Кого не сведут с ума клады, если он только соблазнится раз каким-нибудь сбыточным или несбыточным преданием, рассказом, таинственным слухом или народною молвою и возьмет заступ в руки? Заманчивое и соблазнительное дело! С работы будешь горбат, а не будешь богат; трудись век, едва заработаешь на хлеб. А тут стоит только удачливо попасть на след да осторожно и умеючи взяться за дело — с вечера вышел с сумой, а наутро воротился в золоте.
Везде почти бывали, в прежние или в позднейшие времена, различные перевороты, при коих разорялись села и города, разбегался народ: часть имущества он уносил с собой, часть прятал, зарывал в землю, остальное доставалось неприятелю. Все это сохранилось в темных преданиях народа, обратилось для кого в простую сказку, для кого в священное предание, украшенное сказочными добавлениями, и стоит только раз кому-нибудь, разгорячив воображение свое или приняв умышленно таинственный вид, дополнить от себя то, чего в предании недостает, например назвать место, где скрыт мнимый клад, — и предание пойдет в этом виде далее, перейдет даже на потомство и заставит кого-нибудь со временем поискать счастья своего там, где его, вероятно, нет и бывало.
Есть и другого рода поводы подобных преданий: в былое время кой-где важивались шайки разбойников, у которых не бывало ни банков, казначейства, ни даже надежной оседлости, под охраною которой они не могли бы обеспечить богатства, изредка приобретаемые их промыслом, и они зарывали их в землю. На этом основании преступники разного рода, сидя под стражей, нередко сами распускали ложный слух о зарытых ими деньгах в надежде соблазнить и подкупить этим сторожей своих или, по крайней мере, найти случай ускользнуть из-под замка и запора для указания места, где мнимые клады эти зарыты. Наконец, простолюдины наши, не только в старину, и поныне, иногда зарывают деньги свои в горшках и котлах, в берестовых котомках и кувшинах из опасения лишиться богатства своего либо по проискам и вымогательству людей, от коих они зависят, либо от воров, которые с большим искусством разузнают всегда наперед, где именно у такого-то богатого мужика лежат в дому деньги, потом уже до них добираются по готовым и известным им следам.
Как бы то ни было, а все обстоятельства эти поселили в народе необычайное легковерие к кладам и дали плутам средства прибирать к рукам кладоискателей и, в ожидании мнимого богатства, располагать настоящим имуществом обманутых. Вот источник служащих собственно для этой цели, для мошенничества, кладовых записей, составленных будто бы хозяевами кладов для памяти и найденных после их смерти. Этими тайными записями, а иногда и простыми заметками в довольно общих словах, плуты торгуют, вызывая охотников покупать их за наличные деньги и делая еще, сверх того, — более для вида — условия о разделе клада, если бы он отыскался.
Но вот является новое обстоятельство: предание заверило меня, что около такого-то места лежит клад разбойника Кудеяра или даже Ваньки Каина, Гаркуши, Гришки Отрепьева; после долгих стараний и издержек я приобрел наконец и таинственную запись, в которой место это довольно подробно означено, а между тем все труды мои пропадают: я не могу найти ровно ничего, хотя и изрыл уже вокруг всю местность… Объяснение такого явления очень просто: клада этого нет, потому что его и не бывало и никто его не зарывал, но я этому не хочу верить, а тот, кто меня обманул, и подавно. Итак, клад есть, бесспорно, и надежда еще не потеряна, но он не дается: он положен со словцом, с зароком; его стережет нечистый и выдаст только тому, кто сумеет его взять или кто исполнит зарок… Новая забота, новые догадки, розыски, хлопоты и новый случай поддеть легковерного; идут к знахарю, отыскивают спрыг- или разрыв-траву, от которой все подземные запоры и затворы распадаются, либо — еще лучше — цвет папоротника, при свете коего земля сквозит, делается прозрачною, клады выходят наружу и без всяких хлопот даются в руки.
Между тем нельзя оспаривать, что если не кладоискатели, то другие люди от времени до времени случайно находят неизвестно кем и когда зарытые в землю деньги, — и вот это служит новым торжеством и в то же время предметом зависти и подстрекательством для первых. Например, баба мыла белье на речке, на таком месте, где тысяча баб или, по крайней мере, тысячу раз бабы полоскались до нее; на берегу стоял всем давным-давно знакомый ивовый пень, который едва только за память стариков когда-то был в сучьях и зелени. В этом пне с таких же едва памятных времен было просторное глубокое дупло, наполненное снизу илом и песком от выступавшей ежегодно речки. Баба складывала белье на пень этот, а некоторые вещи положила и в самое дупло, коего отверстие становилось с году на год шире; когда же она стала выбирать опять белье свое из дупла, то заметила там какой-то цветной лоскуток, который тянулся из-под песку и разлезся у ней под пальцами, когда она за него потянула; порывшись рукой немного глубже, она вынула глиняный кувшин, наполненный серебром старого чекана. Другой пахал и выпахал из земли завязанное с двух концов голенище, из которого посыпались старинные рублевики; третий рубил избу на новом месте и хотел подкатить, для стула под сруб, изрядной величины камень, который искони лежал на одном месте; под камнем оказалась железная ржавчина и навела мужика на след зарытого тут некогда железного котелка, который уже весь обратился в ржавчину, но в нем стоял еще другой, медный, несколько уцелевший и притом насыпанный вровень с краями древним русским серебром, удельных времен.
Неподалеку селения Сердобского уезда, Саратовской губернии, коренного месторождения всех преданий и поверий о несметных богатствах, зарытых некогда волжскими разбойниками, — около этого селения есть небольшой курган, мимо коего редкий из крестьян повезет вас, не рассказав, что тут лежит невесть какой большой клад, положенный, однако ж, неспроста, а на известное число голов; но как известное число это неизвестно, да притом и никому неведомо, сколько голов уже погибло при безуспешных попытках поднять клад и скоро ли урочное число жертв исполнится, то и никто не знает, скоро ли клад этот дастся кому-нибудь в руки! Между тем один из крестьян этого селения, довольно плохой хозяин и работник, задумал разбогатеть без больших хлопот и придумал вот что: прикормив к себе какого-то сироту, мальчишку, который побирался, мужик мой отправился в полночь — время, в которое только и можно искать клады, — к этому кургану и взял мальчика с собой: он располагал поднять клад его руками, с тем, что если надобно еще кому-нибудь сложить голову свою по зароку, то пусть-де пропадет этот безродный сирота. Пошли, и мужик строго наказал своему товарищу не креститься и не поминать Бога во все время, что они будут работать над кладом, а также не робеть и даже не оглядываться, что бы ни случилось, удостоверяя, что все голоса, которые, может быть, будут слышны в это время, и все страшилища, которые дразнят языком кладокопателя, ничего не смогут сделать, если не робеть и не смотреть на них, потому что все то есть мара, то есть один обман чувств, но стоит только оглянуться или струсить, и нечистая сила тотчас возьмет верх и одолеет: тогда пропадешь.
По приметам, которые мой мужичок исподволь выспросил или подслушал тут и там, он принялся рыть на известном месте кургана. Ночь была довольно темна и тиха, но небо ясно. В ту минуту, как мужик с наговорами в первый раз ударил заступом в землю, звезды, все до последней, попрятались и уж не видать стало ни зги. Мужик усердно продолжал работу; вдалеке, с полуночной стороны, послышалось отдаленное завывание, и вскоре налетела страшная буря, которая стонала и бушевала по степи и перегнала через курган несколько кустов перекати-поля. Мужик все еще на робел, даже попытался ударить заступом один из кустов этих, не рассыплется ли он кладом; он уже вырыл яму в колено и, к радости его, буря начала утихать, как вдруг усилились вой и стоны, послышалось множество голосов, конский топот и бряк оружия: ближе, ближе, и на дороге, которая проходила под самым курганом, выстроилась грозная рать, на конях, в старинных доспехах, а глаза у людей и лошадей горели ровно угольки, и пар из ноздрей коней валил огневистый… Только что мужик мой успел струсить, как конная рать эта зашевелилась, встряхнулась, люди все в голос начали кричать непонятные речи, лошади заржали таким голосом, как ржет один только нечистый; затем поднялись стук и бряк, скок и топот, пальба пищалей — и мужик мой, выскочив из ямы, пустился бежать… Грозная рать гналась за ним по пятам до самой околицы. Тут вдруг вся мара исчезла, как в землю провалилась; ночь по-прежнему была тиха и звездиста, и петухи, без которых дело это никогда не обходится, подхватывали и выносили «кукареку» вслед за своим запевалом… И на этом-то поиске бедный сирота пропал без вести, а яма, вырытая мужиком, оказалась заваленною. Полагают, что она обратилась в могилу для сироты, и место это получило название сиротской могилки.
В окрестностях Киева простолюдины также много занимаются кладами, частию городские, частию подгородные. Жил, а может быть, и теперь живет там мещанин, из бывших казаков, Лупопупенко; он в числе многих других, по-видимому, посвятил всю жизнь и малое достояние свое кладоисканию и упорно продолжает дело, несмотря на все неудачи, растрачивая все, что приобретал другими способами. У него хранились в тайниках, между прочим, до десяти железных щупов или буров, разных размеров, и множество землекопных снарядов. Он отправлялся в течение лета с товарищами на розыски и рылся целые ночи напролет, тщательно размеривая, по записям и преданиям, расстояния по разным приметам и запуская в землю свои щупы.
Зима приходила к концу, и Лупопупенко стал опять сильно думать о предстоящих поисках, которых он жаждал, как рыба воды. Надумавшись и взяв тайком от хозяйки кошель с целковыми которые заработаны были в течение зимы мелочною и в особенности табачною торговлей, он наперед всего отправился с Подола в Печерскую часть города, где жил давнишний знакомец его, державший росписи кладам. По словам этого человека, драгоценные росписи составлены были мало-помалу многими лицами, частию уже очень давно, и пополнены достоверными сведениям из предсмертных показаний и покаяний бродяг и разбойников и других лиц, знавших эти тайны.
После первых приветствий Лупопупенко сказал:
— Ну, отец, я пришел за нашим делом: вот деньги тебе, сполна — уж молчи, пожалуйста, чтобы меня еще жена не побила, — да отдай мне записи, как обещал, все пятнадцать; да смотри же, покуда я не обыщу все места, не давай же другой росписи никому; а то ты, пожалуй, спишешь да и другому кому продашь, а мы с ним там и сойдемся, в чистом поле, да друг друга испугаемся.
— Небось, — отвечал тот, — я не такой человек; вот, гляди, как была старенькая бумажка, вот и приписка в разные, давнишние годы, разными чернилами, так она и есть: видишь? Только вот что, Захар Прокофьич: ведь я, по уговору, на два года продаю тебе роспись; а через два года, то есть вот как ныне, прощеный день Сырой седмицы, хоть ты нашел не нашел что, а роспись мне принеси опять: она заветная; а уж за то, что нашел, все твое, мне, только по-людски да по-божьи, как то есть закон повелевает, одну третью часть отдать, и уж я на совесть твою пошлюсь. Бог накажет, коли обманешь. Прочее все твое; только заручись, что через два года роспись принесешь опять.
Согласились, сосчитали и убрали деньги, выпили по маленькой и принялись оба вместе разбирать свод записей. Вот он, от слова до слова:
1) Закопаны суть деньги на Крещатике, там, где прежде был попов двор, под колодою и под плодовым кустом, в казане.[18]
2) Тоже закопаны деньги и большое количество серебряной посуды, до 200 пудов, и серебряных ключей, в роще под Киевом, на краю возле Васильковской дороги, между двумя балками, на которых стоит по березе.
3) На лыбедской дороге, в Киеве, которая начинается от рощи в три аршина, закопан казан и глек[19] червонцев.
4) Посредине рощи, под Киевом, в яру возле сосны, на три аршина от оной, закопан большой горшок карбованцев,[20] также и малый горшок.
5) В селе Гусачовке, под корчмой, с левой стороны в углу, закопано 4100 рублей. Клад сей положен на 12 индюшечьих голов.
6) На Климовской горе, в Киеве, есть погреб в яру по левый бок от церкви Воздвиженья. В том погребе 14 бочек серебра.
7) В селе Гвоздовке, под корчмою в углу, закопаны с левой стороны 400 червонцев и шпага, облитая золотом. Со словцом.
8) В селе Германовке, у шляхтича Коряского в огороде, в углу, закопан большой казан денег. Место светится тому, кто три дня тощает.
9) В левой браме[21] в Киеве, на смежном валу с левой стороны, закопано великое множество серебряной посуды.
10) В Киеве, на Кирилловском поле, есть могила: в той могиле казан и четыре сундука с серебряной посудой и деньгами.
11) В Киеве на роге Детынке, закопан бочонок с червонцами.
12) В Киеве на Крещатике — глек с червонцами, под черемухой.
13) Под рощею, между двумя дорогами, под кривой березою, на запад солнца, третья ступеня[22] — казан червонцев.
14) Против пригорка к Вышгороду, на долине, три сосны по белому озеру, а на тех соснах приметы: на одной три, на другой две, а на третьей одна посека, или знак. Между ними закопана воловья кожа денег.
15) За Днепром, возле красного трактира, казак, возвращаясь в 1812 году с французской войны, заболел; а близ того есть сосна, а на той сосне казак вырезал саблю и пику, и под тою же сосной выкопал саблей неглубокую яму и положил там в сакве походной большое количество денег, червонцами. Не доехав до дому, он помер, сознавшись священнику…
Перечитав заманчивую роспись эту несколько раз и расспросив хозяина своего, в котором из этих мест было уже искано и каковы были последствия, Лупопупенко раскланялся, выпив на дорогу еще маленькую, и решился вскоре, по разным приметам, начать поиск свой с № 13. С трудом только достало у него терпения выждать, покуда земля немножко прочахла из-под снега: беспокойство мучило его, и нужда подгоняла; в доме давно уже почти нечего было есть, и жена, зная, что деньги были, и не получая в них никакого отчета, грызла казаку голову и день и ночь.
Место осмотрено было с большою осторожностию днем, несколько раз; две дороги под рощей найдены, а также две или три кривые березы. Лупопупенко мучило сомненье, под которою из этих берез лежит клад; наконец он, однако же, сообразил, что это должно быть под самою толстою, старою березою, и начал готовиться в путь. Обманув жену как и чем мог, он собрал в полночь снаряды свои: щуп, заступ и лом, и отправился под кривую березу. Как он там отмеривал шаги на закат солнца, щупал, где земля порыхлее, и наконец принялся за работу — этого мы в подробности не знаем, но он возвратился домой ночью же, растеряв дорогою лом и заступ, и в таком страшном виде, что жена, прежде еще, чем успела вздуть огня, а как только отворила дверь и услышала дыхание его, перепугалась насмерть. Сперва думала она, что Лупопупенко воротился пьяный, но сама божилась после, что вскоре убедилась в ошибке своей и поносила его понапрасну, и пьян он не был, а насилу опомнился и оклемался. Он уверял после, что глухое завывание по роще вскоре начало раздаваться и усиливалось постепенно, по мере того как он дорывался клада; наконец по лесу пошли огни и такие страшные голоса, что он поневоле оглянулся в сторону, но тогда увидел он вокруг себя такие страсти, что ни подумать об этом, ни пересказать не может. Он не вытерпел, бросил все и побежал; черти гнались за ним, улюлюкая, как по волку, травили его огненными псами, и как ушел он и как попал домой, и сам не помнит.
Но охота искать клады все еще не покидала Лупопупенко, и, потужив с неделю и отдохнув, он опять пошел посоветоваться с тем же приятелем своим из Печоры, а этот, для утешения верителя своего в беде и неудаче, дал ему на придачу еще одну запись, которая указывала самый верный и несомненный клад. Во время киевского большого мора, в 1778 году, говорилось в записи этой, какая-то большая барыня, со всей семьей, домочадцами и пожитками, выехала из города и остановилась на известном месте в лесу, обозначенном двумя толстыми дубами. Но, захватив с собою чуму, все они в лесу перемерли, а деньги и драгоценности наперед зашили в воловьи шкуры и зарыли в землю, вместе с убитыми для этого волами. В записи было также сказано, что щуп на этом месте, на глубине двух аршин, останавливается на воловьих костях.
Итак, решено: Лупопупенко идет за этим кладом, но страх от первой попытки отнял у него несколько храбрости, и потому он решился пригласить с собою двух надежных товарищей.
Пошли, отыскали два дуба, размерили между ними расстояние шагами и хотя не могли ничего нащупать прутом или буром, но уже решались было без этого приступить к работе, как Лупопупенко, отойдя немного в сторону, среди темной и бурной ночи, вдруг закричал диким и страшным голосом… Товарищей его будто громом оглушило и мотнуло в сторону; без памяти бросились они бежать, и долго еще вслед за ними раздавался пронзительный, отчаянный крик несчастного Лупопупенко, которого, без сомнения, черти терзали по клочку, по волоску…
Прибежав без памяти домой, товарищи, однако же, постепенно опомнились и стали догадываться, что сделали дурно; они созвали еще несколько молодцов и пошли гурьбой выручать у черта казака… Как только подошли они к нечистому месту и подали робкий голос, как в ту же минуту бедный Лупопупенко стал отзываться настоящим волком; они подошли несколько ближе и стали с ним перекликаться и переговариваться; он звал их на помощь, уверяя, что он гибнет совсем, что скоро дух испустит, если его не выручат; а они, не желая связываться с таким опасным и непосильным врагом, не решались подойти… Мало-помалу, однако же, он умолил их раздуть огня и идти к нему всем вместе, осенясь крестным знамением и читая молитву ангелу-хранителю; робко приближалась толпа, и наконец увидели, что бедный Лупопупенко нашел клад; он попал в волчий капкан.
Кто бы разуверил его, если бы он сам как-нибудь вырвался и ушел, что его не черт поймал зубами за ногу? И сам он догадался, в чем дело, тогда только, когда товарищи подошли с огнем и осветили казака в капкане.
— Ну, капкан так капкан, — сказал он. — А черт таки не дал мне спуску: страсти были неописуемые, невообразимые, по диавольскому наваждению; и я стоял против нечистой силы носом к носу и не мог тронуться с места! Несите меня, братцы, домой… Что-то хозяйка скажет?