крысой. Я лег на спину и стал думать о золотоволосой девушке, запертой в чулане. Какая она милая и красивая! Мне было жалко ее. О, поганый плешивый тиран! Как ты смел бросить ее в пыльный вонючий трюм. Мне противен и твой фрак, и твоя яичница, и твой контрабас.
Но тут мысли мои стали путаться, и я заснул. Происшествия дня изрядно меня утомили.
Проснулся я от прикосновения холодной руки моего тюремщика.
— Уже утро? — спросил я.
— Нет. Час ночи. Вставайте. Надо идти.
Он был как-то особенно торжествен. Я неохотно поднялся. Сон томил меня, и глаза сами закрывались. Он протянул мне стакан чаю.
— Выпейте. Это вас подкрепит.
Через минуту он вскарабкался на крысиную планку и открыл люк. Крупные звезды засияли у меня над головой. На щеках я почувствовал легкое дуновение теплого морского ветра.
— Прошу вас, лезьте, — сказал он, взметнув рукой вверх.
Ему не пришлось дважды повторять свое приглашение.
Как вихрь я взлетел на планку и пролез через люк.
Надо мной — черное звездное небо, подо мной — шаткая досчатая палуба, по сторонам — свернутые канаты и между ними — мерноплещущее море.
Свежий воздух опьянил меня. Неужели я на свободе? Бежать! Бежать, пока эта обезьяна с головой католического монаха не вылезла из трюма. Там — отец и свобода. И я ринулся вперед.
— Стой, стой, голубчик, не убежишь, — сказал по-английски чей-то грубый голос, и могучая рука схватила меня за шиворот. Я оглянулся. Передо мной в темноте возвышались контуры огромного человека. Темнота не позволила мне рассмотреть его лицо. Он крепко держал меня за шиворот. За великаном жался среднего роста человек в странной желтой кофте и светлых полосатых брюках. Под мышкой он держал три ружья с обрезанными дулами. Их металлические части тускло сверкали при свете звезд.
— Поймал-таки! — стараясь умерить свой зычный голос, сказал великан, обращаясь к вылезшему из люка Шмербиусу.
— Ах вы, шалун! — сказал Шмербиус и ласково потрепал меня за ухо. — Ну, сведите его на пост и дайте ему ружье, да смотрите, чтобы не сбежал. Я ухожу. До скорого…
Он низко поклонился, взметнул фалдами и исчез в темноте.
Пост находился тут же, между канатами. Мне дали ружье и велели лечь на пол. Оба мои сторожа легли тут же вплотную рядом со мной и не спускали с меня глаз. Темнота мешала мне видеть что-либо, кроме куска звездного неба.
Дул несильный теплый ветер. Корабль мерно покачивался, но я так привык к качке, что не замечал ее. Мои соседи раз в полчаса, а то и реже, перекидывались испанской или английской фразой. Я скоро понял, что это те самые моряки, разговор которых со Шмербиусом подслушала Мария-Изабелла — боцман Баумер и матрос Хуан.
Я полной грудью вдыхал живительный морской воздух. Только теперь я понял, как душно и затхло было у меня в трюме.
Так как делать было решительно нечего, я стал рассматривать звезды. Меня поразил совершенно незнакомый и непривычный их рисунок. Ни одного известного мне созвездия я не мог найти. И вдруг я вскрикнул. Довольно высоко над горизонтом сияло яркое созвездие, имеющее форму креста! Значит, мы находимся в южном полушарии.
Из редких фраз, которыми обменивались между собой оба моряка, я ничего существенного не узнал. Им страшно хотелось курить, но они боялись, что огоньки трубок выдадут их. В этом и заключалась единственная тема их перешептываний.
Так шли часы за часами. Теплая южная ночь торжественно текла над океаном, ровный ветер с легкостью нес наш маленький кораблик по безбрежному водному пространству. И на этом крохотном кораблике, заключенном в величественную оправу из ночи и воды, несколько человек, оторванных от всего мира, интриговали, устраивали заговоры, насильничали. И я думал о том, как величава и мудра природа, и как ничтожен и низмен человек.
Наконец, начало светать. Заря занялась перед нами, с левого борта. Я сообразил, что мы идем на юго-юго-восток. Сквозь сумерки я увидел перед собой длинную досчатую палубу и в конце ее одинокую человеческую фигуру. Это вахтенный.
Внезапно зазвонил колокол. Растерянный и тревожный звон!
— Стреляй! — прошептал мне Баумер.
— Стреляй! — повторил Хуан.
Я растерянно оглянулся. В кого стрелять? Куда? Зачем?
Но Баумер не дал мне долго раздумывать. Он взмахнул рукой и занес над моей спиной нож. Я нажал курок и выстрелил в воздух. Сейчас же грянуло еще две выстрела. Человек, стоявший в конце палубы, взмахнул руками. Одну секунду он был похож на собирающуюся лететь птицу. Затем закачался и тяжело упал.
И сейчас же „Santa Maria“ наполнилась гулом и криками.
Полуодетые люди, вооруженные чем попало, выбежали на палубу. Несколько секунд они не видели нас и растерянно переглядывались. Кой-кто бросился к упавшему вахтенному. Тогда Баумер и Хуан поднялись во весь рост и, держа ружья наготове, вызывающе смотрели на команду судна. Те всей толпой стали приближаться к нам. Впереди их шел высокий, толстый седоватый человек и рядом с ним мой отец.
Я взмахнул ружьем и ударил немца прикладом по голове. Он как куль грохнулся на пол.
— Папа! папа! — закричал я и ринулся вперед.
Хуан бросился за мною. Вот он сейчас догонит меня. Я отпрыгнул в сторону и остановился.
Он пролетел мимо, поскользнулся и упал навзничь.
— Ипполит! — крикнул отец.
В это мгновение огромный квадратный брезент взметнулся над палубой. Его бросили с мачты. Он упал и покрыл всю эту взволнованную кучку людей. Они забарахтались под брезентом, как слепые котята. И в ту же секунду на этот живой брезент налетели люди. Они топтали его ногами и били прикладами своих коротких винтовок с обрезанными дулами. А кругом прыгал, скакал и метался Шмербиус, выкрикивая восторженные, бессмысленные фразы. Ветер рвал его фалды и швырял ему красный галстук в лицо.
Я бросился к нему.
— Аполлон Григорьевич! Да что же это такое! Остановите их!
Но в это мгновение кто-то ударил меня сзади по голове, и я потерял сознание.