Часть первая

Женщина на мосту

Глава 1

Посетитель

Она сразу поняла: с этим посетителем что-то не так. Правда, все началось не сразу. Конечно, она видела, как открылась дверь, и про себя отметила, что вошедший направился не к их стойке, а к стеллажу с путеводителями. Не отвлекаясь от текущих дел, Элизе изредка косилась на него. Ей предстояло разработать оптимальный маршрут поездки в Копенгаген для семьи из трех человек. Элизе беседовала по телефону с матерью семейства. Та все время колебалась и смущалась, не в силах выбрать, что лучше – лететь в Данию и обратно на самолете или плыть на пароме «Стена Сага», который соединяет Осло и датский Фредериксхавн; да, она понимает, что на пароме можно переправляться вместе с машиной, тогда в Дании им легче будет передвигаться…

Элизе посмотрела на Катрине. Та тоже была занята. Наушники с микрофоном удерживали ее пышные волосы, хотя одна светлая прядка спадала на тонкий нос. Катрине сосредоточенно смотрела в монитор и слегка морщила лоб, как всегда, когда решала какую-то непростую задачу. Ее взгляд перемещался с клавиатуры на монитор и обратно; длинные темные ресницы, похожие на крошечные веера, то поднимались, то опускались. Элизе невольно залюбовалась Катрине, но та была поглощена работой и ничего вокруг не замечала. Пухлые губки непроизвольно выпятились еще больше.

Иногда Элизе ловила себя на том, что испытывает к Катрине материнскую нежность. Девушка чем-то напоминала ей старшую дочь, только вела себя гораздо непосредственнее. И смеялась гораздо чаще и охотнее, чем дочь Элизе. Иногда Элизе забывалась и ей казалось, что рядом и вправду сидит ее дочь. Катрине, наверное, тоже догадывалась о том, как Элизе к ней относится. Возможно, гиперопека Элизе ее даже немного напрягала.

Когда через несколько секунд посетитель направился к стойке, Элизе отложила телефон, подняла голову и приготовилась поздороваться. Однако посетитель не обратил на нее никакого внимания. Он смотрел на Катрине. Элизе возобновила разговор, мельком заметив, что Катрине приветливо кивнула клиенту – чисто механически, не отрываясь от монитора. Элизе еще подумала: надо будет потом сделать ей замечание. Это неправильно – здороваться с клиентом, не глядя на него. Клиент приходит сюда, ожидая, что вокруг него все начнут прыгать. Каждый посетитель считает себя пупом земли. Он злится, если ему кажется, что к нему относятся невнимательно и равнодушно. Такая реакция совершенно естественна.

Элизе успела заметить, как Катрине сняла наушники и что-то сказала. Слов она не расслышала. Однако то, что случилось потом, Элизе запомнит на всю жизнь. Посетитель был довольно высокий, на вид ему можно было дать лет сорок. После Элизе утверждала, что от него исходили ярко выраженные сигналы: «Опасно!» Его одежду составляли черный кожаный жилет, наброшенный на голое тело, и потертые джинсы с дырами на коленях. Элизе поморщилась, заметив, что волосы он стянул в хвост на затылке. Молодому парню такой стиль еще подходит, но сорокалетнему мужчине… В одном ухе посетителя она заметила большую золотую серьгу. Когда посетитель вдруг перегнулся через стойку и схватил Катрине, Элизе заметила у него на плече уродливый шрам. Короче говоря, внешность у посетителя была самая бандитская.

Бандит одним прыжком перемахнул через стойку и замахнулся на Катрине. Та в ужасе привстала; ее стул с шумом и треском отскочил к стене.

– Звони в полицию! – завизжала Катрине, падая на пол вместе со стулом.

Элизе еще подумала, как нелепо она выглядит – лежит на спине, растрепанные волосы облепили лицо, беспомощно дрыгает ногами в воздухе, – ни дать ни взять типичная тупая блондинка из романтической комедии шестидесятых. Хотя в голове по-прежнему крутились слова «нелепо» и «комедия», Элизе вскочила с места и в упор посмотрела на головореза. После ей трудно будет поверить, что она так храбро повела себя в трудную минуту. Мелькнула мысль: наверное, он хочет их ограбить. Правда, их бюро путешествий еще ни разу не грабили… Потом им придется справляться с последствиями шока.

Неожиданно посетитель-бандит обратил внимание на то, что в помещении, кроме него и Катрине, есть кто-то еще. Он покосился на Элизе, снова перевел взгляд на Катрине, которая по-прежнему лежала на полу. Нерешительно шагнул к стойке, видимо собравшись уходить. И тут молчание нарушила Элизе.

– Прошу прощения, молодой человек! – громко и отчетливо проговорила она.

Потом, вспоминая тот день, она будет невольно улыбаться. Ее вмешательство помогло, хотя слова казались в тот миг совершенно неуместными. Головорез снова посмотрел на нее и как будто засомневался. Потом… наверное, прошло несколько секунд, хотя Элизе показалось, что несколько минут… он снова перемахнул через стойку и бросился к выходу. Катрине неуклюже поднялась на колени; голову она обхватила руками. На пороге бандит обернулся и грубо крикнул ей:

– Делай, как я велел, ясно? Ясно тебе?

За ним захлопнулась дверь.

Элизе смотрела ему вслед разинув рот. Дверь выглядела точно так же, как несколько секунд назад, она нисколько не изменилась. Изменилось мироощущение Элизе, поэтому ей казалось, что все вокруг тоже стало другим.

– Что с-случилось? – в полном замешательстве произнесла она, совершенно ничего не понимая.

Катрине с трудом встала на ноги, отбросила назад пышные белокурые волосы, одернула юбку и прислонилась к стойке. Потом, не замечая, что потеряла сандалию, проковыляла к двери и заперла ее на ключ. Повернулась к Элизе и молча посмотрела на нее. Глаза у нее стали огромными, как блюдца, волосы разметались по плечам. Верхняя пуговица на блузке расстегнулась, она придерживала ворот одной рукой. В таком виде – растерзанная, ошеломленная – Катрине уже не напоминала Элизе дочь, скорее была похожа на красотку из мыльной оперы. Сама Элизе тоже не могла шевельнуться, как будто приросла к месту. В тишине слышалось только хриплое дыхание Катрине.

Неожиданно зазвонил телефон на стойке.

– Ты не возьмешь трубку? – спросила наконец Катрине.

– Конечно нет. Ты что, с ума сошла? – машинально ответила Элизе и тут же поняла всю нелепость своих слов.

Они посмотрели друг на друга, и Катрине расхохоталась.

– Кто был тот тип? – Элизе улыбалась дрожащими губами.

Катрине сразу перестала смеяться.

– Ну и грохнулась же я! – покрутила головой она. – Весь зад отбила! – Девушка выглянула в окно, на оживленную улицу, отперла дверь, высунула голову наружу. – Он уже ушел! – Катрине закрыла дверь и, прихрамывая, зашагала на место. По пути она подобрала вторую сандалию и подняла упавший стул. Телефон перестал звонить.

– Ты его знаешь? – с любопытством спросила Элизе.

Катрине отвела глаза в сторону, глубоко вздохнула, застегнула блузку, села, отряхнула спинку стула. Элизе видела, что ее молодая сотрудница лихорадочно подбирает слова. Судя по всему, отвечать ей совсем не хотелось.

Элизе терпеливо ждала, не сводя с нее взгляда.

– По-моему, он испугался, – нехотя проронила Катрине. – Когда я закричала, чтобы ты вызвала полицию… Мне кажется, он больше не вернется. – Покосившись на Элизе, она поняла, что начальницу ее слова не убедили. Лицо у нее сделалось бесстрастным, равнодушным. – Элизе, – протянула она, – я говорю правду. Я приняла его за обычного клиента!

Элизе не отводила взгляда, чувствуя себя строгой школьной училкой.

– Не знаю, что и сказать!

– О чем ты? – Катрине резко повернулась.

Элизе видела, что девушка по-прежнему очень напугана. Но общаться с Катрине было непросто. Сейчас она вела себя как, бывало, ее дети в воскресенье утром. Спросишь, долго ли они вчера гуляли, и видишь, как у них бегают глаза… Элизе, ширококостная, толстая, медленно проковыляла к двери и снова заперла ее изнутри. Прислонившись к косяку, она властно скрестила на груди руки и начала:

– Катрине…

– Что? – Девушка невинно захлопала большими голубыми глазами, в которых застыло выражение упрямства.

– Тебе нравится здесь работать?

Катрине медленно кивнула.

– Мне уже перевалило за пятьдесят, и я хочу проработать здесь до пенсии, до шестидесяти семи. Я люблю свою работу. У сотрудников бюро путешествий много дополнительных преимуществ. Мне нравится почти бесплатно летать в Сидней. И очень не хочется раньше времени выходить на пенсию только потому, что ты не умеешь отличать старых друзей от старых любовников.

– Элизе…

– Мне очень неприятно говорить то, что я сейчас скажу, – продолжала Элизе. – Не знаю, получится ли у меня выразить свою мысль так, чтобы до тебя дошло. Мне показалось, что он грабитель… Я до сих пор дрожу, внутри все свело.

Катрине склонила голову набок.

– Извини… Но ведь я сама понятия не имела…

– У типа, который только что ушел, – перебила ее Элизе, – повадки настоящего бандита! По-другому и не скажешь…

Катрине, словно защищаясь, подняла руки ладонями наружу.

– Я никогда не спрашивала тебя о твоем прошлом, – продолжала Элизе и сразу пожалела о своих словах, заметив, как сникла ее молодая сотрудница. – Я и сейчас не собираюсь ни о чем тебя расспрашивать. Мне важно только одно: могу ли я и впредь чувствовать себя на работе в безопасности. Если нет, мне придется что-то предпринять. Поэтому… Тот тип как-то связан с твоим прошлым?

В голубых глазах Катрине по-прежнему читалось детское упрямство. Элизе мысленно отругала себя за бестактность. Зачем она вот так, в лоб… Катрине натянуто улыбнулась.

– Нет, Элизе, – ответила она, – тот тип не имеет никакого отношения к моему так называемому прошлому!

Элизе сразу поняла, что Катрине ее обманула. Разговор смещался в опасную плоскость. Ей не удавалось найти нужные слова, чтобы сгладить неловкость. Катрине тоже было не по себе. В комнате повисло молчание. Катрине ничего не объясняла, не оправдывалась. Элизе словно оглохла. Она удивилась, когда поняла, что не слышит привычных уличных звуков: грохота трамвая, гудков, голосов.

– Значит, он может явиться сюда еще раз? И тогда он набросится уже на меня? – спросила она.

– Нет, конечно.

Элизе глубоко вздохнула:

– Ему нужна была только ты?

Катрине отвернулась. Элизе терпеливо ждала.

– Да. Ты права… – нехотя буркнула она. – Он связан с… моим прошлым.

Элизе глубоко вздохнула и закрыла глаза. Очень важно, что Катрине во всем призналась. Пожалуй, это даже важнее, чем сегодняшнее происшествие. Можно надеяться, что между ними восстановятся прежние доверительные отношения… Над ними не будет тяготеть ложь.

– Вот и хорошо, – тихо ответила Элизе, отпирая дверь и неуклюже возвращаясь на место. – Вот и хорошо!

Дверь скрипнула. Они обе вздрогнули и быстро посмотрели друг на друга. У Элизе пересохло во рту.

Но вместо бандита на пороге показалась молодая женщина, которая пришла посмотреть буклеты о круизах по Средиземному морю. Следующие два часа у них отбоя не было от посетителей. Шел обычный субботний день, насыщенный, с мелкими происшествиями – как всегда, не вовремя зависал компьютер, как всегда, в последний момент клиенты проявляли нерешительность. И все же всякий раз, как открывалась дверь, Элизе непроизвольно вздрагивала. Всякий раз, заслышав знакомый скрип, она вскидывала глаза на входящих, а потом косилась на Катрине. И всякий раз, независимо от того, свободна была Катрине или занята, ее огромные голубые глаза смотрели на Элизе с вызовом.

В субботу они закрывались раньше, чем в будние дни. Около двух Элизе развернулась на стуле лицом к Катрине и глубоко вздохнула, не зная, что сказать.

– Я догадываюсь, о чем ты думаешь, – заметила Катрине, массируя виски. – Ты хочешь, чтобы я позвонила в полицию.

– А тебе самой не кажется, что так нужно поступить? – осторожно спросила Элизе. – Ведь он тебе угрожал.

Катрине кивнула и ответила:

– Мне нужно подумать.

– Катрине… – начала Элизе.

– Прошу тебя, – прервала Катрине, – дай мне время подумать!

– Чего он от тебя хотел?

Катрине промолчала.

– Он твой бывший приятель?

– Наверное, считал себя таким… когда-то, очень давно.

– Он что же, ревнует тебя?

– Поверь мне, любовь тут совершенно ни при чем… – Катрине вздохнула. – Теперь и он, и куча других людей для меня всего лишь тени. Смешно, но я не сразу узнала его. Совершенно забыла, как он выглядит.

– Как его зовут?

Катрине наморщила лоб, ненадолго задумалась.

– Реймонд… Представь себе, я даже имя его забыла!

– Чего он от тебя хотел?

Катрине встала:

– Я тебе обязательно все расскажу, обещаю. Но не сейчас, не сию минуту. Мне нужно подумать. Скорее всего, сама я не справлюсь, придется просить кое-кого о помощи. А потом непременно все тебе расскажу.

– Ладно, – кивнула Элизе. – Какие у тебя планы на вечер?

– Сегодня у меня очень неприятное дело…

Элизе улыбнулась и сразу представила себе бритоголового дружка Катрине.

– Хочешь порвать с ним?

– С кем, с Уле? – Катрине улыбнулась и покачала головой. – Нет… если уж кто кого бросит первый, то скорее он меня. Но сегодня он пойдет со мной.

– Куда?

– В гости.

– А тебе совершенно не хочется туда идти?

– В том-то и дело. – Катрине тяжело вздохнула. – Мне совершенно не хочется туда идти, но надо.

Глава 2

Под вечер

Уле с трудом принял сидячее положение. Ну и диван! Катрине купила его на блошином рынке, и сидеть на нем было совершенно невозможно. Диван изготовили пару десятков лет назад. Тогда делали долговечные, прочные каркасы и клали на них пухлые, мягкие подушки. На таком диване невозможно найти опору для спины. Приходится либо лежать, либо сидеть, согнув ноги под острым углом. Уле раздражало, что у Катрине такой диван. Гостям поневоле приходилось на нем разваливаться. Когда сама Катрине устраивалась на диване, она всегда подгибала под себя ноги, принимая очень соблазнительную позу. Катрине вообще излучала чувственность, что бы она ни делала. Представив ее себе, Уле еще больше разозлился. По телевизору показывали заставку – почему-то логотип «Викингов» из Ставангера, хотя играли «Мольде» и «Стабек». Паршиво играли, надо сказать. Фроде Олсен, голкипер, с таким же успехом мог заниматься гимнастикой на перекладине ворот; похоже, и операторов больше самого матча интересовало, что творится на скамейке, где сидели тренеры «Мольде».

Мимо дивана неспешно прошла Катрине – разумеется, голая, с влажными после душа волосами. Подойдя к телевизору, она молча прикрутила звук.

– Ну а сейчас в чем дело? – буркнул Уле.

– Ни в чем.

– Мне что, нельзя посмотреть телевизор?

– Да можно, можно! Но неужели ты ничего не услышишь, если сделать немножко потише? Мне надо позвонить.

Она вышла в прихожую и захлопнула за собой дверь. За матовым стеклом очертания ее фигуры стали размытыми. Уле видел, что она присела к телефону. Да, Катрине – она такая: пошла кому-то звонить, не удосужившись даже одеться, зато позаботилась о том, чтобы он ничего не слышал. Он терпеть не мог ее скрытности и, как ему казалось, пренебрежения к себе. Уле сам не понимал, что заводило его больше – ее равнодушная нагота или то, что она закрылась, как будто он не имеет права знать, чем она занимается. В порыве ярости он вскочил с дивана и распахнул дверь.

– Сама прикрути звук! – рявкнул он.

Катрине взглянула на него. Взгляду нее был спокойный. Телефонный кабель скрутился петлей на голой груди. Ну прямо картинка из мужского журнала!

– И почему ты не оденешься? – продолжал он.

– Милый Уле, я только что из душа.

– Но ведь одеться могла бы!

– Уле, у себя дома я имею право вести себя как мне хочется.

– Но сейчас здесь я!

Она положила трубку и повернулась к нему.

– Обычно тебе нет дела, одета я или нет. – Она встала, сняла с крючка на стене полотенце, нарочно долго обматывалась им. Полотенце не до конца скрыло ее груди, и оно доходило до середины бедер. – Ну что, доволен? – Катрине снова села к телефону, взяла трубку и посмотрела на него снизу вверх.

– Нет! – Он все больше злился, потому что она нарочно говорила с ним холодно. За дурака его держит!

Ее голубые глаза полыхнули огнем.

– Мне нужно позвонить. Будь добр, уйди и дай мне спокойно поговорить.

– Кому ты звонишь?

– Не твое дело.

– Ах, не мое дело? – Кровь отлила от лица Уле Эйдесена.

Катрине вздохнула, закинула ногу на ногу, не спеша расправила полотенце.

– Уле, прекрати!

– Я хочу знать, кому ты звонишь.

– Зачем?

– Просто так.

– Я ведь никогда не спрашиваю, кому ты звонишь.

– А я хочу знать, кому ты звонишь сейчас.

– Зачем? – Катрине глубоко вздохнула и закрыла глаза.

– Я имею право.

Она прищурилась. Он терпеть не мог, когда она прищуривалась, а ее голубые глаза становились бесстрастными, суровыми и решительными.

– Уле, лучше не надо. Ты должен уважать мое право на личную жизнь!

Уле зажмурился. Продолжать не хотелось, но остановиться он уже не мог:

– Ты не должна от меня закрываться.

– Что ты сказал?

– Не закрывайся от меня!

– Я имею право побыть одна. И сама решаю, закрываться мне или нет, – угрожающе тихо ответила Катрине. – И всем… в том числе тебе… придется считаться с моими желаниями.

– Ты не одна, раз треплешься с кем-то по телефону!

Катрине посмотрела на стену с таким видом, как будто считала про себя. Глубоко вздохнула.

– Уле, не надо, – попросила она. – С меня хватит ревнивцев!

– Хочу знать, кому ты звонишь. Ты не имеешь права быть такой скрытной!

– Ах, вот как? – угрожающе тихо, почти шепотом спросила Катрине.

Уле метнулся вперед и, сам не понимая, что происходит, схватил ее за волосы и рывком вздернул вверх.

– Ай! – вскрикнула Катрине, вынужденно прижимаясь к нему. Полотенце упало на пол; мужская ладонь обхватила ее мягкую грудь. – Пусти!

Уле выпустил девушку так же внезапно, как и схватил; внутри все стало холодным как лед.

– Из-звини, – промямлил он и попробовал ее обнять.

Катрине уже успела завернуться в полотенце; на глазах у нее выступили слезы.

– Пошел вон! – Она оттолкнула его.

– Прости, пожалуйста!

– Ты совсем чокнулся! – Она провела пальцами по волосам.

– Я же извинился, разве не так?

– А я прошу тебя уйти! – крикнула Катрине. – Пошел вон! Мне надо позвонить.

Униженный Уле поплелся в гостиную.

– Ты не имеешь права заводить от меня тайны, – промямлил он. – Никакого права не имеешь, мать твою!

– Вон! – прошипела Катрине и снова захлопнула дверь.

Уле смотрел на очертания ее фигуры за матовым стеклом. Она глубоко вздохнула, встала, подошла к зеркалу, повернулась к нему спиной. Потом стала расхаживать туда-сюда. Он следил за ее силуэтом. Катрине снова села к телефону и взяла трубку. Он увидел, как изменилась ее жестикуляция. Она поглаживала себя по голове, небрежно отбрасывая пряди назад. Голос стал тихим и нежным; она с кем-то говорила, произносила слова, которые он не мог разобрать. Зато он слышал ее смех. Ревность разъедала его. Он хотел знать, кому она звонит. Она не имеет права скрывать! Ничего, скоро она поймет, что ее ждет, если она по-прежнему будет так к нему относиться!

Услышав вопли болельщиков, Уле посмотрел на экран. Там шел замедленный повтор. Фроде Олсен почти горизонтально завис в воздухе и кончиками пальцев дотянулся до мяча. Игрок «Мольде» в синей форме сжал кулаки, демонстрируя свое разочарование. Но футбол перестал интересовать Уле. Он мог думать только о Катрине, которая нежно прижимала к себе трубку и собиралась набрать еще один номер. Внутри у него все застыло. Она ему изменяет! Сидит в трех метрах от него и изменяет ему! Перед самым его носом!

Глава 3

Званый ужин

Аннабет и Бьёрн накрыли стол в большой угловой комнате. Стол был сложной многоугольной формы, с неравными сторонами. На тарелках лежали карточки с именами гостей. Катрине досталось место в углу, ближе к короткой стороне стола. Почти никого из приглашенных она не знала. Знакомыми были только сотрудники центра реабилитации. Сигри и Аннабет сидели довольно далеко от нее. Зато напротив устроился Бьёрн Герхардсен, муж Аннабет. Будет непросто, подумала Катрине после того, как они сели за стол, украдкой переглянувшись. Уле расположился рядом с Бьёрном. Через одно место от Уле сидел какой-то толстяк, которого она несколько раз видела в реабилитационном центре, но с которым не была знакома. Скорее всего, решила Катрине, он из руководства. К тому же, судя по его повадкам, он гей. Уж больно характерно он говорит и жестикулирует. Между Уле и геем сидела незнакомка лет тридцати. Ее Катрине тоже не знала, хотя ей показалось, что Уле она понравилась; он то и дело украдкой косился на нее. Незнакомка, со своей стороны, поощряла его лукавыми улыбками, что не предвещало ничего хорошего. Катрине успела разглядеть фигуру незнакомки, пока гости рассаживались. Ростом ниже ее, зато у нее длиннющие, просто бесконечные ноги в прозрачных колготках. Ноги с успехом заменяли ее недостатки – тусклые волосы с секущимися кончиками, руки с короткими пальцами и некрасивыми ногтями, изгрызенными чуть ли не до мяса. Лицо с несколько неправильными чертами буквально дышало чувственностью. А еще незнакомка могла похвастать чудесной золотистой кожей и большими умными глазами. Катрине поняла, что Уле будет чем заняться. Его сразу потянуло к длинноногой. Странно, отметила Катрине, ей совсем не хочется ревновать. Она испытывала только досаду – ее раздражала неловкость Уле. Неужели так трудно заговорить с женщиной, которая тебе нравится? Катрине невольно испугалась, сообразив, что совершенно не ревнует. Она вспомнила сеансы психотерапии, свои эмоциональные срывы. Опасность налицо… И как прикажете это понимать? Катрине сосредоточилась. В некотором смысле из-за того, что интерес Уле к другой женщине только раздражал ее, Бьёрн Герхардсен казался крупнее, мощнее и опаснее. Катрине все труднее становилось уклоняться от его пристального взгляда. Наверное, поэтому разговоры за столом то и дело обрывались. Хуже того – Катрине начала думать, что гости чувствуют себя неловко именно из-за нее. Ее смятение угнетающе действует на остальных. Нет, не может быть. Она просто дура! Катрине понимала, что дело не в ней, однако никак не могла расслабиться. Ей стало жарко; захотелось оказаться где угодно, только не здесь. Общее уныние время от времени нарушала Аннабет. Встав со своего места во главе стола, она кричала: «Ваше здоровье!» Катрине казалось, что все прибегают к спиртному как к лекарству. Сама она пила только минеральную воду. Когда Бьёрн Герхардсен попытался налить ей красного вина, она закрыла свой бокал ладонью.

После горячего длинноногая соседка Уле достала сигарету. Герхардсен тут же принялся хлопать себя по карманам пиджака. Уле ничего не замечал. Но пухлый гей подоспел первым и, галантно поклонившись, щелкнул зажигалкой.

– Я победил, – ухмыльнулся он, глядя на Бьёрна Герхардсена.

Все рассмеялись. Детская выходка разрядила атмосферу. Рассмеялась даже Катрине. Ей стало чуть легче.

– Твое здоровье, Георг! – воскликнула Аннабет, подняв бокал.

– Не Георг, а Гогген! – закричал в ответ толстяк. – Все называют меня Тоттеном… – Обращаясь к длинноногой незнакомке, он пояснил: – Видели нового ведущего в телешоу «В субботу вечером»? Помните его анекдот про психолога?

Длинноногая заранее засмеялась и закашлялась, поперхнувшись табачным дымом. Уле не отрываясь смотрел в ложбинку между ее вызывающими грудями.

«Мне здесь не место», – подумала Катрине.

– И тогда пациент говорит: «Озабоченный-то не я…» – Гогген выпрямился, надул щеки и состроил глупую мину. Катрине поняла, что он кого-то изображает. – Он говорит психологу: «Доктор, вы сами хороши! Зачем такие картинки показываете?»

Длинноногая так и зашлась от хохота. Уле тоже. Катрине вдруг оцепенела: кто-то гладил ее под столом по ноге. Не Уле. Она не смела поднять голову, думая: «Только бы не Бьёрн! Неужели ему хватает наглости… Хотя, кроме него, некому». Она вздрогнула и покраснела; лоб покрылся испариной. Чужая нога поднималась по ее лодыжке и медленно опускалась. Вверх и вниз, вверх и вниз.

Катрине закрыла глаза и отпихнула чужую ногу. И тут он себя выдал. Покосившись на Бьёрна Герхардсена, она заметила, что он нисколько не смущен. Улыбался он вкрадчиво и в то же время вызывающе.

Ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, Катрине повернула голову и встретилась глазами с Аннабет. Заметила или нет? Во всяком случае, о чем-то догадалась. В животе у Катрине словно завязался тугой узел. «Аннабет все знает…» – подумала она. Вот стерва! И Бьёрн знает, что она знает… Наверное, сам ей признался… Она невольно покосилась на мужа Аннабет. Бьёрн улыбнулся и подмигнул ей. Кто еще что-то заметил? Аннабет, разумеется, и Гогген. Толстый гомосексуалист почуял в воздухе магнетизм, как олень чует в сумерках взгляд охотника… Он разглядывал ее с новым интересом. А Герхардсен продолжал улыбаться. Катрине опустила глаза, хотя в то же время презирала себя за то, что заранее готова сдаться. По шее заструился ручеек пота.

– Здесь так накурено! – воскликнула она. – Пойду подышу воздухом. – Спотыкаясь о чужие ноги, она направилась на террасу. Женская рука открыла ей дверь. Выйдя на террасу, она услышала, что другие гости тоже встают из-за стола.

– Кофе и ликеры в гостиной! – закричала Аннабет. – Наливайте себе сами! У нас самообслуживание… хозяева тоже хотят отдохнуть! – На последнем слове ее голос дрогнул.

Катрине дышала полной грудью. В июне ночи наступают поздно… Она облокотилась о перила и посмотрела вниз, на подсвеченный бассейн, и подумала, что в него, наверное, можно нырнуть отсюда, с террасы. Голубой полупрозрачный прямоугольник находился в центре вымощенного плиткой пространства. Двор окружали плодовые деревья. За ними угадывался уличный фонарь, который отбрасывал оранжевые отблески на тротуар за оградой. Катрине посмотрела еще дальше. Осло не было видно из-за рощи.

Она поняла, что он рядом, еще до того, как он заговорил. Он неслышно подошел к ней вплотную и остановился сзади. Катрине снова покрылась испариной.

– Так вот ты где… – прошептал вкрадчивый голос, и ее передернуло от стука его каблуков по плитке. – Коньяку?

Он поставил бокал на парапет широкой балюстрады. В пузатом бокале с коричневой жидкостью подрагивала искаженная светло-желтая дверь, ведущая в дом. Пальцы у него были толстые, раздутые. «Наверное, он не может снять обручального кольца», – подумала Катрине. Старомодные наручные часы – синеватый циферблат на толстом металлическом браслете; такие выглядели бы уместно в старом фильме про Джеймса Бонда.

– Нет, спасибо, – ответила она. – Ты видел Уле?

– Тебе нравится наш сад? – спросил Герхардсен, будто не слыша ее вопроса.

Катрине посмотрела вниз и увидела свое отражение в голубой воде бассейна. Рядом с ней колыхалось отражение Герхардсена. Старомодная фигура в старомодной одежде рядом с густо накрашенной блондинкой. Черт, тоже как в фильме про Джеймса Бонда!

– Сад большой, – вежливо ответила она. – Представляю, как трудно за ним ухаживать!

Герхардсен прислонился к балюстраде и мелкими глотками пил коньяк.

– Может, ты бы могла время от времени приходить и помогать нам? – с улыбкой предложил он. – Ты ведь отлично умеешь работать руками!

Она окаменела. Он улыбался по-прежнему нагло и вкрадчиво… Хотя она вступила на знакомую территорию и понимала, что с ним она как-нибудь справится. Глядя на него в упор без всякого выражения, она почувствовала, как ее понемногу отпускает.

– У тебя хорошая память. – Она тут же пожалела о своих словах, ведь он мог неправильно ее понять. Она все равно что бросала ему спасательный круг, за который он, конечно, жадно ухватился.

– У тебя тоже.

Катрине не могла сдвинуться с места. Из дома доносился громкий смех. Званый вечер в разгаре!

– Если хочешь, я покажу тебе сад, – предложил он, гадливо усмехаясь.

Ее губы скривились в безрадостной презрительной улыбке.

– Какая же ты сволочь! – медленно и отчетливо произнесла она и сразу поняла, что победить ей не суждено. Он на своей территории. Он у себя дома. Она оказалась здесь по его приглашению. Ею тоже угощают гостей… она нечто экзотическое. Аннабет и Бьёрн, наверное, хвастают ею… «Пожалуйста, посмотрите! Здесь у нас африканская ваза, вон там, на стене, резные маски… Здесь столик… Кстати, среди гостей есть одна несчастная наркоманка, которую Аннабет удалось вытащить… Как по-твоему, которая она? Верно, вон та блондинка, и такая симпатичная, верно?»

Тут она ощутила, как его рука скользнула по ее бедрам.

– Не прикасайся ко мне! – прошипела она, хотя глаза наполнились слезами. Взгляд затуманила унизительная пелена.

Он кашлянул и сунул руку ей под юбку.

– Я сейчас закричу, – предупредила она, презирая себя еще больше за эти глупые слова. Произойди такое где угодно, на улице, на лестнице в многоквартирном доме, в любом месте, только не здесь, она бы знала, что делать! Ногой в пах… плюнуть в физиономию и бежать. Но здесь… Здесь она чужая, и она скована по рукам и ногам.

Герхардсен убрал руку и холодно ответил:

– Погоди кричать!

Она обернулась и увидела, что на них из-за застекленной двери смотрит Аннабет.

– Тебя ищет жена, – сказала Катрине.

– Нет. – Бьёрн язвительно улыбнулся. – Она ищет нас. – Он поднял бокал и посмотрел на нее в упор.

Катрине отвернулась и будто издалека услышала собственный голос:

– Ты для меня ничто… пустое место! – Ее замутило. Какая же она идиотка! Отвернувшись, она вернулась в прокуренную комнату.

Пробираясь между гостями, она чувствовала, как их взгляды прожигают ее насквозь. Обернувшись, успела заметить, как гости перешептываются. Она неуклюже шла на место, чувствуя себя орангутангом в балете. Как же плохо! Уле сидел в дальнем углу комнаты рядом с длинноногой и что-то шептал ей на ухо. Длинноногая хихикала и кокетливо отбрасывала назад прядь волос. Кроме них, она узнала только Сигри из реабилитационного центра и Бьёрна Герхардсена.

Она подошла к Уле, и тот сразу же сник.

– Привет! – натужно произнес он и закашлялся.

Длинноногая разминала сигарету. Катрине не двигалась с места. Вскоре опытная длинноногая отвернулась и ушла.

– Пойдем общаться? – Уле взял ее за руку и потащил в соседнюю комнату. Посередине стояло пианино, и за ним восседал Георг, он же Гогген.

– Только не с ним, – шепнул Уле ей на ухо. – Он голубой!

Катрине с трудом улыбнулась. Все казались ей чужими, даже Уле. Вслух она сказала:

– Позови меня на помощь, если он начнет к тебе приставать.

Они заняли места в кружке вокруг Гоггена. Тот рассказывал, как они с его бывшим дружком-официантом подшутили над одной теледивой. По словам Гоггена, дамочка решила, что будет очень занятно пообщаться с двумя геями. Они втроем всю ночь крепко пили и стали закадычными друзьями. Во время экскурсии по ее квартире все втроем рухнули на ее огромную кровать под балдахином и, как выразился Гогген, «сделали это».

– Мы оба ее поимели, – театральным шепотом продолжал Гогген. – Понимаете, одновременно. – Подмигнув Катрине, он обратился к Уле: – Знаешь, он сунул свой инструмент туда, куда его принято вводить… – Он помолчал; слушатели в ожидании эффектной концовки загоготали. – А я пристроился сзади!

Дружный смех.

Гогген возвысил голос и продолжал:

– Я очень возбудился, потому что наши члены все время терлись друг о друга… Представьте, нас разделяла довольно тонкая перегородка!

Катрине посмотрела на Уле в упор. Он покраснел – то ли от смущения, то ли от злости. Гогген тоже был красный… «Все вы одинаковы», – подумала Катрине, глядя на Гоггена. Толстяк перешел к пантомиме. Он кривлялся, откинувшись назад. Надул щеки, как будто играл на трубе. Потом разинул рот и высунул язык, покрытый белыми пятнами. Его глаза, мертвые и пустые, смотрели в пространство.

– Она орала не переставая, – продолжал Гогген. Когда он передразнивал теледиву, с его полной нижней губы капала слюна. – Вот так: «А-а-а… А-а-ах!»

Уле захотелось уйти; он схватил Катрине за руку. Она почувствовала, как ее отчуждение переходит в агрессию. Внезапную ярость, которая долго копилась. От злости ей даже стало легче. Она дернулась и покосилась на Уле. Однако тот, видимо, передумал уходить и устроился поудобнее.

Смех слушателей затих, и длинноногая, которая каким-то загадочным образом тоже очутилась рядом, прошептала своему соседу, но так, что все ее услышали:

– Вы не находите, что он немного вульгарен?

– Да-а-а! – Сосед сделал вид, что подавляет зевоту, и похлопал себя ладонью по губам. – Лишь бы он не начал рассказывать о винтовом табурете для фортепьяно… ой-ой! – Сосед длинноногой покачал головой: – Поздно!

– Я пошел в отель «Бристоль», – говорил Гогген. – Вхожу и вижу, что в баре стоит такой красивый винтовой табурет… Я просто не смог устоять. Сел и сыграл сонатину. Я даже не замечал, что играю, пока не сообразил, что все вокруг замолчали. Но останавливаться было уже поздно… и я продолжал, а когда закончил, то почувствовал, что рядом со мной мужчина…

– Мужчина! – преувеличенно громко воскликнула длинноногая. – Как интересно!

– Кстати, о винтовых табуретах и женщинах… – громко заметил ее сосед. – Слыхали о толстухе, которая так хорошо играет, что каждый концерт ломает два табурета?

Уле ухмыльнулся. Он не возражал против того, чтобы посмеяться, если жертвой был Гогген. Глаза у него засверкали.

– Ломает табуреты? – переспросила длинноногая, подмигивая Уле.

– Да, конечно, они ведь очень хрупкие!

– Я почувствовал… – раздраженно прокричал Гогген, – чью-то руку…

– Не мою! – крикнул кто-то из гостей.

Все расхохотались.

– Очень смешно, очень смешно! – обиделся Гогген. – Итак, – продолжал он после того, как все снова обратили на него внимание, – я сидел и играл, а кто-то положил руку мне на плечо. – Он как будто впал в транс и закрыл глаза. Катрине заметила край его белков. – Я обернулся, – нарочито медленно продолжал Гогген, – поднял голову… и вздрогнул, когда чей-то голос произнес: «Мило!»

Убедившись, что все внимательно его слушают, Гогген снова помолчал, а потом продолжал:

– Красивый, бархатный, теплый голос… – Гогген положил руку на свое плечо, словно пытаясь вернуть то чувство. Потом он изогнулся на табурете, притворяясь, что хватается за руку и оборачивается к ее владельцу. – «Это было очень мило», – произнес голос, а потом тот мужчина отпустил меня и дал…

– Дальше! – крикнула одна из женщин, сидевших за столом. Она обернулась, чтобы убедиться, что остальные разделяют ее любопытство. – Что он тебе дал?

– Помилуйте! Еще и рукой! – ответил кто-то из гостей.

– Тот мужчина, – невозмутимо продолжал Гогген, – был почтенный театральный деятель. Пер Абель! – Его слова попали в цель. По столу прокатилась волна восторженных вздохов. Гогген с торжествующим кивком оглядел собравшихся и повторил: – Пер Абель!

Катрине заметила, что в дверях, пошатываясь, стоит Аннабет. Она была пьяна, как и все остальные. Все эти лицемеры, фарисеи, которые по будням лечат от пристрастия к наркотикам, по выходным напиваются в стельку. Пьяные, возбужденные старики и старухи… Ее снова замутило.

Один гость, который не совсем понял, в чем соль рассказа, посмотрел на остальных с усмешкой:

– Гогген, разве Пер Абель не твой ровесник?

Все расхохотались.

– Кто это сказал? – Гогген встал и поднял руку вверх; его пухлые щеки затряслись от злости. – Кто это сказал? Того, кто это сказал, я вызываю на дуэль!

– Сядь, старый козел! – закричала какая-то женщина. – Сядь и подтяни бандаж!

Все снова захохотали, потянулись чокаться. Катрине отвернулась и краем глаза заметила движение. От двери к ней, спотыкаясь, брела Аннабет. Катрине шагнула к ней навстречу, не отпуская руку Уле.

Аннабет покачивалась и с трудом сохраняла равновесие.

– К-катрине, – сказала она с теплотой в голосе, – н-надеюсь, тебе у нас хорошо? – Она проглатывала концы слов, потому что здорово напилась.

Хотя Катрине улыбалась в ответ, ее мутило все сильнее.

– Было очень вкусно, Аннабет. Очень мило.

Аннабет взяла ее за руку. Катрине опустила голову.

У Аннабет руки стареющей женщины. Кожа в пигментных пятнах, морщинистые пальцы унизаны кольцами… Катрине взглянула Аннабет в лицо. Она слишком много красится. И темные тени ей не идут.

– Мы так тебя любим, Катрине! – продолжала Аннабет и вдруг заплакала.

– Аннабет, ты что, плачешь?

Хотя Катрине хотелось оказаться очень далеко отсюда, ей удалось подобрать нужную сочувственную тональность. Вот Аннабет, директор реабилитационного центра, в стельку пьяная… Ей стало не по себе. Вернее, ей было не по себе с той минуты, как она пришла в этот дом. Теперь же в ней нарастали смущение и тошнота. Стало жарко; содержимое желудка просилось наружу. Она старалась не поддаться тошноте, и ее разум оставался ясным. Она напоминала себе, что видела и более безобразные сборища. Катрине на секунду зажмурилась. Открыв глаза, увидела Уле. Он стоял за спиной Аннабет и восхищенно смотрел на нее. Внезапно Катрине почувствовала глубокое, яростное презрение к нему и ко всем окружающим. Она презирала Аннабет и ее надменных знакомых. Пьют все подряд – вино, пиво, коньяк, набираются храбрости и выбалтывают чужие унизительные тайны. Наверное, так проще? Ханжи проклятые… И Аннабет что-то нашептывает ей на ухо, но слушать ее нет сил. И тошнит… как тошнит! У Катрине зашумело в ушах. Она вдруг поняла, что совершенно ничего не слышит. Рядом с ней покачивалась Аннабет, шевеля губами, обнажая лошадиные зубы в черных точках – старушечьи зубы. Зубы женщины, которая слишком много курит и произносит слишком много пустых слов. Глаза у Аннабет покраснели, заблестели от слез, тушь поплыла. В руке она держала открытую бутылку красного вина, размахивая ею и покачиваясь сама. Вот шагнула вбок, чтобы не упасть, и разбила бутылку о дверной косяк. Дальше все происходило как в замедленной съемке. Аннабет обдало душем из красного вина; Катрине показалось, что с Аннабет содрали кожу. Из нее фонтаном хлынула кровь, залив волосы. Красные струйки бежали по лицу и шее – вместо лица как будто образовалась зияющая рана. Неожиданно звуки вернулись; Катрине услышала хриплый вопль, который испустила Аннабет. Один долгий миг она смотрела Аннабет в глаза. Перед ней как будто открылись два темных, пустых туннеля, ведущих в мозг, который был не мозгом, а пульсирующим клубком белых червей. Содержимое желудка подступило к горлу. Катрине понимала, что ее сейчас вырвет, нисколько в том не сомневалась; она уже не могла сдерживаться. Перед глазами все поплыло. Белые черви приблизились, и красная жидкость все текла по лицу, по шее Аннабет, как кровь из фонтана…

Кто-то ее поддерживал. Катрине почувствовала, как колени касаются холодной плитки, и поняла, что ее выворачивает. Она стояла перед унитазом. Где-то далеко шумели гости. Она с трудом подняла глаза. Над ней стоял встревоженный Уле.

– Выйди отсюда, пожалуйста, – попросила она.

– Ты упала в обморок, – сказал Уле. – Старуха разбила бутылку вина, и ты вдруг отключилась. Классная вечеринка! Только напрасно ты так набралась.

Его лицо расплывалось перед глазами; Катрине прищурилась, чтобы лучше видеть его.

– Я не пила. Ни капли за весь вечер!

– Тогда почему тебя вырвало?

Она не ответила, потому что к горлу снова подступила тошнота. Хотя в желудке уже ничего не осталось, ей показалось, что она извергала из себя обжигающе горячий чай. Она потянулась за туалетной бумагой. Пальцы нащупали какую-то ворсистую ткань. Уле протягивал ей полотенце.

– Не знаю, – с трудом выговорила она. – Может быть, съела что-нибудь…

Он спустил воду. Шум льющейся воды заглушил голоса гостей. Катрине вытерла с лица остатки рвоты, сопли и слезы.

– Почему ты еще здесь? Я хочу побыть одна. Мне неприятно, что ты видишь меня в таком состоянии.

– Думаешь, мне приятно оставаться с теми, с остальными? – буркнул Уле.

Катрине кивнула, и на нее снова накатила тошнота, хотя она ничего из себя не извергла… Нет, извергла – каплю жгучей желчи. От двери потянуло сквозняком – Уле наконец вышел. Катрине вздохнула с облегчением. Ей в самом деле стало лучше.

Зачем Уле врет? Ему ведь здесь нравится! Он отлично вписался в компанию. Уле умеет поддерживать разговор, отпускает комплименты дамам и ведет светскую беседу с мужчинами. Уле здесь как рыба в воде… А она не в своей стихии. Не нужно было приходить. Катрине хотелось домой. Хотелось побыть с людьми, с которыми ей хорошо. Вот оно, решение! Домой. Хотя где он, дом?

Голова уже не так кружилась. Она с трудом встала, опираясь на унитаз. Села на крышку, посмотрелась в большое зеркало. Оказывается, в их доме можно сидеть на унитазе и любоваться собой. Наверное, Бьёрн Герхардсен, муж Аннабет, тоже смотрится в это зеркало… Наверное, по вечерам стоит здесь и мастурбирует перед тем, как лечь спать. Она покачала головой, прогоняя неприятное видение. У нее засосало под ложечкой. Хорошо, что тошнота прошла… Но все мышцы болят. Она сидела, как малолетняя проститутка после первого передоза, и ждала, когда ее накроет забвение… Плотно сдвинула ноги. Кожу стянуло, глаза распухли и слезились. Лицо бледное, волосы слиплись, надо лбом болтаются две пряди, похожие на сосульки. И тушь потекла… Катрине вспомнила, какое ужасное зрелище представляла Аннабет, залитая вином, и ее тут же снова затошнило. Она сглотнула слюну. Закрыла глаза и глотала, глотала, пока тошнота не ослабла. Теперь она знала, о чем нельзя думать. Она медленно открыла глаза и вновь посмотрелась в зеркало. Из-за двери доносились звуки музыки, смех и крики.

Если гости не обсуждали ее раньше, то теперь ее персона наверняка стала главной темой для разговора. «Слышали что-нибудь подобное? Бедной нищенке стало нехорошо; ее вырвало на вечеринке у Аннабет. Нет, вы только представьте!»

В дверь постучали.

Ей хотелось остаться одной, совершенно одной. Стук не прекращался. Стучали громко, уверенно. Так стучат социальные работники со словами: «Может, поговорим?» Так стучат старухи.

– Катрине! – услышала она голос Сигри. – Катрине! Как ты там?

Катрине хотелось остаться одной. Нет, ей хотелось быть с Хеннингом, сидеть и пить чай с Хеннингом, не чувствовать всеобщего напряжения, не ловить на себе косые взгляды.

– Катрине! – Сигри продолжала молотить в дверь.

Катрине встала и приоткрыла дверь.

– Боже мой, на кого ты похожа, бедняжка! – закудахтала Сигри, заботливая, как всегда. Она с трудом протиснулась в ванную, включила воду и умыла Катрине. – Ну вот, теперь нам лучше?

– Пойду-ка я домой, – сказала Катрине, глядя на себя в зеркало и морщась. – Пожалуйста, попроси Уле вызвать такси.

– Лучше я сама вызову. Уле ушел в сад.

– В сад?

– Да, Аннабет решила показать гостям свой новый рыбный садок. Кто хочет, может еще поплавать в бассейне. Погоди, я вызову тебе такси или попрошу кого-нибудь тебя отвезти.

– Да ведь здесь не осталось ни одного трезвого!

Сигри сдвинула брови:

– Возможно, у тебя сложилось такое впечатление, но довольно многие не выпили ни капли.

– Ладно, забудь, – вздохнула Катрине.

Они стояли рядом и отражались в зеркале. Сигри, холеная, стройная, седовласая, с интеллигентным лицом и мягкими заботливыми руками… Катрине смотрела на нее настороженно.

– Тебе надо было стать медсестрой. – Катрине положила руку Сигри себе на плечо, глядя на их отражение в зеркале. Портрет двух подружек. – Я сейчас все очень живо себе представляю.

– Что?

– Как ты ходишь по больничному коридору в ночную смену… В темноте виден только твой белый халат. А пациенты выглядывают из дверей палат. Им хочется хоть одним глазком полюбоваться на женщину своей мечты!

Сигри польщенно улыбнулась отражению Катрине, но ее брови по-прежнему оставались сдвинутыми.

– Я уже старуха, – усмехнулась она.

– Ты зрелая женщина, – поправила Катрине, выскальзывая из-под ее руки, – а вот я молодая, но у меня сегодня уже ни на что нет сил. Сейчас позвоню, чтобы за мной кто-нибудь заехал. А ты иди возвращайся к гостям.

Катрине вдруг захотелось, чтобы рядом оказался Уле, чтобы он обнял ее. Пусть даже попросит ее остаться с ним здесь – она останется… Сигри скрылась в толпе гостей. Катрине застыла на пороге. С террасы в дом вошел Уле. За ним шла длинноногая. Она не отходила от него ни на шаг! Катрине закрыла глаза и живо представила их, голых, в постели. Ей все увиделось довольно отчетливо, но ревности не было, только подавленность.

Чего она хочет от Уле? Чтобы он подошел к ней и сказал: «Мне здесь надоело»? Да, наверное. Пусть подойдет к ней, обнимет, отвезет домой и останется с ней. Катрине все больше злилась на него. Почему Уле ничего не понимает? Почему он не такой, каким она хочет его видеть?

В этот миг их взгляды встретились. Уле шагнул к ней. Она закрыла глаза, вообразив их ссору. Все гадости, которые наговорит ему; все гадости, которые наговорит ей он. Она покачала головой. С каждым сделанным Уле шагом ей все больше хотелось, чтобы на его месте был Хеннинг. Хеннинг, и никто другой.

– Как ты? – спросил Уле.

– Лучше, – буркнула она. – Вижу, ты тоже времени даром не теряешь.

Он проследил за ее взглядом; заметив, что они на нее смотрят, длинноногая тут же развернулась и ушла.

– Тут кое-кто предложил съездить в город, – произнес Уле после паузы. – В «Смугет». Голубой и еще несколько человек. Хочешь с ними?

– Нет, – ответила она. – А ты?

– Сам не знаю. Наверное.

– Я еду домой, – сказала Катрине.

– Домой?!

Она устало улыбнулась:

– Тебе вовсе не обязательно ехать со мной. Отдохни, побудь здесь. Или съезди в город, развлекись.

Он просиял:

– Точно?

Катрине кивнула.

Между ними протискивались шумные гости. Тоттен игриво хлопнул Уле по заду:

– Ты с нами, красавчик?

Уле ухмыльнулся.

Тоттен обвил его талию и закружил в медленном вальсе. Катрине снова ушла в туалет, заперлась и стала ждать, пока не убедилась, что в прихожей никого нет. Из гостиной доносились пьяные голоса и визгливый смех. Кто-то терзал пианино. Осторожно выйдя, она сняла трубку настенного телефона и набрала номер Хеннинга. Посмотрела на часы. Еще не полночь. После нескольких длинных гудков на том конце линии послышалось сонное:

– Алло…

– Это Катрине, – быстро сказала она. – Ты спишь?

Она не могла удержаться от вопроса и тут же поморщилась, как будто боялась, что он ответит «да» и разозлится.

– Кто, я? Нет… – Хеннинг шумно зевнул. Значит, он все-таки спал.

– У тебя есть машина? – спросила она.

– Брата… большая старая развалюха.

– Приезжай за мной, пожалуйста… Я у Аннабет.

Слава богу, Хеннинг никогда не задавал вопросы.

– Уже еду, – ответил он.

– Я выйду тебе навстречу.

Глава 4

Ночная прогулка

Через двадцать минут дом остался далеко позади. Она быстро шла в темноте по тихой улице. Летняя ночь была не черной, а скорее серой. Ей полегчало, хотя мышцы живота и диафрагма еще болели после рвоты. Свежий ветерок ласкал лицо. Она прошла под уличным фонарем. Тусклая электрическая лампочка гудела и отбрасывала мертвенно-бледный свет. Катрине шагала вперед. Каблуки цокали по асфальту. Вскоре гудение лампочки сменилось комариным жужжанием у самого ее уха. Навстречу ей ехала машина. Из-за деревьев вынырнули яркие лучи фар. Вдали показался Осло. Весь город мерцал огнями, словно угли в громадном потухающем костре. Огни отражались в черной воде Ослофьорда, разрастаясь, увеличиваясь. Взревел мотор, и из-за угла вывернула вереница машин. Первая оказалась низкой, с открытым верхом. Дул сильный боковой ветер, и Хеннинг то и дело отбрасывал длинные волосы от лица. Он затормозил, и она села в машину.

Они смотрели друг на друга и улыбались.

– Что с тобой? – спросил он.

Ее улыбка стала шире.

– А ты как думаешь?

– Ты что, выиграла кучу денег?

– Нет, – качнула головой Катрине.

– Тогда рассказывай.

Она задумалась и закрыла глаза.

– Что-то случилось? – спросил Хеннинг.

Она широко улыбнулась и кивнула.

– Настоящее чудо!

– Расскажешь?

– Потом. – Она сжала его руку. – Потом… – повторила она, гладя приборную панель. Вдруг она спросила: – Где ты это откопал?

– Это машина брата, – ответил он. – Мне можно брать ее, когда он в командировке.

– Серьезно? У тебя есть брат, который доверяет тебе такую машину?

Хеннинг криво улыбнулся и склонил голову набок:

– Брат есть брат.

– Устал? – спросила она.

– Нисколько.

– Чем займемся?

Он пожал плечами:

– Сколько у тебя времени?

– Вся ночь.

Он откинул голову, и эспаньолка на его заостренном подбородке выпятилась вперед, напоминая пучок мха.

– Тогда все ясно, как звезды на небе, – пробормотал он. – Я знаю, чем мы с тобой займемся…

– Но сначала я хочу поесть, – сказала Катрине. – Ужасно хочется что-нибудь жирное и вредное!

В машине с открытым верхом ее пышные волосы развевались на ветру. Хеннинг прибавил газу. Они ехали вниз, срезая крутые повороты. Холменколлен нависал над ними огромной таинственной тенью. На очередном повороте их прижало друг к другу; густые волосы упали ей на лоб. Не раздумывая, она сорвала с себя блузку и повязала ею голову, как шарфом. Хеннинг огляделся по сторонам.

– Совсем как в фильме Феллини! – прокричал он в порывах ветра. – Ночью еду в машине с открытым верхом, а рядом красотка в одном черном бюстгальтере!

Катрине наклонилась вперед и включила радио. Музыка загремела так, словно они сидели в концертном зале. Леонард Коэн пел «Вначале мы возьмем Манхэттен». Они переглянулись. Она сделала звук погромче.

Хеннинг врубил более низкую передачу и вдавил в пол педаль газа. Спидометр показывал сто тридцать километров в час; дорога плавно спускалась вниз. Катрине смотрела, как переливаются на лице Хеннинга желтые пятна от уличных фонарей. Как стробоскоп на дискотеке! Ей казалось, что они будто в туннеле. Ветер в лицо, рок-н-ролл… Захотелось забыть о высокомерии недавних знакомых, о светских условностях, о двусмысленностях и тайных желаниях, о потных руках… Если бы ее пригласили в такой дом года три назад, она бы уже раздобыла дозу и вколола себе в вену… Даже сейчас она ощутила смутное желание получить кайф… Но желание было слабым, как тяга к каким-то особым сладостям, которые нравятся только в детстве. Она, тяга, не пройдет никогда, но три года назад она еще не умела управлять собой. Три года назад она не сумела бы обрадоваться своей способности отвергнуть мужчину, от которого тошнит. Три года назад она не смогла бы заставить себя уйти из дома, где ей плохо, уйти одной, не беспокоясь о том, что о ней подумают. Три года назад ей было бы не все равно, что подумают о ней, когда она несется в открытой машине…

Три года назад великая тайна была просто черным, непроницаемым вакуумом. Если бы она уделила своей тайне больше внимания, возможно, она возродилась бы.

Она улыбнулась про себя. «Возродилась»! Хеннинг терпеть не может такие высокопарные слова. Правда, Хеннинг никогда не жалел о том, что появился на свет.

Хеннинг заехал на стоянку у Корт-Аделерс-гате. Акер-Брюгге, развлекательный район, раскинулся как крепость перед верфью Хоннер; на другой стороне виднелись Ратушная площадь и крепость Акерсхус. Хотя время близилось к полуночи, здесь кипела жизнь. Они зашагали вдоль трамвайных путей, прошли мимо стоянки такси, и два таксиста помоложе засвистели вслед Катрине. Она посмотрелась на свое отражение в витрине, скорчила рожицу. Как приятно! Приятно быть дерзкой, но не вульгарной. Уверенной в себе, но не наглой. Простой, но не дешевкой. «Это я, – подумала она. – Вот какая я. Ни голая, ни одетая, ни голодная, ни пресыщенная».

В очереди в «Макдоналдс» они подружились с каким-то пьяницей. Он схватил Катрине за руку и подмигнул Хеннингу.

– Господи, – сказал он, – хотелось бы мне быть молодым вроде вас!

Катрине стрельнула у него сигареты. Уличный музыкант, игравший на лавочке перед паромной переправой на Несодден, заиграл «Золотое сердце» Нила Янга. Пьяница пригласил Катрине на танец. Она согласилась. Гости, сидевшие за столиками кафе на променаде, летней ночью напоминали темные тени, тени, которые вполне могли оказаться как друзьями, так и врагами. Ей не было дела до теней, которые мрачно смотрели на нее, не понимая, что происходит. Мимо них в темноте быстро проходили туристы в шортах и белых кроссовках, с нагрудными кошельками на веревочках.

Катрине взяла двойной чизбургер, жареную картошку с кетчупом и большой стакан кока-колы. Хеннинг – только ванильный молочный коктейль. Как всегда. Хеннинга не переделаешь…

– Разве ты в гостях ничего не ела? – спросил он, когда они вернулись в машину.

– Меня вырвало. Угадай почему.

– Из-за Обаяшки?

Она кивнула.

– Он к тебе приставал?

– Как всегда.

Хеннинг достал из кармана рубашки самокрутку, закурил, шумно затянулся.

– Я всегда говорил. – Он ненадолго задержал дым в легких. – От него просто блевать тянет! – Он снова затянулся. Их окутал запах марихуаны. – Но я бы ни за что не подумал, что тебя вырвет, – продолжал Хеннинг. – Я думал, ты нормальная.

– Да достало меня быть нормальной. – Катрине ухмыльнулась с набитым картошкой с кетчупом ртом.

Хеннинг снова шумно затянулся.

– Ты бы хотела быть нормальной? – спросил он. Глаза у него заслезились.

Она отбросила волосы назад:

– Нет! И это замечательно!

Они катили по шоссе; из динамиков лился мягкий, бархатный голос. У Мастемюра Хеннинг свернул на старый Моссевей. Они проехали мимо зоны отдыха Вервенбукта. Ночью на дороге почти не было машин. Катрине выключила радио и вытянула руки вверх. В них ударил ветер; на фоне неба чернели силуэты деревьев. Пахло свежескошенной травой, ромашкой. Их окружали летние запахи. Хеннинг свернул направо, в Ингирстранд.

Они остановились на усыпанной гравием парковке под большими соснами. Машина стояла капотом к тихому Буннефьорду и узкому пляжу внизу.

Оба развернулись, услышав рокот еще одной машины. Они были не одни. Из-за поворота вынырнули лучи фар; другая машина затормозила и остановилась чуть поодаль.

– Нигде нет покоя, – улыбнулся Хеннинг, поворачивая ключ в замке зажигания. – Я хочу, чтобы мы были одни.

Катрине ничего не ответила. Она думала над тем, что он сказал, и гадала, нужно ли отвечать.

Хеннинг сдал назад, развернулся. Они возвращались той же дорогой. Но на перекрестке он свернул направо. Скоро они очутились неподалеку от озера Иер, в чудесном, тихом месте. Неподалеку виднелись стол, лавка и заросли кустов. Хеннинг поставил машину между деревьями. Сверху хорошо просматривался другой берег озера; в нескольких сотнях метров вдали виднелся силуэт гигантской автомобильной покрышки – там раскинулся трейлерный парк «Юлет».

Хеннинг заглушил мотор. Несколько секунд они слышали стрекотание сверчка. Вскоре умолк и он. От окружившей их тишины показалось, будто они очутились в полном вакууме.

Ей хотелось рассказать ему о своих чувствах, передать ему свою дрожь, от которой немело все тело; хотелось все рассказать здесь и сейчас. Но она не могла подобрать нужные слова. Они молча смотрели друг на друга. В конце концов тишину нарушило щелканье электрической зажигалки. Лицо Хеннинга осветилось красным язычком пламени – он прикуривал.

Скрипнуло кожаное сиденье; она откинулась на спинку и стала смотреть в иссиня-черное небо, в котором мерцали звезды, напоминая мерцание лампы, накрытой черным ситом. Вслух она сказала:

– Как будто там лампа, накрытая дурацким черным ситом!

Они снова посмотрели друг другу в глаза; смотрели так долго, что ей начало казаться – она вот-вот утонет. Интересно, почему у нее всегда все так сложно? Она никак не может провести границу между дружбой и любовью.

– Если бы, – сказал он, – можно было отойти подальше, отступить, то мы поняли бы, что здесь, на Земле, царит хаос. Вот мы видим две звезды; возможно, одна из них умерла и погасла много лет назад, а другая вот-вот взорвется. Нам кажется, что звезды незыблемы, но все постоянно находится в движении. Земля падает, солнце падает, а между ними взрываются звезды и создается время!

Сигарета ходуном ходила в углу его рта; глаза горели. «Какой же он мальчишка!» – подумала она, вынимая сигарету из его сухих губ. Зажав сигарету между своими длинными пальцами, она робко поцеловала его. От него пахло дымом и таблетками. Его эспаньолка щекотала ей подбородок. Он что-то сказал, но она не разобрала что; слова ласкали ее лицо, как нежные порывы ветра, пробившиеся между тонкой прибрежной травой. Он что-то говорил… Она раздвинула губы и тихо дунула.

– Представь себе женщину, – шептал он. – Красивую и немножко дикую женщину, которая жила много лет назад…

– Дикую?

– Все, о чем я рассказываю, происходило много лет назад. Представь, однажды женщина идет по тропинке к реке. Через реку переброшен мост, такой допотопный мост, сделанный из стволов поваленных деревьев, без перил…

– Дело было весной или осенью? – перебила его Катрине.

– Весной, и река переполнена, и она останавливается, чтобы посмотреть вниз, в пенный поток. Она стоит и вертит в руке свое кольцо, а потом роняет его в воду…

– Что за кольцо?

– Сейчас расскажу. Кольцо передавалось в ее семье из поколения в поколение. И вот кольцо падает в воду. Оно пропало. Много лет спустя она встречает мужчину. Он из Канады…

– А она откуда?

– Мм?

Катрине улыбнулась, не отводя глаз от его ошеломленного лица.

– Ты говоришь, он из Канады. А она откуда?

Хеннинг всплеснул руками:

– Ну, допустим… из Намсоса.

– Вот видишь! Как мало надо, чтобы ты потерял самообладание!

– Ты задаешь слишком много вопросов. Не мешай мне рассказывать!

Она улыбнулась:

– Все потому, что ты так разволновался. Не злись. Продолжай!

– Они женятся. А он всю жизнь носит на шее амулет. Шкатулочку индийской работы, вырезанную из дерева. В шкатулке лежит тайна… одна вещь, которую он нашел в желудке у лосося, которого выудил в молодости…

– Кольцо! – вскричала Катрине.

Хеннинг раздраженно выдохнул.

Она широко улыбнулась:

– Будешь отрицать, что его амулет – кольцо?

Он тоже широко улыбнулся:

– В шкатулке в самом деле лежит кольцо. Но не в нем дело.

– А в чем?

– Дело в том, что он умирает.

– Умирает? Какой ты злой!

– И после его смерти вдова открывает шкатулку, которую он всю жизнь носил на шее… Почему ты улыбаешься?

– Ты такой безнадежный романтик!

Хеннинг снова улыбнулся:

– Ни за что не пойду с тобой в кино.

– Нет, пойдешь. Пошли в кино! Пошли завтра!

– Ты никак не даешь досказать.

– В кино я хожу не разговаривать!

– Да, но не сомневаюсь, ты и там все время будешь комментировать фильм. Терпеть не могу, когда в кино разговаривают.

– Обещаю молчать, если завтра ты пойдешь со мной в кино.

– Что скажет Уле, если мы с тобой пойдем в кино?

– Не приплетай сюда Уле. Я говорю о нас с тобой.

– А я – о системе, – не сдавался он, стараясь оставаться беспристрастным. – Я хочу сказать: не случайно тот мужчина всю жизнь протаскал на шее ее кольцо. Нет двух одинаковых колец; это то самое кольцо, которое она обронила до того, как они познакомились. Он поймал рыбу с кольцом в желудке. Однако и кольцо, и мужчина, и женщина, и лосось входят в систему, являются частью шаблона. Если взглянуть на все под нужным углом, все становится понятным и логичным… Надо только немного отойти, отступить.

– А ты плаваешь на розовом облаке, – заметила она, затягиваясь. Вопросительно подняв брови, протянула окурок ему. Он отмахнулся, и она смяла окурок в пепельнице. – Самое странное в твоей истории, – сказала она, – что жена не знала о кольце, которое ее муж всю жизнь протаскал на шее. Они ведь были самыми близкими друг другу людьми!

– Это ты безнадежна. – Он вздохнул он и, немного подумав, продолжал: – Так вот… Муж таскал амулет на шее, потому что мечтал о женщине, которой принадлежало кольцо; по-моему, он не хотел признаваться в своей мечте жене, потому что он очень ее любил. Он не хотел, чтобы она знала, что он мечтает о другой.

– Да ведь на самом деле кольцо было ее! Значит, о ней он мечтал всю свою жизнь! – Катрине задумчиво кивнула. – Прекрасная сказка…

Хеннинг нагнулся и нажал кнопку на приборной панели. Откидная крыша с тихим жужжанием поползла вверх.

– Разве ты не хочешь видеть звезды? – в притворном удивлении спросила она.

– Я немного озяб, – ответил он, как будто цитируя строчку из книги.

После того как крыша отрезала от них звезды, они будто очутились перед тлеющим камином: блики от звездного неба разбежались по капоту. Катрине укусила какая-то мошка; она почесала лоб.

– Ну вот, – продолжал он, – я стараюсь описать тебе шаблон… Представь себе руку, которая замахивается и забрасывает удочку… Прошел всего миг в океане времени! Однако миг стал составной частью системы. Рыбина глотает наживку, чтобы мужчина мог вытащить ее и найти в ее брюхе кольцо. Ты только представь себе тот миг – солнце отражается в каплях воды, на металлическом крючке. Сотая доля секунды – рыба ощущает голод и устремляется к крючку… Сотая доля секунды – звено в цепи. Все взаимосвязано: судьба, мужчина, женщина, лосось, время и кольцо, с которым она играет на мосту. Все вместе они создают систему. То же самое – мы с тобой… Нет, лучше представь себе двоих людей, любых молодых людей, людей, которые любят друг друга, сами того не зная.

– А разве так бывает?

Он отодвинулся назад, покосился на нее и ответил:

– Конечно бывает. Эти двое видятся каждый день. Может быть, они встречаются каждый день на работе… и даже не так. Раз уж на то пошло, они могут встречаться каждый день на автобусной остановке… или в автобусе в утренний час пик. А может быть, она каждое утро пробегает мимо окна, за которым стоит он и ждет. Ты только подумай: каждое утро она пробегает мимо одного определенного окна в офисном здании, чтобы увидеть его, а он подбегает к окну, чтобы увидеть ее. Они смотрят друг на друга всего секунду. Они не в состоянии ни проанализировать свои чувства, ни понять в полном объеме, что произошло, пока не пройдет много времени. С годами становятся мудрее и опытнее. Они вспоминают прошлое и вдруг понимают: в тот миг их посетила любовь… Они уже тогда знали, что любили друг друга.

– Хеннинг, – прошептала она, лаская губами его эспаньолку. Потом легко поцеловала его в губы. – Но ведь ты можешь позволить им встретиться снова, потому что ты главный, ты рассказчик!

– Не забывай, – прошептал он в ответ, – что те двое встретились именно так, не зная, не понимая, что произошло! Просто так случилось, и все. Но после они до конца жизни страдают от чувства потери или, наоборот, от теплоты, которая в них остается…

– Ну, позволь им встретиться еще раз! – взмолилась Катрине.

– Ладно, – согласился он.

– Ну, скажи, что они еще раз встретились, – просила она. – Скажи, что они встретились снова!

– Ладно, – повторил Хеннинг. – Они снова встретились. Вот как все было: он сидел в поезде и ехал на юг. Поезд остановился на станции. Он подошел к окну и увидел ее. Потому что другой поезд тоже остановился на той станции. Она стояла и смотрела в окно поезда – ее поезд шел на север, в обратную сторону. Их разделял метр, не больше. Представляешь? Она стоит, и ветер играет ее волосами. На ней белое полупрозрачное летнее платье; через два поездных окна он видит, как платье облегает ее фигуру – он замечает под тонкой тканью ее плоский живот… Они видят друг друга пять секунд, заглядывают друг другу в глаза, а потом поезда трогаются с места. Один идет на север, другой на юг. И они снова разлучились.

– Как ее звали? – прошептала Катрине, лаская губами подбородок Хеннинга.

Он широко улыбнулся и покачал головой.

– Речь не обо мне. Такие истории происходят каждый день, и они могут случиться с кем угодно. Можно лишь сказать: есть что-то прекрасное в тот миг, который они переживают вдвоем.

– А ты живешь в своем мире, – шепнула она. – Ты тоже мечтаешь о ней?

– Конечно. – Он печально улыбнулся. – Из системы, объединившей тех двоих, есть только один вывод – поэзия. Язык, слова, которые мы говорим друг другу, – вот та шкатулка, в которой мы храним самое драгоценное и открываем друг другу в такие минуты, как сейчас, сегодня – мы с тобой здесь, в машине… Язык и поэзия – наш способ ощутить неощутимое, потому что мы не можем отойти на достаточное расстояние, выйти за пределы самих себя, оказаться в таком месте, где можно без помех наслаждаться логикой и неизбежностью реального мира.

Он разволновался и даже запыхался. «Хеннинг – просто прелесть», – подумала Катрине. Он наивный, как ребенок, и такой же очаровательный.

– Я не согласна, – сказала она вслух.

– С чем?

– Ты замечательно умеешь рассказывать, но понятия не имеешь, что такое реальность.

Он чуть заметно усмехнулся:

– Вот как просто, оказывается, тебя зацепить!

– А теперь послушай меня, – начала Катрине. – За Крагерё есть местечко под названием Портёр. Дело не в названии; дело в том, что оттуда виден весь горизонт. Там мыс, который далеко выдается в море, – от Дании тебя отделяет только пролив Скагеррак. Однажды в полный штиль… Знаешь, что такое полный штиль? Вода как зеркало; на поверхности нет ряби. Рано утром я пошла купаться. Сияло солнце, вода была теплая, ни ветерка, и на море царил полный штиль. Я поплыла к горизонту. Плыла и плыла, пока не устала и не решила отдохнуть. Перевернулась на спину. Надо мной ярко светило солнце. Под водой белело мое тело… Я огляделась по сторонам. И знаешь, что оказалось? Я заплыла так далеко, что не видела земли. Куда ни посмотри, повсюду вода… черная вода. И на ней ничего – ни лодки, ни паруса, ни полоски суши. Лежа на воде, я представляла, что подо мной черная бездна. Было совсем непонятно, как вернуться назад. Тогда я закрыла глаза. Пока я лежала там, я испытала самый большой кайф в жизни; ни до, ни после мне не довелось испытать ничего подобного. И вдруг я поняла: вот оно! Вот что такое жизнь; вот что происходит с нами день за днем. Каждый день, каждую секунду мы будто остаемся одни в море.

– Но ты все-таки нашла обратную дорогу?

– Конечно, – улыбнулась она. – Я ведь здесь, верно?

– Да, понимаю, но как? Тебе просто повезло, и ты случайно поплыла в нужную сторону?

– Может быть. Возможно, мне и правда повезло, но не в том суть. Главное, тогда я получила самый важный в жизни опыт.

– Почему ты так думаешь?

– Именно тогда я решила бросить наркотики. Но может быть, даже важнее было откровение. – Она улыбнулась и тихо продолжала: – Пока я лежала там на воде, я думала только об одном: ничего не предопределено. Никакой системы нет. Ты, Хеннинг, замечательно рассказываешь, но все твои схемы, шаблоны, в которых все заранее предопределено, – полная чушь. Моя жизнь начинается где-то между мной и морем. Я верю в себя и в то, что существует в действительности. Вот и все.

Последнее слово, дрожа, повисло в воздухе. Оба молчали. Они сидели, прижавшись друг к другу, и Катрине чувствовала идущий от Хеннинга жар.

– Как выглядел его амулет? – спросила она.

– Чей?

– Твоего канадца.

– Ах, его… – Хеннинг привстал, чтобы сунуть руку в брючный карман. – Вот. – Он протянул ей красивую белую шкатулочку. Она увидела на крышке мелкий золотой узор.

– В таких хранят амфетамины, – заметила она, подбрасывая шкатулку на ладони.

– Не в таких, как эта. – Он откинул крышку.

– Мрамор! – ахнула Катрине. – Неужели она из мрамора?

Хеннинг кивнул:

– Ту же технику применяли, когда строили Тадж-Махал. Там мрамор и жемчуг обрабатывали раствором медного купороса… Потрогай, – шепнул он, поглаживая пальцем гладкую крышку.

Их взгляды встретились. Она медленно забрала у него шкатулку и поставила себе на колени. Потом сняла с безымянного пальца левой руки толстое золотое кольцо с двумя камнями и положила его в шкатулку. Кольцо ударилось о дно с глухим стуком. Закрыв крышку, Катрине протянула шкатулку Хеннингу. Они обнялись. Катрине любовалась сияющим лицом Хеннинга, его черными глазами, которые как будто светились в темноте. Темными тенями прожилок… «Как я его хочу!» – подумала она, толкая его. Хеннинг лег на спину. Она оседлала его и скакала на нем до тех пор, пока созвездия на небе не засияли в бусинках пота, выступивших у него на лбу. Его зрачки расширились; она поняла, что скоро он взлетит. Она накрыла его губы своими и позволила ему кричать, сколько влезет; его крики отдавались во всем ее теле.

Потом она задремала, а проснулась от боли во всем теле; правая нога совсем онемела и затекла. «Первый раз со времен детства я спала в машине», – подумала Катрине. Стало прохладнее. Рядом тихо посапывал Хеннинг. Она осторожно выбралась из его объятий. Посмотрелась в зеркало. Волосы совсем растрепались. Она похожа на женщину, которая просыпается в объятиях мужчины в машине среди ночи. Как затекла нога! Катрине принялась массировать лодыжку и бедро. Холодно… На небе по-прежнему сияли звезды. Крошечный полумесяц над озером передвинулся южнее, а полоска неба над кронами деревьев посветлела, стала синеватой.

– Подумать только, – хрипло проговорила она.

Хеннинг что-то буркнул во сне. Она посмотрела на часы на приборной панели. Третий час ночи.

Вздрогнув от холода, она надела тонкую блузку и одернула юбку. Посмотрелась в зеркальце и пожалела, что у нее нет расчески. Окошки машины запотели изнутри. Хочется поесть и помыться. Она порылась в бардачке в поисках сигарет, но там было пусто, если не считать журнала учета и нескольких бумажных салфеток. Она вытерла конденсат с одного из боковых окошек. Снаружи, за соснами, было темно. Она опустила стекло. Воздух был чудесный – свежий, но легкий; он приятно холодил лицо. Она перелезла через рычаг переключения передач, нашарила ногой педаль сцепления. Включила нейтральную передачу и, не будя Хеннинга, выкрутила руль. Потом включила зажигание. Мотор взревел; она включила печку. В ярких лучах фар высветились ствол дерева и зеленая масса листьев. Хеннинг по-прежнему крепко спал. Может, помыться в озере? Прополоскать рот от табачного дыма… Но она не увидела тропинок, ведущих к воде. Между дорогой и озером мрачно переплетались деревья, кусты черники, колючие ветки. Ее передернуло. Она подумала о змеях, ужасных змеях, свернувшихся клубками, которые ползают по земле под прошлогодней листвой; она представила себе пауков и огромные муравейники, где снуют миллионы муравьев, и ее снова передернуло.

В конце концов она открыла дверцу и, спотыкаясь, вылезла наружу. Ноги подгибались. Она попрыгала на месте, восстанавливая кровообращение. Мурашки… Муравьи в крови. Пяткой наступила на острый камень и вскрикнула от боли. Она зашагала вперед, затем неуверенно ходила вокруг машины, будто заводная кукла, на негнущихся ногах. Неприятно было прикосновение к босым ступням холодных, шершавых камней. Однако скоро кровь снова побежала по жилам.

Вдруг она услышала что-то и остановилась, замерев. Она долго стояла неподвижно, по спине пробежал холодок. Звук не повторялся. И все же она огляделась, желая понять, откуда он мог исходить. Ночь была серая, а не черная, и в свете луны и звезд она увидела на земле свою тень. Слышался только тихий рокот мотора, работавшего на холостых оборотах. По-настоящему черными были деревья и поверхность воды, в которой тускло отражались звезды.

Решив, что ей все померещилось, она все же решила спуститься к озеру. Осторожно зашагала вперед, высматривая тропу. И заметила у самой кромки воды удобный плоский камень, на который можно встать. Когда она подошла поближе, от воды повеяло прохладой. Она нагнулась, опустила руку в воду, попробовала ее. Сносно! В темноте нашла камень и опустилась на колени. Набрала пригоршню воды, плеснула в лицо; вода оказалась совсем не холодная. Она встала, сняла трусики, сбросила туфли и босиком вошла в озеро. Ноги до лодыжек увязли в иле, похожем на холодные, комковатые сливки. Ей стало неприятно, но это не имело значения. Это продолжалось всего две секунды. Она задрала юбку повыше, развернулась лицом к берегу, присела на корточки и подмылась.

Что такое?

Она вскочила. Опять… Что за звук?

Она долго стояла неподвижно и прислушивалась. Но теперь тишина была полной; до ее слуха не доносилось даже рокота мотора. Тишину нарушало лишь зудение мошкары, которая вилась над водой. Сообразив, что юбка у нее задрана до пояса, она поспешно одернула ее.

Однако что-то изменилось. В окружавшей ее тишине ощущалось нечто странное. Катрине попыталась понять, что же изменилось. Понять не получилось, и все равно ей стало не по себе. Она стояла в воде совсем одна, словно выставляя себя напоказ. Мрак и невыносимая тишина породили липкий страх, который начинался где-то в области поясницы и расползался по всему телу. От него немели пальцы. Страх высасывал из нее силу. Во рту пересохло, перехватило дыхание. Так как темнота все же была летней, она различала очертания скал и веток, которые тянулись к воде. Вид на дорогу закрывала темная масса непроходимых зарослей. За ветвями невозможно было что-либо разглядеть.

«Иди, – велела она себе, – иди к берегу и возвращайся к машине». Но почему-то ей страшно было нарушать тишину. Почему? Потому что… ее шаги заглушат другие звуки. Какие звуки? Она снова прислушалась, но так ничего и не услышала.

«Кричи! – велела она себе. – Зови Хеннинга!» Но даже кричать оказалось невозможно. Она молча побрела к берегу. Споткнулась и чуть не упала, но ей удалось восстановить равновесие и кое-как выбраться на сушу. Она попыталась обуться. Ничего не получалось; мокрые ноги не помещались в туфли.

Кое-как обувшись, она встала и снова прислушалась. Казалось, затихло даже зудение комаров. Она не могла отвести взгляда от густых зарослей справа от нее. В туфли набились иголки и крошечные камешки. Было неприятно, но она приказала себе не думать о мелочах. Вот! Опять тот звук. И он шел откуда-то из-за деревьев.

Она задышала ртом – быстро, испуганно. Очень хотелось успокоиться. Она заставила себя закрыть рот и вглядеться в заросли. Вот, опять. Шорох! Она закрыла глаза.

– Хеннинг? – прошептала она.

Голос ее не слушался. Шорох прекратился. Она откашлялась, чтобы вернуть способность говорить.

– Хеннинг! – крикнула она и прислушалась.

Хрустнула ветка. Послышался треск.

– Хеннинг, это ты?

От зарослей отделился силуэт, белый силуэт. Силуэт, стоявший там давно. Она заметила его, лишь когда он задвигался. Силуэт напоминал человеческую фигуру. Без одежды.

Часть вторая

Золотое колечко

Глава 5

Калфатрус

Инспектор полиции Гунарстранна смотрел на свое отражение в стеклянном аквариуме. Лицо приняло грушевидную форму. Рот с белыми фарфоровыми зубами напоминал странный вытянутый стручок, наполненный белыми горошинами. Ноздри раздулись в два огромных туннеля. Подбородок словно подернуло серой дымкой – с утра в воскресенье он еще не брился. Гунарстранна размышлял, как лучше обратиться к золотой рыбке. Аквариум с рыбкой стоял на книжной полке. Инспектор поглядывал то на рыбку, то на свое отражение в стекле. За его грушевидным лицом в аквариуме отражалась вся комната: стеллажи с книгами, заваленный газетами стол…

– Тебе одиноко? – спросил он и, сообразив, насколько нелепо звучит вопрос, переиначил его: – Ты чувствуешь себя одиноким? – Как обычно, он вложил свои мысли в голову красно-оранжевой золотой рыбке, которая с равнодушным видом плавала в воде. – Конечно, ты чувствуешь себя одиноким; мне тоже одиноко. – Заговорив, инспектор сразу почувствовал укол совести. Надо было купить несколько рыбок, чтобы у его питомца были друзья, чтобы в аквариуме образовалось рыбье сообщество. В то же время он понимал: купив других рыбок, он утратит связь со своим любимцем. Питомец смотрел на него своими выпученными глазами, его красивый хвост медленно колыхался в воде. – Да, в самом деле, нам обоим одиноко, – заключил Гунарстранна, выпрямляясь и неуклюже ковыляя на кухню, чтобы включить кофеварку. Четыре ложки «Эвергуд», пять – если кофе другой марки… Так бывает всегда; кофе некоторых марок расходуется быстрее. Обсуждать тут нечего; все дело во вкусе.

Гунарстранна поправил подтяжки.

– Знаешь, что хуже всего? – обратился он к рыбке. – Одиночество стало невыносимым! Теперь одиноким быть модно. Все только и говорят, как хорошо ни от кого не зависеть… Даже по телевизору есть передачи специально для одиноких.

Ожидая кофе, он прислонился к дверному косяку. Над аквариумом висел портрет Эдель. Интересно, что бы она сейчас ему сказала? Какое выражение появилось бы у нее в глазах, услышь она, что он беседует с рыбкой? Гунарстранна подумал: «Может, Эдель ревнует, потому что я разговариваю не с ней?» Но он и с ней разговаривал – все время вел мысленный диалог. С рыбкой все по-другому. Рыбка как собака.

«Да, – услышал он в голове голос Эдель. – Но у собак есть клички!»

Вот именно, подумал Гунарстранна, снова подходя к аквариуму. Он вскрыл желтый пакет с рыбьим кормом и высыпал немного в аквариум. Крошечные хлопья плавали на поверхности воды. Его питомец, обалдев от счастья, развернулся, рванул наверх и принялся жадно есть.

– Хочешь получить имя? – спросил Гунарстранна. В голове почему-то вертелись имена трех библейских волхвов. Он решил, что рыбке, возможно, подойдет имя одного из них. Если индуисты правы и если у рыбы в высшей степени отрицательная карма, возможно, его питомец в самом деле один из трех волхвов. Но Гунарстранна никак не мог вспомнить имена волхвов. Нет, одного все-таки вспомнил: Мельхиор. Негодное имя для рыбки. Другого звали Бальтазар… Уже лучше, хотя не слишком оригинально. Он продолжал думать. – Мы назовем тебя… Мы назовем тебя… – Вдруг его озарило. – Калфатрус! – произнес он вслух и с довольным видом выпрямился. – Хорошее имя. Калфатрус!

Не успел он произнести последнее слово, как зазвонил телефон. Гунарстранна быстро покосился на часы и взглянул Калфатрусу в глаза.

– Вряд ли мы с тобой будем часто видеться в будущем, – сказал он рыбке и зашлепал к телефону. – Сегодня утро воскресенья, – продолжал он. – Я не брился, и более того, у меня на сегодня запланировано много дел. Если в такое время звонит телефон, это означает только одно.

Он положил руку на аппарат; тот продолжал трезвонить. Какое-то время инспектор и золотая рыбка смотрели друг на друга с противоположных концов комнаты. Потом Гунарстранна откашлялся, схватил трубку и рявкнул:

– Покороче, пожалуйста!

Глава 6

«Винтерхаген»

После вскрытия у них пропал аппетит. Выйдя на парковку Института судебной медицины, они задумчиво посмотрели в небо. Франк Фрёлик заметил, что дождь прекратился. Ветер раскачивал деревья и развеивал облака; жаркое солнце сушило лужи на асфальте. Детектив думал над тем, что они только что узнали. Как же приступить к делу? Точнее, как выразился Гунарстранна, с какого конца к нему подойти? В конце концов последний нарушил молчание:

– Видел вчера вечерние новости?

– Пропустил, – ответил Франк Фрёлик.

– Поднялся большой шум. Показали снимки вертолета и все остальное. Кстати, портрет получился довольно хороший; его составили на основе фоторобота. Наверное, именно благодаря ему так быстро установили личность жертвы.

– Конечно, – равнодушно ответил Фрёлик. Самое трудное – соединить в своем сознании лежащий на столе труп и живого человека… живую женщину. – Катрине, – произнес он и кашлянул. – Кажется, так ее звали?

Гунарстранна несколько раз повторил имя жертвы, как будто пробуя его на вкус.

– Катрине Браттеруд… Распространенное имя. У нее необычная татуировка на животе; похоже, нам есть с чего начинать. Но одной татуировки недостаточно. – Гунарстранна перечитал свои записи и ткнул пальцем в машину: – В Сёркедал!

Они ехали молча; за рулем сидел Фрёлик. Гунарстранна горбился на переднем сиденье, кутаясь в легкий плащ, и молчал. Фрёлик все перебирал каналы, отыскивая музыку, которую ему нравилось слушать по радио. Натыкаясь на рекламу, он всякий раз менял канал и продолжал переключать, пока не нашел хорошую музыку. Гунарстранна раздраженно косился на его палец, жмущий на кнопку поиска.

– Эту песню я слышал уже три раза, – сказал он. – Если ты снова переключишься на эту станцию, будь любезен, переведи, о чем она поет!

Вместо ответа, Фрёлик переключился на другой канал. Он продолжал искать, пока из динамиков не полился сиплый голос Тома Уэйтса.

Они проехали кладбище Вестре; промчались от Сместада до Сёркедалвей, почти не встретив жилых домов – те находились вдали от дороги. Какое-то время они ехали параллельно поезду на линии метро Эстерос. Двое детей в первом вагоне хлопали ладошками по стеклу и махали им руками. Под тихий блюз миновали Рэа. У самого Сёркедала им попалось пшеничное поле; ветер колыхал зеленые колосья, и они переливались на солнце, как бархат. В очередную рекламную паузу Фрёлик выключил радио.

– Столица, называется! – воскликнул он, пылко вскидывая руки вверх. – Пять минут на машине, и ты уже в деревне.

Дорога то и дело поворачивала, поднявшись на вершину холма. Вдали мелькнула голубая лента воды; она вилась между зелеными холмами, раскидистыми лиственными деревьями, росшими по берегам реки. Еще дальше виднелась опушка огромной лесопарковой зоны Осломарка. Фрёлик притормозил.

– По-моему, уже близко, – буркнул он, пригибаясь к рулю.

– Вон там белая стрелка, – сказал Гунарстранна.

«Стрелкой» он назвал указатель с надписью «Винтерхаген». Фрёлик повернул на гравийную парковку. После ливней здесь образовались промоины, машина то и дело подскакивала. Они остановились у живой изгороди и вышли. Было свежо и немного промозгло. Промоины заполняла дождевая вода. Фрёлик задрал голову. Небо было каким-то непонятным. Сияет солнце и очень жарко, но вдали собираются тучи… Очень может быть, скоро снова хлынет дождь. Или начнется гроза. Фрёлик достал из машины куртку и набросил ее на плечи. Они зашагали по узкой шлакобетонной дорожке и вскоре увидели теплицу. Дверь в теплицу была открыта. На стекле красовалась надпись «Винтерхаген», сделанная большими, с завитками, желтыми буквами. У теплицы стояла женщина лет двадцати пяти – двадцати семи в шортах и футболке и смотрела на них прищурившись.

– По-моему, здесь когда-то была народная школа, – заметил Фрёлик, когда они проходили между большим желтым зданием и пустырем, на котором разбили огород. Они пошли между ровными рядами ростков.

– Идиллия, – нараспев произнес Гунарстранна, оглядевшись по сторонам.

– Идиллия.

– А вон там, похоже, общежитие, – продолжал Фрёлик с наигранным интересом. Инспектор Гунарстранна нахмурился. По решетке вились плетистые розы. – А там у них контора, – продолжал Франк, показывая на скучное здание из красного кирпича.

Они увидели группу молодых людей, окруживших старый красный трактор.

– Ух ты, «Красный дьявол»! – обрадовался Фрёлик. – Старина «Масси-Фергюсон»!

Тут на землю рядом с ними плюхнулось что-то мягкое. Гунарстранна и Фрёлик остановились и обернулись. Еще один помидор угодил в окно желтого общежития прямо за их спинами. Помидор лопнул; на темном стекле осталось мокрое, красноватое пятно. Фрёлик пригнулся, но недостаточно быстро. Следующий снаряд угодил ему в лицо.

Инспектор Гунарстранна посмотрел на женщину, стоявшую у теплицы. Она замахнулась очередным помидором. Когда Фрёлик побежал к ней, она бросила на землю оставшиеся помидоры и проворно, как газель, понеслась между грядками. Скоро она без труда перескочила через ограду. Фрёлик бежал неуклюже, как раненый бык. Его мощный торс раскачивался из стороны в сторону. Белая рубашка вылезла из брюк, галстук съехал на плечо. Через несколько метров он резко остановился, чтобы отдышаться.

На тонких губах Гунарстранны показалось подобие улыбки. Молодежь у трактора заходилась от хохота. Фрёлик погрозил метательнице помидоров кулаком, развернулся и, поминутно отступаясь, зашагал назад, роясь в карманах в поисках платка.

– Иногда я спрашиваю себя, правильно ли выбрал профессию, – вздохнул он, вытирая с бороды томатный сок.

– Что бы ты сделал, если бы поймал ее?

Фрёлик покосился на шефа, но не ответил. Гунарстранна дотронулся до угла рта:

– Вытри… у тебя здесь семечки.

Фрёлик вытер губы и мрачно посмотрел на юнцов у трактора. Те по-прежнему забавлялись, глядя на него.

– Я их не понимаю, – признался он. – Почему все наркоманы так ненавидят полицию?

– Может быть, потому, что у полицейских скверная привычка гоняться за ними, – сухо ответил Гунарстранна.

– У нас такой рефлекс, – ответил Фрёлик.

– Они убегают, ты догоняешь. Такая вот тупая игра. Ты только посмотри на них! – Гунарстранна показал на юнцов, стоящих вокруг трактора.

Они дружно захрюкали. Как известно, полицейских почти везде обзывают «свиньями»… Гунарстранна достал из кисета самодельную сигарету и направился к конторе. Фрёлик неуклюже потопал за ним, отряхивая на ходу куртку – в пылу погони она упала на землю. Гунарстранна закашлялся, и оба остановились.

Фрёлик оглянулся на юнцов:

– Глядя на них, я вспоминаю двух котят, которые были у Евы-Бритт. Ей подарил их один фермер; привез их в плетеной корзинке. Они совсем не знали людей и были дикие… Прятались под диваном у нее в гостиной, вылезали оттуда по ночам. Сжирали корм, который она им оставляла, загадили всю мебель. Как-то я попробовал взять одного на руки. Ну и свирепым же он оказался! Исцарапал мне руку и порвал рубашку.

Гунарстранна наконец отдышался.

– Котята? – буркнул он без особого интереса и остановился у входа в контору. Еще два раза затянулся, пальцами загасил самокрутку, а окурок сунул в карман плаща. В вестибюле пол был выложен крупной плиткой; на потолке работали вентиляторы. За столом сидел длинноволосый молодой человек с эспаньолкой; он разговаривал по телефону. На полу у стола лежал пес, боксер. Голову он положил на пол с таким видом, словно удерживал плитку на месте, и мрачно смотрел на двух подходящих незнакомцев.

Молодой человек извинился перед своим собеседником и закончил разговор.

– Аннабет Ос, – произнес Гунарстранна, бросив досадливый взгляд на Фрёлика. Тот все еще вытирал бороду носовым платком.

Из-за перегородки вышла высокая женщина в широкой клетчатой юбке. Она протянула руку Фрёлику:

– Вы Гунарстранна?

– Франк Фрёлик, – представился Фрёлик, легонько сжав протянутую руку.

Боксер тоже встал, потянулся и широко зевнул, а потом неспешно подошел к ним и задрал голову.

– Значит, Гунарстранна – вы, – произнесла Аннабет Ос, протягивая руку инспектору. Тот пожал ее. – Методом исключения, – пояснила она, нервно улыбаясь. Ее коротко стриженные темно-русые волосы торчали дыбом; лицо было морщинистым, как печеное яблоко. Приветливая улыбка казалась заученной. Она обнажила лошадиные зубы, желтые от никотина. Пожелтевшие кончики пальцев тоже выдавали заядлую курильщицу.

Оба полицейских молчали.

– Итак… – Аннабет бросила вопросительный взгляд на Гунарстранну. – Может быть, зайдем ко мне в кабинет?

– Мы бы хотели, чтобы вы поехали с нами, – сказал Фрёлик, прочистив горло. – Вы должны нам помочь.

– Чем помочь? – встревоженно спросила Аннабет.

– Вы должны опознать женщину, обстоятельства смерти которой мы сейчас расследуем… То есть жертву.

– Вы хотите, чтобы я посмотрела… на нее? – нерешительно спросила Аннабет.

Фрёлик кивнул.

– Я надеялась, что мне… не придется смотреть на нее. – Аннабет быстро покосилась на длинноволосого молодого человека с эспаньолкой.

Тот ответил ей тусклым взглядом, затем опустил голову и притворился, что внимательно читает лежавшие перед ним бумаги.

– Но наверное, будет лучше, если я все же поеду с вами, – заключила Аннабет, задумчиво погладив подбородок. – Дайте мне пару минут! – Она снова скрылась за перегородкой.

Гунарстранна и Фрёлик вышли на улицу. Там ярко светило солнце. Гунарстранна достал из кармана футляр с солнцезащитными экранами, которые крепились к очкам, и буркнул:

– Переполох в раю!

Им было видно, как Аннабет Ос беседует с молодым человеком с эспаньолкой. Он оживленно жестикулировал. Оба замерли, когда увидели, что за ними наблюдают. Гунарстранна и Фрёлик переглянулись и зашагали назад, на парковку.

– И что же ты сделал в конце концов? – спросил Гунарстранна, останавливаясь у машины.

– А?

– Что ты сделал с котятами?

– А, с котятами… – рассеянно ответил Фрёлик. Порывшись в куртке, он достал дорогие зеркальные солнечные очки. Надел, посмотрелся в боковое окошко машины и поморщился. – Они сдохли. Еве-Бритт они надоели, и я их пристрелил.

Гунарстранне хватило времени прикурить свой окурок и сделать пять затяжек, прежде чем из-за деревьев показалась Аннабет. В своей длинной юбке, туфлях на плоской подошве она выглядела как-то по-деревенски, старомодно. Зато походка у нее была энергичная. Короткие волосы подпрыгивали в такт ее шагам. На спине она несла маленький зеленый рюкзак. Она что-то крикнула юнцам у трактора и помахала рукой. На плечи она накинула шаль – тоже клетчатую; судя по всему, она была поклонницей народных промыслов. Гунарстранна галантно распахнул перед ней заднюю дверцу машины.

– Боже мой! – воскликнула Аннабет Ос. – Я поеду на заднем сиденье! Как преступница! – Перед тем как сесть, она помахала рукой помидорометательнице, которая успела вернуться в теплицу.

– Она, кстати, только что заехала мне в лицо помидором, – бодро сообщил Фрёлик, выезжая с парковки.

– Что, простите? – нарочито высокомерно спросила Аннабет. – Дорогой мой, надеюсь, вы не пострадали?

Фрёлик посмотрел на нее в зеркало заднего вида и перевел взгляд на Гунарстранну; тот сел к женщине вполоборота.

– Скажите, пожалуйста… Тот молодой человек в приемной – сотрудник или пациент?

– Он проходит у нас альтернативную службу, так что можно сказать, что он сотрудник.

– Как его зовут?

– Хеннинг Крамер.

– Вернемся к пропавшей девушке. Как вы думаете, почему родители не объявили ее в розыск?

– Наши пациенты довольно часто не ладят с родителями. Или приезжают к нам с других концов страны.

– И что же?

Аннабет обняла рюкзак.

– Чем мой ответ вас не устраивает?

– Мне нужны конкретные данные. Как обстоит дело в данном случае?

– Гунарстранна, – Аннабет наклонилась вперед, – мы, работники социальных служб, прекрасно понимаем, как важно хранить личные тайны пациентов и соблюдать нормы профессиональной этики.

Фрёлик покосился в зеркало заднего вида. Солнечные очки съехали ему на переносицу. Аннабет посмотрела в его сторону и поняла, что ее ответ его не устроил.

– Речь идет об убийстве, – напомнил Фрёлик.

– А я должна заботиться об интересах своих пациентов, – холодно ответила она и кашлянула. – Куда вы меня везете?

– Сейчас мы с вами поедем в Институт судебной медицины, – ответил Гунарстранна. – Там вам предложат ответить «да» или «нет» на один простой вопрос.

– Какой вопрос?

– Принадлежит ли тело, которое вы увидите, девушке, которую вы объявили в розыск, Катрине Браттеруд?

– Да, – сказала Аннабет Ос и отвернулась. Гунарстранна накрыл лицо покойницы простыней. – Это она. Можно выйти? От здешнего запаха меня мутит…

Выйдя из здания, они нашли скамейку, вернее, прочное сооружение, состоящее из соединенных вместе стола и скамейки. Такие ставят на площадках для отдыха и автостоянках по всей Норвегии. Аннабет неуклюже опустилась на сиденье, не сняв рюкзак. Она часто дышала и смотрела перед собой; глаза у нее блестели.

– Вот и все, – произнесла она. – Почти три года борьбы за ее жизнь – и все напрасно.

Они сидели молча, слушая, как вдалеке мимо пролетают машины. Мимо прошел какой-то знакомый и помахал полицейским.

– Знаете, сколько стоит реабилитация наркозависимого?

Вопрос был чисто риторическим, и Гунарстранна, и Фрёлик понимали, что ответ их собеседницу не интересует.

– Боже мой, – повторила Аннабет. – Все напрасно… Какая страшная потеря!

Последовало молчание, которое нарушил Гунарстранна:

– О чем вы говорите, фру Ос? Что именно напрасно?

Аннабет выпрямилась. Она собралась что-то сказать, но замолчала и вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Расскажите об этих трех годах, – вмешался Фрёлик. – Когда вы познакомились с Катрине?

– Как вы думаете, почему?.. – не сразу откликнулась она. – Ее ограбили? Изнасиловали?

– Когда вы познакомились с Катрине? – терпеливо повторил Фрёлик.

Аннабет вздохнула:

– Несколько лет назад. Кажется… в девяносто шестом. Она пришла к нам, как мы говорим, «по собственной недоброй воле», то есть по направлению органов соцзащиты. Она не была уверена в своих силах… я хочу сказать, что она несколько раз убегала, а потом возвращалась. Но потом мы повезли наших подопечных в горы, чтобы показать, какой интересной может быть жизнь без искусственных стимуляторов. По-моему, после той поездки она стала более мотивированной, согласилась на лечение и прошла трехлетний курс. Мы разбили курс на этапы. Сейчас она находилась на четвертом, заключительном… В конце лета мы собирались снять ее с учета. Проходя курс реабилитации, она одновременно окончила среднюю школу. Сдала выпускные экзамены на «отлично»! Показала просто блестящие результаты… Какая она была умная, какая толковая… Схватывала прямо на лету! Получила три «отлично», черт побери! После экзаменов она позвонила мне. «Аннабет, Аннабет! – кричала она в трубку. – Я отличница!» Она так радовалась…

Аннабет резко встала с места:

– Извините… я принимаю все, что с ней случилось, близко к сердцу.

– Наверное, ваши пациенты иногда умирают, – заметил Гунарстранна, глядя на нее снизу вверх.

– Что?

– Наверное, она не первая ваша пациентка, которая умерла?

Аннабет молча смотрела на него в упор. Рот у нее открывался и закрывался, как у рыбы, вытащенной из воды.

– Чем она стала заниматься после того, как окончила школу? – хладнокровно осведомился Фрёлик.

Аннабет неприязненно покосилась на Гунарстранну, замигала глазами и села.

– Сразу же устроилась на работу, – ответила она, повернувшись к Фрёлику. – Лично мне казалось, что она должна метить выше, поступить в университет, получить диплом. Она могла бы заниматься политологией. Могла бы стать журналисткой. С ее внешностью она могла бы получить любую работу, какую только захочет! Боже мой, какие возможности перед ней открывались!

– И куда же она устроилась?

– В бюро путешествий. Могу дать вам телефон. Оказывается, она об этом мечтала… Нелепость, но она… была еще так молода! Извините, не могу без горечи думать о ней. Ее душа, насколько я понимаю, была надломлена… Я говорю «насколько я понимаю», потому что из нее ничего невозможно было вытянуть. Так часто бывает… С детства она терпела жестокое обращение и сексуальное насилие… Прошу, не поймите меня неправильно. Среди наркозависимых встречаются такие, которые хотят получать кайф ежедневно. Им не хватает возбудителей в так называемом обычном мире. Катрине…

– Катрине была не такая? – закончил за нее Фрёлик.

– Катрине… как бы лучше выразиться? Она была очень ранимой. Девочки вроде нее, бывает, подсаживаются на наркотики лет с двенадцати… Как правило, пробуют травку. Курят марихуану, нюхают клей, пьют… В пятнадцать начинают колоться. Потом их исключают из школы. Обычная история: бросает школу, сбегает из дома и начинает ловить на улице клиентов. У бедняг нет детства. У них нет балласта, какой есть у нас с вами…

Она замолчала, когда Гунарстранна по-прежнему с задумчивым, отстраненным видом вдруг вскочил и поставил одну ногу на сиденье, а сам принялся скручивать себе сигарету.

– Продолжайте, – дружелюбно попросил Фрёлик.

– На чем я остановилась? – спросила сбитая с толку Аннабет Ос.

– Вы рассказывали о наркозависимых, лишенных детства.

– Ах да. И что же делают те, у кого не было детства? Конечно, стараются наверстать упущенное. То же самое можно сказать и о Катрине. Красивая девушка с замечательной фигурой, умная, сообразительная. А в душе – совсем девочка, совсем ребенок… Простите, я забыла, как ваша фамилия.

– Фрёлик.

– Она была ребенком, Фрёлик. Ребенком в теле женщины. И сидящий в ней ребенок обожал объедаться сладостями, смотреть мультики, читать ерундовые глянцевые журналы, которыми обычно увлекаются девчонки лет в двенадцать, – в них печатают истории о принцах, которые увозят Золушку на белом коне к заходящему солнцу… Она любила задувать свечи на день рождения, надевать корону… На свои дни рождения она всегда надевала бумажную корону. Писала на руке имя своего бойфренда. Могла участвовать в каких-нибудь дурацких состязаниях вроде того, кто съест больше хлеба… Делала бумажные кораблики. Такие вещи она обожала… И в то же время ребенок находился внутри опытной, взрослой женщины, скользкой, как угорь, рано познавшей мужчин, привыкшей крутиться и выкручиваться, убегать от опасности, держаться подальше от представителей власти. Подобная двойственность представляет самую большую трудность. Иногда девушки вроде Катрине похожи на раненых зверьков. Они без зазрения совести хватают то, что им нужно, и убегают. И при этом их голова набита детскими мечтами о храбром принце, который прискачет за ними на белом коне и увезет в кругосветное путешествие. Катрине не стала исключением. Вы только подумайте, кем она могла бы стать, а она предпочла целыми днями просиживать за компьютером в бюро путешествий! Невероятно! Бюро путешествий!

Фрёлик с серьезным видом кивнул, наблюдая за тем, как Гунарстранна сосредоточенно снимает с нижней губы табачную крошку. На лужайке за спиной инспектора прыгала сорока. Фрёлику показалось, что энергичная птица напоминает священника, сутулого пастора в черной сутане с белым воротом, заложившего руки за спину. Чем-то они двое – сорока и инспектор – были очень похожи.

– Вы сказали, что она писала на руке имя своего бойфренда, – сказал Фрёлик. – Значит, у нее был бойфренд?

– Да. Странноватый выбор. Не сомневаюсь, вы знаете парней такого типа. Он похож на торговца автомобилями или футболиста. Любит загорать в солярии и смотреть фильмы про каратистов.

– Как его зовут?

– Уле. Фамилия Эйдесен.

– Что он за человек?

– Самый заурядный… ничего особенного… самый обычный молодой человек… – Аннабет пожала плечами.

– Но что их объединило? Почему они оказались вместе?

– Кажется, он тренер по теннису или что-то в этом роде. – Аннабет Ос презрительно улыбнулась. – Нет, я пошутила. Он инструктор по дайвингу… или преподаватель на курсах иностранного языка. Если честно, я не помню, чем именно он занимается, но помню, что чем-то таким… банальным.

– Какое у вас сложилось впечатление об Уле?

– Самый обычный парень, неглубокий… разумеется, по моему мнению… и потому скучный… и очень ревнивый.

Оба детектива пристально посмотрели на Аннабет.

– Хотя жестоким он мне не показался. Просто ревнивым. Не думаю, что он когда-нибудь применял к ней насилие, давил на нее…

– Обычный ревнивец-зануда?

– Да.

– И в чем проявлялась его ревность?

– Понятия не имею! И вообще, я почти не знаю его и потому не могу судить.

– Как по-вашему, что Катрине нашла в таком, как Уле?

– Статус.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказала. Он похож на модель из рекламы дезодоранта – ну, знаете, бритоголовый, модно одевается. Для Катрине он стал статусным символом; таким не стыдно похвастать перед другими женщинами. Превосходный кусок мяса.

– Кусок мяса?!

– Да… Он похож на многих молодых людей. Они годятся только на то, чтобы спариваться. Наверное, бойфренд Катрине хорош в постели.

– У нее большая татуировка вокруг пупка. В ней что-то символическое? – спросил Фрёлик.

– Понятия не имею, – ответила Аннабет и, подумав, продолжала: – По-моему, нет. Типичная безвкусная наколка… наши пациенты любят такие. Наверное, что-то эротическое, сексуальное.

– Вы не знаете, в прошлом она занималась проституцией?

– Они все этим промышляли.

Фрёлик удивленно поднял брови.

– Во всяком случае, большинство из них.

– И Катрине тоже?

– Д-да… и она тоже.

Гунарстранна кашлянул и спросил:

– Когда вы видели Катрине в последний раз?

– В субботу, – немного растерянно ответила Аннабет. – На приеме у нас дома. Ей стало нехорошо, и она ушла пораньше…

– Иными словами, вы принадлежите к числу тех людей, кто последними видел ее живой.

Аннабет и Гунарстранна несколько секунд смотрели друг на друга. Аннабет первая отвела взгляд.

– Да… мы пригласили в гости еще несколько человек.

– Вы сказали, ей стало нехорошо…

– Сначала она, кажется, потеряла сознание, а потом ее вырвало. Я очень расстроилась, потому что вначале решила, что она напилась. Представьте, как нехорошо, если пациенты реабилитационного центра напиваются в доме заведующей!

– Но она не пила?

– Нет, она весь вечер не притрагивалась к спиртному. И еда тут тоже ни при чем, потому что все гости ели одно и то же, но больше никого не стошнило.

– Значит, с ней случился припадок, – повторил Гунарстранна. – И она ушла пораньше… вместе со своим бойфрендом?

– Нет, кажется, она вызвала такси.

– Кажется? То есть вы не знаете?

– Откровенно говоря, нет. Я не знаю, как она вернулась домой.

– Домой она так и не вернулась.

Аннабет закрыла глаза.

– Гунарстранна, не усугубляйте мое положение. Я не знаю, кто ее увез. Знаю только, что кто-то о ней позаботился. Она ушла из нашего дома раньше остальных… Я решила, что она вызвала такси.

– Когда примерно она ушла?

– Наверное, около полуночи.

Гунарстранна кивнул.

– Фру Ос, – сказал он, – теперь я вынужден напомнить вам, что параметры нашей беседы несколько изменились.

– Что значит «параметры изменились»? Неужели вы думаете, что… Боже мой, объяснитесь!

– Мы ничего пока не думаем, – мягко ответил Гунарстранна. – Изменение заключается в том, что вы больше не обязаны хранить тайны, доверенные вам вашей пациенткой. Если же вы до сих пор считаете себя связанной нормами профессиональной этики, я, как представитель власти, могу освободить вас…

– В этом нет необходимости, – заверила его Аннабет. – Давайте будем справляться с трудностями по мере их поступления.

– Отлично, – кивнул Гунарстранна. – Сегодня провели вскрытие Катрине Браттеруд. – Кивком он указал на здание Института судебной медицины.

– Да, – сказала Аннабет.

– На нем присутствовали мы с Фрёликом.

– Да…

– Очень важно выяснить, что же именно с ней произошло, – продолжал инспектор. – Вы совершенно уверены, что ее стошнило?

– Я не стояла и не наблюдала за ней, если вы это имеете в виду.

– Какую еду подавали на вечеринке?

– А что?

– Я хотел бы сравнить ваш ответ с тем, что обнаружили у нее в желудке.

Аннабет передернуло.

– На закуску были мидии, – начала перечислять она. – Потом я накрыла шведский стол: салаты, холодное мясо, легкие закуски к вину и пиву – оливки, артишоки и прочее… сырная тарелка после горячего… красное вино… пиво… минеральная вода для всех желающих… кофе с коньяком.

Гунарстранна кивнул и продолжал:

– У нее под ногтями обнаружены частицы кожи, что, наряду с другими подробностями, наводит на мысль, что она защищалась.

– Хотите сказать – царапалась?

Инспектор кивнул.

– Бедная Катрине! – пробормотала Аннабет. Поскольку ее собеседники молчали, она вновь заговорила: – На всякий случай знайте: я не заметила в своем окружении человека с исцарапанным лицом.

– Как вы думаете, почему родители Катрине не объявили ее в розыск?

– Похоже, они по ней не очень скучают.

– Пожалуйста, объясните, что вы хотите этим сказать.

– Я хочу сказать, что фру Браттеруд живет как цыганка – либо в своей лачуге, больше похожей на сарай, либо у кого-то из многочисленных кавалеров. Она алкоголичка и вряд ли помнит, сколько Катрине лет. Пока Катрине была у нас, ее мать ни разу не пришла на день рождения дочери…

– А отец?

– Умер, когда ей было десять или одиннадцать лет. Кстати, родители у нее приемные; ее удочерили.

– Приемные родители? – удивился Фрёлик. – Почему алкоголичке позволили удочерить Катрине?

– Наверное, тогда ее мать еще не пила.

– И тем не менее…

– Фрёлик, все органы государственной власти совершают ошибки. Полиция не исключение… Мне известны случаи, когда невинные люди по двадцать лет проводили за решеткой из-за ваших ошибок!

Фрёлик хотел было возразить, но Аннабет не замолкала:

– К нам в центр привезли четырнадцатилетнюю девочку, которой звери полицейские выбили четыре зуба!

– Четырнадцатилетнюю? Не может быть!

– Тех, кто ее избивали, гораздо больше, чем ее возраст, волновало то, что она принимала участие в антирасистской демонстрации! Я хочу сказать, Фрёлик, что ошибки совершают все. Я полжизни посвятила исправлению чужих ошибок. Реабилитация наркозависимых – долгий процесс. Бывает, что доза героина, купленная на улице за тысячу крон, становится первым шагом на пути к самоубийству или началом многолетней борьбы. Такая борьба обходится обществу в десятки миллионов крон! Даже если Катрине станет очередной цифрой в очередном статистическом отчете, не спешите списывать ее со счетов… Лучше найдите того, кто убил ее!

– Где прошло ее детство? – перебил ее Гунарстранна.

– Я точно не знаю, но, кажется, в Крокстаделве или Мьёндале, Стенберге… где-то в тех краях, в одном из бесчисленных жилых комплексов между Драмменом и Конгсбергом.

– Кто биологические родители Катрине?

– Катрине знала, что ее родная мать умерла, когда она была совсем маленькой, вот и все. Я особо не расспрашивала ее.

– О чем вы с ней говорили?

– Довольно много – об ее отце. Его она по-настоящему любила, но он умер, когда ей было десять или одиннадцать лет. Возможно, оттуда все ее комплексы. Стремление найти замену отцу. Конечно, все это лишь предположения, домыслы.

– Нам нужно выяснить одну вещь, – медленно проговорил Гунарстранна. – Вы что-то говорили о насилии в детстве. К Катрине это тоже относится?

– Не знаю.

– Что значит – не знаете?

– Катрине во многом была совершенно непроницаема. У меня есть кое-какие подозрения, но наверняка я ничего сказать не могу.

– На чем основаны ваши подозрения?

– На мыслях, наблюдениях за ней… В судьбах, похожих на ее судьбу, как я и говорила, часто кроется нечто подобное. Ярко выраженные симптомы – проституция, побеги, наркозависимость – могут быть вызваны многими факторами. Попробуйте представить себе девочку с сильной привязанностью к отцу. Потом отец умирает, мать запивает, в доме постоянно меняются мужчины… Однако наверняка я ничего не знаю. Повторяю, во многом она была непроницаема.

– Кто-нибудь может нам помочь прояснить этот вопрос? С кем Катрине была особенно близка?

– С Уле, конечно. Они были вместе довольно долго, хотя их отношения можно назвать спорадическими.

– Спорадическими?

– Они не жили вместе; у каждого была своя квартира. Уле больше хотелось постоянных отношений, чем ей. Поймите, пожалуйста, вот что… Катрине не любила, когда кто-то подходил к ней слишком близко… Кроме того, Хеннинг, который проходит у нас альтернативную службу… Вы его видели у нас в приемной. Он тоже проводил с Катрине довольно много времени. Еще Сигри, представитель социальной службы, которая работает у нас… Сигри Хёугом. Катрине ей доверяла. Правда, сомневаюсь, чтобы Сигри знала больше того, что известно нам. Обычно мы не храним друг от друга секреты наших пациентов… у нас так не принято.

– Но разве не на этом основана профессиональная этика? – тут же возразил Гунарстранна. – Иными словами, пациенты «Винтерхагена» не могут рассчитывать на то, что сотрудники будут хранить их секреты?

Аннабет бросила на него ошеломленный взгляд.

– Вначале вы прикрывались необходимостью хранить личные тайны ваших пациентов… соблюдать нормы профессиональной этики, – напомнил инспектор.

– Гунарстранна, успех лечения зависит от открытости.

Инспектор молча смотрел на нее. Он ждал продолжения.

– Более того, открытость легла в основу нашей идеологической платформы. Полная открытость, – негромко объяснила Аннабет.

– Давайте поговорим о ее знакомых мужчинах, – предложил Гунарстранна. – Они добивались ее расположения? У приятеля Катрине были соперники?

– Откровенно говоря, понятия не имею, – ответила Аннабет. – И вообще, не нужно особенно полагаться на мои слова. Возможно, мне только показалось, что Уле ревновал ее. О таких вещах мне известно очень мало.

Гунарстранна нетерпеливо переминался с ноги на ногу и смотрел на машину. Правильно истолковав его жесты, Аннабет сказала:

– Вам не обязательно подвозить меня. Хочу подышать воздухом; к тому же сейчас не поздно. Пройдусь пешком.

– До того как мы расстанемся, пожалуйста, назовите всех, кто в субботу был у вас в гостях.

Аннабет Ос задумалась.

– Вам в самом деле нужно?

– К сожалению, да, фру Ос.

Она глубоко вздохнула и посмотрела Франку Фрёлику в глаза.

– Тогда начали… Записывайте!

Они смотрели ей вслед. Аннабет Ос могла бы служить иллюстрацией к книге норвежских народных сказок. Длинная юбка, туфли без каблука и квадратный рюкзачок на спине. «Старуха с посохом»… Только посоха у Аннабет не было.

– Знаешь, почему все училки ходят с такими рюкзаками? – задумчиво спросил Фрёлик.

– Там книжки, – предположил Гунарстранна.

Фрёлик покачал головой.

– Нет. Такой рюкзак влезает в кухонную раковину, – ответил детектив.

– В раковину? – удивился Гунарстранна.

– Да. И тогда очень удобно встать в нужную позу, если мужу вдруг захочется на кухне. – Фрёлик расхохотался собственной шутке.

Гунарстранна посмотрел на него с отвращением.

– Рюкзак, – пустился в объяснения Фрёлик, – кладется в раковину, и можно…

– Я понял, – перебил его Гунарстранна. – По-моему, тебе вредно ходить холостяком. – Он встал. – Проверь лучше бюро путешествий. И допроси гостей из списка.

– А ты чем займешься?

Гунарстранна посмотрел на часы:

– Поеду домой переодеваться. Сегодня я иду в театр.

– Ты?! – недоверчиво выпалил Фрёлик. – В театр?

Гунарстранна сделал вид, что ничего не заметил. Он еще раз перечитал записи Фрёлика.

– По пути заеду к Сигри Хёугом… Ну, пока!

Глава 7

Дела домашние

Наверное, она была славной девушкой, думал Франк, гадая о том, что значила татуировка вокруг ее пупка. Рисунок не обязательно имел какой-то особый смысл. В наши дни даже девочки-подростки делают тату на плечах, ягодицах, на груди. Тату можно увидеть где угодно. И все-таки ее татуировка, возможно, означает, что он никогда не поймет ее до конца. У него есть друзья-мужчины, которые делали себе татуировки; у Рагнара Травоса исколота вся верхняя половина туловища. Однако поскольку ни одной женщины с татуировкой он не знал, то решил, что ему трудно понять девушку, решившую сделать себе наколку.

Франк Фрёлик вовремя заметил свободное место и припарковал служебную машину в нескольких метрах от дорожки, ведущей к жилому комплексу в Хаврcвее. Стоя в кабине лифта, которая медленно поднималась на третий этаж, он продолжал размышлять о татуировках. Рагнар Травос считал, что татуировки – это красиво. Фрёлику казалось, что он никогда не сможет видеть в тату просто красивые картинки. Татуировка становится неотъемлемой частью человеческого тела… Поэтому и тело становится частью татуировки. Любой вид нательного искусства, который нельзя удалить, становится частью того или иного человека. Или, наоборот, человек становится частью своей татуировки. Поэтому рисунок очень важен… Хорошо, что Катрине Браттеруд не попросила сделать себе банальную татуировку вроде кошки… Низ ее живота украшал таинственный цветок с множеством лепестков. Независимо от того, что рассказывали о ней Аннабет Ос и другие, Катрине останется женщиной с украшенным низом живота – покойницей с рисунком на животе; татуировка будет выделяться и станет неотъемлемой частью Катрине всякий раз, как он будет думать о ней как о живой женщине. «Вот что самое трудное, – подумал Фрёлик. – Я считаю татуировку Катрине одной из важнейших ее черт, и потому мне трудно судить о ней».

Он открыл дверцу лифта и вышел на площадку. Цветок – не просто цветок, а какой-то символ. Выполнен очень искусно; два узких, длинных лепестка спускаются от пупка к паху. Странно, что в голове вертятся мысли о татуировке, а не о других вещах: например, о ее детстве, о наркомании…

Увидев, что дверь в его квартиру приоткрыта, Франк приуныл. Он понял, что его ждет. К тому же изнутри доносилось жужжание пылесоса. Сегодня ему меньше всего хотелось его слышать. День выдался трудный; он напряженно работал и мало ел. Несколько секунд он постоял перед дверью, размышляя. Может, повернуть назад? Поехать в центр, выпить пива и переждать… Через пару часов она уйдет. Нет. Уезжать нельзя, ведь ему в любой миг может позвонить Гунарстранна, чтобы расспросить, что ему удалось выяснить… Он распахнул дверь и перешагнул через желтый пылесос, загородивший проход.

Увидев его, она громко поздоровалась, не выключая пылесоса, и крикнула:

– Еда на кухне, на столе!

У матери Франка было двое детей, за которыми она продолжала присматривать. Сестра Франка только радовалась материнской заботе – мама облегчала ей жизнь. Если у тебя двое маленьких детей и муж, который работает посменно, помощь тебе никогда не помешает. Франк относился к маминым заботам по-другому. Его раздражали ее упреки по поводу свинарника, который он развел в своей квартире, и стремление прибраться. Кроме того, она осуждала многочисленные пивные бутылки в холодильнике.

Он скинул туфли и вошел в гостиную, сделав вид, что не услышал ее замечания, что шнурки нужно аккуратно развязывать. Телевизор работал без звука. Флойд, английский телеповар, нарезал имбирь соломкой и бросил в кастрюлю, а затем взял бутылку с вином.

Фрёлик вяло плюхнулся на диван, а ноги положил на стол, который, собственно говоря, и столом-то не был. Старый корабельный сундук из неструганых досок служил подставкой под ноги, столом и полкой для мелочей, которые удобно держать под рукой, например пульт дистанционного управления и мобильный телефон.

Он посмотрел на экран. Флойд отхлебнул красного вина, склонился над кастрюлей, понюхал содержимое… Франк взял пульт и выключил телевизор.

«А может быть, – думал он, – я видел Катрине в городе. Может быть, даже повернулся ей вслед… залюбовался ею… или украдкой посматривал на нее в трамвае, заметил ее профиль, когда она сидела, уткнувшись носом в журнал или газету…»

Ход его мыслей нарушил глухой удар: дверь широко распахнулась. Пятясь, вошла мама, волоча за собой пылесос. Так уж она устроена. Ее невозможно остановить, как бормашину в детской книжке про «зубных троллей» Кариуса и Бактуса.

– Полегче! – проворчал он в приступе раздражения.

Но мама, как всегда, не обратила на его слова никакого внимания и продолжала сосредоточенно пылесосить. Щетка поползла под телевизор…

– Осторожнее! – закричал он.

– А? Что? – Мама водила щеткой между проводами от DVD-проигрывателя и телевизора.

– Ничего не трогай! – закричал он, вскакивая и выключая желтый пылесос. Мотор жалобно взвизгнул и заглох.

Мама выпрямилась и подбоченилась. Ее воинственная поза пресекала любое сопротивление в зародыше.

– В том месте я наведу порядок сам, – ласково заговорил Франк. – У меня там мушки не в коробке! – Он показал на оперенные искусственные мушки для ловли форели в углу стола. – Твой пылесос может их засосать!

Мама смерила его суровым взглядом.

– Я сижу и пытаюсь думать, – продолжал он еще более кротко.

– Думай где-нибудь в другом месте! – Мама еще больше выпятила живот. – Раз уж я приехала, то помогу тебе. А ты пока иди на кухню, съешь чего-нибудь.

Он понял, что проиграл; ссутулившись, вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и присел к окну, глядя на шоссе Е6. Мимо дома ползла вереница машин.

Труп. Мертвая женщина… На ней ничего – ни одежды, ни украшений, ни личных вещей. Только приметная татуировка вокруг пупка. Потом, конечно, они узнали о ней побольше – после того как патологоанатом аккуратно вскрыл ее.

И дело вовсе не в том, что она лежала на столе в прозекторской. Надо понять что-то другое. Невозможно узнать, о чем она думала в последние секунды своей жизни, когда убийца затянул петлю у нее на шее. Да, о чем она думала перед тем, как ее окружил мрак? А потом… Франка передернуло, когда он вспомнил, что ее труп выбросили – буквально выкинули, как сломанную игрушку, как мусор, как пустую оболочку. Самым ужасным, самым отвратительным было даже не само убийство и все, что ему предшествовало, а то, что убийца выбросил труп в канаву…

«Наверное, старею, – подумал Фрёлик. – Сегодня всю ночь буду думать о ней…» Он задумчиво жевал бутерброд с салями и толстым слоем креветочного салата. Потом открыл холодильник, достал красный пакет с молоком, проверил, не истек ли срок годности, и стал жадно пить.

Наконец в гостиной стало тихо. Мать выключила пылесос и убрала его в шкаф в прихожей.

– Ничего удивительного, что ты не женат! – крикнула она. – Стоит только взглянуть на твою квартиру!

Он поспешно взял две чашки и разлил кофе, сваренный мамой в кофеварке. Попутно заметил чисто вымытое окно и сразу пожалел о своей агрессивности.

– Спасибо, – прошептал он, стыдясь самого себя, когда мама села за стол. – Потом я отвезу тебя домой.

– На твоем мотоцикле больше ни за что не поеду! – отрезала мать и встала, чтобы найти сахар.

Франк улыбнулся, вспомнив, как она сидела в коляске и мчалась с ним по Рингвею. Она обеими руками придерживала шляпку и напоминала горошину в стручке.

– У меня машина, – сказал он.

Она покачала головой:

– Тогда тем более лучше на метро! – Сахар она употребляла вприкуску. – Чтобы никто из соседей потом не сплетничал: мол, меня уже возят домой в полицейской машине!

Франк отрезал себе еще хлеба.

– С виду машина самая обычная, – продолжил он. – Без опознавательных знаков.

– Ну да! – равнодушно ответила мать. – Как поживает Малыш Наполеон?

– Как всегда.

– Надеюсь, скоро кто-нибудь утрет ему нос!

– Он хороший полицейский.

– Твой отец называл таких, как он, «к каждой бочке затычка».

– Ты говоришь так потому, что не знаешь его!

– И слава богу!

Франк вздохнул:

– Он вдовец. Ему часто бывает нечем заняться. Вот в чем его трудность. В каком-то смысле он женат на своей работе.

– Ты тоже, – заметила мать.

– Наша работа очень цепляет, как рыбу на крючок… И никуда не денешься.

– Как так?

– Взять, например, последнее убийство. Я не могу не думать о нем. Думаю постоянно. И хочу только одного: поскорее его раскрыть!

– Значит, во всем виновата работа? А может быть, ты только прикрываешься ею, чтобы не решать другие важные дела?

Ну вот, опять начинается. Франк в отчаянии покачал головой. Но ответить не успел, потому что зазвонил телефон.

– Помянешь черта… – буркнула мать Франка. – Вот и он, Малыш Наполеон, звонит своему пехотинцу!

– Ты один? – спросил Гунарстранна.

– Как макрель в проливе Дрёбак, – ответил Франк, выходя с радиотелефоном в гостиную.

– Скажи, когда будешь один.

– Сейчас. – Франк снова плюхнулся на диван. – А я думал, ты в театре.

– Ян иду в театр. Скоро. Завтра съезди в реабилитационный центр. Поговори с тем типом с козлиной бородкой. Спроси, не было ли у него чего с девушкой. Вообще расспроси всех, кто хорошо знал ее… Да заткнись ты!

– Я молчу, – удивился Франк.

– Я не тебе. У меня под окном треплется какая-то дура… Ну вот… Теперь она до чертиков разозлилась. Все, считай, день прожит не зря.

– Пока, – сказал Франк, глядя на трубку.

Глава 8

Дом в пригороде

Женщине, открывшей дверь, было лет сорок восемь – пятьдесят; судя по всему, в молодости она была настоящей красавицей. Стройная, среднего роста. Ей очень шел серый костюм с юбкой почти до колен. Она смотрела на Гунарстранну выжидательно, с легким интересом, как медсестра на больного.

– Можно войти? – сразу спросил он.

– Конечно, дорогой мой. Прошу, простите меня. – Она широко улыбнулась и стала еще симпатичнее. Волосы у нее были совершенно седые, как серебро; Гунарстранна заподозрил, что она их красит. Наверное, когда-то она была блондинкой. – Аннабет все нам рассказала. Мы, конечно, в ужасе… Но я не ожидала, что ко мне так быстро нагрянут из полиции.

Все ее движения были плавными, изящными, бесшумными. Она провела незваного гостя в гостиную, предложила сесть.

– Я сейчас!

Из спрятанных динамиков лились звуки музыки. Классика… «Волшебная флейта» Моцарта, одно из немногих произведений, которые Гунарстранна хорошо знал. Он невольно расчувствовался. Слушая дуэт «До свидания, до свидания…», он вспоминал Эдель.

Инспектор огляделся по сторонам. Коробка от диска лежала на кофейном столике рядом с сегодняшней газетой. В комнате вообще было много столов: маленькие, антикварные, очень изящные столики красного дерева, по одному в каждом углу, по одному у каждой стены. И почти на всех лампы с абажурами из разноцветной мозаики… Тиффани?

Гунарстранна прошелся по овальному ковру, закрывавшему дубовый паркет в середине комнаты. Ковер с восточным узором приглушал шаги. Он стоял на коврике, покачиваясь на пятках, и слушал арию Памины из «Волшебной флейты». Сигри Хёугом звенела чашками на кухне. Краем уха он слышал шум льющейся воды. Очень уютный дом. Правда, в гостиной нет ни книг, ни телевизора, только дорогая мебель, столики, лампы. На стенах картины. Заметив на подоконнике цветочный горшок, Гунарстранна направился к окну. Деревце бонсай… похоже, оно болеет. Он поднял горшок, внимательно осмотрел деревце и понял, что оно умирает. Гунарстранна задумался и посмотрел в окно. Оно выходило на юг. Сразу за живой изгородью проходили две трамвайные линии. Но дальше открывался прекрасный вид на внутреннюю часть Ослофьорда, острова, Буннефьорд и Несодден. Синий лайнер судоходной компании «Колор Лайн» огибал мыс и направлялся в сторону пролива Дрёбак и в Скагеррак.

– Сахару, молока? – послышался голос у него за спиной.

Обернувшись, он понял, почему не слышал шагов хозяйки: она была босиком.

– Я пью черный, спасибо. – Он поставил деревце на место, сел в изящное кресло за низким овальным столиком с винно-красной столешницей.

Сигри Хёугом села на диван наискосок от него. Через какое-то время она взяла со стола пульт и выключила звук на середине арии Памины. Хозяйка и гость переглянулись.

– Гунарстранна, – произнесла Сигри, словно пробуя его фамилию на вкус. – Необычная фамилия! – Она прищурилась; на ее губах заиграла дерзкая улыбка. – Вам она нравится?

Инспектор, который внимательно осматривал изящную фарфоровую чашечку, удивился. Сигри задала ему очень личный вопрос без всякого смущения. Он провел пальцем по позолоченной каемке блюдца, посмотрел ей прямо в глаза и с улыбкой ответил:

– С чего вдруг? Кажется, собственные фамилии никому не нравятся… разве не так?

– По-моему, вы правы. – Она склонила голову набок, видимо удовлетворенная таким ответом.

– Да. – Гунарстранна попробовал кофе, едва заметно кивнул и одобрительно поджал губы, давая понять, что кофе хорош. – Так повелось, чтобы фамилии меняли женщины; мужчинам приходится мириться с фамилией, полученной при рождении, и передавать ее по наследству.

Какое-то время она рассеянно смотрела перед собой, очевидно собираясь с мыслями.

– Но, если вам не нравится ваша фамилия, ее, наверное, нетрудно сменить. В наши дни возможно все.

Гунарстранна откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.

– Я пришел к вам не для того, чтобы говорить обо мне. Но раз уж вы завели такой разговор… В детстве мне очень не нравилась моя фамилия. И я долго думал, что у других тоже так – то есть что свои фамилии не нравятся никому. Потом все стало наоборот. Став взрослым, я понял, что мне не нравятся люди, которые берут псевдонимы. – Он помолчал. Затем обвел комнату рукой, как бы подтверждая и прекрасный вид, и изящную обстановку, и непринужденность хозяйки. Затем продолжал: – И почему же вы решили пойти…

– В центр по реабилитации наркозависимых? Ничего не может быть естественнее, – ответила Сигри. – Я – типичная представительница жителей Западного Осло. Мне надоело быть домохозяйкой, ходить за покупками, проводить выходные на южном побережье. У нас принято выходить на работу после того, как дети начинают ценить друзей больше, чем родительский дом.

– Когда это происходит?

– Когда у детей начинается переходный возраст… точнее, как в нашем случае, у одного ребенка. Мы учились одновременно: Юаким заканчивал школу, а я поступила в университет в Бергене по специальности «социальная работа». С Аннабет я работаю уже три года.

– Юаким – ваш сын?

Она кивнула.

– Чем он занимается сейчас?

– Он в США, изучает экономику в Йеле.

– Неплохо.

– Хотите сказать – все очень верно и правильно для семейства Хёугом из Грефсена.

– Значит, вам не очень нравится специальность, выбранная вашим сыном?

– По-моему, по сравнению со спасением наркозависимых капитализм и финансовая политика Запада несколько отходят на второй план.

– Любопытно!

– Почему? – Она подсунула под себя ноги.

– Потому что вы, по всем приметам представительница среднего класса, предпочитаете спасать наркозависимых и не одобряете… – Он задумался, подыскивая нужные слова.

– Официальную политику по отношению к наркотикам, – закончила за него Сигри, задумчиво и сосредоточенно глядя перед собой.

– Как складываются ваши отношения с пациентами?

– А знаете, очень неплохо. По-моему, я нашла свое призвание.

– Вам нравится ваша работа?

– Да, и пациентам тоже нравится, что я делаю.

– А Катрине?

Сигри кивнула:

– Катрине была молодая и глупая. Извините, что я так говорю. Я очень ее любила. Молодая, красивая, модная… Как говорится, у нее вся жизнь была впереди. И в то же время она мне завидовала.

Гунарстранна улыбнулся в знак того, что понял.

– Она завидовала тому, как я живу… какой у меня дом, какая машина… сколько у нас денег. Пожалуйста, не поймите меня превратно. Такая зависть – чувство здоровое. Однако молодым девушкам вроде Катрине нужны ясные, четкие образцы. Катрине еще не созрела как личность; представления о самой себе у нее были довольно туманными. Ей трудно было смириться с тем, что жизнь часто бывает несправедливой и жестокой. Именно поэтому такие, как она, столкнувшись с действительностью, с бедами, с несправедливостью, ищут спасения в наркотиках. Им кажется, что они смогут вовремя остановиться. Как вам известно, подобные заблуждения очень распространены в их среде… Даже в самом тупом телесериале вы не встретите столько пустых, бессодержательных разговоров и столько бессмысленных фраз, как в беседе двух наркоманов.

Гунарстранна отпил еще кофе.

– Извините. – Сигри вдруг поникла. – Никак не могу привыкнуть к тому, что Катрине уже нет! Конечно, я знаю, что она умерла, и все же странно…

– Если бы она умерла по-другому, – ответил Гунарстранна, – допустим от передозировки, то есть ее смерть стала бы обычным делом… наверное, мы бы сейчас с вами не говорили о ней.

Сигри Хёугом закрыла глаза и глубоко вздохнула. Повисла пауза. Гунарстранна устроился в кресле поудобнее, прищурился и стал наблюдать за ней. Сигри подвинулась ближе к краю дивана, кашлянула и сказала:

– Конечно, мне и раньше приходилось сталкиваться со смертью. Иногда наши пациенты умирают… Мы чуть ли не ежедневно говорим о смерти от передозировки… обычная тема, да-да. Но еще никогда наших пациентов не убивали… точнее, они убивали себя сами. – Сигри опустила глаза.

Гунарстранна кивнул:

– Что вы подумали, когда фру Ос пригласила Катрине в субботу к себе домой?

– Я была против, так как считала, что приглашать ее на подобные сборища преждевременно.

– Что значит «преждевременно»?

– Наши пациенты довольно скоро понимают: для того чтобы выжить, им придется во многом сурово себя ограничивать. Нельзя принимать никакие стимулирующие вещества, в том числе спиртные напитки. Им приходится порвать с бывшими приятелями, изменить круг общения. Понимаете? Но реальный мир устроен несколько сложнее, чем наши представления о нем. Мир состоит из взаимно пересекающихся, перекрывающих друг друга коллег. Приходится постоянно идти на компромисс… Повсюду территориальные войны и двойные стандарты. Да, сотрудники нашего центра время от времени устраивают вечеринки и приглашают друг друга. Как везде. Да, я была против того, чтобы Аннабет приглашала к себе Катрине. Нашим пациентам становится не по себе, когда они понимают, что врачи и психологи тоже люди… День за днем они вытаскивают пациентов из болота наркозависимости, но иногда им тоже хочется расслабиться, и тогда они пьют… Конечно, большинство не переходит границ… Хотя и не все. Некоторые напиваются до бесчувствия. Разница между зависимым и так называемым нормальным человеком заключается в том, что последний как-то приспосабливается к требованиям повседневной жизни. На работу так называемые нормальные люди выходят трезвыми, пьют пиво на солнышке – и на том останавливаются. Лично мне приемы, которые устраивает Аннабет, представляются отвратительным ритуалом. Да, я не оговорилась. То, что происходит на приемах у Аннабет, кажется мне отвратительным, и я против такого «неформального» общения. Когда же на подобные сборища приглашают пациентов, как в тот раз Катрине, все становится еще хуже. Прием оборачивается своего рода конфирмацией. Пациент должен доказать, что способен справиться с той жизнью, в которую ему предстоит вернуться.

– Своего рода приемный экзамен в нормальный мир?

– Я бы выбрала другие слова, но вы меня поняли.

– Вы встревожились, когда ей стало нехорошо?

Сигри Хёугом долго молчала. Тяжело вздыхала, смотрела в окно и медленно почесывала ногу. Было тихо; тиканье настенных часов напоминало шум дождя. Гунарстранна посмотрел на них: старомодные, кустарной работы, с циферблатом из матового фарфора, покрытого пятнами. Римские цифры были нарисованы очень аккуратно, с той же аккуратностью изготовили стрелки. Сверху деревянный корпус украшал резной орел. Маятник покачивался из стороны в сторону между двумя гирьками, похожими на еловые шишки.

– Если бы она не умерла… конечно, ее состояние вызвало бы у меня тревогу, – произнесла наконец Сигри, тряхнув своими серебристыми волосами.

– А тогда, у Аннабет?

– Я пробовала поговорить с ней, но мне показалось, что ей стало легче. Наверное, съела что-нибудь, что не могла переварить, а потом все прошло…

– Значит, тем вечером ее состояние не вызвало у вас тревоги?

– Раз уж вы спросили… сейчас я жалею, что не отнеслась к происходящему серьезнее. По-моему, нам всем нужно было отнестись к ней повнимательнее.

– Такое уже случалось раньше? То есть… чтобы пациенту вашего центра стало так плохо?

На губах Сигри заиграла красноречивая улыбка.

– В ту субботу я впервые была в гостях у Аннабет и для меня было внове видеть стольких сотрудников центра… в неофициальной обстановке. Подобные приемы устраиваются нечасто.

– По какому поводу собрались в субботу?

– Официально в честь начала лета… Наверное, Катрине пригласили, потому что скоро ей предстояло нас покинуть и вернуться в большой мир. Ее лечение подходило к концу.

– Много ли у вас пациентов, которых можно считать излеченными?

– Показатели не слишком высокие… нет.

Гунарстранна посмотрел в пол.

– Так везде? – спросил он.

– В некоторых клиниках и центрах добиваются лучших результатов… Цифры выше ненамного, и все же… Вот Катрине добилась выдающихся успехов. Но не думайте, что нам можно почивать на лаврах. Многие считают, что наши провалы напрямую связаны с нашими законами. Пациенты попадают к нам принудительно; их направляют органы опеки. Но удерживать их у себя насильно мы не имеем права. Они часто убегают. То же самое происходит и со многими так называемыми нормальными людьми: они идут по пути наименьшего сопротивления.

– Как вы думаете, почему в тот вечер Катрине тошнило? По-вашему, она что-то не то съела?

– Понятия не имею. – Сигри снова задумалась. Она полулежала на диване, подогнув под себя ноги, одну руку положила на лодыжку, а на другую облокотилась. – Помню, Катрине и Аннабет о чем-то разговаривали; я подошла к ним. С ними еще стоял приятель Катрине… Он подхватил ее, когда она упала.

– Катрине потеряла сознание?

– Не знаю.

Гунарстранна терпеливо ждал.

– Да, возможно, она потеряла сознание, – произнесла Сигри Хёугом.

– А вы что?

– Пошла за ними, за Катрине и ее бойфрендом, в ванную. Через какое-то время он открыл дверь. Она оставалась внутри. Он сказал, что ей уже лучше и она скоро выйдет. Я немного подождала и через несколько минут постучала к ней. Она в ответ крикнула, чтобы я не беспокоилась. Потом она все-таки открыла. Я вошла; она сидела на крышке унитаза. Помню, я ее умыла. Выглядела она почти как всегда, только ее трясло. Сначала она попросила меня вызвать такси, а потом передумала… то есть она снова попросила меня не беспокоиться. Кажется, она собралась сама позвонить в службу такси или кому-нибудь из знакомых, чтобы ее отвезли домой.

– Вы говорили ей что-нибудь еще?

– Нет. Чуть позже я спросила у Аннабет, где Катрине, и Аннабет ответила, что она, наверное, уехала домой, потому что ей стало плохо.

– И что вы подумали?

– Мне стало не по себе. Она очень расстроилась из-за одного инцидента, который произошел раньше в тот же день, и…

– Что за инцидент? – перебил ее Гунарстранна.

– Кажется, в бюро путешествий, где она работала, ворвался один ее старый знакомый.

– Кто?

– Имени я не знаю. Но за пару часов до того, как мы встретились у Аннабет, она мне позвонила… Наверное, было часов пять, то есть она уже пришла с работы… По ее словам, у нее кое-что случилось. – Сигри нахмурилась. – Говорила она как-то бессвязно, кажется, упоминала о каком-то знакомом из ее наркоманского прошлого. Вот почему ей понадобилось срочно со мной поговорить. Она настаивала на личной встрече.

– Почему?

– Потому что… – Сигри задумалась, подыскивая нужные слова. Гунарстранна молча наблюдал за ней. – Потому что мы с ней часто вели… доверительные разговоры. Мы с ней неплохо ладили.

– О чем она хотела поговорить в тот раз?

Подумав, Сигри Хёугом ответила:

– Я спросила, нельзя ли все обсудить по телефону, и она ответила, что нет. Помню, я еще посмотрела, сколько времени. – Сигри показала на громко тикавшие настенные часы. – Начало шестого, а в половине седьмого мы должны были быть у Аннабет. Я прикинула, сколько времени мне понадобится на душ и все остальное. Я… ну, в общем, пыталась все успеть, скажем так, и спросила, не могу ли я заскочить к ней до приема, но Катрине ответила: нет.

– Чем она объяснила свое нежелание вас принять?

Сигри пожала плечами:

– Кажется, сказала, что ничего страшного, поговорим потом. Мне это не очень понравилось, потому что я знала, что она очень обидчива, тяжело воспринимает отказ. Поэтому я спросила: «Ты уверена?» И еще раз предложила за ней заехать. Но она спросила, найдется ли у меня время завтра, то есть в воскресенье, на следующий день после званого ужина. Я ответила, что да, но… встреча так и не состоялась.

– Вы не помните, как именно она рассказывала о случившемся? Меня интересуют точные слова.

Сигри задумалась. Гунарстранна отпил кофе и снова одобрительно кивнул.

Сигри закрыла глаза.

– Она сказала: «Ко мне пришли…» Нет, не так: «Кое-что случилось на работе… Явился один человек из моего прошлого. Мне нужно поговорить с тобой, иначе я сломаюсь». Что-то в этом роде – точных слов я не помню.

– «Иначе я сломаюсь»?

Сигри кивнула.

– Как вы истолковали ее слова?

– Да никак. Просто такой оборот речи, вроде «Кажется, я сейчас упаду в обморок» или «Ой, я сейчас умру», как говорят некоторые.

– И что вы ей ответили?

– Спросила: «Кто же это, милая?» или «Милая, кто же к тебе приходил?»

– Вы с ней были настолько близки? Вы называли ее «милой»?

– Ну да.

– Вы так же обращаетесь к другим пациентам?

– У меня со всеми складываются неплохие отношения…

– И вы ко всем обращаетесь одинаково?

– Нет. Наверное, можно сказать, что у нас с Катрине… отношения были особыми.

– Почему?

Сигри не спешила с ответом. В конце концов она сказала:

– Потому что у нас с ней… – Она еще немного подумала. – Наверное, Катрине чем-то отличалась от других… Да, по-моему, она была не такая, как все. Катрине была особенная.

Гунарстранне показалось, что Сигри пытается что-то объяснить себе самой. Она смотрела в одну точку, словно забыв о его присутствии.

– Было в ней что-то такое… – Она еще помолчала и добавила: – Хотя… не знаю. В такие минуты, как сейчас, кажется… возможно, нас с ней просто потянуло друг к другу. Но самое главное, она очень долго доверяла мне свои секреты.

– Доверяла?

– Да. Возможно, с медицинской точки зрения это было не очень полезно, но она предпочитала меня многим другим.

– И все же она так и не сказала, кто приходил к ней на работу и что там произошло?

– Нет. Мы договорились встретиться на следующий день.

– Вы пробовали связаться с ней в воскресенье?

– Днем я звонила ей, но она не взяла трубку.

– Что вы подумали?

– Подумала, что она забыла о нашем уговоре или перезвонит мне сама позже. В конце концов, мы ведь так и не назначили время встречи.

– Что за человек ее бойфренд? – спросил Гунарстранна после паузы, прочистив горло.

– А, ерунда. Пустышка!

– Пустышка?

– Да, мне так кажется. Снаружи еще куда ни шло, а внутри, – она постучала себя пальцем по голове, – пусто! Он ее очень ревновал… что говорит о его инфантилизме.

– Он склонен к насилию?

– Н-нет… я так не думаю.

– Как по-вашему, он бил ее?

– Нет. – Сигри покачала головой. – Нет, иначе она бы со мной поделилась.

– Как проявлялась его ревность?

– По-моему, он боялся, что она изменяет ему с другими мужчинами.

– А она ему изменяла?

– Понятия не имею.

– Значит, она не всем с вами делилась?

– Скажем, такого рода тайны меня не интересовали.

– На званом ужине к ней кто-нибудь приставал?

– Что значит «приставал»?

Гунарстранна посмотрел ей прямо в глаза:

– По-моему, вы прекрасно поняли, что я имею в виду. Кто-нибудь из гостей проявлял к ней… повышенное внимание, отпускал двусмысленные шуточки и так далее?

– Сомневаюсь.

– Почему?

Сигри задумчиво смотрела в одну точку.

– Если бы так было, тот, кто проявлял к ней интерес… потом ушел и позже вернулся, и вел себя так, чтобы не вызывать подозрений…

– Да, все возможно.

– Нет… – Она покачала головой. – Не может быть!

– И все-таки?

– Почему вы настаиваете?

– Вы хорошо ее знали, – ответил Гунарстранна, – она делилась с вами своими секретами… Может быть, кто-то из тех, кто присутствовал на званом ужине, в самом деле относился к ней… несколько своеобразно. Насколько допустимо подобное поведение – вопрос другой. Вы можете сказать, положа руку на сердце, что все гости в тот вечер неотлучно оставались в доме?

– Нет.

– Почему?

– После того как мы встали из-за стола, несколько человек решили поехать в город. Одни гости были наверху, другие внизу, третьи гуляли в саду. Кто знает?

– Вы помните, кто именно поехал в город?

– Несколько человек отправились в «Смугет»… Инициатором был некто Гогген. Знаю, что он занимается эргономикой и его настоящее имя Георг Бек. С ним поехал Бьёрн Герхардсен…

– Хозяин, муж Аннабет?

– Да, он совсем как мальчишка-подросток! Остальных тоже уговаривал поехать и развлечься. Согласились несколько гостей помоложе. Не помню, сколько их было всего. Гогген и Бьёрн Герхардсен точно уехали, а с ними кто-то еще… Кажется, Уле Эйдесен, бойфренд Катрине.

– Почему вам так кажется?

– Я нигде не видела ни его, ни Катрине. Либо он ушел с Катрине, либо поехал с Гоггеном и остальными в развлекательный центр.

– А вы?

– Я? Я ходила туда-сюда… – Она нерешительно улыбнулась. – Думаете, я…

– Мы ничего не думаем, но, возможно, нам понадобится прослушать записи ваших бесед с Катрине.

– Зачем?

– Во время ваших бесед она могла упомянуть нечто, имеющее отношение к делу. Поэтому прошу вас, если вы что-нибудь вспомните, позвонить нам. – Он встал.

– Конечно, – заверила его Сигри, тоже вставая.

– Как вы узнали о ее смерти? – спросил Гунарстранна.

– На сегодняшнем утреннем совещании я первая упомянула о том, что Катрине не объявлялась с субботы… Кто-то вчера смотрел новости и запомнил, что в Мастемюре нашли мертвую женщину. Не знаю почему, но мы все вдруг испугались. А если это Катрине? Хеннингу, парню, который проходит у нас альтернативную службу, поручили позвонить ей на работу и все выяснить. – Сигри осторожно улыбнулась. – Не знаю, связались с вами до того или после, – добавила она.

– Значит, вы понятия не имеете, почему ее стошнило на званом ужине и куда она делась после того, как ушла оттуда?

– Ни малейшего.

– Как вы попали домой?

– За мной заехал муж.

– Когда?

– Поздно, очень поздно… Уже начало светать.

– У вас заботливый муж.

– Он всегда заезжает за мной. Когда мы были моложе, его самопожертвование меня слегка утомляло… Теперь же мне кажется, что это прекрасно.

– Но почему вы так задержались в гостях?

– Мы продолжали праздновать. В основном беседовали с Аннабет. Нечто среднее между заседанием швейного кружка рукоделия и производственным совещанием. Последние гости, по-моему, ушли в половине пятого утра. Потом я помогала Аннабет прибираться. Перед тем как я уехала, из города вернулся Бьёрн.

– Когда это было?

– Повторяю, уже начало светать, так что, наверное, около четырех утра.

– По-вашему, прием удался?

– По-моему, да.

– В тот вечер Катрине с кем-нибудь уединялась? Разговаривала с кем-нибудь особенно долго?

– Мне трудно сказать. Она ведь ушла раньше других, а я во время ужина сидела далеко от нее. В какой-то момент я заметила, что они с Уле пьют кофе. Вот и все, что я заметила – до тех пор, пока ее не стошнило.

Гунарстранна подошел к двери.

– Рада была познакомиться с вами, – сказала ему в спину Сигри Хёугом.

Инспектор уголовного розыска с задумчивым видом обернулся с порога.

– Что? – спросила Сигри.

– Вам известно что-нибудь о ее прошлом… о детстве?

Сигри покачала головой:

– Однажды мы с ней побывали у нее дома.

Гунарстранна молчал.

– Мне стало очень грустно.

– Почему?

– Ее мать живет в настоящей развалюхе. Кажется, у нее имелся какой-то спутник жизни, но, когда мы приехали, она была одна. У Катрине был день рождения, о котором ее мать забыла… Представляете, она не видела Катрине целых два года и попыталась угостить нас спагетти из консервной банки на одноразовых тарелках!

Гунарстранна поморщился.

– Катрине не выдержала, – продолжала Сигри. – Она выбежала оттуда; по-моему, тогда они с матерью виделись в последний раз.

Глава 9

Званый ужин

Инспектор уголовного розыска Гунарстранна сидел у себя в кабинете. На его шатком столе рядом с компьютером стояла электрическая пишущая машинка. Кроме компьютера и машинки, на столе умещались кружка с шариковыми ручками, кипа журналов и газет, дырокол, пустая выцветшая красная пепельница с надписью «Чинзано» белыми буквами и множество разрозненных документов.

Гунарстранна расстегнул пуговицы синего блейзера, ослабил узел ярко-синего галстука. Когда он откинулся на спинку стула и скрестил ноги, стул заскрипел. Штанина задралась, обнажив белую ногу над резинкой носка. Носок черного ботинка сердито покачивался вверх-вниз.

Зазвонил телефон. Гунарстранна поднял трубку.

– И вам спасибо, – сказал он. – Я только что пришел. Да, очень понравилось. Я редко выбираюсь в театр. Но что поделать, такова наша полицейская доля. Да, нужно еще кое с чем разобраться на работе, хотя уже поздно.

Одну руку он положил на машинку, а другой придвинул к себе рапорт, который он только что переписал. Читая рапорт, он слушал голос на том конце линии.

– Чем меньше мы будем об этом упоминать, тем лучше, – произнес он перед тем, как распрощаться. Положив трубку на рычаг, посмотрел в окно. Снаружи совсем стемнело. Значит, уже очень поздно. С другой стороны, в июне на небе еще не очень хорошо видны звезды. Он заметил вдали мерцающий зеленый огонек в небе – самолет летел так высоко, что звука не было слышно.

В дверь постучали. В кабинет просунул голову Франк Фрёлик. Гунарстранна кивнул.

– Ну как, понравилось? – спросил Фрёлик, закрывая за собой дверь. Когда он враскачку подошел к столу и сел, стул заскрипел под его тяжестью. Фрёлик, как всегда, был одет неформально: джинсы, кроссовки, джинсовая куртка, а под ней – футболка с надписью «Друзья пива». Волнистые седые волосы отросли и закрывали уши. «Ему нужно подстричься, – подумал Гунарстранна, – подстричься и сесть на диету». Живот у Фрёлика вываливался на пояс джинсов. Когда он выпрямлялся, было заметно, что на живот можно ставить кружку…

– Что понравилось? – спросил Гунарстранна.

– Спектакль.

Гунарстранна не спешил с ответом; он осмотрел себя, поправил галстук и запонки.

– Нет, – ответил он наконец. – Не понравилось.

– Что именно тебе не понравилось?

– Толпа в зале.

– Но ведь зрители не имеют отношения к спектаклю. Кстати, на что ты ходил?

– На «Фауста».

– О! Считается гвоздем сезона.

Гунарстранна ответил не сразу:

– Сам спектакль мне понравился. То есть… текст хорош, чего нельзя сказать о постановке. Режиссер очень банален: женщины в чулках на подвязках и так далее. Я ждал от Гете большего, не говоря уже о Мефистофеле!

– С кем ты ходил?

– С Фолк-Андерсеном, его женой и сестрой.

– Значит, тебя вроде как сосватали?

– Сосватали, как же… Им, конечно, все очень понравилось.

– А кто такой Фолк-Андерсен?

Гунарстранна вздохнул:

– Один ботаник. Академик на пенсии. Как я ни старался, мне не удалось никого обидеть…

– Вот и хорошо, – сказал Фрёлик. Какое-то время он с оцепенелым видом смотрел перед собой. – А я допрашивал сослуживицу Катрине Браттеруд по бюро путешествий.

Гунарстранна поднял руку и посмотрел на часы. Он понял, что ему уже давно надо было поесть, и попытался понять, голоден он или нет.

– Звонил прокурор Фристад, – буркнул он и зашелся в приступе кашля. Грудь у него болела; он покраснел и понимал, что выглядит ужасно.

После того как приступ наконец прошел, Гунарстранна развернулся на стуле, открыл окно пошире и достал из кармана короткий, толстый окурок самокрутки.

– Не думаю, что это очень полезно, – заметил Фрёлик.

Гунарстранна отдышался и проворчал:

– Ничего полезного на свете нет. Работать вредно, спать тоже вредно, даже от еды, которую мы едим, можно заболеть. – Он выпятил нижнюю губу, сразу став похожим на обезьяну, и стал осторожно прикуривать, стараясь не обжечься.

– Почему не скрутишь новую? – возмущенно воскликнул Фрёлик.

– Если буду экономить, постепенно доведу количество сигарет до восьми в день, – объяснил Гунарстранна.

– Значит, по-твоему, полезнее курить окурки, где одна смола, чем делать несколько затяжек и бросать?

– Говоришь совсем как сестра Фолк-Андерсена!

Чтобы не обжечься, Гунарстранна зажал окурок ногтями большого и указательного пальцев. Выдувая дым, он сложил губы колечком.

– Мне-то плевать, обкурись хоть до смерти, – досадливо продолжал Фрёлик. – Просто со стороны это выглядит отвратительно!

– Ладно, ладно, – проворчал инспектор, разворачиваясь и выбрасывая окурок в пепельницу с высоким горлышком. Он ухмыльнулся и достал из кармана новую самокрутку. – Девять в день!

Франк Фрёлик покачал головой.

– Ты прав, – продолжал Гунарстранна, затянувшись. – Так лучше, от этой меня не тошнит. Кстати, Фристад спрашивает, почему мы не сообщаем представителям прессы обычные подробности – изуродованный труп, зверское изнасилование, ничего хуже я за все время службы в полиции не видел и так далее.

– И что ты ответил?

– Ничего.

– А разве ее изнасиловали?

– Похоже на то, – ответил Гунарстранна.

– Нам предстоит выяснить, чем она занималась после полуночи, – напомнил Фрёлик.

– Поехала в закусочную.

– Точно?

Гунарстранна кивнул:

– Исследовали содержимое ее желудка; там мясной фарш, хлеб, картошка – скорее всего фастфуд. Похоже, изысканный ужин, которым она угощалась у Аннабет Ос, в ней не задержался… Нам нужно установить, где и когда она поела потом.

– Я беседовал с ее напарницей, – сказал Фрёлик. – Дамочке около пятидесяти, такая заботливая клуша. Ну, ты понимаешь, о чем я, – собственные дети выросли, и при виде Катрине в ней пробуждался материнский инстинкт… По ее словам, работала Катрине с удовольствием, всегда хорошо выглядела, была веселая, бодрая и так далее.

– И что?

– Она в курсе, что Катрине проходила курс реабилитации, что она бывшая наркоманка, была подвержена дурному влиянию. По ее словам, в субботу случилось кое-что странное…

Зазвонил телефон. Гунарстранна сердито покосился на него. Телефон не умолкал.

– Ты не ответишь? – спросил Фрёлик и расплылся в улыбке после того, как Гунарстранна схватил трубку и тут же швырнул ее на рычаг.

Фрёлик долго смотрел на молчащий телефон.

– Продолжай, – велел Гунарстранна.

– В тот день, когда она пропала, к ним в бюро путешествий вломился какой-то тип и набросился на Катрине.

– Вот уже второй человек рассказывает нам об этом происшествии, – заметил Гунарстранна. – В тот день около пяти Катрине позвонила Сигри Хёугом и рассказала то же самое. Погоди… что значит «набросился на нее»?

Фрёлик пролистал свои записи и начал читать:

– «Какой-то мужчина бандитского вида, возраст – около сорока, волосы цвета соли с перцем, стянуты в хвост, серьга в ухе, на предплечье уродливый шрам. Он угрожал Катрине и даже замахнулся на нее, но попятился, когда Катрине сказала… Катрине попросила… она попросила меня вызвать полицию». – Фрёлик поднял голову. – Ее сослуживица была в шоке. Она спросила у Катрине, кто это и почему он набросился на нее. Говорит, Катрине призналась, что когда-то знала того типа, но много лет его не видела.

– Что значит «волосы цвета соли с перцем»?

Фрёлик задумался.

– Цвет такой.

– Черно-белые, что ли?

– Нет, скорее сивые… седеющие, вроде как у меня.

– Ты седой, а не седеющий.

– Некоторые называют меня седеющим.

– Что именно он ей говорил?

Фрёлик прочел запись:

– «Делай как я сказал» или «Мать твою, ты будешь делать, что я тебе велю».

– Получается, она раньше отказалась что-то сделать для того типа?

– Да, похоже, – кивнул Фрёлик.

– Конечно, след не бог весть какой. – Гунарстранна поморщился. – Значит, мы ищем человека из ее наркоманского прошлого, который недавно ей угрожал. Женщине из бюро путешествий нужно показать фотографии тех, кто есть в нашей картотеке. Зайди в отдел по борьбе с распространением наркотиков, спроси, знают ли они бандита с волосами цвета соли с перцем.

Глава 10

Свобода – другой мир

Франк Фрёлик снова приехал в центр «Винтерхаген»; на сей раз никто не швырял в него гнилыми помидорами. Они с Хеннингом Крамером сидели в комнате, похожей на школьный класс. Рядом с доской висел плакат со словами «Скажи наркотикам нет!» и изображением какой-то красотки атлетического сложения, наверное известной спортсменки. Франк ее не узнал. Ее лицо ничего ему не говорило. Чтобы чем-то занять себя, он рассеянно смотрел в окно. Там почти ничто не привлекало внимания, кроме желтого общежития. Казалось, кругом все вымерло. Как будто никто ничем не занимался. Хотя… если подумать, ничего странного здесь нет. Должно быть, смерть Катрине подействовала на всех здешних обитателей… Прошло почти три минуты с тех пор, как он задал простой вводный вопрос парню, сидевшему напротив. И почти три минуты Хеннинг Крамер пристально смотрел в угол комнаты, задумчиво прижав палец к подбородку.

– Не стесняйтесь, отвечайте, – подбодрил его Фрёлик.

– Я думаю, – ответил Крамер.

– Судя по тому, что я слышал, вы проводили с Катрине довольно много времени. Должно быть, вы хорошо знали ее.

– Кто она или какая она?

Фрёлик вздохнул и посмотрел на своего дотошного собеседника. Тот по-прежнему сосредоточенно смотрел в потолок.

– Какая разница? – Он зевнул.

– Может быть, и никакой, – задумчиво ответил Крамер.

Фрёлик понял, что перед ним сидит человек, который привык взвешивать каждое слово, поэтому он пошел на лингвистический компромисс:

– Что она была за человек?

Крамер закрыл глаза.

– Катрине все время мечтала… – Он поднял руки ладонями наружу. – Она мечтала о том, что сошла с ума, стоит на скоростном шоссе, ловит попутки и чувствует себя свободной. Она запрыгивает в первую попавшуюся машину и делает нечто такое, отчего у водителя глаза на лоб лезут… Помните, у Дженис Джоплин? «Начинается дождь, но Бобби уже поймал тепловоз, который отвезет нас в Новый Орлеан»? Катрине не понимала, что водители в наши дни уже ничему не удивляются. Им нельзя сказать ничего такого, чего они не слышали бы раньше… раз уж на то пошло, и сделать ничего такого тоже нельзя. Бедным детишкам в клешах с лентой на голове, которые ловят попутки на обочинах или голые катаются в грязи на фестивале в Роскильде, возможно, кажется, что они представители контркультуры, но они стали всего лишь приманкой для туристов. Есть, наверное, такие, кому приятно вспомнить старые добрые времена. Немного похоже на брелоки с изображением Джерри Гарсия, которые продаются в Сан-Франциско. Просто не верится, что они еще кому-то нужны… А потом понимаешь, что так называемая молодежная революция наконец ушла в историю и канонизирована представителями среднего класса. Жаль тех, кому кажется, что они по-прежнему живут в шестидесятых или семидесятых, потому что их так называемые идеалы – на самом деле ничто!

Крамер соскочил на пол и широким шагом подошел к окну. Фрёлик видел его широкую спину.

– Катрине не понимала, что бессмысленно бежать в свободу, – сказал Крамер и, разволновавшись, повернулся кругом. – Свобода – не состояние души и не место, куда можно бежать. Свободу надо поймать; она здесь, внутри тебя, и ее находишь в том, что ты делаешь, о чем думаешь. Нужно стать самому себе хозяином, контролировать ситуацию, в которой ты очутился. Нельзя бежать к свободе – только от нее. И только когда ты остановишься и примешь мир таким, какой он есть, найдешь в нем свое место, свою нишу, – ты свободен!

Фрёлик подавил зевок и оторвался от блокнота. Взволнованный Крамер совсем запыхался. Фрёлик посмотрел на чистую страницу в блокноте и аккуратно написал: «Не забыть до четырех позвонить Еве-Бритт». Юли, дочь Евы-Бритт, ходила в группу продленного дня в Майорстюэн. По вторникам Ева-Бритт проводила совещания. У них существовал негласный договор: когда Ева-Бритт занята, домой Юли забирает Франк. Но сегодня он за девочкой не успеет. Надо будет послать Еве-Бритт эсэмэску.

Поскольку Франк не мог думать о других вещах, которые ему нужно было вспомнить, он кашлянул и вежливо уточнил:

– Но ведь именно так Катрине и поступала? Судя по тому, что я понял, она постепенно избавлялась от иллюзий. Ее уже считали официально чистой. Она работала в бюро путешествий…

– И все равно она не могла достичь цели, потому что не умела общаться с нормальными людьми.

– Что вы имеете в виду? – спросил Франк, оживившись. Наконец-то его собеседник отвлекся от абстрактных понятий.

– Она не могла быть нормальной. Просто не была способна, понимаете? На том дурацком званом ужине ее тошнило оттого, что она не могла принять их действительность, то, что они ей предлагали!

– Значит, по-вашему, на той вечеринке ей не стало плохо по-настоящему?

– Ну да, ей было не хуже, чем мне сейчас!

– Хотите сказать, ее вырвало, потому что она не вынесла их действительности?

– Да.

– Но чего именно она не вынесла? Конкретно.

– Чего? – Хеннинг улыбнулся язвительно, ядовито. – Она не хотела быть такой, как они!

– Кто такие они?

Глаза Крамера полыхнули огнем.

– Ей стало противно, когда она поняла, что они меняют свои убеждения с такой же легкостью, как наряды! Так называемые образцы, которыми пичкают в «Винтерхагене», основаны на физическом труде. Труд они считают естественным способом выброса эндорфинов. Они то и дело повторяют, как опасны наркотики, как важно говорить правду, признавать свои ошибки и понять, что сама по себе жизнь – сплошной кайф. Потом – раз! – смена декораций. Оказавшись среди своих, они надираются до поросячьего визга. И, даже надравшись, они не смеют сказать друг другу ни слова правды. Трахаются друг с другом в кустах, а потом во всем винят выпивку. Разве не понятно?

– А вы сами не служите одним из таких образцов?

– Надеюсь, что нет.

Фрёлик внимательно посмотрел на своего собеседника, решая, как продолжать разговор.

– Я услышал ваши слова насчет возможности разглядеть двойные стандарты. Но речь идет о девушке взрослой, по всем отзывам очень способной. Кроме того, Катрине несколько лет провела на улице. По-моему, она прекрасно понимала, что представляют собой так называемые нормальные люди… Вряд ли ее вырвало просто от отвращения к их лицемерию.

– Тут вы ошибаетесь, – мягко возразил Крамер. – Ее вырвало именно поэтому. Она извергла из себя их обоих: Бьёрна и Аннабет.

– Почему?

– Потому что… – Хеннинг Крамер замолчал в нерешительности.

– Говорите же!

– Раньше, когда она зарабатывала на дозу своим телом, одним из ее клиентов был Бьёрн Герхардсен.

Франк недоверчиво сдвинул брови. То, что он услышал, ему совсем не понравилось. Он поморщился и покачал головой.

– Так и было, – не сдавался Крамер и продолжал уже спокойнее: – Лично мне плевать, верите вы мне или нет. Суть в том, что он был типом из ее прошлого… Она знала ему цену, и это прекрасно. Наверное, Аннабет Ос не настолько сексапильна, и ее старик время от времени покупает девочек на улице… И ему очень не нравилось, что приходится помалкивать. Как же он доставал Катрине! Она отдавалась ему несколько раз, и ей было трудно. А в субботу он снова принялся распускать руки; предложил ей пойти в кустики – там же, у себя в саду.

– В субботу? На званом ужине?

– Вот именно.

– Вы уверены? – рявкнул Фрёлик.

– Она сама мне сказала.

– Что именно она сказала? Дословно!

– «Он… Обаяшка… стал ко мне приставать». Вот как она сказала. Но больше мы о нем не говорили.

– Вот и все, что она сказала? «Обаяшка стал ко мне приставать»?

– Мы с ней уже обсуждали его раньше, я знал, что она… ну, в общем, узнала Герхардсена и так далее. Они оба – и Аннабет, и Бьёрн – вызывали у нас презрение и жалость. Его мы прозвали Обаяшкой. Еще бы! Днем он руководит «Винтерхагеном», а по вечерам снимает потенциальных пациенток… Представляете?

Фрёлик глянул в блокнот:

– И когда она вам это сказала?

– После приема.

Фрёлик выпрямился.

– Видите ли, в ту ночь произошло нечто особенное. Я приехал, чтобы забрать ее. Она сама меня попросила.

– Попросила? Когда?

– Она позвонила мне уже ночью, около двенадцати. Я заснул перед телевизором… Она позвонила мне на мобильный и разбудила меня.

– И вы приехали за ней на машине? – взволнованно спросил Фрёлик.

– Да…

– Какой марки ваша машина?

– У меня машины нет. Я взял автомобиль брата. Он сейчас за границей на какой-то научной конференции. На Филиппинах. Он разрешает мне брать его машину, когда его нет… У него «ауди». Катрине вышла встречать меня на дорогу в такой одежде… ну, в общем, довольно вызывающей. Юбка просвечивала, потому что сзади светил фонарь… Одежда ее мечты. Наверное, ей казалось, что она – девушка с плаката… Она запрыгнула в машину, не открывая дверцы. Видите ли, машина с открытым верхом. Потом она сняла блузку и повязала ее на голову… нет, это было уже потом. Я сейчас о другом: она отправилась в путешествие на машине, ночью, она сидела в открытой машине со мной. Волосы все время падали ей на лицо… особенно на поворотах, когда мы спускались с Холменколлена, и ей хотелось чем-нибудь их подвязать, вот она и сняла блузку, а под ней был черный бюстгальтер. Она словила кайф оттого, что сидела в машине в одном лифчике. Как в мечте. Почувствовала себя свободной. Мы поехали в Акер-Брюгге, в «Макдоналдс». Это она предложила. Там мы купили еды. В очереди она тоже стояла не одевшись… Как будто ее мечта воплотилась в жизнь. Как… как… Господи, надо исключить из словаря слово «как»! Мне уже надоело его повторять. В общем, я совершенно уверен: еще чуть-чуть – и она бы снова начала колоться. Она тогда по-настоящему улетела. Потом мы отъехали от Акер-Брюгге, и я спросил, что случилось и почему она такая. Ей не хотелось отвечать, не хотелось спускаться с той вершины, куда она взлетела, фигурально выражаясь. Она вот так посмотрела на меня и говорит: «Обаяшка возбудился и стал распускать руки… А я стояла и смотрела на него».

– А потом?

– Потом мы свернули на шоссе Е6 – на старый Моссевей – и доехали почти до Ингирстранда.

– А потом?

– Я заехал на парковку.

– Где, в Ингирстранде?

– Нет, то есть… сначала я остановился там, но оказалось, что мы не одни. Спустя какое-то время подъехала еще одна машина – там большая парковка. И мы вернулись на перекресток и повернули направо, к озеру Пер. Остановились на парковке недалеко от шоссе E18, лицом к озеру. Там очень красиво.

– Дальше!

– Мы разговаривали.

– О чем?

– Вообще о жизни.

– Не о званом ужине?

– О нем ни слова.

– А о ней, о том, что случилось в тот день?

– Нет, только о мечтах и снах.

– А потом?

– Потом мы занялись сексом.

– Я думал, у нее есть парень по имени Уле Эйдесен.

Хеннинг Крамер пожал плечами.

– Вы ревновали к Эйдесену?

– Нисколько, скорее наоборот, он ревновал ко мне… наверное.

– С чего бы?

– Со мной Катрине была более открытой, наверное, и он подозревал, что мы с ней время от времени спим вместе.

– Так и было?

– Время от времени.

Фрёлик грыз ручку и ждал.

– Не очень часто, только когда она сама хотела. Последний раз мы были вместе уже давно, несколько недель назад.

– Вы можете назвать ваши отношения любовью?

– Конечно.

– Позвольте выразиться точнее. – Франк выпрямил спину. – Я спрашиваю, хотели бы вы вступить с ней в так называемые официальные отношения… чтобы быть с ней только вдвоем?

– Мы с ней и были только вдвоем. Она всегда возвращалась ко мне. Это я не хотел слишком сближаться. Можно сказать, что мы с ней были ближе на духовном уровне.

– На духовном уровне?

– Да.

– И время от времени – на телесном?

– Да.

– А в ту ночь кто выступил инициатором? Кто предложил заняться сексом?

– Она… Кстати, не стоит выяснять, кто что предложил. Это висело в воздухе. Можно сказать, что мы оба решили заняться сексом в тот миг, когда она села в машину. И то, что мы занялись любовью, стало своего рода завершением – финальным аккордом, которого нам недоставало.

– Вы пользовались контрацептивами?

– Нет.

– Где вы занимались любовью?

– В машине.

– Вы сказали, что в ту ночь на ней был черный бюстгальтер и блузка?

– Ну да, черная блузка и юбка.

– На ней было надето что-нибудь еще?

– Насколько я помню, нет.

– А трусики?

– Я не видел, как она их снимала.

– Значит, она расхаживала без нижнего белья под юбкой?

– Да нет, трусики были, кажется. Она отбросила их в сторону… если уж надо так подробно.

– Значит, когда вы занимались сексом, она была одета?

– Да, то есть на ней была юбка, а бюстгальтер я приспустил.

– А блузка?

– Ее она надела потом.

– Когда?

Крамер нахмурился, задумавшись.

– Когда я отвез ее домой, – ответил он наконец.

– Сколько прошло времени?

– Наверное, час или два. Потом мы немного поспали – во всяком случае, я.

– Сколько времени вы спали?

– Я проснулся в половине третьего. Она выходила из машины, а когда вернулась, разбудила меня.

– Вы уверены, что было половина третьего?

– Два тридцать семь. Я посмотрел на часы в машине.

– Значит, вы проснулись, а ее рядом не было?

– Да. Потом хлопнула дверца, она села, я посмотрел на часы, и она еще поддразнила меня, потому что я спал. Она спросила, есть ли у меня сигареты. Сигареты нашлись; мы покурили, а потом она попросила отвезти ее к Уле.

– Какая на ней была одежда?

– Та же самая.

– А украшения были?

– Наверное.

– Что значит «наверное»? На ней были какие-нибудь украшения или нет?

Крамер несколько секунд молчал, как будто задумавшись.

– Катрине всегда носила украшения: золотые кольца… браслеты… кольцо в виде сплетенных змеек, с большими камнями, цепочки…

– Что на ней было в ту ночь?

– По-моему, почти все из того, что я назвал. Кольца. Да, она всегда носила кольца. И в ту ночь тоже. – Крамер поерзал; ему было не по себе. Фрёлик молча наблюдал за ним. – Что? – Крамер кашлянул, нагнулся.

Фрёлик еще несколько секунд смотрел на него.

– Вы совершенно уверены, что в ту ночь на ней были украшения? Готовы присягнуть?

– Конечно. – Веки Крамера медленно поднялись и опустились… поднялись…

– Когда она вернулась в машину, украшения на ней были?

– Наверное. Не помню.

– Значит, вы не уверены, что на ней были украшения, когда она вернулась в машину?

– Поклясться не могу.

– Вы спросили ее, что она делала снаружи?

– Нет.

– Почему?

– Мне не пришло в голову спрашивать.

– Не пришло в голову?

– Нет. – Хеннинг Крамер пожал плечами. – Может, она выходила пописать или просто размять ноги.

– У нее еще что-нибудь было с собой? Например, сумочка.

– Да, сумочка была. Такая небольшая, на длинном ремне… Она еще надевала ее через голову. Сумочку я хорошо помню.

Фрёлик кивнул:

– Когда вы отправились домой?

– Где-то около трех – без чего-то три или в начале четвертого. Не помню. Я был совершенно разбит, и мне хотелось одного – как можно скорее попасть домой.

– Где вы ее высадили?

– Она попросила высадить ее на перекрестке с круговым движением в Вервенбукте – там, где поворот на Холмлиа.

– Меньше чем в километре от того места, где нашли ее труп, – сказал Фрёлик.

Крамер кивнул.

Фрёлик откашлялся.

– Вынужден еще раз спросить вас, – медленно начал он. – Вы совершенно уверены, что высадили ее именно в том месте?

Крамер тоже откашлялся.

– Да.

Фрёлик бросил на него внимательный взгляд:

– Почему именно там?

– Она хотела пойти к Уле пешком. Уле живет в Холмлиа. Точного адреса не знаю. Но она хотела к Уле, хотела последний отрезок пути пройти одна. Она объяснила, что не хочет, чтобы он меня видел, если он ее ждет.

– Почему?

– Наверное, он бы устроил скандал.

– Что было потом?

– Я уехал. – Крамер помолчал и задумался. Его передернуло.

Фрёлик попытался представить, как бы он вел себя на месте Крамера. Независимо от того, говорит молодой человек правду или нет, было ясно, что разговор дается ему с трудом. Все началось довольно легко, с философской болтовни об отношении покойницы к жизни. И даже о том, как они занимались любовью, парень рассказывал свободно. А потом ему стало не по себе. Очень не по себе. У него даже губы задрожали.

– Она помахала мне… – с трудом продолжал Крамер. Губы у него по-прежнему дрожали.

Фрёлик долго смотрел на парня в упор, а потом уточнил:

– Вы заметили другие машины в том месте, где высадили ее? Может, за вами кто-нибудь ехал?

Крамер задумался и медленно покачал головой.

– Несколько раз я замечал на шоссе такси… Нет, не знаю. Вроде везде было пусто, но, когда я трогался с места, какие-то машины были.

– Больше вы о них ничего не помните?

– Нет, я просто ехал, слушал музыку и ехал.

– И больше вы ее не видели?

– Нет.

– Она стояла и махала вам вслед?

– Нет, она не стояла. Она шла и махала на ходу. – Губы у Крамера снова дрогнули. – И больше я ее не видел!

– Скажите, в каком точно месте вы ее высадили.

Крамер кашлянул и закрыл глаза.

– Мы проехали парковку у Вервенбукты, ту, что слева, если ехать в центр города.

– По Янсбруквей?

– Да, кажется, там… И двинулись дальше, к перекрестку с круговым движением. Там еще выезд на шоссе Е6… Она сказала: «Я выйду здесь». А я… – Крамер снова кашлянул, – я поехал на шоссе…

– Продолжайте, – попросил Фрёлик.

– Я остановился у эстакады… Там она и вышла. – Крамер затих.

– Продолжайте, – велел Фрёлик.

– Ну, я повернул на шоссе, и больше я ее не видел.

– Вы сказали, что она пошла и…

– Да.

– Когда вы в последний раз ее видели, она шла по улице Ябру в сторону Холмлиа?

– Да.

– Но ведь по пути к Холмлиа ей пришлось пройти довольно длинный туннель, верно?

Крамер поднял голову. Недолго подумав, медленно кивнул:

– Да, наверное.

Франк поерзал на месте.

– Оттуда до Холмлиа путь неблизкий. Ей нужно было пройти туннель и идти дальше, по Холмлиавей. Не помню, есть ли в туннеле пешеходная дорожка, но, во всяком случае, по-моему, очень неудобно выходить из машины перед туннелем…

– Я плохо знаю тот район, – перебил его Хеннинг Крамер.

– И тем не менее, – сказал Фрёлик. – От перекрестка с круговым движением до Холмлиа километра два, а то и три. Почему вы не подвезли ее поближе?

– Она сама попросила, чтобы я высадил ее на перекрестке.

Фрёлик довольно долго молчал, глядя на Крамера в упор. Крамер не отвел взгляда в сторону.

– А может, она пошла через рощу? – предположил он. – Решила срезать путь.

– Кажется, вы сказали, что она шла по улице Ябру?

– Да, но, наверное, там где-то можно пробежать через рощу и сократить дорогу.

– Возможно, однако вы видели, как она свернула в рощу?

– Нет, я только помню, что она несколько раз попросила высадить ее у перекрестка с круговым движением.

Фрёлик решил сменить тему и посмотрел в свои записи.

– Когда вы приехали в Ингирстранд, следом за вами приехала еще одна машина, так?

– Нет.

– По-моему, вы говорили, что в Ингирстранде у вас не получилось остаться наедине.

– Ну да, на парковку заехала еще одна машина, но не за нами, а просто… Наверное, тоже парочка вроде нас решила уединиться.

– Значит, в той машине сидели двое?

– Нет. Понятия не имею. Я не видел, сколько народу сидит в той машине – двое или пятеро. Я туда не смотрел.

– Вы запомнили марку той машины?

– Не помню. Самая обычная машина, седан, японка, «форд» или «опель»… таких миллионы!

– Какого цвета?

Крамер пожал плечами:

– Понятия не имею… темная. Ночь, света почти не было.

– Та машина не ехала за вами из Ингирстранда?

– Нет, вряд ли. И вообще, кроме нас, на парковке никого не было.

Фрёлик снова обдумал все, что услышал.

– О чем вы разговаривали, когда уехали с того места, где занимались сексом?

– Ни о чем.

– Совсем ни о чем?

– Да.

– Даже не обсуждали, куда она собирается пойти и что скажет бойфренду, если он спросит, где она пропадала?

– Нет.

Фрёлик кивнул. Жаль, что приходится допрашивать Крамера в одиночку. Он глубоко вздохнул.

– В чем дело? – поинтересовался Крамер.

– Мне очень жаль, но должен сообщить, что из разряда свидетелей вы переходите в разряд подозреваемых.

Хеннинг Крамер ничего не ответил.

– Вы слышали, что я сказал? – спросил Фрёлик.

– Катрине была единственной, кого я любил…

– Все равно, – возразил усталый Фрёлик. – Катрине нашли убитой, причем состояние ее тела намекает на наличие у убийцы сексуального мотива. В девяти из десяти подобных случаев убийство совершается с целью скрыть другое преступление… иными словами, изнасилование. А вы утверждаете, что занимались сексом по взаимному согласию за несколько часов до того, как ее нашли убитой.

– Так и было.

– Все возможно, конечно, но обвинитель, судья и присяжные, скорее всего, истолкуют произошедшее по-другому.

– Но что же мне делать?

– Сейчас вы подпишете протокол и сдадите анализ ДНК-А потом вам придется еще раз подумать над тем, что и когда выделали. Постарайтесь вспомнить все как можно лучше, потому что нам придется перепроверять ваши показания. Так что, если сумеете вспомнить людей или машины с пассажирами – словом, свидетелей, которые могут подтвердить то, что вы мне рассказали, вам будет легче.

Крамер мрачно уставился перед собой.

– Куда вы поехали после того, как высадили ее?

– Домой.

– Где вы живете?

– В Холмене, на Стасьонвей.

– Там квартира вашего брата?

– Нет, я живу там с матерью.

– Квартира матери или ваша?

– Матери.

Фрёлик кивнул и сделал пометку в блокноте.

– Говорила ли вам Катрине в ту ночь что-нибудь такое… все равно что… отчего вам стало не по себе, или вы потом долго размышляли над ее словами, или не поняли…

Крамер закрыл глаза. У него на лбу выступила испарина.

Фрёлик снова пожалел, что допрашивает его в одиночку.

– Да, кое-что… – ответил Крамер.

– Что?

– Она сказала, что у нее есть тайна.

– Ага!

– Я стараюсь вспомнить. Когда мы встретились, она… мне показалось, что она совершенно счастлива…

– Когда вы за ней заехали?

– Ну да. Я спросил, что случилось, не выиграла ли она в лотерею. Виду нее был совершенно счастливый и такой… как будто она под кайфом. Она ответила, что не выиграла, но случилось настоящее чудо.

– Настоящее чудо?

– Да, и я спросил что, а она покачала головой и обещала, что потом расскажет.

– Потом?

Крамер кивнул.

– У вас сложилось впечатление, что ее тайна как-то связана со званым ужином?

Крамер покачал головой.

– Что она могла иметь в виду? У вас есть предположения, догадки?

– Ни малейшего понятия.

Фрёлик повелительно протянул руку.

– А? Что?

– Ключи от машины, – пояснил Фрёлик. – Возможно, вы и не запомнили никаких свидетелей, но один свидетель у вас есть, причем такой, который в подобных случаях часто бывает самым главным. Я имею в виду автомобиль.

Глава 11

Как зовут хулигана

Остановившись на пороге, Элизе Хермансен принялась взволнованно озираться по сторонам.

– Я еще ни разу в жизни не была в полицейском управлении, – словно извиняясь, пояснила она, проводя ладонью по коротко стриженным волосам.

– Все будет хорошо, – ответил Гунарстранна. Он взял ее под локоть и повел к среднему столу. – Садитесь, пожалуйста. Хотите чего-нибудь? Например, кофе?

– Нет, спасибо, – ответила она, садясь. – А мне обязательно надо на них смотреть?

– Нет, не обязательно, и все же будет хорошо, если вы сделаете над собой усилие, – не сразу ответил Гунарстранна. Он выдвинул ящик стола и достал оттуда стопку фотографий. Несколько минут выжидал, но, поняв, что Элизе не собирается отвечать, продолжал: – Судя по вашим словам, мужчине, который в тот день вломился в бюро путешествий, около сорока лет, ростом он примерно метр восемьдесят, в одном ухе серьга. Крепкого телосложения, но не толстый.

Элизе Хермансен кивнула.

– Крепкого телосложения, но не толстый, – повторил Гунарстранна, глядя свидетельнице в глаза. – Скажите, он такой же, как Франк Фрёлик, детектив, который первым беседовал с вами? – Он жестом показал на только что вошедшего Фрёлика.

Элизе Хермансен вспыхнула, испуганно улыбнулась, заморгала глазами.

Фрёлик закрыл за собой дверь и широко улыбнулся:

– Вы считаете, что я… скорее толстый, чем крепкого телосложения? Тот тип был стройнее меня?

Ободренная улыбкой Фрёлика, Элизе Хермансен сказала:

– Мне нравится, когда у мужчин не только кожа да кости. – Она немного успокоилась. – Скажем, талия у него поуже, чем у вас.

– Отлично! – Фрёлик подмигнул ей и повернулся к Гунарстранне: – Мне нужно кое-что сообщить тебе об одном свидетеле. Жду тебя снаружи. – Он снова собрался выйти.

– На самом деле по сравнению с вами он был стройный, – сказала Элизе Хермансен в спину Фрёлику.

Фрёлик закрыл дверь, и свидетельница повернулась к Гунарстранне:

– Я имела в виду совсем другое…

– «Он был по-своему привлекателен… красив грубой мужской красотой», – вслух прочел Гунарстранна.

Элизе снова кивнула.

– Когда вас спросили, что вы имели в виду, говоря «красив грубой мужской красотой», вы ответили, что его лицо немного похоже на лицо какого-нибудь актера-итальянца, вроде Марчелло Мастроянни или Сильвестра Сталлоне.

Элизе кивнула.

– Не могли бы вы поподробнее остановиться на его внешности?

– У него… такие своеобразные рот и подбородок. Но вам ведь нужно точнее…

Гунарстранна кивнул.

– В нем угадывается что-то порочное… мужское.

– Ясно. Когда вас спросили, какого цвета у него глаза, вы ответили, что не можете вспомнить. А теперь можете?

Элизе с сожалением покачала головой.

– По вашим словам, у него волосы цвета соли с перцем, конский хвост и уродливый шрам на правой руке.

Элизе кивнула.

– А имени его вы вспомнить не можете? Катрине Браттеруд упоминала его имя?

– Я не уверена.

– Что значит «не уверена»?

– По-моему, она говорила, как его зовут.

– Вы обсуждали его?

– Нет, но потом я начала ее расспрашивать, и, кажется, она упомянула его имя… вот только я его забыла.

– Не важно, – дружелюбно заметил Гунарстранна. – Я передал ваше описание того человека в отдел особо тяжких преступлений криминальной полиции и попросил сотрудников архива подобрать снимки мужчин, родившихся с 1955 по 1964 год, то есть тех, кому сейчас от тридцати пяти до сорока пяти лет. Бывает, человек выглядит старше или моложе своего возраста, верно? Все зависит от прически, одежды и так далее…

– Его имя было похоже на какую-то бандитскую кличку, – перебила его Элизе.

– На бандитскую кличку? – Гунарстранна поправил очки.

– Да, такие имена часто бывают у головорезов в кино: Стиг, Ронни…

– Борд? Роджер? Джим? – предположил Гунарстранна.

Элизе в отчаянии покачала головой:

– Может, я еще вспомню…

– А пока, – сказал инспектор, – пожалуйста, не спешите и внимательно взгляните на эти снимки. Не волнуйтесь, если не будете уверены на сто процентов. Скажите, если заметите какую-то знакомую черту, а потом мы с Франком Фрёликом с вами побеседуем. Кстати, не бойтесь очернить невинного человека… Если вам покажется, что вы кого-то узнали, мы вызовем того человека к себе и постараемся выяснить, был ли он знаком с Катрине. Если он ни при чем, мы, разумеется, не будем ни в чем его подозревать. Вы согласны?

Элизе кивнула.

Гунарстранна с трудом подавил приступ кашля, улыбнулся, словно извиняясь, и продолжал:

– Кроме того, учтите: наличие чьего-то снимка в полицейских архивах не обязательно означает, что тот или иной человек – преступник. Я специально подчеркиваю это, чтобы вы не делали скоропалительных выводов, если увидите среди снимков знакомое лицо. Вы меня понимаете?

Элизе Хермансен кивнула.

– Тогда поехали. – Гунарстранна положил перед ней на стол стопку фотографий.

– Вот интересно, повезет ли нам, – сказал Гунарстранна, закрывая за собой дверь. – Похоже, провалами в памяти дамочка не страдает… Так о чем ты хотел со мной поговорить?

– О парне с эспаньолкой. Хеннинга Крамера можно считать подозреваемым! – ответил Фрёлик, разворачиваясь на стуле.

– Понятно, – кивнул Гунарстранна, взял отчет Фрёлика и начал с интересом его читать.

– По его словам, он заехал за Катрине к дому Аннабет Ос, они немного покатались, а потом поехали в Оппегорд. Остановились недалеко от парка развлечений Тюсенфрюд. Там, на автостоянке, они занялись любовью. Он уверяет, что по взаимному согласию.

– Ясно. – Гунарстранна читал не отрываясь.

Фрёлик покачивался на стуле и ждал.

Наконец Гунарстранна поднял голову и спросил:

– Ну и что ты думаешь?

– По-моему, я… – начал Фрёлик, но замолчал, потому что на Гунарстранну напал очередной ужасный приступ кашля. – По-моему… – Фрёлик снова замолчал.

Тщедушное тело Гунарстранны сотрясалось от приступа. Инспектор пытался подавить кашель, но безуспешно. «Нет, это не простуда», – подумал Фрёлик. Кашель у его босса сухой, лающий… Он пробирает до самых пяток. Как лавина в горах… Фрёлик старался не обращать внимания на то, как дергается лицо Гунарстранны. Глаза у инспектора вылезли из орбит, губы плотно сжались. Инспектор побагровел и раздулся, став похожим на жабу. Фрёлик представил, что в легких у инспектора громоздятся огромные валуны. Они только и ждут, когда можно будет с грохотом покатиться вниз по склону. Достаточно подтолкнуть первый камень…

– Тебе надо к врачу, – сказал Фрёлик, когда понял, что больше не в силах выносить.

– Кх… кх… почему?

– Возможно, у тебя эмфизема. У курильщиков со стажем такое бывает.

Приступ заканчивался. Инспектор сурово посмотрел на своего помощника. Он дышал ровнее. Валуны у него внутри улеглись.

– Нет у меня никакой эмфиземы, – буркнул он, почти не скрывая злости, и кашлянул, словно демонстрируя, что приступ прошел. – У меня кашель курильщика, самый обыкновенный кашель курильщика!

– Так говорит врач?

– Да.

– Бросай курить!

– Обязательно брошу… когда-нибудь. Кстати, я умею справляться с кашлем… Надо делать неглубокие вдохи. – Гунарстранна уже доставал из кармана очередную самодельную сигарету. – И потом, курение – одно из того немногого, что доставляет мне удовольствие.

– Но…

– Хватит о моем курении! – рявкнул Гунарстранна.

Фрёлик даже поежился. Он не ожидал такой вспышки.

– Лучше расскажи о Хеннинге Крамере. По-твоему, он – паршивая овца?

– Возможно, – быстро ответил Фрёлик. – В его показаниях много нестыковок. То есть вначале все довольно складно – до того места, как они трахались в машине. Но потом… по его словам, он якобы высадил ее у перекрестка с круговым движением – совсем рядом с местом преступления.

– По-твоему, он лжет?

– Не знаю. Возможно, у него просто нервы не в порядке. Допустим, в первой части он говорит правду, то есть он действительно отвез ее в красивое место и предложил перепихнуться в машине, но потом…

– По-твоему, она не захотела? – Гунарстранна кивнул и продолжал: – Допустим, он к ней приставал, она отказала – в конце концов, у нее был постоянный приятель. Он ее изнасиловал, и на ее одежде остались следы спермы. Она сопротивлялась, вырывала ему волосы, царапалась. Все вполне логично. – Он кивнул.

Фрёлик молчал.

Гунарстранна разминал сигарету.

– Жаль, что мне пришлось допрашивать его в одиночку, – признался Фрёлик.

Гунарстранна поморщился:

– Что сделано, то сделано!

– Но возможно, он убийца.

Гунарстранна глубоко вздохнул и неожиданно улыбнулся.

– В его рассказе есть кое-что по-настоящему любопытное! – Он ткнул сигаретой в воздух и стал наблюдать за мерцающим огоньком. – Допустим, Крамер изнасиловал и убил ее. И что же он сделал потом?

Фрёлик наклонился вперед:

– Ты сам сказал… Он руководствовался логикой. Раздел ее, потому что на одежде остались его волосы, следы спермы, волокна от его одежды. Он понимает, что одного пятна, одного волоска достаточно, чтобы по анализу ДНК опознать насильника. Вполне понятно, почему дальше он путается… Он ведь должен был сочинить что-то правдоподобное. Возможно, он действительно высадил ее в Мастемюре… Только не живую, а мертвую. Он остановился, выволок из машины труп и перебросил его через заграждение.

Гунарстранна молча ждал продолжения.

– Наверное, именно так все и было, – закончил Фрёлик.

– И что же нам делать? – спросил Гунарстранна.

– Ты о чем?

– Его нужно арестовать?

– Как раз этого я и не знаю, – вздохнул Фрёлик. – Вот почему я все время жалел, что со мной нет тебя. Кстати, сейчас эксперты осматривают его машину. Так что придется подождать. Там видно будет.

– Тебе не кажется, что он успел уничтожить улики?

– Конечно, все возможно. Он мог спрятать ее одежду и…

– У тебя есть веский повод для подозрения?

Фрёлик замялся.

– С твоего разрешения, я повторю вопрос. Его нужно арестовать?

– Если хочешь его арестовать – да ради всего святого, поезжай и надень на него наручники! – Раздосадованный Фрёлик встал.

– А ты бы его арестовал?

– Что значит «я бы»?

– Ты бы арестовал его или нет?

– Тебе решать!

– Я могу опираться только на твой отчет. – Гунарстранна выпустил дым, помахав недавно прочитанными бумагами.

– По-твоему, отчета недостаточно?

– Этого я не сказал. Но от того, чтобы арестовать Крамера, меня удерживают два фактора! – Гунарстранна тоже встал и рявкнул: – Прежде всего, нужно проверить его показания! Сейчас же. Ничего нельзя исключать, особенно из-за одной вещи, которую сказал Крамер… Странно, что ты сам за нее не ухватился!

– Ты о чем? – удивился Фрёлик.

– Да ведь он сам признался, что вступал в сексуальные отношения с жертвой убийства!

Когда до Фрёлика наконец дошло, что имел в виду Гунарстранна, он устало ссутулился и буркнул:

– Ладно, считай, что я увлекся.

– Должно быть, Крамер не врет, – сухо продолжал Гунарстранна. – Потому что признался, что вступал с ней в половую связь. Обычно насильники уверяют, что жертва занималась с ними сексом добровольно… но такая стратегия оправданна только в том случае, если обвиняемый и потерпевшая должны встретиться в суде. Там вопрос вины зависит от того, насколько можно верить заинтересованным сторонам. Но в нашем случае все по-другому. Катрине Браттеруд умерла. Если мотивом к убийству Катрине Браттеруд было желание заткнуть жертве рот, то зачем ему признаваться, что они занимались сексом? Ведь он все равно что сам подставил голову под топор!

– Значит, ты не считаешь, что ее убил Крамер?

– Этого я не сказал. Но если он все же убил ее, то, скорее всего, не потому, что пытался скрыть изнасилование.

Фрёлик вздохнул.

– С его стороны, – продолжал Гунарстранна, – совершенно нелогично признаваться в сексе с Катрине, если он убил ее для того, чтобы скрыть факт изнасилования.

– Значит, мы его не арестуем, – легко согласился Фрёлик.

– Что нам вообще известно на сегодняшний день? – Гунарстранна начал демонстрировать нетерпение.

– Мы знаем, что в три часа ночи она была жива.

– Если Крамер говорит правду.

Фрёлик кивнул:

– Если он говорит правду, она была жива в три часа ночи. Придется предположить, что ее убили вскоре после того, потому что труп нашли в пятистах – шестистах метрах от того места, где Крамер в последний раз видел ее.

– Но ведь убили ее не там, где нашли, – возразил Гунарстранна. – Ее перетащили.

– Возможно, она стала случайной жертвой, – предположил Фрёлик. – Она вполне могла столкнуться с каким-нибудь психом. В туннеле, например, ведь ей пришлось бы пройти его из конца в конец, чтобы попасть к дому своего бойфренда. В туннеле ее мог подкараулить кто угодно… А потом псих оттащил ее подальше и задушил.

– Где же место преступления?

– Его еще нужно найти.

– Вот именно! Мы обязаны проверить все места, о которых упоминает Крамер, пройти по тому маршруту, по какому она предположительно двигалась в сторону Холмлиа, и прочесать весь район в поисках места преступления. Кроме того, придется проверить алиби Крамера. Найди свидетелей, способных подтвердить его слова. Однако нам также известно, что группа гостей покинула дом Аннабет Ос примерно в то же время, что и Катрине. Мы также знаем, что на стоянку в Ингирстранде за Крамером и Катрине приехала другая машина – кажется, так?

– Крамер не считает, что другая машина ехала за ними.

– И все же такое вполне возможно. Допустим, кто-то следил за ним. Они ведь могли и не заметить вторую машину, пока она не въехала на парковку в Ингирстранде.

– Не слишком ли натянуто получается?

– Мне все равно, натянуто или нет; главное, чтобы было правдоподобно, – отрезал Гунарстранна. – Возможно, кто-то в самом деле следил за ними… В противном случае люди, которые сидели в той машине в Ингирстранде, могут подтвердить то, что говорит Крамер. Пока у меня создается впечатление, что преступник был посторонним человеком. Увидел среди ночи одинокую девушку, которая идет по дороге, и решил воспользоваться удобным случаем.

– А еще у нас есть тип, который явился к ней на работу, – негромко напомнил Фрёлик. – Иначе чем нападением это не назовешь. Надо выяснить, что случилось, и надеяться, что наша дамочка, – он кивнул в сторону закрытой двери, – кого-нибудь опознает.

Гунарстранна кивнул:

– Если тот тип пришел свести с Катрине счеты, возможно, он специально ехал за ней и Крамером. Возможно, он следил за ней весь день, весь вечер и всю ночь и нанес удар, когда она осталась одна.

– Значит, ты все-таки предполагаешь, что за ними следили?

– Постарайся это выяснить. Разыщи машину, которая заехала на парковку в Ингирстранде. Самое лучшее, если окажется, что там сидела парочка, которой не хотелось тратить летнюю ночь на сон… Итак, у нас пока три версии, – подытожил Гунарстранна. – Первая. Катрине убил совершенно посторонний человек, когда она одна шла в дом к Уле Эйдесену. Вторая. Убийца ее знал. Им может оказаться тип, который вломился в бюро путешествий, или кто-то из гостей Аннабет Ос…

– А третья версия какая?

– Хеннинг Крамер. Возможно, ее убил он.

– Мне показалось, последнюю версию ты только что отмел.

– Неверно. Я сказал совсем другое. Его мотивом не могла стать попытка скрыть изнасилование. О том, что произошло между полуночью и тремя часами ночи, нам известно только с его слов.

– Он говорил что-то о ее тайне… Как по-твоему, какую тайну хранила жертва? Стоит ли тут покопать? – спросил Фрёлик.

– Тут у нас почти ничего нет, но стоит поспрашивать ее знакомых – хуже не будет, – ответил Гунарстранна. – Но главное, проверь показания Крамера. Съезди в Акер-Брюгге, поспрашивай таксистов. Постарайся выкопать как можно больше грязи.

Глава 12

Зеленая тетрадь

Квартира Катрине Браттеруд была маленькой, но ее очень красили яркие обои на стенах. В гостиной главными предметами обстановки служили диван, телевизор и письменный стол. У окна стояла трехуровневая этажерка для цветов – нечто вроде пьедестала, на котором очень тщательно расставили домашние растения. Камнеломка ползучая, большое растение алоэ и очень сильная хойя, обвившаяся вокруг деревянной рейки и образовавшая непроходимые заросли. Гунарстранна ткнул пальцем в горшок. Земля сухая, но не пересохшая.

Он перешел к письменному столу. На столешнице лежал пенал. Рядом – небольшая деревянная шкатулка. Он откинул крышку и увидел монеты, значки, заколки, тампон в пластиковом футляре, две зажигалки, пуговицы и другие мелочи. Он закрыл шкатулку и направился в спальню. Почти все ее пространство занимала широкая двуспальная кровать. Она оказалась незастеленной. На кровати лежали два одеяла. Простыни измялись. Сверху было небрежно брошено желтое купальное полотенце.

Он открыл платяной шкаф. Одежда была аккуратно развешана на плечиках. Закрыв дверцу, он перешел к стоящему у окна комоду. Повертел в руках флакон с лаком для волос. Флакон стоял на белой салфеточке, на которой красным крестиком было вышито ее имя: «Катрине».

Перед тем как выдвинуть верхний ящик, он глубоко вздохнул. Ящик оказался завален всяким кружевным женским бельем – бюстгальтерами и трусиками. Примерно то же самое хранилось и в нижнем ящике. Слева от кровати стояла тумбочка – старая, но сработанная из натурального дерева. Столешница запылилась. На тумбочке лежала книга, роман «Бог мелочей» Арундати Рой. Под книгой – журнал мод.

Гунарстранна открыл дверцу. Внутри каталась ручка – сверкающий серебряный «паркер». Под ней лежала тетрадь – большая зеленая тетрадь формата A4. Гунарстранна раскрыл ее. Страницы были исписаны аккуратным округлым почерком, синими чернилами. Он прочел:

«Я ехала по прямой дороге, обсаженной с двух сторон деревьями. Время от времени я проезжала мимо огромных полей желтых подсолнухов, которые кивали головками, приветствуя солнце. Дорога уходила в бесконечность. Но машина ехала все медленнее и медленнее. Кончался бензин. Мне не хотелось, чтобы машина останавливалась. Я хотела ехать дальше, двигаться. И все же в конце концов машина остановилась. Мне стало тяжко, как всегда, когда что-то шло не так. Я огляделась по сторонам. Машина остановилась на перекрестке, рядом с деревянным сараем. Он напоминал старый заброшенный гараж – окна выбиты, крыша просела. Кто-то пытался починить крышу; в нескольких местах виднелись листы разноцветного рифленого железа и выцветшего зеленого пластика. У сарая стояла брошенная машина – изящная красная спортивная машина, «порше». Заброшенный сарай и стильная красная машина – какой яркий контраст! Я залюбовалась видом. То и дело переводила взгляд с машины на сарай и обратно. Однако пришлось убеждать себя, что я любуюсь контрастом, а не только машиной. По обеим сторонам дороги тянулись пшеничные поля – пшеница еще не созрела, и цвет колосьев напоминал зеленоватый мрамор. На дальнем краю поля темнела опушка ельника. На горизонте к небу тянулись горы. Справа на дороге показалось облако пыли. Там ехала машина. Если бы не она, пейзаж выглядел бы нарисованным – голубое небо, белые облака, похожие на головки цветной капусты, мрачно нависающие горы. Я сделала радио погромче и закурила сигарету. Мне хотелось не курить, а стать частью пейзажа. Женщина, которая курит в машине и слушает громкую музыку… Я словно получила подтверждение того, что существую.

Бьёрн Скифе пел «Подсел на тебя». Машина, которая приближалась ко мне, оказалась ржавым, помятым «опелем» старой модели. На перекрестке водитель не сбросил скорость. «Опель» на полном ходу врезался в бок спортивной машины, смяв пассажирскую дверцу. Легкий «порше» вылетел на встречную полосу и наполовину съехал в канаву. По радио пел мужской хор, а водитель «опеля», похоже, собрался бежать. Задние колеса крутились, поднимая облако гравия и пыли. Потом «опель» отскочил назад, оторвавшись от «порше». Резко затормозил, снова взметнув облако пыли. Вдруг красный «опель» рванулся вперед и во второй раз ударил «порше» в бок, словно разозленный козел. Па фоне оглушительной музыки, которая лилась из динамиков, звон бьющегося стекла показался мне тихим шорохом. «Порше» принял удар, как тяжело раненный олень, несколько мгновений машина раскачивалась. Не было слышно ничего, кроме музыки; затем, взвизгнув, на высоких оборотах завелся мотор «опеля». Повторилось то же самое.

Еще один удар. «Порше» качнулся и съехал глубже в канаву. Но и «опель» пострадал. Он тоже ударился. Я выключила радио. Тишина была оглушительная. Я смяла окурок в пепельнице и посмотрела на странную композицию – две искореженные машины, а вокруг них постепенно оседает на землю пыль. Заброшенный сарай остался нетронутым. Колосья покачивались на легком ветерке; нигде не было заметно никаких признаков жизни.

Вдруг «опель» подал признаки жизни. С водительской стороны опустилось стекло. Что-то выбросили из машины; оно упало на землю. Похожее на два костыля. Я открыла дверцу, поставила ногу на землю, одернула юбку. Снаружи оказалось прохладнее, чем я ожидала. Я ежилась на промозглом ветру. Гравий впивался в босые ступни. Я замерла, не зная, что делать. Потом из окошка «опеля» показалась нога. Черный ботинок, лодыжка. Нога в ботинке с глухим стуком упала на землю. В окошке показалась еще одна нога. Еще одна нога в черном ботинке упала на землю. Затем я увидела в окошке лысую мужскую голову. За ушами сохранился венчик курчавых волос; владелец головы носил очки. За головой последовала верхняя часть туловища. Наконец водитель «опеля» неуклюже вылез головой вперед и полетел на землю. Я зажмурилась, представив, как он сейчас сломает себе шею и умрет. Открыв глаза, я увидела, что он упал ничком. И затих. Но он не умер. Перекатился на бок, сел и обеими руками вытер лицо. У него не было ног до коленей. Только два обрубка под пустыми штанинами.

– Я могу вам помочь? – спросила я, чувствуя себя полной дурой.

Инвалид меня как будто не слышал. Он закатал штанины и стал пристегивать лежавшие на земле протезы. Я подошла ближе и застыла на месте.

– Помочь вам встать? – повторила я. Мой голос срывался.

Когда на него упала моя тень, он вздрогнул и поднял голову. Изо рта и носа у него шла кровь.

– Я вас не слышу, – буркнул он и похлопал себя по ушам. – По-моему, я оглох!

Я подняла костыли и протянула ему. Он ответил мне удивленным взглядом. Попытался встать, но упал. Я не знала, что делать – разве что схватить его за руку. Опершись на протянутые мной костыли, он с трудом встал, буркнул: «Спасибо» – и заковылял прочь. Вскоре его фигурка стала очень маленькой.

Он был похож на клоуна, который раскачивается на трапеции в крысиной клетке. Цок-цок, топ-топ…

Я вернулась к своей машине и села в нее. Фигурка ковыляла к лесу на окраине пейзажа. Мне стало холодно и одиноко. Калека на костылях делался все меньше и меньше. Он ни разу не оглянулся».

Гунарстранна положил тетрадку и надолго задумался. Он удивился, когда понял, что сидит на ее кровати. Он даже не заметил, как сел. На простыне лежал длинный светлый женский волос. Он дернулся, огляделся. Ему казалось, что кто-то заглядывает ему через плечо. Но в комнате никого не было. Он вздохнул и пролистал остальные страницы. Все они были исписаны. Страницу за страницей заполнял тот же аккуратный округлый почерк. Только последние четыре или пять страниц оказались чистыми. Инспектор закрыл тетрадь и положил ее назад в тумбочку. Потом встал и не спеша вернулся в гостиную. Остановился у входной двери и с порога оглядел симпатичную квартиру, которая когда-то принадлежала Катрине Браттеруд. Уходить из квартиры – совсем не то, что входить в нее. Возникает совершенно другое чувство. Закрыв дверь и заперев ее на ключ, он задумался. Не свалял ли он дурака, придя сюда? «Не знаю, – ответил он сам себе. – Не знаю».

Глава 13

Обаяшка

Едва повернув за угол, Франк Фрёлик увидел человека, сидевшего на стуле у двести одиннадцатого кабинета. Наверняка это Бьёрн Герхардсен. Он пришел вовремя и явно проявлял нетерпение; сидел, скрестив руки на груди и раздраженно качая ногой. Не глядя на него, Фрёлик остановился у соседней двери. Перед тем как войти, покосился на Герхардсена.

В его фигуре было что-то мальчишеское. Невольно представлялся бездельник, который сидит в классе на задней парте. Учиться ему скучно, но заставляют родители… Он с надменным видом качается на стуле. Одет дорого, смотрит на одноклассников свысока.

Фрёлик закрыл за собой дверь и тихонько прошел в соседний двести одиннадцатый кабинет, где принялся дописывать отчет. Ничего, Герхардсен может еще немного подождать.

Через десять минут ему позвонили из приемной.

– Привет, Франки, здесь один человек по имени Бьёрн Герхардсен. Его вызвали в двести одиннадцатый кабинет к половине третьего.

– Попроси его сесть у двери двести одиннадцатого и подождать, – рассеянно ответил Фрёлик, не переставая писать.

Он опомнился только без десяти четыре. Какой Герхардсен терпеливый! Через пять минут в дверь постучали.

Фрёлик развернулся на стуле и посмотрел на дверь. Ручка медленно поворачивалась.

Когда дверь открылась, Фрёлик сделал вид, будто просматривает свои бумаги.

– Здравствуйте, я Бьёрн Герхардсен, – неуверенно представился посетитель.

Фрёлик посмотрел на настенные часы, затем, удивленно подняв брови, перевел взгляд на Герхардсена.

– Я жду здесь с половины третьего, – продолжал тот.

– Ясно, – ответил Фрёлик, вставая. – А я думал, вы уже не придете. Ну, садитесь. – Он указал на кресло рядом со своим столом и протянул руку: – Франк Фрёлик.

Герхардсен сел. Его костюм выглядел одновременно официальным и по-светски непринужденным: темно-синий пиджак, свободные брюки более светлого оттенка. Под пиджаком ярко-желтая рубашка и переливчатый сине-желтый галстук.

– Не сомневаюсь, вы понимаете, почему нам необходимо с вами побеседовать.

– Да, действительно. – Герхардсен кашлянул. – Вы хотите сказать… что ждете меня с половины третьего?

Фрёлик поднял голову, отрываясь от своих записей. Вопроса он как будто не слышал.

– Вы женаты на Аннабет Ос?

– Да.

– В субботу, то есть в тот день, когда исчезла Катрине Браттеруд, вы принимали гостей. Пожалуйста, расскажите для начала, какое у вас сложилось впечатление от званого вечера.

Герхардсен смерил его тусклым взглядом, давая понять, что он не привык к подобным штучкам. Кроме того, его взгляд говорил, что он не знает, стерпит он подколку или нет. В конце концов он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Потом снова откашлялся и начал:

– Рассказывать особенно нечего. Вечер имел успех; атмосфера была легкой и дружелюбной. По-моему, гостям понравилось.

Фрёлик кивнул:

– Что это был за вечер? По какому поводу вы созвали гостей?

– Просто званый ужин… Мы с Аннабет пригласили к себе друзей поесть и выпить вина.

– Но почти все ваши гости имели отношение к центру «Винтерхаген», верно?

– Да, верно. Мы в некотором смысле отмечали начало лета.

– Но пригласили к себе не всех сотрудников?

– Нет. Мы позвали людей из так называемого ближнего круга. Впрочем, приглашения рассылала Аннабет.

– Вы пригласили также Катрине Браттеруд.

– Да, как вам известно, она завершила курс реабилитации в нашем центре. Скоро ее должны были официально признать чистой… у нас так говорят. На самом деле я не знаю, как проходит выписка и тому подобное…

– Вы председатель совета директоров центра?

– Да, но я не психотерапевт, а дипломированный экономист.

– Понятно. Вы генеральный директор какого-то финансового учреждения?

– Акционерного общества «Гео-Инвест».

– Катрине не входила в круг близких друзей?

– Входила. Она была нашим близким другом. Наверное, именно поэтому Аннабет ее и пригласила. Она ведь несколько лет работала с ней. И… – Герхардсен поднял руки ладонями вверх. – Что тут скажешь? Она была симпатичная… стильная… талантливая… умная… в бюро путешествий, где она работала, о ней отзывались наилучшим образом.

Фрёлик кивнул и почесал бороду.

– К ее характеристике мы еще вернемся, – буркнул он. – В тот вечер вы заметили что-нибудь особенное в поведении Катрине?

– Ее тошнило.

Фрёлик поднял глаза.

– Да, ее тошнило и, кажется, вырвало… Потом все долго обсуждали то происшествие. Кажется, ей стало нехорошо около одиннадцати. Во всяком случае, прошло какое-то время после того, как мы встали из-за стола. Мы всегда долго ужинаем… Я не видел, что случилось, но, кажется, с ней говорила Аннабет…

Дверь за спиной Герхардсена открылась. Он замолчал и оглянулся. Вошел инспектор Гунарстранна и остановился перед зеркалом на стене, поправляя пряди, прикрывающие лысину.

– Бьёрн Герхардсен, – представил своего посетителя Фрёлик. – Инспектор полиции Гунарстранна.

Герхардсен и инспектор пожали друг другу руку. Гунарстранна облокотился о край стола.

– Можно продолжать? – спросил Герхардсен.

Поскольку ему никто не ответил, он снова заговорил:

– Аннабет разговаривала с Катрине, и вдруг кто-то толкнул ее сзади. Она держала в руке бутылку вина, и бутылка разбилась. Повторяю, я ничего не видел, но Аннабет была вся в…

– Вы не знаете, кто ее толкнул?

– Что, простите?

– Вы знаете, кто толкнул вашу жену?

– Нет.

Фрёлик жестом велел Герхардсену продолжать.

– Все засуетились, забегали. Насколько я понял, Катрине ненадолго потеряла сознание. Ее бойфренд отвел ее в туалет. Кажется, вскоре она ушла, потому что плохо себя чувствовала.

Гунарстранна возился с пачкой жевательной резинки. Она никак не открывалась. Он раздраженно дернул обертку и сунул в рот сразу две пластинки. Наклонился вперед, подпер подбородок рукой и принялся с интересом слушать. Подбородок у него шевелился, как нижняя челюсть овцы.

– Но вы не видели, как это произошло? – уточнил Фрёлик.

– Нет.

– Где вы были?

– То здесь, то там… В конце концов, я хозяин дома!

– Вы заметили, что Катрине ушла? Когда это случилось? Как это случилось?

– Нет. То есть… я видел, как она ссорилась с бойфрендом.

– Ссорилась?

– Да, они поссорились вскоре после инцидента с вином, обморока… не знаю, как лучше сказать. Они стояли в прихожей, а я проходил мимо. Мне нужно было… ну, в общем… отлить. Они ссорились.

– Ссорились?

– Да, во всяком случае, так мне показалось, но, когда я оказался рядом, они замолчали. Когда я зашел в туалет и закрыл за собой дверь, то снова услышал их голоса, но слов разобрать не мог. Не знаю, из-за чего они повздорили.

– Во время вечеринки вы разговаривали с Катрине?

– Немного. Мы сидели за столом рядом или друг напротив друга, поэтому мы разговаривали… точнее, вели светскую беседу.

– Сколько времени продолжался прием?

– Примерно до четырех ночи. Тогда ушли последние гости.

– Вы помните, кто ушел последним?

– На самом деле их было довольно много. Кто-то кого-то подвозил… Когда приехали сразу несколько заказанных такси, в прихожей началась давка. Кому-то пришлось ждать. Не знаю, кто ушел раньше, кто позже.

Фрёлик глянул в свои записи и весело спросил:

– Откуда вы все это знаете, если вас там не было?

Герхардсен смерил его тяжелым взглядом:

– На самом деле я там был.

– Мы слышали, что вы покинули дом вскоре после того, как подали кофе, с неким Георгом Беком и несколькими другими гостями.

– Да, в самом деле. Но я вернулся до четырех.

– На такси?

– Нет, на служебной машине.

Гунарстранна и Фрёлик переглянулись. Герхардсен заметил это и закашлялся.

– «Гео-Инвесту» принадлежат две машины, микроавтобус и седан марки «дайхацу». Так как я генеральный директор, я могу время от времени брать служебные машины. В ту ночь я взял одну из них и поехал домой; благодаря этому не пришлось стоять в очереди на такси.

Ни Гунарстранна, ни Фрёлик его не перебивали. Кашлянув, Герхардсен продолжал:

– У нас офис на Мункедамсвей. Там же гараж, где стоят служебные машины. Мне очень не хотелось несколько часов простоять в очереди на такси, поэтому я отпер гараж и вернулся домой в седане.

– В нетрезвом виде? – уточнил Фрёлик.

Герхардсен пожал плечами:

– По-моему, не слишком.

– Но ведь дома вы пили, и довольно активно!

– Я не переходил границ допустимого! – Герхардсен вызывающе посмотрел на полицейских.

– Кто из гостей вместе с вами поехал в город? – вмешался Гунарстранна. – Кто еще, кроме вас?

– Гогген, то есть Георг, его приятель – имени я не помню… У Аннабет с ним несколько общих знакомых. Еще одна женщина, которая зимой работала в центре на полставки… Ее зовут Мерете Фоссум. И еще бойфренд Катрине – Уле. Фамилии не помню.

– Когда вы уехали?

– Около полуночи, чуть раньше или чуть позже.

– Куда вы поехали?

– В «Смугет».

Гунарстранна многозначительно посмотрел на Фрёлика. Тот объяснил:

– Ночной клуб на Розенкранц-гате.

– Совсем рядом с Акер-Брюгге, верно? – заметил Гунарстранна.

– Да, пешком можно дойти, – согласился Герхардсен. – Через Ратушную площадь.

– И что потом?

– У входа в «Смугет» мы разделились.

– Что значит «разделились»?

– Там несколько залов. В одном играл блюз-бенд, в другой была дискотека. Музыка гремела, везде толпы народу… Мы разошлись по интересам.

– А вы чем занимались?

– Немного походил там, выпил пива и минеральной воды, перекинулся несколькими словами с барменами.

– Почему вы уехали со званого ужина, который проходил в вашем доме?

– Для меня это вполне естественный поступок. – Герхардсен выпрямился. – Знаю, некоторым это может показаться странным, – продолжал он, – но у нас с Аннабет нет детей. Мы с ней женаты уже шестнадцать лет. Мы очень хорошо знаем друг друга, понимаем, что мы разные, и развлекаться любим по-разному. Аннабет увлекается, так сказать, предметной стороной, то есть… она коллекционирует посуду Копенгагенского королевского фарфорового завода – серию с чайками. Она любит антиквариат, у нее хороший вкус; ей очень хочется жить в современном доме и окружать себя красивыми вещами. Ну а я другой. Я простой человек; у меня напряженная работа, трудная работа. Когда Аннабет приглашает гостей, то чаще всего они из ее круга, и если я вижу, что могу заняться чем-то другим… Ну, мы все понимаем, что некоторые гости приходят от одиночества, некоторые – потому, что им кажется, что они должны прийти, некоторым нравится общаться с близкими друзьями, с которыми им хорошо. Потребности у людей разные, и то же самое относится к нам с Аннабет. Так обстоят дела на сегодняшний день. По крайней мере, мы с Аннабет обо всем договорились, и нам нравится наш стиль жизни… – Он поморщился и продолжал медленнее, тщательно подбирая слова: – На практике то, что я сказал, означает следующее. Званый ужин, вроде субботнего, чаще всего заканчивается тем, что Аннабет сидит и болтает с другими женщинами об интерьерах и… – он взмахнул руками, обозначая широкий кругозор своей супруги, – ну… еще о работе, о центре, возможно, о рисунках на обоях. А я… – он ткнул себя пальцем в грудь, – предпочитаю съездить в город и хорошенько развлечься.

Фрёлик кивнул и спросил:

– Какого вы мнения об Уле Эйдесене?

Герхардсен пожал плечами:

– Заурядный молодой человек.

– Заурядный?

– Да, обычный.

– Нет, вначале вы назвали его «заурядным».

– Да.

– Вы вкладываете в это слово уничижительный смысл?

– Вовсе нет. Похоже, он парень порядочный. Во всяком случае, в субботу мы с ним были настроены на одну волну.

Фрёлик что-то записал в блокноте.

– А потом? Вы видели его в «Смугете»?

– Мельком. Мы ведь разбрелись кто куда… Там гремела музыка, везде скопилось столько народу, что разговаривать нормально было невозможно. По-моему, он танцевал и наслаждался жизнью.

– Когда вы оттуда ушли?

– Около трех.

– И что вы делали потом?

– Такси поблизости не оказалось. Я увидел, какие очереди на стоянке, пошел пешком на Мункедамсвей, вывел машину из гаража и поехал домой.

– А потом?

– Потом? Вы имеете в виду – после того как я приехал домой? Помогал Аннабет прибираться после гостей – вытряхивал пепельницы, выкидывал пустые бутылки, а потом лег спать.

– С женой?

Герхардсен кивнул.

– В какое время вы легли?

– Наверное, около четырех. Точно не знаю.

– Удалось выспаться?

– Я спал крепко и сладко, без сновидений. На следующий день проснулся поздно.

– Кто может это подтвердить?

– Наверное, Аннабет, хотя она, по-моему, тоже спала.

– Значит, свидетелей у вас нет?

– Спросите Аннабет. – Герхардсен занервничал. – Я не спрашивал, не страдала ли она в ту ночь бессонницей и не наблюдала ли за мной. И давайте перестанем ходить вокруг да около! Почему бы вам прямо не спросить, не я ли убил девушку, и не покончить со всем?

– Вы ее убили?

– Конечно нет.

Фрёлик замолчал и посмотрел на своего коллегу. Тот, зачесав прядь волос на лысину, вынул изо рта жвачку и посмотрел на нее.

– Кто предложил пригласить Катрине – вы или ваша жена? – спросил Гунарстранна, снова засовывая жвачку в рот.

– Аннабет.

– Помните, когда вы первый раз встретили Катрине?

Бьёрн Герхардсен досадливо вздохнул и посмотрел на них исподлобья. Детективы молчали. Герхардсен долго думал и наконец решился:

– Впервые я встретил ее несколько лет назад в так называемом массажном салоне – борделе возле Филипстад, на углу Парквей и Мункедамсвей. Заплатил ей полторы тысячи крон за секс. До того я ее не видел. Я понятия не имел, кто она такая, пока она не вошла ко мне, чтобы сделать мне массаж. Она была самой обыкновенной шлюхой, извините за выражение. Уверен, что я забыл бы ее, если бы не…

Он закрыл глаза, как будто подыскивал нужные слова. И поморщился. Гунарстранна и Фрёлик молча наблюдали за ним. Гунарстранна надул пузырь из жвачки, который вскоре лопнул. Герхардсен вздрогнул, восприняв это как знак, что пора продолжать.

– Когда ей предложили пройти курс лечения в «Винтерхагене», Аннабет пригласила ее к нам домой. Я ее не узнал, но, по-моему, она меня узнала. Потому что она сбежала из центра вскоре после того, как увидела меня. Повторяю, я ее не узнал. Я видел тощую наркоманку, бледную, дрожащую. Аннабет попросила ее помочь с покупками. В тот же вечер она убежала из общежития. Ее не нашли…

– И вы решили, что она сбежала после того, как узнала вас?

– Да.

– Когда вы пришли к такому выводу?

– Позже, но я еще до этого дойду.

– Продолжайте.

– Нашел ее я. Я поехал в центр города на совещание, а оттуда отправился на Банкпласс, где собирался снять проститутку. Произошло это примерно через три недели после ее побега. Я не знал, что это она, пока она не села в машину. Мы договаривались о цене через окошко…

– Значит, вы ее сняли?

– Да… Она, не говоря ни слова, подсела ко мне в машину, я и понятия не имел, кто она такая. Мы ехали по Биспекайя; я высматривал место для парковки, где нам бы никто не помешал. Потом я повернулся к ней и вдруг узнал. Она громко расхохоталась; ей доставило удовольствие мое потрясение. Тогда же она напомнила мне о нашей встрече в массажном салоне. Она тогда еще много всего наговорила, я точно не помню, но суть заключалась в том, что я плохой. Я возразил: я ведь никогда не изображал из себя святошу. Потом мне расхотелось пользоваться ее услугами. Я предложил отвезти ли ее в реабилитационный центр. Она поинтересовалась, расскажу ли я сотрудникам о том, где и как мы с ней встретились. Я ответил, что никаких трудностей не возникнет; скажу, что случайно столкнулся с ней в городе. Она спросила, не интересно ли мне, что скажет она… в разговоре с Аннабет. Мне показалось, что разговаривать больше не о чем. Я предложил ей уйти, а деньги, которые я ей дал, оставить себе. Я предложил ей еще денег… Она сидела и молча глазела на меня. – Герхардсен снова помолчал, как будто дошел до самого трудного места, и медленно продолжил: – Я спросил, не отвезти ли ее назад в центр, но она отказалась и добавила: она не хочет быть моей должницей. Она дважды повторила, дословно: «Я не хочу быть твоей должницей». Потом она сделала мне минет и вышла из машины.

В комнате воцарилось молчание. После долгой паузы Бьёрн Герхардсен откашлялся и заговорил:

– Должен добавить, что через несколько дней она сама объявилась в реабилитационном центре и приступила к курсу реабилитации. Недавно ее официально признали «чистой». За то время, что она проходила лечение, она окончила школу, нашла работу… Судя по сведениям, которые до меня доходили, все считали ее во всех отношениях личностью замечательной.

– После того были у вас с ней сексуальные контакты?

– Ни разу.

– Как… – Гунарстранна перебил Фрёлика, лопнув еще один пузырь из жвачки и сказав: – Меня интересует одна деталь в связи с вашей встречей с Катрине.

Герхардсен поднял голову.

– В вашем рассказе угадываются перепады настроения. Вы заехали в квартал «красных фонарей», сняли проститутку, которая вам приглянулась, и вдруг испытали шок, узнав ее. Потом между вами состоялась… своего рода дискуссия на тему… ну, скажем, нравственности. Вы считаете себя представителем норвежского среднего класса… Во всяком случае, с ней вы играли роль представителя так называемого нормального мира, образцового гражданина. Тот же типаж олицетворяет и ваша жена, когда принимает пациентов… – Гунарстранна изобразил пальцами обеих рук кавычки. – Ну да, вы представляете для пациентов центра нормальный мир, нравится вам это или нет. Значит, вы и ваша жена волей-неволей становитесь образцами, которым должны подражать ваши пациенты!

– Конечно, – перебил его Герхардсен. – Только не нужно читать мне мораль!

– Я не читаю вам мораль, – возразил Гунарстранна. – Я просто думаю о том, как менялось ваше настроение, когда вы сидели с ней в машине. Я пытаюсь представить себе, какие сигналы вы посылали друг другу во время разговора. Вначале вас переполняла похоть, захотелось перепихнуться по-быстрому… Вы сняли на Банкпласс какую-то шлюху. Договорились о цене, не выходя из машины, она села к вам, и вдруг – удар! Вы узнали ее. Затем вы вступаете с ней в своего рода нравственный спор. Вам захотелось купить себе индульгенцию. Вы предложили ей принять деньги без оказания каких-либо услуг. Но она все же обслужила вас, потому что не желала оставаться вашей должницей. Ее поступок вызвал у вас удивление. Я правильно вас понял?

– Это ваши слова, не мои, – отчужденно ответил Герхардсен.

– Но вы согласны, что все произошедшее можно описать именно так?

– Не спорю.

– А через два дня она добровольно вернулась в центр к вашей жене и согласилась на долгосрочный курс лечения и реабилитации?

– Да.

– Как по-вашему, что произошло между вами в машине – с психологической точки зрения?

– А сейчас что вы имеете в виду?

– Ну, какие роли вы там играли? Вы, альфа-самец, купили сеанс орального секса у опустившейся наркоманки, которая за дозу готова на что угодно?

– Я никогда не думал об этом в таком смысле.

– Вы уверены? – спросил Гунарстранна. – Как по-вашему, кто из вас, в психологическом смысле, одержал тогда верх?

– Я никогда не думал об этом в таком смысле, – повторил Герхардсен, – но, наверное, она. Лично мне не терпелось оттуда убраться. – Видя, что его собеседники молчат, он продолжал: – Или… может быть, вначале… когда я не узнал ее, она ожидала, что я ее узнаю. Должно быть, она узнала меня, когда я остановил машину и опустил стекло. По-моему, ей показалось, что она… – настал его черед изображать пальцами обеих рук кавычки, – одержала верх в психологическом смысле… потому что она меня узнала. Заявляю вам с абсолютной уверенностью, что я почти ничего не почувствовал, когда понял, кто она такая…

– А потом?

– Не понимаю, о чем вы.

– Нет, понимаете. Она унижает вас, открыв, что она вас знает и тем самым причиняет вам страдание. Как изменились с тех пор ваши с ней отношения в психологическом смысле?

Герхардсен плотно сжал губы. Гунарстранна оскалил в улыбке искусственные зубы.

– Герхардсен, говорить правду не опасно. До сих пор вы держались неплохо. Все вполне понятно. Понятно ваше желание отомстить за то маленькое унижение.

– Я никогда ни за что не мщу, – сухо ответил Герхардсен.

– Отлично, и все же вы отомстили. – Гунарстранна улыбнулся. – Вы к ней приставали, ведь так? Мы знаем, что вы распускали руки даже на званом ужине.

– Я не распускал руки…

– У нас есть свидетели, которые считают по-другому! – отрезал Гунарстранна. – Не пытайтесь меня обмануть. Я знаю, что вы приставали к Катрине Браттеруд!

– Ну и что, если так?

– И что? – Гунарстранна снова наградил его белозубой улыбкой. – Если вы приставали к ней в субботу, такое могло случиться и раньше, верно?

– Нет. Раньше ничего подобного не было.

– Откуда нам знать? Откуда нам знать, не казалось ли ей, что вы все время ее преследуете?

– Поговорите с ее лечащими врачами… с психотерапевтами.

– С вашей женой?

– Да, будьте так добры. У меня нет секретов от Аннабет.

– Хотите сказать, ваша жена знала, что вы покупали секс-услуги у одной из ее пациенток?

– Да.

– Извините, – произнес разгневанный Гунарстранна, – но вы ведь, кажется, руководитель реабилитационного центра «Винтерхаген»? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Неужели вы понятия не имеете о том, что такое профессиональная этика?

Бьёрн Герхардсен закрыл глаза.

– У меня смутное подозрение, что наш разговор посвящен не этическим принципам «Винтерхагена».

– Верно, – согласился Гунарстранна, заставляя себя успокоиться. – Давайте вернемся к интересующей нас ночи. Хотя… вряд ли ваши коллеги одобрят ваше поведение по отношению к пациентке центра. – Заметив, что Герхардсен пытается его перебить, он возвысил голос: – Но мы пока оставим этот вопрос. Мне никак не удается воссоздать картину того, что произошло в ночь убийства Катрине. Мне нужно точно выяснить, что же случилось в ту ночь.

– Конечно, – снисходительно ответил Герхардсен. – Именно поэтому я жертвую своим драгоценным временем и пытаюсь рассказать вам, что случилось.

– Вы встретили Катрине Браттеруд в центре Осло после того, как вышли из такси?

– Катрине? В центре города?

– Отвечайте на вопрос!

– Нет, я ее не встретил.

– Вы видели ее?

– Нет.

– Предположим, то, что вы сейчас сказали, неправда, – вкрадчиво заметил Гунарстранна. – Скажем, вы встретили ее в ту ночь в Акер-Брюгге…

– Нет, уверяю вас, я ее не встречал!

– Позвольте мне договорить, – отрезал Гунарстранна. – Мы знаем, что во время званого ужина вы к ней приставали. Мы знаем, что вы на такси поехали на Ратушную площадь. Мы знаем, что вы считали ее обыкновенной шлюхой. Вы сами так выразились. Давайте представим, что вы следили за ней, снова начали к ней приставать, она сопротивлялась, вы нашли какой-то шнурок, набросили ей на шею, чтобы сделать ее сговорчивее… – Глаза инспектора сверкнули; Герхардсен испуганно съежился в кресле.

– Вас понесло не туда, – сказал он наконец.

– Так рассказывайте, что произошло!

– Мы позвали к себе гостей. Людей симпатичных, но… скучноватых. Я поехал в центр потанцевать и развлечься…

– А не для того, чтобы снять очередную проститутку?

– Нет.

– В какое точно время вы вывели из гаража служебную машину? Вас кто-нибудь видел?

Герхардсен опустил голову и задумался.

– Не знаю… Там обычный гараж в цокольном этаже, который отпирается ключом. Понятия не имею, видел меня кто-нибудь или нет…

– Когда точно вы вышли из «Смугета»?

– Не знаю. Должно быть, меня кто-нибудь видел.

– Из тех, кто уехал из вашего дома с вами, никто не говорил с вами перед тем, как вы ушли из клуба?

– Нет.

– Но ведь это очень странно, вы не находите?

– Возможно, вам так кажется, но…

– Что «но»?

– Я так не думаю.

– Вы не знаете, не собирался ли кто-то из ваших гостей свести с Катрине счеты?

– Мне трудно себе представить, чтобы кто-то хотел свести с ней счеты.

– А ваша жена?

– Аннабет? Что она может иметь против Катрине?

– Возможно, она ревновала.

Герхардсен наклонил голову:

– Да… но… ревновала не в том смысле.

– А в каком?

– Слушайте! – Герхардсен устало вздохнул и поднял ладони, словно пытаясь всех утихомирить. – Слушайте! – повторил он. – Я вынужден был поведать Аннабет о своих отношениях с Катрине. Другого выхода у меня не оставалось. Когда Катрине начала курс лечения, я понимал, что рано или поздно она расскажет обо мне кому-нибудь из сотрудников центра. Мне нужно было ее упредить, и я открылся… не всем, конечно, но Аннабет. Я не мог себе позволить бояться и ждать…

– В каких выражениях вы признались жене?

– Не помню.

– Это было давно?

– Да… довольно давно. Я все ей рассказал, когда стало ясно, что Катрине больше не сбежит из «Винтерхагена», пройдет весь курс до конца.

– Значит, с тех пор, как вы все рассказали Аннабет, прошло уже несколько лет?

– Да.

– И ваша жена несколько лет лечила Катрине, зная, что она оказывала вам секс-услуги?

– Да, – устало ответил Герхардсен.

Гунарстранна и Фрёлик переглянулись. Фрёлик откашлялся и поднял брови, подавая знак боссу. Тот кивнул в ответ.

– Как вы считаете, ваше признание повлияло на их отношения? – осторожно спросил Фрёлик.

– Аннабет – профессионал в высшем смысле слова, – ответил Герхардсен. – Мое признание никак не могло повлиять на ее отношения с пациентами… хотя, конечно, в нашей семейной жизни наметился некоторый кризис.

– Какого рода отношения связывали вашу жену и Катрине? Можно ли назвать их теплыми, доверительными?

– Нет, но, по-моему, я тут ни при чем. С тех пор как я все рассказал Аннабет, много воды утекло. Отношения между Катрине и Аннабет нельзя было назвать теплыми, но, по-моему, тут дело в личных симпатиях и антипатиях.

– Но вы только что сказали, что ваше признание вызвало кризис в семейных отношениях.

– Да, но это касается нас с Аннабет.

– И тем не менее причиной кризиса стала Катрине. Было бы странно, если бы ваша жена не продемонстрировала свое отношение к тому, что она узнала.

– Возможно, вам это покажется странным, но я не считаю, что она держала камень за пазухой по отношению к Катрине.

– Вы на «ты» со всеми пациентами «Винтерхагена»? – вмешался Фрёлик.

– Что вы, нет!

– А почему же с Катрине вы были на «ты»?

– Она провела в нашем центре несколько лет. И добилась успеха. Излечилась от зависимости. Конечно, мы считали ее близким человеком.

– Тем не менее, что позволило вам обращаться к ней на «ты»?

Герхардсен вздохнул:

– Для меня она была особенной пациенткой.

– Значит, вы домогались ее в те годы, что она провела в центре?

– Нет! – раздраженно воскликнул Герхардсен. – Но эта девушка заслужила наше доверие. Я читал отчеты, беседовал с ней…

– Не учитывая, что в прошлом вы были ее клиентом? – вмешался Гунарстранна.

– Да. Сколько еще раз вы будете донимать меня подобными вопросами?

– До тех пор, пока не выясним нечто важное, что может нам пригодиться. – Гунарстранна извлек жвачку, поморщился, глядя на нее, и бросил в мусорную корзину рядом с правой ногой Герхардсена. – В субботу ваша жена могла покинуть гостей?

Герхардсен долго молча смотрел на него в упор.

– Отвечайте на вопрос!

– Надолго?

– На час.

– Сильно сомневаюсь.

– Почему?

– Потому что гости сразу же заметили бы ее отсутствие. Аннабет любит гостей. Ей приятно быть в центре внимания, и именно она рассылала приглашения. Немыслимо представить, чтобы она ушла, пока в доме еще были гости.

– А другие приглашенные отсутствовали какое-то время?

Герхардсен не спешил с ответом.

– Возможно, – сказал он наконец. – Но кто?.. – Он покачал головой. – Вам придется спросить у Аннабет. Повторяю, меня там не было несколько часов.

– Кто-нибудь еще из гостей имел зуб на Катрине?

– Я таких не знаю.

– Теперь вы сами себе противоречите, – с улыбкой заметил Гунарстранна.

– Ничего подобного!

– Вы только что заявили, что Катрине ссорилась со своим бойфрендом.

– Но я вовсе не думаю, что он убил ее. Что вы, он вполне добропорядочный молодой человек…

– Из-за чего они ссорились?

– Понятия не имею.

– Значит, вы не заметили, что они ссорились, спорили?

– Нет, но… они не просто молчали. Между ними воцарилась такая атмосфера…

– Вы говорили, что они ссорились.

– Беру свои слова назад.

– Вам не приходило в голову, что они могли поссориться из-за вас? – спросил Гунарстранна.

– Из-за меня?

– Незадолго до того вы к ней приставали, распускали руки… Может, он ревновал?

– Он не сумел бы скрыть от меня свои чувства, когда мы ехали в город на такси. А он вел себя очень дружелюбно. Мы все веселились, смеялись.

– Возможно, он выместил свой гнев на Катрине, – заметил Фрёлик. – Такое вам в голову не приходило?

Герхардсен надул щеки, шумно выдохнул и закрыл глаза. На лбу у него выступила испарина.

– Нет, – ответил он, не открывая глаз. – Такое мне в голову не приходило. Сколько можно?

Фрёлик вопросительно глянул на Гунарстранну; тот отмахнулся.

– Пожалуй, на сегодня все, – сказал Фрёлик. – Но мы свяжемся с вами, чтобы прояснить некоторые места в ваших показаниях.

– Вот сюрприз-то! – буркнул Герхардсен, вставая.

После того как Герхардсен ушел, Гунарстранна и Фрёлик долго сидели и смотрели на стены. Гунарстранна достал коробок спичек и пытался сделать из спички зубочистку.

– Вот гад!

– Да, столько дерьма лопатой не разгребешь, – ответил Гунарстранна, сунув спичку между зубами. – Что такое «Гео-Инвест»?

– Офшорная компания, – ответил Фрёлик. – Что-то связанное с арбитражем… в общем, без специального образования не разберешься.

– У нас на вечер допросы запланированы?

– Эйдесен, ее бойфренд. – Фрёлик пролистал чистые страницы блокнота. – Что ты думаешь? Мог ли ее убить Герхардсен или его жена?

Гунарстранна пожал плечами.

– Представляю, как он психовал, когда Катрине вернулась в «Винтерхаген»!

– По-твоему, он врет?

– Зачем ему врать? Дело-то очень щекотливое. Наверное, он знал или предполагал, что девушка с кем-то поделилась и что мы так или иначе узнаем о его промахе. Вот почему он поспешил сам во всем признаться. Его признание предполагает, что скрывать ему нечего – в том, что касается убийства.

– А его жена?

Гунарстранна поморщился; казалось, ему очень больно. Потом он что-то промычал, качая головой.

– Зачем ждать столько лет?

– Возможно, в ту ночь она поняла, что больше не выдержит. По словам Крамера, Герхардсен приставал к Катрине. Жена, возможно, заметила…

– Да, и что?

– Она все видит, выходит из себя и… ну, и так далее.

– Да, – кивнул Гунарстранна. – Но Крамер уверяет, что он был с Катрине до трех часов ночи. Придется проверить слова Герхардсена насчет машины, на которой он возвращался домой. И все же невероятное совпадение, что Хеннинг с Катрине и Герхардсен с другими гостями поехали в одно и то же место. И еще невероятнее, что никто из них никого не видел!

– Хеннинг и Катрине поехали в «Макдоналдс» в Акер-Брюгге. Остальные находились по другую сторону Ратушной площади, у клуба «Смугет». Они не обязательно должны были заметить друг друга.

– Но если все же заметили… – Гунарстранна многозначительно посмотрел на Фрёлика. – Герхардсен или Уле Эйдесен, а может, и тот и другой видят, как Катрине обнимается с Хеннингом Крамером…

– Взять машину мог только Герхардсен, – возразил Фрёлик. – Крамер уверял, что следом за ними в Ингирстранд приехала машина.

Глава 14

Старый знакомый

Услышав стук в дверь, Гунарстранна смял в пепельнице крошечный окурок.

– Войдите! – крикнул он и взял фотографию, прикрепленную скрепкой к делу, лежавшему на столе.

Вошел Фрёлик.

– Видел? – Он кивнул на снимок, который инспектор держал в руках. – Дамочка из бюро путешествий подарила нам козырь! Она узнала бандита, который к ним приходил.

– Реймонд Скёу. – Гунарстранна поморщился, как будто съел лимон. – Ну и имечко… как у персонажа из сериала про банду Олсенов.

– Но его в самом деле так зовут, – ответил Фрёлик. – Наша дамочка на сто процентов уверена. Именно тот тип явился в бюро путешествий в субботу, когда убили Катрине.

Гунарстранна еще раз взглянул на фотографию.

– Никогда его не видел, – пробормотал он. Прикрепляя снимок на место, он заметил, что пальцы у него дрожат.

– Мелкий жулик, – сказал Фрёлик. – Сидел два раза, за укрывательство краденого и ограбление. Ошивается вокруг стриптиз-клубов и тому подобных заведений. Иными словами, возможно, он сутенер. Несколько раз его арестовывали за то, что он продавал травку несовершеннолетним. Но самое интересное – дело, которое завели на него несколько лет назад.

– Какое дело? – Гунарстранна сцепил пальцы, чтобы не дрожали. Человек на снимке выглядел как сотни других таких же, как он. Снимок сделан в тюрьме при аресте. Мужчина с изможденным лицом, пустой взгляд, полузакрытые, почти сонные глаза. Волосы темные, а теперь – поседевшие. Рот провалился, но заметны неровные зубы. – Ему что, зуб выбили?

– Не знаю, – отмахнулся Фрёлик. – Но тогда его сдала полиции некая Катрине Браттеруд.

Гунарстранна присвистнул и поднял голову. Фрёлик улыбался во весь рот.

– Сообщение пришло из Центра помощи женщинам. Провалиться мне, если наш приятель Реймонд тогда не был сожителем Катрине. Она обвинила его в побоях; кроме того, он пытался переехать ее на машине!

– Переехать?!

– Да, – кивнул Фрёлик. – Типичная мелодрама. Он ее приревновал и пытался переехать… Кстати, дело вовсе не закрыли, не положили на полку. Фрекен Браттеруд лично явилась в полицейский участок и забрала обвинения.

– А он ждал ее снаружи?

– Этого мы не знаем, но, скорее всего, так и было.

– И как она себя чувствовала – я имею в виду, после происшествия с машиной?

– Отделалась легким испугом. Не помню, чтобы патологоанатом упоминал какие-нибудь старые повреждения внутренних органов.

– Ревность, – задумчиво повторил Гунарстранна, вертя в руке фотографию. – Очень удобное слово. – Он встал и быстро подошел к окну.

– У него дома никого нет, – продолжал Фрёлик.

– Где он живет?

– В Грёнланне, муниципальный дом, один из старых жилых комплексов на Грёнланнслейр. – Фрёлик тоже посмотрел на фотографию и покачал головой. – Реймонд Скёу… Ну и имечко!

– Он не обязан стыдиться своего имени, – заметил Гунарстранна. – Ведь тут он ничего не может поделать. – Он сел и посмотрел в пространство.

Фрёлик подошел к двери.

Гунарстранна задумчиво хмыкнул.

– Бойфренд, – напомнил Фрёлик, показывая на дверь. – Мы договорились, что допросим Уле Эйдесена вместе.

Глава 15

Исцарапанный

Перед ними по лестнице поднималась женщина в хиджабе. Франк Фрёлик не сводил с нее внимательного взгляда. Хотя ее голова была закрыта, под просторной, свободной одеждой угадывались пышные бедра и грудь.

– Там. – Гунарстранна показал на дверь, где под звонком разместилась красная пластмассовая табличка, на которой белыми буквами было написано: «Уле Эйдесен».

Мусульманка жила на том же этаже. Она долго возилась с ключами, потом вошла в квартиру и, перед тем как закрыть дверь, сняла чадру. Фрёлик не поверил собственным глазам.

– Ты видел? – спросил он.

– Что? – Гунарстранна позвонил в квартиру Эйдесена.

– Женщину. Она блондинка!

– Ну и что?

– Блондинка в хиджабе!

– Даже норвежцам не возбраняется быть мусульманами.

– Но… – Фрёлик откашлялся.

Тут дверь открылась. На вид Уле Эйдесену можно было дать около тридцати. Он был стройный, среднего роста. В глаза бросался пирсинг – кольцо в левой брови. Он начинал лысеть и пытался скрыть растущую плешь тем, что побрился наголо. И все же заметнее всего были воспаленные порезы и царапины на лице…

– Эйдесен? – спросил Гунарстранна.

– Да, – с серьезным видом ответил тот. Он переводил взгляд с одного полицейского на другого.

Не протянув ему руки, Гунарстранна представился.

– Входите.

– Это Франк Фрёлик.

Пальцы у Эйдесена оказались длинными и тонкими. Рукопожатие было легким, но решительным.

В гостиной, куда он их провел, было светло и пахло духами. Комната просторная, с несколькими окнами, светлые обои. Обстановка была спартанской. На полу у стены стоял музыкальный центр. Белый кожаный диван и два желто-коричневых кресла окружали столик со стеклянной столешницей. Когда Фрёлик садился, кресло под ним заскрипело.

Эйдесен устроился на белом диване и вытянул загорелые, мускулистые ноги. Он испуганно косился на Гунарстранну; инспектор стоял, задумавшись и прикусив нижнюю губу.

Фрёлик полистал блокнот на коленях, затем поднял глаза на хозяина, севшего напротив.

– Речь пойдет о Катрине Браттеруд, – сказал он.

Эйдесен кивнул.

– Вы поцарапались? Несчастный случай? – осведомился Фрёлик как бы между прочим.

Эйдесен покачал головой:

– Я упал на лицо.

– Упали на лицо?

Эйдесен занервничал.

– Не могу усидеть на месте. Все время думаю о ней. Хуже всего по ночам, поэтому я бегаю. – На его лице появилась усталая виноватая улыбка. – Я бегал и вчера ночью, и вот… – губы еще растянулись, улыбка превратилась в язвительную усмешку, – споткнулся о кустик и грохнулся…

Фрёлик медленно кивнул:

– Священник уже связывался с вами?

Посерьезневший Эйдесен покачал головой:

– Я только вчера узнал.

– О чем узнали?

– Что девушка, о которой писали в газетах, – Катрине.

– От кого вы все узнали?

– Мне сообщила сотрудница «Винтерхагена» по имени Сигри.

Фрёлик глянул в записи:

– Сигри Хёугом?

Эйдесен кивнул:

– Я туда позвонил…

– Что сказала Сигри Хёугом?

– Я позвонил, и она сказала, что Катрине убили. Что это Катрине нашли мертвой в Вервенбукте… – Эйдесен неуверенно кашлянул и покачал головой.

«Главное – не терять терпения, – подумал Фрёлик. Нужно подождать…» Он не понимал, почему молчит Гунарстранна, но у босса наверняка есть план.

– Давно вы знакомы?

– Что?

Фрёлик повторил вопрос.

– Несколько месяцев. Но я еще раньше знал, кто она такая. Мы с ней познакомились на курсах… испанского.

– Вы говорите по-испански?

– Да… – Помолчав, Эйдесен пояснил: – Моя мать испанка. Я преподаю испанский по вечерам. Курсы для взрослых при народном университете.

– И Катрине там занималась?

– Да.

Фрёлик молча смотрел на Эйдесена. Тот снова кашлянул.

– Я пригласил ее на свидание, – начал он и откашлялся. – В третий вечер мы пошли в испанский ресторан на Пилестраде. Но я не помню…

– А помните, что на ней было надето на вечеринке в субботу? – перебил его Фрёлик. – Постарайтесь все описать как можно точнее.

– На ней была черная блузка на пуговицах и… с такими прозрачными рукавами, – начал Эйдесен, подумав. – И юбка… серая юбка, темно-серая, легкая, летняя, не мини, ниже колен. Насчет туфель не уверен… По-моему, они были черные или серые, на высоком каблуке.

– А нижнее белье? – спросил Фрёлик.

Эйдесен ссутулился.

– Понятия не имею. Она одевалась в ванной, после того как приняла душ. Мы были у нее… а потом поехали в гости на такси.

– Какое нижнее белье она носила?

Эйдесен снова пожал плечами:

– Обычное… трусики и лифчики, если так можно выразиться.

– Какого цвета?

– Повторяю, что было на ней в тот день – не знаю. Но наверное, что-нибудь темное, ведь на ней была черная блузка. В таких вещах она была педантична… Я хочу сказать, терпеть не могла вульгарности.

– Что-нибудь еще? – спросил Гунарстранна. Его губы дрожали. И в глазах появилось выжидательное выражение – как всегда, когда он готовился к прыжку.

– Сумочка, небольшая сумочка на ремне… – Эйдесен перевел взгляд на Гунарстранну.

Тот снял плащ, подошел к свободному креслу, поставил его напротив Эйдесена и сел. Затем он положил голову на руки и тихо сказал:

– Я всегда открываю свои карты и никогда не лгу.

– М-м-м… да?

– Но я настоящая сволочь, Эйдесен, настоящая сволочь! Понимаете?

Озадаченный Эйдесен покачал головой.

– При нашей профессии иначе нельзя, – продолжал Гунарстранна. – Иногда очень выгодно быть сволочью. К примеру. Вот, скажем, мне известно, какое-то время вы были бойфрендом Катрине. Сейчас я этого не принимаю во внимание. Самое главное – узнать, кто ее убил. Судя по тому, что нам известно, ее могли убить вы. Пока что никто не знает, кто ее убил… Никто, кроме убийцы.

Эйдесен снова кивнул. Ему явно стало не по себе.

– Вы убили Катрине Браттеруд?

– Нет. – Эйдесен заморгал глазами.

– По мнению патологоанатомов, ее смерть была тяжелой… ужасной, – продолжал Гунарстранна.

Эйдесен вскинул голову.

– Мы не знаем, почему убийца сделал то, что сделал. Однако, судя по всем признакам, она умирала очень долго. Очень долго!

Эйдесен дышал ртом. В квартире было тихо; слышалось только шумное дыхание Эйдесена.

В конце концов молчание снова нарушил Гунарстранна:

– Когда я говорю «очень долго», это значит, что у убийцы имелись и время, и возможность, чтобы остановиться и сохранить ей жизнь. Можно спросить: да какое это имеет значение, раз она все равно умерла? Так вот, время, которое прошло до ее смерти, указывает на две очень важные улики. Во-первых, можно говорить о злонамеренности. – В наступившем молчании он посмотрел на Эйдесена в упор.

– И что? – спросил Эйдесен, вскинув голову.

– Если один человек намерен любой ценой устранить угрозу, которую представляет для него другой, поводов может быть два. Два повода, которые кажутся возможными. Возможно, убийца пытался защитить собственную жизнь. Но я не верю, что в нашем случае он защищался… Процесс удушения занял несколько минут. Все указывает на то, что жертва сопротивлялась. Вырывалась, отбивалась руками и ногами. А убийца ждал, когда она умрет. Если он не защищался, скорее всего, его ослепляла ярость… или, наоборот, он убивал ее совершенно хладнокровно.

Из кухни послышался рокот холодильника. Кроме того, в тишине Фрёлик услышал тиканье часов. Небольшие настольные часы стояли на новеньком черном телевизоре «Филипс».

Эйдесен нервно провел ладонью по исцарапанному лицу и промямлил:

– Да уж… она наверняка сопротивлялась.

– Вы с Катрине часто ссорились? – спросил инспектор, посмотрев на Эйдесена в упор.

Эйдесен покачал головой.

– Пожалуйста, озвучьте ваш ответ.

– А?

– Отвечайте словами, а не жестами. Франк Фрёлик запишет ваши ответы.

– Нет, особенно часто мы не ссорились.

– В субботу, седьмого июня, вы оба поехали на прием, устроенный Аннабет Ос. Это так?

– Да, так.

– Фру Ос – ваш друг?

– Нет, меня она пригласила через Катрине. Аннабет – начальница в реабилитационном центре, где наблюдалась Катрине… точнее, находилась на амбулаторном лечении.

– Сколько времени вы пробыли в гостях?

– Я уехал оттуда около полуночи.

– Вы уехали один или еще с кем-нибудь?

– Один… то есть еще с несколькими людьми; мы вместе расплачивались за такси.

– А Катрине?

– Ей стало нехорошо, и она поехала домой.

– Раньше вас?

– Да, наверное.

– Как вы думаете, почему она ушла из гостей раньше вас?

– Ей стало совсем плохо; ее рвало.

Гунарстранна нахмурился.

– Ее часто рвало? – спросил он.

– Что значит «часто»? – удивился Эйдесен. – Тогда ей просто стало плохо…

– У нее что же, был больной желудок?

– Вовсе нет, – сухо ответил Эйдесен. – После того как мы поели… значительно позже… она пошла в туалет, и ее вырвало. Сказала, что она плохо себя чувствует. – Он замолчал.

– Значит, вы решили, что она заболела, что у нее желудочный грипп или что-то в этом роде?

– Да, то есть сначала я подумал, что она, наверное, выпила лишнего.

– Но оказалось, что это не так?

– Да. Она уверяла, что за весь вечер не выпила ни капли спиртного.

– Она производила впечатление пьяной?

– Нет.

– И как же вы поступили? Вызвали такси по телефону?

– Нет.

Гунарстранна ждал. Эйдесен снова кашлянул.

– По-моему, она сама вызвала такси. Только предупредила меня, что уедет пораньше… Потом я ее уже нигде не видел.

– Значит, вы не видели, как она уезжала?

– Нет. Я нигде ее не видел и решил, что она, наверное, уехала.

– Перед тем как она уехала, вы с ней поссорились?

– Нет.

– Почему вы не попрощались, не проводили ее до такси, не убедились, что она благополучно добралась домой?

– Между нами возникло… некоторое напряжение.

– Значит, вы все же поссорились?

Эйдесен пожал плечами.

– Ей стало нехорошо, она захотела поехать домой. Вы хотели остаться. Вы не могли договориться. Вы поссорились?

– Нет, мы не ссорились.

– Если я скажу, что один из гостей видел, как вы громко ссорились перед тем, как она ушла, что вы ответите?

– Ну ладно, мы действительно поругались… Но так, не очень сильно. Мы не кричали друг на друга. Просто… атмосфера сделалась напряженной. Она не хотела, чтобы я оставался в гостях без нее.

Гунарстранна молчал. В большие окна, выходящие на юг, в комнату потоком вливался солнечный свет, в воздухе плясали пылинки.

– Уле, – сказал он. – Можно называть вас Уле?

Эйдесен кивнул.

– В подобных делах вы, хотя бы только ради уважения к себе самому, должны с самого начала говорить правду. Иначе вас ждут крупные неприятности. Вам понятно? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Итак, Уле, вы поссорились или нет? Если да, то из-за чего?

– Она хотела уйти из гостей, потому что ей стало нехорошо, а я уходить не хотел. Мне там нравилось, ну и она… в общем, разозлилась на меня. Ну да, именно так. Она разозлилась, что я не провожу ее до дома.

– Она так и сказала? Велела вам проводить ее?

– Нет, но ее раздражение я истолковал именно так.

– Расскажите о том, как ей стало нехорошо.

– Сначала она потеряла сознание… просто вдруг стала падать. Мы стояли и разговаривали с сотрудницами «Винтерхагена», в том числе с хозяйкой дома, Аннабет Ос. И вдруг Катрине начала падать прямо на меня, и у нее закатились глаза. Ни с того ни с сего. Все засуетились, а я отвел ее в туалет. Без сознания она была всего секунду или две, а потом ее вырвало в унитаз.

– Она как-то объяснила свой приступ?

– Нет.

– Такое уже случалось прежде?

Эйдесен выпятил губы и задумался.

– Нет, не случалось. По-моему, раньше я ни разу не видел, чтобы она теряла сознание. Правда, она очень боялась в тот вечер идти в гости.

– Почему, как вы думаете?

– Просто она… была такая. Не любила общаться с малознакомыми людьми и понимала, что весь вечер придется провести в обществе именно таких людей… И еще она боялась, что все будут коситься на нее и перешептываться у нее за спиной, потому что она пациентка.

– В тот день она говорила о своих страхах?

– Не очень подробно. Но… – Эйдесен поморщился. – Раньше, еще перед гостями, она была очень раздражительной. Постоянно набрасывалась на меня.

– Набрасывалась на вас?

– Да. Мы были у нее. Я смотрел футбол по телевизору, а потом мы заспорили. То есть все начала она.

– Из-за чего?

Эйдесен покачал головой:

– Она хотела поговорить по телефону и злилась, что я смотрю телевизор. Она выключила звук, и мы поссорились. Шел субботний матч, я поставил на одну из команд в тотализаторе, понимаете? А она прямо как с цепи сорвалась!

– И вы решили, что у нее просто не в порядке с нервами?

– Да.

– Из-за чего она нервничала?

– Из-за званого ужина. Ей не хотелось туда идти, но она чувствовала себя обязанной пойти…

– Вернемся к званому вечеру. О чем вы говорили перед тем, как она потеряла сознание?

– Не помню. Просто болтали. Кажется, Аннабет хвалила ее за то, что она такая умная, и так далее. Точных слов я не помню.

– Вы были пьяны?

– Нет, не пьян, но… навеселе. После вина я пил коньяк.

– Вы принимали другие стимуляторы?

– Что?

– Вы тесно общались с бывшей наркоманкой и наверняка прекрасно понимаете, что я имею в виду, – ответил Гунарстранна. – Вы принимали в тот вечер другие вещества, кроме крепких спиртных напитков и вина?

Лицо Эйдесена застыло.

– Катрине не была наркоманкой! Через несколько месяцев ее бы признали совершенно излечившейся. Нет, я не употребляю другие стимуляторы, как вы их называете!

– Значит, в тот вечер вы ничего не употребляли, кроме алкоголя? Так вас надо понимать?

– Да.

– У каждого из вас была своя квартира. Вы не думали поселиться вместе?

– Нет, для этого было еще рано. Но мы довольно часто ночевали друг у друга.

– И вас считали парой?

– Да… некоторые.

– А вы сами? – язвительно спросил Гунарстранна. – Вы считали ваши отношения серьезными?

– Конечно.

– Из гостей вы ушли один?

– Нет, мы с несколькими гостями вызвали такси после того, как Катрине ушла.

– Кто еще ездил с вами?

– Хозяин дома, Бьёрн, один гей по имени Гогген, а также его партнер – не помню, как его зовут, – и женщина по имени Мерете Фоссум.

– Когда вы уехали?

– Около полуночи.

– Но ведь незадолго до того вы признались Катрине, что не хотите уходить?

– Да, но несколько человек предложили повеселиться. Гогген, он такой заводной, да и Бьёрн тоже…

– А дама?

– Да, и она тоже была не прочь.

– Вы раньше были знакомы с Мерете Фоссум?

– Нет.

– Вы впервые увидели ее в гостях? На званом ужине?

– Совершенно верно.

– Куда вы поехали?

– В центр, в «Смугет».

– Из такси вы вышли у входа?

– Да.

– А потом?

– Расплатились и вошли внутрь.

– Все?

Эйдесен задумался.

– Да, кажется. То есть мы втроем вошли. Голубым хотелось пойти в другое место. А мы втроем отправились в «Смугет».

– Вы, дама и Герхардсен?

– Чтобы попасть внутрь, надо было отстоять в длинной очереди. Мы разговаривали с Мерете, а Герхардсен стоял один, но, по-моему, он тоже вошел после нас.

Гунарстранна покосился на Фрёлика:

– Вы часто ходите в рестораны, где за вход надо платить?

– «Смугет» – не ресторан в общепринятом смысле; там скорее клуб с танцполами и площадками для живой музыки… – пояснил Фрёлик.

Гунарстранна снова повернулся к Эйдесену:

– Вы видели остальных после того, как вошли внутрь?

– В основном я видел Мерете.

– Что вы там делали?

– Немного потанцевали, послушали музыку, выпили пива… и…

– А Герхардсен?

– Понятия не имею.

– Вы его там не видели?

– Мы вместе стояли в очереди, но потом… – Эйдесен покачал головой.

– В какое время вы вернулись домой?

– Я не смотрел на часы, но было поздно. Уже рассвело, и я забеспокоился. Катрине у меня не оказалось, а мы обычно проводили выходные вместе – я имею в виду ночи. Поэтому я ожидал застать ее у себя.

– Вы заметили какие-то признаки, которые указывали на то, что она у вас побывала?

– Возможно, она ко мне и заходила, но я так не думаю.

– Почему?

Эйдесен пожал плечами:

– Но ведь не было никаких следов ее пребывания. То есть… не было приготовленной еды, никто ни к чему не прикасался. Если бы она ко мне заходила, я бы заметил.

– Значит, вы вернулись домой, а ее не оказалось. Что вы стали делать дальше?

– Позвонил ей.

– Среди ночи?

– Конечно. Странно, что ее у меня не оказалось – ведь ей стало нехорошо и так далее.

Гунарстранна встал и подошел к окну.

– Допустим, что вам стало бы нехорошо, – предположил он. – Допустим, вас бы затошнило, вырвало, и вам бы не хотелось общаться с другими людьми. Разве не естественно было в таком состоянии поехать к себе домой, лечь и надеяться, что на следующее утро вы проснетесь бодрым и здоровым?

– Да, конечно, но я бы оставил сообщение на автоответчике для тех, кто волнуется за меня.

– На автоответчике никаких сообщений не было? – Гунарстранна поднял черную коробочку, лежащую рядом с белым телефоном на подоконнике. – На этом?

– Нет, никаких сообщений не было.

– А обычно она оставляла вам сообщения?

– Да.

Гунарстранна кивнул:

– Она подошла к телефону, когда вы позвонили?

– Нет.

– А вы что?

– Пошел спать.

– А что потом?

– Я спал.

– А я думал, вы решили побегать и упали в колючие кусты… Разве вы не так сказали?

– Нет, упал я вчера. После того как я услышал, что случилось, я не мог спать.

– А в ту ночь вы спали?

– Да, как сурок.

– Хотя Катрине бесследно исчезла?

– Она не исчезла.

– Не исчезла?

– Ну… я ведь не знал, что она пропала. Я думал, она спит у себя.

– Но она не подходила к телефону.

– Да, но раньше ей стало нехорошо, и она уехала домой. Я решил, что она легла спать.

Гунарстранна медленно кивнул:

– Кто-нибудь может подтвердить, что вы исцарапали лицо именно в воскресенье?

Эйдесен пожал плечами:

– Может быть.

– Кто?

– Если хотите, я запишу имена людей, с которыми я встречался в воскресенье.

– Отлично. Вы спали. Долго вы спали?

– До девяти – плюс-минус несколько минут.

– А потом вы пробовали связаться с Катрине?

– Да, я несколько раз звонил ей по телефону.

– О чем вы думали?

– В каком смысле?

– Ну, вы ведь тревожились за нее, – раздраженно пояснил Гунарстранна. – О чем вы тогда думали? Какие у вас возникли предположения после того, как ваша подружка не давала о себе знать всю ночь, а до того ей было нехорошо?

– Никаких.

– Никаких? – удивился инспектор.

Эйдесен встал и подошел к столу. Он был на две головы выше тщедушного коротышки-полицейского с залысиной и обезьяньей челюстью.

– Не знаю, как полагается себя вести в таких случаях, – произнес он дрожащим голосом.

Фрёлик не шелохнулся; судя по всему, Гунарстранна еще не закончил.

– Я не специалист по чувствам и реакциям, – продолжал Эйдесен, – но я потерял близкого человека, любимую девушку, и если в вас осталась хоть капля уважения…

– Только что сообразили или еще тогда? – рявкнул коротышка-полицейский, подходя на два шага ближе к атлету. Эйдесен непроизвольно попятился. Гунарстранна пояснил: – В то утро вам приходило в голову, что с Катрине, возможно, что-то случилось? Что она, возможно, пострадала?

– Нет.

– Почему?

– Потому что… – Эйдесен замолчал, как будто задумавшись.

– Почему? – рявкнул Гунарстранна.

С глубоким вздохом Эйдесен опустился на диван. Гунарстранна тоже сел, достал свои самокрутки и принялся за сигарету, чтобы было чем занять дрожащие руки. Ему показалось, что Эйдесен опустошен. И все же он молчал.

– Вы решили, что она с другим?

Эйдесен уставился в окно.

– Говорите, – велел Гунарстранна. – Вашей девушки не было всю ночь. Возможно, ей стало плохо, а вы ничего не предприняли, даже не позвонили общим знакомым или тем, с кем она была близка. Вы не объявили ее в розыск. И даже когда в воскресенье в новостях появилось сообщение о том, что в Маcтемюре нашли тело молодой женщины, у вас внутри ничего не екнуло. Вполне очевидно, почему вы ничего не сделали! Наверное, вы подумали, что она с другим… если только не вы сами убили ее.

– Что вы сказали?! – ахнул Эйдесен, с ненавистью глядя на Гунарстранну.

– Учтите, я пока ничего не утверждаю, – невозмутимо объяснил инспектор. – Я взвешиваю все за и против. Либо в то утро вы не беспокоились оттого, что знали, как обстоят дела на самом деле – то есть что она мертва, – либо вы отнеслись ко всему хладнокровно, потому что у вас имелись основания предполагать, что с ней ничего не случилось. И в последнем случае, то есть если вы предполагали, что с Катрине ничего не случилось, вы наверняка решили, что она не дома, а где-то еще. Возможно и первое, и второе… Вас как будто кошка поцарапала…

– Я упал, – перебил его Эйдесен.

– В самом деле? И еще вы не можете назвать людей, способных подтвердить ваши слова. Но давайте предположим, что вы и вправду не имеете никакого отношения к убийству. Итак, вы говорите, что в то утро не волновались за Катрине. В таком случае возникает следующий вопрос. Где она была? Или, точнее, где, по-вашему, она могла находиться?

Эйдесен стоял, опустив голову и задумавшись. Гунарстранна и Фрёлик терпеливо ждали. Когда Эйдесен наконец посмотрел на них, на его лице появилось измученное и какое-то покорное выражение.

– У Хеннинга Крамера, – буркнул он.

Фрёлик кашлянул и записал его слова.

– Почему вы решили, что она у парня, который проходит альтернативную службу в центре «Винтерхаген»? – спросил Гунарстранна.

– Она проводила с ним много времени.

– Он ее приятель?

– По словам Катрине, они были… – Эйдесен изобразил указательными пальцами кавычки, – просто добрыми друзьями.

– Но вы ей не верили?

– Вы опять? – устало спросил Эйдесен.

Гунарстранна покачал головой:

– Меня интересует ваше мнение. Какого рода отношения их объединяли? И мне особенно хочется это узнать после того, как вы заподозрили, что она провела с ним ночь. Что за человек Хеннинг Крамер?

– Что он за человек? – Эйдесен пожал плечами. – Тощий, длинноволосый, с выпендрежной эспаньолкой… Постоянно улыбается и подвинут на философии.

– На философии?

– Да, на всяких философских вопросах. Все время о чем-то думает, пишет стихи, любит готовить, обожает всякую буддистскую хрень – в общем, мечта любой женщины.

– Можно ли истолковать ваши слова так, что вы не любите ни готовить, ни писать стихи, ни рассуждать на философские темы?

– Истолковывайте как хотите. Но я не люблю Хеннинга Крамера и никогда не любил. И тайны из своего отношения не делал.

– Значит, вы считаете, что у них с Катрине была связь?

Эйдесен не спешил с ответом.

– Связь! – буркнул он. – Во всяком случае, они были очень близкими друзьями, как уверяла Катрине… Она говорила, что Хеннинг ей друг, а не любовник. И все же я часто сомневался. Уж больно они спелись…

– Объясните, что вы имеете в виду.

– Они были очень близки, как будто сто лет женаты. И их в самом деле тянуло друг к другу.

– И вы решили, что ту ночь она провела с Хеннингом?

– Да.

– Вы считали, что они любовники?

– Она уверяла, что Хеннинг для нее как подружка.

– Подружка? Он что, гей?

– Я так не думаю, но они были друзьями.

– А подруг-женщин у нее не было?

– Нет.

– Ни одной?

– Я ни об одной не знаю.

– Вам не казалось странным, что у нее не было подруг-женщин?

– Может быть, я как-то не задумывался. Может, у нее и были друзья-женщины, но я не знаю ни об одной по-настоящему близкой подруге.

– Ладно, – буркнул Гунарстранна, опуская голову. Затем он снова посмотрел молодому человеку в глаза. – Вы ревновали ее к Хеннингу?

– Да.

– А в ту ночь?

– Нет.

– Почему?

– Понятия не имею.

– Вы вернулись домой среди ночи и ожидали, что ваша подружка окажется у вас. Ее не оказалось, и вы постепенно пришли к выводу, что она с другим. И все же не ревновали?

– Нет, не ревновал.

– Верится с трудом!

– Отлично! – отрезал Эйдесен. – Хотите, чтобы я ревновал? Да какое к черту это имеет значение? Если хотите, я скажу: да, ревновал. Теперь вы довольны?

– Нет.

– Почему же? – завопил Эйдесен, вскакивая с места.

– Сядьте! – хладнокровно приказал Гунарстранна. Эйдесен сел. Гунарстранна откашлялся и негромко заговорил: – Я хочу понять, что случилось. Как я уже говорил, мне не приходится блефовать или лгать. Я государственный служащий, только и всего, и я ничего не выиграю, если сблефую или солгу. Я лишь стремлюсь сделать свое дело, то есть установить истину. После ваших слов у меня появились две версии. Либо вы ревновали, либо не ревновали. Допустим, первое: вы ревновали. Ее тело нашли в двух или трех километрах от вашего дома. Скажем, она в ту ночь шла к вам. Что могло произойти? Вы встретились на улице или вышли ей навстречу; вы беспокоились, потому что, вернувшись, не застали ее у себя дома. Начинало светать, и вы встретили ее по пути. Может быть, вы спросили, где она была. Может быть, она призналась в том, о чем вы уже подозревали. Итак, она призналась, что была с Крамером. Вы поссорились, и все закончилось плачевно… Как видите, все сходится. Убийца очень разозлился на жертву. Если жертва ему изменяла или обманывала его, ярость убийцы вполне понятна. Понимаете? Все произошло именно так?

– Нет, – отмахнулся Эйдесен.

– Она могла и прийти сюда, – продолжал полицейский. – Судя по всему, у вас была возможность убить ее здесь, в этом кресле.

Гунарстранна наблюдал, как Эйдесен водит двумя пальцами по переносице. Молчание затянулось.

Фрёлик понял, что проголодался. И в животе у него забурчало – как по сигналу. И Эйдесен, и Гунарстранна покосились на него. Фрёлик откашлялся и поерзал в кресле.

– Почему вы отпустили ее из гостей одну? – спросил наконец Гунарстранна.

– Почему? Ну… ей стало нехорошо, а мне там нравилось.

– Но вы там появились в первый раз, верно?

– Как и Катрине.

– Не совсем. Катрине была знакома с хозяевами дома и еще несколькими людьми. А вы не знали никого из присутствовавших.

– Я был таким же гостем, как все остальные, и обстановка там была очень непринужденная.

– В каком смысле «непринужденная»?

– Ну, все веселились, рассказывали анекдоты, много смеялись… С этими людьми приятно было общаться!

– Вы ушли оттуда, в числе прочих, с некоей Мерете Фоссум. Она примерно ваша ровесница?

– Немного моложе. – Эйдесен, видимо, изо всех сил старался не отводить глаза в сторону.

– Вы сказали, что хорошо проводили время. Насколько я понял, в основном речь шла о вас с ней вдвоем, верно?

– Там было полно народу, но мы немного потанцевали, поболтали.

– «Мы»? Значит, вы там тесно общались, вели себя как парочка?

– Мы не были парочкой. У меня была Катрине!

– Но вас потянуло к этой Мерете… Вы с ней, как говорится, нашли общий язык еще до того, как Катрине ушла, так?

– Нет.

– Катрине ушла не поэтому? Не потому, что вы приставали к другим женщинам?

– Я ни к кому не приставал.

– Но вы с ней танцевали. И признались, что до того поссорились с Катрине.

– Из-за таких вещей мы с ней не ссорились.

– Где она живет?

– Кто?

– Мерете Фоссум.

– В Гаглеберге, у поворота по пути в Рюенберг.

– Откуда вы знаете?

– Домой мы поехали вместе и заплатили за такси пополам. Там она вышла.

Гунарстранна подал знак Фрёлику. Тот встал и направился к двери, но потом как будто что-то вспомнил.

– И последнее, – сказал Фрёлик, пока его коллега расстегивал пиджак и сворачивал самокрутку.

– Да? – устало спросил Эйдесен, глядя на него.

– Мы знаем, во что она была одета, но ведь вас пригласили в гости. Какие украшения на ней были?

– Украшения? – задумался Эйдесен. – Тонкая золотая цепочка на шее. Наверное, пара браслетов… Она обожала браслеты! Всегда носила вот здесь. – Он ткнул себя пальцем в запястье. – Они позвякивали. Ей казалось, круто, когда они звякают.

– А еще?

– Как-то ничего не припоминаю.

– Может, кольца?

– Да, конечно, она всегда носила много золота.

– А в ушах что-нибудь было?

– Да. Я сам подарил ей золотые сережки в виде листочков конопли.

– Я думал, она чиста.

– Так и было.

– Но листья конопли?..

– Да, а что такого?

Фрёлик махнул рукой и буркнул:

– Ничего.

Он ждал Гунарстранну. По пути к выходу инспектор задел плечом более высокого и крепкого Уле Эйдесена и сказал:

– В течение ближайших суток вы обязаны явиться в Институт судебной медицины, где сдадите анализ ДНК. – Гунарстранна сунул сигарету в рот. – У вас двадцать четыре часа. До свидания!

Глава 16

Разговоры под дождем

Дождь пытался смыть маленькое и узкое пятнышко от шариковой ручки на большом пальце левой руки Фрёлика. Дождевая капля падала туда каждые три секунды. Он почти ничего не чувствовал, потому что промок почти насквозь. Его дождевик был сшит из прочного, похожего на картон материала. Рукава не гнулись; вода стекала по ним. Синее пятнышко контрастировало с по-летнему загорелой кожей на предплечьях.

Он нагнулся и осмотрел поломанные кусты малины. Осмотрел землю, стараясь не мять траву. Можно ли считать вмятину на краю канавы местом преступления? Теперь это уже не так важно. Даже если следы и остались, их смыло ливнем. Зеленый плащ доходил до бедер; под плащом на нем были темно-синие джинсы и высокие зеленые болотные сапоги. Он попытался одернуть на себе дождевик, чтобы дождь не мочил джинсы, но тщетно. Обе штанины потемнели от дождя, и всякий раз, меняя положение, он испытывал неприятное ощущение: джинсы липли к ногам. Капюшон упал на лицо, как забрало шлема; когда нужно было повернуться, приходилось разворачиваться всем корпусом. Кроме того, он вынужден был свободной рукой сдвигать капюшон назад, чтобы видеть что-нибудь, кроме подкладки. Фрёлик вздохнул, выпрямился и зашагал к другим следователям.

– Не знаю, – сказал он.

Больше ему ничего не нужно было говорить. Остальные прекрасно его поняли. Возможно, здесь в самом деле произошло убийство, но, с другой стороны, так же вероятно, что в этом месте продирался сквозь заросли олень.

– Во всяком случае, одежды нет, – сказал Иттерьерде, самый старший из их группы, кривоногий, сутулый, длиннорукий, с мощным, почти бочкообразным торсом. – Франки, ты уже брал отпуск?

Не снимая капюшона, Фрёлик покачал головой.

– Не ездил ловить большую щуку?

– Я больше люблю форель, – ответил Фрёлик, знавший о страсти Иттерьерде – ловле щук.

– А щука тебе ни разу не попадалась?

– Нет, – ответил Фрёлик, глядя на дождь. – Ужение на муху – само по себе искусство. Надо найти нужное место, выбрать наживку и не сдаваться, пока не клюнет.

– Щуку все равно ловить труднее, – не сдавался Иттерьерде. – В воскресенье я поймал рыбину на четыре кило!

– Я никуда не могу уезжать по воскресеньям, – объяснил Фрёлик. – Мой босс совсем не интересуется рыбной ловлей.

– Четыре кило, – повторил Иттерьерде. – Пришлось убить ее двусторонним молотком; я лупил ее по башке, пока кожа не треснула, а потом упаковал ее в черный мешок для мусора, положил на дно лодки и еще два часа рыбачил. Когда я вернулся, моей старушки не было дома. Я положил щуку в раковину и написал записку: мол, почисть ее и приготовь к ужину рыбные котлеты! Моя хозяйка вернулась, взяла нож, а щука вдруг как захлопает хвостом и как выпрыгнет на пол! Представь, она полдня дышала воздухом, потом валялась в сухой раковине, но на полу извивалась и щелкала челюстями, как голодный крокодил!

Фрёлик устало улыбнулся.

– Наверное, твоя щука из тех, что ест детишек, которые купаются в реке, – сухо заметил он.

– Думаешь, я вру? – обиделся Иттерьерде. – А ведь убить щуку очень трудно! Они живут как в джунглях. В засуху зарываются в ил. Когда в июле реки пересыхают, их становится видно – лежат себе в иле, только глаза торчат. Любители щук изо дня в день за ними охотятся, но они живучие! Потом начинаются дожди, щуки всплывают, бьют хвостами, что твои киты, и привет! – Иттерьерде не улыбался. Его лицо избороздили глубокие морщины. Он стеснялся своих некрасивых зубов и говорил почти не разжимая губ. От этого к его лицу словно приросло вечно недовольное, мрачноватое выражение, и даже самые нелепые рыбацкие байки в его устах звучали правдоподобнее.

Фрёлик кивнул и посмотрел на небо.

– До засухи еще далеко, – заметил он. – Ну, что нам удалось найти?

– Смятую пустую банку из-под кока-колы, – прочел Иттерьерде по составленному им списку. – Использованный презерватив – его размыло водой, и он расползся. Несколько клочков бумаги, судя по всему, обрывки сигаретных пачек… кучу ржавых пивных крышек… и электромотор, по-моему, от водяного насоса.

– Кому понадобилось выбрасывать водяной насос? – удивился Фрёлик.

– Кому угодно, если он сломался, – ответил Иттерьерде и кивнул в сторону кромки воды неподалеку. – Погоди, вот вернутся водолазы… Нас завалят угнанными машинами и трейлерами!

– Нам нужны только свежие улики, – устало напомнил Фрёлик, не переставая стирать чернильное пятно с ладони. – Одежда, женское вечернее платье… может быть, ажурные чулки и тому подобное… нижнее белье… и украшения.

Иттерьерде уныло покачал головой. Вдруг к ним подошел молодой констебль, который что-то держал в руках. И Фрёлик, и Иттерьерде повернулись к нему. Дождь капал с козырька его фуражки; одна капля висела у него на носу. Парень протянул им свою находку: женскую туфлю на высоком каблуке, в грязи и земле.

– Она, наверное, пролежала в лесу три зимы, не меньше, – мрачно сказал Иттерьерде. Повернувшись к Фрёлику, он глубоко вздохнул. Выходит, напрасно они рылись в грязи под проливным дождем. – Внести туфлю в список?

Констебль, принесший находку, застыл по стойке «смирно». Примерно так же стоял и Фрёлик, чтобы не чувствовать, как промокшая одежда липнет к телу.

– Еще запиши два пустых пластиковых мешка, – сообщил констебль.

– В последний раз ее видели, когда она направлялась в сторону Холмлиа, – сказал Фрёлик. – А нашли менее чем в пятистах метрах отсюда. – Он показал на белую купальную кабину и на другой берег залива. – Вон там, на повороте. Кто-то перебросил тело через заграждение. А задушили ее где-то неподалеку. – Он посмотрел на часы. – Надеюсь, вы еще немного тут выдержите, а мне… – Он задумался, подыскивая нужное слово. – К сожалению, у меня… допрос свидетеля.

Оставив их, он зашагал к машине. Пусть думают что хотят. Ему пора заняться более приятными делами.

Перед тем как сесть за руль, он нашел в багажнике старый целлофановый пакет и постелил его на сиденье. Ему нужно было переодеться в сухое, поэтому сначала он поехал домой. Отпирая дверь, он услышал, как звонит телефон в гостиной. Он сразу же вспомнил, что обещал позвонить Еве-Бритт. Разговаривая, он одновременно искал сухую одежду. Ева-Бритт напомнила, что они договорились провести вместе вечер пятницы. Именно этого Франк боялся.

– Давай перенесем на субботу, – притворяясь беззаботным, ответил он и достал из шкафа сухие джинсы. Молчание на том конце линии ничего хорошего не сулило. – Знаю, что тебе это не нравится, – буркнул он, гадая, есть ли у него глаженая рубашка. Вряд ли! – Но не мог же я отказать Гунарстранне! Тем более когда он пригласил меня в святая святых – свой домик в горах!

Пока Ева-Бритт сотрясала воздух, он нашел в ящике комода носки и принялся выбирать целые, без дырок на пятках. Подумаешь, святая святых! Домик в горах – ерунда. Важно другое: она у него всегда на втором месте. Это унизительно и заставляет ее усомниться в его чувствах… В общем, все как обычно. Фрёлик положил трубку на подоконник и стащил с себя мокрые джинсы. Голос Евы-Бритт разносился на всю комнату:

– Ты меня слушаешь или нет?

Франк схватил трубку:

– Ах ты черт…

– Что?

– Я уронил трубку. Можешь повторить, что ты сейчас сказала?

Он вывернул джинсы; ее голос доносился поверх треска радиопомех. Посмотрелся в зеркало. Жирный и незагорелый… Он снова взял трубку и поднес к уху.

– Я все понимаю, – сказал он, когда Ева-Бритт ненадолго остановилась перевести дух. – И мне в самом деле очень жаль. Так ты в субботу свободна или нет?

От злости она начала заикаться. Франк знал: заикание – последняя фаза перед тем, как она перейдет к оскорблениям. Ему пришлось ее перебить:

– Если ты согласна, я куплю красного вина для тебя и пива для себя. Приглашаю тебя на рагу из соленой трески с беконом и грибами, которое ты можешь приготовить сама, а в воскресенье я не выйду на работу раньше десяти, обещаю.

Он убрал трубку подальше от уха, не дожидаясь, пока Ева-Бритт разразится очередной тирадой.

– Да нет, – повторил он, когда она в очередной раз замолчала, чтобы набрать воздуха. – Боюсь, призывы не помогут. В воскресенье мне нужно работать. – Он снова положил трубку, надел сухие джинсы и застегнул ширинку. Потом отогнул пояс и стал рассматривать свой живот сбоку.

Телефон! Он поднес трубку к уху. Глухо. Он порылся в гардеробе, нашел чистую рубашку и осмотрел – нагрудный карман морщит, но ничего, сойдет. Он перезвонил Еве-Бритт и, строя себе гримасы в зеркале, слушал длинные гудки. Ему показалось, что телефон звонит целую вечность.

– Нас, наверное, разъединили, – сказал он, не давая ей вставить слово.

– Иногда мне кажется, что я тебе безразлична! – рявкнула она.

– Перестань! – взмолился он. – Обещаю, что весь субботний вечер я буду дома. Обещаю не опаздывать. Обещаю отключить телефон. Обещаю не смотреть телевизор. Не ставить музыку семидесятых. Буду внимательно слушать обо всех твоих проблемах на работе. Не возьму фильмов из проката… Обещаю запивать еду красным вином. Придумаю не меньше пяти комплиментов и зажгу свечи… Ну как тебе?

– Боже мой, ты такой романтик! – вздохнула она.

– Могу, если захочу. – Франк ухмыльнулся, продолжая корчить рожи в зеркале. Неплохо; там, куда он поедет, он должен выглядеть достаточно представительно.

Глава 17

Не в форме

Георг Бек работал в Нюдалене, в обучающем центре. Большинство посетителей центра страдали различными психическими расстройствами. Войдя, Фрёлик направился к стойке администратора, но тот на него даже не взглянул. Жуя резинку, парень куда-то удалился. Фрёлик зашел в коридор и остановил встречного мужчину лет сорока. Судя по всему, он здесь работал, так как шел деловито и под мышкой держал папку. Услышав имя Георга Бека, мужчина с короткой темно-русой бородкой и косой челкой криво улыбнулся и показал на красную дверь в конце коридора, на которой белыми буквами было написано: «Учебный класс 2».

Фрёлик постучал и вошел. В классе сидели двое. Худую пожилую женщину в инвалидном кресле подкатили вплотную к столу. Над ней склонился Георг Бек. Они вместе пытались склеить два кусочка картона. Бек оказался толстячком среднего роста, с темно-русыми волосами, разделенными посередине аккуратным пробором. Надо лбом красовались две кокетливые завитушки.

– Вот так, Стелла, – дружелюбно проговорил он и подмигнул Фрёлику. Тот заметил, что Бек неплохо маскирует свой живот свободной одеждой: синим джемпером с V-образным вырезом, мешковатыми белыми легкими брюками. Он взял руки своей подопечной и вложил в них кусочки картонной подставки для яиц. – Возьми их, пожалуйста! – Он говорил терпеливо и ласково. – За много лет в твоих пальцах что только не перебывало! Держи, вот так, да. А теперь тюбик с клеем!

Пожилая женщина в инвалидном кресле от усердия приоткрыла рот. В одной руке кусочек подставки для яиц, в другой – тюбик с клеем. По нижней губе пациентки стекала слюна; капли медленно падали ей на колени. Наконец пожилая дама решила ее смахнуть.

– Нет, нет, дорогая Стелла! – преувеличенно громко произнес Бек, вытирая старушечьи губы бумажным платком и мягко закрывая ей рот. – Мы так не делаем, правда? – Георг Бек снова подмигнул Фрёлику. – Особенно когда к нам заходят незнакомые мужчины!

Стелла визгливо расхохоталась, обнажив синевато-серые искусственные зубы. Руки у нее были такие тонкие, что свисала кожа. Морщинистые пальцы растопырились; смотрела она на какую-то точку вдали.

– Ну, ну, – мягко приговаривал Бек. – Клей надо выдавливать вот так… Стелла, ты же умеешь! Нажми на тюбик! Не так сильно, Стелла! Не так сильно. Стелла, ты ведь уже выдавливала клей из тюбика!

Он снова подмигнул Фрёлику, выпрямился и несколько секунд смотрел на свою подопечную. Ее худые руки с подставкой для яиц и тюбиком клея безвольно упали на колени. Стелла сидела безучастно, полуоткрыв рот и глядя куда-то вдаль.

Бек в отчаянии покачал головой и повернулся к Фрёлику.

– Ну, красавчик, выкладывай! – Он широко улыбнулся, и Фрёлик заметил широкую щель между двумя передними зубами.

– Я насчет приема в доме Аннабет Ос.

– Боже мой, какой трагический конец! – Бек театрально всплеснул руками. – Пойдемте со мной. – Виляя бедрами, он повел гостя к окну, где стояли свободные стулья. – Кстати, по поводу Стеллы не волнуйтесь… Она все равно ничего не слышит. Ну да, я был там и, несмотря на мой прекрасный нюх, уехал как ни в чем не бывало! Что называется, был не в форме… Не почуял скандала, хотя атмосфера была грозовой… – Бек смерил гостя оценивающим взглядом и предложил ему стул. – Что бы вы ни делали, старший инспектор, не брякайте здесь наручниками, иначе мы все упадем в обморок!

– Какие отношения связывают вас с Герхардсеном и Ос? – спросил Фрёлик.

– Ах, я придал немного гламурного блеска их сборищу, – хихикнул Бек. – Но Аннабет такая милая! Это она меня пригласила, а когда она приглашает, отказать ей невозможно, просто невозможно! В «Винтерхагене» я работаю вне штата… на большее у меня нет сил, просто нет сил. И все же я делаю достаточно для того, чтобы меня приглашали на званые вечера. Кроме того, ее муж выставляет отличный коньяк. Бьёрн – прирожденный тусовщик…

– Тусовщик? – спросил Фрёлик.

Бек заулюлюкал, ударяя себя ладонью по губам.

– Неужели я проболтался, наговорил слишком много? Ну вот, видите, не могу устоять против симпатичных мужчин!

Фрёлик молча смотрел на него.

– Я хочу сказать, что Бьёрн весь вечер распускал руки с бедняжкой… И руки и ноги, кстати. – Он многозначительно подмигнул. – Бог мой, как он только не шалил! Даже думать невыносимо.

– Вы имеете в виду, что он…

– Ну да, он гладил ее ногой под столом. Что тут скажешь? Во время званого ужина. Приставал к бедной девушке! Не хочу сказать, что я невинный цветочек, да и она такой не была, как мне намекнули… – Бек расхохотался. – В общем, в прошлое углубляться не стоит, но… Бьёрн ведь сидел за одним столом с Аннабет. Хотя какая разница? А потом, на террасе, он полез ей под юбку.

– Кому – Катрине Браттеруд?

– Ну да, кажется, ее так звали.

– Вы видели?

– Не только я. Аннабет тоже видела. Она так скрипела зубами, что мы испугались – не мыши ли за стеной. – Толстяк снова расхохотался. – Наверное, этим все сказано!

– И как реагировала девушка?

– Понятия не имею! Я поспешил уйти, потому что заметил, как Аннабет стиснула кулаки, направляясь к ним… В конце концов, я пришел в гости не для того, чтобы разнимать дерущихся или вызывать скорую. В общем, я вышел в другую комнату и начал развлекать гостей.

– И все-таки… – Фрёлик задумался, подбирая нужное слово. – Как вам показалось, там, на террасе они… тесно общались – я имею в виду Катрине и Герхардсена? Они были настроены на одну волну… или же она его отталкивала?

– Повторяю, понятия не имею. Может, да, а может, и нет. Он заигрывал с ней и, по-моему, не встретил особого сопротивления.

– Вы видели, чем все закончилось?

– Слушай, красавчик…

Фрёлик кашлянул:

– Повторяю, вы видели, что было после того, как на террасу вышла фру Ос?

– Нет, и слава богу, что не видел. Наверное, Аннабет напомнила Бьёрну о необходимости держать себя в руках.

– Но если бы на террасе произошло что-то скандальное… вы бы, наверное, узнали?

– Конечно.

– Значит, вы считаете, что приставания Герхардсена к потерпевшей не понравились Аннабет Ос?

– Боже, что у вас за суконный язык! «Потерпевшая»… У меня прямо мурашки по коже! – Бек замахал руками и состроил серьезную мину. – Ну да, его выходки ей не понравились, нисколько не сомневаюсь.

– Вы знаете, что Катрине Браттеруд после ужина стало нехорошо?

– Да, знаю, слышал… Все только об этом и говорили. Знаете, мне стыдно, что я ушел…

– Вы ушли из гостей один?

– Нет, нас было пятеро. Там стало так скучно… Мы поехали в «Энку». – Бек подмигнул. – То есть сначала мы с Лассе высадили ту троицу у «Смугета», а сами поехали дальше. Лассе – мой спутник жизни. – Он улыбнулся.

– Кто был с вами в машине?

– Бьёрн, который, как всегда, хорошо набрался…

– Муж Аннабет?

– Да, и еще бойфренд той девушки, о которой мы говорим… такой длинноногий красавчик атлетического сложения. С нами поехала еще одна гостья, она на него буквально вешалась!

– Их троих вы высадили у «Смугета»?

– Да, Бьёрна, женщину и атлета… Уле. Красивое имя, правда? Когда его слышу, всегда настраиваюсь на серьезный лад. Вспоминаю нашего знаменитого скрипача Уле Булла, знаете ли, и его «Отдых пастушки»… – Он хлопнул себя по лбу. – Вот видите… Я человек очень эмоциональный!

– Почему вы с Лассе не пошли в «Смугет»?

– Мы хотели в «Энку», а остальные и, главное, Бьёрн хотели в такое место, где больше гетеросексуалов. Поэтому мы их и высадили. Мы с Лассе поехали в «Энку», где встретили еще одну пару. В полчетвертого мы приехали ко мне домой все вчетвером. Наверное, у вас это называется алиби, так? – Бек лукаво улыбнулся и наклонился вперед. – Хотите, я расскажу подробнее, чем мы занимались потом?

Фрёлик вздохнул, вырвал страницу из блокнота и протянул Беку:

– Будьте добры, запишите здесь имена свидетелей.

Глава 18

Направление движения

Детективы сличали показания свидетелей. Фрёлик ввел в компьютер все, что им было известно о передвижениях жертвы в последний вечер ее жизни. Гунарстранна задумчиво разглядывал снимок Реймонда Скёу, сделанный в тюрьме.

– Надо его найти, – проронил он наконец.

– У него на квартире никого нет, – заметил Фрёлик, обернувшись.

Гунарстранна встал.

– Последи за ней. Если он не объявится, выбьем дверь и войдем… – Он замолчал, и тут раздался звонок телефона. Через несколько секунд он со стоном повесил трубку и снова встал. – Звонил Иттерьерде, – взволнованно забормотал он.

– Что случилось? – спросил Фрёлик.

Гунарстранна торопливо застегивал плащ. Пальцы у него дрожали.

– Одежда! Они нашли ее одежду! – крикнул инспектор на ходу. Плащ развевался у него за спиной, когда он ринулся вон, растопырив руки и наклонившись вперед. Сейчас он напоминал голодную чайку, которая парит в восходящем потоке воздуха за паромом, одновременно взволнованная и сосредоточенная.

Фрёлик свернул с дороги на гравийную парковку. Последний отрезок пути они прошли пешком; Гунарстранна в добрых двух метрах впереди. Иттерьерде и его люди огородили участок за дорогой.

– Совсем близко от того места, где ее нашли, – заметил Фрёлик.

Иттерьерде вышел им навстречу.

– Все это плавало в пластиковом пакете, – сказал он. – То есть пакет то всплывал на поверхность, то опускался на дно между теми утесами. – Он показал рукой место.

Гунарстранна и Фрёлик последовали за ним. Предметы одежды лежали на земле, разложенные по прозрачным пакетам, на которых скопились лужицы. Фрёлик различил черный бюстгальтер, черные трусики, серую юбку и блузку, но туфля была только одна.

– А где вторая? – спросил Гунарстранна.

– Второй не было, – ответил Иттерьерде. – И пакет, конечно! – Он показал белый пластиковый пакет с зеленой надписью – рекламой сетевого супермаркета «Джокер». Буквы уже выцвели.

– Значит, пакет нашли вон там? – Гунарстранна кивнул в сторону острых скал у самой кромки воды, отгороженных от дороги двумя огромными соснами.

– Да, и он был завязан. Его нужно, наверное, отправить в лабораторию?

– Пакет был сразу утоплен?

– Трудно сказать… Вероятно, его сбросили вон оттуда… – Иттерьерде кивнул в сторону дороги. По ней нарочно медленно ползла машина «вольво», из которой высовывались любопытные юнцы. – Вряд ли убийца заехал далеко.

– Ни украшений, ни сумки, ни личных вещей?

Иттерьерде покачал головой.

– Надо осмотреть местность, – распорядился Гунарстранна, направляясь к шоссе. – Насколько далеко мы от того места, где нашли труп?

– В двух-трех километрах. – Фрёлик, обернувшись, кивнул на запад. – И примерно на таком же расстоянии от того места, где останавливались Хеннинг и Катрине.

– Убийца сначала выкинул одежду, а потом тело?

– Возможно, – задумчиво ответил Фрёлик. – Все зависит от того, в какую сторону он ехал. – Он оглядел дорогу. – Пакет с вещами по правую сторону от дороги, тело – по левую…

– Если он ехал к центру Осло, – возразил Гунарстранна. – По словам Хеннинга Крамера, девушка шла в сторону Холмлиа, и, если там ее подобрали, машина должна была, наоборот, ехать из Осло. В таком случае он сначала избавился от трупа, а потом – от одежды?

Они сели в машину. Фрёлик завел мотор.

– А ты обратил внимание на одежду? – спросил он.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Гунарстранна.

– Не знаю, важно ли это, но, похоже, она раздевалась сама.

– Не обязательно, – ответил Гунарстранна. – Действительно, не похоже, чтобы одежда была разодрана в клочья, – но это другое дело. Придется подождать, что скажут эксперты.

Фрёлик кивнул. Они выехали с парковки и направились в сторону Осло. У Вервенбукты Фрёлик притормозил. Слева виднелась пристань, рядом белая купальная кабинка. Зеленый склон холма устремился наверх, к парковке и обсаженному соснами хребту Янсколлен.

– Ничего странного, – заметил Фрёлик. – Если убийца ехал, как мы сейчас, и остановился там же, где мы, он, должно быть, перенес тело через дорогу, а потом перебросил через заграждение.

– Значит, он ехал в другую сторону, – ответил Гунарстранна. – Итак, убийца затаскивает Катрине в машину, насилует и душит ее, раздевает, проезжает по дороге семьсот или восемьсот метров, останавливается, выбрасывает ее за заграждение, возвращается в машину, едет дальше и…

– В таком случае, – перебил его Фрёлик, – водителю пришлось бы остановиться на самом повороте, а там остановка запрещена. Ты бы остановился посреди скоростного шоссе, чтобы избавиться от трупа?

– Если среди ночи – может быть, – с сомнением ответил Гунарстранна и добавил: – Что-то здесь не сходится.

– Скорее уж он остановился здесь, на нашей стороне дороги, – заметил Фрёлик, косясь на Гунарстранну. – А в эту сторону ехал Крамер, – многозначительно напомнил он.

Гунарстранна ответил ему загадочной улыбкой и принялся рассуждать вслух:

– Куда бы ни ехал убийца, здесь он остановился. Если он ехал, как мы, в сторону Осло, зачем он перенес ее на другую сторону дороги? Ведь он мог выбросить труп в канаву и здесь! Нет! Должно быть, убийца ехал с другой стороны, из Осло, и остановился на повороте.

Они вышли из машины, перешли дорогу и заглянули за заграждение, где у подножия утеса несколько дней назад нашли труп Катрине Браттеруд.

– Если убийца ехал из Осло, – сказал Гунарстранна, – возможно, Крамер говорит правду. С другой стороны, убийца мог избавиться от трупа и одежды именно таким образом нарочно, чтобы нас запутать.

Фрёлик пожал плечами. Мимо проехала машина, и ему пришлось кричать:

– Все зависит от того, когда и где ее убили! Если ее подобрали, когда она направлялась к Холмлиа, и убили между Холмлиа и этим местом, скорее всего, убийство произошло там, на парковке. – Он кивнул на берег узкого залива, где стояло две машины. – Потом убийца поехал дальше и выбросил труп, а после избавился от одежды в том месте, где ее нашел Иттерьерде.

Гунарстранна перегнулся через заграждение.

– Странно, что он даже не попытался спрятать труп! – Он снова принялся рассуждать вслух: – На теле не нашли никаких украшений. Поэтому…

– Похоже, убийца действовал очень хладнокровно, – закончил за него Фрёлик. – Хладнокровно и целенаправленно. Одежда отдельно, украшения отдельно, труп отдельно.

Он быстро оглядел фьорд и последовал за Гунарстранной к машине.

– И все же в последней версии меня кое-что не устраивает, – признался инспектор, когда они тронулись с места.

– Что именно? – спросил Фрёлик.

– Что убийца ехал из Осло. Трудность в том, что мы как будто бредем в темноте. Если машина ехала на восток из Осло, убийца сейчас, возможно, уже в Швеции, а мы остались с носом.

Глава 19

Передний план, задний план

Она сидела за их обычным столиком в глубине ресторанного зала. Должно быть, она пришла уже давно, потому что перед ней стояла полупустая бутылка минеральной воды «Фаррис». Лучи солнца, проникавшие снаружи, подсвечивали ее густые темные волосы. Она читала какие-то документы, но, заметив его, сложила все в сумку. Он отдал гардеробщику джинсовую куртку, вначале переложив бумажник в задний карман.

Он залюбовался ею. Она надела летнее платье, которое очень ей шло. По будням ей приходилось одеваться в строгие костюмы. Плечи успели загореть и приобрели золотистый оттенок.

– Как обычно? – спросила она.

Он кивнул и сел.

– Хорошо, – сказала она. – Я уже сделала заказ.

– Что ты думаешь о татуировках? – спросил он.

Она вопросительно подняла брови:

– Неужели ты хочешь сказать, что…

– Нет, я имею в виду тебя. Тебе никогда не хотелось сделать себе татуировку?

Она покачала головой:

– При моей-то работе? – Она выставила одно плечо вперед и принялась его рассматривать, как будто на нем уже была наколка. – При моем-то образе…

– У убитой девушки была татуировка… большая наколка на животе. – Он показал место пальцем.

Ева-Бритт посмотрела на него исподлобья.

– Франки, по-твоему, тату – это сексуально?

– Может быть. Только не на трупе. Но что ты думаешь? Может татуировка кого-нибудь украсить?

– Стриптизершу – наверное. – Она подвинула бутылку, чтобы официанту было куда поставить блюда. – А меня – нет. – Она посыпала спагетти тертым пармезаном.

– Кажется, у Лены есть тату, – вспомнил Франк. Лена была давней подружкой Евы-Бритт.

Ева-Бритт задумалась.

– Да, наверное, тату может быть красивой.

– Ты так говоришь из-за Лены?

– Нет, у Лены вполне симпатичный рисунок. Смешная фигурка из мультика. Такая желтая птичка с большой головой…

Франк понятия не имел, что она имеет в виду.

– Из старого комикса про Даффи Дака, – подсказала Ева-Бритт. – Птичка, которая всегда дралась с котом.

– «Сильвестр и Твити», – вспомнил Франк.

– Ну да, – кивнула Ева-Бритт. – Твити. – Она ткнула пальцем в свое голое плечо. – Вот здесь Лена наколола себе Твити. Она выглядела симпатично, потому что Твити немножко старомодна. И еще приятно смотреть на забавный рисунок. Розы, птички и все такое хуже, потому что предполагается, что они сексуальны. Значит, к ним приходится подбирать соответствующую одежду. При моей работе нельзя ходить с мультяшным персонажем на плече. Как женщине…

– Что такого особенного в твоей работе?

– Ты что, поссориться решил?

– Нет, что ты, – возразил Франк. – Просто любопытно. Я все время думаю о той девушке. У нее на животе выколот огромный цветок.

– Ну, живот всегда можно прикрыть, – заметила Ева-Бритт. – Но ведь я менеджер довольно крупной компании, и у меня много сослуживцев-мужчин… – Она криво улыбнулась и покачала головой. – Франки, я не имею права провоцировать мужчин. Они не должны пялиться на мое тело! При моей должности тату – вещь совершенно немыслимая!

– Значит, ты все-таки подумывала о том, чтобы сделать татуировку?

Она предпочла не ответить на его вопрос. Тряхнув головой, она сказала:

– Я уж не говорю о том, что тату трудно удалить. Просто я считаю их уродливыми. Однажды в «Феликсе» я видела молодую женщину. На ноге у нее была вытатуирована змея, питон, который обвился вокруг бедра. Он спускался сверху вниз, к колену. Все до единого встречные мужчины хотели взглянуть на змеиный хвост… Понимаешь? Пока та девушка молода, ей просто весело, что все на нее смотрят; всеобщее внимание радует и заводит ее. Но на серьезной работе, где требуется соблюдать дистанцию, она и дня не продержится!

– Вот теперь я не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Франк. – Я думал, ты борешься за права женщин и против сексуальных домогательств на рабочем месте!

– Так и есть!

– Тогда какое имеет значение, что ее татуировка в виде змеи возбуждает мужскую фантазию?

– Слушай меня внимательно. Я вовсе не осуждаю ее, но она сама ограничивает свои возможности, потому что все мужчины при встрече будут в первую очередь обращать внимание на ее тело, а не на другие достоинства!

Франк хмыкнул.

– Ну что, я тебе помогла?

– Не знаю, – ответил он. – В твоих словах что-то есть.

– Ты только представь, – продолжала Ева-Бритт. – Я тоже могу чувствовать себя сексапильной, мне нравится быть сексапильной…

– С этого места поподробнее, пожалуйста, – с довольным видом попросил Франк, но Ева-Бритт сделала вид, будто не слышит.

– Но зачем мне расписывать все тело картинками, от которых я уже не смогу освободиться?

Франк посерьезнел.

– Меня вот что волнует. Говорит ли что-нибудь о ней ее татуировка?

– А сам-то ты что думаешь? – с улыбкой спросила Ева-Бритт.

Он не спешил с ответом.

– По-моему, она стремилась возродиться к новой жизни… Все так говорят. Она пыталась обрести свободу.

– Но ведь символику можно истолковывать по-разному, – заметила Ева-Бритт. – Если татуировка старая, возможно, она жалела о том, что сделала ее. С другой стороны, тату могла быть и полезным напоминанием.

– Полезным?

– Своего рода клеймо, символ чего-то, что не должно повториться.

Франк долго размышлял над ее словами и наконец сказал:

– Сегодня ты в ударе. – Он начал есть, но вскоре уставился в одну точку и застыл с вилкой в руке.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила Ева-Бритт.

– Рагнар Травос говорит, что к татуировкам может развиться пристрастие, как к сигаретам.

– К сигаретам?

– Да, он говорит: одна татуировка – хорошо, две – тоже неплохо, но три… все, ты попал. Пройдет совсем немного времени, и ты разукрасишь наколками все тело.

– Как страшно! Такие люди как будто сошли с конвейера.

Фрёлик кивнул.

– Франки, давай поговорим о чем-нибудь другом, – попросила Ева-Бритт, снова принимаясь за еду. – Только не рассказывай, как ты ездил в горный домик к своему ненормальному боссу!

Франк задумался и спросил:

– А потом чем займемся?

– Пойдем в кино! – ответила Ева-Бритт.

– Что будем смотреть?

Ева-Бритт лукаво улыбнулась:

– Не важно, лишь бы про секс.

Глава 20

«…Ибо прах ты и в прах возвратишься»

Хотя накануне лил проливной дождь, следующий день выдался погожим. Инспектор полиции Гунарстранна опустил стекло в окошке машины и смотрел, как к нему приближается крепкая фигура Франка Фрёлика. На парковке было пусто, если не считать нескольких машин, жарящихся на солнце. Через дыру в кипарисовой живой изгороди, отделявшей парковку от кладбища, вышла садовница. Она на ходу снимала грязные садовые перчатки и неуклюже топала тяжелыми сапогами, облепленными землей и глиной. От сапог отваливались комья земли, оставляя за ней след. Она вытерла со лба пот и закурила. Какое-то время стояла на месте, задумчиво глядя в землю. На парковку завернул микроавтобус; он проехал мимо садовницы и Фрёлика. На борту большими, разноцветными буквами было выведено название реабилитационного центра «Винтерхаген». Из него высыпала группа молодых людей в черных костюмах. Казалось, в официальной одежде им не по себе; они держались неестественно прямо, как накрахмаленные. Фрёлик кивнул им. Юнцы некоторое время озирались по сторонам, а потом побрели к часовне, где их уже ждал облаченный в черное представитель похоронного бюро. Уле Эйдесен тоже пришел, и тоже в черном. Он стоял, уткнувшись носом в брошюру, посвященную церемонии похорон.

Фрёлик сел в машину Гунарстранны; от того пахло дезодорантом и потом.

– Все важные персоны. – Он кивком указал на юнцов, столпившихся перед часовней. – Ну что, пойдем?

Гунарстранна покачал головой:

– Нет, дадим им полчаса побыть в своем кругу.

Фрёлик тоже опустил стекло.

– Ну и жара! – проворчал он. – Осмотрел тут все, но по-прежнему не вижу никаких признаков Реймонда Скёу.

Юнцы из микроавтобуса толпились у входа в часовню.

– Там целая куча огромных надгробных камней, – сказал наконец Фрёлик.

– Да что ты!

– Да, обеликсы и все такое.

– Обелиски.

– Я нарочно. Обеликс – это герой французской комедии.

– Правда?

– Галл, толстяк, который таскает на спине обелиски. Его зовут Обеликсом.

– Не может быть!

– Да, в самом деле.

– Так-так…

– Ты кого-нибудь видел? – спросил Фрёлик.

– Хеннинга Крамера, Аннабет Ос и других сотрудников «Винтерхагена». Уле Эйдесен тоже здесь… – Гунарстранна показал в сторону входа. Эйдесен как раз входил в часовню.

– С кем-нибудь говорил?

– Нет.

– Может, еще разок допросить Крамера?

– Не сегодня. И потом, сначала лучше найти противоречия в его показаниях.

– А Герхардсен не появлялся? – спросил Фрёлик.

Гунарстранна взглянул на часы:

– У него еще есть пара минут.

– Как по-твоему, ее мамаша здесь?

– Да, наверное. В конце концов, она – ближайшая родственница.

– Ужас, – пробормотал Фрёлик. – Ужас!

– Может, прогуляемся по кладбищу? – предложил Гунарстранна.

– Хочешь познакомиться с ее мамашей?

– Вообще мне бы хотелось, но сейчас не время и не место для боевой операции.

– Верно. – Фрёлик достал из кармана куртки платок, вытер пот со лба и повторил: – Верно. Значит, чует мое сердце, придется мне ехать к ней домой.

– А пока пойдем погуляем по кладбищу, – повторил Гунарстранна.

– Что-то не хочется.

– Значит, ты больше не хочешь осматривать территорию?

– Мы ищем иголку в стоге сена.

– Тебе никогда не хотелось стать прокурором?

– Чтобы стать прокурором, нужно в поте лица обыскивать кладбище?

– Не обязательно, но, если уж мы хотим найти убийцу бедной девушки, нужно всегда предполагать, что злодей рыщет где-то здесь, в зарослях, или сидит в часовне и слушает, какого прекрасного человека он уничтожил. Смотри, какая чернобурка… – Гунарстранна кивнул на Сигри Хёугом, которая вышла из «мерседеса».

– Ну и фигурка! – присвистнул Фрёлик.

– Фрёлик, для тебя она старовата. Это Сигри Хёугом, доверенное лицо Катрине. Та самая, которая спросила, нравится ли мне моя фамилия.

– Кто, по-твоему, тот чудаковатый старикашка?

Гунарстранна пожал плечами:

– Может быть, налоговый инспектор с дальних островов… Нет, скорее всего, это ее муж. В таком случае его зовут Эрик Хёугом.

Оба проводили парочку глазами. Сигри, обладательница изящной фигуры, похожей на песочные часы, оделась очень элегантно, даже накинула на плечи черную шаль. Ее спутник казался вполне симпатичным: прямая спина, крепкая поясница, мрачная улыбка на румяном лице.

– Угадай, кем он работает, – предложил Гунарстранна.

Фрёлик не спешил с ответом. Оба наблюдали за парочкой. Когда они прошли последнюю припаркованную машину перед часовней, мужчина остановился, достал из заднего кармана расческу и, глядя в окошко машины, зачесал волосы назад.

– Понятия не имею, – ответил Фрёлик.

– Они живут в Грефсене, в доме, построенном по индивидуальному проекту. У них полно антиквариата, который они скупают на аукционах – у нас и в Лондоне. Сын учится в Йельском университете; у каждого из них своя машина. У него – «мерседес», у нее – БМВ.

– Она наверняка пытается что-то возместить, – пробормотал Фрёлик. – Раз занимается реабилитацией наркоманов.

– А ее муженек чем, по-твоему, зарабатывает себе на жизнь?

– Понятия не имею.

– Доктор, конечно.

– Доктор? – Фрёлик вдруг широко заулыбался. – Слушай, да ведь я знаю, кто он такой!

– Знаешь? – равнодушно спросил Гунарстранна.

– Да! Эрик Хёугом? Доктор? Да ведь он знаменитость! Ведет колонки в нескольких газетах!

Гунарстранна уставился на Фрёлика. Выражение его лица напомнило Фрёлику человека, которые впервые попробовал тухлятину.

– Ты сказал – «знаменитость»? Ты употребляешь такие слова?

Фрёлик его не слушал. Он по-прежнему ухмылялся.

– Я до сих пор почитываю колонки Хёугома! Он называет себя сексологом и знает все, что нужно знать, об анальном сексе, групповом сексе, уролагнии и так далее! – Он задумался, как будто что-то вспоминал. – Выглядят они довольно респектабельно… я имею в виду, что она…

Гунарстранна, который по-прежнему наблюдал за своим напарником, как будто тот был обузой, которую ему приходится терпеть против воли, произнес без выражения, но серьезно:

– Хватит с меня твоего идиотизма!

– Ладно. – Фрёлик послушно замолчал.

Они наблюдали, как пара здоровается с представителем похоронного бюро. Порыв ветра взметнул серебристые волосы Сигри Хёугом; она изящно взмахнула головой. Супруги вошли в часовню.

– Ну, давай, – сказал Гунарстранна.

– Что?

– Выкладывай, что ты хотел сказать.

– Ты же не любишь, когда я так говорю.

– И все-таки говори, ради всего святого!

Фрёлик откашлялся.

– Она еще очень ничего, хотя ей уже за пятьдесят, верно? У нее задница получше, чем у многих молодых!

– Ну и что?

– Ты только представь, сколько всего ее муженек знает про всякие извращения…

– Заткнись!

– Я же предупреждал: тебе не понравится, что я скажу.

– Хочу прогуляться, – заявил Гунарстранна, вылезая из машины.

Он пересек парковку и пошел за садовницей, которая возвращалась к чьей-то могиле. Она опустилась на колени и начала выдирать жесткие стебли пырея и сныти, проросшие между низкорастущими астрами и кермеком. Гунарстранна закинул пиджак на плечо и вдохнул полной грудью. На кладбище сладко пахло свежескошенной травой и летними цветами; к этим ароматам примешивался слабый запах гниения. В тишине, царившей на кладбище, он невольно вспомнил Эдель. По пути прошел мимо свежевырытой ямы; рядом с ней возвышался холмик земли, прикрытый брезентом. Гунарстранна подошел к тому месту, где захоронили урну с прахом Эдель. Розовато-лиловые ковровые флоксы, которые он посадил в прошлом году, сильно разрослись; отдельные цветы выползли на дорожку. На зеленом газоне влажно поблескивали розовато-лиловые цветочки. Он присел и на несколько секунд закрыл глаза. Представил себе Эдель у окна; она поливала цветы. Открыв глаза, Гунарстранна попытался вспомнить, когда это было и почему ему сейчас привиделась именно старая картинка. Но, как только образ растаял, он больше не мог так живо представить себе жену. Он не мог сказать, сколько ей тогда было лет или во что она была одета. Как не мог и вспомнить, что за растение она поливала.

Отвернувшись, он быстро зашагал назад, к часовне, и завернул за угол. Только что закончились еще одни похороны; охваченные горем люди переглядывались, выражали свои соболезнования, держались за руки. Гунарстранна понял, что ему здесь не место, и отошел подальше. Вдали, на лужайке, рядом с газонокосилкой сидел тощий человек в грязных джинсах.

Гунарстранна остановился на дорожке, усыпанной гравием, которая, прямая как стрела, вела в глубь огромного кладбища. Дорожку пересекали бесчисленные более мелкие тропки; повсюду виднелись участки земли, огороженные высокими живыми изгородями. По дорожкам брели какие-то пожилые женщины; перед ними проехал трактор, потом повернул назад, уже ближе. Гунарстранна понял, насколько безнадежно отыскивать на кладбище подозреваемых. Он обошел часовню кругом и увидел колумбарий. В нишах стояли урны с прахом основателей Норвежской ассоциации крематориев. Он подошел ближе, стал разбирать надписи на урнах. И вдруг наткнулся на знакомую фамилию. Здесь покоился его сосед, которого он помнил с детства по Грюнерлёкке.

Он перечел имя соседа и испытал странное благоговейное чувство. Так вот где старик окончил свои дни! Гунарстранна с улыбкой вспомнил соседа. Стоя в окне своего дома на Марквей, он громко призывал всех к огненному погребению. «Говорю вам, сопляки, за крематориями будущее!» – вопил он, вызывая взрывы хохота. Теперь он здесь, на почетном месте – пригоршня праха в глиняной урне.

Гунарстранна двинулся дальше; повернув за угол, он увидел, как в часовню быстро входит Бьёрн Герхардсен.

Глава 21

Устный счет

Франк Фрёлик нашел место для машины на Торггата, между кофе и магазином, предлагавшим широкий ассортимент экзотических овощей. Он вспомнил, что ему надо купить продуктов, но справился с искушением, перешел дорогу и зашагал по тротуару в другую сторону. Между пешеходами петлял молодой велосипедист в цветных шортах и шлеме. Фрёлик протиснулся сквозь группу африканцев в дорогих кожаных куртках; они о чем-то горячо спорили. Движение перегораживал припаркованный микроавтобус – побитый «тойота-хайэйс» с большими пятнами ржавчины на бортах. Задняя дверца была распахнута; фургон микроавтобуса оказался забит тушами со скотобойни. Парни арабской наружности взваливали туши на плечи и быстро заносили в один из магазинов. Фрёлик решил, что перед ним ввезенное контрабандой мясо из Швеции. Несколько секунд он понаблюдал за разгрузкой. В конце концов он заставил себя отвернуться и пошел по Бернт-Анкерс-гате к издательству, в котором работала Мерете Фоссум. Он вошел с парадного входа; на первом этаже помещалась приемная. Дежурный был облачен в форму и, судя по наручнику – логотипу на нагрудном кармане, – служил в частном охранном агентстве. Он взял телефон и спросил у Фрёлика, назначено ли ему. Фрёлик решил рискнуть и ответил:

– Да.

Охранник набрал номер и передал трубку Фрёлику; тот поднес трубку к уху и услышал два гудка. Голос у Мерете Фоссум оказался грудным, хрипловатым. Сексуальным, решил Фрёлик. Он представился и спросил, можно ли ему подняться. Она ответила, что сейчас как раз обеденный перерыв, и предложила, чтобы он занял столик в столовой.

Охранник проводил его в цокольный этаж. Издательская столовая оказалась предприятием самообслуживания. На длинном прилавке лежали булочки, традиционные норвежские сэндвичи с кровяными колбасками, ливерным паштетом и заветренными ломтиками сыра, украшенными красным перцем. К кофе предлагали шоколадное печенье в пластиковой упаковке. Толстая заботливая матрона в белом фартуке брала по пять крон за чашку черного, густого кофе, похожего на отработанное масло из старого трактора. Фрёлик заглянул в кувшин с молоком, стоявший у кассы. Кувшин был пуст. Он кашлянул. Толстуха, не оборачиваясь, взяла красный пакет молока с полки за кассой и поставила перед ним. Он налил достаточно молока, но черная жидкость в чашке даже не посерела.

Здесь, наверное, было принято обедать в своей столовой. По лестнице спускались группы людей; зал быстро заполнялся народом. Фрёлик нашел незанятый столик у входа, чтобы Мерете Фоссум легче было его узнать. Сам он узнал ее сразу, как только она вошла. Она робко озиралась по сторонам, пока не заметила, что он на нее смотрит. Мерете Фоссум оказалась невысокой – не выше метра шестидесяти, хрупкой, стройной и подвижной. То, как она одета, тоже понравилось Фрёлику. Ей очень шли черная юбка и жакет в тон. Она взяла с прилавка два бутерброда в упаковке и налила себе чашку кофе. Фрёлик встал и помахал ей рукой. Когда она повернулась к нему, волосы у нее разметались по плечам, как в рекламе шампуня.

Улыбалась она вопросительно, почти с любопытством. Потом она села, устроилась поудобнее и лениво вытянула длиннющие ноги. Короткая юбка рискованно задралась. Длинными пальцами с кроваво-красными ногтями она вскрыла замысловатую упаковку. Фрёлик заметил, что запястья у нее довольно полные. Она поглядывала на свои бутерброды, плотоядно улыбаясь. Из-за уха выбилась прядь волос.

Франк Фрёлик откровенно любовался ею. Он не мог отвести от нее глаз. Какое чистое и вместе с тем чувственное лицо! Овальное, с миндалевидными светло-голубыми глазами, прямым носом и очень широким ртом. Губы были изогнуты немножко капризно.

– Насколько мне известно, вы познакомились с Катрине Браттеруд в гостях у Аннабет Ос, – запинаясь, начал Фрёлик, чувствуя себя рядом с этой хрупкой женственной особой настоящим орангутангом. Его даже пот прошиб оттого, что она сидела так близко.

Она вскинула на него глаза и энергично кивнула. Она как будто выпустила электрический заряд. Фрёлику стало жарко. Наверное, решил он, надел слишком теплый свитер…

– И с Уле тоже, – продолжала она довольно неохотно.

– С Уле Эйдесеном?

– Да. С ней я почти не общалась, потому что она ушла раньше всех. Зато Уле – просто фантастика.

Фрёлик мысленно снизил ее рейтинг с девяноста девяти до восьмидесяти девяти баллов. Он притворился, будто читает свои записи, а сам украдкой поглядывал, как она отхлебывает кофе и машет сослуживцу.

– Кто вас пригласил? – спросил он, снова откашлявшись. – То есть… почему вас пригласили?

– Я работала у них какое-то время… преподавала. В основном зимой.

– Вы учитель?

– Моя специальность – литературоведение. Вот чем мне по-настоящему нравится заниматься. – Она обвела столовую взглядом. – В издательство я устроилась в марте, а в «Винтерхагене» преподавала норвежский, английский и обществознание. – Она улыбнулась.

– Вы учили Катрине?

– Нет, ведь она уже устроилась на работу… Она была на последнем этапе реабилитации. Раньше я видела ее лишь мельком и издали. Не думаю, что она знала, кто я такая. – Мерете замолчала.

– Славная у вас столовая, – произнес Фрёлик, оглядываясь по сторонам и ругая себя за косноязычие.

– Мне она не нравится, – рассмеялась Мерете Фоссум. – Только кофе хороший.

Фрёлик вычел еще десять баллов за замечание о кофе, но добавил пятнадцать за красивые зубы и загадочную улыбку. Он ослабил галстук, сделал глубокий вдох и решительно посмотрел в ее блестящие голубые глаза. Она держала в тонких пальцах кусок хлеба. Несколько секунд она провожала взглядом коллег, ушедших в другой конец зала. Потом снова повернулась к Фрёлику, поднесла бутерброд ко рту… Фрёлик едва удержался от удивления, когда она открыла рот и запихнула туда бутерброд с кровяной колбасой и маринованными огурцами. Она не откусила от него, а запихнула в рот весь кусок целиком; на губах выступила слюна и крошки. Она быстро облизнулась и, когда их взгляды встретились, заговорила с набитым ртом. Она сообщила свои впечатления от Аннабет Ос, от ее дома, вспомнила о том, какие они с Герхардсеном замечательные люди, а потом заговорила о погоде, о дожде и о том, как ужасно, когда промокают ноги. Фрёлик не сводил взгляда с ее широкого рта. Руки у него дрожали, но он не мог отвести взгляда от этой влажной красной пещеры. За правой щекой перекатывался комок. Говоря, она ловко вскрыла еще один бутерброд; сложила его пополам, как первый, и, не переставая тараторить, запихнула в рот. Что-то о зонтиках… да, кажется, она упомянула о зонтике. Комок за щекой стал больше…

Она снова шумно отхлебнула кофе. Потом все закончилось. Она смяла пластиковую упаковку и облизала пальцы. Фрёлик выдохнул через нос. Он так и не понял, чему сейчас был свидетелем. Ясно одно: все наконец закончилось, и видеть то же самое ему совсем не хочется.

– Вы рано ушли из гостей, – быстро сказал он.

– Кто?

– Вы… и другие.

– Да, мы поехали в центр.

– Кто?

– Мы с Уле.

– А другие?

– Да, в машине нас было пятеро. Но двое голубых решили поехать в клуб для геев; ни Бьёрн, ни Уле туда не хотели. Нет, я считаю, что все правильно – я имею в виду бары для геев и все такое. Все мои знакомые геи просто супер.

– Значит, поехали вы, Уле, Бьёрн Герхардсен и еще двое мужчин?

– Да, Гогген и Лассе. Они живут вместе.

– Ну а дальше?

– Мы поехали в «Смугет». То есть мы с Уле.

– А Герхардсен?

– Понятия не имею.

– Разве он не пошел в «Смугет» вместе с вами?

– Да, наверное, пошел. Но я запомнила только Уле. Внутри было настоящее столпотворение… Я не увидела там никого из знакомых.

– Значит, вы точно не знаете, вошел ли Герхардсен в клуб вместе с вами?

– Почему бы ему и не войти?

– Та-а-ак, – протянул Фрёлик. – Ну а что потом?

– Чуть позже мы ушли. Поехали ко мне. – Она подмигнула. – Только никому не рассказывайте! Я обещала, что буду держать язык за зубами.

– Вы с Эйдесеном поехали к вам, и он остался с вами?

– Да.

Фрёлик посмотрел на нее, не отводя глаз, чувствуя, как краснеет. Мерете Фоссум ковыряла в зубах ногтем. Ей не сразу удалось подцепить то, что она искала. Она широко разинула рот и, смешно скривив губы, продолжила изыскания.

– В какое время вы вышли из клуба?

Она пожала плечами, осмотрела палец.

– Уже светало… Часа в четыре, наверное.

– Насчет времени вы уверены?

– Нет. – Она равнодушно улыбнулась и, заметив выражение его лица, продолжала: – Извините, не знаю.

– Знаете, который был час, когда вы попали к себе домой?

– Чуть позже. Мне очень жаль, но тогда я не смотрела на часы.

– Долго ли он у вас пробыл?

Мерете Фоссум снова принялась разглядывать кончик пальца.

– До одиннадцати или двенадцати следующего дня. Не помню. А какая разница? Неужели это так важно?

Фрёлик в полном смятении записал ее слова и вычел у нее сто очков. Потом поднял на нее глаза.

– Да, очень важно, – сказал он. – Уле Эйдесен был с вами с полуночи до одиннадцати следующего дня. Я правильно вас понял?

Мерете Фоссум кивнула.

– И за все время он не покидал вашей квартиры?

– Я бы заметила, – с мечтательной улыбкой ответила она.

– А он утверждает, что вы не проводили вместе ночь.

– Бедный мальчик!

– Что, простите?

Мерете Фоссум рассмеялась:

– Наверное, он соблюдает наш уговор. Мы решили, что сохраним все в тайне. Хотя теперь она уже все равно ничего не узнает. Она ведь умерла. Бедняжка… Ужас. Но думать нужно о тех, кто остался. Уле ведь тоже нелегко пришлось! Когда с близким тебе человеком случается такое…

– Да.

– Вот видите!

– Вы с ним с тех пор поддерживаете отношения?

– Боже правый! – вздохнула Мерете.

– Что, простите?

Она расплылась было в улыбке, но быстро опомнилась.

– Хочу сказать… разве я похожа на тех, кому достаточно одной ночи?

Фрёлик молча смотрел на нее.

– Мы с ним говорили по телефону… один раз. Простите, если я сделала что-то неправильно, но ведь не так просто…

– Вы когда-нибудь, в какой угодно форме, обсуждали с Уле, что вам следует рассказать полиции о ваших действиях в ту ночь? – спросил Фрёлик, делая пометку в блокноте.

– Нет, – ответила она. – Что вы!

– Согласитесь, это как-то странно.

– Почему странно?

– Убили его подружку, полиция ведет следствие. О чем вы с ним вообще разговариваете, если не о том, что случилось?!

Мерете Фоссум подняла на Фрёлика большие глаза.

– О кино… Неужели это так плохо?

Проходя чуть позже мимо охранника, Фрёлик похлопал себя по карману, ища мобильный. Его там не оказалось. Он остановился. Неужели оставил в столовой? Либо там, либо в машине. Он повернулся в сторону лестницы. Нет, наверное, все-таки в машине. Скорее всего, в машине… Только бы он забыл телефон в машине, тогда ему больше не придется сюда возвращаться. Он подмигнул охраннику и вышел.

Глава 22

Разговор в теплице

После телефонного разговора с Фрёликом Гунарстранна сидел в машине и поглядывал в окно. Он думал о похоронах, о лицах тех, кто проходили мимо него в часовню. Вспоминал Бьёрна Герхардсена и его энергичную супругу. В окошке машины отражались настенные часы над входом. Прошло уже много времени после похорон. Пора снова навестить «Винтерхаген».

Через полчаса он въехал на парковку, запер машину и вышел, думая, не напрасно ли тратит время. Они должны проверить все версии… На парковке почти не было машин. Наверное, из-за похорон. Может быть, многие сотрудники взяли выходной. Сунув руки в карманы, Гунарстранна пошел той же дорогой, какой они с Фрёликом шли несколько дней назад. Только теперь он не встретил ни единой души. В административном здании окна были темные, пустые. Повернув за угол желтого общежития, он остановился и стал озираться по сторонам. Выудил из кармана окурок, закурил и зашагал по огороду к теплице. За прошедшие несколько дней кто-то успел окучить картошку. Очевидно, работали мотыжкой или небольшой лопатой; кто-то потрудился на совесть. Картошка радовала взгляд, чего нельзя было сказать об остальных овощах. Глядя на бледные, тонкие перья репчатого лука и лука-порея, Гунарстранна решил, что им не хватает азота. Вот морковь выглядела неплохо… Гунарстранна подошел к теплице и подергал дверь. Она оказалась не заперта. Он выкинул окурок в кучу песка.

У входа он остановился и полной грудью вдохнул теплый, насыщенный, влажный воздух. В теплице выращивали огурцы и салат. Наверху, на гребне крыши, имелись вентиляционные решетки, через которые внутрь поступал более прохладный воздух. Пройдя между столами с рассадой, Гунарстранна увидел, что у противоположной стены кто-то стоит. Он узнал Аннабет Ос. После похорон она успела переодеться в зеленый комбинезон, фланелевую рубашку и высокие резиновые сапоги. Она поливала рассаду, шагая вдоль столов со шлангом; к наконечнику был прикручен разбрызгиватель. Гунарстранна кашлянул, но Аннабет не обратила внимания. Он кашлянул еще раз.

– Ах! – воскликнула она, оборачиваясь. – Как вы меня напугали!

– Решил, что на похоронах не стоит к вам подходить, – потупился Гунарстранна.

– Я знаю, зачем вы пришли. – Аннабет тяжело вздохнула, не переставая поливать рассаду. – Боже мой, мы с Бьёрном столько раз выясняли отношения… я заранее предчувствовала, что это повторится. Позвольте, я все объясню; мне хочется избежать помпезности и неловкости. Мой муж Бьёрн – большой ребенок. Да, он действительно признался мне, что как-то в минуту слабости воспользовался… ее услугами. Если бы в то время я не боролась за Катрине, не старалась вернуть ее к нормальной жизни, я бы, наверное, попросила, чтобы ее перевели в другое учреждение. Вот видите, я ничего не скрываю. У меня тайн нет.

– Но почему вы ее все-таки не перевели? – спросил Гунарстранна, обрывая сухие листья в горшке с рассадой.

– Так и думала, что вы спросите. Как говорится, задним умом мы все крепки… Как по-вашему, неужели мне самой не хотелось перевести ее? Я ночи не спала, думала о ней… Но ей у нас нравилось. Она нам доверяла. Гунарстранна, у нас она пошла на поправку… Поверьте, мне пришлось нелегко.

Аннабет отошла на несколько шагов, волоча за собой шланг. Гунарстранна не отставал.

– Понимаю, как нелегко вам пришлось, – продолжал он. – С другой стороны, ваши действия и правильными не назовешь. Нельзя было оставлять Катрине в «Винтерхагене» после того, что вы узнали от вашего мужа!

– Слушайте! – Аннабет сердито взмахнула шлангом. – Вот вы меня обвиняете. С какой стати? – Она посмотрела на инспектора со злобой. – Вы говорите так потому, что ее убили. Если бы этого не случилось, никто бы ничего не узнал. Она полностью излечилась от зависимости. Успешно прошла весь курс терапии. Так что, оставив ее у себя, я в конце концов приняла правильное решение!

Гунарстранна не стал возражать. У Аннабет Ос своя правда… Она стояла напротив и смотрела на него исподлобья.

– Здесь у Катрине было все, что нужно для успеха. Мы завоевали ее доверие. Ей хотелось расстаться со своей зависимостью. Мы могли бы направить ее к другим профессионалам, в другое место, где ей пришлось бы жить с другими пациентами и заново находить общий язык с персоналом… Никто не гарантировал, что там у нее все получилось бы так же хорошо, как у нас. Что сделано, то сделано! Никто не может исправить ужасную ошибку, которую совершил мой муж в минуту слабости!

– В минуту слабости? – удивился Гунарстранна.

– Да… в минуту слабости он поехал в так называемый массажный салон. Но как по-вашему, помешал ли чему-то тот его давнишний поступок? Он помешал Катрине добиться успеха? – Аннабет склонила голову набок, как будто разговаривала с близким другом, и негромко спросила: – Было ли это правильно?

– Можно смотреть на все и так, – ответил Гунарстранна, дернув уголком рта. – Однако ваша точка зрения не обязательно верна. Вы ведь не знаете, как шел бы процесс ее излечения в другом месте. Может быть, ей и там удалось бы добиться такого же успеха.

– Неужели вы не понимаете, о чем я говорю?! – почти закричала Аннабет. – В нашем центре Катрине предоставили все возможности для того, чтобы она излечилась! И лечили ее мы! Благодаря нам перед ней открылся целый мир!

– Когда ее убили, она официально еще находилась на вашем попечении, – раздраженно возразил Гунарстранна.

Аннабет плотно сжала губы и швырнула шланг на утоптанный пол. В последовавшем молчании они в упор смотрели друг на друга.

Гунарстранна подумал: нет смысла обсуждать с Аннабет Ос теорию криминалистики. Он догадывался, куда она клонит. Вовсе не из желания спасти Катрине Браттеруд она оставила ее у себя! Ею двигало честолюбие. Кроме того, на девушку, которая попала к ним по направлению социальной службы, «Винтерхагену» выделяли муниципальную субсидию. Стремясь к успеху любой ценой, Аннабет, выражаясь библейским языком, «оцедила комара, но поглотила верблюда». Точнее, ей пришлось принести в жертву профессиональную этику.

– Пока никто не знает, что произошло в ту ночь. – Инспектор старался подобрать доверительный тон. – Никто не знает, почему сегодня Катрине пришлось хоронить. Так что давайте не будем делать голословных выводов. Достаточно сказать: вы лечили пациентку, которую по большому счету не имели права держать у себя. Известно ли кому-то, кроме вас, о прежних… отношениях вашего мужа с Катрине?

– Нет.

– Почему вы так уверены?

– Потому что в местах вроде нашего центра слухи невозможно хранить в тайне.

– В разговорах с Катрине вы ни разу не обсуждали вашего мужа?

– Ни разу.

– Вы никогда не заговаривали с ней о… ее отношениях с вашим супругом?

– Нет.

– А она когда-нибудь заговаривала с вами об этом?

Аннабет закрыла глаза и покачала головой.

– Нет, никогда.

«Никогда, – подумал Гунарстранна. – Катрине наверняка догадывалась, что Аннабет все известно. И всякий раз, как Аннабет беседовала с Катрине, она помнила о том, что ее муж покупал услуги девушки… А девушка, со своей стороны, наверняка чувствовала отношение Аннабет к себе. По-другому и быть не может!»

Вода из лежащего на полу шланга добралась до его ног; струйка потекла дальше по плиточной дорожке.

– Может, выключить воду? – предложил он, подходя к крану. Он повернул его, выпрямился и выжидающе посмотрел на Аннабет. Она не двинулась с места. – Знаю, говорить об этом вам неприятно, – продолжал он. – Но я обязан выяснить все возможные мотивы преступления. Если предположить, что Катрине не знала угрызений совести, в таком случае их прошлое – точнее, то, что ваш муж, руководитель центра, пользовался ее услугами…

Аннабет ненадолго закрыла глаза. Гунарстранна помолчал и все же продолжал:

– …В таком случае можно предположить, что прошлое давало Катрине власть над вашим мужем. Она не пыталась шантажировать его или как-то демонстрировать свою власть над ним?

– Нет, никогда.

– Вы, похоже, вполне уверены.

Аннабет сняла перчатки и быстро подошла к нему.

– Дорогой мой, Катрине хотела избавиться от своей зависимости. Вот почему я оставила ее у себя. По-моему, у меня еще ни разу не было такой мотивированной пациентки, как Катрине. И одно ваше предположение о том, что она могла шантажировать Бьёрна… да ей такое и в голову не приходило!

– Возможно, вы просто не хотите рассказывать о том, что ваша пациентка оказывала давление на вашего мужа.

– Зачем мне что-то скрывать? Я бы не потерпела, если бы она попробовала шантажировать Бьёрна!

– Дело в том, что желание избавиться от шантажиста – отличный мотив к убийству.

Аннабет громко расхохоталась.

– Ну вот, теперь вы гоняетесь за тенями! Бьёрн! Мог ли Бьёрн убить Катрине? – Она снова расхохоталась. – Извините, но ваши предположения совершенно нелепы. Поверьте мне, Гунарстранна. Бьёрн Герхардсен отлично умеет обращаться с цифрами и иногда выбирается в какое-нибудь сомнительное заведение, чтобы удовлетворить свою мужскую похоть. Но во всем остальном… Когда мы летом ездим на рыбалку в Сёрланн, убивать пойманную им рыбу приходится мне. Если в нашем летнем домике в горах в мышеловку попадает мышь, он не может даже смотреть на нее. Убирать мышь приходится мне. По правде говоря, Бьёрн – хороший мальчик, но нежный, как пастила.

Гунарстранна молчал. Он размышлял над тем, что только что услышал. Они шли рядом между столами с рассадой. Вместе вышли из теплицы. «Хороший мальчик, но нежный, как пастила». Аннабет Ос не видит в своем муже мужчину…

Они направились к парковке.

– Поверьте, Гунарстранна, ваши домыслы нелепы. Катрине хотела вылечиться. Она выбрала нас, потому что поняла, что мы можем ей помочь.

Инспектор остановился и заглянул Аннабет в глаза.

– Вы покидали дом во время приема, устроенного в субботу?

По-прежнему улыбаясь, она покачала головой:

– Ни на минуту. Бьёрн уехал в город с Георгом Беком и еще несколькими гостями. Он, насколько я понимаю, вам уже все рассказал. Но он вернулся, нежный и любящий, как котенок, каким он бывает всякий раз после того, как покидает свою мамочку больше чем на два часа.

Гунарстранна не сводил с нее внимательного взгляда.

– Вы помните, который был час, когда ваш муж уехал? – спросил он.

– Около полуночи. А вернулся он один незадолго до четырех и помог мне убирать квартиру.

– Кто-нибудь еще покидал ваш дом в течение вечера?

– Нет, никто. Остальные гости начали прощаться в половине третьего, но прошло еще довольно много времени, прежде чем всем удалось сесть в такси. Отъезд гостей затянулся на час, а может, и больше.

Глава 23

Стриптизер

Большая приемная была переполнена. Фрёлик озирался по сторонам. Пожилой мужчина в зеленой, наглухо застегнутой парке и брюках, похожих на пижамные, кашлял – влажно, с присвистом. Фрёлик отвернулся. Взгляд его упал еще на одного старика, седого и бледного, с отросшей щетиной и грязными, нечесаными волосами. За ним сидела женщина и держала на коленях маленького мальчика. Рядом с ними вязала старушка. Рядом с ней – еще одна пожилая женщина в платке, толстых коричневых чулках и разношенных тапочках. Фрёлик удивился. Эрик Хёугом – сексолог. Интересно, с какими проблемами обращаются к нему такие пациенты?

Дежурная за стойкой во всем белом подняла голову и отрезала:

– Пожалуйста, подождите за дверью!

– Извините… – начал Фрёлик.

– Я попросила вас подождать за дверью.

– У меня вопрос, – вежливо ответил Фрёлик.

– Все равно, дождитесь своей очереди. – Она обошла стойку – воплощение властности в белых брюках и белой блузке. Взяла Фрёлика под руку и попыталась его вывести. Когда он выдернул руку, она показала на красную лампочку над дверью: – Красный свет. Видите? Красный свет на светофоре означает «Стойте». Здесь красный означает то же самое. Когда свет сменится на зеленый, вы можете войти… конечно, в порядке очереди, если вы записывались. Если нет, позвоните и запишитесь от восьми до девяти утра. Поняли? Вам ясно?

– Дорогуша! – воскликнул Фрёлик, улыбаясь.

Дежурная так и ахнула, когда он закрыл за собой дверь зала ожидания и положил на стойку свой полицейский жетон.

– Что это? – спросила девица уже не раздраженно, а скорее уныло. Снова проковыляла за стойку, цокая каблуками белых сабо. Она взяла телефон и набрала номер, прижав трубку к подбородку. – Если не уйдете добровольно, мне придется позвать охрану. Вас вышвырнут отсюда, – продолжала она, глядя в пространство.

– Меня зовут Франк Фрёлик. Я пришел побеседовать с Эриком Хёугомом, здешним врачом, – объяснил полицейский.

– Дождитесь своей очереди, – по-прежнему не глядя на него, ответила девица в белом.

– Я пытался записаться или предупредить о своем визите заранее, но по какой-то причине к телефону никто не подходил… У меня предложение, – хладнокровно продолжал Фрёлик. – Сейчас вы постучите в кабинет доктора Хёугома и попросите его уделить мне десять минут. В противном случае мне придется вызвать его на допрос в полицейское управление. По закону он обязан туда явиться, следовательно, потеряет часа четыре, не меньше. Так что положите телефон, пойдите к нему и спросите, что он предпочитает. Выбор за ним, не за мной.

Девица закрыла глаза и покачала головой.

– Какая наглость! – негромко бурчала она, входя в помещение за стойкой.

Вскоре она высунулась оттуда и поманила его за собой. Они шли мимо кабинетов, из которых пахло лекарствами, мимо кабинетов с ширмами, кушетками, закрытыми бумажными полотенцами, и таблицами для проверки зрения на стенах. Такая же таблица висела и в кабинете Хёугома.

Эрик Хёугом протянул ему руку. Врач с румяным лицом, в положенном по статусу белом халате; верхние пуговицы были расстегнуты; виднелась густая поросль седых волос на груди. Он провел языком по зубам. Его челюсть напоминала выдвижной ящик стола.

– Пожалуйста, извините наших сотрудниц, – сказал он. – Вы же понимаете, в нашу клинику приходят… скажем, самые необычные люди. Вот, например, два месяца назад… как раз дежурила Ингер-Мари, с которой вы только что познакомились… в приемную вдруг ввалился какой-то тип. Достучаться до него было совершенно невозможно. Выглядел нормально, прилично одет – в костюме, при галстуке и так далее. Он стоял на одном месте и не двигался. Не произносил ни единого слова! Как манекен в витрине. Что делать? Все пытались с ним разговаривать, а он стоял, словно прирос к полу. Стоял так минут двадцать; по-моему, даже ни разу не моргнул. А потом вдруг начал раздеваться. Представляете? Без зазрения совести снимал с себя одну вещь за другой и аккуратно вешал на руку. А когда он остался во всей своей отвратительной наготе, он вдруг развернулся, ни слова не говоря, прошел через зал ожидания, спустился вниз и ушел. Вы можете себе это представить? После того случая мир для Ингер-Мари изменился. Садитесь, – продолжал он, придвигая гостю стул. – Ваша фамилия Фрёлик, не так ли? Бедняжка все же запомнила…

Фрёлик хмыкнул и сел.

– Надолго я вас не задержу. Меня интересует прием у Аннабет Ос.

Хёугом сел на свое место и кивнул.

– Вы были знакомы с Катрине Браттеруд? – спросил Фрёлик.

– Не очень хорошо, – улыбнулся Хёугом. Улыбка перешла в странную гримасу: он все время проводил языком по нижним зубам. – Но Сигри, моя жена, очень много о ней рассказывала, – продолжал доктор, видя, что его собеседник молчит. – Она любит рассказывать о своей работе. Женщины так устроены, верно? Любят сплетничать о своей работе, чем бы они ни занимались. У меня есть друг, университетский преподаватель… Довольно часто мы встречаемся и играем в бридж – мы с Сигри и он с женой. Так вот, мой друг, которого зовут Могрен, признался, что терпеть не может коллег-женщин, которые, вместо того чтобы работать, постоянно делятся друг с другом своими профессиональными проблемами… Вот вы полицейский. Я врач. Представьте, что будет, если я начну рассказывать о каждом пациенте и о каждом пороке гениталий или венерическом заболевании, или об ипохондриках, с которыми приходится сталкиваться ежедневно!

– Представляю.

– Вот видите! Но вы все же пришли ко мне не для того, чтобы выслушивать рассказ о наших с женой отношениях!

– Значит, Катрине Браттеруд вы лично не знали?

– Нет… То есть да – шапочно. Симпатичная девушка, высокая грудь, длинные ноги, она была привлекательной, верно?

– Насколько я понял, в субботу вы отвезли жену в гости к Аннабет Ос, а позже забрали ее оттуда.

– В самом деле, так и было. Ужасно, что убили такую симпатичную девушку!

– Когда вы заехали за женой?

– В начале пятого утра.

– Как великодушно с вашей стороны!

– Вот что я вам скажу, Фрёлик. У нас так повелось с тех пор, как мы поженились. Я человек несовременный; не люблю возиться на кухне и не стираю свои носки. Зато я делаю то, что положено делать мужу. В том числе забираю Сигри, когда ей нужно поехать домой.

Фрёлик оторвался от своих записей и глянул на доктора. «Надо же, делает то, что положено делать мужу… А он тщеславен!»

– Вы не ложились спать и ждали ее звонка?

– Конечно. Ведь я ее муж.

Фрёлик глубоко вздохнул. Смотреть на гримасничающего Хёугома было неприятно.

– И как вы проводите время? – спросил он.

– Здесь?

– Нет, я имею в виду, пока ждете жену.

– Ожидание – своего рода маленький вклад; за долгие годы я сделал их довольно много, и все они окупились. – Хёугом едва заметно улыбнулся. – Говорю вам как профессионал. Многие любят рассуждать о рецепте счастливой семейной жизни. А секрет прост. Он состоит в таких вот вкладах, которые даются довольно легко. Я имею в виду терпимость и снисходительность… Кроме того, мне нравится иногда побыть одному. Ночь – самое лучшее время, особенно летние ночи. Можно просто погулять, да? Тишина, сине-серая дымка. Можно сидеть на веранде и читать, курить хорошую сигару. Судя по вашим пальцам, вы курите немного. Может быть, вы принадлежите к тому истерическому поколению, которое носится со здоровым образом жизни? Вместо таблеток – уколы; червивые яблоки и несъедобный черный хлеб, чтобы якобы предотвратить рак и так далее… Хотя не знаю. Внешность бывает обманчива. По-моему, вам очень пойдет курить сигары. Курите сигары, и обретете душевное спокойствие! Как врач говорю. И совесть не будет вас мучить.

Фрёлик вздохнул.

– Когда вы приехали за женой, кроме нее, в доме оставалось еще много гостей?

– Никого.

– Только ваша жена? А Бьёрн Герхардсен тоже там был?

– Да, насколько я понял, он только что вернулся после небольшой вылазки в город. Настоящий плейбой! Сам уезжает в город, а жену оставляет развлекать гостей… Готов поспорить, он ездил на другую вечеринку. Он, Герхардсен, я имею в виду, – современный мужчина. Но, несмотря на всю свою современность, он умеет по-настоящему радоваться жизни.

– Вы не помните, когда точно вы туда приехали?

– В пять минут пятого.

– Вы не знаете, давно ли вернулся Герхардсен?

– Нет, но вряд ли давно.

– Почему вы так решили?

– Я облокотился о капот машины, в которой он приехал; мотор еще был очень горячим.

– Все обсуждали, что там случилось?

– А что случилось?

– Катрине стало нехорошо; ее стошнило.

– Н-нет… я так не думаю. В конце концов, была глубокая ночь. Они все ужасно устали, все до единого. Кроме того, всех мучило похмелье.

Фрёлик встал.

– Спасибо, что нашли время поговорить со мной, хотя я явился без предупреждения. – Он направился к двери, но на пороге обернулся, так как кое-что вспомнил.

– Да? – спросил Хёугом из-за стола.

– Знаете, время от времени я читаю вашу колонку, – поколебавшись, признался Фрёлик.

– Которую? – Хёугом задрал подбородок.

– Если бы я помнил! – ответил Фрёлик, опуская глаза.

Хёугом снисходительно улыбнулся:

– Может быть, у вас ко мне какой-то вопрос?

– Он вылетел у меня из головы, – ответил Фрёлик, схватившись за дверную ручку. – Если вспомню, я с вами свяжусь.

Глава 24

Украшения

Гунарстранна дочитал отчет Фрёлика и в сердцах смял страницу.

– Она что, дура? – спросил он, глядя на Фрёлика, который сидел в низком кресле у окна.

Фрёлик подбрасывал в руке зеленый дротик. Прицелился, замахнулся и метнул дротик в щит, который он поместил между двумя шкафчиками, на полке над столом.

– Вряд ли она дура, – не сразу ответил он. – Все-таки она образованная, на хорошей работе… – Он взял со стоявшего рядом журнального столика еще один дротик.

Гунарстранна с мрачным видом смотрел на протокол:

– Дурами могут быть даже образованные!

Фрёлик снова прицелился, но промахнулся; дротик упал между шкафчиками. Фрёлик выругался.

– Вот ты образованный, – язвительно продолжал Гунарстранна.

– Ну и что?

– Просто сейчас вид у тебя не особенно умный. – Инспектор досадливо помахал бумагами.

Фрёлик глубоко вздохнул, пересел за свой стол и выдвинул клавиатуру.

– Кто-то из них двоих лжет. Лжет либо Мерете Фоссум, либо Эйдесен. Это очевидно.

Гунарстранна кивнул:

– В первый раз мы с тобой надавили на Эйдесена. И он придумал невероятно банальную историю, в результате чего остался без алиби. Если мне не изменяет память, он утверждал, что поехал домой, рассчитывая застать в своей постели Катрине, но ее там не оказалось. Я прав?

Фрёлик подвигал мышью и нашел нужный файл. Он прочел:

– «По его словам, он вернулся домой между половиной третьего и тремя».

– А Катрине в то время еще могла быть жива, – заметил Гунарстранна.

Фрёлик стал читать дальше:

– «Эйдесен сказал, что звонил Катрине, но она не подходила к телефону».

Гунарстранна кивнул:

– Потом он лег спать… Так что алиби у него нет.

Фрёлик крутанулся на стуле:

– Зато Мерете Фоссум утверждает, что они с Эйдесеном поехали к ней и прокувыркались в постели до середины следующего дня!

– Но зачем Уле Эйдесену скрывать такое железное алиби?

– Наверное, из-за этических соображений… В конце концов, он был приятелем погибшей девушки; гораздо лучше выглядит, если он спал в своей постели и ждал ее, когда ее убивали. Так лучше, чем признаваться, что он спал с другой женщиной.

– Но, если дело только в этом, неужели он не понимал, что мы скоро разоблачим его?

– Конечно, – не сдавался Фрёлик. – Но он был ее бойфрендом. У него не было мотива к убийству. Кроме того, у него есть алиби, но, чтобы избежать упреков со стороны других – у них с Катрине все же были общие знакомые, – он не спешит обнародовать свое алиби, то есть Мерете Фоссум. Что скажут люди, если узнают, что он отпустил Катрине домой одну, ночью, когда на улицах полно маньяков и преступников, а сам прыгнул в постель к Мерете, пока Катрине убивали?

– Если Эйдесен ревновал Катрине к Хеннингу Крамеру, то мотив у него как раз был, – возразил Гунарстранна. – Допустим, он ее ревновал. Есть мужчины, которые подозревают своих подружек двадцать четыре часа в сутки. Допустим, он шпионил за ней, когда она ушла из гостей. Он увидел, как она идет по дороге, садится в машину соперника… Подумать только, в нашей стране ежегодно совершаются сотни таких убийств!

– Но зачем Фоссум лгать? – спросил Фрёлик. – Все подтвердили, что они втроем вышли из такси у ночного клуба. Все подтвердили, что те двое держались вместе. Маловероятно, что она покрывает ложь Эйдесена. Она ничего не выигрывает! Придется предположить, что Фоссум говорит правду и у Эйдесена действительно на ту ночь алиби. Если Эйдесен выяснил, что в ту ночь Катрине была с Крамером, он решил ей отомстить тем, что переспал с Мерете. По-моему, это вполне в его духе, во всяком случае более вероятно, чем желание убить Катрине.

Гунарстранна слушал, задумчиво сдвинув брови.

– Единственный человек, за которого никто не может поручиться, – Герхардсен, – продолжал детектив. – Допустим, в тот вечер Герхардсена потянуло к Катрине. По словам Георга Бека, он вышел следом за ней на террасу и полез ей под юбку. И вот фантастическое совпадение: две машины более-менее одновременно отъезжают от дома. Едут в центр города. Герхардсен выходит из такси у ночного клуба «Смугет». Крамер оставляет «ауди» на Корт-Аделерсгате, и они с Катрине идут в Акер-Брюгге. Здесь они стоят в очереди в «Макдоналдс», покупают еду; она танцует с каким-то бродягой. Идет время. Чисто теоретически предположим, что Герхардсен не заходил в клуб вместе с Уле и Мерете. В конце концов, он был третьим лишним. Вдруг он видит Катрине и Крамера. Рядом гараж его компании, в котором есть машина. С его слов мы знаем, что он взял машину. Но ведь он мог взять ее гораздо раньше, чем говорит. Он вывел машину из гаража и поехал за ними. Он видел, где Крамер высадил Катрине перед тем, как вернуться домой. По времени он вполне успевал. Крамер сказал, что высадил Катрине между половиной третьего и тремя часами ночи. У Герхардсена хватило времени изнасиловать и задушить ее, выбросить труп и успеть домой к четырем.

Они снова переглянулись. Фрёлик все больше возбуждался. Собственная версия казалась ему все правдоподобнее. Гунарстранна упорно молчал.

– Что тебя не устраивает в моей версии? – спросил Фрёлик.

Гунарстранна встал и начал расхаживать по комнате.

– Откровенно говоря, это не слишком убедительно. – Он взял со столика последний дротик. – Послушай, я все время думаю о Хеннинге Крамере. Его показания нравятся мне все меньше и меньше. Мы не знаем, быстро ли он теряет самообладание. – Гунарстранна прислонился к оконной раме, задумчиво перебирая в правой руке дротик. – И если он лжет, то наверняка что-то скрывает, а что ему скрывать, кроме…

– Кроме убийства? – подхватил Фрёлик.

Они снова замолчали. Гунарстранна возился с дротиком. Фрёлик кашлянул.

– Можем ли мы себе позволить не осматривать служебную машину Герхардсена? – спросил он наконец. – Если Катрине была в той машине, мы, скорее всего, найдем в ней подкрепляющие доказательства!

Гунарстранна кивнул:

– Ее непременно нужно осмотреть.

Зазвонил телефон. Гунарстранна быстро подошел к столу и схватил трубку. Фрёлик попробовал было поискать дротик, упавший за шкафчики, но скоро махнул рукой и повернулся к Гунарстранне. Инспектор то и дело кивал и говорил в трубку:

– Да… да… да… хорошо, да, хорошо…

Он положил трубку на рычаг, посмотрел на Фрёлика и спросил:

– Повтори, какие украшения были на Катрине?

– Если не считать татуировки? – Фрёлик нахмурился. – Наверное, на ней было довольно много золота. Кольца, золотой браслет и, скорее всего, золотая цепочка, браслет из слоновой кости… наверняка мы знаем только, что на ней в ту ночь были золотые серьги в виде листочков конопли. Подарок от Эйдесена – правда, мы можем полагаться только на его слово. – Он расплылся в улыбке и вопросительно посмотрел на босса.

Гунарстранна подбрасывал в руке зеленый дротик.

– В яблочко! – Он прицелился.

Фрёлик поспешно откатил свой стул с линии огня. Гунарстранна метнул дротик и попал.

– Звонил Иттерьерде, – продолжал он с довольной улыбкой. – Они с двумя констеблями взломали дверь в квартиру Реймонда Скёу. Самого Скёу давно никто не видел, зато в его квартире нашли женские украшения, среди которых есть серьги в виде золотых листочков конопли.

– Реймонд Скёу?!

Гунарстранна кивнул.

– У него украшения Катрине Браттеруд?!

– Время покажет, – ответил Гунарстранна. – Ответить, в самом ли деле это ее украшения, способен только Эйдесен. – Он встал. – Итак, у нас появился предлог для того, чтобы еще раз допросить его. А ты продолжай работать в поле. Особенно тщательно проверь все, что связано с Хеннингом Крамером!

Глава 25

Эпитафия

Уле Эйдесен медленно шел по коридору, сунув руки в карманы брюк. На нем был белый спортивный свитер с пестрым рисунком спереди – нечто вроде аквариума, в котором плавают либо сперматозоиды, либо мальки. На колене спортивных штанов было пятно от травы. Казалось, штаны ему велики: обвиснув, они прикрывали белые кроссовки.

При виде такого зрелища белые фарфоровые зубы Гунарстранны сверкнули; он придержал дверь для своего бритого наголо, похожего на монаха гостя, которому пришлось пригнуться, чтобы пожать инспектору руку, – он почти присел в вежливом книксене. Едва войдя, Эйдесен замер на месте. Царапины на лице еще не прошли. Он не сводил взгляда со стола Гунарстранны. Инспектор сдвинул бумаги в сторону; между компьютером и пишущей машинкой лежали разные мелкие предметы.

– Пожалуйста, осмотрите все не спеша и укажите вещи, которые, по-вашему, могли принадлежать Катрине, – сказал инспектор, подводя Уле Эйдесена к столу.

Среди прочего на столе лежал ржавый бритвенный станок, медного цвета тюбик с помадой, фарфоровая трубка для курения марихуаны, комок черного афганского гашиша в прозрачной пластиковой пленке, две золотые серьги в форме листьев конопли, коробок спичек, наполовину использованная упаковка противозачаточных таблеток, два золотых кольца, одно в форме змеи, второе – с зеленым камнем. Черная одноразовая зажигалка с цифрой «один» сбоку лежала рядом с водительскими правами, плетеной золотой цепочкой, браслетом слоновой кости, несколькими браслетами потоньше из неизвестного материала и маленькой черной сумочкой на ремне. Эйдесен долго разглядывал вещи и наконец устало покосился на инспектора.

– Не спешите, – посоветовал Гунарстранна, садясь. – Рассмотрите все хорошенько.

Эйдесен кашлянул и показал на сумку:

– Можно ее осмотреть?

– Сумку? Конечно. Смотрите внимательно! – Усевшись поудобнее, инспектор выдвинул ящик стола и положил на него ногу. – Не спешите, но будьте осторожны.

– Это ее сумка, – сказал Эйдесен, повертев сумку в руках.

– Вы уверены?

– Да.

– Почему вы так уверены?

– Я сам ей ее подарил. – Эйдесен ткнул пальцем в серьги: – И их тоже.

– Вы уверены?

– Да, уверен.

– А что вы ответите, если я скажу, что купил серьги в виде листочков конопли в магазинчике на Марквей?

Эйдесен нахмурился:

– Все может быть, но сумка точно ее. Я ее узнал. – Он открыл сумку и вывернул подкладку. – Вот, смотрите! У нее пролился лак для ногтей – вот пятно. Я привез ей эту сумку из Испании. В Норвегии таких немного. Не знаю, что за игру вы затеяли, серьги, золотая цепочка, кольца, браслет из слоновой кости и помада «Ланком»… все это вещи Катрине.

– Вы совершенно уверены?

– Да.

– Вы рассчитывали увидеть здесь что-то еще?

– Я не уверен.

– Как мне трактовать ваш ответ?

– По-моему, у нее было еще одно кольцо, с двумя бриллиантами.

– Хотите сказать, что кольцо было на ней в ту ночь?

Эйдесен надул щеки и выдохнул воздух, а потом покачал головой:

– Было бы странно, если бы его на ней не было… Она носила его не снимая!

Гунарстранна кивнул:

– С кольцом давайте пока подождем. Которые из вещей на столе принадлежали ей?

Эйдесен отделил серьги, оба кольца, браслеты, золотую цепочку и сумку и сложил в кучку.

– И это тоже. – Он добавил помаду. Упаковку таблеток повертел в руке. – Насчет их не уверен.

– Она принимала противозачаточные?

– Да… – Он кивнул в сторону водительского удостоверения: – Можно?

– Посмотреть права? – закончил за него Гунарстранна и кивнул: – Пожалуйста.

Эйдесен перевернул права и увидел лицо Катрине Браттеруд. Он долго смотрел на ее фотографию.

– Где вы их нашли? – хрипло спросил он.

Инспектор не ответил. Эйдесен медленно покачал головой. Фотография убитой подружки на какое-то время выбила его из равновесия.

– Откуда у вашей девушки было столько дорогих украшений? – спросил Гунарстранна.

– Понятия не имею.

– Вы что-нибудь ей дарили… кроме серег?

– Нет.

– Может быть, остальное украдено?

Эйдесен вскинул голову и презрительно улыбнулся. Гунарстранна молча наблюдал за ним.

– Ну вот, получайте. – Эйдесен кивнул на кучку вещей. – Ее эпитафия – краденые вещи. – Уголки его губ поползли вниз.

Гунарстранна видел, как он мучается, но молчал.

Эйдесен огляделся по сторонам, ища, на что бы сесть. Гунарстранна указал на низкое кресло у окна:

– Садитесь, пожалуйста… Скажите, если бы в тот вечер вы могли что-то изменить… что бы вы сделали по-другому?

Эйдесен вздохнул, поднял голову, уставился в стену, глубоко задумался.

– Понятия не имею, если честно, – буркнул он.

– Вы знали, что из гостей ее увез Хеннинг Крамер?

Эйдесен вытаращил глаза.

Инспектор кивнул:

– Она позвонила Крамеру и попросила приехать за ней к дому Аннабет Ос. Он тут же сел в машину. Она пошла по дороге ему навстречу. Они встретились на Воксенколлвей. Она говорила вам, что ее заберет Крамер?

Эйдесен недоверчиво покачал головой.

– Наверное, она уехала вскоре после того, как вы впятером сели в такси и поехали в город.

– Что?

– Должно быть, она ушла после вас, потому что вы не встретили ее на дороге. Ведь вы бы, наверное, узнали ее, если бы обогнали ее на такси?

Эйдесен молчал.

– Как вы думаете, почему она не сообщила вам о том, что за ней заедет Крамер?

– Даже не знаю, что сказать… – не сразу ответил Эйдесен. Потом откашлялся и повторил: – Даже не знаю, что сказать… Для меня ваши слова – полная неожиданность!

– В каких отношениях находились Хеннинг Крамер и Катрине?

– Что значит «в каких отношениях»?

– Они были друзьями или…

– Любовниками? Да, можно подумать… – Эйдесен уставился в одну точку.

– Можно подумать, что она вам изменяла? – подсказал Гунарстранна.

– Я этого не говорил.

– А вы ей изменяли?

– Что?

– Вы спали с другими женщинами?

– Нет, – ответил Эйдесен.

– Никогда?

Эйдесен кивнул.

– И в ночь, когда ее убили, тоже?

Эйдесен вскинул голову и принял неприступный вид.

– Перестаньте, Эйдесен! Я ведь расспрашиваю вас не из праздного любопытства. Когда Катрине убивали, вы изменяли ей с другой женщиной.

– Вы говорили с Мерете, – хрипло сказал Эйдесен.

Гунарстранна раздраженно вздохнул.

– Я хотел подождать, пока вы допросите ее. Я и сам собирался вам рассказать, но хотел подождать.

– Эйдесен, – Гунарстранна снова раздраженно вздохнул, – представьте, что в результате всего вас обвинили бы в убийстве и нам предстояла встреча в суде. Поверьте мне, мы готовы были выписать ордер на ваш арест! К вам пришел бы адвокат, и знаете, что бы он сказал? Он прошептал бы вам на ухо: «Ради всего святого, не позволяйте им ловить себя на лжи. Если вы лжете, вы подрываете доверие к себе». Иными словами: после того как вы солгали один раз, кто может поручиться, что вы не обманываете нас с начала до конца?

Они молча смотрели друг на друга.

– Я хочу изменить свои показания, – медленно проговорил Эйдесен.

– Что именно вы хотели бы изменить в своих показаниях?

Ту часть, где речь идет о возвращении из «Смугета».

– Что же произошло на самом деле?

– Я поехал домой к Мерете Фоссум.

– Когда вы туда попали?

– Между тремя и четырьмя ночи.

– Чем вы занимались?

– Откупорили бутылку вина и легли в постель.

– Почему я должен вам верить?

– Потому что это правда.

– Почему в прошлый раз вы утверждали, что все было по-другому?

– Не знаю.

– В таком случае сейчас вам придется быть убедительнее.

– Что вы имеете в виду?

– Докажите, что вы были у Фоссум! Сделайте так, чтобы я вам поверил! – раздраженно воскликнул Гунарстранна.

– У нее в спальне висит плакат с Одри Хепберн, кадр из фильма… кажется… «Завтрак у Тиффани»… знаете, в стиле пятидесятых…

– Вы могли видеть его раньше – или потом.

– В тот день мы с ней только познакомились.

– Но плакат вы могли видеть уже потом, после той ночи.

– У нее есть родимое пятно.

Гунарстранна вздохнул.

– На внутренней стороне бедра, – продолжал Эйдесен.

– И родимое пятно вы тоже могли увидеть потом.

– Только если мы с ней потом встречались, а мы не встречались.

– Зачем мне лишняя головная боль? Неужели придется еще раз вызывать ее на допрос? – Гунарстранна встал. – Ваши увертки и ложь мешают мне вести следствие! – Он махнул рукой в сторону вещей Катрине: – Вы хотите, чтобы мы арестовали того, кто создал для нее эту, как вы выразились, эпитафию, или нет?

Эйдесен не ответил. Гунарстранна подошел к окну и заложил руки за спину.

– Только одно… – хрипло проговорил Эйдесен.

Гунарстранна разглядывал голубое небо. На западе над горами что-то летело – вроде бы планер. Он не отвечал и не поворачивался.

– У Катрине было бурное прошлое, – сказал Эйдесен. – Представьте, что вы общаетесь с девушкой, которая спала с кем попало!

Он замолчал. Гунарстранна не сразу отошел от окна и устремил на него пытливый взгляд.

– Что вы хотите этим сказать? – равнодушно спросил он.

– То, что должен… хотите верьте, хотите нет.

– Вы знаете всех мужчин, с которыми она спала?

– Никто из них меня не интересует.

– Катрине не упоминала при вас человека по имени Реймонд?

– По-моему, нет.

– Реймонд Скёу.

– Нет.

– Вы уверены?

– Я никогда раньше не слышал этого имени – ни от нее, ни от других.

– Что случилось в ту субботу? Когда вы встретились?

– Я уже был дома, когда она пришла. В тот день, в субботу, она работала.

– Вы были дома?

– С пятницы на субботу я ночевал у нее. Мы ходили в кино, смотрели нашумевший фильм. Мне очень понравилось. А вот ей, по-моему, не очень. Я даже удивился.

– Почему странно?

– Потому что обычно ей нравились такие фильмы – с погонями, крутыми героями, спецэффектами и так далее. Но в тот день она была какая-то рассеянная, какая-то…

– Отстраненная?

– Да, отстраненная. Потом мы вернулись в ее квартиру в Ховсетере. Было поздно, и мы легли спать. Я проснулся, когда она собиралась на работу… кажется, в четверть девятого. Бюро путешествий открывается в девять, и она ушла заранее, чтобы успеть к девяти.

Гунарстранна отошел от окна и сел в кресло напротив Эйдесена.

– А вы? – спросил он.

– У меня был выходной, поэтому я остался в постели. Немного поспал… Не помню, когда я встал, но была уже середина утра. Я сделал зарядку, добежал до Богстада и обратно, на обратном пути купил пару газет, прочел их и приготовил еду к ее возвращению.

– Когда она вернулась?

– После обеда… в половине третьего, может, в три.

– А потом?

– Мы поели. Она приняла душ и так далее. Я смотрел футбол по телевизору, «Мольде» против «Стабека»… матч закончился вничью, ноль – ноль.

– А что делала она?

Эйдесен пожал плечами:

– Не помню. Наверное, одевалась, примеряла разные вещи и так далее.

– Вещи?

– Да, она немного нервничала насчет того, что надеть в гости.

– А еще?

– Она говорила по телефону…

– Кому она звонила?

– Понятия не имею. Я смотрел футбол. Матч закончился около шести.

– Она по-прежнему казалась вам отстраненной?

– Немножко. И еще она нервничала. Она была отстраненной и нервничала.

Гунарстранна ждал.

– У меня сложилось впечатление, что она психует из-за званого ужина.

– Вы уверены?

– В каком смысле?

– Ну, она могла говорить о чем-то другом. Возможно, у нее что-то случилось на работе.

Эйдесен покачал головой.

– Значит, о работе она вам не рассказывала?

– Нет.

– Сколько она сделала звонков?

– Несколько… я не следил.

– Вы слышали, о чем она говорила?

– Нет. Она закрыла дверь. Телефон в холле, а трансляция футбольного матча – довольно шумная, поэтому она закрыла дверь.

– Откуда же вы знаете, что она сделала несколько звонков?

– Потому что она вешала трубку, ходила туда-сюда, садилась на диван, выходила и снова набирала номер.

– Сколько звонков она сделала?

– Понятия не имею.

– Больше двух?

– Да, наверное.

– Три? Четыре? Пять?

– Скорее всего, три или четыре.

– Вы не знаете, говорила ли она с Сигри Хёугом?

– Возможно, но она не сказала, с кем говорила.

– И вам не стало любопытно, кому она звонила?

Эйдесен поморщился и покачал головой.

– Знаете, это странно, – заметил инспектор. – То есть… большинство людей на вашем месте непременно поинтересовались бы, кому звонит их девушка.

– Я решил, что ей просто захотелось поболтать… девушки любят поболтать, посплетничать…

– Вы уверены, что она не пыталась в тот день рассказать вам что-то важное, чего вы тогда, возможно, не поняли?

– О чем это вы?

– Допустим, что-то случилось у нее на работе, и она хотела вам рассказать, но вы так увлеклись футболом по телевизору, что даже не поняли, что ей хочется рассказать вам что-то важное, поэтому…

– Нет, – решительно возразил Эйдесен. – Я бы почувствовал!

– Она была расстроена?

– Нервничала. Но это из-за того, что нас пригласили в гости. Она ужасно психовала и была на взводе.

– В чем проявлялось ее состояние?

– Она перемерила кучу одежды и еще была… ну… колючая.

– Колючая?

– Да, почти как при предменструальном синдроме. Цеплялась ко мне из-за любой мелочи.

– Из-за чего, например?

– Разозлилась, что я смотрю футбол, что я не сложил аккуратно газету, что мой спортивный костюм валяется в ванной на полу… все в таком роде.

– Значит, она была раздражительной?

– «Раздражительная» – это еще мягко сказано. «Колючая», так лучше.

– И все из-за вас?

– А теперь что вы имеете в виду?

– Ее вспышка вас удивила или она часто ругала вас, считая лентяем, который не убирает за собой?

– Нет, нет, – поспешно ответил Эйдесен. – Я очень удивился.

– По словам другого свидетеля, в тот день Катрине была очень взволнованна, потому что у нее была тайна, о которой ей не хотелось рассказывать.

– Тайна?

– Вы ничего не заметили?

– Совершенно ничего.

– И слово «тайна» ничего вам не подсказывает? У вас с ней не было общей тайны, о которой не мог знать никто другой?

– Ничего такого сразу не припоминается…

Гунарстранна медленно кивнул:

– Тогда я тоже кое-чего не понимаю… Почему вы считаете, что она так нервничала перед званым ужином?

– Потому что она сама так сказала!

– Пожалуйста, вспомните, что именно она сказала. Дословно.

– Я спросил, что с ней, потому что она швырнула мой спортивный костюм мне в лицо. Потом она как будто немного успокоилась и задумалась. Сказала, что нервничает из-за званого ужина.

– Какими были ее точные слова?

Эйдесен погрузился в воспоминания.

– Кажется, я спросил: «Что на тебя нашло?» или «А теперь-то в чем дело?». Что-то в этом роде. И она ответила: «Я просто на взводе».

– И все? – спросил Гунарстранна. – Она ответила: «Я просто на взводе»?

– Да, именно так она и сказала, слово в слово.

– Почему вы истолковываете ее состояние как нервозность?

– Она была на взводе… то есть нервничала, – уточнил Эйдесен, заметив недоверчивую гримасу инспектора. – Она именно это имела в виду, когда употребила выражение «на взводе». Она имела в виду, что сейчас она вся на нервах.

– А не могла она говорить о чем-нибудь другом? Может, она имела в виду, что она на взводе из-за происшествия, случившегося недавно, или того, что должно случиться в ближайшем будущем?

Эйдесен задумался.

– Нет, она нервничала из-за званого ужина. Из-за чего же еще? Во всяком случае, я истолковал ее слова именно так.

– По словам Сигри Хёугом, Катрине звонила ей в субботу, – сказал Гунарстранна. – Она говорит, что Катрине была взволнованна, потому что в тот день у нее кое-что случилось на работе и она хотела все обсудить с Сигри.

Эйдесен пожал плечами.

– У нас есть основания полагать, что ей угрожали.

– Угрожали?

– Ни о чем таком она вам не говорила?

Эйдесен покачал головой:

– Во всяком случае, я ничего подобного не помню.

– Вынужден просить вас еще раз попытаться вспомнить момент, когда она объясняла вам причину своей раздражительности. Какие точно слова она употребила?

– Она сказала: «Я просто на взводе».

– И вы по-прежнему уверены, что она нервничала из-за предстоящего вечера?

– Теперь уже нет – после того, что вы сказали насчет того, что ей угрожали… Кто ей угрожал?

– Что вам известно о прошлом Катрине? – с жалостью в голосе спросил Гунарстранна.

– Зависит от того, что вы имеете в виду под словом «известно». Особенно много я и не хотел знать.

– Вы только что сказали: вам тяжело было сознавать, что она спала с кем попало.

– Эта часть ее прошлого – не тайна.

– Но почему вы с ней сошлись?

– Она мне понравилась.

– А что вы о ней знали?

– Что она была наркоманкой и в свое время наделала много глупостей.

– И о том, что она была уличной?

– Вам кое-что нужно понять о нас с Катрине, – негромко произнес Эйдесен и помолчал, как будто подыскивал нужные слова. – Ее прошлое меня не интересовало.

Гунарстранна ждал. Ему показалось, что Уле Эйдесен очень сосредоточен.

– Что было, то было. Катрине, которая кололась и занималась проституцией, не имела ничего общего с той Катрине, которую знал я. Меня не интересовала девушка, которая ловила клиентов в подворотнях и сидела на героине. Меня интересовала Катрине.

– Насколько я понял, на героине Катрине никогда не сидела, – заметил инспектор. – Она принимала амфетамины, экстези, нюхала кокаин…

– Все наркоманы рано или поздно подсаживаются на героин… Она ведь и проституцией зарабатывала себе на дозу! Об этом вы не думаете?

– Я ничего не думаю, – ответил Гунарстранна. – Но я читал сообщения о ней. Разве вы не спрашивали ее о прошлом?

– Ни разу.

– Почему?

– Повторяю, мне было неинтересно.

– Вы ревновали ее к прошлому?

– Конечно нет.

– А по-моему, да.

– Похоже, проблемы не у меня, а у вас.

– Было ли так, что ей хотелось поговорить с вами о прошлом?

– Я не хотел ее слушать. Говорил, чтобы она замолчала.

– Вы применяли насилие?

– Я в жизни пальцем никого не тронул!

– И Катрине тоже?

– Даже не думал.

– Уточняю. Вы ни разу не подняли на нее руку?

– Ни разу. Ваш вопрос доказывает лишь одно: как мало вам обо мне известно. И о ней тоже.

– Но вы просили, чтобы я попытался понять ваши страдания. Вы кажетесь самому себе мучеником, потому что жили с девушкой, которая, по вашему же выражению, «спала с кем попало».

– Я ничего подобного не просил.

– Я воспринял ваши слова именно так. Сказав, что вы не хотели обсуждать ее прошлое, вы, по-моему, признали, что ревновали ее к прошлому.

– Ничего я не ревновал. Я вообще не ревнивый. Почему вы так упорствуете?

– Потому что в ваших действиях просматривается мотив…

– Вы заблуждаетесь. Я бы ни за что не причинил вред Катрине. Кроме того, вы ведь выяснили, что на ту ночь у меня есть алиби… Мерете Фоссум.

– Да, действительно, но давайте представим, что Катрине в ту субботу настояла на разговоре о ее прошлом. Скажем, вы отказались ее выслушать. Вполне возможно, в результате вы поссорились… в свете того, как вы относитесь к ее прошлому.

– Повторяю, ее прошлое меня не волновало!

– Нам известно, что в ту субботу Катрине была не в форме. Из-за того, что случилось у нее на работе, в бюро путешествий. Может быть, кто-то напомнил ей о ее прошлом… И поэтому она вернулась домой в плохом настроении. Косвенно это подтверждает Сигри Хёугом. Катрине звонила ей и рассказала о происшествии, а вы в то время сидели в другой комнате. Вы с Катрине были любовниками. Находились в близких отношениях. Вы то и дело ночевали друг у друга. Почему же она скрыла от вас такое важное происшествие?

– Потому что ее чертово прошлое меня не интересовало!

– Почему вы так злитесь?

– Я не злюсь.

– Нет, злитесь. – Гунарстранна улыбнулся. – Очень злитесь. Прямо дымитесь изнутри!

– Вам-то что за дело?

– Вы злились и на нее – за то, что она была проституткой.

– Я уже сказал, мне плевать, кем она была!

– А я вам не верю.

– Мне плевать, верите вы мне или нет! – заорал Уле Эйдесен.

Гунарстранна развалился в кресле. Провоцировать этого молодого человека бесполезно и неплодотворно. В конце концов, у Эйдесена есть алиби. Затягивая допрос, он напрасно тратит время…

Он выдвинул ящик стола и достал оттуда снимок Реймонда Скёу. Протянул снимок Эйдесену:

– Знаете его?

Эйдесен положил фотографию на стол и внимательно рассмотрел. Потом кашлянул и ответил:

– Нет.

– Вы его раньше не видели?

Эйдесен покачал головой:

– Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– А вы подумайте.

– Думаю… стараюсь.

– Вы совершенно уверены, что никогда не видели его?

– Да. А кто это?

– Человек из прошлого Катрине.

– Кто он?

Гунарстранна улыбнулся:

– Что, интересно стало?

– А, ладно, плевать, – вздохнул Эйдесен.

– На кого – на меня или на него?

– На него. Мне все равно, кто он такой!

– Ясно, – задумчиво ответил инспектор. – Для меня странно только одно…

– Что?

– Вы так и не спросили, что же произошло в субботу в бюро путешествий.

Глава 26

Ложь

На столе перед инспектором полиции стояла тарелка жареной картошки. Когда позвонил Фрёлик, Гунарстранна, прижав трубку к уху, одновременно выдавливал в свежевымытую пепельницу «Чинзано» кетчуп из пакетика. Он выругался, когда кетчуп попал ему на галстук.

– Победа! – крикнул Фрёлик.

– О чем ты?

– Можно арестовывать!

– Кого?

– Хеннинга Крамера.

– Почему? – спросил Гунарстранна с набитым ртом.

– Я побеседовал с двумя таксистами, которые подтвердили показания Крамера касательно Акер-Брюгге. Оба хорошо запомнили девушку. Не остается сомнений в том, что ею была Катрине Браттеруд – красивая блондинка в юбке и черном кружевном бюстгальтере. Девушка и Крамер производили впечатление парочки; казалось, она в хорошем настроении, как будто под кайфом. Официант в «Лектерене», одном из ресторанов на барже, тоже сразу вспомнил девушку. Она танцевала вальс с каким-то мужчиной на причале. Их обоих помнит и сотрудница «Макдоналдса». Они купили чизбургеры, кока-колу и ушли. Официант из «Лектерена» также помнит Крамера. По его словам, он не понимает, как такому идиоту удалось подцепить такую красотку.

– Все сходятся в том, что они хорошо проводили время, – перебил его Гунарстранна, окуная ломтики картошки в пепельницу с кетчупом. – Ближе к делу! – Он неловко запихнул картошку в рот.

– Ты послушай, – взволнованно продолжал Фрёлик. – Одного таксиста зовут Кардо Букталь. В то утро он отвозил домой какого-то гуляку. Он не забыл поездку, потому что ехать пришлось далеко, в Ски. А на обратном пути повернул на старый Моссевей и проезжал мимо парковки, где, по словам Крамера, они стояли. И он готов присягнуть, что видел там машину.

– Машину Крамера?

– Да, машину Крамера, спортивную «ауди» с открытым верхом, зеленую, с серым капотом. Так вот, таксисту нравятся такие машины, и он, проезжая мимо, замедлил ход, чтобы получше ее рассмотреть. Машина стояла там в половине седьмого утра, когда Крамер, по его словам, сладко спал у себя дома после того, как высадил Катрине, которая пошла в сторону Холмлиа.

– Иными словами, Крамер лжет.

– Как кандидат в президенты!

Гунарстранна оглядел вымазанные кетчупом пальцы.

– Ты сейчас где?

– В Холмене.

Гунарстранна встал, прижал трубку подбородком, вытер пальцы о салфетку и похлопал себя по карманам в поисках сигарет.

– Какого дьявола ты застрял в Холмене? Хеннинг Крамер нужен мне сейчас же! В наручниках!

– Я сижу в машине напротив дома его матери, – сухо ответил Фрёлик. – Парня дома нет. Зато мать дала мне адрес его брата. Должно быть, Хеннинг часто там бывает, когда брат в отлучке…

– Адрес?

– За Дейшманнсгате. Фреденсборгвей, тридцать три.

– Встречаемся там! – бросил инспектор, направляясь к двери. Остатки кока-колы он допил, спускаясь по лестнице. На бегу хлопали полы плаща.

Если Фрёлик говорил с матерью этого идиота, она могла предупредить того по телефону, и Крамер успеет подготовиться. Гунарстранна преодолел следующий пролет в три прыжка и мельком увидел в дежурной части сутулую фигуру Иттерьерде. Тот поднял голову. Они переглянулись. Гунарстранна ткнул вперед указательным пальцем и покрутил им вокруг головы. Сообразительный Иттерьерде вскочил и побежал за ним.

Стрелка на спидометре дошла до цифры «сто десять». Витрины и пешеходы превратились в серые тени. Машины перед ними поспешно сворачивали к тротуару и пропускали их. Иттерьерде с показным равнодушием ехал по разделительной полосе, лавируя между машинами. Перекрестки он проходил на красный свет и то и дело выворачивал на полосу встречного движения. И все это время у него, как у заправского таксиста, не закрывался рот.

– В прошлые выходные ездил на Гломму, – сообщил он. – Река поднялась, затопила берега. В июне, ты только представь! Ездили в Мингеванн с зятем, а оттуда на озеро. Отошли на лодке подальше и забросили удочки в сторону берега. Так лучше делать в начале лета, когда щуки прячутся в камышах. Но поймали только несколько мелких щучек, крошечных, не больше указательного пальца. Невозможно представить, чтобы такие крошки глотали наживку вдвое больше себя! А агрессивные какие! Мы…

– На дорогу смотри! – велел Гунарстранна, обеими руками хватаясь за крышку бардачка, чтобы не удариться в случае лобового столкновения.

В последний миг Иттерьерде выкрутил руль и ушел от встречной машины. Скоро он снова выехал на встречку. Прибавил газу, стал объезжать припаркованный у магазина грузовик, откуда разгружали товар. Оказалось, что за грузовиком выстроилась целая вереница машин; так как грузовик перегораживал им поле зрения, полицейской машины они не видели. Первая машина осторожно объехала грузовик и понеслась навстречу Иттерьерде. Тот кашлянул и нажал на газ, выискивая место между двумя машинами. Следующая легковушка поспешно вильнула вбок.

– Кстати, щурят можно использовать как наживку. Тогда не придется возиться и снимать их с крючка. Щуки – тоже каннибалы. Мой зять поймал одну на три кило, и знаешь, где оказался крючок? У нее в черепе! Представляешь, мой зять вытащил щуку за черепушку! И она потянула на три кило!

– Ч-черт! – Гунарстранна схватился за ручку дверцы, когда какому-то велосипедисту пришлось вылететь на тротуар.

Иттерьерде пожал плечами. Они уже повернули на Фреденсборгвей. Завывающая сирена гулким эхом отдавалась от стен домов. Иттерьерде с визгом затормозил и остановился за еще одной полицейской машиной. Гунарстранна вылез и побежал к парадной двери. Что здесь делает вторая патрульная машина? Фрёлик не успел бы сюда раньше их…

Он побежал по лестнице. За ним деловито топал Иттерьерде. Гунарстранна не останавливался, пока не добрался до площадки третьего этажа. Дверь в квартиру была распахнута. На пороге стоял полицейский в форме. Гунарстранна отпихнул его плечом и вошел.

Он повесился на крюке от люстры… Возможно, для люстры крюк и был прочным, но теперь казался хрупким. Кто-то срезал провод и снял покойника.

– Это я снял тело и положил на пол, – объяснил констебль с порога. – Надеюсь, я ничего не нарушил?

Гунарстранна мрачно покосился на него, но ничего не ответил. Констебль пожал плечами. Если не считать констебля, Гунарстранны и Иттерьерде, в комнате находился еще один человек. Не говоря ни слова, Гунарстранна наблюдал за ним. Незнакомец делал Хеннингу Крамеру непрямой массаж сердца. Его усилия казались тщетными. Незнакомец сидел на теле Крамера верхом; спина его белой рубашки намокла от пота. Всякий раз, как он надавливал на грудь мертвеца, тело дергалось. Ноги и голова Хеннинга Крамера с глухим стуком ударяли в деревянный пол. Человек, сидевший верхом на теле, сделал передышку, глотнул воздуха и снова принялся давить на грудь Крамера. Безжизненные ноги и голова с глухим стуком ударялись о половицы.

Гунарстранна жестом подозвал Иттерьерде. Тот склонился над телом и осторожно перекусил кусачками петлю на шее мертвеца. Человек, пытавшийся реанимировать Крамера, покосился на них, что-то буркнул и продолжал свое дело.

Гунарстранна кашлянул и обернулся к констеблю:

– Он был холодный?

– Как лед, – ответил констебль.

– Кто это? – Гунарстранна показал на человека, делавшего Крамеру массаж.

Констебль пожал плечами.

Тут в квартиру вошел Франк Фрёлик. Он сразу понял, что произошло, и тяжело вздохнул. Они с Гунарстранной переглянулись.

– Он нашел труп, – пояснил констебль, указывая на человека, о котором они говорили. – Но начал делать массаж только что.

– Эй, вы врач? – обратился Фрёлик к незнакомцу.

– Ветеринар, – ответил тот, поворачиваясь.

– Он умер, – сказал ветеринару Гунарстранна.

– Надо вскрыть ему грудь, – ответил тот. – Попробовать запустить сердце вручную.

– Что?! – изумился Гунарстранна.

– Запустить его сердце вручную.

– Вы что, спятили? – Губы Гунарстранны свело от раздражения. – Он умер! Неужели сами не видите? Тут никаких сомнений быть не может. Он умер несколько часов назад!

– Чушь! – Ветеринар вскочил, бросился на кухню и скоро вернулся с большим секачом. На лице у него застыло выражение сосредоточенности; он весь вспотел. Размахивая секачом, он воскликнул: – Его надо вскрыть!

– Решения здесь принимаю я. – Голос у Гунарстранны дрожал от сдерживаемой ярости. – Он умер…

– Но с крысами в нашем институте все получается! Я занимаюсь этим каждый день. Мы вскрываем им грудную клетку, сдавливаем сердце, и они оживают!

Гунарстранна в упор смотрел на ветеринара с секачом. Иттерьерде склонился над трупом и разглядывал его, как будто надеялся понять что-то важное. Всем было не по себе. «Им не нравится мой тон, – подумал Гунарстранна. – Они боятся, что я наброшусь на несчастного и раздавлю его… Бедняга в шоке. Надо с ним помягче…» Послышалось звяканье; человек в дверях выронил секач. Руки его дрожали, челюсть отвисла. Очевидно, он был на грани нервного срыва. Гунарстранна, обрадовавшись, что ветеринар наконец бросил нож, повернулся к окну и показал на высохший серый кактус, прижатый к стеклу:

– Кактус видите?

– Не понимаю, о чем вы, – ответил человек в дверях, устало поглаживая себя по лбу.

– Он растет.

– И что?

– А подоконник не растет.

– Ну и что?

– Доска не вырастет, сколько ее ни поливай.

Какое-то время ветеринар ошеломленно разглядывал кактус. Потом посмотрел на труп, лежащий на полу.

– Но он мой брат! – вскричал он.

Гунарстранна взял его под руку. «Он вот-вот сломается», – снова подумал он, заглядывая ветеринару в глаза.

– Примите мои соболезнования.

– Неужели вы не понимаете, что я не хочу терять брата?

– Стойте спокойно, – приказал Гунарстранна, видя, что ветеринар пытается подобрать нож, и придав голосу душевности: – Не сомневаюсь, вы хороший ветеринар и хороший ученый, вы добились несомненных успехов в опытах с крысами, но нельзя забывать, что крыса – все-таки не человек. Даже если его сердце и забьется после того, как вы вскроете ему грудную клетку, вы должны помнить, что его мозг очень долго находился без притока крови. В самом лучшем случае он останется овощем и будет лежать, подключенный к аппаратуре, пока над ним кто-нибудь не сжалится…

– Вы правы, – тихо ответил ветеринар. – Об этом я не подумал.

Гунарстранна показал на лежавший на полу секач:

– Где вы его нашли?

– Что? – равнодушно спросил его собеседник.

– Где вы нашли секач?

– На кухне.

– Значит, он всегда был в квартире?

– Конечно.

– А это ваш брат?

– Да.

Остальные облегченно выдохнули и снова зашевелились. Все украдкой поглядывали на Гунарстранну. Он понимал, в чем дело. Нельзя допрашивать брата мертвеца рядом с телом.

Гунарстранна огляделся. В квартире оказалось много книг; полки занимали все стены. Комната была симпатичная, обставлена со вкусом. В промежутках между полками висели африканские маски и репродукции.

– Значит, это ваша квартира? – Гунарстранна снова огляделся по сторонам. Его внимание привлекла небольшая деревянная статуэтка на краю полки. Казалось, деревянный всадник вот-вот упадет. Рядом с дверью стоял чемодан; на его ручке еще был прикреплен ярлык авиакомпании «Бритиш эруэйз». Рядом стоял пакет с покупками из магазина беспошлинной торговли. – Вы уезжали?

Проследив за взглядом инспектора, ветеринар кивнул.

– Надолго?

– Дней на десять.

– Какой у вас уютный дом, – вмешался в разговор Фрёлик.

Ветеринар тяжело рухнул в кресло и смотрел перед собой без всякого выражения.

– Я устал, – произнес он, подавленно качая головой. – Не спал больше суток. Еще не привык к смене часовых поясов. Приехал домой и вижу, что Хеннинг висит на люстре… Это уж слишком.

– Что?.. – начал было Гунарстранна, но Фрёлик его остановил и присел на корточки перед ветеринаром. Тот по-прежнему смотрел перед собой остекленелым взглядом.

– Мы вам очень сочувствуем, – мягко начал Фрёлик. – Понимаем, как это для вас тяжело, и тем не менее нам необходимо кое-что прояснить, хотя лучше не здесь. Если не возражаете, я сниму вам до завтра номер в отеле.

– Здесь моя квартира, – словно издалека возразил человек в кресле.

– Конечно, ваша.

– Так почему вы не уходите? Почему мне нельзя остаться одному?

– Нам придется забрать тело вашего брата с собой, – сказал Фрёлик. – Кроме того, в квартире будут работать эксперты; они должны установить, как это произошло.

– Но ведь все очевидно!

– Господин Крамер, – не сдавался Фрёлик, вытаскивая чемодан в прихожую. – Прошу вас, пойдемте со мной!

Гунарстранна подошел к окну и стал наблюдать. Фрёлик, крупный, широкоплечий, шел враскачку; его спутник как будто сразу состарился на несколько лет. Ветер взъерошил его волосы, открыв заметную лысину на макушке. Они направлялись к полицейской машине.

Дернув ртом, Гунарстранна непроизвольно поднял руку и поправил свой зачес. В квартиру вошли санитары с носилками и черным пластиковым мешком. Гунарстранна посмотрел на покойного Хеннинга Крамера.

– Вызывайте экспертов, – сдавленным голосом велел он. – А я уезжаю на все выходные.

Глава 27

Дворец

Шла вторая половина пятницы; машины медленно ползли по Драмменсвей. После того как Фрёлик свернул на старую дорогу, ведущую в горы Лиер, движение стало свободнее. В Хурумланне ему не попалось почти ни одной встречной машины, особенно после того, как он покинул шоссе. Грунтовая дорога петляла между фермами. Время от времени он замечал рядом с домами собак – лаек или сенбернаров. Псы спали, положив головы на передние лапы. Услышав рокот мотора, они вяло приоткрывали один глаз и провожали машину взглядом. Потом по обеим сторонам дороги пошли поля и луга. Ему пришлось проехать по старому мосту, перекинутому через ручей. Какой-то смельчак, очевидно считавший себя крутым фермером, выгнал коров пастись на утес. Коровы лениво паслись на каменистом пастбище и, равнодушно жуя, топтались рядом с шалашом из грубо обтесанных кольев.

После того как асфальт закончился и дорога пошла по лесу, все ориентиры пропали. Каменистая тропа была очень сухой, хотя дождь закончился всего несколько часов назад. Вверх взметались клубы пыли. Фрёлику пришлось закрыть все вентиляционные отверстия. Сквозь густую листву деревьев светило солнце. По обочинам дороги попадались зеленые почтовые ящики. Значит, жилье недалеко. Иногда на развилках Фрёлик видел следы от гусениц трактора или коровьи тропы, которые уводили в никуда. Он проехал бы нужный поворот, если бы не увидел красную газонокосилку Гунарстранны. Раз нашел газонокосилку, можно считать, приехал. Так было всегда, и всякий раз ему казалось, что дорога занимает больше времени, чем в прошлый приезд. Он проехал мимо луга, на котором паслись стреноженные красавцы кони с блестящими шкурами. Чуть дальше виднелся загон с просевшей крышей. Кони задергались, когда мимо них проехала машина. Дальше пошли дачные домики с разноцветными почтовыми ящиками. Фрёлик притормозил, увидев большой зеленый контейнер для мусора. Выше, на склоне, под сосной стояла газонокосилка Гунарстранны. Фрёлик поставил свою машину рядом с газонокосилкой. Из багажника он достал спальный мешок, мясо для гриля, шесть банок пива и бутылку виски «Баллантайн». Запер машину и неуклюже побрел по тропинке между деревьями, которая вела в святая святых Гунарстранны: в хижину, которую он называл «Дворцом».

Своего босса он нашел на веранде. В белом спортивном костюме Гунарстранна выглядел непривычно, как будто вывалялся в муке. В шезлонге сидело нечто белое; сверху торчала голова, с боков – руки. На перилах стояли тяжелые, почти неношеные, кроссовки. В пальцах существо разминало самокрутку.

Фрёлик начал с того, что он узнал от брата Хеннинга Крамера.

– Машина, «ауди», тоже принадлежит брату. Хеннингу разрешалось брать машину, когда брат уезжал из города. В последний раз его не было десять дней; по его словам, в основном Хеннинг жил с матерью, но и за его квартирой присматривал. Возможно, он там ночевал время от времени. В этот раз они ни о чем специально не договаривались, только что Хеннинг заскочит к брату и польет цветы. В том числе и тот кактус.

Гунарстранна спустил ноги с перил, встал и подложил в кирпичную жаровню угля. Сухо потрескивал огонь.

– Принеси стаканы, – распорядился он, доставая маринованное мясо из упаковки.

Фрёлик зашел в широкие застекленные двери. Кухню и гостиную разделял большой стеллаж. Он взял с полки две большие пивные кружки.

– Я приготовил салат, – буркнул Гунарстранна и одобрительно кивнул, когда Фрёлик разлил пиво.

– Брат говорит, что Хеннинг часто бывал в его квартире. А еще они недавно разговаривали по телефону. Хеннинг звонил ему в четверг.

– Когда? – спросил Гунарстранна.

– В восемь вечера по нашему времени. Поскольку Хеннинг сам позвонил ему, брат считает это доказательством самоубийства. Он, мол, хотел убедиться, что ему никто не помешает, когда он будет вешаться.

– Почему?

– Во-первых, потому, что на Филиппинах было три часа утра. Хеннинг уважал брата и ни за что не позвонил бы ему, если бы не особый случай. В основном он спрашивал, когда брат вернется домой. Хеннинг раньше никогда не звонил брату, когда тот находился за границей.

– В четверг вечером… Интересно, чем я тогда занимался, – пробормотал инспектор себе под нос.

– Я-то был в кино, – заметил Фрёлик.

– Тратишь свою жизнь на кино?

– Я ходил не один, а с дамой. И потом, боевика я еще не видел! Кстати, это тот самый фильм, что смотрела Катрине Браттеруд перед смертью. А у одного из персонажей там бородка точь-в-точь как у Крамера. Более того, он очень на него похож.

– Да что ты… И кто он – положительный герой или злодей?

– Злодей, – усмехнулся Фрёлик.

– О чем они говорили?

– Кто?

– Хеннинг с братом.

– О жизни, о смысле жизни, о том, в самом ли деле все предрешено, или человек волен изменить свою судьбу и свою жизнь.

– Такой разговор не обязательно свидетельствует о депрессии и склонности к самоубийству, – заметил Гунарстранна. – Подобные вопросы возникают и от любопытства.

– В таком случае он мог бы и подождать, когда брат вернется домой.

– У него могли быть другие причины для звонка. Может быть, он пытался что-то сказать… в конце концов, он был личностью философского склада.

– Но если он потом покончил с собой…

– Мы не знаем, в самом ли деле он покончил с собой, – возразил Гунарстранна. – Разве ты никогда не задавался вопросами, кто ты и откуда?

– Да ведь все очевидно…

– Я имею в виду – разве ты никогда не осознавал себя смертным и не гадал, в чем смысл жизни, в чем ее цель?

Фрёлик ухмыльнулся в бороду, но сразу посерьезнел, когда заметил, как смотрит на него Гунарстранна.

– Нечасто. – Он пожал плечами.

Инспектор наградил Фрёлика раздраженным взглядом.

– Когда-нибудь такие вопросы тебя непременно заинтересуют. Они интересуют всех. Может быть, Крамер просто бил мимо цели. Его брат не знает, где Хеннинг мог спрятать предсмертное письмо?

– Нет.

Фрёлик посмотрел в кружку. Пена оседала на стенках, как паутина. На янтарной жидкости вскипали пузыри. Франк поднес кружку ко рту и с удовольствием выпил.

Гунарстранна вышел в широкие двери, ведущие на кухню, и долго рылся в шкафу. Франк стал смотреть на лес, за которым шли поля, которые, в свою очередь, вели к устью голубого Драмменфьорда. Вдали на воде белели яхты. Они держались вместе, и Фрёлик решил, что там проходит какая-то регата.

Гунарстранна принес тарелки и салат на белом деревянном подносе. Он накрыл на стол и положил мясо на решетку. Оно аппетитно зашипело, пошел ароматный дымок.

– Вот ты бы повесился в квартире брата? – спросил Гунарстранна, откручивая колпачок с бутылки виски и нюхая содержимое.

– У меня нет брата.

Гунарстранна смерил его суровым взглядом. Фрёлик поспешил оправдаться:

– Начнем с того, что я бы не повесился – ни в доме у родственников, ни где бы то ни было.

– В том-то и дело, – кивнул Гунарстранна, наливая виски в колпачок, пробуя его, закрывая глаза и морщась. – Типичный самоубийца пытается покончить с собой не один раз. Он отдаляется от общества, жалеет себя; он намекает всем, как ужасна жизнь. Но Хеннинг Крамер так себя не вел.

– Да, брат был в полном шоке… ты ведь и сам видел. Я отвез его к матери. Он сказал, что поживет у нее несколько дней. После того как Хеннинг умер, их осталось всего двое. Отец умер несколько лет назад… погиб в автокатастрофе.

– Хеннинг Крамер – нетипичный самоубийца, – убежденно повторил инспектор. – Самоубийство похоже на перевернутую воронку. Все начинается с незначительных сигналов, которые посылаются в разные стороны, но по мере развития психоза самоубийство превращается в своего рода манию.

– Ничего подобного нам о нем не известно. Хотя он мог регулярно бывать у психиатра.

– Вряд ли. Все сотрудники реабилитационного центра должны проходить подробный медосмотр. Туда бы ни за что не взяли человека, который лечится у психиатра.

– На медосмотре выявляется не все, – усмехнулся Фрёлик. – Крамер курил марихуану, которую выращивал дома. В комнате в квартире у его матери на подоконнике настоящая теплица!

Гунарстранна досадливо вздохнул.

– И все же он, наверное, был сильно подавлен, – продолжал Фрёлик. – Если он убил ее… Катрине.

– В том-то и дело!

Оба постояли, задумавшись и глядя вдаль.

– А он мог, – повторил Фрёлик, скрещивая руки. – Вполне возможно, он и убил ее.

– Тогда как ее украшения попали к Скёу? – спросил Гунарстранна.

– Понятия не имею.

– Реймонду Скёу придется потрудиться, чтобы объяснить, как у него очутились украшения Катрине!

Оказалось, что Фрёлик еще не закончил с Крамером.

– Судя по показаниям таксиста, которого я допрашивал, Крамер беззастенчиво лгал насчет того, что случилось в ту ночь.

– Но зачем ему потом убивать себя?

– Невыносимо стало жить.

Оба невольно улыбнулись – уж больно высокопарной вышла фраза.

Гунарстранна перевернул мясо на гриле. Франк отпил еще пива и залюбовался окружающей красотой. Потом он сказал:

– Итак, вот что нам известно. Девушку убили, а Хеннинг Крамер солгал насчет того, чем он занимался в ту ночь. Пока нам известно лишь, что у Хеннинга имелась возможность забрать ее украшения. Судя по всему, он мог и продать их Скёу. – Он показал на небо, где с юга наползали облака. – Смотри… Скоро опять будет гроза.

Гунарстранна несколько секунд смотрел в небо, затем достал сигарету, чиркнул зажигалкой, прикрыл ладонью язычок пламени.

– Такие же тучи всегда видно над Несодденом, когда мы в Осло. Здесь дождя не будет; его отнесет дальше, к фьорду.

Он ткнул вилкой в кусок мяса, проверяя, как оно прожарилось, и еще раз перевернул его.

– Вопрос сводится к тому, зачем Крамеру забирать ее украшения, – сказал он после долгого молчания. – Зачем он, убив Катрине, раздел ее и снял с нее украшения?

– Чтобы сбить нас со следа, – быстро ответил Фрёлик, но, заметив выражение лица Гунарстранны, перешел в оборону: – Понятия не имею, о чем он думал, я не могу влезть к нему в голову. И тем не менее он… То есть убийца… наверняка снял с нее украшения. А зачем? Может быть, хотел оставить их себе на память или подумал, что они ему еще пригодятся.

– А может быть, тот, кого мы ищем, просто ограбил ее, – тихо сказал Гунарстранна. У него засвербило в горле – приближался очередной приступ кашля.

– Только не Хеннинг. Если мотив – ограбление, тогда убийца, скорее всего, Скёу. – Фрёлик скептически поморщился.

Гунарстранна с трудом отдышался и принялся рассуждать вслух:

– Реймонд Скёу – идеальный преступник. Он склонен к насилию; он натыкается среди ночи на полуодетую красотку, на девушку, с которой его когда-то связывали тесные отношения и которую он избивает в приступе ревности. Понятно, он мог забрать ее украшения. Правда… в таком случае все наши версии трещат по швам. И все потому, что Крамер солгал. Черт! – Гунарстранна хватил кулаком по столу.

– Как бы там ни было, мы должны найти Скёу, – сдержанно ответил Фрёлик. – Кроме того, Герхардсена можно вычеркнуть из списка подозреваемых.

– Пока еще мы никого ниоткуда не вычеркиваем! – раздраженно рявкнул Гунарстранна.

Фрёлик вздохнул:

– Наверняка известно лишь одно: Хеннинг ездил на ту парковку у озера. Показания таксиста подтверждают его слова.

– Ну и что?

– Допустим, ее убил Хеннинг, – хладнокровно продолжал Фрёлик. – Хеннинг и Катрине тесно общались… Возможно, он знал и о Реймонде Скёу, и о том, как Скёу с ней обращался. Возможно, Катрине рассказала ему, что Скёу вломился к ней в офис. В конце концов, перед тем как ехать в гости, Катрине со многими говорила по телефону; возможно, в числе прочих она звонила и Хеннингу. Ты только представь себе… Они вдвоем в машине. Красавица блондинка, полуголая, счастливая. Он смотрит на нее и заводится. Допустим, они не были настроены на одну волну. Ему хотелось секса; она мечтала о лучшей жизни. Он обнял ее. Она попыталась вырваться, отшутиться, но он ее не отпускал. Он потерял самообладание, изнасиловал Катрине и задушил ее. Если следовать логике преступника, естественно было снять с нее всю одежду и все украшения, чтобы замести следы. В то же время он не дурак, знает об анализе ДНК и понимает, что на ней найдут его сперму. Поэтому он начал выкручиваться. Наврал, что сексом они занимались по взаимному согласию. А после всего снял с нее украшения. Может быть, потом он их продал!

– Немного натянуто, – возразил Гунарстранна.

– Ладно, предложи что-нибудь получше.

– Предлагаю поесть, – сказал Гунарстранна, перекладывая мясо на тарелку.

Некоторое время они молча ели салат, стейки и свежий белый хлеб. Пили холодное пиво. Фрёлик даже представить себе не мог, что трудный день окончится так хорошо.

Молчание нарушил Гунарстранна:

– Во-первых, Хеннинг признал, что забрал Катрине от дома Аннабет Ос. Реймонд Скёу мог прятаться у дома и поджидать Катрине. Ведь явился же он в тот день к ней на работу! Возможно, он поехал в Холменколлен за ней и Эйдесеном, но наверняка мы ничего не знаем. Далее, Скёу видит, как Катрине садится в машину Хеннинга. Он едет за ними. Сначала Хеннинг и Катрине поехали в Акер-Брюгге и купили еду в «Макдоналдсе». Потом уехали. По словам Хеннинга, на парковку возле Ингирстранда за ними въехала какая-то машина.

Гунарстранна замолчал и задумался.

Фрёлик подлил им обоим пива.

На перила села трясогузка и затрясла хвостом.

– У нас зрители, – оживился Фрёлик. – Шпион!

– Если сосредоточиться и мыслить логически, – продолжал Гунарстранна, – становится ясно, что речь, скорее всего, идет о спонтанном нападении. Как только мы доберемся до Скёу, отправим его на анализ ДНК-Анализ будет готов через две недели; тогда мы будем точно знать, его ли кожу нашли под ногтями у жертвы. А как только на его одежде обнаружатся ее волосы, дело можно считать раскрытым.

– Интересно, где сейчас Скёу?

– Наверное, в Швеции, – проворчал Гунарстранна, намазывая хлеб маслом. – Это тоже типично. Я уже ловил двоих убийц, которые думали, что они могут ускользнуть в Данию или Швецию и вздохнуть свободно. Через пару недель Скёу вернется, и тогда он наш.

Двое полицейских смотрели в небо. Гунарстранна жевал и думал. Фрёлик закинул ногу на ногу и расслабленно подставил лицо солнцу.

– Не помню, чтобы я видел на Крамере царапины, – сказал наконец Гунарстранна.

Фрёлик просиял. Значит, босс еще не отказался от мысли о том, что убийца – Крамер.

– Мы ведь не знаем, где она его поцарапала, – откликнулся он. – Все выяснится только на вскрытии.

Гунарстранна вдруг улыбнулся, как будто только что вспомнил, что он – хозяин, а Фрёлик – гость.

– Рад тебя видеть, – улыбнулся он.

– Спасибо. И за угощение тоже.

– Тебе спасибо. Ты в шахматы играешь?

Сердце у Фрёлика упало. Шахматы! Совсем как дома. Он знал, что в шахматах одна фигура называется «слон», а другая – «конь». Одна из них может перескакивать другие фигуры и двигается углом. Чтобы потянуть время, он отпил еще пива. Шахматы! Там либо король, либо королева должны стоять на клетке D1.

– Так я и знал, – сказал довольный Гунарстранна. – Хороший полицейский любит шахматы.

Франк тяжело вздохнул. Откровенно говоря, шахматы он терпеть не мог. Что за игра, в которой всегда нужно принимать стратегические решения, думать на три хода вперед…

– Играть мне приходится редко, – осторожно ответил он.

– Ладно! – Гунарстранна повел его внутрь, к низкому столику с черной столешницей. – Вечер пятницы, мы в глуши, виски, пиво и шахматы, – с улыбкой продолжал он. – Ты очутился в раю!

Глава 28

Девушка месяца

На следующее утро Фрёлик уехал из домика Гунарстранны, но у Драммена повернул не к Осло, а налево, к Конгсбергу. Ушел со скоростного шоссе, ехал еще полчаса и не останавливался, пока не увидел поворота на Недре-Эйкер. Перед ним открылся вид на небольшую долину. Он решил, что здешние дома в основном построены в семидесятых. Они стояли ровными рядами. Кто-то попытался естественным образом вписать их в ландшафт, однако попытка, на его взгляд, не удалась. Долину образовывали два склона холма, спускавшиеся вниз к дну оврага, по которому раньше протекал ручей. На склонах стояли ряды трехэтажных домов, местами ряды разбивали двухэтажные сборные домики. Повсюду одни и те же плоские шиферные крыши и однообразные квадратные окна с двойными рамами. Правда, некоторые домовладельцы стремились к оригинальности. Они пристраивали к своим жилищам огромные веранды, эркеры с окошками посередине, которые в народе назывались «прыщи процветания». Кое-кто замахивался на псевдогреческие колонны у входа или разноцветные витражные окна. Впрочем, кусты и плодовые деревья у всех произрастали успешно.

Фрёлик вылез из машины и направился к жилому массиву. Еде-то жужжала газонокосилка; на качелях сидела одинокая маленькая девочка. Сунув палец в рот, она большими глазами посмотрела на проходящего мимо полицейского. На веранде соседнего дома, верхом на игрушечном тракторе сидел мальчик и громко тарахтел. Дом Беате Браттеруд Франк узнал издали, задолго до того, как разглядел номер на стене. От непрочной конструкции веяло бедностью: крыша зияла черными дырами, облупившаяся краска местами пошла пятнами, почтовый ящик искривился, мусорный бак перевернут. Палисадник зарос бурьяном, крыльцо покосилось – вот-вот обвалится.

Ему открыла дверь толстуха неопределенного возраста с огромными мешками под глазами. Волосы у нее были рыжие, кудрявые. Фрёлик вспомнил, что видел ее на похоронах. У нее еще все время сваливалась с плеча сумка. После службы она пожимала руку Аннабет Ос.

Фрёлик представился. Глаза у женщины загорелись желтыми огоньками; мешки под глазами как будто стали еще больше.

– Далеко вы забрались от столицы, – заметила она. – Здесь Бускеруд.

Фрёлик ответил улыбкой, достойной телепроповедника:

– Главным образом, я приехал сюда для того, чтобы поговорить о Катрине… в неофициальной обстановке.

– Зачем еще?

– Чтобы узнать о ее прошлом… о том, как она росла… словом, чтобы узнать ее получше.

Прядь курчавых рыжих волос упала женщине на глаза. Она смахнула ее кулаком. Пальцы у нее были короткие и толстые, все в экземе.

– Я бы пригласила вас в дом, но у меня беспорядок.

– Можно и погулять, – жизнерадостно ответил Фрёлик.

– Гулять возле дома с полицейским? Вы, наверное, шутите!

Ее глаза метали молнии. Они напоминали глаза безумной птицы за миг до того, как она набросится на жертву. Фрёлик отвернулся и заметил, что входная дверь совсем отсырела. Он понял, почему покосилось крыльцо. У дома прогнил фундамент.

Ему показалось, что молчание затянулось на целую вечность. По перилам крыльца ковылял какой-то шестиногий жучок. Его усики напоминали антенны; он тыкался ими в дерево, как слепой, который ощупывает дорогу тростью. Знает ли он, куда идет? – подумал Фрёлик. Он поднял голову и встретился с ненавидящим взглядом Беате Браттеруд.

– Ну, тогда лучше входите, – сказала она наконец, с трудом поворачиваясь. – Садитесь куда хотите, только не на кошкино кресло, – продолжала она, тяжело дыша и смахивая со лба волосы. Они тут же упали на прежнее место. Хозяйка выпятила нижнюю губу и сдула непокорную прядку. – Кошкино кресло вон там. Предупреждаю, после него придется долго отстирывать брюки!

Фрёлик огляделся по сторонам, увидел дверь на кухню. Ее ярко освещало солнце. В его лучах пятна на полу отсвечивали сухим, матовым блеском. Он выдвинул деревянный стул из-под столика у окна и отнес его в гостиную.

– Давно ее не было дома… давно она не навещала вас… то есть до своей смерти? – спросил он, садясь.

– Она ни разу не приезжала домой.

Фрёлик молчал.

– Ну, теперь она умерла. Печально, конечно. Но для нее все так или иначе кончилось бы плохо. Она была патологической лгуньей и вот с такого возраста, – женщина чуть приподняла одутловатую руку от пола, – таскалась с парнями и взрослыми мужиками.

– Что вы имеете в виду, называя ее «патологической лгуньей»?

– Да то, что она такая и была. Врала обо всем и обо всех, и для нее ничего не было достаточно хорошо. И меня она стеснялась. Как-то, пару лет назад, она заехала ко мне, и я стала ее угощать. Вспомнила, что она всегда любила, когда была маленькая. Но она от всего воротила нос. С ней еще приезжала одна дамочка – вся расфуфыренная. Она тоже ничего не стала есть, а по дому ходила, вот так скрестив руки, как будто боялась чем-нибудь заразиться! Настоящая богачка из тех, что носятся в дорогих машинах и едят только деликатесы. В общем, я для Катрине была плохая. Уж очень она задирала нос. Думала, что сама из благородной семьи, хотя я сильно в этом сомневаюсь!

– Вы, кажется, ее удочерили?

– Да, мы ее удочерили.

Фрёлик ждал продолжения, но быстро понял, что продолжения не будет. Он думал, как сформулировать следующий вопрос. К его удивлению, хозяйка вдруг заговорила сама:

– Отца, моего мужа, Катрине любила. Они были неразлучны. И пока он был жив, с ней все было хорошо. А потом он умер от рака. Ей тогда было лет одиннадцать. Как раз вошла в переходный возраст… Ну а со мной она никогда не ладила.

Фрёлик кашлянул, но хозяйка не дала ему ничего сказать:

– Теперь-то они наконец будут вместе. Я поставлю ее урну в его могилу.

Фрёлик попытался понять, что таится в желтых глазах Беате, но не смог. После долгого молчания он как бы между прочим спросил:

– Почему вы ее удочерили?

– У меня не могло быть детей.

– Я хочу сказать… почему именно Катрине?

– Ее родная мать умерла. Больше мы о ней ничего не знали. А потом, через несколько лет, умер Фредрик. Прошло еще совсем немного времени, и она начала бегать за мужиками… Да, Катрине, видно, так и не смирилась с тем, что потеряла отца.

– От чего умерла биологическая мать Катрине?

– Никто не знает. Конечно, у девчонки разыгралась фантазия. Она прямо бредила своими предками. Чего она только о себе не воображала!

Фрёлик кивнул и опустил глаза. Он живо представил себе девочку, которая мечтает о недостижимом…

– Ей казалось, что ее родители погибли в авиакатастрофе или другой какой аварии… Она представляла, что ее настоящие предки жили в сказочном замке Сориа-Мориа!

Фрёлик вспомнил, как много лет назад его прикрепили к отделу опеки и он помогал забрать из неблагополучной семьи семилетнюю девочку. Сколько ей сейчас? Восемнадцать? Девятнадцать?

– Ее мамаша вполне могла быть наркоманкой или умереть от рака, как мой муж… Нам ничего не сказали, да мы и знать не хотели. Мы не хотели ничего знать.

– Вам что-нибудь говорит имя Реймонд Скёу? – спросил Фрёлик. Его собеседница поморщилась. – Значит, имя для вас знакомое?

Она кивнула:

– Это из-за него начались все ее беды! Он гораздо старше. Бездельник; вечно тут ошивался. А потом переехал в Осло. Сейчас-то он куда-то сгинул, а раньше они долго жили вместе. Она переехала к нему, как только подросла.

– Сколько ей тогда было?

– Лет пятнадцать… или шестнадцать? Я поехала за ней и привезла назад. Он даже пытался на меня наброситься. «Берегись! – кричал. – Предупреждаю, у меня черный пояс по карате!» Подумать только! А я ему: «Тогда тащи свой черный пояс сюда, и я тебя им выпорю!»

Фрёлик вежливо улыбнулся.

Беате Браттеруд тоже улыбнулась:

– Да, сейчас-то, когда все давно прошло, даже смешно. А тогда мне было не до смеха. У Катрине все пошло наперекосяк. Ужас просто! Хорошо, конечно, что ей удалось вылечиться. Хотя и жаль, что она так задрала нос. Нечего было ей меня стыдиться – ни меня, ни своего дома. Мы давали ей все, что нужно, и боролись за нее. Да, боролись! Но можно сказать, что ей все давалось непросто.

Франк встал.

– Извините, я на пару минут. – Он достал из кармана куртки мобильный телефон, набрал номер Гунарстранны и, кивнув хозяйке, сидевшей напротив, отвернулся.

– Покороче, пожалуйста! – рявкнул Гунарстранна после трех гудков.

– Это я. – Франк был лаконичен.

– Выкладывай!

– Спасибо за вчерашнее, – сказал Фрёлик и быстро продолжил: – Я в доме Беате Браттеруд, как мы договорились. По ее словам, Реймонд Скёу тоже родом отсюда. Потом Катрине сбежала к нему в Осло. Судя по всему, именно он заставил ее заниматься проституцией.

– Так-так, – оживился Гунарстранна. – Продолжай!

– Пока все.

– Надо еще понять, какой во всем этом смысл, – ответил голос на том конце линии. – Кстати, наши доложили, что в квартире Скёу кто-то есть. Если ты сейчас же сядешь в машину, может быть, еще успеешь.

Фрёлик отключился и долго смотрел на мобильный в руке. Потом сунул его в карман.

– Вы сказали, что Катрине буквально бредила своими предками, – начал он, поворачиваясь к Беате Браттеруд. – Что вы имеете в виду?

– Что сказала.

Фрёлик молчал.

– Бывало, она ни о чем другом не говорила, только о них… Но так ничего и не выяснила.

– Что она для этого делала в практическом смысле?

– Откуда я знаю? Наверное, обращалась в Армию спасения. Социальные службы ничем не смогли ей помочь. Напрасно она туда писала; могла бы и меня спросить. Тетки, которые там работают, еще как-то терпят года два, а потом все, перегорают. Я не только о том, что они выбалтывают чужие секреты. О неблагополучных семьях, которые двадцать лет назад жили на пособие, можно было узнать в органах опеки. Я говорила ей, но все мои слова пролетали у нее мимо ушей. Короче говоря, ничего она так и не выяснила. – Беате Браттеруд выпрямила спину. – После того как мой муж умер, она прямо помешалась на своих настоящих предках. Они… Катрине и Фредрик… были очень близки. А меня она на дух не переносила. Я для нее всегда была плохая. – Беате с трудом встала, проковыляла к столу в углу, выдвинула ящик. Вернулась со шкатулкой, где лежали фотографии. – Вот! – Она тасовала их, как карты: какие-то откладывала, какие-то передавала Фрёлику. Тот рассматривал их с вежливым интересом. На снимках была изображена более молодая Беате с длинными кудрявыми волосами. Тогда она была стройнее, и на лице было меньше морщин. На одной фотографии она улыбалась: зубы были прямыми и загнутыми внутрь, как у рыбы. Фрёлик невольно задумался над тем, можно ли назвать ее хорошенькой.

Беате отдала ему всю шкатулку и заковыляла к комоду. Перебирая фотографии, Фрёлик нашел мятую, пожелтевшую газетную вырезку. Он осторожно развернул ее. Вырезка оказалась из «Вердене Ганг». Он прочел дату в верхнем углу: «11 июля 1965 года». Большую часть страницы занимала фотография девушки в бикини, которая позировала на вышке в бассейне. Кудри разметались по плечам; она была немного полновата в талии и бедрах. «Беате – девушка недели», – гласила подпись. Франк всмотрелся в фотографию пристальнее. Да, на снимке совсем юная Беате Браттеруд. Он поднял голову и встретился с ее унылым взглядом.

– Годы идут, – мрачно заключила она и снова отвернулась к ящику.

Фрёлик не знал, что сказать, но решил, что невежливо не сделать ей комплимент.

– Ух ты! – воскликнул он.

Она обернулась. Он поднял вырезку.

– Да, я вас слышала, – ответила она.

Фрёлик почувствовал, как краснеет, и снова принялся разглядывать фотографии. Какие-то люди снимались на параде 17 мая в честь Дня конституции – молодые люди в брюках клеш, молодая женщина с коляской… На нескольких снимках он увидел смуглого, худого мужчину с зачесанными назад волосами, с изящными чертами лица. И несколько снимков Катрине он тоже нашел – очень хорошенькая блондинка с полной верхней губой. Внешне она совсем не была похожа на приемных родителей.

– Где-то тут было фото, которое я хотела вам показать, – бормотала Беате и наконец нашла, что искала. – Вот, смотрите…

На снимке худой мужчина стоял рука об руку с Катрине перед деревянной калиткой. За их спинами виднелась лесная тропинка, обсаженная соснами. Отец положил руку дочери на плечо, а она обнимала его за талию. Двое любящих друг друга людей.

– Мы познакомились так, как знакомились в старые времена, – мечтательно произнесла Беате, успевшая снова сесть.

– Вы с вашим мужем? – недоуменно переспросил Фрёлик.

– Да. В наши дни те, кто хотят познакомиться, помещают объявление в газете, в Интернете или еще бог знает где. И по телефону вызванивают. Раньше было не так. Раньше мы ходили на танцы…

Фрёлик кивнул, представляя себе, какую горечь должна была ощущать одиннадцатилетняя девочка в тот день, когда она потеряла любимого отца.

– Жестоко, – негромко сказал он.

– В деревенском клубе, – продолжала свое Беате. – Девушки стояли по стенам, а парни их приглашали… Сначала, конечно, выпивали на крыльце для храбрости. Играли настоящие музыканты. И парни дрались из-за девушек. Вы, наверное, слышали об Альфе Прёйсене – у него была песенка «Один шаг налево, один шаг направо», мол, если собьешься, девушка смеется… и еще другая, о будущих подмастерьях… Так вот, мы с Фредриком познакомились в деревенском клубе; он выбрал меня, а не другую девушку. Я вот что хочу сказать: если вы ни разу не танцевали в деревенском клубе, вы не жили!

– Верно, – сказал Фрёлик и откашлялся. – Вам что-нибудь говорит имя Хеннинг Крамер?

– Ничего.

– А Уле Эйдесен?

– Нет.

Фрёлик положил фотографии на стол.

– Вы сказали, что Катрине стеснялась своей семьи… во всяком случае, ей казалось, что она достойна лучшего. Ведь вы примерно так выразились?

– Она меня стеснялась, – с горечью ответила Беате. – Дома нашего стеснялась, того, как я выгляжу… Уж как я ни старалась, она от всего воротила нос. Грустно, конечно. Потом она стала лечиться, пошла на поправку и еще больше зазналась.

Франк медленно кивнул.

– А знаете, это с ней уже не в первый раз, – продолжала Беате.

– Что не в первый раз?

– Катрине не в первый раз умерла. Первый раз был десять лет назад. Ее чуть не убили наркотики. А теперь кто-то изнасиловал ее и задушил… – Толстуха тяжело вздохнула. Фрёлик сочувственно кивнул. – А я только об одном думаю: за прошедшие десять лет она могла умереть много раз…

Фрёлик встал и направился к двери.

Беате Браттеруд углубилась в собственные мысли, откуда ему не хотелось ее вытаскивать.

Глава 29

Годовщина

В зеленой двери имелось занавешенное окошко с армированным стеклом. За занавеской виднелась голова. Хотя проволочная сетка искажала черты лица, сразу стало ясно, что голова не мужская. Гунарстранна подал знак группе захвата, чтобы отошли подальше, а сам еще раз нажал на кнопку звонка. Заскрежетал ключ в замке; дверь открылась. На пороге стояла совсем молодая девушка. На вид ей можно было дать и пятнадцать, и шестнадцать, и семнадцать, и восемнадцать. Гунарстранна решил: как бы не четырнадцать! Хотя скорее пятнадцать… Девушка была густо накрашена; кожа на лице стала как картонная. На бледном фоне контрастом смотрелись темно-красные губы. Одежды на ней было совсем немного, и именно одежда выдавала ее истинный возраст: из-под мини-юбки торчали цыплячьи бедра.

– Реймонд дома? – спросил инспектор, лучезарно улыбаясь.

– Нет, – ответила девчонка с такой же улыбкой.

– А вы кто?

– Его девушка.

Гунарстранна кивнул:

– Доброе утро, доброе утро!

– Здрасте.

Гунарстранна обернулся к руководителю группы захвата, стоявшему так, чтобы из квартиры его не было видно. Тот без звука развернулся и отступил подальше. Гунарстранна обратился к девчонке приглушенным тоном:

– Он скоро будет?

– Вернется с минуты на минуту. Я приняла вас за него.

– Тогда я подожду внутри, – решительно объявил Гунарстранна, переступая порог.

Длинная и узкая прихожая, как почти все прихожие в старых домах, была оклеена темными, невыразительными обоями. Гунарстранна постоял перед дверью ванной, потом распахнул ее и заглянул внутрь. Ванная казалась необычно современной и очень чистой. Затем он подошел к соседней двери.

– Там туалет, – пояснила девчонка, стоявшая у него за спиной.

Гунарстранна вошел в спальню. На полу стояли выдвижные ящики комода. Широкая незастеленная постель была усыпана носками, трусиками и другими предметами туалета, должно быть вынутыми из ящиков. Гунарстранна закрыл дверь спальни и зашагал дальше. Девчонка шла за ним по пятам с неуверенным видом. Кого она впустила в квартиру? Гунарстранна зашел в гостиную – там царил полный порядок. Реймонд Скёу оказался коллекционером. Он собирал старые виниловые пластинки. Три стены из четырех от пола до потолка занимали полки, забитые ими. Наверное, пластинок у него собралось несколько тысяч. Только на двух полках стояли компакт-диски. На несколько лет прослушивания, подумал Гунарстранна, глядя на четвертую стену с двумя окнами. Окна гостиной выходили на улицу. У этой стены стояла большая суперсовременная аудиосистема с огромными, в человеческий рост, колонками. Он неторопливо прошелся по гостиной, выглянул на кухню. Там царил такой же беспорядок, как и в спальне. Грязная посуда скопилась, видимо, за несколько дней. У раковины громоздились горы тарелок с присохшей коркой, чашки с остатками кофейной гущи. Судя по запаху, мусорное ведро тоже очень давно не выносили.

Девчонка стояла посреди комнаты, обняв себя руками.

– Вы кто? – спросила она наконец.

Гунарстранна подошел к окну, подал знак стоявшим внизу полицейским, покачал головой и достал мобильный телефон.

– Я приятель Реймонда, – доверительно сообщил он, не тратя слова понапрасну.

– Меня зовут Линда, – сказала девчонка, улыбаясь, как улыбаются хорошо воспитанные девочки, когда не уверены в себе, но хотят произвести хорошее впечатление.

У Гунарстранны в руках зазвонил мобильный.

– Да! – ответил он, подходя к окну. – Нет, Скёу дома нет, но он должен прийти с минуты на минуту, так что я подожду, когда он объявится. – Он отключился и с властным видом показал на диван: – Садитесь!

Линда села. Гунарстранна устроился в кресле напротив.

– Вы с Реймондом давно знакомы?

– Мы вместе уже два месяца.

Гунарстранна кивнул.

– Завтра у нас годовщина, – продолжала девчонка.

– Два месяца – очень долгий срок, – с намеком на иронию произнес Гунарстранна.

– Мне и самой не верится, – простодушно ответила девчонка и улыбнулась.

– Вы знакомы с Катрине? – спросил Гунарстранна.

– По-моему, нет.

– Блондинка, довольно хорошенькая… правда, немного старше вас.

Девушка по имени Линда покачала головой.

– Она работает в бюро путешествий, – продолжал Гунарстранна.

Линда равнодушно пожала плечами.

– Вы-то, надеюсь, ходите в школу?

– Сейчас у меня практика! – Линда хихикнула.

– Значит, вам не нужно посещать занятия?

– Нужно, но… – Она снова хихикнула.

– Сколько вам лет? – спросил инспектор.

– Четырнадцать.

Губы Гунарстранны растянулись в довольной улыбке.

– Что тут смешного? – Девчонка вспыхнула, как будто думала, что гость смеется над ней.

– Я смеюсь над Реймондом.

– Реймонд крутой!

– Крутой! – кивнул Гунарстранна. – Круче некуда! – Он сообразил, что разговаривать с девчонкой на языке современной молодежи ему нелегко и непривычно. – А где он сейчас?

– У фараонов, – ответила она.

– У фараонов? – переспросил озадаченный Гунарстранна.

– Ну да, в полиции, – продолжала она. – Он мне звонил оттуда… Должен был вернуться сто лет назад.

– Вы здесь живете? – дружелюбно спросил Гунарстранна. – Вы живете с Реймондом?

– Вы что, спятили? – удивилась девчонка. – Мне бы ни за что не позволили!

– Но у вас есть ключи от его квартиры?

– Да, я забираю почту и все такое.

– И все такое?

– Да, готовлю и…

– Что «и»?

– Занимаюсь домашним хозяйством! – Девчонка расплылась в самодовольной улыбке.

– Занимаетесь домашним хозяйством… – Гунарстранна выразительно кивнул и подмигнул девчонке.

Она засмущалась. Снова зазвонил его мобильный. Он поднес трубку к уху, выслушал сообщение и улыбнулся сидевшей напротив Линде. В трубку он сказал:

– Отлично! Приступайте!

Вскоре в дверь позвонили, и Линда вскочила:

– Это Реймонд!

– Конечно, Реймонд, – ответил Гунарстранна, не двигаясь с места.

Послышался топот ног, глухие удары, ругань. Линда в страхе смотрела на Гунарстранну. Тот неуклюже встал и зашагал к двери.

– Собирайте вещи, – сказал он ей, стоя на пороге. – Я распоряжусь, чтобы вас отвезли домой.

Он открыл дверь и стал наблюдать за потасовкой на лестничной площадке. Хозяин квартиры молча извивался под тяжестью двух дюжих констеблей. Руки ему заломили за спину и надели на них наручники. Он с трудом повернул голову; лицо ему закрывали сальные волосы, упавшие, как плотная занавеска.

Гунарстранна с улыбкой повернулся к девчонке:

– Но перед тем как ехать домой, вам придется кое-что рассказать о своем приятеле хорошим людям.

Глава 30

Крышка от унитаза

Фрёлик издали увидел тощую спину Гунарстранны, когда повернул за угол Принсес-гате. Его босс проходил мимо магазина «Стин о г Стрём». Франк ускорил шаг.

– Поздравляю! Нашел все-таки Скёу, – сказал он, поравнявшись с Гунарстранной.

Тот мимолетно улыбнулся в ответ. Не говоря больше ни слова, оба быстро зашагали дальше. На площади Эгерторг собралась плотная толпа; все слушали уличных музыкантов, которые играли у лестницы, ведущей вниз, в метро.

– Есть повод для радости? – спросил наконец Фрёлик. Ему пришлось кричать, чтобы его голос был слышен поверх звуков флейты и пения.

– Нет, – ответил Гунарстранна, прокладывая себе путь в толпе.

– Несмотря на то, что Скёу нашелся?

Гунарстранна покачал головой. Они пошли по правой стороне Карл-Юханс-тате. Фрёлик посмотрел на невысокую ограду, за которой расположилось уличное кафе. В народе его прозвали «Крышкой от унитаза», потому что оно расположилось над общественным туалетом. Хотя дождь уже давно закончился, пластиковые стулья были еще мокрыми. Только под зонтиками было как будто сухо. Фрёлик не увидел ни единого посетителя. На то, что кафе работает, указывала лишь открытая дверь кухни. Он подумал, что в более теплый день здесь было бы неплохо посидеть – конечно, в солнечных очках.

– Давай выпьем кофейку, – предложил он, похлопав босса по спине.

Гунарстранна следом за ним зашел в калитку.

– Знаешь, почему мы так долго не могли найти Реймонда Скёу? – спросил Гунарстранна, найдя себе относительно сухой стул у ограды.

С этого места открывался вид на Лилле-Гренсенгате. Фрёлик покачал головой.

– Потому что он сидел за решеткой.

– Повтори! – воскликнул Фрёлик.

– Не буду, – ответил Гунарстранна.

Фрёлик подозвал молодую официантку; та неуклюже направилась к ним.

– Два кофе, пожалуйста!

Они переглянулись.

– Значит, он сидел. – Фрёлик с трудом скрывал насмешку.

Гунарстранна кивнул:

– Его арестовали вечером 13 июня. Вызов поступил из «Сагене Видео», магазинчика у церкви в Сагене. Молодая кассирша сообщила об ограблении. Скёу арестовали за церковью, на дороге, ведущей к Акерсельве, в тот день, когда убили Катрине. Его обвинили в том, что он унес из «Сагене Видео» какую-то мелочь и несколько фильмов на сиди…

– Дивиди, – поправил Фрёлик.

– Хуже всего то, что магазинчик в двух шагах от моего дома, а Скёу находился под арестом до сегодняшнего дня! – продолжал Гунарстранна. – Ордер на его арест выписали несколько дней назад… – Он мрачно насупился. – Только журналистам не говори!

– И все же он мог убить Катрине ночью в субботу!

– Возможно, но больше он не главный подозреваемый.

– Но у него ее украшения! – Фрёлик вытянул руку из-под навеса. – Смотри, опять дождь пошел!

Гунарстранна посмотрел на небо и достал сигарету; закурил и прикрыл ее рукой от дождя.

– Когда я пришел к Скёу, дверь мне открыла четырнадцатилетняя девчонка. Ее зовут Линда Рос; она называет себя подружкой Скёу. Представляешь? Ей четырнадцать, а ему под сорок! – Инспектор захлебнулся в очередном приступе кашля. Пока Гунарстранна безуспешно пытался отдышаться, по навесу барабанил дождь; они будто сидели в палатке.

Когда кашель унялся, Фрёлик возмущенно воскликнул:

– Что они возятся? Нас здесь только двое! Неужели так долго сварить две чашки кофе?

– Так вот, – невозмутимо продолжал Гунарстранна. – Девчонка утверждает, что украшения в квартиру принесла она. Наши люди нашли украшения Катрине в сумочке, лежавшей на столе в гостиной. По словам девчонки, сумка лежала в почтовом ящике. Она принесла ее в гостиную и положила на стол.

– В почтовом ящике?!

– Она так говорит. По ее словам, она нашла сумку в среду или четверг.

– А она не врет? – усомнился Фрёлик.

– Может, и врет. Она влюблена в него по уши.

– И все же Скёу вполне мог убить Катрине в ночь с субботы на воскресенье!

Гунарстранна наморщил нос:

– Девчонка, конечно, глупа, но не настолько, чтобы все выдумать. И зачем Скёу посылать самому себе украшения Катрине?

– А зачем Скёу явился к ней на работу, в бюро путешествий? – вспомнил Фрёлик.

– Он утверждает, что Катрине была должна ему деньги.

– Сколько?

– Он не говорит, как и за что она ему задолжала.

Фрёлик кивнул.

– Молчание ему не поможет. Таких типов, как Скёу, я прекрасно знаю. Он наш старый знакомый, как говорится, наш клиент. Ему кажется, что он что-то выгадает, если будет держать язык за зубами. Кстати, два наркомана, независимо друг от друга, намекнули Иттерьерде, что Скёу последнее время много кому задолжал. Вполне понятно, почему он дошел до ручки и явился к Катрине на работу.

Гунарстранна замолчал и задумался над собственными словами. Рассеянно достал из кармана еще одну сигарету и прикурил от окурка предыдущей.

– Говорят, что Скёу берет партии амфетамина у какого-то вьетнамца. Охотно верю, что он дошел до ручки. Вьетнамцы умеют выбивать долги!

– Ну вот, наконец-то несут кофе! – просиял Фрёлик. Взял чашки и стал расплачиваться. – Сегодня у вас трудный день, а? – обратился он к равнодушной официантке. Услышав его ехидное замечание, она обиженно поджала губы.

Глава 31

Имя

– Отказываюсь давать показания! – заявил Реймонд Скёу, как только его ввели в кабинет.

– Отказ от дачи показаний – ваше законное право, – зевнув, ответил инспектор Гунарстранна, не вставая с места, и указал на красный пластиковый стул: – Садитесь, пожалуйста.

Скёу, небритый, красноглазый, в мешковатом сером спортивном костюме, садиться не стал. Он стоял набычившись и повторял:

– Отказываюсь давать показания. У вас что, проблемы со слухом?

– Ваши слова означают, что вы также отказываетесь садиться? – сухо осведомился Гунарстранна.

Скёу переводил взгляд с инспектора на стул и обратно.

– Конечно, если хотите, можете стоять.

– Отправьте меня назад, в камеру!

Гунарстранна посмотрел на часы. Десять минут первого ночи. Состроив мрачную мину, он сообщил:

– Первый транспорт поедет отсюда в семь утра.

– Вы, мать вашу, не имеете права!

– На что мы не имеем права?

– Не возвращать меня в камеру!

– Но ведь я не отказываюсь возвращать вас в камеру, разве не так?

– Тогда везите меня назад!

– Еще шесть часов пятьдесят минут никакого транспорта не будет. Хотите все это время стоять?

– Я подам на вас жалобу!

– Как хотите.

– Я напишу на вас в ваш отдел внутренней безопасности! Мой адвокат подаст жалобу!

– Пожалуйста. Имеете законное право. А пока, может быть, если вы не против, присядете? Повторяю, в вашем распоряжении шесть часов с лишним! – Гунарстранна встал и подошел к окну. – Ваша подружка заявила, что нашла сумку в почтовом ящике. В сумке лежали украшения Катрине Браттеруд. – Он не поворачивался лицом к задержанному.

– Я все уже слышал… и отказываюсь отвечать! – прорычал Скёу. – И хватит пудрить мне мозги! Я отказываюсь, и это мое законное право.

Гунарстранна шагнул от окна. Скёу все-таки сел и положил руки на стол. Он смотрел на инспектора исподлобья, выгнув узкие, красиво очерченные брови. Гунарстранна подошел ближе. Белый пробор, разделявший волосы Скёу, был прямым, как стрела, и шел от лба к затылку – ни единого волоска не на месте. Вблизи стало заметно, что брови Скёу подрисованы карандашом.

– Вы пользуетесь косметикой? – спросил Гунарстранна, не веря собственным глазам.

– Ну и что с того? – огрызнулся Скёу. – И нечего на меня дышать – от вас плохо пахнет.

Гунарстранна выпрямился и с язвительной улыбкой посмотрел на Скёу сверху вниз.

– Мне все равно, хотите вы давать показания или нет, – сказал он. – Не думаю, что вы ведете себя очень умно, но вы имеете право отказаться от дачи показаний. Тем не менее прошу вас, раз уж вы оказались здесь, выслушать меня. Или вы и против этого возражаете?

– Я возражаю против ваших чертовых уловок! Сейчас вы заставите меня говорить, а потом используете мои слова против меня!

– У вас есть основания бояться, что ваши слова могут потом быть использованы против вас?

Реймонд Скёу не ответил.

– Ваша подружка, – продолжал Гунарстранна, – Линда… Конечно, может статься, что она придумала про сумку в почтовом ящике, чтобы выгородить вас. Судя по всему, сейчас она влюблена в вас по уши… Что ж, всякое бывает. Но такая влюбленность быстро проходит. Я знаю, что говорю. Кстати, учтите, вам грозит обвинение в совращении малолетней и сексуальной эксплуатации. Ей всего четырнадцать лет.

– Блин, я этого не знал!

– Ну конечно, не знали. Откуда вам знать? Но дело в другом. Она сказала, сколько ей лет, так что вас признают виновным, хотите вы того или нет. А потом ее влюбленность пройдет. И если сейчас она солгала насчет украшений, то скоро передумает и скажет правду. И тогда вам крышка. С другой стороны, возможно, она говорит правду. Возможно, она в самом деле нашла сумку в почтовом ящике. И тогда необходимо выяснить, кто послал вам украшения. Давайте зададимся вопросом: кто мог так поступить?

Скёу нахмурился и отвернулся.

Гунарстранна кашлянул и продолжал:

– Может, вы сами послали себе посылку… Сами подбросили сумку в свой почтовый ящик.

– С какой стати? – буркнул Скёу.

Гунарстранна только отмахнулся:

– Понятия не имею, зачем вы так поступили, но собираюсь все выяснить. Кроме того, я намерен выяснить, с какой целью вы явились в офис к Катрине и угрожали ей незадолго до убийства.

Скёу пытался что-то сказать, но инспектор поднял руку вверх:

– Вы утверждаете, что Катрине была должна вам деньги, но не говорите, за что и сколько. Допустим, вы говорите правду. Я допускаю, что тут вы говорите правду, потому что двое осведомителей, независимо друг от друга, сказали, что последние две недели вы остро нуждаетесь в деньгах. Ходят слухи, что вы крупно задолжали некоему вьетнамцу за партию амфетамина, за которую до сих пор и не расплатились.

Скёу еще больше насупился:

– Теперь меня и в этом обвиняют?

– Мне плевать на ваши дела с вьетнамцами, – сухо ответил Гунарстранна. – Мы занимаемся другими делами. И все же допустим, чисто теоретически, что наши осведомители говорят правду. Мне доподлинно известно, что вы ворвались в офис к Катрине и потребовали у нее вернуть долг. Мы знаем, что вы от отчаяния замахивались на нее в присутствии свидетельницы. Склонность к насилию сыграла с вами дурную шутку. Может статься, так же вы повели себя, встретив Катрине одну, среди ночи, когда рядом не было свидетелей…

Скёу молчал.

Гунарстранна несколько секунд молча смотрел на него, а затем продолжал:

– Вот почему для меня так важно выяснить, чем вы занимались после того, как появились у Катрине на работе. Из бюро путешествий вы выбежали в час дня. По субботам бюро путешествий работает до двух. Если позволите, я выскажу свои предположения относительно того, что произошло потом.

– Можете не утруждать себя, – буркнул Скёу.

– Вы спрятались где-то неподалеку, – невозмутимо продолжал Гунарстранна. – Вы знали, что по субботам бюро закрывается рано, и решили ее подкараулить. Вы сидели где-то недалеко от входа и ждали. Увидев, что она вышла, вы поехали к ее дому на Ховсетервей и снова стали ждать. Через какое-то время она вышла из дома, но вышла не одна, а с приятелем. Вы не решились на нее напасть, но поехали за ними…

– Отдохнули бы вы, – устало сказал Скёу. – Несете какой-то бред, ведь сами знаете!

Гунарстранна посмотрел на часы и пробормотал:

– Времени у нас много… Конечно, сейчас я лишь предполагаю, как все было, но допустим, что вы действительно решили последить за парочкой. Вы поехали за их такси. Катрине и ее спутник вышли у дома на Воксенколлвей. Вы поняли, что придется ждать, когда они уйдут из гостей. Наверное, так вы и поступили. Но вначале, до того как ехать за ними в гости, вы порыскали вокруг их домов, в Холмлиа и в окрестностях станции метро «Ховсетер». Выбрали место, где ее удобно было подкараулить. Вы действовали вполне логично. Катрине должна вам деньги. Почему бы и не подождать ее в ту ночь? Вы в отчаянном положении. Известно, что между тремя и четырьмя ночи она одна шла по дороге в сторону Холмлиа. Час спустя она была мертва. Убийца, скорее всего, отвез труп в машине немного дальше, остановился в безлюдном месте и выкинул тело за заграждение. По пути он еще раз остановился и выбросил пакет с ее одеждой. А через три дня в вашей квартире обнаружили ее украшения. Подумайте хорошенько, Реймонд! Неужели не понимаете, что попали в переплет?

– С вами по-другому нельзя.

– Все улики указывают на вас. Вы задолжали всем и каждому. С другой стороны, Катрине тоже должна вам крупную сумму. Доподлинно известно, что в субботу вы ей угрожали. Украшения в вашей квартире убедительно доказывают, что в ту ночь вы с ней общались…

– Понятия не имею, как ко мне попали украшения!

Гунарстранна сделал вид, что не слышал.

– Поскольку в ту ночь вы не получили от нее денег, вы забрали ее украшения. Не знаю, можно ли с их помощью покрыть ваш долг, но вы, видимо, дошли до ручки. От отчаяния вы даже попытались ограбить магазинчик «Сагене Видео». Мы знаем, что вы легко теряете самообладание… Можно только гадать, что произошло, когда в ту ночь вы набросились на Катрине и не обнаружили при ней денег!

– В ту ночь я ее не видел!

– Молчите и слушайте! – рявкнул Гунарстранна. – Если вы ее не убивали, вам придется кое-что понять. Мы, точнее, я… – Он ткнул себя в грудь желтым от никотина пальцем. – Только я способен доказать, что вы ее не убивали! И если хотите, чтобы я снял с вас подозрения в тяжком преступлении – мелкие меня не волнуют, – вы должны мне кое-что дать взамен. Пошевелите мозгами! Докажите, что Катрине убили не вы! – Он достал из сумки, стоящей на полу, стопку бумаг и бросил ее на стол. – Вот протокол вашего первого допроса! В ночь с субботы на воскресенье у вас нет алиби!

– Я спал.

– Где?

– Дома.

– То есть все снова указывает на то, что сумку с украшениями вы подбросили себе сами!

– С чего вы взяли?

– Сказав, что в ночь с субботы на воскресенье вы спали у себя дома, вы тем самым признаете, что вернулись домой. Вы задушили Катрине и ограбили ее, сняли с нее украшения. Однако хранить их у себя было опасно. Раньше в тот же день вы угрожали Катрине при свидетеле и понимали, что для нас вы сразу становитесь подозреваемым номер один.

– Вы что, глухой? Ее убил не я!

– А ну, заткнитесь! – прикрикнул инспектор. – Вы убили и ограбили ее. Вы не идиот, наверняка понимали, что мы скоро к вам придем. Ее украшения в вашей квартире прямо изобличают вас. Однако вам срочно требовались ценности на тот случай, если объявится кредитор. Вы подбросили украшения в свой почтовый ящик, потому что решили, что заглянуть туда мы не догадаемся. Вы без труда успевали подбросить себе сумку с драгоценностями в ночь с субботы на воскресенье, до того как вас арестовали!

– Подумайте сами. Зачем мне подбрасывать украшения в свой почтовый ящик?

– Вам нужно было при необходимости быстро добраться до них, если вдруг заявятся кредиторы. Кроме того, вы решили ограбить магазин. Там вас и арестовали…

– Какого хрена вы от меня хотите?

– Расскажите, зачем вы в субботу приходили к Катрине.

– Она была должна мне деньги.

– За что?

– Старые долги.

– Но за что?

– За имя.

Гунарстранна нахмурился:

– За имя?

Реймонд Скёу кивнул. Инспектор раздраженно щелкнул пальцами, призывая его продолжать.

– Тормод Стамнес.

Гунарстранна еще быстрее защелкал пальцами.

– В то время, когда Катрине передали в приемную семью, Тормод Стамнес работал в службе опеки в округе Недре-Эйкер. Ее делом занимался он.

– Значит, Катрине интересовалась своим прошлым?

– Она не интересовалась ничем другим. Вбила себе в голову, что ей непременно надо узнать, кто ее настоящие родители.

– И что же ей сообщил тот человек?

– Понятия не имею.

– Понятия не имеете? – недоверчиво переспросил Гунарстранна.

– О таких вещах я его не спрашивал. Да и сам все выяснил совершенно случайно… – Скёу злобно посмотрел на инспектора. – А вы мне что дадите?

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы только что сказали, что меня посадят за совращение малолетки. Что дадите в обмен на то, что я вам расскажу?

Гунарстранна уставился на него.

– Может, отпустите меня?

– Не вздумай меня шантажировать! – Глаза Гунарстранны потемнели. – У тебя одна попытка. Выкладывай, что тебе известно!

Скёу сдвинул красиво подведенные брови. Он довольно долго взвешивал все за и против, тяжело вздыхая. Наконец решился:

– Есть у меня приятель… Не приятель, а так, мы вместе выпиваем. Так вот, он всю жизнь проработал в социальном обеспечении…

– Как его зовут?

– Его зовут Арне; он парализованный, передвигается в инвалидной коляске. Он рассказал, кто работал в то время, когда двухлетнюю Катрине отдали Беате и Фредрику Браттеруд.

– Откуда взялся этот Арне?

– Из Крокстаделвы.

– И как же стало известно, что ее делами занимался именно Стамнес?

– Арне сказал, что в те дни служба опеки «Барневарн» и органы социального обеспечения сидели под одной крышей. И в те дни Тормод Стамнес занимался всем, но сейчас он уже старик. Несколько лет назад ушел с работы. Его имя всплыло в разговоре совершенно неожиданно. Потом я выяснил, где живет Стамнес. Приехал к нему, побеседовал. Оказалось, что он прекрасно помнит дело Катрине.

– И сколько Катрине обещала вам за имя?

– Десять тысяч.

– Десять тысяч?

– Десятка – не так много за то, чтобы выяснить правду о себе, так?

Гунарстранна встал и подошел к двери.

– Вы не можете оставить меня здесь до утра! – закричал Скёу.

Не говоря больше ни слова, инспектор закрыл за собой дверь.

Глава 32

Затор

Фрёлик пошел пешком, потому что Тормод Стамнес жил на Ураниенборгвей, в пятиэтажном кирпичном доме с красивыми балконами и бронированной парадной дверью. Он позвонил, но никакого ответа не последовало – он не услышал ни жужжания домофона, ни звонка на лестнице. В отражении стеклянной дверной панели он мельком разглядел худую молодую женщину лет двадцати пяти, которая переходила дорогу. Ее сопровождали две тощие гончие. И походка у всех троих была одинаковая, пружинистая. Фрёлик подвинулся. Женщина отперла подъезд магнитным ключом и, перед тем как пропустить собак, смерила его подозрительным взглядом. Собаки бросились вверх по лестнице. Хозяйка последовала за ними, тщательно закрыв за собой дверь.

Фрёлик вздохнул и зашагал по Ураниенборгвей. Там образовался затор: по разделительной полосе ехала инвалидная коляска с электроприводом. В коляске сидел пожилой мужчина в шляпе. Машины выстроились за коляской в очередь; коляска мигала, показывая, что собирается повернуть налево, на Парквей. Фрёлик удивился. Как он может всех задерживать? Надо было, наоборот, прижаться к обочине и пропустить машины.

Фрёлик тоже повернул налево. Заморосил дождь; подул промозглый ветер. На улицах было пусто; в окнах домов, враждебных, непроницаемых, горел яркий свет. Изредка навстречу попадались пешеходы в темных плащах; они быстро исчезали из поля зрения между деревьями в парке за дворцом. В Осло наступило утро. Фрёлик бесцельно брел по Парквей. Пройдя мимо модной картинной галереи, он очутился у старого ресторана «Лорри». Фрёлик принюхался. Чутье его не подвело: здесь можно рассчитывать на хорошее пиво! Он огляделся по сторонам, взбежал по ступенькам к парадной двери и схватился за дверную ручку. Открыто!

Глава 33

Пепельница

Мать Хеннинга Крамера жила в доме на две семьи на Сташенсвей. В саду пышно цвели декоративные кусты, высокая живая изгородь из спиреи не позволяла любопытным проезжающим заглядывать в палисадник. Медная табличка на входной двери позеленела от старости. Фамилия «Крамер» была выбита таким же готическим шрифтом, как логотип газеты «Афтенпостен». Инспектор Гунарстранна позвонил. Еде-то в глубине дома послышалось звяканье. Он заметил тень за кухонной занавеской и понял, что за ним наблюдают. Он повернулся спиной к двери и стал рассматривать машины.

Изнутри загремела цепочка; он обратил лицо к хозяйке.

– Ваш сын… – начал инспектор, когда оба очутились в маленькой, но очень чистой кухне окном на дорогу.

Он замолчал, глядя на хозяйку дома. На вид ей можно было дать около шестидесяти; на измученном лице отпечаталось горе. Глаза покраснели, лицо распухло. Она едва заметно поморщилась. Судя по дрожащим губам и нервному тику, она с трудом справлялась с собой. Мать Крамера смотрела на него равнодушно – ни дружелюбно, ни враждебно. В ее глазах не было любопытства. В их глубине затаились боль и страдание.

– Ваш сын, – откашлявшись, повторил Гунарстранна, – не оставил никакого письма.

Она все так же смотрела на него пустым, равнодушным взглядом.

– Какого письма? – в замешательстве спросила она спустя какое-то время.

– Почти все самоубийцы оставляют предсмертные письма, – спокойно объяснил Гунарстранна, не сводя с нее взгляда. Он чувствовал, что в ней вскипает буря, и был начеку.

Она судорожно вцепилась в керамический переключатель плиты. Если не считать этого жеста, она никак не отреагировала на его слова.

– Письмо, – повторил Гунарстранна, кивнув.

Бури не последовало, хотя слова давались ей с трудом:

– По-моему, вы ошибаетесь… Очень легко ошибиться, когда судите о незнакомом человеке. Если бы вы знали Хеннинга, у вас бы не возникло таких мыслей.

Она тяжело дышала.

– А вы что думаете? – не сразу спросил Гунарстранна.

– О чем? О чем я, по-вашему, должна думать? – вскинулась мать Хеннинга. – Мне кажется, что все происходит не со мной… Да, я знаю, что он умер, но я по-прежнему жду, что он вот-вот придет. Когда вы позвонили, я думала, это Хеннинг.

Инспектор не двигался с места. Сунув руки в карманы расстегнутого пиджака, он не сводил взгляда с хозяйки квартиры. Она была выше его ростом. В ее глазах скопились слезы; она прислонилась к плите и ссутулилась.

– Что вы думаете о его смерти? – спросил Гунарстранна.

– Не знаю, что вы имеете в виду, но, по-моему, он не покончил с собой.

– Хотите сказать, что… его убили? – Последние слова он произнес не сразу.

Она выпрямилась, услышав его интонацию. Между ними повисло нечто невысказанное. Она отвернулась и посмотрела в окно. Время от времени в проеме между кустами можно было заметить проезжающие машины.

– Вам придется все выяснить, – ответила мать Крамера.

Гунарстранна кивнул:

– Отчасти поэтому я сейчас стою перед вами и спрашиваю о письме. Судя по тому, что мне известно, Хеннинг никому не рассказывал… о своей депрессии и других трудностях, с которыми он, возможно, столкнулся в последние месяцы.

– Нет.

– И о том, что он чувствует после смерти Катрине Браттеруд?

– Он, конечно, горевал, но со мной не откровенничал.

– Он вообще рассказывал вам о своих отношениях с ней?

– Не очень много. – Она снова посмотрела ему в глаза, собираясь с мыслями.

Гунарстранна посмотрел на свое отражение в кухонном окне – тощую фигуру с круглой, почти лысой головой и глазами навыкате, которые в стекле казались еще больше.

– Я знала, что она ужасно много значила для Хеннинга. Он был влюблен в нее. – Мать Крамера кашлянула и повторила: – Влюблен… Хеннинг очень страдал. Он привык подходить ко всему рационально, рассматривать все проблемы с разных сторон. Он смеялся над такими словами, как «любовь»; в конце концов, любовь основана на непосредственных чувствах. По-моему, он боялся и стыдился говорить о чувствах. Хеннинг был интеллектуалом.

Гунарстранна кивнул.

– Но он часто о ней думал. Ему казалось, что она очень важна для него, а он – для нее. Правда, со мной он ее не знакомил.

– Значит, последние несколько дней он не был подавлен и настроение у него было такое, как обычно?

Глаза матери наполнились слезами, губы дрожали.

– Он горевал по ней, но он ни за что не позволил бы горю одержать над собой верх! Он был спокойный, уравновешенный. Переживал, если был влюблен, конечно… если испытывал боль или радость из-за каких-то чувств… или ревновал… Но он не был ревнив. Для него подобные вещи были преходящими. Не знаю, как вам объяснить! Повторяю, он просто не мог покончить с собой из-за любви… А как вы себе представляете, что с ним случилось? – робко спросила она, видя, что Гунарстранна по-прежнему молчит.

– Все зависит от обстоятельств, – ровным тоном ответил он.

Она недоуменно подняла брови.

– Я бы хотел найти письмо, в котором он объяснял, почему вдруг решил покончить с собой. – Гунарстранна наконец сошел с места и сел на стул у окна. – Если можно так выразиться… – Он осторожно закинул тощую ногу на ногу, достал сигарету. – Что бы вы подумали, если бы факты неопровержимо доказали, что Хеннинг покончил с собой?

Хозяйка ссутулилась, отошла от плиты, тоже села. Не переставая внимательно наблюдать за ней, инспектор положил сигарету за ухо. Она не всхлипывала, не рыдала. Слезы, стекая, образовали две дорожки на ее лице. Горе как будто навсегда врезалось в черты. Дышала она нормально; только выражение лица и слезы выдавали ее состояние. Гунарстранна вдруг понял: впервые с начала следствия он столкнулся с неприкрытым, ненаигранным горем. И еще он понял, что слишком рано задал последний вопрос.

– Позвольте, я спрошу по-другому, – тихо сказал он, наклоняясь вперед. – Мне придется выяснить, что случилось с Хеннингом, покончил он с собой или нет. Я расследую обстоятельства его смерти потому, что ваш сын был в близких отношениях с женщиной, которую убили раньше.

– Значит, вы считаете, что смерть Катрине и смерть Хеннинга связаны между собой?

– Я считаю это в высшей степени возможным, независимо от того, покончил ваш сын с собой или нет. – Гунарстранна не стал продолжать.

Мать Хеннинга больше не плакала. Она сидела бледная, задумчивая, как будто впитывала его слова.

– Вы согласны со мной, – прошептала она. – Хеннинга убили!

– Прошу вас не торопиться с выводами. – Гунарстранна встал и подошел к окну. – Ничего подобного я не говорил. – Он выглянул на улицу, не нашел ничего достойного внимания, однако, продолжая смотреть в окно, спросил: – Какое у вас сложилось впечатление о Катрине Браттеруд?

– У меня не… – начала она.

– Никакого, – закончил за нее инспектор, – потому что вы знали ее только со слов сына. Да, я помню, что вы мне говорили. Но, нравится вам это или нет, ваш сын был близок с ней и рассказывал вам о ней. У вас должно было сложиться о ней какое-то впечатление, догадки относительно того, какой она была – по крайней мере, для вашего сына.

– Да, конечно, – кивнула мать Хеннинга. – Хеннингу было двадцать пять лет, но он не стремился жить отдельно. Был не слишком общительным… в основном жил в своем внутреннем мире. В реабилитационном центре он проходил альтернативную военную службу. Ему там нравилось, и Катрине ему тоже понравилась. Насколько я понимаю, она проходила там курс лечения, хотела избавиться от наркотической зависимости. Кажется, ей удалось добиться успеха…

– А чем интересовался Хеннинг?

– Как я уже сказала, Хеннинг любил докапываться до сути всего. Так же и с любовью. «Что это? Что это такое на самом деле?» – такими вопросами он донимал нас с самого детства. – Она смущенно улыбнулась.

– А чем он интересовался?

– Любил путешествовать, читать… Видели бы вы, сколько у него книг! – Она кивнула в сторону соседней комнаты. – Толстенные, как Библия, а он все читал и читал…

– Он любил путешествовать?

– Да, все деньги он тратил на путешествия.

Гунарстранна кивнул:

– Вы с ней встречались?

– С девушкой из реабилитационного центра? Ни разу.

– Вы знали, что ваш сын время от времени употреблял наркотики?

Мать Крамера выпрямилась; лицо, просветлевшее было, пока она рассказывала о литературных пристрастиях сына, снова потемнело.

– Разве он поэтому считается плохим?

– Конечно нет. Так вы знали или нет?

– Да.

– Фру Крамер, позвольте быть с вами откровенным. Очень может быть, что ваш сын все-таки покончил с собой.

Застигнутая врасплох, мать Хеннинга снова хотела возразить, но Гунарстранна поднял вверх руку:

– Я не могу исключить такую возможность по трем причинам. Во-первых, то, в каком виде его нашли. Все признаки указывают на самоубийство. Во-вторых, то, что он был наркоманом…

– Он не был наркоманом, – пылко перебила его мать.

Гунарстранна снова поднял руку, словно защищаясь:

– Давайте не будем цепляться к словам. Многие из тех, кто принимают наркотики от случая к случаю, страдают от депрессии, как длительной, так и краткосрочной. Психиатр наверняка объяснил бы вам все в научных терминах. Например, сказал бы, что гибель Хеннинга стала следствием острой депрессии, принимал он наркотики или нет. И наконец, на то, что ваш сын повесился сам, намекают его отношения с Катрине Браттеруд.

– Но как гибель несчастной девушки связана с тем, что Хеннинг покончил с собой?

Гунарстранна снова повернулся к окну. Мимо дома шла пожилая женщина с коляской; на ней были розовые шорты и белая блузка.

– А вы подумайте, – посоветовал он.

– А я, по-вашему, чем занимаюсь? Последние дни я только и делаю, что думаю, но ничего не могу придумать!

– Что, если Катрине убил Хеннинг? – тихо спросил Гунарстранна.

– Вы что, с ума сошли? Он любил ее!

– Вполне понимаю вашу реакцию, – сказал инспектор. – Ноя веду следствие и не имею права ничего исключать. По одной из версий, Катрине убил Хеннинг. Если так, вполне понятно, что у него развилась депрессия, которая, в свою очередь, могла привести к самоубийству, особенно если он, как вы считаете, любил ее.

– Но если он ее любил, зачем убивать?

– Интересный вопрос, – кивнул Гунарстранна. – До тех пор пока ответ на него не станет очевиден, нам придется выяснить, что произошло в ту ночь, когда умерла Катрине.

– В ту ночь ничего не произошло. Когда ее убили, Хеннинг был дома и спал.

– В самом деле?

– Что вы имеете в виду? – Собеседница Гунарстранны комкала в руках носовой платок.

– По-моему, – ответил Гунарстранна, – Хеннинг сказал нам неправду. В его показаниях много несостыковок. Он заявил, что покинул парковку у озера Иер в три часа ночи, а домой вернулся в половине четвертого, не позже. Однако позже выяснилось другое. Один таксист готов дать показания под присягой, что он видел машину Хеннинга на той стоянке в семь утра! Он уверяет, что машина Хеннинга стояла на том самом месте, которое Хеннинг, по его словам, покинул более четырех часов назад! Поэтому я вас спрашиваю… Понимаю, вам очень трудно, но ваш ответ непременно прозвучит на суде. Когда в ту ночь Хеннинг вернулся домой?

– В половине четвертого ночи, не позже.

– Значит, таксист лжет?

– Этого я не сказала.

– Но вы говорите, что Хеннинг вернулся домой в половине четвертого. Как его машина могла очутиться на стоянке у озера в семь?

Мать Крамера прикусила губу.

– Отвечайте, – прошептал Гунарстранна.

– Он туда вернулся.

– Вы это только что придумали или так было на самом деле?

– Он в самом деле туда вернулся.

– Зачем?

– Потому что…

Гунарстранна не мог больше выносить напряжения. Он достал сигарету из-за уха, не глядя на хозяйку дома, прикурил от старой зажигалки «Зиппо» и глубоко затянулся. Открыл окно и выпустил дым в щель.

– Продолжайте, – попросил он. – Почему Хеннинг вернулся?

– Потому что он беспокоился за нее.

Она встала и взяла с кухонного шкафчика пепельницу из толстого стекла.

– Он беспокоился за нее? – недоверчиво переспросил Гунарстранна.

– Да, я сама велела ему вернуться.

Гунарстранна стряхнул пепел.

– У вас для меня сигареты не найдется? – спросила она.

Гунарстранна протянул ей кисет. Она начала неумело скручивать сигарету, но бумага разорвалась. Инспектор положил окурок в пепельницу, скрутил ей сигарету и дал прикурить.

Мать Хеннинга Крамера глубоко затянулась, выпустила сизый дым к потолку и проследила за ним. Потом заговорила. Хеннинг разбудил ее, когда вернулся домой, и сказал, что он очень тревожится из-за Катрине.

– Они вместе заснули в машине. Когда он проснулся, она исчезла!

– Ее не было в машине?

– Нет. Она исчезла бесследно. Он вышел и отправился ее искать, но ее нигде не было видно. – Мать Крамера положила сигарету в пепельницу и встала, когда инспектор уже собирался ее перебить. На пороге гостиной она приостановилась. – Он вернулся домой и разбудил меня. Знаю, было половина четвертого, потому что я никак не могла взять в толк, что случилось, и машинально посмотрела на часы. Хеннинг был напуган, он не знал, что делать. Сказал, что понятия не имеет, куда она делась. Когда я увидела, как он нервничает, я посоветовала ему вернуться на то место и хорошенько поискать.

Она вышла в прихожую.

– Который тогда был час? – крикнул Гунарстранна.

– Он уехал около шести! – крикнула она в ответ и еще громче продолжала: – Я приготовила ему поесть, и мы довольно долго говорили. – Она вернулась на кухню.

– Когда он уехал?

– Незадолго до шести.

– А когда вернулся?

– В восемь.

– И он ее не нашел?

– Нет.

– Почему ваш сын умолчал об этом? – спросил Гунарстранна.

Женщина в дверях только покачала головой. Потом села и положила на стол пачку «Мальборо лайт».

– Ваши для меня крепковаты, – сказала она, словно извиняясь. Достала сигарету.

Инспектор снова дал ей прикурить.

– Как вы думаете, почему Хеннинг скрыл от нас, что случилось на самом деле? – спросил Гунарстранна, убирая зажигалку в карман.

– Он боялся, что вы будете его подозревать.

– Но вы ведь сами сказали: с какой стати нам считать, что ее убил он?

– Понятия не имею, но он был совершенно подавлен. Он не знал, что с ней случилось, и его мучила совесть. Все говорил, что должен был поискать получше, когда проснулся и увидел, что ее нет в машине. Он был убежден, что она была где-то рядом. Может, она заблудилась, или… ей зажали рот, и она не могла крикнуть, позвать на помощь. После того как он вернулся туда и снова безрезультатно искал ее, он еще больше уверился в том, что с ней что-то случилось.

– Но ведь он ничего не нашел?

– Я не уверена.

– Что вы имеете в виду?

– То, что сказала. Я спросила, нашел ли он ее. Он ответил, что нет, и как-то странно посмотрел на меня. Мне хотелось расспросить его поподробнее, но он попросил меня больше ничего не говорить.

Мать Крамера закрыла глаза, затянулась, выпустила дым.

– По-моему, он что-то нашел, когда вернулся, – сказала она.

– Что, например?

– Не знаю, могу только предполагать.

– И что вы предполагаете? – спросил Гунарстранна.

– Он нашел труп.

Гунарстранна смял окурок в пепельнице.

– Он еще что-нибудь говорил о ней?

– Нет.

– Он рассказывал о допросе в полиции?

Его собеседница кивнула.

– Что именно?

– Он признался, что солгал. Умолчал о том, как он вернулся на то место и как искал ее… Я сказала, что он поступил глупо, что вы непременно его разоблачите… – Она замялась.

– И что он вам ответил? – тихо спросил Гунарстранна.

– Сказал: «Проблемы будем решать по мере их поступления».

– Как вы истолковываете его слова?

– Не знаю, я их не поняла.

Гунарстранна тихо повторил:

– «Проблемы будем решать по мере их поступления»…

Они с фру Крамер переглянулись.

– Я ни в чем не уверена, – сказала она. – Но точно знаю одно. Он ее не убивал.

Гунарстранна ждал. В конце концов женщина подняла на него взгляд и с безрадостной улыбкой произнесла:

– Матери всегда чувствуют такие вещи.

Гунарстранна едва заметно кивнул.

– Смерть вашего сына – трагедия; понимаю, вам сейчас тяжело все переживать заново… но то, что вы мне только что рассказали, может повлиять на судьбу Хеннинга. Возможно, он чувствовал свою вину в том, что произошло, и впал в депрессию… – Инспектор как будто осунулся; вокруг рта и глаз резче проступили морщины.

– Я знаю, что он ее не убивал, – прошептала фру Крамер.

– Судя по вашему рассказу, исключить того, что ее убил он, пока нельзя.

– Но по-моему, он испытывал серьезные чувства к этой девушке.

– Что значит «серьезные»?

– Что с ней у Хеннинга были более глубокие отношения, чем с кем бы то ни было.

– Вы хотите сказать, что их связывали особые отношения. Но в чем они проявлялись? Кстати, у Катрине Браттеруд имелся постоянный приятель.

– И все же она испытывала к Хеннингу особые чувства. И для него она была дорога.

– Конечно, между ними существовали особые отношения, однако это могло не помешать ему убить ее. А потом впасть в глубокую депрессию.

– Вот вы бы убили человека, с кем собирались вместе прожить жизнь?

– Прожить жизнь? – Гунарстранна вытаращил глаза. – Вы только что сказали, что он скептически относился к такому слову, как «любовь»!

– То, что он относился скептически к слову, не значит, что он ее не любил. Хеннингу казалось, что такие слова, как «любовь», маскируют нечто другое. Он хотел проникнуть глубже, в самую суть, под кожу. – Она посмотрела перед собой и заметила: – А ведь на самом деле это и есть сущность любви!

Оба молчали; Гунарстранна вспоминал Эдель, как он горевал по ней и как ему хотелось уединиться.

– Не сомневаюсь, Хеннинг был очень умным юношей и прекрасным человеком, – сказал он, давая понять, что разговор закончен. Он встал. – Но нам, полицейским, приходится иметь дело с уликами и фактами, поэтому для нас крайне важно знать все, что вы можете рассказать… или вспомнить. – Он пожал ей руку и вышел.

Глава 34

Архивы

Телефон зазвонил, когда Гунарстранна поставил на огонь сковороду с картошкой.

– Знаю, что ты скажешь, – начал Фрёлик, не давая Гунарстранне ответить как обычно: «Покороче, пожалуйста!» – Я звоню из архивов.

Гунарстранна наблюдал за Калфатрусом, который метался за стеклом аквариума. Вода немного помутнела от водорослей и осадка.

– По поводу чего? – спросил он, оглядывая себя сверху вниз. В руке он держал нож с кусочком масла на кончике и вилку.

– По поводу Тормода Стамнеса – социального работника, который занимался удочерением Катрине. Ему восьмой десяток, и он живет в стесненных обстоятельствах, – объяснил Фрёлик.

– В каком смысле «стесненных»?

– Целыми днями просиживает в «Лорри». Знаешь, он из тех, кто десять минут любуется на кружку с пивом, а потом выпивает все в один присест.

– Ясно.

– Сколько ты готов выложить за хороший мотив? – с ухмылкой спросил Фрёлик.

– Хочешь пополнить жалованье, да? Говори скорее, у меня сковорода на плите, – проворчал Гунарстранна.

– Стамнес занимался удочерением Катрине, он отлично все помнит. Но самое интересное другое. Накануне того дня, когда Катрине убили, она приходила к нему, и они разговаривали.

Гунарстранна положил нож и вилку рядом с аквариумом, прикусил губу и глубоко вздохнул. Глаза у него загорелись, сердце забилось чаще.

– Он отвечает довольно уклончиво, – продолжал Фрёлик. – Долго вообще притворялся, что не понимает, о чем я его спрашиваю. Конечно, он был потрясен, узнав, что ее убили. Начал реагировать по-человечески, и все выплыло наружу. Она побывала у него, и он назвал ей имя ее настоящей матери. Катрине вытянула из него все, что ему было известно. Накануне того дня, когда ее убили!

– И как же звали ее настоящую мать?

– Локерт, – ответил Фрёлик. – Хелене Локерт.

– Знакомое имя. – Гунарстранна задумался, припоминая.

– Так и думал, что у тебя в голове что-то щелкнет, – обрадовался Фрёлик на том конце линии. – Ну и как, вспомнил?

– Пока нет.

– Хелене Локерт умерла, когда Катрине было два года. Но не это самое интересное. Самое интересное – причина смерти.

– И какая же она?

– Дело Локерт, в Лиллехаммере. Хелене Локерт задушили в собственном доме. Убийцу так и не нашли.

Глава 35

Уборка

После того как инспектор ушел, она набралась храбрости и начала разбирать вещи Хеннинга. Ей до сих пор делалось не по себе при мысли о том, что придется прикасаться к его одежде. Она видела, что его вещи висят там, где он их оставил, знала, что больше он никогда их не наденет, и все мелочи напоминали о нем, напоминали, что он умер. Самое ужасное – пережить собственных детей, подумала она. Хуже этого ничего быть не может. Когда наконец она заставила себя войти в комнату сына, долго стояла на пороге и вглядывалась, как будто видела все тут в первый раз.

Инспектор все спрашивал, не оставил ли Хеннинг предсмертной записки. Но ей страшно было рыться в его ящиках, прикасаться к его вещам, бередить горе, потерю, страдания. Она измучилась, думая о том, кем он уже никогда не станет, чего никогда не узнает, никогда не сделает… больше не доставит ей радости. Мечтать нельзя, думала она. Опасно мечтать, потому что мечты делают тебя ранимым. И самые высокие мечты способны причинить самую большую боль. Ей не стоило питать таких надежд в связи с Хеннингом. Каждому хватает собственных мыслей и переживаний. Она стояла словно в ступоре, разглядывая свитера, брюки, ботинки, которые он уже не наденет.

Нужно думать о чем-то практическом, велела она себе. Ей не хотелось касаться одежды. От нее пахло Хеннингом… Она внушала себе: нужно смириться с тем, что Хеннинг умер, что он уже никогда не вернется – ни сюда, в дом, ни в эту жизнь. Взгляд ее упал на красную книгу, лежавшую на кровати. Автором значился Карл-Густав Юнг, один из выбранных Хеннингом гуру. Хеннинг называл Юнга стихийным индуистом, потому что Юнг считал, что время – это иллюзия. Да, кажется, Хеннинг говорил именно так. «Мама, душа не возрождается. Мы каждый раз проживаем разную жизнь. Живя в этой жизни, как моя мать, ты одновременно живешь и в другой жизни, в другом измерении, в другом времени. Может быть, сейчас ты парижанка, а может, женщина каменного века, а может… верблюд!» «Верблюд!» – воскликнула она тогда, смеясь. Слова сына показались ей нелепыми. Вспомнив тот разговор, она невольно улыбнулась и села на кровать. Конечно, Хеннинг прав. После смерти что-то есть. Что-то бродит в других местах, за пределами смертной оболочки, зовется ли это «что-то» душой, энергией или как-то по-другому. Но в одном она была совершенно уверена: Хеннинг не покончил с собой. Мысли о самоубийстве были ему совершенно несвойственны, даже чужды. Вот что надо было сказать инспектору, который приходил к ней. Именно так – коротко и ясно. Хеннинг просто не понимал, как можно покончить с собой!

Если Хеннинг сейчас живет в другом измерении, у нее еще есть надежда. На что? На другое измерение, на нечто духовное – на Бога? Способен ли Хеннинг увидеть Бога, встретиться с Ним? Ведь он всегда критиковал Библию, считал ее всего лишь сборником легенд и анекдотов, а себя называл агностиком.

Ее взгляд упал на белую мраморную шкатулку, которую Хеннинг привез прошлым летом из Индии. Она встала и задумалась. Хватит ли ей сил прикоснуться к шкатулке? Маленькая мраморная шкатулка, украшенная ониксом и жемчугом. Она долго разглядывала шкатулку и наконец взяла ее в руки. И вздрогнула от испуга. Внутри что-то лежало. Судя по глухому стуку, что-то перекатывалось внутри всякий раз, как она двигала рукой. В шкатулке что-то было. Новые чувства заполнили ее. Должно быть, там лежит что-то драгоценное. И следовательно, тайное. У Хеннинга была тайна! Имеет ли она право заглянуть в шкатулку? Или точнее: хватит ли у нее сил заглянуть? Или еще одна недостижимая мечта вырвется наружу только для того, чтобы снова разбить вдребезги все ее надежды, со всей несправедливостью судьбы?

Она долго боролась с собой. Наконец, со слезами на глазах, откинула крышку. К ее удивлению, в шкатулке лежало кольцо.

Кольцо! Она поставила шкатулку на его стол и достала кольцо. Тяжелое, широкое, с двумя камнями. Она рассмотрела его внимательнее. В люстре на потолке отражались все грани двух камней. Они как будто впитывали в себя свет и испускали его… Это не дешевая безделушка. Она повертела кольцо в руке и заметила на внутренней стороне гравировку. Прочла «Катрине» и расплакалась. В шкатулке лежала неосуществленная мечта. Пожалуй, будет лучше, если она так и останется в тайне.

Глава 36

Детектив

Гунарстранна прошел пешком Маридалсвей до моста Бейер. Ему нужно было подумать, а он терпеть не мог ездить на автобусах с пересадками, поэтому он решил поехать на другой конец города на трамвае. На тот берег Акерсельвы он перешел пешком. У моста устроили нечто вроде художественной инсталляции из воздушных шариков. Он пошел дальше по Торвальд-Мейерс-гате в сторону парка Биркелунн. Он пытался представить себе Катрине Браттеруд в тот миг, когда девушка узнала правду о своей биологической матери. Катрине в конце пути. Социальный работник открыл для нее дверь – дверь в ту жизнь, которую она проживала в своих мечтах. Испытала ли она разочарование? Наверное, нет. К тому же открытие не ответило на ее вопросы, а лишь породило новые.

К неожиданному повороту событий Гунарстранна отнесся со смешанными чувствами. С одной стороны, нехорошо слишком расширять границы поисков. Важно сосредоточиться на самой убедительной, самой логичной версии. Размышления об убийстве, совершенном в провинциальном городке много лет назад, вполне могут завести в тупик. С другой стороны, сведения о биологической матери Катрине оказались настолько важными, что он не имел права не уделить им внимания.

Гунарстранна сел на лавку на трамвайной остановке и стал ждать. Какая-то старуха рылась в мусорных контейнерах в парке. Она нашла две пустые бутылки и запихнула их в большую сумку. Молодая парочка прогуливалась, держась за руки; они остановились полюбоваться березовой листвой. Гунарстранна уже собирался закурить, когда из-за угла Шлеппегреллс-гате вывернул голубой трамвай.

В таком здании, как дом на Драмменсвей, вполне мог расти Маленький лорд из романов Юхана Боргена: четырехэтажный каменный особняк, оштукатуренный под песчаник, с двумя балконами по фасаду. Такими балконами не погнушались бы даже король с королевой. Величественность особняку придавали и дорические колонны у парадного входа. На стене рядом с тяжелой дверью красовалась табличка с надписью «ОАО Хортен», втиснутая между вывеской консульства и посольства одного из государств, недавно отколовшихся от бывшего Советского Союза. Дверь ему открыл сам Аксель Хортен; его бульдожье лицо расплылось в улыбке, когда он узнал Гунарстранну.

Если фасад здания был внушительным, то холл вызывал смешанные чувства из-за неоднократных и безуспешных попыток ремонта. Лестница, которая изгибами спускалась со второго этажа, явно была запроектирована изначально. В одной из стенных ниш стояла скульптура – скорее всего, тоже ровесница самого дома. Но пол был застелен линолеумом, а стены оклеены дешевыми обоями под покраску. Штукатурка начала отваливаться; в одном месте потолок был ниже. В середине зала-приемной за столом, на котором стоял факсимильный аппарат, сидела женщина с суровым лицом. С ее места открывался вид и на дверь, и на окно. Она цепким взглядом следила за прохожими и посетителями – совсем как паучиха, притаившаяся в паутине. Аксель Хортен повел его по закоулкам коридора. После нескольких поворотов они очутились в спартанском кабинете Акселя. Хотя стол был громадным, он стоял в углу и оттого казался каким-то заброшенным. В другом углу притулились два кресла. Из-за высоких потолков каждый шаг вызывал гулкое эхо, как в Альпах. Гунарстранна разглядывал висящие на стене многочисленные сертификаты и дипломы.

– Впечатляет, – буркнул он.

Хозяин кабинета уселся за стол, а ноги положил на выдвинутый ящик.

– Никакой лести, Гунарстранна! Не болтай. Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы любоваться моими настенными украшениями.

– Да нет, я больше о том, какое отличное применение ты нашел всем своим знаниям! Курс русского языка, – вслух прочел Гунарстранна. – Клиенты идут к тебе, потому что ты говоришь по-русски?

– Клиенты идут к нам, потому что мы занимаемся серьезной политической работой. Кстати, а ты не думал сменить профессию?

Гунарстранна покачал головой.

– Нам нужны старые лисы, – продолжал Хорген.

Гунарстранне показалось, что он не шутит. Вопросительно подняв брови, он достал из нагрудного кармана сигарету.

– Кури, пожалуйста, – кивнул Хортен. – Надо только закрыть дверь и открыть окно. Тогда нам еще можно господствовать в собственных кабинетах!

Гунарстранна закурил и сел в глубокое кресло. Ему показалось, что он опустился в огромный ком ваты. Ноги оторвались от пола.

– Отсюда мне уже не выбраться, – заметил Гунарстранна, устраиваясь поудобнее.

– Если бы ты был потенциальным клиентом, я бы выволок тебя лично, как только ты был бы готов подписать контракт.

– Ты сводишь концы с концами?

– На хлеб с маслом хватает и еще немножко остается.

– Здесь дорого снимать помещение?

– Дешевле, чем в Акер-Брюгге.

– Верю, – ответил Гунарстранна и продолжал: – Я расследую дело о трупе, который нашли в Вервенбукте.

– Слышал, – кивнул Хортен.

– Двадцать лет назад, когда ты был еще порядочным человеком и работал в криминальной полиции, – продолжал Гунарстранна, – в Лиллехаммере убили женщину. По фамилии Локерт.

Хортен кивнул. На его лице застыло внимательное выражение, но в силу своего опыта он не показывал, слушает он с интересом или нет. Гунарстранна вздохнул.

– Верно, – сказал Хортен. – Верно.

Они помолчали.

– То дело вел ты, – продолжал Гунарстранна.

Хортен поморщился:

– Гунарстранна, тогда я не прослужил в криминальной полиции и полугода. Был совсем зеленый. Тогда я только писал рапорты, длинные, как романы. Ты их читал?

– Прочту.

– Сначала прочти, Гунарстранна, а потом уже спрашивай.

Гунарстранна покачал головой:

– Мне нужно, чтобы ты меня просветил.

– С чего бы?

– Я должен знать, что искать.

Гунарстранна не спешил; он стряхнул пепел в подставленную ладонь. Потом наклонился вперед, затянулся, выпрямился. Со второй попытки ему не без труда удалось встать с кресла. Он подошел к высокому окну, приоткрыл его и скинул пепел. Посмотрел на проезжающие мимо дома машины. Когда по Драмменсвей прогрохотал трамвай, у них задрожали стены. Гунарстранна проводил трамвай взглядом. Постепенно стали слышны другие звуки: на другом конце улицы хлопнула дверь, вдали прогудел клаксон, зацокали по асфальту женские каблучки. За живой изгородью слышались голоса играющих детей. Он повернулся к Акселю Хортену:

– Убитая девушка была дочерью Хелене Локерт.

Хортен присвистнул.

Они долго смотрели друг на друга. Потом Хортен криво улыбнулся:

– То дело много лет не давало покоя многим полицейским, не только мне. – Он спустил ноги на пол и выпрямился.

– Я знаком только с тобой, – возразил Гунарстранна.

– Ну и что с того, что твоя убитая – дочь Хелене Локерт? – спросил Хортен после паузы. – Все мы смертны.

– Девушку задушили.

– В газетах писали, что ее изнасиловали.

– В этом мы еще не уверены.

– Что значит «не уверены»?

– По словам одного свидетеля, они с ней занимались сексом по взаимному согласию.

– Почему же он до сих пор не признался?

– Он умер. Повесился.

– Он должен был оставить предсмертную записку, в которой признавался в убийстве!

– Записки нет… во всяком случае, пока ее не нашли, – устало ответил Гунарстранна.

– Хелене Локерт задушили, но ее никто не насиловал.

– Надеюсь, что дело Локерт тут ни при чем, – ответил Гунарстранна. – Невозможно выяснять обстоятельства преступления, которое произошло двадцать лет назад. Тем более нераскрытого дела!

– Что тут скажешь? – Хортен пожал плечами. – Хелене Локерт сидела с дочерью. Мать-одиночка. Отец ребенка был моряком. Если у кого и имелось железное алиби, то у него. Когда Хелене Локерт убили, он служил вторым помощником капитана на судне у Фреда Олсена. Не думаю, что Хелене Локерт и его связывали серьезные отношения. Иначе он позаботился бы о дочери. К тому же она тогда была мала, ей было года два, не больше, и она ничего не могла сказать. Хелене убили в собственном доме, а дочь сидела в коляске или в манеже. Вот и все. Задушили средь бела дня в мирном городке в Центральной Норвегии. Хелене сопротивлялась. Убийцу так и не нашли. До сих пор.

– Кого-нибудь арестовали?

– Никого. Но…

– Да?

– Мы долго подозревали жениха Хелене. Правда, у него имелось алиби. И не было мотива. Он собирался жениться на жертве. До их свадьбы оставалось несколько дней. У нас было две версии. Одна из них – убийство из ревности. Локерт и тот тип… забыл, как его звали… Буггеруд, Буггестад, Буэнг… да, кажется, Буэнг… кстати, он неплохо устроился. Был лет на двадцать старше невесты, если не больше…

– А вторая версия? – спросил Гунарстранна, когда Хортен замолчал, как будто его посетила неожиданная мысль.

– А, вторая? Буэнг считался бабником, Казановой, крутил одновременно романы с несколькими женщинами. Мы проверяли версию убийства из ревности и вызвали на допрос нескольких его подруг, но и этот след тоже никуда нас не привел. Терпеть не могу дела, которые не раскрываются! – Хортен встал. – Они мучают и не дают покоя!

Гунарстранна выкинул окурок в окно и сложил руки на груди.

– Ну а что тебе подсказывает чутье? Ее убил Буэнг? Как говорится, не для протокола…

– Нет… хотя не знаю. По-моему, мы тогда проверили его со всех сторон.

– Но что ты сам думаешь в глубине души?

Хортен скупо улыбнулся:

– Забудь о деле Локерт. Девять против одного, что дочь Хелене Локерт изнасиловал и убил твой самоубийца. Ты азартный человек?

Гунарстранна покачал головой.

– Возможно, дело Локерт – выстрел наугад, но у меня возникла одна мысль. Если ты много размышлял о том деле, а я уверен, что так и есть, ты наверняка следил за происходящим, кое-что проверил, и я решил, что…

– Что ты решил?

– Что ты, возможно, знаешь, где мне разыскать старика Буэнга.

Глава 37

Золотое сечение

На стук никто не ответил. Он толкнул дверь и вошел.

– Эй! – крикнул он.

По-прежнему никакого ответа. У окна стояло одинокое кресло. Он пошел дальше и замер. Справа, в нише, стояла кровать, и на ней спал человек. Спал в одежде. Гунарстранна не знал, что делать. Оглядел голые стены, казенную мебель. Ему стало тоскливо. На один краткий миг он представил, что тоже будет вот так доживать свои дни. А что, все возможно. Он один. Он может заболеть. Представив, как вот так же валяется на кровати, он взглянул на комнату другими глазами. Жилец не стремился украсить свое жилье, придать ему уют. Гунарстранне невольно стало стыдно за то, что он ворвался в комнату и озирается тут, как у себя дома. А хозяин не догадывается о том, что он здесь.

Старик на кровати спал беззвучно. Только грудь, которая поднималась и опускалась под серым шерстяным свитером, свидетельствовала о том, что он дышит. Гунарстранна бегло оглядел комод с закрытыми ящиками, полки прикроватной тумбочки. На комоде стоял старый переносной радиоприемник «Радионетте» с обломанной антенной. Блестящий шпенек был повернут под углом.

Гунарстранна еще раз оглядел спящего. Буэнг был худым, высоким, седовласым, с острым профилем; лицо морщинистое, нос прямой; подбородок длинный, заостренный; губы чувственные, но суровые.

Инспектор вышел в коридор и закрыл за собой дверь. В замешательстве огляделся по сторонам. Может быть, обитателям дома престарелых запрещается брать с собой личные вещи? Может быть, здесь все как в казарме? Стены в комнате Буэнга были голые. Ни картин, ни книг.

По коридору не спеша шла женщина в длинной юбке, на плечах платок. На вид ей можно было дать пятьдесят с небольшим; Гунарстранна решил, что она не живет здесь, а работает. Она шла уверенно, как будто заходила сюда бесчисленное множество раз. Волосы у нее были рыжеватые, добрые глаза и приятная, чуть кривоватая улыбка.

– Я могу вам помочь?

– Буэнг, – сказал Гунарстранна.

– Его комната прямо за вами.

– Он спит, – пояснил Гунарстранна.

– Ага! – Женщина снова обаятельно улыбнулась. – Ясно.

Гунарстранна кивнул; на душе отчего-то потеплело. Незнакомка вызывала у него доверие.

– Подождите здесь, – велела женщина, похлопав его по плечу, и зашагала дальше. Зашла в кабинет в дальнем конце коридора. Скоро в комнате за спиной Гунарстранны послышался звонок. Спустя какое-то время звонок оборвался, и послышался хриплый мужской голос. Открылась дверь в конце коридора, и оттуда выглянула женщина в платке. – Стучите! – произнесла она одними губами и жестом изобразила стук в дверь.

Гунарстранна послушно исполнил ее приказ.

– Да? – спросил Буэнг, открывая дверь. Смотрел он дружелюбно и с некоторым любопытством.

Гунарстранна представился.

– Я полицейский, – добавил он.

– Правда? – спросил Буэнг. – Правда полицейский?

Гунарстранна заметил, что у Буэнга болезнь Паркинсона. Руки так дрожали, что он все время ударял пальцами в дверь, как будто барабанил какую-то мелодию.

Гунарстранна покосился на дверь кабинета – там стояла женщина в платке и широко улыбалась. Он глубоко вздохнул.

– Вы не хотите со мной прогуляться? – спросил он.

Женщина в платке подошла к ним и сказала:

– У Буэнга не очень крепкие ноги. Но у нас в саду очень хорошие скамейки.

Буэнгу еще удавалось передвигаться без посторонней помощи, хотя и очень медленно. Его руки и ноги непрестанно дрожали. Гунарстранна придержал для него парадную дверь. Они переглянулись. Буэнг поднял дрожащую руку.

– Трясучка проклятая, – пробормотал он и медленно, шаркая, вышел на солнце.

Сад был красивый, с высокой кипарисовой живой изгородью, дорожками, усыпанными гравием. Вдоль бордюра росли красивые, словно восковые, бегонии. Зато, мысленно отметил Гунарстранна, здешний садовник совершенно ничего не смыслит в розах. Посреди лужайки рос больной куст, на котором не было цветов. Между ветвями виднелся сильный, шипастый, светло-зеленый отросток, похожий на копье. Перед уродливым кустом стояла зеленая скамейка, вокруг которой скакали воробьи и подбирали с земли крошки печенья. Они сели. Для начала обсудили здешних сиделок и лекарства; разговор тек плавно. Буэнг насторожился, как только Гунарстранна произнес имя Хелене Локерт.

– Меня интересует ее дочь, – пояснил инспектор. – Катрине. Ее убили.

– Дочь, – задумчиво повторил Буэнг.

– Да, – кивнул Гунарстранна.

– Рождение уже не отменишь, – буркнул Буэнг и пробормотал: – Единственный сон, после которого просыпаешься и больше уже не засыпаешь.

Гунарстранна неуверенно хмыкнул в ответ, не зная, что отвечать.

– Говорите, она умерла? Значит, и дочка тоже… – проговорил старик.

Некоторое время оба молчали. Гунарстранне ужасно хотелось курить, но он стеснялся доставать свои сигареты.

– Мы с Хелене собирались пожениться, – продолжил наконец Буэнг. – Хотя из этого ничего не вышло.

– Да, – согласился инспектор.

Оба снова замолчали. Гунарстранна сунул руки в карманы и стал машинально нашаривать кисет, одновременно соображая, что делать дальше. На соседней скамейке сидели две старушки и ели кексы.

Спустя какое-то время они услышали скрип по гравию, и Буэнг поднял голову.

– Ничего ему не давайте, – негромко проговорил он. – Он ломает все, к чему прикасается. Позавчера взялся чинить ножницы для стрижки живой изгороди; как только он за них взялся, они развалились. Мастер называется! А потом он возился с новенькой газонокосилкой и довозился до того, что она сдохла…

– О ком вы говорите? – шепотом спросил Гунарстранна.

– Вон он идет – в берете. Опять у него руки чешутся что-нибудь починить – я по его походке вижу.

Проследив за направлением его взгляда, инспектор увидел старика в сером берете. Он быстро шагал по дорожке, выкидывая ноги в стороны. В руке он держал большой гаечный ключ и покачивал им из стороны в сторону.

– Буэнг, в те дни у вас, помимо Хелене Локерт, было еще много подруг, – решительно перебил его Гунарстранна. – Как говорится, с тех пор много воды утекло. Никого больше не интересуют прежние грехи… Пожалуйста, вспомните, с кем вы водили дружбу в те дни?

– Да, смерть… – философски заметил Буэнг. – Стоит только пройти по Карл-Юханс-гате, чтобы понять, насколько смерть бесплодна. Да и здесь, у нас, все сразу видно!

– Ладно. – Гунарстранна начал терять терпение. – У меня список… его еще тогда составили в полиции. Здесь говорится, что среди прочих на допрос вызывали неких Биргит Стенмо, Грете Рённинг, Оду-Беате Сёугстад, Конни Саксеволд… – Инспектор поднял голову и вздохнул. – Конни, – проворчал он. – Неужели родители дали своей дочери такое дурацкое имя?

– Конни была наполовину американка, – ответил Буэнг. – Обожала кофе с молоком и сахаром, хотя у нее был псориаз. Из-за псориаза у нее были ужасные комплексы… хотя причины были в основном у нее в голове. Кому какое дело, есть у женщины перхоть или нет? Видели бы вы ее ноги! Гладкие, как отполированный алюминий!

– Насколько я понял, все они считали себя вашими подругами, однако вы были помолвлены с Хелене Локерт?

– Очень трудно все время отказывать, – задумчиво ответил Буэнг. – Никого не хочется разочаровывать.

– Верно, – согласился Гунарстранна.

– Но, если много врать, в конце концов попадешься.

– Тоже верно, – сказал Гунарстранна.

– Две любовницы одновременно – это прекрасно, – продолжал Буэнг. – Три – уже перебор. Надо все время помнить, кому и что ты говорил. И потом, вечно не хватает времени. Почти всем подружкам хочется залучить тебя по крайней мере на две ночи в неделю, а если подружек три, недели не хватает… трудно все успеть. Ложь сводит с ума.

– У вас их было пять, – напомнил Гунарстранна.

– Да, все должно было закончиться печально.

– Верно.

– Но две любовницы одновременно – в самый раз. Можно не запоминать, кому и что ты говорил. Конечно, у всех женщин разные вкусы. И целуются они по-разному.

– Да, действительно, – согласился Гунарстранна.

– Можно сразу определить, какой у женщины характер, по тому, как она целуется, – продолжал Буэнг.

– Вы, кажется, были гораздо старше ее… я имею в виду Хелене.

– Да, я был на двадцать с лишним лет старше, но возраст любви не помеха.

– У нее была дочь.

– Да. Вы говорите, она тоже умерла.

– Вы хорошо помните дочь Хелене Локерт?

– Нет, не слишком. Меня больше интересовала мать.

– Та, которую убили.

– Да. Печально! Мы с ней не успели пожениться. И я после нее так и не женился. Тогда я даже не представлял, что состарюсь в одиночестве.

– Дочь Хелене Локерт приезжала к вам?

Буэнг с трудом повернулся к нему всем корпусом.

Голова у него тряслась.

– Почему вы спрашиваете?

– У нас есть основания полагать, что она знала, кто ее родная мать…

– Дорогой мой, кто же не знает своей родной матери?

– Буэнг, в данном случае все несколько сложнее. Прошу вас ответить на вопрос. Дочь Хелене Локерт приезжала к вам?

– Нет. – Буэнг снова посмотрел вдаль. Порыв ветра взъерошил прядь седых волос у него на лбу. – Ни разу, – негромко повторил он. – Значит, мне судьбой предначертано умереть в одиночестве… Я даже не представлял…

– Вы решили не жениться после того, как Хелене погибла? – спросил инспектор.

– Хелене понимала, что в жизни не все просто.

– Она знала, что у нее есть соперницы?

– На самом деле никаких соперниц не было. Жениться я хотел только на Хелене.

– Однако в полиции предполагали, что кто-то из соперниц мог…

– Я не соглашался с тем, что предполагали в полиции.

– У вас имелись свои соображения относительно того, кто мог ее убить?

– По-моему, Хелене убил кто-то из ее бывших.

– Но свидетели – многочисленные свидетели – утверждали, что видели женщину, которая шла по улице, где жила Хелене. Та женщина очень странно себя вела. И было это приблизительно в то время, когда убили Хелене.

– Да, действительно, но из всех мужчин они проверяли только одного – отца девочки, а у него было алиби. Хелене была симпатичной женщиной…

– Но свидетели…

– А может, он переоделся? Мужчины, бывает, переодеваются в женское платье.

– С тех пор прошло много лет, – вздохнул Гунарстранна. – За прошедшие годы вы, наверное, часто думали о том, что случилось. Вы уверены, что…

– Вот вы напомнили мне о Конни, – перебил его Буэнг. – И об Оде-Беате…

– И о Грете Рённинг, – прочел инспектор. – И о Биргит Стенмо…

– Да… – отозвался Буэнг и замолчал. Видя, что полицейский не отвечает, он спросил: – И что?

– Других имен у меня в списке нет, – ответил Гунарстранна, кашлянув.

Буэнг снова развернулся к нему всем телом и заглянул прямо в глаза.

– Мне пора. – Он с трудом поднялся на ноги. – Я устал.

Гунарстранна смотрел вслед старику, ковылявшему по тропинке к дому престарелых. Буэнг совершенно не похож на убийцу. Но по опыту инспектор знал, что внешность часто бывает обманчивой.

Он достал сигарету, закурил, глубоко затянулся. Закинул ногу на ногу и задумался. Почему он не злится? Странно… Через секунду что-то заставило его повернуть голову. У входа стояла та самая милая женщина в длинной юбке и платке. Заметив, что он на нее смотрит, она смущенно взмахнула рукой и, зажав под мышкой какие-то бумаги, направилась к нему. Она остановилась у скамейки. Гунарстранна встал и непроизвольно улыбнулся, когда понял, что они с ней одного роста.

– Вы хорошо знаете Буэнга? – спросила женщина после того, как они сели.

– Я полицейский. – Гунарстранна вздохнул и покачал головой. Его собеседница молча смотрела на него, ожидая продолжения. – И приехал расспросить его об одном старом деле.

– К нему почти никогда никто не приходит, – сказала она.

Гунарстранна с трудом улыбнулся.

– Моего визита он тоже не ждал. – Инспектор покосился на свою собеседницу. Прочел ее имя на табличке, прикрепленной к платку: Туве Гранос. Она напустила на себя серьезный вид, но вскоре снова улыбнулась своей обезоруживающей кривоватой улыбкой.

– Обычно он словоохотливый, любит с кем-нибудь поговорить.

– Но наверное, не о себе, – заметил Гунарстранна.

– Верно. – Туве Гранос улыбнулась.

Гунарстранне не хотелось прекращать разговор.

– Здесь хороший сад, – заметил он. – Красивые бегонии.

– Да. – Она показала на уродливый розовый куст перед ними. – Но с ним мы уже ничего не можем поделать.

– Розы нужно подрезать у корневища. – Гунарстранна кивком указал на бледно-зеленый, шипастый отросток. – Когда такое происходит, значит, куст пошел в рост.

– Да что вы! – заволновалась Туве. – Наконец-то встретила человека, который понимает, в чем дело. Полицейский, который разбирается в цветоводстве!

– Я просто люблю цветы… это мое хобби.

– Представляю, какой у вас красивый сад.

– Нет. – Он покачал головой. – Но у меня есть домик в горах… – Заметив, что она с интересом склонила голову, он продолжал: – О чем он любит говорить?

– Что?

– Буэнг… вы назвали его словоохотливым. О чем он любит говорить?

– Вы хотите еще раз попробовать? – спросила Туве.

– Нет… не уверен, что дело того стоит. – Он убрал окурок в спичечный коробок и осторожно закрыл его. – Он свидетель по одному очень старому делу… более чем двадцатилетней давности. Я даже не знаю, хорошо ли он помнит все, что тогда случилось.

– Мы называем его Элвисом, – вдруг сказала Туве.

– Почему?

– Он поет, как Элвис. И может быть, немного похож на Элвиса Пресли. – Она хихикнула. – Хотя вряд ли сможет так двигаться.

Гунарстранна кивнул:

– У него болезнь Паркинсона, да?

– Да.

Оба замолчали. Она как будто о чем-то задумалась.

– Скажите, у вас есть какое-нибудь удостоверение? – вдруг спросила Туве, снова очаровав его своей улыбкой.

Гунарстранна достал бумажник и показал ей удостоверение.

– Красивая фамилия, – заметила она.

– Главное, редкая, – ответил Гунарстранна.

– Он немножко соблазнитель, – сказала она. – Элвис… то есть Буэнг.

– Представляю себе.

– Поэтому он никогда не рассказывает о себе.

Инспектор кивнул:

– В последнее время у него было много посетителей?

– К нему редко кто-нибудь приходит, – вздохнула Туве. – Вот почему я так обрадовалась, когда сегодня увидела вас. Все-таки событие!

– Когда к нему в последний раз кто-то приходил?

– Понятия не имею, но, наверное, давно.

– Вы совершенно уверены, что за последние две недели к нему никто не приходил?

– Точно сказать не могу.

– Почему?

– Потому что я работаю здесь не каждый день и не круглые сутки.

– А вы не могли бы выяснить?.. – вырвалось у Гунарстранны. Он чуть не добавил: «Тогда у меня появится повод вам позвонить», но он промолчал, боясь показаться ей смешным.

Она улыбнулась:

– Может, что-то и получится.

Они встали.

– Надежда есть? – спросила она. Гунарстранна не понял, что она имела в виду.

– Для розы. – Она показала на куст посреди лужайки.

Инспектор пожал плечами:

– Обрежьте отросток у самой земли. Если вылезет снова, выкопайте куст и выкиньте его.

– Калфатрус, он на что-то намекал… Я чувствую, – бормотал Гунарстранна, очищая стенки аквариума ватной палочкой. Он посмотрел на своего питомца. Калфатрус лежал без движения в пятисантиметровом слое воды. – Придется купить какое-нибудь приспособление, чтобы твой дурацкий аквариум не пачкался так быстро, – продолжал он, сдвигая очки на переносицу и с задумчивым видом продолжал: – Либо старый козел заметил, что в списке недостает какого-то имени, либо он на что-то мне намекал. И все-таки он не производит впечатления убийцы… Слишком он хилый и слабый. А если он на что-то намекал, то с какой целью?

Он положил ватную палочку на полку и пошел за новой. Крикнул Калфатрусу:

– Это было бы слишком невероятно, да? Криминальная полиция много месяцев не могла раскрыть дело, проходит двадцать лет, я еду в дом престарелых, и вдруг старый Казанова вспоминает что-то важное! – Размышляя, он искал емкость, куда можно было бы перелить воду. – А может, речь о другом – о какой-то подробности. Он ведь не обязательно имел в виду кого-то конкретно… – Он нашел маленькую мерную кружку, налил в нее воды и потянулся за градусником. – И потом, – бормотал он, – ну, допустим, я наткнусь на нечто важное, способное пролить свет на дело Локерт, что с того? Все произошло больше двадцати лет назад. Два дела никак не связаны между собой. Катрине Браттеруд выросла в другом месте, в нескольких сотнях километров от Лиллехаммера… – Он доливал в кружку то горячей, то холодной воды, пока она не стала нужной температуры. Потом очень осторожно полил водой Калфатруса. Рыбка в ответ радостно забила хвостом. – Теперь ты доволен, да? Ты любишь, когда вокруг тебя вода; любишь, когда ты в привычном окружении. А представь, что было бы, если бы ты очутился на полу или в соленой воде. Ты бы задохнулся, как бедная Катрине. Задохнулся нумер. – Он задумался, а потом снова обратился к рыбке: – Может быть, так и случилось, а? Ее вырвали из ее привычной среды. Хотя что для нее было привычной средой обитания и что – непривычной?

Глава 38

Незанятый стул

Они сидели у нее на кухне, в просторной обеденной нише. Юли была у отца, поэтому стул в конце стола оставался незанятым. Ева-Бритт положила голову на руки. Поев, она налила себе еще красного вина. Когда он положил себе добавки, она широко улыбнулась.

– Думаешь, ты победила, да? – спросил он.

– О чем ты?

– Сам знаю, что я толстый, – сказал Фрёлик, добавляя соуса.

Ева-Бритт снова улыбнулась:

– Я этого не говорила.

– Не говорила, но думала! – Он выскреб сковородку, поставил ее на стол и взял себе еще картофелину. – Ты все время намекаешь на то, что я толстый! Вот и сейчас тебя так и подмывало сказать: «Береги фигуру! Я положила в соус много сливок».

– Ну, тут ты ошибаешься, – возразила она. – Мне нравится, что у тебя есть за что подержаться. – Она похлопала его ладонью по груди. – Люблю мужчин, у которых есть за что подержаться.

– Ты любишь меня, – возразил Франк. – И нарочно говоришь, что любишь мужчин, у которых есть за что подержаться, потому что я толстый. Если ты спросишь психолога…

– Я хожу к психологу каждую неделю, и потом, у психологов невозможно ничего спросить: они сами спрашивают.

– Ну вот, когда пойдешь к психологу в следующий раз, обсуди с ним наши отношения…

– Как по-твоему, что мы с психологом все время обсуждаем? Кроме наших отношений – практически ничего!

– Можешь спросить, почему ты меня до сих пор терпишь, хотя я отказываюсь жить с тобой вместе. И он тебе ответит…

– Она. Мой психолог – женщина.

– И она ответит, что твое подсознание обманывает тебя. Тебе только кажется, что ты меня любишь, потому что у тебя сформировалась привязанность ко мне – психологическая привязанность. Так утенок идет за козой, если рядом с яйцом, когда утенок вылуплялся, стояла коза… Мы с тобой вместе уже много лет, и ты просто психологически привязалась ко мне. Вот почему твое подсознание убеждает тебя в том, что именно я – тот, кто тебе нужен.

– Франки, какую ерунду ты несешь! – сказала Ева-Бритт, убирая со стола свою тарелку.

– А в конце концов ты назовешь меня трусом, потому что мы с тобой уже сто лет спим вместе, но я по-прежнему не хочу переезжать к тебе насовсем…

– Отказываюсь слушать твой бред! – Она скрестила руки на груди и посмотрела на свое отражение в большом окне справа.

– Ну и ладно, – раздраженно ответил Франк. – И через это мы тоже уже сто раз проходили.

– Так и я о том же, – улыбнулась Ева-Бритт. – Ты заметил, что мы все время ругаемся, как будто сто лет женаты.

– Согласен.

– Ты согласен?

– Конечно согласен!

– Так почему же возражаешь всякий раз, как мы говорим о таких вещах?

– Тут ты ошибаешься, – улыбнулся Франк. – Думаешь, мы бы давно поженились, если бы не мое упрямство? Подожди, – продолжал он, не давая ей перебить себя. – Кстати, ты и это можешь обсудить с психологом, потому что сейчас я скажу вслух все, что думаю. В глубине души мы оба давным-давно поняли нечто другое: ты сама не хочешь, чтобы мы поженились! Ты не хочешь жить со мной. Ты всегда делаешь вид, будто нежелание исходит от меня. А мы с тобой до сих пор живем раздельно исключительно потому, что ты не хочешь съезжаться, хотя и притворяешься, что все из-за меня! Я излагаю тебе самые азы психологии! Это так же верно, как и то, что члены Общества защиты животных – на самом деле извращенцы, которые в детстве обожали мучить котят, а скинхеды и неонацисты в глубине души скрытые гомосексуалисты, которые надевают женские трусики и чулки в сеточку, когда остаются в ванной одни.

Ева-Бритт покачала головой.

– Давай сравним, – продолжал Франк. – Давай сравним наши мысли. Вот скажи, о чем я сейчас думаю?

– Не знаю.

– Зато я точно знаю, о чем, вернее, о ком думаешь ты.

– Правда?

– Ты думаешь о Юли. В первый раз мы с тобой обсуждаем совместную жизнь без участия Юли.

– Верно. – Она улыбнулась.

– Хоть в чем-то согласились. – Фрёлик потянулся к ней и погладил ее по щеке.

Они долго смотрели друг на друга.

– Франки, она тебя любит, – сказала Ева-Бритт. – В ее жизни ты занимаешь такое же важное место, как и я.

Он промолчал.

– Ты ведь и сам знаешь, верно?

Он кивнул и продолжал наблюдать за ней, прикрыв глаза.

Ева-Бритт приложила его ладонь к своей.

– Если мы будем жить вместе, нам придется научиться вместе молчать. – Она опустила голову. – Нет, не надо мериться руками. – Она положила руку ему на плечо. – Моя бабушка всегда говорила, что это к несчастью.

Он молча кивнул. Она подняла голову.

– Что мы станем делать, когда нам нечего будет сказать друг другу?

– Поступим, как поступают герои американских фильмов, – тихо ответил Франк.

Она нежно улыбнулась. Они вместе встали. Она обняла его за шею и поднялась на цыпочки. Поцелуй затянулся. Он провел пальцами по ее спине, раз, потом еще. Когда она мягко высвободилась, он залюбовался ее податливым телом. Покачивая бедрами, она отошла к окну. Они переглянулись в отражении. Когда она потянулась к веревке, чтобы опустить жалюзи, у нее под платьем напряглись мышцы.

Фрёлик проснулся и посмотрел в потолок. Какой мерзкий звук – как будто кто-то исполняет Сороковую симфонию Моцарта на шарманке. Не сразу он сообразил, что слышит звонок своего мобильника. Трубка валялась на полу. Он не сразу нашарил нужную кнопку и сонным голосом произнес:

– Привет!

– Угадай кто, – ответил голос Гунарстранны.

– Сейчас. – Фрёлик покосился на Еву-Бритт, которая голая лежала на спине.

Она медленно открыла глаза, но так не проснулась. Зажав мобильный подбородком, он укрыл ее одеялом. Глаза у нее снова закрылись. Он взял телефон и на цыпочках вышел на кухню, неся в руке брюки и свитер.

– Ну вот, – сказал он, – теперь я могу говорить громче.

– Тебе письмо, – сказал Гунарстранна.

– Сейчас, среди ночи?

– Сейчас только полпервого.

– Я только что заснул.

– Ты рано ложишься. А письмо важное.

– А завтра его никак нельзя прочитать? – зевнув, спросил Фрёлик.

– Нельзя. Его послал Хеннинг Крамер.

– Ах ты… – выругался Фрёлик.

Он услышал треск разрываемой бумаги.

– Я твой командир и считаю, что имею право вскрыть конверт…

– Давай вскрывай!

– Не так это просто, – буркнул инспектор. – Когда-нибудь пробовал вскрыть конверт двумя пинцетами и ножом?

– Почему ты нашел письмо только сейчас?

– Потому что оно лежало в твоей ячейке в дежурной части. Когда ты последний раз просматривал почту?

– Вчера утром… наверное.

– Так я и думал, – буркнул Гунарстранна. – Ну как, проснулся?

– Почти… я ведь спал всего полчаса. Спорим на десятку, это предсмертная записка!

– Хоть ставка и была низкой, ты выиграл. Так вот, – проворчал инспектор. – Придется ждать до завтра, чтобы все подтвердилось, но, похоже, дело закрыто.

Франк Фрёлик зевнул.

– Здесь все подробно описано. Он изнасиловал девушку, убил ее, украл драгоценности и послал по почте Реймонду Скёу. Признается во всем, как положено.

– Ты веришь?

– У меня есть сомнения, – хихикнул Гунарстранна.

– С чего бы?

– Ты только послушай последнее предложение: «Я больше не могу». Что скажешь, а? – раздраженно спросил Гунарстранна. – Ты бы закончил письмо такой бессмысленной фразой, если бы собирался покончить с собой?

– Понятия не имею.

– Черт побери, Крамер был философ, он много думал! Неужели он стал бы так выражаться?

– Понятия не имею. Покажи его письмо психологу.

– Жуть, – вздохнул Гунарстранна на том конце линии.

– Письмо означает, что дело закрыто?

– Пока еще нет. Только что пришел отчет о вскрытии Крамера. В нем написано, что перед смертью Крамер принимал седативные препараты.

– Я не очень удивился, а ты?

– Не знаю. Он же не наркотики принимал. По мнению патологоанатома, он наелся снотворного.

– Что нам делать?

– Ты правда хочешь снова лечь спать?

– Но что мы можем поделать сейчас?

– Письмо набрано на компьютере. Подписи нет.

Фрёлик задумался.

– Скажи, ты веришь, что Хеннинг Крамер в самом деле написал всю эту чушь? – спросил голос на том конце линии.

– Возможно.

– Но вероятно ли?

Фрёлик снова задумался.

– Возможно, – повторил он.

– Спасибо, молодой человек, вы мне очень помогли.

– Что будем делать?

– На завтра я договорился о встрече с прокурором. И если встреча не окончится понижением в должности или закрытием дела, мы с тобой обязаны доказать, что Крамер не покончил с собой.

– Погоди, – сказал Фрёлик, но его босс уже отключился.

Поздно! В трубке зазвучали частые гудки. Он долго стоял и разглядывал телефон. В конце концов его мозги заработали. Что ж, поле для рассуждений у него было. Стоя на пороге спальни, почесывая живот, он глядел перед собой. Ева-Бритт успела снова сбросить с себя одеяло. Она лежала на боку лицом к его подушке в форме изящного зигзага. Как завороженный, он наблюдал, как красиво она подогнула колени.

Ему совсем не хотелось покидать эту женщину. Во всяком случае, сейчас. Сегодня. Время от времени Гунарстранна склонен доводить себя до стресса, почти до истерики. Конечно, предсмертное письмо – вещь важная. Придется пересмотреть все выводы, к которым они пришли. Но почему непременно сегодня? Гунарстранна одержимый… Нет, не одержимый. Просто рядом с ним никого нет. Кроме работы, ему не о чем думать. Фрёлик уже давно привык к зануде и нелюдиму Гунарстранне и относился к его выходкам с пониманием. Конечно, можно поехать на работу и сейчас. Сидеть среди ночи в кабинете, перечитывать отчеты, страдать от головной боли и свинцового привкуса во рту. Сидеть в душном кабинете и решать, мог Крамер повеситься или нет. Или можно лечь рядом с красоткой в постель, слушать ее дыхание, подумать о Крамере, понадеяться немного поспать и увидеть Крамера во сне – и проснуться рядом с ней. При мысли о том, как взбесится Гунарстранна, если он не явится на работу, Фрёлик улыбнулся. Он осторожно вошел в спальню, стараясь производить как можно меньше шума, и растянулся в постели. Ровное дыхание Евы-Бритт ласкало слух.

Глава 39

Туда-сюда

Прокурор Фристад сидел, закинув ногу на ногу и скрестив руки на выпуклом животе. Из-за длинной челки он казался мальчишкой-переростком. Интеллект, видимо, должны были подчеркивать очки в толстой роговой оправе, к которой он привязал черный шнурок, чтобы они не потерялись. Очки то и дело съезжали на кончик его большого носа, а шнурок закручивался и укладывался петлями на гладковыбритых щеках. Прокурор старался удержать очки на месте, свирепо шевеля губами и двигая ртом из стороны в сторону. Гримасничанье немного помогало: вначале очки действительно сдвигались на миллиметр назад. Правда, они тут же снова падали вниз на два миллиметра. Фристад продолжал двигать губами туда-сюда, пока очки не падали ему на грудь. Тогда он шумно вздыхал и водружал их на переносицу.

Фрёлик переводил взгляд с прокурора на Гунарстранну, чье ночное бдение давало о себе знать. Губы у инспектора были в черных пятнах от кофе, тощие пальцы, в которых он держал бумаги, дрожали, а узкие очки для чтения без оправы – несомненно, заказанные по почте – не скрывали темных кругов под глазами.

Гунарстранна откашлялся и начал:

– Труп нашли утром в воскресенье в канаве на Янсбруквей, возле зоны отдыха в Вервенбукте. Предположительно его выбросили из машины. Попытки спрятать тело не было; его заметил проходивший мимо пенсионер. Нашедшего зовут Ян Вегард Эллинсен; его непричастность к делу доказана. Есть основания полагать, что к тому месту труп привезли на машине. Жертва была раздета. Кроме странгуляционных борозд и отдельных ссадин и царапин, внешних повреждений на теле не обнаружено. По мнению патологоанатома, ссадины образовались оттого, что тело перебросили через заграждение и оно прокатилось примерно два метра вниз по склону…

Гунарстранна поднес к воспаленным глазам снимки изуродованного обнаженного тела Катрине Браттеруд.

У прокурора в очередной раз свалились очки; он надел их на переносицу, поднес к глазам фотографию, ткнул в нее пальцем:

– Что это у нее внизу живота?

– Татуировка, – ответил Фрёлик. – Какой-то цветок.

Прокурор еще немного посмотрел на фотографию и буркнул:

– Похоже на росемалинг^[2].

Гунарстранна кашлянул.

– Итак, если не считать царапин и ссадин, которые появились, скорее всего, в результате падения, можно видеть… – Он положил на стол другую фотографию – увеличенный снимок головы и плеч. – Вот следы удушения и полоса на том месте, где шнур… Судя по всему, она была удушена шнуром для занавески, который нашли рядом с трупом… затянули на шее.

– Шнур исследовали? – уточнил Фристад.

Гунарстранна кивнул и продолжал:

– Под ногтями у жертвы частицы кожи, скорее всего оставшиеся там после схватки с убийцей. Пришли результаты анализа ДНК. Сперма, обнаруженная во влагалище жертвы, принадлежит Хеннингу Крамеру. Сам Крамер признался в том, что до убийства они с девушкой занимались сексом. Во время первого допроса Крамер дал ложные показания относительно того, что произошло в машине позже, когда он приехал за жертвой на Воксенколлвей…

– Погодите-ка, – перебил его прокурор. – А что частички кожи под ногтями?

– Сейчас расскажу, – обещал Гунарстранна и снова откашлялся.

– Что с одеждой? – спросил прокурор.

– Пакет обнаружили у кромки озера Пер, на съезде с Янсбруквей. Должно быть, его выбросили из машины. Его нашли… нет, лучше я сначала о другом… Нам доподлинно известно, что жертва ушла из гостей раньше времени и одна. Недалеко от дома Герхардсена и Ос ее подобрал Хеннинг Крамер, по всей вероятности около полуночи. Несколько свидетелей подтверждают, что от полуночи до половины первого они находились в Акер-Брюгге. Судя по всему, у обоих было прекрасное настроение. По словам Крамера, оттуда они поехали на озеро Пер, чтобы полюбоваться звездами, и еще…

– Для романтического свидания? – закончил за него прокурор с вопросительной интонацией.

– Да… на парковке у озера Йер между Тюриграва и парком развлечений… как он называется?

– Тюсенфрюд, – подсказал Фрёлик.

– Вот именно. – Гунарстранна принялся рыться в бумагах. – Ее одежду, то есть почти всю одежду, кроме одной туфли, обнаружили примерно посередине между парковкой и тем местом, где лежал труп. Возможно, это указывает на то, что ее убили недалеко от парковки, где они с Крамером занимались сексом, и убийца сначала избавился от одежды, а потом от трупа. Но и к этому я тоже еще вернусь… – Он снова принялся перебирать бумаги.

Фрёлик и прокурор молчали.

– Вот! – пробормотал Гунарстранна. – Сколько бумаги! И все приходится читать самому… Так вот, по словам Хеннинга Крамера, у них было романтическое свидание на парковке. Позже, около трех часов ночи, он высадил жертву на перекрестке в Мастемюре, так как она выразила желание пройти пешком до дома своего бойфренда в Холмлиа.

– Бойфренда? – поморщился прокурор.

Инспектор молча посмотрел на него. Молчание затянулось; прокурор снова поморщился.

– Его зовут Уле Эйдесен, – пояснил Фрёлик. – Катрине Браттеруд оставила своего бойфренда Уле Эйдесена на вечеринке.

Очки Фристада снова упали на грудь.

– Все в порядке? Можно продолжать? – осведомился Гунарстранна.

Фристад кивнул и надел очки.

– Позже, – продолжал Гунарстранна, – у нас появились основания усомниться в показаниях Крамера. Один надежный свидетель видел машину Крамера – она не совсем обычная, «ауди»-кабриолет, – на той же парковке у озера Иер более чем через три часа после того, как Крамер, по его словам, оттуда уехал. Машину видели рано утром, в то время, когда Катрине, по всей вероятности, была уже мертва. Нам так и не удалось допросить Крамера во второй раз и устроить ему очную ставку со свидетелем, так как он умер. Однако мы побеседовали с матерью Крамера. Хеннинг Крамер жил в квартире матери, но иногда ночевал у своего брата, когда того не было в городе. Мать Крамера сказала, что Хеннинг вернулся домой в воскресенье в половине четвертого утра. Он разбудил ее и при этом выглядел очень встревоженным. Рассказал, что они с Катрине катались на машине, потом заснули, а когда он проснулся – примерно в половине третьего, – она бесследно исчезла.

– Он был очень встревожен? – осведомился прокурор. – У него могло быть много причин для тревоги… Кстати, он ведь мог и обмануть мать!

– Разумеется. Но, по словам матери, Крамер сказал, что искал Катрине возле парковки и в окрестностях озера, но безуспешно. В конце концов он вернулся домой и все рассказал матери.

– Время смерти установлено?

– Точное время установить трудно. Мы можем отталкиваться только от содержимого ее желудка. Свидетели подтверждают, что она покупала еду в «Макдоналдсе» в Акер-Брюгге около полуночи. Кроме того, косвенными уликами служат сперма во влагалище и трупное окоченение. По мнению патологоанатома, смерть наступила между двумя и пятью часами утра.

– Значит, Крамер позже вернулся на парковку, так?

– Да – по словам его матери. Она утверждает, что около шести утра он выехал из дому на поиски Катрине, а вернулся в восемь… Мы по-прежнему не исключаем того, что ее убил Крамер. В таком случае он мог вернуться домой с трупом в багажнике… Поговорил с матерью и испугался. Наплел с три короба. Мать велела ему вернуться и поискать девушку, и он поехал назад. По пути он остановился у зоны отдыха и перебросил тело через заграждение. Потом проехал еще немного и избавился от ее одежды… Эксперты осмотрели машину Крамера. В ней обнаружены волосы, следы спермы, и разнообразные текстильные волокна. Их происхождение устанавливается. Пока самая веская улика, которая указывает на Крамера, – сперма. Но, по словам его матери, он был влюблен в Катрине. Значит, вполне возможно, Крамер говорил правду, когда утверждал, что в ту ночь они занимались в машине сексом по обоюдному согласию.

– Однако не доказано, что Крамер не изнасиловал Катрине, – инквизиторским тоном, без улыбки заявил прокурор.

– Конечно, – согласился Гунарстранна, – остается вероятность, что Крамер в самом деле изнасиловал ее, а потом убил. Именно так он утверждает в предсмертном письме.

– Но вы не считаете письмо подлинным?

– На первый взгляд – нет.

– Что считает патологоанатом по поводу Крамера? – уточнил Фристад.

– Он ничего не исключает. На то, что он все же покончил с собой, указывает петля на шее… – Гунарстранна снова порылся в куче фотографий и нашел снимок Крамера, сделанный сразу после того, как его нашли. – Вдобавок он оставил предсмертное письмо. Крамер пишет, что он украл украшения Катрине и послал их по почте Реймонду Скёу, чтобы навести нас на ложный след.

– Разве это так уж невероятно?

– Вовсе нет. Крамер и Катрине находились в очень близких отношениях. Должно быть, Крамер был хорошо осведомлен о прошлом Катрине, а значительная часть ее прошлого была связана с Реймондом Скёу. У Крамера могло быть много мотивов для того, чтобы причинить вред Скёу, однако о них нам неизвестно.

Фристад вздохнул и принялся задумчиво перебирать фотографии.

Все молчали. Наконец прокурор поднял глаза.

– И что? – спросил он, снова свирепо шевеля губами.

– Проблему представляют частички кожи под ногтями у Катрине. Во-первых, на теле Крамера нет царапин. Во-вторых, судя по анализу ДНК, кожа принадлежит не Крамеру.

Фристад молчал. Молчали и детективы.

Гунарстранна раскладывал бумаги на несколько стопок.

– Значит, она исцарапала еще кого-то? – спросил наконец Фристад.

Гунарстранна отложил бумаги:

– Все возможно. Но наверняка мы ничего не знаем. Может быть, в тот вечер она поцарапала кого-то еще. Возможно, поссорилась с кем-то в гостях или в очереди в «Макдоналдс» в Акер-Брюгге. Тем не менее, если бы Крамер остался жив и если бы ему предъявили обвинение, у его адвоката появился бы очень сильный козырь.

– Но ведь дело кажется предельно ясным, разве нет? – громко спросил Фристад. – Крамер во всем сознался. Он утверждает, что убил ее, а украшения подбросил Скёу, потому что знал, что Катрине была должна Скёу деньги, – ну и, конечно, он пытался переложить на Скёу вину… Потом он покончил с собой. Похоже, дело можно закрывать.

– Если не считать того, что обвиняемого, останься он в живых, пришлось бы оправдать за недостаточностью улик, – ожесточенно возразил Гунарстранна. – Если частички кожи, обнаруженные под ногтями Катрине Браттеруд, принадлежат другому человеку, у которого имелся мотив, тогда нужно спросить себя, зачем Крамер оговорил себя перед тем, как повеситься.

– И что?

– Если Катрине убил кто-то другой, не Крамер, я не понимаю, зачем ему признаваться.

Фристад поморщился:

– Гунарстранна, ты чрезмерно все усложняешь. В конце концов, она ведь была проституткой, так? Наркоманкой. Зачем выискивать в деле то, чего в нем нет? Почему ее убийство непременно должно было быть предумышленным? Какие тайные мотивы ты подозреваешь?

– Я ничего не усложняю, – со злостью в голосе возразил Гунарстранна. – Просто хочу, чтобы все было как положено! И прошу одного: подождать, пока мы не проверим всех причастных к делу и не завершим следствие.

– Что такого подозрительного в смерти Крамера? – спросил Фристад.

– В его организме обнаружены следы седативных препаратов. Если он покончил с собой, он мог принять их заранее, чтобы притупить чувствительность. Однако против такой версии – против того, что Крамер принял упаковку таблеток перед тем, как повеситься, – говорит то, что мы не нашли в квартире ни упаковки, ни рецепта. Если он регулярно принимал снотворные, лекарство или рецепт непременно должны были найтись в его квартире.

– Но ведь он работал в клинике по реабилитации наркоманов. И еще, помню из дела, он выращивал марихуану у себя на подоконнике! У него наверняка было много знакомых в наркоманской среде… И вообще, купить «колеса» на улице – плевое дело.

Гунарстранна мрачно посмотрел на Фристада. Тот кивал и гримасничал.

– Я ничего не утверждаю, – сказал инспектор. – Обстоятельства смерти Крамера кажутся мне странными, вот и все. Кроме того, странно, что предсмертное письмо нашли не рядом с ним. Ни на бумаге, ни на конверте нет отпечатков пальцев. Непонятно, откуда оно взялось в ячейке Фрёлика в полицейском управлении. К тому же письмо не подписано. Его набрали на компьютере и распечатали на лазерном принтере. Но у Крамера не было своего компьютера. Компьютер имелся в квартире его брата, но в компьютере брата мы не обнаружили следов письма. Он мог, конечно, набрать письмо на работе, в центре «Винтерхаген», но пока нам не удалось найти компьютер, на котором набирали письмо.

– Особенно странно, что там нет отпечатков пальцев, – заметил прокурор, в очередной раз водворяя очки на нос.

– Согласен, – кивнул Гунарстранна. – Странно. А еще смущает, что предсмертное письмо не подписано и нашлось не там, где он умер. Если уж ему непременно хотелось облегчить душу, почему не признаться как полагается? Тогда у нас исчезли бы всякие сомнения! Зачем понадобилось адресовать письмо Фрёлику в полицейское управление? Почему он обратился к Фрёлику, а не к матери или к брату? В конце концов, незадолго до смерти он звонил брату, чтобы поговорить о смысле жизни. Странно, что он не послал близким последнее слово. – Гунарстранна помахал в воздухе листком бумаги. – Здесь только признание. Письмо совсем не похоже на предсмертное.

– Возможно, он послал письмо Фрёлику, чтобы быть уверенным, что оно не затеряется.

– Конечно, – согласился Гунарстранна. – Но вот что поразительно: во время первого допроса он сам сообщил, что занимался с жертвой сексом. Если он убил ее, чтобы скрыть изнасилование, зачем сразу во всем признаваться?

– В твоих словах есть рациональное зерно, – заметил Фристад, снова поправляя очки.

– И еще. Зачем перед тем, как принять снотворное и повеситься, ему понадобилось выходить на улицу, чтобы отправить письмо?

Прокурор кивнул и задумчиво побарабанил друг по другу подушечками больших пальцев. Потом он принялся рассуждать:

– Преступник насилует девушку, убивает ее, снимает с нее одежду и другие вещи, чтобы скрыть улики. Но, кто бы ее ни задушил, мотив-то остается тем же?

– Украшения, – многозначительно напомнил Гунарстранна. – Дело осложняют украшения, которые появились в квартире Скёу. Нам доподлинно известно, что в ту ночь на Катрине были украшения, которые позже оказались в квартире Скёу. Скёу мог, как мы уже говорили, в ту ночь случайно столкнуться с ней. Мог убить ее и забрать украшения. Трудность в том, что подружка Скёу, Линда Рос, уверяет, будто сумку с украшениями она нашла в почтовом ящике. Письмо Крамера это подтверждает.

– Что говорят полицейские, проводившие обыск в квартире Скёу?

– Они сказали, что все лежало в сумке на столе. Их показания совпадают с показаниями подружки Скёу. По ее словам, сумку она нашла в почтовом ящике; она открывала ящик в среду, во второй половине дня. Ни во вторник, ни в понедельник она почту не вынимала. Поэтому мы не знаем, когда сумку кинули в ящик.

– Скёу мог сам подбросить себе сумку?

– Мог, но только днем в воскресенье. Вечером в воскресенье, то есть на следующий день после убийства Катрине, его арестовали и он оказался за решеткой – как и сейчас.

– Давайте ненадолго забудем об украшениях, – сказал прокурор. – Если я правильно все помню, Скёу явился к Катрине в офис и угрожал ей. Если он потом встретил ее ночью и снова напал на нее… возможно, он и убил ее, а письмо Крамера подделал!

– Возможно, – кивнул Гунарстранна.

– Даже если письмо подделано, Крамер все равно мог покончить с собой, – гнул свое Фристад.

Фрёлик покосился на Гунарстранну. Ему показалось, что на тонких губах инспектора появилось подобие улыбки. Прокурор ничего не замечал. Он сидел закрыв глаза и насупившись – верный признак того, что он погрузился в раздумья.

– Давайте представим следующее, – объявил Фристад. – Катрине Браттеруд оставила спящего Хеннинга в машине, а сама пошла подышать воздухом. Ее любовник спал, а ей не спалось. Она захотела пройтись. Возможно, ей хотелось в туалет, выкурить сигарету или размять ноги. Она наткнулась на Реймонда Скёу. Он убил ее, раздел и снял с нее украшения. Вы следите за ходом моей мысли?

Фрёлик кивнул. Ему показалось, что улыбка на губах Гунарстранны стала немного более явной. Он понятия не имел, что на уме у Гунарстранны, но не вмешивался. Пусть все идет своим чередом.

– О том, как в квартиру попали украшения, мы знаем только со слов подружки Скёу Линды Рос. Так? – продолжал Фристад. – Вы нашли украшения в квартире Скёу… где-то через неделю после убийства, причем самого Скёу дома не было… Крамер покончил с собой в приступе депрессии. Он чувствовал себя виноватым, возможно, потому, что уехал с парковки, так и не найдя Катрине. Наверное, он мучился, представляя, как она лежала на земле задушенная, когда он уехал. Такие мысли вполне могли подтолкнуть Крамера к роковому шагу… После того как Крамер покончил с собой, Скёу увидел возможность спасти свою шкуру и подделал предсмертное письмо, чтобы отвести от себя подозрения. Он состряпал письмо от имени Крамера, в котором тот якобы признавался в убийстве. – Фристад ликовал. – Ведь могло так случиться? Я спрашиваю! Могло или не могло?

Его мальчишеское лицо сияло, словно в телерекламе. Гунарстранна упорно молчал. Фрёлик уже собирался что-то сказать, но прокурор снова заговорил:

– Мне нравится версия насчет Скёу! – Он так и горел воодушевлением. – Скёу хватило бы глупости составить неподписанное предсмертное письмо. И угрызения совести его не мучают, ведь верно, а?

Фрёлик кашлянул, давая понять, что хочет ответить, но Гунарстранна злобно зыркнул на него:

– Дай прокурору договорить!

– Да-а, – мечтательно протянул Фристад. – Мне нравится версия насчет Скёу! Она объясняет, почему поддельное письмо пришло на имя Фрёлика. Ведь Скёу сидел буквально через дорогу от полицейского управления! Он мог незаметно бросить письмо в ящик во время прогулки. Или просто бросить конверт на пол. Конверт был адресован полицейскому, поэтому его подобрали и отнесли в управление… Ну, что скажете? Все очень просто и вместе с тем правдоподобно. Такое вполне могло произойти. Помни, Гунарстранна, уже не в первый раз…

– В таком случае придется еще раз допросить Линду Рос, – тихо заметил Гунарстранна. – Возможно, она сознается, что солгала насчет сумки с украшениями. А потом предстоит ждать, что скажут эксперты.

– М-м-м… ну да! Придется подождать результатов анализа ДНК-Прокурор закивал. – Если частицы кожи под ногтями жертвы принадлежат Скёу… – от возбуждения он не мог усидеть на месте, – тогда, вероятно, Скёу задушил ее! Придется подождать, когда придут результаты анализа! Спасибо, господа.

– Скёу никак не мог подделать письмо, – покрутил головой Фрёлик после того, как они с Гунарстранной вышли в коридор. – Откуда у него в тюрьме компьютер?

– Вот именно. Совершенно неправдоподобно.

– Но почему ты не возражал, а слушал его бредни? – возмутился Фрёлик, кивая в сторону кабинета Фристада.

– У меня имелись на то свои причины, – сухо ответил инспектор. – Удивляет меня другое. Почему ты вчера ночью не явился на работу!

– После твоего звонка я снова заснул… Извини.

– Ты вернулся в постель после того, как я тебя оттуда вытащил?

Фрёлик с улыбкой вскинул голову:

– У меня имелись на то свои причины.

– Значит, всю грязную работу ты охотно оставляешь мне! А сам предпочитаешь отмалчиваться – вот как сейчас, – укоризненно и раздраженно продолжал Гунарстранна, спускаясь по лестнице.

Фрёлик шел за ним по пятам. Гунарстранна достал сигарету.

– Фристад любит простые, ясные дела. Для этого ему нужны доказательства. Он надеется на нас с тобой, уповает на нашу профессиональную подготовку. И еще ему хочется покрасоваться в лучах славы… Сейчас он считает, что очень помог нам. Так что на время у нас развязаны руки.

– Для чего развязаны?

– Чтобы найти улики, конечно!

– Какие улики?

– Мой дорогой коллега, – голос Гунарстранны звучал покровительственно, – тебе не приходило в голову, что частички кожи, найденные под ногтями Катрине Браттеруд, возможно, не принадлежат ни Крамеру, ни Скёу?

– Тебе так сказали? – удивился Фрёлик.

– Мне ничего не сказали, но скоро я все выясню!

Глава 40

В гору

Бенте Крамер с трудом поднималась в гору к полицейскому управлению. Здание, похожее на замок, возвышалось на самой вершине холма. Мужчина в ковбойской шляпе выгуливал собаку на газоне, который отделял полицейское управление от центральной тюрьмы. На скамейке под деревьями собралась кучка бродяг. Бенте Крамер остановилась отдышаться. Ей навстречу с холма спускалась блондинка в полицейской форме. Она благожелательно улыбалась; светлые волосы были стянуты в конский хвост. Бенте кивнула ей. Сотрудница полицейского управления кивнула в ответ и вопросительно наморщила лоб. Бенте устало вздохнула и с трудом побрела дальше. Раз уж она решилась, надо идти до конца.

Войдя в дежурную часть, она замерла на пороге, изумленно глядя на царивший там бедлам.

– Я бы хотела поговорить с инспектором Гунарстранной. – Она подошла к дежурному с самым добрым лицом.

– Он вас вызывал?

Бенте Крамер покачала головой.

Дежурный набрал номер. К стойке подошел усталый мужчина, от которого разило пивным перегаром и чесноком, и что-то закричал. Не обращая на него внимания, дежурный обратился к Бенте:

– Вы по какому делу?

Бенте откашлялась.

– Насчет кольца, – сказала она. – Передайте, что пришла Бенте Крамер с кольцом, которое принадлежало Катрине Браттеруд.

Часть третья

Последний расчет

Глава 41

Гамлет

Царапины на груди и боках постепенно проходили. От них остались бледные, почти невидимые красноватые линии; такие следы напоминают о жаркой ночи с любимой женщиной. Особенно глубокий след был под его правым соском. Эта отметина заживала медленнее. Закрыв глаза, он вспоминал, как она все слабее царапала его. Ему на помощь пришла смерть и унесла ее в страну теней, но ее молодое тело еще какое-то время сотрясалось в конвульсиях. Можно сказать, она испытала последний и самый мощный оргазм за всю свою жизнь. Перед смертью она получила неожиданный подарок… Ей-то казалось, что он сейчас на нее набросится. Она заметила, как он возбудился, и решила, что он хочет ее взять. Она расслабилась в надежде, что он сохранит ей жизнь… Он все прочел в ее голубых глазах. Он поморщился и покачал головой. Его прошиб пот – даже сейчас, при одном воспоминании. «Бери меня! – молили голубые глаза. – Делай со мной что хочешь! Только сохрани мне жизнь!» Ей почти удалось его околдовать – обмануть свою судьбу. Но только почти. Даже сейчас он ощутил прежнюю ярость. Перед глазами опустилась красная пелена… Такое случалось все чаще и чаще. В такие секунды он, чем бы ни занимался, застывал на месте. Она сама виновата… сама напросилась! Она даже ноги раздвинула, приглашая его… Он понял, что она не оставила ему другого выхода. Он возбудился не от предчувствия сексуального наслаждения. Его возбуждение стало предвестником смерти.

«Таких глаз больше не будет». Он надел белую рубашку, привычными движениями повязал галстук. Посмотрел в зеркало, набросил на плечи пиджак. «Думай о ней. Ты все делаешь ради нее. Думай о ней. Покончи со всем скорее».

– Прямо Гамлет, – с ухмылкой произнес Фрёлик. – И как убедительно! Тебе бы на сцене играть!

– Я, по крайней мере, не засыпаю, – ответил Гунарстранна, подбрасывая на ладони кольцо.

Фрёлик подпер рукой подбородок и спросил:

– В чем же вопрос?

– Вопрос вот в чем. Если Хеннинг Крамер послал украшения Катрине Реймонду Скёу, почему он вместе со всем остальным не отправил и это кольцо? – Гунарстранна зажал кольцо между большим и указательным пальцами и посмотрел в отверстие на Фрёлика.

– Потому что он вообще ничего не посылал, – осторожно ответил Фрёлик и, помолчав, спросил: – А в ночь убийства кольцо точно было на ней?

– Эйдесен первый заметил, что недостает этого кольца, когда ему показали украшения. Он говорил, что Катрине его не снимала!

– Если бы Крамер хотел переложить вину на другого, вряд ли он оставил бы в своей комнате кольцо, которое точно принадлежало Катрине… так что, рассуждая логически, Крамер никаких украшений никому не посылал.

– Уже теплее, Фрёлик. Крамер никому не посылал никаких украшений. У него сохранилось только одно кольцо. Должно быть, Скёу послал украшения кто-то другой, а значит, тот, другой, сначала убил Катрине Браттеруд, а затем и Хеннинга Крамера. И тут, – Гунарстранна насупился, – мы столкнулись с задачей, которая мне никак не дается.

– Что за задача?

– Я не понимаю, почему Крамер должен был умереть.

– Должно быть, он что-то знал.

Гунарстранна задумался.

– Возможно, – сказал он. – Если ты прав, наверное, Крамер сам пригласил к себе убийцу. Становится понятным и почему он солгал тебе насчет того, что произошло в ночь убийства Катрине. Возможно, он кого-то подозревал… конкретного человека.

– Почему ты считаешь, что он пригласил к себе убийцу? – недоверчиво спросил Фрёлик.

– Потому что его убили в квартире брата, а не в собственном доме. Хеннинг Крамер не был приверженцем размеренной жизни и ночевал то у матери, то у брата… – бормотал Гунарстранна с закрытыми глазами. – Вот что там, по-моему, случилось. Крамер попросил убийцу о встрече, которая окончилась его смертью. После было написано предсмертное письмо. Поскольку Крамер умер и против него имелись веские улики, убийца решил, что легче будет свалить вину на него, чем на Скёу. Ведь Скёу жив и будет все отрицать. Кроме того, убийце известно, что у Скёу есть алиби… К какому выводу можно прийти после таких рассуждений?

– Что убийца для жертвы – не случайный человек. Он должен быть в ее круге знакомых.

Гунарстранна кивнул.

– Убийца знал о прежней жизни Катрине и о ее отношениях со Скёу.

Гунарстранна широко улыбнулся:

– Тебе, а не мне надо выступать в театре! Что бы сейчас сказал Эразм Монтанус у Хольберга?^[3]

– «Камень не летает. Матушка Нилле не летает. Следовательно… камень ли матушка Нилле?» – по памяти процитировал Фрёлик.

Гунарстранна покачал головой:

– Доподлинно известно, что Катрине, перед тем как ехать в гости, звонила друзьям и знакомым. Мы знаем, что Катрине сделала не меньше пяти звонков, а той же ночью ее убили. Возможно, мотив стоит поискать именно в телефонных разговорах…

– Мы установили, что у нее сложились… мягко говоря, непростые отношения с Бьёрном Герхардсеном, – подхватил Фрёлик. – Нам известно, что Аннабет Ос, скорее всего, ненавидела ее. Кроме того, Катрине не могла сделать выбор между Уле Эйдесеном и Хеннингом Крамером. Она избегала старых знакомых, но ей очень хотелось побольше узнать о своей настоящей семье. Она задолжала десять тысяч крон сутенеру со склонностью к насилию. Накануне убийства она беседовала с бывшим сотрудником органов опеки, который занимался ее удочерением.

– В точку! – улыбнулся Гунарстранна. – Накануне убийства Катрине выяснила, кто она такая на самом деле. Она ничего не рассказала Уле Эйдесену. Почему? Потому что сама еще толком ничего не поняла… Она узнала, как звали ее родную мать, и ей стало не по себе. Помнишь, ее всю жизнь мучило то, что от нее скрывают, что случилось с ее родителями? По словам приемной матери, она представляла, что они погибли в авиакатастрофе и тому подобное. И вот оказывается, что ее биологическая мать действительно трагически погибла… Что дальше?

– По-твоему, она стала названивать знакомым, пытаясь разобраться в своем прошлом?

– Не обязательно. Она могла просто рассказать знакомым о том, что ей удалось узнать… А среди них был человек, которому и так было все известно.

– На что ты намекаешь?

– Нам известно, что она сделала пять, по крайней мере четыре звонка.

– Нам ни за что не получить разрешения на проверку ее телефона. Подожди минутку… – взволнованно продолжал Фрёлик. – Герхардсен! – продолжал он. – У Герхардсена есть деньги. Он человек состоятельный… Возможно, Катрине попросила его об услуге. Ей нужны были деньги, чтобы расплатиться со Скёу. Ух ты, все повторяется! Катрине, как раньше, срочно нужны деньги… Она просит их у Герхардсена. Вот почему потом, во время званого ужина, он обращался с ней как со шлюхой. Вот почему ей потом стало нехорошо. Допустим, он согласился дать ей нужную сумму в обмен на секс!

– Может быть, ты и прав. Но зачем Герхардсену убивать ее?

Фрёлик задумался.

– Затем, что она не хотела ему подыгрывать… Кстати, у Герхардсена нет алиби. Он говорит, что был в «Смугете», но его слов никто не подтвердил, ни те, кто вышел вместе с ним у развлекательного центра, ни другие двое, которые остались в такси. Ни Уле Эйдесен, ни Мерете Фоссум не могут точно сказать, входил он внутрь или нет. Они его там не видели. А Катрине и Хеннинг, возможно, были в пятистах метрах от его такси… Боже мой, его служебный гараж на Мункедамсвей, все сходится! Ему только и надо было перейти Ратушную площадь, чтобы взять машину! Если предположить, что он, выйдя из такси, заметил Катрине и Хеннинга… А их трудно было не заметить!

Гунарстранна с улыбкой посмотрел на молодого коллегу:

– Тебе очень хочется отправить Герхардсена за решетку?

– Естественно.

– У тебя что, зуб на него?

– Во всяком случае, его не мешает еще раз допросить, – набычился Фрёлик.

Их перебил телефонный звонок. После своей дежурной остроты «Покороче, пожалуйста» Гунарстранна неожиданно расплылся в широкой улыбке и закашлялся.

– Конечно, я вас помню. – Он встал и вытянулся по стойке «смирно». Фрёлик тоже встал. – Минуточку. – Гунарстранна прикрыл микрофон рукой. – Что, Фрёлик?

Широко ухмыльнувшись, Фрёлик спросил:

– Женщина, да?

Гунарстранна кашлянул с невозмутимым видом.

– В чем дело, Фрёлик? – повторил он.

Фрёлик уже подходил к двери.

– Герхардсена арестовать или просто пригласить на допрос? – официальным тоном осведомился он.

Инспектор раздраженно пожал плечами и отвернулся. Выражение его худого лица сразу смягчилось. Он заулыбался и долго слушал, что ему говорит собеседница.

– Да, – сочувственно проговорил он, – обычно все дело в неправильно подобранных удобрениях…

Глава 42

Отросток

Он ехал к центру города, выискивая взглядом подземную многоуровневую парковку. На самом деле не столь важно, где оставить машину. Главное, место должно быть неприметным. Там ему дадут квитанцию… Именно в такие минуты у него не оставалось сомнений в том, что нужно сделать. Все детали складывались в единую картину. В каком-то смысле он вернулся к истокам. Скоро он завершит дело, с которого, собственно, должен был начать. Конечно, он проявил слабость, не проявив должной последовательности. Однако он человек, и, как говорится, ничто человеческое ему не чуждо. Ему, как и всем, свойственно желание помедлить возле цели, дождаться того мига, когда пути назад не останется. Так бывает всегда: только когда окажешься рядом с целью, увидишь кратчайший путь к ней – и только тогда понимаешь, с чего надо было начинать.

Он широко улыбнулся. Он знал, что первостепенно. Теперь знал – после стольких хлопот. И все из-за самого распространенного недостатка: стремления не смотреть в лицо истине. Так люди упорно закрывают глаза при первых проявлениях болезни, пока симптомы не станут настолько очевидными, что отрицать их уже нельзя. Все прошедшие годы над ним нависала лишь одна настоящая угроза, и он с ней сжился. Не из-за глупости, не из-за слабости, а потому, что позволил себе обмануться в симптомах, когда злокачественная опухоль начала разрастаться.

Неужели все напрасно, все зря?

Нет, все не зря. Он сделал звук автомагнитолы громче. Неправильно поставлен вопрос. Вот почему ничего не бывает напрасно. Пошли радиопомехи, когда он спускался с горы в Фьеллиньене. С обеих сторон его обгоняли другие машины; молодые люди мчались вперед, сами не понимая, за чем они гонятся. В потоке городского транспорта можно изучать психологию… У выезда из туннеля он перестроился в правую полосу и скоро очутился в Филипстаде. Вот и парковка… Он покатил к пандусу. Дорога плавно спускалась. Ничто не напрасно. Старания и усилия приводят к озарению, которое открывает истину. Те, другие, погибли не просто так. Они помогли ему найти источник опухоли. Когда опухоль больше невозможно скрывать, остается единственный выход: избавиться от нее. Он съехал с пандуса и очутился на парковочном плацу. Из темноты – в темноту.

Солнце светило инспектору в спину. Закрыв за собой красивую кованую калитку, он медленно зашагал по садовой дорожке мимо рядов вейгелы, чьи цветки, похожие на колокольчики, уже увядали. Он остановился и подержал в руках гроздь хрупких, восковых колокольчиков, найдя ветвь, которая еще была в цвету. Неожиданно ему стало страшно. На участке за живой изгородью зашелестела газета. Значит, хозяева дома. Он поднялся на крыльцо и позвонил. Изнутри не доносилось ни звука. Либо звонок не работает, либо его не слышат. Он поднял руку, собираясь позвонить еще раз, но дверь приоткрылась.

– Гунарстранна? – удивилась Сигри Хёугом. – Что привело вас к нам на этот раз?

Инспектор сунул обе руки в карманы и мысленно попытался сформулировать ответ. После паузы он ответил:

– Отросток.

Сигри Хёугом широко распахнула дверь и впустила его. Инспектору показалось, что она совсем недавно надела платье в цветочек. Словно подтверждая его догадку, она остановилась перед зеркалом и пригладила складки на груди.

– Вы так думаете? – спросила она.

– О чем?

Она обернулась через плечо:

– Что Катрине была отростком.

– Я имел в виду совершенно другой отросток, – ответил инспектор, но объяснять не стал. Он посмотрел налево – там была дверь, выходившая на веранду. На террасе стоял шезлонг, на нем валялась раскрытая газета; на полу рядом с шезлонгом покоилась стопка газет, на тарелке рядом с газетами лежало недоеденное яблоко.

Сигри села туда же, где в прошлый раз – на диван, за овальный столик, подобрав под себя ноги. Гунарстранна подошел к окну и посмотрел на шезлонг.

– Я вам помешал? – спросил он, беря в руки горшок с бонсаем.

– Сегодня я взяла отгул по болезни, – ответила она.

– Что-нибудь серьезное?

– Просто устала.

– Это как-то связано с убийством… с Катрине?

– Убийство тоже внесло свой вклад.

– Вы были хорошими… то есть… вы с ней были близки, да?

– Мягко говоря, да.

Инспектор двинулся к ней с горшком в руках и объявил:

– Деревце умирает.

Сигри Хёугом глубоко вздохнула.

– Если у вас, что называется, зеленые пальцы, может, у вас получится его спасти.

– Бонсай, – ответил Гунарстранна, поднимая горшок повыше, – это настоящее произведение искусства. Вряд ли деревце дешевое.

– Мне его подарили, – ответила хозяйка дома. – Я никогда не спрашиваю, сколько стоят подарки.

– Судя по виду, ему больше ста лет, – заметил инспектор. – Я слышал, что бонсай живут лет до пятисот… Мне приходилось видеть разные бонсай. По-моему, ваше деревце очень, очень старое.

– Всем нам рано или поздно приходится умирать, – глубоко вздохнув, ответила Сигри Хёугом. – Извините, но я никак не могу выбросить из головы мысли о Катрине. Стараюсь, но не получается.

– А вы подумайте о деревце, – тихо предложил Гунарстранна. – Представьте, какое оно старое… Ему лет двести. В таком случае за ним ухаживали шесть, семь, а может, и восемь поколений садовников!

– Фантастика! – равнодушно ответила Сигри.

Инспектор попятился к окну.

– Семь поколений садовников ухаживали за деревцем, применяя все свои знания, – с горечью продолжал он. – Двести лет его растили – с Французской революции до наших дней. То, что вы видите, – плод бережного ухода. Ваш бонсай пережил Монтескье, Наполеона, Джорджа Вашингтона, Ведель-Ярлсберга, Бьёрнстьерне Бьёрнсона, Муссолини и председателя Мао. – Он с глухим стуком поставил горшок на место и многозначительно продолжал: – До тех пор, пока вы не получили его в подарок и не бросили засыхать на подоконнике!

Сигри Хёугом состроила удивленную мину, но промолчала.

– Я обратил на него внимание в прошлый раз, когда приходил к вам, – продолжал инспектор, садясь напротив хозяйки. – Только бонсай выбивался из общей картины… Он стал единственным инородным телом в коллекции ламп, подписанных лично Луисом Комфортом Тиффани, антиквариата, швейцарских колокольчиков, старинных столиков и диванов, созданных итальянскими мастерами. Ковер на полу, если я сколько-нибудь разбираюсь в коврах, был сплетен детьми в Кашмире. Я обратил внимание на то, что вы угощали меня кофе из чашек мейсенского фарфора. – Он повел рукой в сторону буфета. – У вас продумано все, вплоть до изящной ручки молотка, который стоит рядом с камином как украшение. Однако, несмотря на ваш несомненный вкус и желание поразить гостей, вы и ваш муж не способны уследить за растением на подоконнике!

– Да, наверное, – мягко ответила Сигри, обескураженная вспышкой инспектора. – Зато с вами нам повезло: вы замечаете такого рода вещи.

– Бедное деревце в пересохшей земле рассказало мне все, что нужно знать о вашем характере.

– Да неужели? – В голосе Сигри зазвенели надменные нотки.

– Отросток, из-за которого я сегодня к вам пришел, растет в саду дома престарелых. Он похож на толстое бледно-зеленое копье; он высасывает соки из розового куста, который растет на лужайке… Я понятно выражаюсь?

– Громко и четко, – сухо ответила Сигри, – хотя смысла в ваших словах я, простите, не вижу.

Гунарстранна улыбнулся и вытянул ноги.

– Кажется, у китайцев есть поговорки по поводу всего на свете? – спросил он.

– Может быть.

– Китайцы, по-моему, сказали бы вот что: хотя ваш взор и отдыхал на отростке розы, по-настоящему вы его не видели.

– Повторяю, я не понимаю, что вы имеете в виду.

– В самом деле не понимаете? Мне нужно, чтобы вы ответили всего на один вопрос.

– В таком случае вам лучше задать этот вопрос, – со вздохом ответила Сигри.

– В пятницу, дней десять назад, Катрине Браттеруд ходила в один дом на Ураниенборгвей, – начал издалека Гунарстранна. – Там живет некий пенсионер по фамилии Стамнес. В свое время он служил в органах социальной защиты. Работал в муниципалитете города Недре-Эйкер, где, в числе прочего, занимался адресной помощью неблагополучным семьям и, в частности, передавал детей из таких семей положительным, проверенным людям. Катрине пришла к нему потому, что Стамнес был в курсе подробностей ее удочерения, хотя прошло уже больше двадцати лет… Вам это о чем-нибудь говорит, фру Хёугом?

– Едва ли, – ледяным тоном ответила она.

– Хотя Стамнес до сих пор чувствует себя обязанным хранить профессиональные тайны, в конце концов он все же уступил расспросам Катрине. Вероятность того, что он помнил что-то о ее деле, была минимальной. Слишком много дел прошло через его руки. И все же он вспомнил! Вспомнил потому, что удочерение Катрине было связано с трагическими обстоятельствами. Мать девочки убили… ее задушил неизвестный преступник. Отец девочки, моряк, в то время находился в плавании. Родители Катрине не были женаты; отец не считал себя обязанным заботиться о ребенке. Поэтому Катрине передали в службу опеки и рекомендовали к удочерению. Вот что рассказал Катрине Стамнес. Имя ее отца он забыл, зато имя матери запомнил, потому что в свое время ее убийство наделало много шуму. Мать Катрине звали Хелене Локерт.

Инспектор замолчал. Стало слышно, как тикают старинные часы.

– В ту ночь Катрине попала в непростое положение, – тихо продолжал Гунарстранна. – Она напала на след своего прошлого, начала выяснять, кто она и откуда. Ей хотелось разобраться в том, почему она никак не может найти гармонию с миром. Что делают люди, очутившись в подобном положении? Какая мысль сразу же пришла ей в голову, точнее, что показалось ей правильным? Можно предположить, что она попробовала найти родственников по отцовской или материнской линии… Не знаю, что именно придумала Катрине, но кое-какие действия она предприняла…

В тот вечер Катрине встретилась с Уле Эйдесеном. Они ходили в кино. Обычно Катрине, как и Уле, нравились фантастические боевики, но, по словам Уле, в тот вечер Катрине была равнодушной и отстраненной. На следующий день она пошла на работу. Она по-прежнему ничего не говорила Уле о своем открытии. Я все гадал почему. Ответа я не знаю, но, наверное, Катрине решила, что вначале ей нужно во всем разобраться самой. Кроме того, сведения о Стамнесе она купила у своего бывшего дружка. Тот человек, Реймонд Скёу, уверяет, что Катрине должна была ему десять тысяч крон наличными за информацию. Денег у нее не было. Итак, на ней повис долг в десять тысяч крон, и деньги нужно было заплатить накануне. Не знаю, что больше занимало ее: страшная судьба родной матери или необходимость выплатить сумму, которой у нее не было. Наверняка известно одно: в час дня Реймонд Скёу ворвался к ней в офис и потребовал вернуть долг. Она сказала, что не имеет денег, что было правдой. Тогда он замахнулся на нее и стал угрожать, а потом выбежал из бюро путешествий. Доподлинно известно, что Катрине ушла с работы в два и вернулась к себе домой, где ее ждал Уле Эйдесен. Он рассказал нам, что Катрине по-прежнему была необычно отстраненной и раздражительной. Ей хотелось побыть одной, поэтому она очень долго сидела в ванной. До пяти или шести вечера. Потом принялась звонить по телефону. Она сделала несколько звонков, в том числе звонила и вам.

– Это не секрет, – ответила Сигри. – Ведь я сама сказала, что она звонила, помните? Она рассказала о том типе, который набросился на нее.

– Помню, – кивнул Гунарстранна. – Но ведь вы передали мне не весь ваш разговор, так? Хелене Локерт собиралась замуж, – продолжал он, – но до свадьбы так и не дошло. Человек, чьей женой она собиралась стать, еще жив. Его зовут Рейдар Буэнг; он живет в доме престарелых. При доме есть сад, где я и увидел тот самый отросток… Я ездил к Буэнгу, и мы с ним поговорили.

Гунарстранна кашлянул – один раз, потом еще один. Он надеялся, что в ответ на его длинный монолог будет хоть какая-то реакция, однако остался разочарован. Сигри Хёугом смотрела на него, но взгляд ее был обращен вовнутрь.

– Я познакомился с… – Гунарстранна замолчал, подыскивая нужные слова, и снова кашлянул. – Я случайно знаю помощницу тамошней сестры-распорядительницы. Сегодня она мне звонила. И вот, собственно, почему я к вам приехал, фру Хёугом.

Сигри Хёугом сидела молчаливая, напряженная. Гунарстранна заглянул ей прямо в глаза:

– Меня интересует следующее. Почему на следующий день после убийства Катрине Браттеруд вы провели у Буэнга целый час?

Глава 43

Предвестник

Он быстро шагал по площади Эгерторг, сложив губы трубочкой и насвистывая. Ловко обошел двух японских туристов, склонившихся над картой. «Десять негритят пошли купаться в море…»

Ничего сложного… Все равно что навещать больного. Раньше врачи умели делать все. «Один из них утоп…» Он небрежно помахивал кейсом, продвигаясь в толпе людей по Карл-Юханс-гате. Навстречу ему ковылял тощий сутулый субъект с изрытым морщинами лицом, длинными черными волосами. «Не иначе как переодетый ангел, – с холодной улыбкой подумал он. – Хочет меня перехватить».

Он вслух рассмеялся, когда нищий принялся клянчить у него мелочь. Вот так ангел! Нищий что-то крикнул ему вслед, но слов он не разобрал. «Вот у кого все равно нет будущего, – подумал он. – У наркоманов и бродяг! Больше всего на свете я ненавижу бродяг!»

Достаточно всего одной дозы… И тогда отбросы общества расправляют ангельские крылья и взмывают вверх… Они уходят в состоянии эйфории. Они рвутся к самозатуханию.

Он перешел Скиппергата на красный свет и, высоко подняв голову, зашагал по Фред-Олсенс-гате к привокзальной площади. У него за спиной возмущенно загудел клаксон. Такси резко свернуло влево, к стоянке. Он – человек в толпе.

– Вы, наверное, уже знаете ответ, – произнесла Сигри. – Иначе не стали бы спрашивать. Кстати, я довольно много о вас думала – что вы за человек. Вы из тех, кто пытается скрыть свою истинную сущность. Вы притворяетесь дураком, тщеславным дураком. Не потому ли вы так старательно зачесываете лысину? Наверное, вам хочется вызвать жалость к себе, особенно у женщин… Ничто не вызывает такой жалости, как болезненное тщеславие. Но я сумела заглянуть за ваш фасад. Вы самый заурядный человек, вам это известно? Нет, даже не заурядный. Вы недоразвитый плебей, переполненный комплексами. Вы пришли ко мне, заранее зная ответ на свой вопрос. Зачем же все-таки пришли? По-моему, вам просто нравится слушать собственный голос! Вы – самодовольный червяк!

В наступившей тишине инспектор Гунарстранна не произнес ни слова. Он смотрел на хозяйку дома даже сочувственно. Сигри раскраснелась от гнева. Она первая спустила ноги на пол и нарушила молчание.

– Вы напоминаете мне маленького мальчика с набором «Юный химик», – продолжала она. – Да вы просто самодовольный болван! Для вас важно одно: одержать верх, доказать, что вам все известно. А хотите, я открою вам секрет? Ничегошеньки вы не понимаете! Даже близко… Вы и понятия не имеете, в чем дело.

Инспектор, все время просидевший неподвижно, и сейчас не шелохнулся. Он смотрел на нее в упор. Она первая отвела взгляд.

– Не смотрите на меня так! Вы ничего не знаете… на самом деле вы ничего не знаете! Ничего!

– То же самое вы говорили и Хелене Локерт? – язвительно спросил Гунарстранна.

Сигри Хёугом ухмыльнулась с презрением:

– А я все ждала, когда вы спросите. – Губы ее скривились в уродливой ухмылке. Она передразнила его: – «То же самое вы говорили…» Нет, представьте себе!

– У вас не нашлось для нее подходящих слов?

– Какие в той ситуации могли быть слова?

– Значит, вы задушили ее молча?

– Замолчите, Гунарстранна!

– Вы задушили ее, – упрямо повторил инспектор.

– Да! – ожесточенно воскликнула Сигри. – Теперь вам лучше? Может быть, вы извращенец и радуетесь, когда выслушиваете такого рода признания?

– Катрине видела, как вы душили ее мать? – хрипло спросил Гунарстранна.

Сигри, казалось, задохнулась. Нижнюю часть лица исказила страшная гримаса. Молчание стало невыносимым. Вдруг она вскочила с места и подошла к окну. Схватилась одной рукой за подоконник, а другую поднесла к виску.

– У меня болит голова. Вам лучше уйти. Жуткая мигрень!

Гунарстранна развернулся на стуле и смерил ее внимательным взглядом.

– Она видела, как вы душили ее мать? – негромко повторил он.

– Не знаю, – проронила Сигри. – Не знаю, и все.

– Почему вы ее не спрашивали?

– Как я могла? – Сигри поднесла к лицу другую руку. – Слушайте, у меня в самом деле очень болит голова. Во время приступа мигрени я не могу разговаривать!

– Хотите сказать, что Катрине убили до того, как вы выяснили, что ей известно?

– Гунарстранна… Уйдите, пожалуйста.

Инспектор встал, вздохнул и нехотя направился к окну, игнорируя просьбу хозяйки. Остановился у Сигри за спиной. Снаружи ярко светило солнце. Июньское солнце, которое, вперемешку с дождями, создавало благоприятные условия для роста. Вся зелень в июне крепнет, готовится к цветению; в июне образуются завязи, которые позже станут спелыми плодами… А тут рядом с шезлонгом, газетами и очками на террасе Гунарстранна увидел старую клумбу, заросшую пыреем и снытью; сорняки густо заполонили все вокруг. Среди них тянули к солнцу чахлые головки несколько чудом перезимовавших маргариток. Солнце, дарящее жизнь, светило в окно гостиной, оно запечатлелось ярко-желтым квадратом на деревянном полу в том месте, где стояла Сигри. А в оконном стекле проявился как будто черно-белый снимок комнаты, в которой они находились: столы, стулья, часы на стене и две фигуры. Гунарстранна сосредоточился на фигуре женщины, на ее отражении в окне. Она стояла зажмурившись и держась за голову. Ее пальцы напоминали белые прожилки полупрозрачных листьев.

– Почему вас ни разу не допрашивали в полиции по поводу убийства Хелене Локерт? – спросил Гунарстранна.

Сигри вздрогнула:

– Вы еще здесь? Ведь я же просила вас уйти!

– Почему вашего имени нет в протоколах? – настаивал инспектор.

Сигри стояла неподвижно. Гунарстранна подошел к ней вплотную.

– Должно быть, вы испытали сильное потрясение, когда вдруг через много лет увидели ее дочь. Вы не подумали о том, что это судьба? Иногда невольно приходишь к такому выводу…

– О чем вы?

Гунарстранна вздохнул и попытался разглядеть смутное отражение лица в стекле. Оно как-то изменилось?

– Моя жена несколько лет назад умерла от рака, – произнес он, кашлянув. – Всю жизнь у нее была одна-единственная мечта. Я имею в виду – настоящая, неподдельная мечта… – Он замолчал.

– Да? – отозвалась наконец Сигри – то ли в нетерпении, то ли ей правда стало интересно.

Гунарстранна тяжело вздохнул и продолжал:

– Перед смертью ей дали возможность осуществить свою мечту. Но она не захотела. Она не могла, была слишком тяжело больна. До самого последнего мига она не знала, что ее мечта осуществима…

– Я вовсе не мечтала встретиться с дочерью Хелене.

– И все же встретились, – возразил инспектор. – Возможно, так было суждено.

– Если да… – Сигри теперь стояла к нему лицом. – То зачем ее понадобилось убивать? Или вы скажете, что и это было предначертано заранее?

– Не знаю, – ответил инспектор, глядя ей в глаза. – Понятия не имею. Важно другое. Вы с ней встретились, у вас появилась возможность ее полюбить.

Сигри отвернулась.

– Возможно, вы и правы, – сказала она. – Но ответа я уже никогда не узнаю… – Она продолжала после долгого молчания: – Да, мне тоже показалось, когда Катрине впервые появилась в «Винтерхагене»… Когда я увидела ее… мне показалось, что передо мной Хелене. Я с самого начала поняла, что она – дочь Хелене. – Сигри мечтательно улыбнулась. – У нее были те же чудесные белокурые волосы, – прошептала она, – губы Хелене, ее фигура, ее голос. Я сразу же поняла, кто она такая, и мне в голову тоже приходила мысль о том, что нам с ней, наверное, суждено было встретиться… Но зачем понадобилось ее убивать? – На лице Сигри застыло выражение искреннего недоумения.

– Почему вас не допрашивали в связи с убийством Хелене? – Гунарстранна не собирался сдаваться.

– Не знаю, – устало ответила Сигри Хёугом. – Может быть, Рейдар им обо мне не рассказывал.

– Рейдар Буэнг? Он называл вас в числе прочих своих знакомых. Нет, наверное, криминальная полиция вычеркнула вас из списков подозреваемых по другой причине.

– Я была в Шотландии. В Эдинбурге.

– В Шотландии?

– Официально.

Гунарстранна продемонстрировал явную заинтересованность.

– Рассказывайте! – велел он.

– Наконец-то вы хоть чего-то не знаете! По диплому я инженер, инженер-химик.

– Я думал, по диплому вы – социальный работник.

– И это тоже. Но в Эдинбургском университете, после школы, я изучала химию. Тогда инженеры были в большой моде. К сожалению, после университета я не пошла работать по специальности. А когда собралась, пробыв почти двадцать лет домохозяйкой, в моей области многое изменилось, и я поняла, что уже не смогу наверстать упущенное. Поэтому я решила попробовать свои силы в другой сфере. В профессии, связанной с самопожертвованием, с помощью другим… Обещаете, что уйдете, если я расскажу, как все было?

Гунарстранна ответил ей удивленным взглядом.

– Вы всегда одинаковы! Прямой, как палка! Ничего не обещаете. Настоящий борец за права простых людей! – Она с горечью улыбнулась. – Я поехала домой, купив билет в последнюю минуту. Хотела устроить сюрприз. На самом деле моя история довольно банальна. С вокзала я поехала прямо к Рейдару. Хотела удивить его и думала, что дома никого не будет. Я ошиблась. Они были в спальне. Она сидела на нем верхом… Моя лучшая подруга. Что, по-вашему, я тогда почувствовала? Некоторые мужчины считают, что это очень заводит. Но мне та сцена показалось отвратительной. Я услышала возню, стоны, тихонько заглянула в спальню и увидела, как она… понимаете? С моим женихом. Больше мне почти нечего сказать.

– Вы вошли в комнату? Показались им?

– Вы что, с ума сошли? Нет. Я пошла к ней домой. Дождалась ее. Я знала, что она скоро придет. В конце концов, она оставила дочку в манеже, а сама…

– Значит, вы просто сидели и дожидались ее?

– Да.

– Зачем?

– Как вы не понимаете? Я хотела, чтобы она умерла.

– Неужели этого нельзя было избежать – ее смерти?

– Не знаю… может быть, будь я другой, воспринимай я по-другому… жизнь…

– Вы с ней говорили?

– Конечно.

– Но почему вы ее убили?

– Потому что она была моей лучшей подругой.

– И что?

– Моя лучшая подруга! Как вы не понимаете? – устало улыбнулась Сигри. – Нет, конечно, куда вам! Мне почти нечего сказать в свое оправдание. Я себя знаю…

– Когда вы оттуда ушли?

– Когда она затихла. Она не произносила ни звука. Все, что могла, она выкричала там, с ним. Вот что меня особенно бесило. Для меня у нее даже крика не осталось!

– Что вы делали потом?

– Вернулась в Шотландию. В тот же день. Купила «горящий» билет.

– И вас не вызывали на допрос в полицию?

– Нет.

– Значит, никто не знал, что вы приезжали в Норвегию?

– Никто.

– А Катрине о чем-нибудь догадывалась?

– Нет, – ответила Сигри.

– Но она позвонила вам и сообщила, что узнала имя своей матери. Ведь именно это она сказала вам, когда звонила в субботу, да?

Сигри кивнула.

– Она сама сказала, что Буэнг живет в доме престарелых?

Сигри покачала головой:

– Нет. О Рейдаре Буэнге Катрине вообще не знала. Как и обо мне. От ее слов я испытала потрясение… Тот разговор был ужасным. Когда она поделилась со мной тем, что ей удалось выяснить, я думала, что меня хватит инфаркт. Я знала, где живет Рейдар. С тех самых пор, с того самого дня я не упускала его из виду.

– Чего вы от него хотели, когда пришли к нему на следующий день после звонка Катрине?

– Хотела убедиться, что Рейдар не рассказал ей обо мне, то есть об отношениях между Хелене и мной. Я знала, что Катрине рано или поздно найдет его. И если она найдет Рейдара, то всплывет мое имя. Настоящая катастрофа для нас обеих. Мне нужно было сначала поговорить с Рейдаром. Нужно было уговорить его ничего не рассказывать Катрине обо мне.

– По-вашему, Буэнг знал, что Хелене убили вы?

– Конечно.

– Но он вас не выдал.

– Нет, не выдал.

– Вот и мне он ничего про вас не сказал. Вы до сих пор любите Рейдара Буэнга?

Сигри Хёугом растянула губы и рассмеялась таким же леденящим смехом, как недавно.

– «Вы до сих пор любите его?» – передразнила она. – Старый дурак, ханжа проклятый! – Она стиснула кулаки. – Что вас интересует на самом деле? Какого дьявола вы пристаете ко мне с вопросами? Хотите знать, не скучаю ли я по старику, который не может ходить без посторонней помощи? Скучаю ли я по физической близости с таким человеком?

– Я спросил, любите ли вы его, – невозмутимо, как и прежде, ответил инспектор.

Они устроили дуэль взглядов. Наконец Сигри Хёугом ответила:

– Какая разница? Я разрушила свою жизнь. Полжизни я живу с человеком, который считает любовь просто мышечными сокращениями и обменом физиологическими жидкостями. – Она посмотрела в потолок и глубоко вздохнула. – А знаете, я понятия не имею, любила я Рейдара или нет. Понятия не имею! Я давно не испытываю по поводу любви никаких иллюзий. Наверное, тогда… в молодости, я еще верила в любовь… Мне показалось, что я выбыла из игры… Вам бывало так плохо, с похмелья или от болезни, что хотелось умереть, лишь бы избавиться от мучений? Примерно так я себя чувствовала. Но похмелье быстро проходит, а мое состояние не проходило. По вечерам я отправлялась гулять. Забиралась в безлюдные места и колола себя булавками… и визжала, стараясь избавиться от своих мучений… такая была любовь. А сейчас? Я уже не знаю. Не знаю, что важно, а что нет. И хуже всего то, что я уже не помню, какая я была раньше… я утратила часть души, которую считала самой драгоценной. – Сигри стиснула зубы и процедила с ненавистью – в углах губ выступила слюна: – Только одно с тех пор не изменилось и уже не изменится никогда… Ненависть к Хелене!

– Сейчас вы ненавидите ее так же сильно, как тогда?

– Ну вот, вы опять за свое, – вздохнула она и закрыла глаза. – Иногда – да. Но чаще – нет.

– Ничего не выйдет, – вдруг сказал Гунарстранна.

– Что не выйдет?

– Вам не удастся свалить все на мертвую Хелене.

– Что вы имеете в виду?

– По-моему, вы приберегаете ненависть и горечь для кого-то другого.

Сигри медленно покачала головой.

– Сигри, до меня вы ведь рассказывали о том, что было, кому-то еще?

Сигри метнула на него настороженный взгляд:

– С какой стати вы вдруг обращаетесь ко мне так фамильярно? Чего вы сейчас хотите? – спросила она, но быстро закрыла рот, словно боясь наговорить лишнего.

– Я знаю, кто убил Катрине, – тихо сказал инспектор. – И вы тоже знаете.

Ее серебристые волосы блестели на солнце.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Кроме того, у меня раскалывается голова. Пожалуйста, уходите.

– В субботу Катрине вам позвонила, – продолжал Гунарстранна, продвигаясь на шаг ближе к ней. – Она рассказала вам о Стамнесе. Рассказала, кто ее мать, и о Реймонде Скёу, который вломился к ней в офисе и потребовал денег. Представляю, какое потрясение вы пережили… Но вы не имели права никому рассказывать о звонке Катрине! Рассказав обо всем ему, вы подписали ей смертный приговор. Вы ведь догадывались, не так ли?

Сигри закрыла глаза.

– Ни о чем я не догадывалась… В воскресенье я пошла навестить Рейдара, чтобы подготовить его к визиту Катрине. Мне даже в голову не приходило, что Катрине уже нет в живых.

– Но вы должны были знать об этом!

– Вы дьявол! – сказала она и повторила: – Вы дьявол.

– Вы отправились к Буэнгу, хотя знали, что она мертва.

Сигри молчала.

– Может быть, он убил Катрине, защищая вас? И наверняка считает себя настоящим рыцарем… Только все напрасно. Вы так же хорошо, как и я, знаете, что ее убил он.

– Допустим, я все знала, – с горечью проговорила она. – И что? Ее можно воскресить? Тогда какой смысл жалеть? Значит, по-вашему, он стремился меня защитить? Ха! – Она хрипло расхохоталась и прищурилась. – Вам не приходило в голову, что он хотел защитить себя?

На несколько секунд он замер, потом глубоко вздохнул и сделал два шага вперед. Она повернула к нему голову, как будто удивляясь, как ему хватает наглости до сих пор оставаться в ее доме.

– Да вы подумайте, только представьте себе на минуту. – Ее рот скривился в презрительной гримасе. – Вы только представьте! Правда вам и в голову не приходила!

– Сигри Хёугом, – произнес инспектор полиции Гунарстранна, – вы арестованы за убийство Хелене Локерт. Будьте добры, идите со мной добровольно.

Глава 44

Больно

Трамвай оказался набит битком. Ни одного сидячего места. У дверей и в проходе пассажиры стояли прижавшись друг к другу вплотную. Его притиснуло к девице в красной майке без рукавов. Она высоко подняла руку, вцепившись в петлю на металлической штанге. Волосы под мышками завивались и были влажными от пота. Он посмотрел ей в лицо. Под глазами она нарисовала некрасивую желтую полосу. Волосы обесцвечены, но темные корни выдают их истинный цвет. На повороте он заглядывал в вырез ее майки, в котором виднелись две маленькие грудки с огромными, раздутыми сосками. Он невольно вспомнил ту, другую девушку и как она билась и дергалась под ним – все слабее и слабее, как пойманная рыба на дне лодки. Он посильнее придавил ее коленом, и она наконец затихла.

Какой-то звук. Он вздрогнул, заметив, как смотрит на него крашеная блондинка. Наверное, звук издал он. Он кашлянул и отвернулся, чтобы его не запомнили.

Снаружи оказалось так же жарко, как и в трамвае. И даже еще жарче, только не так душно; дышалось легче. Стоя на тротуаре и глядя трамваю вслед, он вновь почувствовал на себе взгляд блондинки. Вот почему всегда нужно учитывать непредвиденные обстоятельства – например, выходить из трамвая на две остановки раньше.

В такие дни, как сегодня, горожане спешат насладиться чудесной погодой. Зато старики в жару предпочитают посидеть в теньке. Первый раз, проходя мимо, он попытался заглянуть в приемную. Ему показалось, что там почти никого нет. Он прошел один перекресток, потом другой, чувствуя, как учащается дыхание. По спине пробежали мурашки. Он остановился, вытянул руку с растопыренными пальцами. Нет, не дрожит. Просто он напряжен. Напряжение – хороший признак. Совсем скоро, через полчаса, ему придется проявить самообладание. Операция, которая ему предстоит, будет самой легкой из всех и одновременно самой сложной… Впервые у него засосало под ложечкой от предвкушения. Он точно знал, что исходом операции будет смерть.

На следующем перекрестке он повернул налево и прошел еще один квартал. Потом снова повернул налево и направился назад, к дому престарелых.

Сигри Хёугом торопливо прошла к двери, что находилась слева. Гунарстранна последовал за ней. Они очутились в столовой, обставленной в традиционном норвежском стиле: буфет у стены, посередине большой обеденный стол с восемью стульями… У следующей двери она остановилась и обернулась с удивленным видом.

– Вы что же, идете за мной?

Гунарстранна кивнул.

– Ясно. – Она направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. На полпути притормозила и посмотрела на него сверху вниз. На белой стене над ее головой висела картина – современный пейзаж, написанный в ярких синих и желтых мазках – небо. – То, что он сделал, он сделал точно не ради меня! Его заботят только он сам и его потребности.

– По-вашему, он ее изнасиловал?

– Он? – Она хмыкнула. – Нет, что вы! Он ни за что не поступит так банально. Его действия пронизаны единственной целью: избежать скандала, который неизбежно возникнет после того, как я дам показания в суде…

– Скандала? – удивился Гунарстранна. – Какого скандала? Ведь ваш муж не был вашим соучастником!

Она покровительственно улыбнулась:

– Вы неправильно меня поняли, умник! Он боится не наказания, которое ждет меня за то, что я сделала с Хелене. Он боится наказания за свои поступки! Боится, что на суде всплывет правда о нем… что я расскажу, как он полжизни издевался надо мной! – Заметив непонимающее выражение на лице Гунарстранны, она в отчаянии тряхнула головой. – Ну что, дошло до вас, наконец? Эрик не тот, за кого его все принимают! Он настоящее животное…

Услышав последнее слово, Гунарстранна недоверчиво поморщился. Сигри сделала шаг вниз. Он поднялся на одну ступеньку ей навстречу. Она крепко ухватилась за перила.

– Презирайте меня, – прошептала она. – Смейтесь надо мной. Вы ведь не знаете, что чувствуешь, когда лежишь на кровати голая, связанная по рукам и ногам… а в соседней комнате спит ребенок! Вы не знаете, что значит служить денно и нощно человеку, который получает удовольствие, причиняя вам боль… а потом нужно одеваться и сопровождать своего мучителя на ужин в какой-нибудь великосветский клуб, выбирая такие платья, под которыми не видно синяков и ссадин! При людях нужно улыбаться и шептать нежности в ухо того же человека, чтобы не привлекать к себе внимания и сохранять видимость благородства его облика. Что, трудно? Вашего скудного умишки на такое не хватит! И все же подумайте, каково мне жилось все эти годы! Я вынуждена была пресмыкаться перед этим недостойным существом, потому что когда-то по глупости рассказала ему о самой большой ошибке в своей жизни – о единственной ошибке!

– Почему вы от него не ушли?

– Вы еще спрашиваете!

Гунарстранна протянул к ней руки:

– Он угрожал вас выдать? Угрожал пойти в полицию и рассказать, что ему известно об убийстве Хелене Локерт?

– Уже теплее, умник!

– Значит, выходит, он убил бедную девушку, чтобы… – Гунарстранна задумался, выбирая нужное слово, – чтобы сохранить тайну?

– Он задушил Катрине, чтобы никто не узнал, кто убил ее мать! Как только станет известно, кто убил Хелене, он утратит свою власть надо мной. И уже не помешает мне рассказать, что он со мной вытворял!

– Помогите мне его схватить, – попросил Гунарстранна.

Сигри Хёугом покачала головой.

– Нет, вы меня ни на что не уговорите! – обреченно произнесла она. – Гунарстранна, давайте будем честными друг с другом. У вас ведь практически нет улик!

– Вы правы, – согласился Гунарстранна. – Улик у меня нет и не будет… если вы мне не поможете.

Она расхохоталась:

– Господи спаси! Почему я должна вам помогать?

Гунарстранна отмолчался. Сигри Хёугом метнула на него презрительный взгляд.

– Потому что так больше продолжаться не может, – ответил наконец Гунарстранна.

Она снова расхохоталась – холодно и грубо.

– Да неужели? – Вытянув губы, она передразнила его: – «Так больше продолжаться не может!» – Она сделала еще шаг вниз. – А вы подумали, что я больше двадцати лет живу с окровавленными руками? Вам не приходило в голову, что наконец сбылось то, о чем я мечтала двадцать лет? Наконец-то у меня появилась власть над ним! Наконец, наконец, наконец сила на моей стороне!

– Неужели вы в самом деле этого хотите?

– Ничего на свете я не хочу больше! – закричала Сигри.

Она наклонилась вперед, тяжело дыша. Волосы ее растрепались, лицо, на котором ненависть и ярость прорезали глубокие морщины, как будто постарело на много лет. На губах выступила пена.

– Тогда помогите мне не ради себя, – взмолился Гунарстранна. – Ради нее! Возможно, вам представилась возможность хоть что-то исправить… Вам ведь и этого хотелось, да? Вам хотелось справедливости для Катрине?

Сигри глубоко вздохнула, как будто сдерживая очередную вспышку. Закрыла глаза и решительно покачала головой.

– Нет так нет, – сказал Гунарстранна. – И тем не менее вам придется пойти со мной.

Когда она наконец открыла глаза, в них стояли слезы.

– Существует срок давности. – Она развернулась и снова принялась подниматься по лестнице.

Гунарстранна шел за ней по пятам.

– Это мы еще посмотрим, – сказал он ей в спину. – К счастью, не я решаю, есть ли срок давности для таких преступлений, как убийство Хелене Локерт.

Она резко остановилась.

– Я полицейский, а не судья, – продолжал Гунарстранна. – Но, надеюсь, вы не станете оказывать сопротивление при аресте. Тогда мы оба окажемся в неудобном положении. – Он криво усмехнулся.

– Нет, конечно, – удивленно ответила она, проводя руками по платью, как будто стряхивала с себя что-то неприятное. – Мы взрослые люди. – Она схватилась за дверную ручку. – Мне нужно переодеться. Чего вы от меня хотели?

– Позвоните ему и скажите, что вы побывали в доме престарелых в воскресенье.

– Сказать, что я была у Рейдара, навещала его?

– Да.

– И больше ничего?

Гунарстранна закашлялся, глядя ей в лицо, – она улыбалась.

– В чем дело?

– Да мне просто смешно, – ответила она. – Я уже все ему сказала!

– Вы сказали ему?.. Когда? – Гунарстранна дернулся. Подбежал к ней. Его губы дрожали. – Хватит блефовать! Когда вы ему сказали?

– Сегодня рано утром.

– Вы лжете.

Она покачала головой:

– Я столько лгала самой себе, что больше не могу.

– Но почему именно сегодня?

– Потому что сегодня я… – Она вздохнула и снова закрыла глаза. – Сегодня… когда я проснулась… – Она запнулась.

– Что сегодня? – Гунарстранна не сводил с нее глаз. – О чем вы?

Равнодушно улыбнувшись, Сигри ответила:

– С чего вы взяли, что поймете, если я честно отвечу на ваш вопрос?

Инспектор уже выхватывал из кармана мобильный. Он покосился на нее с озабоченным видом, потом прижал трубку к уху.

– Никуда не уходите! – тихо велел он, с нетерпением дожидаясь, когда ответит Фрёлик. И еще тише добавил: – Вы, конечно, понимаете, что поступили безрассудно, рассказав ему о визите к Буэнгу?

– Я уже ничего не понимаю.

– Надеюсь, еще не поздно, – ответил Гунарстранна и выругался. – Где у вас зубная щетка и туалетные принадлежности? В ванной? Пошли туда!

Следом за ней он прошел по коридору, не отнимая мобильного от уха. Он следил за каждым ее шагом. Что-то подсказывало ему: эту женщину нельзя оставлять одну ни на секунду.

Глава 45

Телефонный звонок

Из-за угла уже в третий раз вышел тщедушный молодой человек в синем костюме. Из-за пышных волос его голова казалась огромной. Он покосился на Франка Фрёлика. Тот живо вскочил.

– Герхардсен у себя или нет? – спросил раздраженный Фрёлик, просидевший в коридоре уже три четверти часа. Он заметил, что глаза у юнца навыкате, а на щеке зреет вулканический прыщ.

– Он на совещании, – невозмутимо ответил юнец.

– Вы сказали, что я его жду?

Молодой человек кивнул. Его темно-синяя рубашка была того же цвета, что и ковровое покрытие на полу. На шее он носил коричневый шелковый галстук. Узел был слишком свободным. «Не следует принимать на работу молодых людей с раздражающей внешностью», – подумал Фрёлик, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу.

– Совещание закончится еще не скоро, – с ухмылкой сообщил молодой человек.

«Таким, как ты, пахать надо», – с ненавистью подумал Фрёлик, а вслух сказал:

– Значит, ваш босс считает, что может меня пересидеть, верно? – Он снова сел на стул.

Молодой человек стоял, безвольно опустив руки. Фрёлик вспомнил одно из любимых изречений Евы-Бритт: «Некоторым мужчинам смокинги очень идут, но Джеймсу Бонду следует понять раз и навсегда, что бегать в такой одежде неудобно». Фрёлик подался вперед и пристально посмотрел на молодого человека. «Молодые люди в костюмах не должны стоять так прямо, словно аршин проглотили, – подумал он. – От этого они становятся похожими на торшеры».

– Да будет свет! – невольно воскликнул он.

В этот миг зазвонил его мобильный.

Глава 46

Теплее

То, что он идет к пациенту, облегчает дело. Он посмотрел на свои ноги. Мягкие светло-коричневые туфли, свободные брюки. Ноги вполне нормальные, походка расслабленная. Самое главное – как все выглядит извне, а не что чувствуешь внутри. Тяжесть – чистой воды воображение.

Он еще раз повернул налево и уже быстрее направился к дому престарелых. Из-за ограды не доносилось ни звука. Правда, у входа стояло такси. Водитель ждал; скорее всего, приехал за кем-то. Он прошел мимо такси и поднялся на крыльцо к парадному входу. Как только он распахнул дверь, в ноздри ему ударил знакомый запах старости – его составляющими служили моча, грязь, пыль, спертый воздух и гниющая плоть. Как будто потянуло из разверстой могилы. Он невольно улыбнулся своему каламбуру. За низкой стеклянной перегородкой сидела молодая женщина в ярко-желтом свитере; она говорила по телефону. Он вежливо постучал.

– Рейдар Буэнг, – сказал он, прислоняясь к стене.

Молодая женщина положила трубку и подняла на него удивленные глаза.

– Я здесь временно, поэтому не очень хорошо знаю, кто где…

– Студентка? – улыбнулся он. – У вас ведь, наверное, есть список подопечных – кто в какой комнате?

– Да, список есть. – Она положила трубку на стол и стала рыться в бумагах. От волнения она не сразу нашла, что искала. Наконец она вскинула голову: – Комната сто четыре!

– Спасибо! – ответил он и не спеша зашагал по коридору. Прошел сто четвертую комнату не останавливаясь, только мельком заглянул в открытую дверь. Через окно был виден сад: белые цветки клевера на лужайке, какой-то старик в берете и шортах склонился над разобранной газонокосилкой. Он нашел дальше по коридору туалет, вошел, заперся и положил кейс на крышку унитаза. На дне кейса, в разных отделениях, лежали тонкие резиновые перчатки, шприц и ампулы. Он надел перчатки и быстро собрал шприц. Вскрыл одну ампулу, вторую, набрал содержимое в шприц. Выпустил воздух. Все готово. «Подумать только, – подумал он, – сегодня кое-кто получит не то лекарство!» Сунув шприц в карман пиджака, он посмотрел в зеркало. Вид самый обычный. Он снова надел темные очки, глубоко вздохнул, вышел в коридор.

Ни души – ни слева, ни справа.

«Думай о ней. Чувствуй ее ярость. Представь, как она тебя раздавит!» Не торопясь он подошел к сто четвертой комнате. Теперь дверь была закрыта. Дышал он ровно: вдох-выдох. Два раза постучал. Изнутри ни звука. Пора заканчивать, подумал он, берясь за дверную ручку.

– Вы не были уверены во мне, – сказала Сигри Хёугом после того, как они сели в машину. – Считаете меня психопаткой? Может, думаете, что я способна покончить с собой?

– Я всего лишь делаю свое дело, – ответил Гунарстранна, надевая пиджак, заводя мотор и трогаясь с места.

– И много вам платят за то, что вы следите, как женщина мочится?

– Ваши естественные отправления меня не волнуют. Мое дело – не спускать глаз с арестованных. И вы у меня не первая.

– Гунарстранна, вы не умеете врать!

Он покосился на нее и, пожевав тонкими губами, ответил:

– Наверное, все дело в том, что за свою жизнь я выслушал много лжи… слишком много!

– Странно, – вздохнула она.

– Что странно?

– Сейчас… все странно… Я часто представляла, что чувствует человек при аресте. Я много раз представляла… – Она выглянула в окошко, когда он затормозил, пропуская неожиданно вынырнувшую справа машину. – Какое облегчение! Наконец-то!

– Я тоже начинаю к этому привыкать, – сухо ответил Гунарстранна.

Оба замолчали.

– По-моему… – начал он спустя какое-то время.

– Вы боялись, что я выброшусь из машины? – перебила его она.

– По-моему, Хеннинг Крамер что-то узнал, – не сдавался Гунарстранна.

– Как вы мне надоели! – со вздохом ответила Сигри.

– По-моему, он нашел какую-то улику, пропущенную вашим мужем… Он понял, что Крамер представляет для него опасность. Пожалуйста, подумайте и ответьте, что именно нашел или увидел Крамер?

Она наклонила голову:

– По-моему, все вполне очевидно!

Гунарстранна глянул на нее исподлобья.

Она смотрела перед собой и презрительно улыбалась.

– Ответ у вас под самым носом! Боже мой, если остальные полицейские такие же идиоты, как вы, неудивительно, что я в семьдесят седьмом году вышла сухой из воды! Неужели сами не понимаете? Неужели это никогда не приходило вам в голову?

Гунарстранна смотрел на дорогу и притормозил, снова пропуская машину.

Вдруг она посерьезнела.

– Я тоже виновата, – заявила она. – В ту ночь мне хотелось как-то помочь Катрине… во время званого ужина, когда ей стало плохо. И я позвонила Эрику. Хотела попросить его отвезти нас домой. Мне не хотелось задерживаться в гостях; очень нужно было поговорить с Катрине с глазу на глаз. Но Эрик не брал трубку. За Катрине приехал Хеннинг, а Эрик так и не объявился.

Гунарстранна едва заметно кивнул. Картина постепенно начинала проясняться.

– Я все ждала Эрика. Когда я увидела, что Катрине уходит…

– Вы видели, как она уходила?

– Да. Я стояла на веранде и видела ее. Она прошла через сад, закрыла за собой калитку, зашагала по дороге. Мне хотелось окликнуть ее, но я не стала. Вошла в дом и снова стала звонить Эрику, чтобы сказать, что ему все же не нужно заезжать за мной. Он не брал трубку.

– Он был уже в пути?

Сигри словно не слышала вопроса.

– В понедельник, – сказала она, – когда вы явились в реабилитационный центр, Хеннинг был не в себе, будто бы находился в трансе. Конечно, мы все только и говорили что о званом ужине и о Катрине. Хеннинг все донимал нас, требуя рассказать, что именно произошло в тот вечер. И я все время чувствовала, что Хеннинг не сводит с меня глаз. Для этого могло быть только одно объяснение. Хеннинг в ту ночь видел Эрика. Он обогнал Эрика, когда ехал к дому Аннабет за Катрине. Но все знали, что за мной приехали только в четыре утра. В понедельник утром в разговорах это всплывало снова и снова.

Она замолчала. Видя, что Гунарстранна не отвечает, она улыбнулась:

– Гунарстранна, вы начинаете мне нравиться. Вы умеете молчать, когда надо. – Она кашлянула. – Хеннинг позвонил нам вечером после похорон. Попросил к телефону Эрика.

– О чем они говорили?

– Кажется, Хеннинг угрожал пойти к вам и поделиться своими подозрениями. Рассказать, что в ту ночь он видел Эрика…

– И ваш муж попросил его немного подождать, – закончил за нее Гунарстранна.

Она безрадостно усмехнулась:

– Ему бы и в голову не пришло кого-нибудь о чем-нибудь просить! – Она бросила взгляд в окошко. – Нет… Эрик согласился встретиться с ним и поговорить как мужчина с мужчиной.

Глава 47

Последний расчет

Из приемника, стоящего на прикроватной тумбочке, пел сладкоголосый Элвис Пресли. Но в комнате никого не было.

Он не верил собственным глазам. Не может быть! Он еще раз осмотрел спальню, кухню, небольшую нишу. Ни души! Он мысленно взглянул на себя. Желтые перчатки – яркая примета. Придется их снять. Он стащил их и сунул в карман. Нет, не пойдет. Он переложил перчатки в кейс. Еде лучше от них избавиться? Он сел в кресло у окна и не спеша огляделся по сторонам. Через приоткрытую дверь ванной виднелась корзина с грязным бельем. Отличное место! Он зашел в ванную и бросил кейс в наполовину заполненную корзину.

«Может быть, я обращался с тобой и вполовину не так хорошо, как следовало…» – пел Элвис.

Он выключил радио и прислушался. Не было слышно ни звука. Ни бормотания, ни шума бегущей по трубам воды. Наверное, уже в сотый раз он похлопал себя по выпуклости в кармане пиджака. Он готов. Больше чем готов, а никого нет.

Все очень странно. Он поспешил назад, к окну, и выглянул наружу. Та же разобранная газонокосилка, которую он видел из коридора, валяется на траве. Почему ее бросили? Почему так тихо?

Ему стало жарко, и он метнулся к двери. Но у самого порога остановился. Ему не хотелось уходить, особенно сейчас, когда все так близко к завершению. Что-то не так! Лучше всего немедленно уйти! Он схватился было за ручку двери, но передумал и заперся изнутри. В два прыжка оказался у окна. Открываются обе створки – вот и стопоры с двух сторон… Правда, открыть окно широко нельзя. Он повернул ручку, толкнул раму. Створка не открывалась. Двадцать сантиметров воздуха – вот и все.

Кровь застыла у него в жилах, когда кто-то надавил на дверь у него за спиной. Это не Буэнг. Там кто-то еще. Слава богу, дверь заперта. Он покосился на коричневую дверь и повернулся к окну. В голове мелькнула мысль: выбить стекло. Сейчас же!

Человек снаружи снова толкнул дверь. Дернул ручку. Постучал.

Как же открывается проклятое окно? Он подергал раму. Есть! Оказывается, нужно открыть засов слева! Через две секунды его левая нога угодила в колючие заросли. Розовый куст схватил его за ногу. Он выпрыгнул и закрыл за собой окно. Побежал прочь. Шипы цеплялись за одежду. Он вспотел, но ни разу не остановился, чтобы отдышаться и оглянуться. Быстро зашагал по дорожке, разделявшей лужайку на два ровных прямоугольника. В саду никого не было. «Надо было сразу догадаться! Надо было сразу понять, что такая тишина не к добру!»

Так… Кто его видел? Молодая женщина в приемной, и все. И кого же она видела? Мужчину в темных очках, который пришел навестить одного из стариков.

Он остановился на углу и осторожно оглянулся. На дорожке стояла патрульная машина. В ней никого не было.

«Думай! – велел себе он. – Шевели мозгами! Машина пустая. Значит, там всего один или двое. Обычные патрульные, приехали по вызову… Кто-нибудь им позвонил. За тобой никто не гонится. Удирай!»

Он направился к полицейской машине, обошел ее и устремился к выходу. Повернул налево и зашагал дальше, прямо. Мышцы на его спине напряглись. Каждую секунду он ожидал услышать окрик. Но ничего не происходило. Вот он уже в двадцати пяти метрах… в сорока… Пять метров до первого перекрестка. Он заставлял себя не ускорять шаг. Осталось пройти всего метр. Он повернул налево, не оглядываясь. Продолжал идти. Теперь от полицейской машины его отделял большой многоквартирный дом. Пять метров, десять метров… Он выдохнул. Все хорошо. Никто ничего не заметил.

И все же ему не давала покоя мысль о пустой полицейской машине. С чего она вдруг появилась? Ее вызвали из-за него? Нет, не может быть. Если бы про него узнали, прислали бы не одну патрульную машину. Наверное, ее вызвали по другой причине. Но зачем кто-то дергал дверь сто четвертой комнаты? Он заставлял себя мыслить логически. Хорошо, что он не слышал никаких криков. Полицейские взломали бы дверь, если бы не сумели ее открыть. Нет, вряд ли в комнату пытался войти полицейский. Так почему же ему так не по себе? Должно быть, что-то пошло не так. Но что? Узнать невозможно. А если все-таки?.. Какие у них улики против него? Никаких. Они рыщут во мраке. Надо понять, не совершил ли он грубую ошибку, придя в дом престарелых? Нет! Он не ошибся. Рейдар Буэнг – единственное звено, связывавшее его с делом Сигри. Единственный человек, которому все известно. Единственный важный свидетель.

На середине моста Бейтсе он остановился. В нем росло какое-то неясное чувство…

Он резко повернул голову. Нет, никто не остановился, никто не идет за ним. Глядя на воду, он притворился, будто что-то ищет в карманах. Снова взглянул назад. Ничего. Тем не менее по спине пробежал холодок. Он не спеша зашагал по Бентсебруагата к Вогтс-гате и трамвайной остановке. Остановился, снова обернулся. Ничего не видно, только какой-то юнец идет по улице, волоча ноги, молодая женщина запирает машину, старуха толкает магазинную тележку с покупками. Слева из-за поворота вывернул трамвай. Он вошел в среднюю дверь и увидел, что в салоне нет других пассажиров. Он улыбнулся, пошел к водителю, собираясь заплатить. Вдруг трамвай резко остановился, и он выглянул в окно, но никаких машин или пешеходов на путях не было. За его спиной хлопнула дверь. Кровь у него в жилах превратилась в лед. Обернись. Посмотри, кто там, перед тем как трамвай поедет дальше!

Он медленно повернул голову направо. Ничего страшного. Вошли другие пассажиры… Среди них нет полицейских в форме. Несколько человек стоят, сидят, жуют резинку и тихо переговариваются. Ничего. Роясь в кармане в поисках мелочи, он рассеянно кивнул бородатому сикху в темно-красном тюрбане.

Он нашел свободное сиденье слева и принялся вспоминать все, что случилось. Либо произошла катастрофа, либо ему все померещилось. Нужно понять, в чем дело. Какой-то длинноволосый прыщавый юнец вещал о связи языка и сознания. «Если ты хохмишь, то так и говори, что хохмишь», – внушал он своей спутнице, юной толстушке с валиками подкожного жира на бедрах. Он осторожно оглянулся. Ничего особенного. Почему же по спине снова пробежал холодок? Зазудело между лопатками, и не оттого, что у него чесалась спина. Там кто-то есть! Не может не быть! Его прошиб пот. Он дотронулся ладонью до лба. Мокрый! Он с трудом заставлял себя не оборачиваться.

Зазвонил мобильный телефон. Какой-то мужчина ответил на хорошем английском. Парень, похожий на вьетнамца, играл на своем мобильном в какую-то игру. В таком окружении трудно сосредоточиться. Правда, труднее всего заставлять себя не оборачиваться.

Но что могло случиться? Ничего. Он поднял голову. На него в упор смотрела молодая блондинка. На что она так уставилась? Он больше не мог этого выносить. Он должен обернуться. Он вздрогнул. На несколько мгновений ему показалось, что это она. Но нет. Хотя молодая блондинка на сиденье за ним была очень на нее похожа. Увидев, что он на нее смотрит, блондинка поспешно отвела глаза в сторону.

Он заставлял себя успокоиться. Нельзя так нервничать! Он должен взять себя в руки. Сейчас он вернется домой, помедитирует и подумает, когда снова нанести удар. Он вышел из трамвая в Акер-Брюгге. Там выходили многие пассажиры. Беззаботно смеясь, шли легко одетые люди. Несколько мальчишек показывали трюки на горных велосипедах. Перед входом в Акер-Брюгге поставили большой подъемник; три крепких молодых человека предлагали желающим прыгнуть с тарзанки.

Он замедлил шаг, чтобы не попасть в очередь, но это оказалось трудно. Вся Ратушная площадь была заполнена народом. На резиновом канате уже качалась пожилая женщина. Дрыгая руками и ногами, она повисла над асфальтом и напоминала не то коровью тушу на крюке, не то Карлсона, который живет на крыше. Когда ее подбрасывало вверх, она радостно смеялась.

Он с трудом заставил себя отойти. Какой-то маленький мальчик, щурясь и прикрывая ладошкой глаза от солнца, кричал:

– Бабушка! Бабушка!

Он постепенно ускорял шаг. Спина по-прежнему зудела. За ним кто-то был. Кто-то идет за ним… Он повернул направо, к площади, остановился и оглянулся. Люди. Толпы людей. Вход на парковку был у фонтана. В кабине лифта больше никого не оказалось. Дверцы закрылись. Он прислонился к стеклянной стене и уловил какое-то движение слева.

Казалось, Франк Фрёлик и Эрик Хёугом целую вечность изучают друг друга через стекло. Хёугом прислонился к задней стенке прозрачной кабины. Когда лифт плавно пошел вниз, он продолжал смотреть на Фрёлика. Тот как будто никуда не торопился. Он спускался по винтовой лестнице не спеша, выбрасывая ноги в стороны. Всякий раз, выныривая из-за поворота, Фрёлик видел Хёугома. С каждым разом кабина спускалась все ниже. Когда голова Хёугома оказалась на уровне коленей Фрёлика, тот замахнулся и с силой ударил по стеклу ногой. Хёугом непроизвольно дернулся, но его лицо осталось непроницаемым. Два черных непроницаемых глаза над плотно сжатыми губами. Франк заметил на черепе у Хёугома родимое пятно. Ему осталось пробежать совсем немного, когда хлопнула металлическая дверь, ведущая к машинам. Франк успел к двери на десять секунд позже и уже вдали услышал топот ног. Он остановился. На парковке было душно от выхлопных газов. Фрёлик попытался определить, куда бежит Хёугом, но из-за гулкого эха трудно было понять, где тот находится. Эхо волнами шло по рядам пустых машин. Он различил подсвеченную табличку на потолке, желтые полосы на бетонном полу. Фрёлик побежал по центральному проходу, по широким полосам для выезда. По обеим сторонам стояли машины. Услышав звук заводимого мотора, он замер. Хёугом все больше нервничает. Франк удовлетворенно улыбнулся. Интересно, он что, совсем дурак? Вскоре послышался визг тормозов. Должно быть, он весь на нервах. Снова взревел мотор. Франк сосредоточился. Провел взглядом по стенам. Нигде никакого движения. Снова рев мотора. Все ближе. Он успел отскочить в последний миг. Не удержался на ногах, упал. «Мерседес» цвета мокрого асфальта пронесся в миллиметре от его ноги. Он мельком заметил мужскую фигуру, пригнувшуюся к рулю. Франк с трудом поднялся на колени. Какой он жалкий! Настоящий придурок… Неужели думает, что ему удастся уйти? Он вспомнил еще одно изречение Евы-Бритт: «В конечном счете все мерзавцы одинаково плохи, но нет сомнений, что некоторые злодеи неплохо смотрятся в кино».

Не вставая с колен, Франк отряхнул брюки. «Мерседес» повернул за угол, на пандус, ведущий наверх. Вот идиот! Угораздило же его поехать не в ту сторону!

Он вздохнул, встал и зашагал следом за «мерседесом». Эта подземная парковка отличалась от всех остальных парковок в Осло тем, что выезд в город здесь был устроен через самый нижний уровень, поэтому ехать следовало вниз.

Франк не спеша повернул за угол и услышал, как у него над головой снова визжат тормоза. Он представил, как Хёугом рванет вниз со скоростью сто километров в час, и невольно ускорил шаг. Скоро он уже бежал. Кололо в боку; ноги будто свинцом налились. Сверху снова послышался визг. Франк поднялся на следующий уровень. Въезд в десяти метрах. Машина разворачивалась совсем близко. Взревел мотор. Франк живо представил, как «мерседес» цвета мокрого асфальта сбивает его на полном ходу, как сминаются его кости, как он перекатывается через капот и крышу, с грохотом падает на пол, ломает себе шею…

Когда до входа на следующий уровень осталось пять метров, Франк вдруг услышал громкий удар и скрежет. Приехали!

Он выбежал на площадку. Где-то рядом хлопнула дверца машины. Он остановился, жадно хватая ртом воздух. В ушах стучало. Он никак не мог отдышаться. Первое, что он заметил, – женщина у лифта. Она держала за руки двух маленьких мальчиков в шортах. Один из них ковырял в носу. В шестидесяти метрах перед ним стоял «мерседес» Хёугома. Капотом он почти разрезал пополам маленький припаркованный «фольксваген-гольф». По центральному проходу ковылял Хёугом. С ним явно что-то было не так. Вот Хёугом остановился, полуобернулся, схватился за бедро. На его лице отразилось недоумение.

Фрёлик бросился вперед.

– Стоять! – крикнул он Хёугому. – Стоять, не двигаться!

Краем глаза он видел, как женщина поспешно выводит детей на лестницу. Колени у Хёугома подогнулись. Франк против воли замедлил шаг.

Эрик Хёугом стоял на коленях и раскачивался взад и вперед.

– Стоять! – чуть тише повторил Фрёлик, приближаясь к Хёугому.

У того на лице появилось отстраненное, почти мечтательное выражение. Он по-прежнему не мог обрести равновесие и напоминал наркомана под кайфом. Фрёлик резко остановился, когда Хёугом начал заваливаться.

Их разделяло пять метров; Хёугом представлял собой странное зрелище. Пола пиджака как будто приклеилась к правому бедру.

– Помогите, – прошептал Эрик Хёугом, падая и перекатываясь на бок.

– Что с вами? – спросил Фрёлик, склоняясь над ним. – Вы ранены?

Хёугом дышал затрудненно, со свистом, захватывая ртом воздух. Губы его шевелились. Франк еще ниже склонился над ним.

– В кармане… пиджака, – прошептал Хёугом. В горле у него забулькало.

– Что у вас в пиджаке?

– Шприц. Достаньте его.

– У вас шприц в кармане?

Хёугом не ответил. Он перевернулся на спину и попытался выпрямиться. Лицо его побагровело; он задыхался.

– Так-так, доктор, – пробормотал Франк, обращаясь к фигуре на полу. – По-моему, вам нужен врач. – Он задумался. Что делать? Он переводил взгляд с мобильного телефона на Хёугома, который снова перевернулся на бок и дергался в конвульсиях. – Где только эти медики, когда они нужны? – тихо спросил себя Фрёлик.

Глава 48

Потерянная дочь

Они сидели в кафе «Юстис». Заняли угловой столик, под фотографией уроженца Осло художника Хермансена. Гунарстранна доедал большой бутерброд с яичницей и фрикадельками и запивал его черным кофе. Фристад и Фрёлик пили бочковое пиво.

– Итак, теперь, наконец, мы можем сделать то, что должны были сделать уже давно, – сказал Фристад, расплываясь в улыбке. – Положить дело на полку за недостаточностью улик. Кстати, что там было у него в шприце?

Гунарстранна оторвался от своего кофе.

– Курацит. Орудие норвежских серийных убийц-медиков^[4]. Свой кейс он бросил в корзину с грязным бельем в комнате Буэнга. В кейсе мы нашли ампулы. Такой дозы хватило бы, чтобы убить слона.

– Курацит? – Фристад задумчиво кивнул. – М-да… что называется, самоубийство со вкусом!

– А я называю это невезением, – проворчал Гунарстранна, поворачиваясь к своим собеседникам. – У него не было ни единого шанса! Паралич дыхательных путей наступил почти мгновенно. Конечно, он держал шприц наготове не для себя, а для Буэнга. Когда ты примчался в дом престарелых и спугнул его, он сунул шприц с лекарством в карман. Он и лежал там, как неразорвавшаяся бомба, до того столкновения на парковке. Должно быть, когда он въехал в ту машину, шприц вонзился ему в ногу. Патологоанатому пришлось вырезать иглу, так глубоко она сидела.

– Символично. – Фрёлик покачал головой. – Очень символично!

– Что символично?

– Что он собирался вызвать у Буэнга паралич дыхания. Должно быть, Хёугому нравилось душить… Даже лекарство выбрал такое, чтобы вызывало удушье.

Фристад допил пиво и вытер губы.

– Насколько я понимаю, его жена созналась в убийстве Хелене Локерт. С чего вдруг ее муж начал убивать людей?

Инспектор полиции Гунарстранна не спешил с ответом.

– Кажется, он не верил, что она сознается, – сказал он наконец. – Правда о гибели Хелене Локерт прочно связала их на долгие годы. Он получил власть над ней. По ее словам, он издевался над ней, был настоящим зверем, а она не смела заявить в полицию, потому что он угрожал, что тогда расскажет все, что ему известно об убийстве Хелене Локерт. Что же произошло в ту субботу? Сигри Хёугом едва выслушала Катрине и тут же все пересказала мужу. Оба не знали, что делать. А потом Катрине стошнило в гостях… Хёугом убил Катрине потому, что не хотел, чтобы дело Локерт раскрыли.

Гунарстранна забросил в рот остаток бутерброда. Пожевал, проглотил и продолжил:

– Они понимали: узнав, кто ее родная мать, Катрине начнет раскапывать свое прошлое. Рано или поздно всплывет имя Сигри. По словам Сигри, муж боялся последствий. Он очень заботился о своей репутации. Адвокат Сигри наверняка будет нажимать на смягчающие обстоятельства, то есть в красках распишет, с каким психопатом ей приходилось жить. Хёугом понимал: как только все раскроется, он утратит всю власть над женой. Ничто не помешает ей обвинить его в насилии и сексуальных извращениях. Она отомстит ему за все, что вынуждена была терпеть много лет… Роль Сигри в убийстве Катрине сводится к звонку мужу после того, как Катрине стошнило. Он приехал и увидел, что девушка одна идет по дороге. Потом она на его глазах села в машину к Хеннингу Крамеру. Мы уже не узнаем, о чем он тогда думал и сразу ли решил задушить ее. Во всяком случае, он поехал за ними. Жену он уверял, что собирался только поговорить с Катрине. Поверила ли она ему, я не знаю.

– Но ведь получается, что он ездил за ними несколько часов, – заметил Фристад. – Вряд ли он хотел ограничиться разговором, раз так долго следил за ними!

– Во всяком случае, когда он набросился на нее, было уже не до слов, – подтвердил Фрёлик. – Вся верхняя половина его туловища исцарапана. Судя по всему, перед тем как напасть, он полностью разделся. Это доказывает, что убийство было предумышленным. Он подошел к ней голый, чтобы не оставить случайных следов на ее теле – от пуговиц или молний.

– Неужели он вот так подошел и сразу задушил ее?

– Да, – ответил Фрёлик.

– Почему у него нет царапин на лице?

– В багажнике его машины мы нашли маску, – пояснил Фрёлик. – Из кожзаменителя, с молнией на губах и так далее. Должно быть, он представлял собой ужасное зрелище – голый, лицо как у Ганнибала Лекстера из «Молчания ягнят»…

– Бедная девушка! – ахнул Фристад.

– Бедные девушки, – поправил его Гунарстранна. – Катрине была не одна. Его жене та маска тоже хорошо знакома.

Все помолчали. Гунарстранна развернул кубик сахара и положил в рот. Он пил кофе и посасывал сахар.

– По словам Сигри, ей казалось, что Хеннинг Крамер все время следил за ней, – продолжал он. – Только она не знала почему. Она не знала, что Хеннинг видел Хёугома на Воксенколлвей. Хеннинг проехал мимо него, когда спешил за Катрине, и он не мог понять, почему, по рассказам, муж забрал Сигри из гостей только в четыре утра.

– Возможно, она соучастница, – заключил Фристад. – Ей следует предъявить обвинение.

Гунарстранна пожал плечами и отпил кофе.

– Я так не думаю. Сигри уверяет, что она не дозвонилась мужу… Она навестила Буэнга в субботу – еще до того, как узнала о смерти Катрине. Она пошла к Буэнгу потому, что боялась, что Катрине разыщет его и рано или поздно узнает правду об убийстве своей матери. Хёугом не сидел сложа руки. Сначала он подбросил в почтовый ящик Скёу сумку с украшениями Катрине, пытаясь переложить вину на него. Ну а потом Хеннинг позвонил Хёугомам и предложил Эрику встретиться. В среду. После похорон, после того как Фрёлик приходил к Хёугому на работу.

– Хёугом охотно согласился встретиться с Хеннингом, – подхватил Фрёлик. – Он был очень отзывчивым.

– Мы не знаем, Хёугом ли подсыпал Хеннингу снотворное, чтобы одурманить его, но такое вполне возможно. Потом он повесил его.

– Вот сволочь! – воскликнул Фристад, кивая двум выходящим знакомым адвокатам.

– Да, он не дурак, все просчитал. Так называемое самоубийство чуть не вынудило нас положить дело на полку.

– Нас? – громко спросил Фристад. – Это ты, Гунарстранна, чуть не положил дело на полку! Если бы не я, тем бы все и кончилось!

Гунарстранна сунул в рот еще один кубик рафинада и молча отпил кофе. Фристад по-прежнему широко улыбался и гримасничал, стараясь удержать очки на носу. Гунарстранна следил за ним, прикрыв глаза, пока тот не перестал дергаться. Потом он сказал:

– Сигри сразу стала подозревать мужа, но окончательно убедилась в том, что он убийца, только поcле смерти Хеннинга. Между ними начались скандалы. В результате она взяла отгул и в конце концов призналась мужу, что навещала Буэнга в доме престарелых.

Все снова помолчали. Фрёлик подозвал официантку. Она принесла им с Фристадом еще пива.

– Значит, Буэнг представлял для него последнюю угрозу, – мрачно проговорил Фристад. – Девушку он задушил, потому что не хотел, чтобы раскрыли дело Локерт. Хеннинга убил, чтобы покрыть первое преступление. И поэтому же покушался на жизнь Буэнга.

Гунарстранна кивнул и повернулся к Фрёлику:

– Если тебе нетрудно… – Он положил на стол коричневый кожаный кейс, расстегнул замки и извлек из кейса зеленую тетрадь. – Выбери время, съезди к матери Катрине Браттеруд и отдай ей вот это… Уверен, она обрадуется.

– Что там? – спросил Фрёлик, с интересом разглядывая тетрадь.

– Ее дочь, – с усталой улыбкой ответил Гунарстранна. – Дочь, которую она потеряла, когда умер ее муж.