Новелла
Парусная лодка "Троица", нагруженная пшеницею, снялась под вечер с якоря и направила свой путь к берегам Далмации. Она медленно плыла по спокойной реке среди ряда Ортонских рыбацких лодок, стоявших на якоре; на берегу зажигались огни; воздух оглашался пением возвращавшихся с моря рыбаков. Тихо пройдя узкое устье реки, "Троица" вышла в море.
Погода была тихая. На октябрьском небе, чуть не над самою поверхностью воды, сияла полная луна, подобно бледно-розовой лампе. Горы и холмы сзади напоминали контурами отдыхающих женщин. По воздуху бесшумно пролетали дикие гуси и исчезали вдали.
Все шестеро мужчин и юнга работали сперва сообща, чтобы поднять паруса. Когда же оранжевые, грубо разрисованные паруса сильно надулись ветром, мужчины уселись и принялись спокойно курить.
Юнга же, сидя верхом на носу лодки, стал вполголоса напевать песенку о родине.
Старший Таламонте крепко отплюнулся в воду и сказал, снова вкладывая в рот свою огромную трубку:
-- А, погода-то, ведь, ненадежная.
Все взглянули при его пророчестве на водяную ширь, но никто не проронил ни слова. Это были сильные и закаленные в бурях моряки; не раз приходилось им плавать к берегам Далмации, в Зару, в Триест, в Спалато, и они хорошо знали дорогу туда. Некоторые из них могли даже с наслаждением вспоминать о вине из Диньяно, ароматном, точно розы, и о плодах островов.
Ферранте Ла Сельви был старшим на "Троице"; два брата Таламонте, Чиру, Массачезе и Джиаллука, уроженцы Пескары, составляли команду лодки.
Нацарено был юнга.
Они долго просидели на палубе, так как было полнолуние. Море было усеяно рыбацкими лодками. Время от времени попарно проходили мимо "Троицы" рыбацкие лодки, и моряки обменивались дружественными приветствиями. Рыбная ловля была, по-видимому, удачна. Когда все лодки исчезли, и море стало пустынно, Ферранте и братья Таламонте спустились в трюм отдыхать. Кончив курить, Массачезе и Джиаллука последовали их примеру. Чиру остался на палубе дежурить.
Прежде чем спуститься вниз, Джиаллука сказал товарищу, указывая на свою шею:
-- Погляди-ка, что у меня здесь.
Массачезе взглянул и сказал:
-- Пустяки. Нечего беспокоиться.
На шее была краснота, точно от укола насекомого, а в середине ее маленькая опухоль.
-- А все-таки больно, -- добавил Джиаллука.
Ночью ветер переменил направление, и на море началось волнение. Лодку стало сильно качать и сбивать с пути по направлению к востоку. Джиаллука слегка вскрикивал иногда, потому что каждое резкое движение головы причиняло ему боль.
-- Что с тобой?--спросил его Ферранте Ла Сельви.
На рассвете Джиаллука показал ему больное место.
Краснота увеличилась, и маленькая опухоль в середине стала тверже и больше.
Ферранте внимательно разглядел ее и тоже сказал:
-- Пустяки. Нечего беспокоиться.
Джиаллука взял платок, повязал себе шею и стал курить.
Подбрасываемая волнами и гонимая противным ветром лодка по прежнему шла по направлению к востоку. Шум моря заглушал голоса. Волны изредка с глухим шумом заливали палубу.
Под вечер буря улеглась, и луна засияла на небе, точно золотой купол. Но так как ветер стих, лодка почти перестала двигаться, и паруса опали. Только время от времени дул легкий ветерок.
Джиаллука жаловался на боль. Товарищи занялись от безделья его недугом. Каждый рекомендовал свое средство. Чиру, самый старший, посоветовал сделать пластырь из яблок и муки. Он имел некоторое смутное понятие о медицине, потому что жена его на суше была одновременно врачом и знахаркою и исцеляла болезни лекарствами и заклинаниями. Но яблок и муки не было под рукою, а морские сухари не годились для этой цели.
Тогда Чиру взял луковицу и пригоршню зерна, растолок зерно, накрошил лук и приготовил пластырь. Но от этой массы боль в шее только увеличилась. Не прошло и часа, как Джиаллука сорвал с шеи повязку и в раздражении бросил ее вместе с пластырем в море; затем, чтобы подавить в себе болезненное раздражение, он сел на руль и долгое время не отходил от него. Ветер снова поднялся, и паруса весело затрепетали. В ясной ночной дали показался маленький островок., -- вероятно, Пелагоза -- похожий на осевшее на воде облако.
На утро Чиру, взявшийся вылечить товарища, пожелал осмотреть больное место. Опухоль увеличилась, распространившись почти на всю шею, приняла новую форму и потемнела, приобретя в середине фиолетовый оттенок.
-- Это еще что? -- воскликнул он в изумлении таким тоном, что больной побледнел. На зов Чиру явились Ферранте, братья Таламонте и остальные.
Мнения разделились. Ферранте предполагал, что это ужасная болезнь, от которой можно задохнуться. Джиаллука, немного бледный, с широко раскрытыми глазами молча выслушивал заключения товарищей. Небо заволокло облаками, море стало мрачным, стаи чаек с криком понеслись к берегу, и какое-то неопределенное чувство ужаса овладело душою Джиаллука.
В конце концов Таламонте-младший решил:
-- Это злокачественная опухоль.
Остальные согласились с ним:
-- Что же, возможно!
Действительно на следующее утро кожица под опухолью оказалась приподнятою кровавым пузырем и вскоре лопнула. Больное место стало походить на осиное гнездо, из которого обильно вытекала гнойная материя. Воспаление и гнойный процесс быстро распространялись и углублялись.
Джиаллука в отчаянии взмолился Святому Рокко, исцелителю язв, обещав ему сперва десять, потом двадцать фунтов воска. Он становился на колени посреди палубы, простирал руки к небу, с торжественным видом произносил обеты, поминая отца, мать, жену, детей. Окружавшие его товарищи с серьезными лицами творили крестное знамение каждый раз, как он произносил имя Святого.
Чувствуя приближение сильного порыва ветра, Ферранте Ла Сельви хриплым голосом крикнул приказание среди шума моря. Лодка сильно накренилась на бою Массачезе, братья Таламонте и Чиру бросились на помощь Ферранте. Нацарено скользнул вдоль мачты. Паруса были мигом спущены, остались только два малых, и лодка полетела, сильно качаясь, по верхушкам волн.
-- Святой Рокко, Святой Рокко! -- кричал Джиаллука в религиозном возбуждении, возраставшем под впечатлением окружающей бури, стоя на палубе на четвереньках, чтобы не упасть от качки.
Время от времени более сильная волна обрушивалась на нос судна, и соленая вода заливала всю палубу с одного конца до другого.
-- Ступай вниз! -- крикнул Ферранте Джиаллуке.
Джиаллука спустился в трюм. Он чувствовал в теле болезненный жар и лихорадочную сухость кожи; страх перед болезнью сводил ему живот. Внизу в слабом освещении трюма, все предметы принимали странный вид. Снаружи доносились до слуха глухие удары волн о бока судна и скрип всего корпуса.
Через полчаса Джиаллука снова появился на палубе; лицо его было так бледно, точно он встал из могилы. Он предпочитал оставаться на палубе, чтобы чувствовать бурю, видеть людей, дышать вольным воздухом.
Ферранте был поражен его бледностью и спросил:
-- Тебе хуже?
Остальные моряки со своих мест принялись обсуждать средства помочь ему, повышая голос, чтобы перекричать завывание бури. Поднялся оживленный спор; каждый предлагал свое леченье. Они рассуждали с уверенностью докторов, забывая в споре об опасности. Массачезе пришлось видеть два года тому назад, как настоящий врач делал в подобном же случае операцию в боку Джиованни Маргадонна. Врач вырезал опухоль, обмакнул кусочки дерева в какую то дымящуюся жидкость, прижег рану и вынул чем-то вроде ложки прижженное мясо, похожее на кофейный осадок. И Маргадонна был спасен.
Массачезе повторял в остервенении, точно настоящий хирург.
-- Надо резать, надо резать!
И он делал жест рукою по направлению к большому, точно собирался резать его.
Чиру согласился с мнением Массачезе, братья Таламонте также перешли на его сторону, и только Ферранте Ла Сельви покачал головою.
Тогда Чиру обратился к Джиаллуке с предложением сделать операцию. Джиаллука отказался.
-- Ну, так умрешь! --воскликнул Чиру, не будучи в состоянии сдержать порыва грубого негодования.
Джиаллука еще более побледнел и устремил на товарища взгляд своих расширенных, полных ужаса глаз.
Наступала ночь. Во мраке море, казалось, рычало еще сильнее. Волны блестели в полосе света, явившегося от фонарика на носу лодки. Суша была далеко. Моряки сидели, уцепившись за канат, чтобы противостоять волнам. Ферранте правил рулем, и голос его изредка пронизывал бурю.
-- Ступай вниз, Джиаллу!
Но непонятное отвращение к одиночеству не позволяло Джиаллуке спуститься в трюм, несмотря на нестерпимые мучения. Он тоже держался за канат, стиснув зубы от боли. Когда налетала волна, моряки опускали голову с дружным криком, точно делали сообща какую-то трудную работу.
Луна выплыла из за облаков, и мягкий свет ее несколько сгладил тяжелое впечатление от ужасной картины, но море продолжало бушевать всю ночь.
На утро Джиаллука в изнеможении сказал товарищам:
-- Режьте.
Товарищи прежде всего серьезно обсудили вопрос, устроив что-то вроде решительного совещания, затем внимательно разглядели опухоль величиною с человеческий кулак. Все отверстия, придававшие ей прежде сходство с осиным гнездом или решетом, составляли теперь одно общее отверстие.
-- Не бойся, подойди ближе,--сказал Массачезе.
Он был выбран хирургом. Попробовав на своем ногте лезвие всех ножей, он остановился в конце концов на недавно отточенном ноже Таламонте-старшего.
-- Не бойся, подойди ближе,--повторил он.
Дрожь нетерпения охватила его и товарищей.
Больной впал в состояние какого то мрачного отупения. Глаза его были устремлены на нож, неподвижные губы были полуоткрыты, а руки безжизненно висели вдоль тела, точно у идиота.
Чиру усадил его и снял с шеи повязку, инстинктивно сжимая губы от отвращения. На мгновение все, молча, наклонились поглядеть на язву.
-- Так и так,--сказал Массачезе, обозначая копчиком ножа направление разрезов.
Джиаллука вдруг разразился горькими слезами; все его тело вздрагивало от рыданий.
-- Не бойся, не бойся! -- повторяли моряки, беря его за руки.
Массачезе принялся за работу. При первом прикосновении лезвия Джиаллука испустил вопль, затем стиснул зубы и стал издавать сдавленное мычанье.
Массачезе резал медленно, но уверенно, высунув немного кончик языка, как всегда, когда он делал что-нибудь со вниманием. Так как лодку качало, то разрезы получались неровные; нож проникал то глубже, то меньше. Порыв ветра толкнул лезвие ножа в здоровые ткани. Джиаллука опять зарычал весь окровавленный и стал вырываться, точно убойное животное из рук мясников. Он не желал больше подчиняться им.
-- Нет, нет, нет!
-- Ближе, ближе, -- кричал сзади Массачезе, не желая прерывать свою работу из боязни, что неоконченный разрез окажется опасным.
Разволновавшееся море не переставало бушевать кругом. Тяжелые облака поднимались с горизонта и все более и более застилали мрачное небо. Среди завыванья бури, в этом странном освещении люди почувствовали необъяснимое возбуждение и невольно стали сердиться на больного, стараясь удержать его в неподвижном состоянии.
-- Ближе!
Массачезе необдуманно и быстро сделал четыре или пять надрезов. Кровь, смешанная с беловатой материей, вытекала из ран. Все были обагрены ею, кроме Нацарено, который сидел на носу и дрожал в испуге перед отвратительной сценой.
Ферранте Ла Сельви заметил, что лодке угрожает опасность и крикнул во все горло:
-- Отпусти шкоты.
Братья Таламоите, Массачезе, Чиру бросились работать. Лодка снова поплыла с килевою качкою. Вдали виднелась Лисса. Лучи солнца прорывались между облаками и падали на воду, меняясь в зависимости от перемен на небе.
Ферранте остался сидеть на руле. Остальные моряки вернулись к Джиаллуке. Надо было промыть раны, прижечь их и наложить корпию.
Раненый находился в состоянии совершенного изнеможения и, по-видимому, ничего не понимал; он глядел на товарищей потухшими глазами, мутными, как у умирающего животного, и повторял время от времени, точно про себя:
-- Я умер, я умер!
Чиру пробовал вычистить раны кусочком пакли, но его грубое прикосновение только раздражало их. Массачезе, желавший последовать во всем примеру хирурга, оперировавшего Маргадонна, внимательно строгал куски березового дерева. Братья Таламанте были заняты кипячением смолы, выбранной для прижигания ран. Так как невозможно было развести огонь на палубе, ежеминутно заливаемой водою, то они спустились в трюм.
-- Вымой паклю в морской воде, -- крикнул Массачезе Чиру.
Тот послушался его совета. Джиаллука подчинялся всему, не переставая стонать и скрежетать зубами. Шея его страшно вздулась и покраснела, отливая местами фиолетовым оттенком. Вокруг надрезов стали появляться коричневатыя пятна. Больному стало трудно глотать и дышать. Страшная жажда мучила его.
-- Проси заступничества у Святого Рокко, -- сказал ему Массачезе, кончивший строгать куски дерева и ожидавший смолу.
Ветер гнал теперь лодку к северу в сторону Себенико. Островок исчезал из виду. Но несмотря на то, что волнение было еще сильно, буря, по-видимому, начала утихать. Солнце стояло над их головами среди буровато-красных облаков.
Братья Таламонте принесли глиняную чашку с кипящею смолою.
Джиаллука опустился на колени, чтобы повторить обет Святому. Все перекрестились.
-- Святой Рокко, спаси меня! Обещаю тебе серебряную лампу, масло на весь год и тридцать фунтов воску. Святой Рокко, спаси меня! Не оставь мою жену и детей,.. Смилуйся надо мною, Святой Рокко!
Руки его были сложены, голос его звучал, точно чужой. Затем он снова уселся, просто сказав Macсачезе:
-- Режь.
Масссачезе обмотал куски дерева паклею, обмакнул их по очереди в кипящую смолу и прижег рану. Чтобы сделать ожог глубже и действительнее, он налил прямо жидкость в раны. Джиаллука не издал ни стона. Дрожь пробирала присутствующих при виде пытки.
Ферранте Ла Сельви покачал головою и сказал со своего места:
-- Вы убили его.
Товарищи снесли полумертвого Джиаллука в трюм и уложили на койке. Нацарено остался дежурить у больного. Сверху слышались гортанные крики Ферранте, отдававшего приказания, и быстрые шаги моряков. "Троица" со скрипом поворачивалась, меняя направление. Нацарено заметил вдруг течь в одном месте и крикнул остальным, чтобы шли в трюм. Моряки гурьбою поспешно спустились вниз. Все кричали наперерыв, торопясь исправить течь, точно при кораблекрушении.
Несмотря на полное изнеможение и упадок духа, Джиаллука поднялся на койке, воображая, что лодка погибает, и в отчаянии уцепился за одного из Таламонте, упрашивая, как женщина:
-- Не оставьте меня, не оставьте меня!
Товарищи успокоили и снова уложили его. Он боялся теперь, бормотал бессмысленные слова, плакал; ему не хотелось умирать. Воспаление распространилось уже на всю шею и затылок и понемногу переходило на туловище; опухоль стала еще более чудовищной и душила его. Время от времени он широко разевал рот, чтобы набрать воздуху.
-- Снесите меня наверх; здесь мне недостает воздуху, я умираю...
Ферранте отозвал людей на палубу. Лодка лавировала теперь, стараясь установить направление. Маневры были сложные. Ферранте управлял рулем, наблюдал за ветром и отдавал необходимые приказания. По мере наступления сумерек волнение на море затихало.
Через несколько времени Нацарено прибежал наверх, крича в испуге:
-- Джиаллука умирает, Джиаллука умирает!
Моряки бегом спустились вниз и нашли товарища мертвым на койке с широко раскрытыми глазами и вспухшим лицом, точно у задушенного.
-- Он умер?--сказал Таламонте-старший.
Остальные немного опешили и молча стояли перед трупом.
Затем они бесшумно поднялись на палубу. Таламонте повторял:
-- Он умер?
День медленно угасал над водою. В воздухе наступало затишье. Паруса опять опали, и лодка почти перестала двигаться. Вдали показался остров Солта.
Моряки собрались в кучку на корме и обсуждали происшедшее. Сильное беспокойство овладело всеми. Массачезе был бледен Й задумчив.
-- Еще, пожалуй, скажут, что мы убили его, -- заметил он. -- Не было бы нам неприятностей!
Это опасение мучило также его суеверных и недоверчивых товарищей.
-- Это так, -- ответили они.
-- Так что же делать? Как-же нам быть?--настаивал Массачезе.
Таламонте старший сказал просто:
-- Он умер? Бросим его в море. А людям мы скажем, что потеряли его в бурю... Что же больше делать?
Товарищи согласились с ним и позвали Нацарено.
-- А ты... будь нем, как рыба.
И они грозным жестом запечатали тайну в его душе.
Затем они опустились за трупом. От шеи шло уже вредное зловоние; скопившийся гной вытекал при каждом толчке.
-- Сунем его в мешок,--сказал Массачезе.
Они взяли мешок, но тело входило в него только до половины. Они завязали мешок у колен и оставили ноги торчать наружу, инстинктивно оглядываясь по сторонам во время похоронного обряда. Кругом не видно было парусов; море тихо и мирно колебалось после бури; вдали виднелся голубой остров Солта.
-- Привяжем к его ногам камень, --сказал Массачезе.
Они взяли камень из балласта и привязали его к ногам Джиаллуки.
-- Ну,--сказал Массачезе.
Они приподняли труп над бортом и опустили его в море. Вода с журчанием сомкнулась над ним; тело погружалось сперва с медленным колебанием, потом исчезло в глубине.
Моряки вернулись на корму и стали молча курить в ожидании ветра. Массачезе изредка делал рукою невольный жест, как случается иногда с задумчивыми людьми.
Поднялся ветер. Паруса затрепетали и надулись. "Троица" пошла по направлению Солты. После двух часов хорошего хода она прошла пролив.
Луна освещала берега. Море было спокойно, точно лужа. Из порта Спалато выходило два судна, шедших навстречу "Троице". Команда их громко пела.
Услышав пение, Чиру сказал:
-- Э, да они из Пескары.
Увидя изображения и цифры на парусах, Ферранте заметил:
-- Это шхуна Раймонда Калларе.
Он окликнул их.
Земляки ответили шумными приветствиями. Одно судно было нагружено сухими винными ягодами, другое ослами.
Когда второе судно проходило на расстоянии десяти метров от "Троицы" моряки перекинулись несколькими вопросами. Чей-то голос крикнул:
-- А Джиаллу! Где же Джиаллу?
Массачезе ответил:
-- Мы потеряли его на море в бурю. Скажите об этом жене.
Несколько возгласов раздалось тогда на шхуне с ослами, затем послышались прощальные приветствия. -- Прощайте, прощайте! Увидимся в Пескаре.
И удаляясь в море, экипаж снова затянул свою песню при свете луны.
Источник текста: Итальянские сборники / Пер. с итал. с критико-биогр. очерками Татьяны Герценштейн; Кн. 1. -- Санкт-Петербург: Primavera, 1909. -- 20 см.