Лирика

Багряный сев

I

Весна

Не бойся, мальчик мой, не плачь!

Иди ко мне, мой гость желанный.

Смотри: на ветке — черный грач,

Весны глашатай неустанный.

Пойдем-ка в хижину скорей.

Грохочет звонко половодье,

И плещет в солнце меж камней

Русалок пенное отродье.

Омою ножки я вином,

И поцелую мягкий локон;

Под шум весенний мы уснем

У распахнутых настежь окон.

И там — во сне — увидишь ты:

Воскреснут на живых полянах

Преображенные цветы

В лучах сверкающих и рдяных.

Весна над нами прошумит

Освобожденными крылами,

Деревья, солнце и гранит

Зажгутся новыми огнями.

II

Жатва

Она идет по рыжим полям;

В руках ее серп.

У нее на челе багряный шрам —

Царский герб.

Мерно ступают босые ноги, —

Тихо и мерно,

По меже, по узкой дороге,

Но верной.

Она идет по рыжим полям,

Смеется.

Увидит ее василек — улыбнется,

Нагнется.

Придет она и к нам —

Веселая.

Навестит наши храмы и села.

На червленой дороге

Шуршат-шепчут ей травы.

И виновный, и правый

Нищей царице — в ноги.

Наточим острых кос мы,

Скосим золотые стебли —

Овес ли, хлеб ли:

Любо нам, яро!

А царицыны красные космы

Горят огнем-пожаром.

Отдадим мы царице покос,

Пусть пьянеет душистым сеном;

И до утренних рос,

Утомим ее радостным пленом.

III

Пьяный бор к воде склонился,

Берег кровью обагрился:

Солнце стадо над рекой,

Солнце рдеет над рекой.

Взмахи вижу сильных весел,

Кто-то камень в воду бросил…

Снова тягостная тишь;

Над водою спит камыш.

Не хочу унылой доли,

Сердце жаждет дикой воли,

Воли царственных орлов.

Прочь от мертвых берегов!

IV

Качели

Im Himmel! ich glaube, ich falle! Richard Dehmel.

Я на качелях высоко летаю.

Высоко! Далеко! Вновь сладостный миг!

Снова я падаю, снова мечтаю.

Высоко над всеми я радость постиг.

Снова над озером, садом я ныне,

И криком веселым приветствую мир…

Вольно мне в этой прозрачной пустыне,

И радостен в небе божественный пир.

Я в непрестанном и пьяном стремленье…

Мечтанья, порывы — и вера, и сон.

Трепетно-сладко до боли паденье, —

Мгновенье — деревьев я вижу уклон,

И нового неба ко мне приближенье, —

И рвется из сердца от радости стон, —

О, миг искушенья!

О, солнечный звон!

V

Я слышу: ветер повеял в поле,

И стебли плачут о новой воле,

И Кто-то Странный пришел и сеет,

Пришел и сеет веселый сев.

А солнце в небе пожаром рдеет,

И льется в небе любви напев:

Из плена, из плена — на волю!

Расторгнем и время, и долю —

Печальную долю земли.

О, солнце! О, солнце! Внемли!

VI

Зарево

Дымятся обнаженные поля,

И зарево горит над сжатой полосою.

Пустынная, пустынная земля,

Опустошенная косою!

И чудится за лесом темный крик,

И край небес поник:

Я угадал вас, дни свершенья!

Я — ваш, безумные виденья!

О зарево, пылай!

Труби, трубач!

И песней зарево встречай.

А ты, мой друг, не плачь:

Иди по утренней росе,

Молись кровавой полосе.

VII

Поэт

Вяч. Иванову

Твоя Музыка слов — пенный вал,

Твоя напевность — влага моря,

Где, с волнами сурово споря,

Ты смерть любовью побеждал.

Твоя душа — как дух Загрея,

Что, в страсти горней пламенея,

Ведет к вершине золотой

Твоей поэзии слепой.

О друг и брат и мой вожатый,

Учитель мудрый, светлый вождь,

Твой стих — лучистый и крылатый —

Как солнечный лучистый дождь;

И опьяненная свирель —

Как ярый хмель.

VIII

Дымитесь, священные смолы!

Наступает последний день.

Ударит молот тяжелый,

И покроет вас черная тень.

Весенние пьяные долы

Хороводом встречают нас;

Дымитесь, священные смолы!

Наступает последний час.

IX

Пастух

На сонном пастбище глухонемой земли

Бродил подолгу я среди овец покорных:

Так пастырем я был: за мною овцы шли,

Искали трав живых меж горьких трав и сорных.

И морды влажные доверчивых овец,

И шерсть курчавая и стройность тонких ножек

Мне радовали взор. Трудился я — пришлец, —

Чуждаясь, как всегда, протоптанных дорожек.

А в дни осенние, когда златился лист,

Я любовался вновь красой земных излучин;

Мечту таила грудь. Был воздух серебрист.

Я радостно бродил со стадом неразлучен.

Но вот — Горящий Куст: пробил желанный час

Услышал голос я — Иеговы веленья.

За мной, мои стада! Веду на жертву вас…

Мы кровью искупим смиренные томленья.

Печаль

I

Я на темных полях до рассвета блуждал

Со слепою подругой моей.

Где-то в лунной дали меднотрубный сигнал,

Как угроза, сурово и долго звучал,

Нарушая безмолвье полей.

Колыхался вокруг млечно-серый туман,

И окутала все непонятная сеть,

Я был пьян от земли и от воздуха пьян,

И был сладок предутренний, тонкий дурман;

И хотелось молиться и петь.

И — бледнея — слепая подруга моя

Непонятно и тихо склонилась к земле.

Умерла до рассвета подруга моя,

На траве заросились одежды края,

И рука забелела во мгле.

II

Приникни, милая, к стеклу,

Вглядись в таинственную мглу:

Вон там за темною стеной

Стоит, таится спутник мой.

Я долго шел, и по пятам

Он тихо следовал за мной.

И на углу был стройный храм.

Я видел белые лучи

Едва мерцающей свечи;

Я видел странный бледный лик

И перед ним, как раб, поник.

Приникни, милая, к стеклу,

Вглядись в таинственную мглу.

Он за стеною там стоит,

Молчит темнеющий гранит.

Но мы — вдвоем с тобой, вдвоем…

Мы будем жить? Мы не умрем?

III

Из Метерлинка

Она подкралась ко дворцу,

— Едва лишь солнце показалось —

Она подкралась ко дворцу.

Все кавалеры оглянулись,

И дамы молча ужаснулись.

Она стояла у дверей,

— Едва лишь солнце показалось —

Она стояла у дверей.

Царица с мужем приближалась,

Он робко спрашивал у ней…

Куда идете вы? Куда?

— Едва светает, берегитесь —

Куда идете вы? Куда?

Вас кто-нибудь там ожидает,

Она не внемлет, поспешает.

И к Неизвестной вниз сошла

— Едва светает, берегитесь —

И к Неизвестной вниз сошла.

Ее та молча обняла.

Они ни слова не сказали

И где-то в сумраке пропали.

И плакал на пороге муж,

— Едва светает, берегитесь —

И плакал на пороге муж.

Шаги таинственно звучали

И листья, падая, шуршали.

IV

Н. Г. Ч-ой

Вокруг тайга шумела дико,

Но ты пришла ко мне в юрту,

И я с твоей тоской великой

Вновь сочетал мою мечту.

И край немой, и край таежный

Лохматую открыл нам грудь;

О, дол таинственно-тревожный,

Твоей свободы не вернуть.

Бывало, в ледяной пустыне

Мы ждали радостных огней;

За рубежом томимся ныне —

Невнятны для глухих людей.

Освобождения ревнитель —

Я накануне злой беды;

И рухнет милая обитель,

И будут срублены сады.

Вдруг пролетит над чистым лугом

Суровый, как в тайге, летун;

Я буду поражен недугом

Завороженный чудом струн.

И ты склонишься надо мною,

И тайный вспомнишь свой обет:

Тогда бесстрашною душою

Личине мертвой скажешь: «Нет!»

V

О, мать моя! Святая мать!

Мне надо повесть дописать…

Прости вечерний злой обман;

Дымится кровь багряных ран.

Тоскою странной дышит грудь,

И дней крылатых не вернуть.

И вот таинственную вязь

Веду, над книгою склонясь.

Неверный свет святых лампад —

Как медленный и горький яд.

Смешалась киноварь и кровь:

Где сказка злая? Где любовь?

Ответа нет. Горит венец;

Пылает темный багрянец.

Что знаю я, святая мать?

Мне надо повесть дописать…

VI

Л. И. Р-ой

И смерть казалась близкой, близкой,

И в сердце был и свет, и сон.

И опустились звезды низко

На полунощный небосклон.

Из комнаты звучало пенье

Моей тоскующей сестры.

Под звездами мои мученья

Горели, как в полях костры.

И пахло влагою и сеном.

Хотелось землю лобызать,

И, опьянившись милым тленом,

Здесь на земле, дышать, дышать…

VII

И новый день угаснул и поник.

Чернеет тень на дрогнувшей земле.

Не слышен на полях призывный крик;

И серебрится вновь межзвездный лик;

О, брат земли, плывущий в белой мгле!

Таинственный! Коснулся ты меня;

Я чувствую дыханье белых уст;

О, чары странные холодного огня,

Я — ваш! Я — ваш! Забыл призывы дня:

Безлунный мир невнятен мне, — и пуст.

VIII

Осень

По аллеям темным, темным

Осень пьяная бредет, —

Взором странным и нескромным

За собой во мрак зовет:

Ты иди за мной, прохожий,

Выпьем в радости стакан;

Отдохнешь на белом ложе

И любовью будешь пьян.

Золотые видишь косы?

Будешь их в ночи ласкать, —

А суровые вопросы

Будешь завтра разрешать.

Пусть объятия случайны:

Скоротать бы только ночь;

Только б тайну темной тайны

Пьяной лаской превозмочь.

IX

В тюрьме

И опять она стучит

Через толщу старых плит.

Стуком мерным,

Стуком верным

Сердце слабое туманит.

Часовой в оконце взглянет:

Тихо станет.

Но опять упорный стук;

Два и три, два и три —

Неизвестных милых рук

Мерный стук:

Два и три, два и три.

Только раз в мое оконце

Мне пришлось — весной — при солнце

Видеть ясное лицо

Арестантки чернобровой…

«С той поры мои оковы —

Обручальное кольцо».

X

Смерть

Смерть — любовница времен:

Взлет орлиный над полями —

Будто в небе вечный сон,

Возлелеянный мечтами.

Смерть сметает смело пыль,

Веет ветром в сонном поле

О, крылатая, не ты ль

Напевала мне о воле?

В поле — темные кресты:

На крестах — отцы и братья, —

К алтарю небес мосты

Через муки и распятья.

На кресте и я распят,

И копьем ребро пронзили, —

Тихим сумраком объят,

Чую шелесты воскрылий.

Смерть и воля — все равно,

Только пусть любовь алеет,

Пусть пьяней пьянит вино,

И пьянее ветер веет.

XI

Нюре

Прозвенела весна,

Прошумели грозы;

Я стою одна.

Обжигают слезы.

Я душистую траву

Наземь уронила;

Я живу и не живу:

Сердце погубила.

Что любовь-ворожба?

Огонек во поле!

Напевает судьба

О желанной воле.

Милый по полю идет,

И венец сияет.

Ах! Узнает ли народ?

Верно, не узнает.

Шаман

Отрывки неоконченной поэмы

1

Прощай, прощай, великая Тайга!

Твой многоликий сон храню в душе ревниво.

Haвек во мгле застыли берега;

Олени бродят молчаливо;

Шаманский пляс и пепел камелька;

Якутский говор — речь полуслепая:

Там черная любовь свободна и легка!

Покинул я тебя, страна святая!

Но и здесь, в чужой стране.

Вновь Тайга приснится мне.

Буду, буду долго верить

В сказки темные Тайги,

Где святые бродят звери,

Где шуршат во мгле поверий

Непонятные шаги.

2

Из пустыни темноликой

Прихожу на площадь нищий:

Нет ни крова мне, ни пищи.

Я один в тоске великой.

Пир на улицах — как тризна:

Пир для ратников и стражи.

Вся в крови, в крови отчизна,

Стан дымится темный вражий.

Ты возник, о Змей-Дракон,

На краю моей пустыни.

Я пришел к тебе. И ныне

Будешь мною побежден.

Слушай, слушай, Город-Змей!

Буду бубном ворожить,

В пляске огненной моей

Буду костью в бубен бить.

Твердой дробью твердых рук

Выбиваю звонкий звук

Все скорей, скорей, скорей,

Звонче, громче и смелей!

3

И совершилися заклятья,

И снится мне моя Тайга,

Шаманки темные объятья

И новой воли берега.

И теперь со мной она

Ночью долгою шаманит,

И когда скользит луна,

Сердце бубном властно ранит.

4

Твердой дробью твердых рук

Выбиваю звонкий звук.

Все скорей, скорей, скорей,

Звонче, громче и смелей.

Костью в бубен звонко бью,

Душу Солнцу отдаю.

Дадага-хара-дархан!

Каплет кровь из темных ран.

В небе яростный кузнец,

Золотой на нем венец:

Дадага-хара-дархан —

Темноогненный шаман.

В небе хуром ворожит,

Тяжким молотом стучит,

Солнцем-бубном яро пьян

Дадага-хара-дархан.

Обручение

I

Зачем пришла ко мне в тайгу?

Зачем тревожишь речью нежной?

Я молчаливо берегу

Мою мечту в пустыне снежной.

И Темноокая Жена

Там, где белеет сонный иней,

Со мной давно обручена,

И черной верой крещена

В тайге холодной, темносиней.

И я давно заворожен

Напевом яростной метели:

Забыл весенний тихий сон

И звуки радостной свирели.

В глухонемой душе моей

Лишь веет снегом грозно вьюга,

И в дыме смольном от огней

Шаманит темная подруга.

II

В круглой зале темной башни

Пили темное вино.

И потом из темной башни

Вышли к Утренней Звезде.

И один из нас — усталый —

Канул в белую метель.

И за снежным покрывалом

Пела нежная свирель.

Ты рукой своею зыбкой

Тихо жала руку мне, —

Непонятною улыбкой

Отвечала злой луне.

И багряный свет из окон

Знаком новым был для нас:

Я ласкал холодный локон

В смертный час…

III

В темных улицах блуждали

При звезде.

И молились, и молились

По утру.

Колыхался и качался

Злой туман.

И в мучениях рождался

Бледный свет.

И лампады догорали

За окном.

Полутемные печали

Пали ниц.

Обручил нас новой тайной

Твой отец.

О, всегда необычайный

Звон колец!

IV

Я вошел нежданно в твой сад

В холодный предутренний час;

И услышал любви аромат,

И увидел на небе алмаз.

И я руки твои целовал

В неразгаданной злой тишине;

Кто-то звонкой косою бряцал,

Песню пел о щербатой луне.

V

Я целую тебя жертвенно

В побледневшие уста,

Но молитва моя мертвенна

И пуста.

Облака опять пустынные

Вдаль бегут.

Нас часы унылодлинные

Стерегут.

Оборвем ли нить таинственно

В этот час?

И простишь ли ты, Единственный,

Темных, — нас?

VI

Она пришла ко мне — желанная

По темным трудным коридорам,

И вновь любовью осиянная

Пленяет траурным убором.

И солнце вновь пьянеет весело

И ждет исхода из печали;

Судьба надежду тайно взвесила:

Дала нам новые скрижали.

Но та — печальная и строгая

Поет и веет странной тенью;

И медлю, медлю у порога я,

Внимая шелесту и пенью.

VII

Не надо слов, не надо.

Я буду покорен и молчалив,

И твои уста, полные яда,

Прижму к устам, вино из чаши пролив.

Не надо слов, не надо:

Будет радостен тихий обряд.

Нам в жизни будет отрадой

Медленный пить яд

И проливать вино из чаши,

Жертвуя его теням;

И светлы будут взоры наши,

И будет наш уют, как храм.

Не надо слов, не надо:

Все равно мир умрет.

Кто придет к алтарям иного града?

Кто слова любви поймет?

VIII

Мы ночью заблудились в залах;

Она за нами молча шла,

И на холодных покрывалах

Ложилась тень ее чела.

И в час, когда сомкнулись губы

И пал на сердце сладкий дым,

Ее мучительные зубы

Пугали скрежетом своим.

И в миг последнего слиянья

Кто знает чудо бытия?

О, Смерть, люблю твое молчанье

И блеск червонный лезвия.

IX

Я стучусь в твой терем белый,

Я молю тебя несмело:

Отвори мне, Смерть!

На распутье — в час томленья,

В час последнего томленья,

Свет зажги!

Вижу сдвинутые брови,

С каждым часом ты суровей, —

Но люблю…

Знаю, знаю: я — незванный,

Я незванный, но желанный,

Но избранный гость:

Ты всегда со мной играешь

И — азартная — бросаешь

Роковую кость.

Чет иль нечет? Чет иль нечет?

Голубица или кречет?

Кто умрет?

X

Беглянка

Венчанная крестом лучистым лань… Вяч. Иванов

О, лань моя с влюбленными глазами,

Беглянка лунная с лучистой головой!

Ты, оплетенная коварными сетями

И суеверною молвой.

В душистой заросли тебя подстерегая,

С любовью нахожу неверный след.

С крестом на голове! Таинственно-святая

Мечта моя! Мечты желанней нет!

Я вижу: ты идешь, влачишь обрывки сети.

Кто вервие накинул на тебя?

Ты — древний сон из канувших столетий —

Уходишь вдаль, надежду вновь губя.

И я иду, соблазну вновь покорный,

И тщетно напрягаю лук.

Как дали мертвенны! Как все дороги черны!

Как сладостны томленья темных мук!

Сонеты

Н. Г. Ч-ой

I

Венчанные осенними цветами,

Мы к озеру осеннему пришли;

От неба тайн и до седой земли

Завеса пала. Острыми лучами

Пронзилось солнце. Чудо стерегли

Вдвоем — на камнях — чуткими глазами.

И осень, рея, веяла крылами,

И сны нам снились в солнечной пыли.

И вдруг, как дети, радостно устами

Коснулись уст. И серебристый смех

Вспорхнул, пронесся дальними лугами.

Где лет былых безумие и грех?

И тишиной лишь реет влажно-нежной

Наш сон любви в раздольности прибрежной.

II

Пустынный летний сон тайги вечерней

Дымился, тлел. И золотистый жар

На сердце пал. Звенел во сне пожар

Таежных сосен. Можно ль суеверней

Любить тайгу, желать в любви безмерней

Чудес неложных — невозможных чар?

Так мы с тобой несли священный дар

На сей алтарь таинственной вечерни.

Вожатого забыв на берегу,

Ушли с тобой в часовню темных елей,

В смолистую и мшистую тайгу.

Под шорох трав и лепеты свирели,

В душистой мгле, в магическом кругу,

На миг, на век любовь запечатлели.

III

Туманная развеялась любовь,

В туман ушла неверная весталка!

Испепелилась нежная фиалка…

Из урны черной пью иную кровь.

«Как тайный, тайный друг придешь ты вновь

К твоей весне», — так молвила гадалка.

И вот стою: и ложе катафалка

Преобразилось в радостную новь.

И страсть опять блеснула, как зарница;

Печальный креп любовью обагрен:

Так новая открылася страница

В безумной книге огненных имен.

Тебя люблю, Печальная Царица!

С тобою, Смерть, навеки обручен.

Весною на север

Александру Блоку

Медленно двигались темные тени,

Горели, догорали костры.

Без надежд, без волнений

Мы ждали весенней поры

Отплытия вдаль

На паузках медленных.

Солдаты изредка сталью бряцали,

Криком давали знак.

Снова длилось молчанье.

И зеленый, зеленый мрак

Надвигался на табор невольный.

И смутны были желанья,

Безбольны.

И женские плечи под темною шалью,

И фляга с вином недопитым,

И шорох — такой непонятный! —

Все было сердцем открытым

Принято в лоно святое

С тихой печалью.

Но вот на рассвете

Застучал торопливо топор.

Милая даль — как невеста!

Серебристый простор.

О, Север Дальний!

Плеск весла…

И тихо, тихо отплывал

От стана берега немого

Дощатый паузок.

И мы запели песню вновь —

Песню вольности-печали,

Мы ее в огне певали —

Песню, алую как кровь.

Скрип настойчивый весла;

Кормчего голос;

Бряцание томительных цепей;

Нежданный блеск крыла;

От берегов кривая тень:

Так проходил пустынный день.

Но день миновал,

Наступили иные мгновенья,

Волны речной лазури темнели,

И ветер выл дико,

И бури все ждали,

Великой бури.

Но я не видел пугливых улыбок:

Пусть паузок шаток и зыбок;

Пусть ветер гонит волны;

Пусть гибнут и гибнут челны:

Я счастлив, счастлив безмерно

В этой жизни, как буря, неверной.

Да! Когда буря металась,

Когтями в сердце впивалась,

Я изведал новую сладость,

Тайную радость.

Женщина — темная и странная —

С нами была на паузке, —

Женщина мне желанная

На шатком паузке.

Да! Когда волны метались,

Как хищные птицы,

И дрожали, дрожали перила,

Медленно она проходила.

О, милые темные ресницы!

Вас я увидел при свете факела смольного,

Вас не забуду вовек!

И я молился буре, как раньше солнцу,

Как тихой лазури,

Хотя и ведал,

Что влечет меня ветер в тайгу, —

Хотя и ведал,

Что на том берегу,

На белой таежной поляне,

В серебристом тумане,

На жертвенном камне,

Причаститься мне должно кровью.

Пусть ветер гонит волны;

Пусть гибнут и гибнут челны;

Кто я? Путник случайный!

Я изведал новые тайны,

Тайны крови и вина,

Выпил чашу до дна.

Так проходила она в брызгах пенных,

И в очах ее неизменных,

Всегда лучистых,

Лучистых,

Я читал новые скрижали

Весеннего завета,

Весенней печали.

И вот — она, любимая,

Как будто несет чашу причастия.

Ступени слегка скрипели,

И пели снасти, —

А во мне был пир весенний,

И нестрашно было ненастья.

Так плыли мы весною — на север.

На червленой дороге

I

Я вернулся, вернулся, Тайга,

Из далеких и светлых пустынь;

Я иные любил берега

И любил, и вдыхал я полынь.

Горечь сладкая жертвенных трав

Опаляла мне сердце, как яд;

И в венке из невинных купав

Совершал я любовный обряд.

Но опять я на черной земле

Сожигаю смолистый костер;

И в туманной белеющей мгле

Серебристый мне чудится хор.

Это снежные духи Тайги

Шлют привет из неверных глубин

Береги, о Тайга, береги

Белокрылую песню долин.

II

Влажный пар седых озер

Мне ласкает сонный взор.

Ветви темные тайги

Шепчут: «Тайну береги!»

И во мгле мелькают крылья,

И сквозь сонное усилье,

Я смотрю мечте во след

И шепчу ей тихо: «Нет!»

Так во мгле мелькают птицы;

И сквозь сонные ресницы,

Вижу, вижу вереницы

Белых странных голубей.

Чутко слышу воркованье

И любовное стенанье

Белых, белых голубей.

Мчатся кони лунным бором,

И своим таежным взором

Из-под мертвенных ресниц,

Я слежу за острым летом,

За таинственным полетом

Серебристо-белых птиц.

III

Гагара

Стоит шест с гагарой,

С убитой вещей гагарой;

Опрокинулось тусклое солнце;

По тайге медведи бродят.

Приходи, любовь моя, приходи!

Я спою о тусклом солнце,

О любви нашей черной,

О щербатом месяце,

Что сожрали голодные волки.

Приходи, любовь моя, приходи!

Я шаманить буду с бубном,

Поцелую раскосые очи,

И согрею темные бедра

На медвежьей белой шкуре.

Приходи, любовь моя, приходи!

IV

Три дороги

Три перед нами дороги вьются,

Смеются над нами,

Цветами манят вдаль,

Где трава голубеет

На сонной поляне,

В обмане.

Пойдешь по первой, —

Земля ужалит;

По второй, —

Загорится трава под ногой, —

А третья — в тайгу:

Я любовь для нее берегу.

V

В зеленоокой тайге —

Дрема осенняя.

Сонница тихо прильнула

К сердцу влюбленному

Черной земли.

Дыханье любви на устах,

Ресницами томно колышет,

Дышит желаньем во сне

Милая Дрема.

И мне, и мне

Дай испить твоей чаши,

Осенней, дурманной.

Дай желанного зелья.

А в багрянце зари

Ресницы подымем,

И грянет веселье.

На червленой дороге

Будем мы — как цари,

Как боги.