Стихи на качели

Земля от топота шатающихся стонет,

И всякий мещанин в вине и пиве тонет,

Тюльпаны красные на лицах их цветут

И розы на устах прекрасные растут.

Тут игры царствуют, приятности и смехи;

Начало их любви - калёные орехи:

Бросает Адонис с качели или вниз,

С улыбкой говорит: " Сударушка, склонись".

А та ответствует ему приятным взором,

Блистая младостью и дорогим убором.

Но что еще я зрю? Какая это туча?

Великая лежит яиц в народе куча.

С пригорка покатит веселый молодец,

Разбито яицо, добьет его вконец;

По грязи без скорлуп катают и марают,

Куда же яица сии употребляют,

О том не знаю я, иль честь имею знать,

Однако не скажу, чтоб их не осмеять;

О вкусе молодцы не рассуждают строго,

В Санкт-Петербурге же воды гораздо много.

Когда с предивныя и страшной высоты,

Воззрело солнышко на наши красоты,

Глубокие снега растаяли во граде,

Пастух нам предвестил рожком своим о стаде;

Тогда наполнились канавы все водой,

Однак не чистою, но грязной и худой;

Увы, любезные цветные епанечки,

Различные фаты, и перстни, и колечки;

Я часто вас видал поверженных в бедах;

Как вы купалися в нечистых сих водах;

О рок! О случай злой! Чего ты не наносишь.

Ты женщин и мужчин в таких канавах топишь;

Ни лет, ни пола ты не тщишься разбирать,

Старух и стариков дерзаешь погружать;

Ничто того уже не может быти хуже,

Как в праздник сей лежать поверженному в луже;

Однако, весельчак, отваги не теряй,

В грязи ты лежучи, кричи " не замарай".

Восточный Фаэтон на севере явился,

Не в колесницу он, но в одноколку вбился;

Не пламенных коней он правит во эфир,

По улице летит и давит пьяный мир;

Без нужды мычется направо, влево, прямо,

Понятие его не постигает само;

Куда ему поспеть ненадобну нигде,

И поручает он во всем себя судьбе;

Попустит вожжи вниз и даст коню свободу,

На злую пагубу веселому народу;

Слетится Фаетонт с таким же молодцом,

Иль лошадь в стену где хмельной направит лбом;

Немного припрыгнув, оставит одноколку,

Стремглав он полетит через коневью холку;

Не с неба Фаетонт, но щёголь с двух колес

Хотел по глупости припрыгнуть до небес;

На камнях лежучи, умильно воздыхает

И ток кровавых слез без пользы проливает.

В сем месте пал один, в другом упали три,

Везде падение, куда ни посмотри;

Во время праздников толико Фаэтонов,

Колико во стихах негодных Аполлонов.

... Мальчишки начинают,

Друг друга по щекам ладонями щелкают,

Не в зубы юноша, но метит парню в глаз,

А отрок отроку даёт получше враз.

В минуту славное сражение явится,

Не рвётся воздух тут и солнышко не тмится.

Щелкание, тузы валятся так, как град,

Ланита, носы, рты и зубы все звенят.

Не огнестрельное оружие пылает,

Тут витязь кулаком противных поражает...

Пошёл по брюху звон, как в добрый барабан...

Хоть после 5 недель от битвы отдыхают,

Однак с охотою опять в неё вступают,

Охотно мучатся, но если ночь темна,

Тогда и их раздор, как прочих брань, смешна.

Крылаты бузники, московские герои,

Не здесь они, но там ( в Москве) бурлацки водят строи.

1769 г.

Стихи на Семик

( на Троицын день )

Не смейся, Муза, мне, а я не хохочу,

Что из пустого класть в порожнее хочу,

Намеренье мое горох лепити в стену,

Бериозкам положить в семик цену,

Чтоб красны девушки поутру пробудясь

И лучше, как они умеют: нарядясь,

Без торгу брали их и ставили в кружочек

Сбираясь на берег иль инде на лужочек,

Но прежде нежели плясать они начнут,

Я мысленно еще слетаю в Волхов пруд,

Что мутная река сперва именовалась,

И после Волховом она уже назвалась,

Рассыплю на брегу наметанной бугор,

Где спит тот князь и волхв и с ним богов собор,

Которых прежде здесь славяне почитали,

И кои уж давно почтенье потеряли.

Как молвить например: Перун громовой бог,

Которого они дубьем свалили с ног,

И бросили в реку на веки там купаться,

Чтоб перестали их невежеству смеяться.

Второй степенной бог Волос, или Велес

Из храма своего чуть ноги лишь унес,

Как начали тузить в бока и в лоб и в зубы,

Завыли Лада, Дид, Белбоги и Дашубы,

Догода, Коляда, Купало и Услад,

Святовит деланной весьма на чудной склад.

Ягая баба, Чур, Полкан и Симаергла,

Ужасный Чернобог, что в ад судьбина свергла,

Летели из домов, как черти с небеси,

Пощады не было, хоть сколько ни проси,

Очистили они и улицы, и храмы,

Невежество богов и всё повергли в ямы.

Язычество сие мещане здесь клянут;

Незнаньем же к нему ещё довольно льнут.

Семик - веселый день, его не пропускают

И в песнях тех богов почасту вспоминают...

Да что ж за крик такой народы затевают?

Неужто песенки к берёзке припевают?

Ведь только что теперь во граде рассвело

И солнце из-за гор недавно как взошло;

Я чаю, многие от сна не пробудились,

Которые вчера по рощам веселились.

Трактирщики теперь ещё ложатся спать;

Хоть целовальникам вы дайте, матки, встать.

Постойте, девушки, ведь рано забавляться,

Позвольте с разумом и мне, друзья, собраться.

Не слушаете вы, крича, разинув рот,

И вижу, вас идёт ужасный ( то есть обильный, неимоверно огромный) хоровод.

Да что же личики уж ваши покраснели?

Конечно, от того, что рано вы запели.

Однако, осмотрясь, прощения прошу

И извинение девицам приношу:

Я баб почёл за них, не зная в этом моды,

Что рано девушки не ходят в хороводы...

" Берёзка" шествует в различных лоскутках,

В тафте и в бархате, и в шёлковых платках.

Вина не пьёт она, однако пляшет,

И лентами тряся, руками дивно машет.

Пред нею скоморох неправильно кричит.

Ногами в землю он, как добрый конь стучит,

Танцует и пылит, иль грязь ногами месит,

Доколе хмель его совсем не перевесит.

Там дама голосит, сивухой нагрузясь,

В присядку пляшучи, валится скоро в грязь,

Потом другая вмиг то место заступает,

Которая плясать вельми искусно знает,

Танцует голубца, танцует и бычка,

И пыль столбом летит с-под каблучка...

Там сделан огород, берёзки все в кругу,

Верхушки же у них согнуты все в дугу;

В средине стол стоит, без скатерти поставлен,

Но столько кушаньем казался мне задавлен,

Что хлеб, соль хороши, тому свидетель я:

Ватрушки были тут, вдруг снятые с огня,

Оладьи, калачи, блины, пирог и пышки,

И, можно так сказать, все к празднику коврижки.

Вакханки таковы: попляшут, покричат,

Приступят ко столу и множество съедят;

Но только кушают, казалось мне, без вилки,

Однако с помощью наполненной бутылки.

Частенько и в кабак с бутылкой посылают

И в складчину её сивухой наполняют.

1769 г.