Перевод с французского Владимира Кормана

Жанна

Посвящено Теодору де Банвиллю *

Я Музу отыскал среди торговок маслом.

Румянец щёк её - без примеси румян.

Ей не претит возня с доением и с пряслом.

Девица - с хитрецой, а родом из крестьян.

Хваление Творцу! Она не герцогиня.

Не сникнет на ветру, как гнутся тростники.

Даст сдачу кулачком любому образине,

которого в селе боятся и быки.

Ей не носить на лбу почётной диадемы.

У прадедов заслуг для взлёта кверху нет.

Здоровье с красотой решают все проблемы,

тем более что ей лишь восемнадцать лет.

За лёгкий слог письма она не ждёт награды.

Ей вовсе не нужна учёность напоказ.

Для женщин лучший стиль - изящно снять наряды,

а поцелуй любви - красноречивей фраз.

Ей вовсе не пример досужие маркизы:

уютный будуар, трюмо и веера,

атлас, лебяжий пух и всякие капризы,

и россказни попа, забредшего с утра.

Ей не пришлось читать гаагские увражи,

где в золоте обрез и множество затей.

Ей тошен был бы дух пустой салонной блажи,

как нам живописал её Арсен Уссей**.

Она не плод мечты, не грёза, не картинка,

не статуя с кормы большого корабля***,

я отыскал её под лёгким тентом рынка,

под нею там была реальная земля.

Сквозь тот зелёный тент, как будто через кроны

банановых кустов лучи наперебой

струились на товар, раскладки и загоны.

Я был при этом всём, любуясь лишь тобой.

Здесь в ивовом аду, в торговой канители,

был шумный кавардак покупок и продаж.

В решётчатых садках то гребни пламенели,

то выбивался вон растрёпанный плюмаж.

Весь рынок представлял ожившую эклогу -

и с блеяньем ягнят, и с толкотнёю коз.

Мёд - в струйках золотых - никак, взгрустнул немного.

Каппуста - вся в соку, как в каплях белых слёз.

Блудливые козлы, заросшие, как фавны,

оставшись без травы по воле злой судьбы,

к букетам и венкам прицелились злонравно.

Воркуют голубки, раздув свои зобы.

Пузатые хряки визжат невыносимо,

попавши под пинок каких-нибудь штиблет.

Предчувствуют судьбу: жар печи, клубы дыма

и белый саван свой: салфетку и пакет.

Зайчишки и кроли - след крови на лопатке.

В их бедных тушках дробь. Лежат рядок к рядку.

В других - перепела, бекасы, куропатки.

Угасшие глаза. Головки - на боку.

Смиреннейший осёл, нагруженный поклажей,

всё время норовил урвать зелёный пук.

Ты, Жанна, впопыхах, за бойкою продажей,

Порой могла слизнуть излишек масла с рук.

Ты резала бруски, стеля листки платана.

Латунный проводок шёл в масло без препон.

От рук твоих я был в таком восторге, Жанна,

что выветрился прочь из памяти Платон.

Скатавши рукава, ты обнажила руки.

От ямок на локтях зашлась моя душа.

Подол твой шелестел. Я вслушивался в звуки,

и фартук вторил им, качаясь и шурша.

А волосы твои взволнованным каскадом,

сплетаясь меж собой в затейливой игре

и цветом спор ведя с янтарным виноградом,

бежали по плечам, как лозы в ноябре.

Какая у тебя сияющая кожа!

Ты - будто облако, когда горит восток.

А уши у тебя с перловицами схожи.

На шее возлежат жемчужины серёг.

Твой чистый смех, взлетев, рассыплется снопами,

твой полный ряд зубов улыбкою горит.

Когда ко мне, привстав, ты тянешься губами,

тогда твой рот в углах призывно приоткрыт.

Нагрудник прикреплён булавками из меди.

Притягивает взор подчёркнутая стать,

и можно угадать все формы тела леди.

Корсетов - никаких, и нет помех дышать.

Под платьицем твоим я видел две лодыжки

и юбочки твоей полосчатый клочок.

Хоть Золушку зови - не вышло б у малышки

на ногу натянуть резной твой башмачок.

Такой я увидал тебя, простолюдинка.

Такую и воспел. Кричу тебе: "Ура!"

Глупцов, что засмеют, метлой я гнал бы с рынка.

"Не так ли, Жаннетон ?" - сказал бы Лантара***.

Ernest d'Hervilly Jeanne

A Theodore de Banville

Ma Muse est de roture. Enfant des toits de paille,

Le sang rougit sa joue et non le vermillon :

Celle qui m'inspire est une fraiche canaille,

Une belle beurriere aux yeux d'emerillon.

Dieu merci! ce n'est point une pale duchesse

Au nez mince, roseau que plie une vapeur!...

Non, son poing rose et dur sait maintenir en laisse

Les rudes amoureux dont les taureaux ont peur.

Son front n'est pas plisse sous un lourd diademe ;

Ses aieux ne font pas l'hiver sur son printemps.

Mais elle est femme, et peut pretendre au rang supreme,

Car elle est belle, saine, et n'a que dix-huit ans.

Elle ne brigue point le Grand Prix d'orthographe ;

La plume noircirait ses petits doigts roses.

Eh! qu'ajoute le style aux femmes qu'on degrafe :

Les phrases de l'amour s'ecrivent en baisers!

Je ne l'ai pas trouvee en un boudoir assise,

Tourmentant l'eventail, les pieds dans du satin

Rouge borde de cygne, et comme une marquise,

Ecoutant les fadeurs de l'Abbe du matin ;

Elle ne lisait pas un livre de la Haye,

Un livre a tranche rouge, a baguettes d'or fin ;

L'air ambre des salons qu'evoque Arsene Houssaye**,

Dans ses larges poumons eut circule malsain ;

Elle n'etait point sur la Galere Reale***,

Sous un tendelet pourpre a la brise entrouvert ;

Non, je l'ai vue un jour, en plein air, a la Halle,

Je l'ai vue, un matin, sous un parasol vert.

Sous ton vert parasol a l'immense envergure,

Transparent au soleil comme les bananiers,

Jeanne, j'ai contemple ta mutine figure.

Autour de toi les fruits roulaient sur les paniers ;

Sur ces enfers d'osiers, pleins de voix suppliantes,

Ruisselaient les raisins echappйs aux pressoirs ;

Par les barreaux passaient des cretes flamboyantes,

Par les barreaux passaient de longs panaches noirs.

Et le marche semblait une eglogue vivante :

Les chevres, les agneaux, belant pres des rayons

D'un miel d'or, avaient l'air de pleurer sur leur vente ;

Le lait sur les choux verts degouttair des clayons.

Des boucs luxurieux, barbus comme des faunes,

A defaut de cytise amer broutaient les bouts

Des enormes bouquets de fleurs rouges et jaunes.

Les pigeons roucoulaient en faisant leurs gros cous.

Les porcs ventrus poussaient des cris epouvantables,

Lorsque les acheteurs les tiraient par le pied,

Comme s'ils pressentaient les fourneaux et les tables,

Et leur linceul, helas! - trop souvent en papier.

Des lievres fusilles, tendant leurs quatre pattes

Roides, montraient leur ventre au poil ensanglante ;

Les perdrix entr'ouvraient leurs ailes delicates,

Les yeux eteints, mi-clos, la tete de cote.

Son bat au dos, tres-humble et tres-timide, un ane

Volait par-ci par-la les herbages pendants,

Tandis que tu coupais ton beurre exquis, ma Jeanne,

En mordant par instant tes doigts du bout des dents.

Tu coupais sur un lit de feuilles de platane

Le beurre ou reluisait un long fil de laiton ;

J'admirais tes bras blancs au duvet diaphane.

J'admirais tes bras blancs, et j'oubliais Platon!

Car tes bras etaient nus, hors de la manche grise :

Leur coude etait sans ride avec deux petits trous ;

Ils faisaient, en frolant contre la toile bise

De ton long tablier, d'adorables frous-frous!

Tes cheveux avaient l'air d'une vigne en novembre.

Ils tombaient du bonnet en cascade aux flots roux ;

Un filet d'outremer, sous la tempe aux tons d'ambre,

Peignait une arabesque aux enlacements doux.

Ta peau resplendissait ainsi que les nuages

D'une aurore rosee ou l'aube existe encor ;

Tes oreilles semblaient deux minces coquillages

Versant sur ton cou brun deux longues perles d'or.

Ton rire eclatait franc ; il s'elancait en gerbes

De tes trente-deux dents humides, en creusant,

Lorsque tu te cambrais sur tes hanches superbes,

Aux deux coins de la bouche un pertuis seduisant.

La bavette attachee aux epingles de cuivre,

Dessinait tes deux seins, libres de tout corset,

Que soulevait ton souffle, et l'oeil aimait a suivre

Les courbes de ta robe ou la chair s'annoncait.

Et ta robe etait courte, et ta fine cheville

Au bas de tes jupons rayes se faisait voir;

Cendrillon, qui pourtant etait de ta famille,

N'aurait jamais chausse ton petit sabot noir.

Telle tu m'apparus, ma belle Roturiere,

Telle je t'ai chantee ; et bien sot qui rira,

-- N'est-ce pas, Jeanneton? -- de la belle beurriere

Qu'en buvant du vin frais eut peinte Lantara.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Теодор де Банвилль (1823-1891) - французский поэт, начинавший как романтик, потом примкнувший к парнасской школе и впрследствии стоявший у истоков символизма., писал прозу, для театра, был журналистом. Написал теоретический " Маленький трактат о французской поэзий", где отстаивал принцип "искусство для искусства". Его наиболее значительные поэтические сборники: "Кариатиды" (1842), "Сталактиты" (1846), "Акробатические оды" (1857), "Изгнанники" (1867), "Новые акробатические оды" (1869), "Парижские камеи" (1866-1873), "Прусские идиллии", (1871), "Рондели" (1875). Сочувствовал Парижской Коммуне.

** Арсен Уссей (1815-1896) - французский писатель и видный деятель культуры. Отец известного историка Анри Уссей. Романист, поэт, историк, издатель журналов "Артист" и "Пресса". Был администратором Французского театра, генеральным инспектором искусств. Среди его романов "Васильковый венок", "Грешница", "Дочери Евы".

*** La Galere Reale - известная историческая реликвия, галера короля Людовика XIV с красивыми женскими скульптурными изображениями на корме.

**** Лантара (1729 - 1778) - Simon Mathurin Lantara - один из самых одарённых фанцузских пейзажистов, хотя его творческое наследие невелико. Выходец из низов, был в юности пастушком. Манера его письма предвосхитила Клода Лоррена. Его жизнь -предмет баек и анекдотов. Жил в беззаботной нищете. Ссылка на слова, приписываемые Лантара, парафраз из комедии-водевиля Эжена Скриба "Жанна и Жаннетон".