АЛМАЗНАЯ РОССЫПЬ
I. Триль действует самостоятельно
Целую ночь пароход, увозивший Триля, летел на всех парах вниз по реке. Утром он застопорил возле небольшой пристани. Вдоль набережной стояло уже много разнообразных судов -- шаланд и пароходов. Инженеры называют такую пристань "сухим портом".
Юноша, еще не обсохший от ночного купания, пришел к мысли, что доски лодочного дна отнюдь не представляют мягкое и уютное ложе. Бока молодого американца ныли и протестовали против жесткости дерева. Но вскоре и другие неприятные ощущения присоединились к предыдущим. Теперь возмутился желудок. Быть голодным и не иметь никакой возможности утолить свой голод -- обстоятельство, действующее на человека весьма плачевным образом.
И плюс ко всему ощущение это обладает неприятным свойством усиливаться с каждой минутой. Наконец, вкупе с жаждой оно обостряется до предела.
И все-таки, несмотря на муки голода и жажды, Триль заметил, что ни фон Краш, ни Маргарита за весь день ни разу не показались на палубе.
Матросы же, наоборот, шмыгали взад и вперед, составив как бы непрерывную стражу по всему пути между суденышком и трактиром, устроенным здесь предприимчивым человеком, рассудившим, что таким образом легче всего обирать карманы моряков. Сименс, Петунич, Штольц, Лорике и Фриц умудрились по нескольку раз сбегать туда и обратно.
Солнце, поднявшись к зениту, стало склоняться к закату, его диск уже начал скрываться за горизонтом. Осталось только крошечное золотистое пятнышко, когда звуки сирены стали созывать всех на борт.
Услышав сигнал, все заседавшие в трактире моментально выскочили на улицу и побежали к пароходу. Потревоженные как раз во время ужина, они тащили с собой бутылки и миски с едой.
Неописуемый беспорядок творился на набережной.
-- Черт побери! -- ругался Сименс, руки которого были заняты всевозможными закусками. -- Если был когда-нибудь повстречал Мисс Вдову, я бы с наслаждением свернул ей шею.
Петунич, который и превратил своего товарища во вьючное животное, шествовал рядом, заложив руки в карманы.
-- Пройдем сюда, мой толстяк, -- сказал он и провел товарища на кормовую часть палубы. -- Устроившись здесь, мы сможем подкрепляться целую ночь, и никто нам не помешает.
-- Ну уж и выдумщик этот Петунич, уж и хитрый малый, -- проворчал Сименс.
От избытка умиленья он уже готов был развести руками, причем весь провиант, которым он был нагружен, легко мог пострадать от этой восторженной жестикуляции.
Его товарищ предотвратил катастрофу, успев вовремя заорать:
-- Не растопыривай руки, олух!
И послушный гигант благополучно дошел до укромного местечка в двух шагах от лодки Триля, где бедняжка мучился уже около двадцати четырех часов.
Юноша принял твердое решение не терять присутствия духа, несмотря на всю отчаянность своего положения. Он покрепче стянул пояс -- мера, которая, по мнению сведущих людей, облегчает тяжелое самочувствие голодающего. Но когда двое приятелей устроились со своим провиантом, так сказать, под самым его носом, когда до этого носа долетел запах жаркого, похлебки и картофеля, на Триля напало бешеное отчаяние. В припадке бессильной ярости молодой американец должен был смотреть, как два дружка с чувством, толком и расстановкой готовились к обильной трапезе.
Сименс расставил посуду в образцовом порядке, приятно разнообразив общий вид длинногорлыми бутылками с отличным рейнским вином. Петунич скривил гримасу:
-- Сесть прямо на голую палубу!.. Послушай, Сименс, сбегай за пледами. На них можно будет удобно устроиться.
Верзила быстро побежал исполнять поручение.
Пароход тем временем отчалил и медленно пошел прочь от остальных судов, стоявших вдоль набережной на якоре. Петунич облокотился на борт, бросая последний взгляд на берег и ожидая возвращения приятеля. Он повернулся спиной к тому месту, на котором были расставлены яства.
Триль быстро понял выгоду этого обстоятельства. Искушение было сильнее всякой осторожности. Ловкая рука юноши проскользнула между бортом и брезентом, прикрывавшим лодку, и захватила ни много ни мало -- миску картофеля, две бутылки вина, хлеб и целую кучу нарезанной ветчины.
Едва успел он снова скрыться в своем убежище, как вдали показалась мощная фигура Сименса. Гигант приволок два пледа, не забыв прихватить и матрас, который бросил под ноги, проговорив с видом полного удовлетворения:
-- С матрасом будет еще мягче!
Верзила было уже напыжился от удовольствия, как вдруг взгляд его упал на аккуратно расставленную посуду с провиантом. Он мгновенно побагровел, затем посинел, как будто пораженный апоплексическим ударом, и промычал жалобным голосом:
-- Где же ветчина? Картофель? Вино? Куда ты их девал?
Петунич обернулся на крик своего компаньона. Он удивился на этот раз не меньше самого Сименса. Оглянулся вокруг, посмотрел вверх, вниз, направо, налево и, не найдя соответствующего объяснения, проворчал:
-- Сам дьявол это проделал! Я все время был здесь. Ни одна душа не могла бы проскользнуть сюда, оставшись незамеченной. Может быть, какое-нибудь животное, собака, кошка... Так ведь их на борту нет. Да и они бы утащили ветчину, а не картофель.
-- И не бутылки, -- многозначительно прибавил гигант, присоединив и свои соображения к соображениям товарища.
В полном молчании друзья прикончили остатки ужина, не попавшие в лапы таинственного злоумышленника. Закончив трапезу и вышвырнув за борт пустые бутылки, Сименс и Петунич даже не подозревали, что за ними следят два проницательных глаза, горящие явным нетерпением.
Юноша ждал, пока они уберутся, чтобы самому приступить к подкреплению своих сил, так как он воздерживался от этого до сих пор из страха, что если начнет есть и пить, какой-нибудь случайный звук выдаст его присутствие.
Наконец матросы ушли, присоединившись к остальной команде, и юный страдалец смог наконец утолить свои муки.
Не зная, как долго ему придется пробыть в пути, он предусмотрительно приберег на будущее несколько картофелин, изрядное количество ветчины и бутылку вина.
Теперь голые доски показались куда мягче; он сладко растянулся во весь рост и заснул блаженным сном.
На рассвете была сделана новая остановка у пристани небольшого городка. Как он назывался? Триль не имел об этом ни малейшего представления.
Прошел еще один день, но юноше уже легче было переносить свое добровольное заключение. Внушительных размеров картофелина, кусочек ветчины, глоток прекрасного рейнского вина обеспечили ему более философское отношение к жизни.
Однажды внимание юноши привлек разговор, состоявшийся между рулевым и, видимо, офицером.
-- Куда мы, собственно, направляемся? -- спросил рулевой.
Офицер пожал плечами:
-- По правде сказать, я и сам не знаю... Можно только предположить, если мы войдем в устье Эльбы, вот этой самой реки, по которой сейчас спускаемся...
-- Значит, попадем в Гамбург?
-- Нет, нет. Мы зайдем туда только на обратном пути...
-- Как, разве мы еще возвратимся? А я думал, что мы улепетываем как можно дальше от этой треклятой Мисс Вдовы!..
-- Мы-то возвратимся, но только уже одни. Английские пленники, мой милый, будут переведены на великолепную яхту водоизмещением в две тысячи тонн, которая пойдет в Северное море. Она ждет нас и, кроме того, сообщения по беспроволочному телеграфу от некоего Брумзена.
-- Но ты наверняка знаешь, что мы вернемся в Гамбург?
-- Можешь не сомневаться в этом.
С величайшим интересом прислушивался Триль к этому разговору, шепча про себя:
"Милый мой Триль, во что бы то ни стало нужно доплыть до парохода, который ожидает всех этих мерзавцев... Только таким образом я узнаю его название, так как всякое судно как-нибудь называется. А пароход в две тысячи тонн, если известно его название, не такая вещь, чтобы его нельзя было разыскать".
Успокоенный этим соображением, мужественный юноша стал ждать наступления ночи.
Около десяти часов вечера на правом берегу показалась цепь огоньков Гамбургского порта.
Вдруг юноша, любующийся из своего укрытия завораживающей картиной ночи, заметил на палубе два силуэта, облокотившиеся на портовый выступ в двух шагах от него.
Нетрудно было догадаться, что это фон Краш и Маргарита. К беседующим подошел Петунич.
-- Сударь, -- почтительно обратился он к фон Крашу, -- читали ли вы сегодня какие-нибудь газеты?
И он протянул своему начальнику номер газеты, поместившей рассказ о пожаре блокгауза в Бабельсберге и о кровавом пятне на стенке императорского дворца в Градчине, оставленном "летающим человеком".
Немец подошел к ближайшему фонарю, развернул листок и стал читать. Маргарита смотрела через его плечо.
-- Ах! -- воскликнула она. -- Этот раненый, лежащий без чувств человек, то есть не раненый даже, а быть может, и убитый выстрелом часового у императорского дворца...
-- Несомненно, Мисс Вдова, -- закончил фон Краш. Вдруг им показалось, что в ночной тишине раздался сдавленный крик.
Они не ошиблись, так как в своей лодке бедный Триль все слышал.
Узнав, что тот, которому он был так предан, умер или по крайней мере тяжело ранен -- он не смог удержаться от болезненного восклицания. К счастью, само место, где он находился, было залогом его безопасности. Каким образом шпион мог бы заподозрить, что вот уже двое суток на борту находится посторонний?
Прислушавшись несколько минут, не повторится ли странный звук, фон Краш возобновил разговор.
-- "Летающий человек" был несомненно Мисс Вдовой. Разве можешь ты представить себе кого-нибудь другого?
-- Разумеется, нет.
-- Положительно, для этого достойного инженера пробил час неудачи, -- с какой-то фальшивой веселостью сказал старый мошенник. -- Он по мне промахнулся, в него же попали!
-- Поверьте, отец, я очень рада.
-- Я верю тебе, Марга.
-- Мне было бы так мучительно покинуть вас и вернуться в Гамбург, зная, что этот человек жив и угрожает вам. Теперь я буду спокойна. Даже если он только ранен, и то вы уже в безопасности.
-- И ты сможешь совершенно свободно любоваться твоими английскими друзьями, сможешь угождать им на все лады, сможешь стать их служанкой...
Тон фон Краша сделался вдруг резким и даже угрожающим.
Маргарита взглянула на него с тревожным удивлением.
-- Что вы говорите, отец!
-- Ну! -- воскликнул он, давая наконец волю ярости, до сих пор сдерживаемой. -- Я говорю так, как и следует говорить с такой сентиментальной дурой, как ты!
Его голос стал громок и беспощадно груб.
-- Ты выдала меня, негодная дочь! Эти проклятые англичане, чтобы их черт побрал, могут болтать теперь направо и налево, что я, фон Краш, был графом фон Кремерном, и ты еще воображала, что я дам им свободу, что позволю тебе присоединиться к ним, чтобы заодно с ними делать все возможное, чтобы предать меня всеобщему позору! Нет, честное слово, ты чересчур глупа!
-- Что вы говорите! -- вновь воскликнула его собеседница дрожащим голосом.
-- Только то, что хочу сказать!.. То, что я не имею привычки пренебрегать какой бы то ни было предосторожностью, не открываю настежь двери для пленников, которых должен остерегаться. Я хочу еще сказать, что твои дорогие друзья-англичане заперты в трюме этого парохода и будут переведены на яхту, ожидающую нас в открытом море. И ты также, дочь моя. Вы останетесь моими пленниками до тех пор, пока я не доведу дело Тираля до конца и затем навсегда исчезну, затеряюсь среди людской толпы, не оставив никаких следов...
Он закончил эту тираду свирепым жестом и снова заговорил с презрением.
-- Ха-ха-ха!.. Ты, конечно, хочешь присоединиться к ним. В последний раз я уступаю тебе. Отныне у меня нет дочери.
-- О! -- воскликнула Маргарита. -- Почему же и мне не сказать, что у меня нет больше отца!..
Это восклицание довело фон Краша до бешенства. Голосом, охрипшим от неистовства, он зарычал:
-- Сименс, Петунич!
Петунич и Сименс быстро прибежали на зов.
-- Бросить эту женщину в трюм!
Оба наемника отлично знали по опыту, что выказывать малейшее колебание при исполнении его приказаний -- очень опасно.
Они мгновенно набросились на Маргариту. Сименс крепко сжал ее руку в своей широкой ладони. Марга слабо застонала от боли. Матрос сжимал ее, как в тисках, и женщине казалось, что он раздробит ей пальцы.
Фон Краш ответил на ее стон дьявольским смехом. Но этот смех замер на его губах.
Внезапно вспышка пламени, звук выстрела и страшное рычанье верзилы ошеломили его, точно удар обухом по голове. Сименс выпустил свою жертву, его руку пробила пуля.