У обеих сестер Успенских были синие глаза, золотистые волосы; обе были худенькие, с узкими плечами… Но характеры у сестер были разные, и оттого, должно быть, казалось, что и лица у них совсем иные. Черты были те же, но как-то по-иному освещались они изнутри.
Старшая, Тамара, своей судьбе предалась покорно, лениво. Как ни складывалась жизнь, она только улыбалась невесело, но со всем мирилась. Когда умер отец, и она с сестрою остались без всяких средств, кто-то из знакомых, с которыми она участвовала однажды в любительском спектакле, посоветовал ей пойти на сцену. Она так и сделала. Не приняли на Императорскую сцену, зато приняли в «Фарс» на выходные роли с жалованьем в пятьдесят рублей. На такие деньги жить в столице невозможно. Правда, Верочка зарабатывала перепискою на машинке рублей тридцать в месяц, но и это не спасало от нужды. Вскоре, впрочем, Тамара Борисовна познакомилась с бароном Мерциусом, который заинтересовался ее судьбою. Он был ей не противен, и она стала его фавориткою, о чем Верочка боялась догадаться. У барона были знакомые, которых он охотно приводил к Тамаре Борисовне. Так появился Балябьев, а за ним и другие. Играть приходилось мало, а за последнее время и вовсе ролей не давали. С тех пор, как барон взял под свое покровительство Тамару Борисовну, у сестер нужды не было; Тамара Борисовна сказала сестре, что ей прибавили жалованья. Если барон не заезжал за Тамарою и не увозил ее ужинать в «Прагу» или еще куда-нибудь, она обыкновенно валялась на диване и читала занятные книжки, чаще по-французски: «Les trois mousquetaires» Дюма или «Rocambole» Понсон дю-Террайя или еще что-нибудь в этом роде. При этом она любила, чтобы рядом на столике стоял ликер попроще и послаще. Она тянула его понемножку рюмочками и ела конфеты. У Верочки был не такой покладистый характер, как у сестры. Было в ней что-то непримиримое и неистовое. Как будто ее оскорбил кто-то когда-то, а она этого оскорбителя простить не может. И этот фантастический оскорбитель являлся в ее воображении непрестанно. Она и в гимназии чувствовала себя всегда так, как будто бы ее призвание — с кем-то бороться. Везде ей мерещились угнетаемые и угнетатели: то ей кажется, что подруги обижают какую-нибудь девочку, и она спешит взять ее под свое покровительство; то учительница отнеслась к кому-нибудь несправедливо, и она должна выразить свое негодование; то сама она стала жертвою какой-то ужасной интриги и клеветы.
С Верочкою нелегко было ужиться, но подруги и учительницы как будто уважали ее и в то же время опасались отчасти: уж очень она была во всем требовательна и строга. Немудрено, что лицо ее, совсем сходное с лицом сестры, казалось, однако, таким отличным. Праведный гнев преображал все ее черты. Всегда она была взволнована, и как-то не по-детски. Только на кладбище, у отцовской могилы, чувствовала она себя маленькой, беспомощной и жалкой, и тогда поникала вся, не помня о том, что надо быть непримиримой.
Была у Верочки еще одна особенность — какое-то исступленное целомудрие, какая-то необычайная стыдливость. И эта черта была, как тотчас же понял Сережа, не совсем детская. Ребенок целомудренный не стыдлив: мир для него рай. А если душа застыдилась, значит что-то в ней самой неблагополучно. Нет, Верочка была не ребенок: слишком рано стала она самостоятельной; слишком рано стала усердною читательницей разнообразнейших сочинителей; слишком рано задумалась над тем, что значит любовь, и угадывала то, имя чему разврат.
Кроме того, Верочка была мечтательницей. Она верила, что в один прекрасный день явится чудесный, благороднейший и умнейший человек, который поймет и оценит ее сердце и тотчас же научит ее, как надо жить, чтобы не погибнуть. Этот человек, разумеется, будет воплощением чистоты и целомудрия. У него дивное лицо. Он не знает страха. Он всем готов пожертвовать. Он, конечно, борется за угнетенных.
Такого человека Верочка еще не видела никогда, но такой человек должен быть на свете.
Когда Верочка в первый раз увидела Сережу на кладбище, ей понравились его глаза, как будто изумленные чем-то необычайным и таинственным, его странная стыдливая улыбка и то, как он заговорил с нею так неожиданно, так сердечно.
Правда, Сережа был не тот, о ком она мечтала. Тот был взрослый, а Сережа был подросток, но какая-то нежность к мальчику появилась у нее в душе. Она ждала его не без волнения, какого раньше не знала. Но он долго не приходил. Потом пришел, она была с ним откровенна — и вдруг он опять пропал. Почему он не приходит? Не случилось ли с ним чего-нибудь? Верочка недоумевала, сердиться ли на Сережу и презирать его или, напротив, волноваться за его судьбу и, может быть, разделить с ним его участь. Не попал ли он опять в тюрьму? Но как об этом узнать? Спросить у сестры его, у Ниночки Нестроевой? Но возможно ли это, когда она сама предупредила Сережу, что не надо говорить Ниночке об их знакомстве.
В такой тревоге и печали была Верочка.
Она мучилась несколько дней. Наконец, она решилась на этот «ужасный» шаг. После урока геометрии, когда на доске были еще начерчены многоугольники и учитель в зеленом фраке медлил на пороге, укоряя одну ученицу за рассеянность, Верочка подошла к Нине Нестроевой, которая в это время у окна шепталась с одной из своих подруг о каком-то приключении на катке.
— Я хочу спросить вас, Нестроева, — сказала Верочка и оглянулась нерешительно на гимназистку, с которой только что шепталась Ниночка.
— О чем? — прищурила глазки Ниночка, которая недолюбливала Верочку за то, что она «много о себе воображает и корчит из себя добродетельную».
— О вашем брате.
— Что? О Сереже? — изумилась Нина. — Вы разве его знаете?
— Да, знаю… Что с ним? Он здоров? Он не арестован опять?
— Он дома и, кажется, чувствует себя хорошо, — усмехнулась Нина. — А вы очень беспокоитесь? Я ему передам. Как же вы с ним познакомились?
— Можете не передавать, — вдруг побледнела Верочка в страшном гневе и возмущении. — Я не очень интересуюсь вашим братом. Я только удивилась, что он не пришел в тот день, когда хотел прийти. Вот и все.
— Да, это невежливо, — иронически согласилась Нина. — Только вы не придавайте этому значения. У меня братец большой чудак.
— Чудак он или не чудак, вы не можете судить.
— Почему это?
— Потому что он старше и развитее вас.
— Вы, я вижу, Успенская, просто влюблены в моего брата, — тотчас же отомстила Ниночка за высокомерие подруги. — Вам и кажется, что умнее его никого на свете нет…
Не слушая ответа, Ниночка громко засмеялась и, задев локтем «гордячку», выбежала из класса в коридор, где шумели гимназистки.
Выдав Нине Сережину тайну, Верочка почувствовала раскаяние и тотчас же рассердилась на себя за снисходительность к этому «обманщику» и «лицемеру». Ему будет неприятно, что Нина знает о его знакомстве с нею, и пусть.
Но все же это было малым утешением. Верочка была расстроена чрезвычайно.
А дома было тоже неблагополучно. Барон Мерциус очень и очень не нравился Верочке, но она его редко видела, и он был для нее почти мифическое лицо — злой демон, увлекающий куда-то Тамару от нее, Верочки. Это было грустно. Еще мучительнее было появление Балябьева. Барон как-то странно вел себя — нередко привозил своих знакомых к Тамаре Борисовне, а сам куда-то скрывался. Всех этих балябьевских и баронских приятелей Верочка и презирала, и боялась. Что-то оскорбительное было в их ухаживании за сестрой. Так чувствовала Верочка и возмущалась снисходительностью Тамары.
«Выгнать бы из дома всех этих пустых фатов!» — мечтала Верочка. Смутные подозрения мелькали у нее в голове, но она страшилась спросить сестру о том, что казалось ей циничным и низким.
— Не может быть! Не может быть! — лепетала она в отчаянии и тоске.
В то время, когда Верочка так мучилась и тосковала, Сережа не переставал о ней мечтать.
И вот однажды за обедом, когда сходилась за столом вся семья Нестроевых, совершенно неожиданно для Сережи ему пришлось сделать некоторые признания относительно своего знакомства с Верочкой. Случилось это вот при каких обстоятельствах.
В самом начале обеда Ниночка проявляла нетерпение и старалась вызвать Сережу на разговор, но тот, как всегда, был рассеян, молчалив и с совершенной искренностью не понимал намеков Ниночки. Та спрашивала, не скучает ли он, нет ли у него новых знакомств, не думает ли он давать уроки кому-нибудь из гимназисток, например. Но все ее старания были тщетны. Сережа был занят своими мыслями.
Наконец, Ниночка, прищурив глазки и насмешливо улыбаясь, спросила Сережу:
— Где это ты познакомился с нашею гимназисткою Успенскою? Она о тебе справлялась. Очень обижена, что ты к ней не пришел, когда обещал.
— Скажи ей, что я не мог, никак не мог, — пробормотал Сережа, не умея скрыть своего волнения.
То, что Нина так небрежно говорит о Верочке, смутило его чрезвычайно.
Но Нина продолжала щурить глазки, улыбаться и разговаривать о том же, наслаждаясь Сережиным смущением.
— Хочешь, я скажу ей, что ты вовсе и не намерен ей делать визит? Ведь, ты, конечно, не пойдешь к ней в гости?
— Не знаю. Может быть и пойду, — сказал Сережа твердо, негодуя на Ниночку.
— Я бы на твоем месте не пошла к этой девице.
— Почему?
— У нас в гимназии все ее считают неинтересной и глупой. И живет она с какой-то неприличной особой. Говорят, что это сестра ее. А может быть, не сестра. Фамилия какая-то другая. С этою Успенскою на улице кланяться неловко.
— Какие ты глупости говоришь, Ниночка, — сказал Сережа, бледнея. — Сестра у нее актриса. А сама Верочка Успенская умная и прекрасная. И тебе следовало бы искать ее дружбы.
Ниночка фальшиво рассмеялась:
— У нее манеры, как у горничной. И какие претензии при этом!
Сережа нахмурился и молчал. На этот разговор все, разумеется, обратили внимание. Больше всего он обеспокоил Марью Петровну.
«У Сережи роман, — думала он в тревоге. — Вот еще новости. Как рано развиваются теперь дети. Надо будет поговорить с ним. Надо его предостеречь. Но во всяком случае это надо сделать осторожно и гуманно».
— Сережа! — сказала она мягко. — Где же ты познакомился с этой гимназисткой?
— В монастыре.
— Какой романтизм! — снисходительно засмеялась Елена, которая со времени ареста Сережи стала относиться к нему доброжелательнее.
Улыбнулся Андрей Иванович, улыбнулась Марья Петровна. Но Сережа не разделял веселого настроения своих родственников.
— Как так? В монастыре? — сочла нужным еще раз спросить Марья Петровна.
— В монастыре. На кладбище. У могилы ее отца. Вам всем зачем собственно это надо знать? — сказал вдруг Сережа, отодвигая тарелку и подымаясь. — Извините. Мне есть не хочется. Я уйду.
И, не дожидаясь ответа, Сережа вышел из столовой. Это было его первое столкновение с родственниками. Оно произвело тяжелое впечатление и на Марью Петровну, и на Андрея Ивановича.
— Какой он нервный! Какой он нервный! — повторяла растерявшаяся Марья Петровна.
Андрей Иванович сделал выговор Ниночке за неделикатные, по его мнению, вопросы, которые она задавала брату. Ниночка надула губки.
Сережа был очень взволнован не тем, что узнали его тайну, а тем, что Верочка сама решилась спросить о нем у Нины. Значит, она думает о нем. Значит, она ждет его.