Въ концѣ іюня мѣсяца меня выслали съ эскадрономъ на крайній лѣвый флангъ нашихъ позицій, чтобы во что бы то ни стало задержать наступавшихъ на нашъ флангъ нѣмцевъ до подхода изъ резерва пѣхотныхъ частей.
Я занялъ съ эскадрономъ старую каменную мельницу Гроубе, уютно пріютившуюся у небольшого озера съ весьма топкими берегами, густо заросшими камышемъ. Какъ оборонительный пунктъ мельница была отличной, и намъ было весьма легко парировать удары спѣшенной нѣмецкой конницы и ландштурмистовъ, не имѣвшихъ въ своемъ распоряженіи артиллеріи.
Днемъ, несмотря на то, что противникъ окопался впереди насъ всего въ какихъ-нибудь 500--800 шагахъ, мы преспокойно катались на лодкахъ, купались съ лошадьми, ловили рыбу и, вообще, чувствовали себя отлично. По ночамъ мои развѣдчики любили ходить на "вилазки", какъ выговаривалъ одинъ изъ нашихъ прапорщиковъ, занимавшій когда-то передъ войной должность тѣлохранителя генерала Думбадзе.
Очень часто развѣдчики къ разсвѣту возвращались съ плѣнными, по большей части кирасирами, которые не разъ приводились разутыми, безъ сапогъ. Дѣло въ томъ, что нѣмецкіе кирасиры одѣты въ огромные сапожища съ толстыми изъ буйволовой кожи высокими голенищами подъ самый пахъ. Подобная обувь страшно, конечно, тяжела и въ пѣшемъ строю до-нельзя стѣсняетъ движенія, а потому большинствоо кирасиръ, въ первую же минуту опасности быть захваченными въ плѣнъ, быстро сбрасываютъ съ ногъ сапога, предпочитая спасаться бѣгствомъ въ болѣе облегченномъ видѣ.
Затѣя подобраться ночью къ нѣмецкимъ окопамъ съ ручными гранатами, хотя и удалась, но мы потеряли убитыми трехъ человѣкъ, чего, пожалуй, вовсе не стоило приносить въ жертву ради той временной паники, которую вызвало это бомбометаніе. Весьма возможно, что послѣднее вызвало со стороны противника рѣшеніе пощупать насъ немножко артиллеріей.
Мельница Гроубе представляла изъ себя весьма старинную постройку- съ основательными стѣнами, арочными сводами и большими, мрачными подвалами. Какъ мельница оно, работала только для надобностей эскадрона, такъ какъ окрестные крестьяне бѣжали, угнавъ весь скотъ, забравши съ собой остатки запасовъ зерна и помявъ и покосивъ весь свой урожай, предпочитая лучше его уничтожить, нежели оставить "вацешамъ", т. о. нѣмцамъ. Хозяина на мельницѣ не было, его призвали въ дѣйствующую армію еще въ началѣ войны, а осталась только его жена, латышка Ильза, съ маленькимъ двухлѣтнимъ ребенкомъ. Ильза, несмотря на свою поразительную косолапость и довольно таки непривлекательную внѣшность, пользовалась всеобщей любовью и вниманіемъ за свою услужливость и жизнерадостный характеръ. Солдаты звали ее "Гильзой", не зло подсмѣивались надъ ея косолапостью, заставляя ее, потъ тѣмъ или инымъ предлогомъ, про бѣжать бѣгамъ, когда въ особенности было смѣшно смотрѣть, какъ она путалась въ своихъ собственныхъ же ногахъ. Маленькаго "Гильзенка" солдаты очень любили, возились съ нимъ, что еще больше располагало Ильзу къ нимъ. Сама Ильза съ ребенкомъ помѣщалась въ маленькой комнатѣ наверху, предоставивъ свои нижнія комнаты офицерамъ, а огромный сарай и постройку для склада и сушки зерна заняли нижніе чины.
Весь іюнь погода стояла отличная. Жара смягчалась массой проточной, чистой воды. Обиліе зелени, цвѣтущаго жасмина, клумбы съ какими-то особенными піонами, пахнувшими розами -- все это какъ-то скрашивало однообразную жизнь на мельницѣ, вдали отъ своего полна и другихъ частей, съ которыми приходилось держать только "связь" по несносному телефону, день и ночь гудящему и служащему, кажется, больше всего для обмѣна крѣпкими любезностями между плохо понимающими другъ друга доморощенными телефонистами.
Въ одинъ прекрасный солнечный день, когда мы сидѣли за обѣдомъ и ѣли вкусную жареную дикую утку подъ соусомъ "индѣй" -- изобрѣтенія того же прапорщика, думбадзевскаго тѣлохранителя, неожиданно раздался сильный гулъ отъ орудійнаго выстрѣла, а затѣмъ послышалось знакомое шипѣніе и свистъ летящаго къ намъ снаряда. Черезъ секунду раздался глухой, какъ бы подземный взрывъ, и невдалекѣ отъ мельницы въ камышахъ поднялся огромный столбъ воды и грязи. Вслѣдъ за первымъ разрывомъ гранаты послѣдовалъ довольно бѣглый обстрѣлъ насъ артиллерійскимъ огнемъ. Шрапнели красиво рвались высоко въ воздухѣ, надолго оставляя на фонѣ яснаго голубого неба рѣзкія, густыя облачка. Гранаты, падавшія но большей части въ воду или камыши, взрывались уже подъ водой, вздымая огромные столбы воды или черной береговой грязи. Нѣмцы повидимому стрѣляли изъ двухъ орудій, но безъ прямого наблюденія и корректированія, такъ какъ мельница стояла въ низинѣ, а по гребню лежащей между нами возвышенности шли наши окопы. Но послѣднимъ противникъ почему-то не стрѣлялъ, сосредоточивъ весь свой огонь на мельницѣ, расположеніе которой за горой онъ видѣлъ на картѣ и, конечно, ясно понималъ, что только тамъ можетъ находиться штабъ участка и резервъ. Обиліе воды вокругъ мельницы дѣлало то, что снаряды, разрываясь глубоко подъ водой или въ топкомъ болотистомъ грунтѣ, были совершенно безвредны и солдаты поэтому весело шутили крича: "вали, вали, ужо за твое треклятое здоровье уху на ужинъ будемъ ѣсть". Дѣйствительно на поверхности воды уже послѣ трехъ-четырехъ взрывовъ, плавала масса убитой и оглушенной рыбы, больше, конечно, мелкой, но виднѣлись и крупные лини и щуки.
Хоть люди и шутили, но все-таки старались держаться поближе къ толстымъ каменнымъ стѣнамъ мельницы и сарая, чувствуя себя тамъ почти въ полной безопасности. Въ промежутки между разрывами снарядовъ изъ верхнихъ оконъ доносился громкій плачъ Ильзинаго ребенка, перепугавшагося отъ страшнаго треска и шума близкаго артиллерійскаго огня.
-- Гильза, Гильза,-- кричали солдаты,-- скорѣй уходи сверху... въ подвалъ полѣзай...
Но Ильза или не понимала по-русски, или всецѣло была поглощена успокоеніемъ своего ребенка, не выходила изъ своей комнаты, откуда не переставая несся дѣтскій крикъ и плачъ.
-- Бѣги, ребята, кто-нибудь къ Гильзѣ и вытяни ее косолапую внизъ, а то неровно вдаритъ ее тамъ шрапнелью,-- кричалъ и волновался взводный Пастушковъ.
-- Да вотъ, господинъ взводный, пусть Мухамедьяновъ за ней и бѣжитъ... Въ лодкѣ все съ ней катался вчерась... Въ женки, сказываютъ, ее зоветъ, только говоритъ пусть въ татарскую вѣру перекрестится...-- зубоскалилъ мой вѣстовой, тулякъ Климовъ.
Но вотъ снова раздался выстрѣлъ, шипѣніе и свистъ летящаго снаряда сталъ приближаться болѣе отчетливо... Еще мгновеніе и надъ головами стоявшихъ подъ стѣнкой мельницы и шутившихъ солдатъ раздался оглушительный взрывъ, отъ котораго сверху на головы посыпались куски кирпичей, осколки черепицы, а глаза стало засыпать известью, обжигая клубами жгучаго, ѣдкаго, чернаго дыма. На секунду все смолкло... Большинство инстинктивно пригнулось и присѣло, прикрывъ сверху руками голову, какъ-бы ожидая неминуемаго паденія на себя чуть-ли не цѣлой стѣны...
Первый звукъ -- это былъ неистовый крикъ Ильзы, раздавшійся сверху, изъ-подъ крыши, откуда вмѣстѣ съ густыми клубами чернаго дыма вылетали огромные языки желтаго пламени. Ясно было, что снарядъ, пробивши крышу, разорвался, если не въ самой комнатѣ Ильзы, то, во всякомъ случаѣ, гдѣ-нибудь очень близко. Мы бросились наверхъ, куда уже было трудно пробраться, такъ какъ на чердакѣ начался пожаръ, и отъ горѣвшей всякой трухи и хлама шелъ страшно ѣдкій, густой дымъ. По раздирающему душу крику Ильзы было понятно, что она еще жива, но, вѣроятно, ранена. и если ей сейчасъ не помочь, то черезъ нѣсколько секундъ она или задохнется, или живьемъ сгоритъ вмѣстѣ съ ребенкомъ, крика котораго мы уже не слышали. Нѣсколько молодцовъ смѣло все-таки бросились впередъ... и черезъ нѣсколько секундъ сильный Мухамедьяновъ тащилъ на рукахъ безумно кричавшую Ильзу, въ рукахъ которой былъ судорожно зажатъ совершенно обезглавленный трупъ ея несчастнаго ребенка. Это была столь потрясающая сцена, что намъ, привыкшимъ за двѣнадцать мѣсяцевъ войны къ крови и страданіямъ близкихъ, и то стало какъ-то страшно, жутко... Я чувствовалъ, какъ у меня холодѣютъ руки и ноги, а сердце стучало и билось съ какимъ-то особеннымъ большимъ размахомъ, какъ будто бы оно само съежилось, сдѣлалось меньше, но плотнѣе и тяжелѣе вѣсомъ, а пространство вокругъ него безконечно увеличилось... Дальнѣйшая стрѣльба, разрывы близкіе и далекіе для насъ теперь какъ бы не существовали, и мы всецѣло были поглощены усиліемъ освободить бившій кровью трупъ ребенка изъ рукъ обезумѣвшей матери. Наконецъ, намъ удалось отнять этотъ ужасный трупъ и хоть немного осмотрѣть самое Ильзу, которая, по какому-то невѣроятному чуду, осталась почти невредимой. Мы снесли ее въ подвалъ, гдѣ она скоро впала въ глубокій обморокъ. Эскадронному фельдшеру пришлось повозиться около двухъ часовъ, прежде чѣмъ Ильза пришла въ себя и стала что-то безсвязно бормотать по-латышски. Отъ каждаго, даже отдаленнаго выстрѣла она нервно вздрагивала и начинала что-то возбужденно кричать. Не было сомнѣнія, что несчастная женщина лишилась разсудка, такъ какъ ни разу не вспомнила о ребенкѣ...
Слѣдующіе два дня нѣмцы артиллерійскимъ огнемъ нашъ флангъ не безпокоили, а перенесли его значительно правѣе насъ. Ильза за эти два дня какъ-то притихла, погрузилась въ какое-то глубокое раздумье и только изрѣдка сама съ собой разговаривала. Я уже собирался отправить ее въ ближайшій городъ въ больницу, приказавъ найти подводу. Но вотъ на третій день нѣмцы съ утра затѣяли ружейную перестрѣлку, видимо, съ цѣлью узнать, насколько густо заняты наши окопы. Я приказалъ собрать побольше стрѣлковъ въ крайнемъ лѣвомъ окопѣ, дать оттуда нѣсколько хорошихъ залповъ, а затѣмъ быстро его очистить, перейдя по ходамъ сообщеній въ другой, ближе къ правому флангу. Мое предположеніе оправдалось. Едва люди успѣли очистить лѣвый окопъ, какъ нѣмцы открыли почти ураганный огонь тротиловыми гранатами по этому мѣсту, сразу довольно удачно пристрѣлявшись. Изъ-за двухъ большихъ дубовъ я наблюдалъ за ихъ стрѣльбой и зорко, не безъ волненія, слѣдилъ, чтобы не упустить того момента, кота они вздумаютъ подъ прикрытіемъ огня своей артиллеріи перейти въ наступленіе, отбивать которое, не имѣя пушекъ, мнѣ было довольно трудно. Вдругъ среди минутнаго затишья раздался рѣзкій женскій крикъ и визгъ. Оглянувшись, мы увидѣли бѣжавшую по направленію къ окопамъ Ильзу, которая махая и грозя кулаками, неистово кричала:
-- О додетъ манъ флинты, есъ паты ейшу туоснуоладетусъ ваціешъ шусъ нокаутъ. (О, дайте мнѣ ружье, я сама пойду проклятыхъ нѣмцевъ бить!) -- охрипшимъ голосомъ кричала Ильза, путаясь въ обоихъ ногахъ, обутыхъ къ тому же въ неимовѣрно большіе, стоптанные башмаки.
-- Гильза, Гильза!-- кричали вслѣдъ солдаты.-- Куда ты, дурная, прешь... убьютъ тебя, дуру косолапую...
Но Ильза никого и ничего не слышала и только еще быстрѣе заковыляла своими уродливыми ногами и бѣжала къ окопамъ, откуда выглядывало нѣсколько солдатскихъ головъ, обратившихъ вниманіе, что кричавшая Ильза бѣжитъ уже по открытому мѣсту, по которому днемъ ни одинъ солдатъ не рискнетъ пройти, такъ какъ нѣмцы моментально открывали сильный ружейный огонь. Добѣжавъ благополучно до окопа, Ильза захотѣла перебраться черезъ валъ, но здѣсь оступилась, и солдатамъ удалось поймать ее за юбку и втащить подъ закрытіе. Она сразу замолчала, видимо, задохнулась отъ волненія и бѣга, закрыла руками лицо и долго неподвижно сидѣла въ этой позѣ.
Нѣмцы, несомнѣнно, замѣтили нѣкоторое движеніе въ нашихъ окопахъ, а потому вскорѣ перенесли огонь своей артиллеріи именно по тому окопу, куда затащили Ильзу. Не успѣли солдаты опомниться послѣ взрыва близко ударившей гранаты, какъ Ильза вскочила, бѣшено затряслась и въ одно мгновеніе вылѣзла изъ окопа на валъ. Кто-то сталъ ее удерживать за юбку или за ногу, но она забилась и еще неистовѣе стала кричать:
-- Лайдетъ манъ, лайдетъ... О, ноладетпъ иссалпъ зверсъ, Ильза юмсъ нуодосъ... (Пустите меня, пустите... О, проклятые звѣри, Ильза вамъ покажетъ...) -- и прежде чѣмъ люди успѣли опомниться, Ильза, брыкнувъ ногой державшаго ее солдата, перескочила черезъ валъ и побѣжала подъ градомъ пуль и шрапнели по направленію къ нѣмцамъ...
Не прошло и минуты, какъ огонь съ обѣихъ сторонъ прекратился. Мы съ волненіемъ слѣдили за сумасшедшей женщиной, остановить или вернуть которую уже не было никакой возможности. Ильза продолжала бѣжать, и прямо не вѣрилось, чтобы она могла пробѣжать безнаказанно подъ такимъ огнемъ. Наконецъ, мы увидѣли, какъ Ильза, добѣжавъ то окопа противника, поднялась на него и съ высоко поднятыми руками, плашмя, всѣмъ тѣломъ бросилась внизъ... Странно, но перестрѣлка съ обѣихъ сторонъ прекратилась и возобновилась только къ разсвѣту, когда прибывшій ночью намъ на смѣну батальонъ сибирцевъ энергично повелъ наступленіе, и къ восходу солнца, были заняты не только передовые окопы противника, но славные сибирцы продвинулись впередъ верстъ на шесть, преслѣдуя толстыхъ ландштурмистовъ и разутыхъ кирасиръ, не успѣвшихъ сѣсть на своихъ лошадей.
Немного спустя, когда сибирцы вполнѣ закрѣпили за собой мызу и кладбище Берзенъ, я въ компаніи своихъ офицеровъ и присоединившихся къ намъ легко раненаго прапорщика-сибирца и ихъ полкового врача, прошли къ окопамъ моего вчерашняго противника, съ цѣлью осмотрѣть ихъ и собрать кой-что изъ оружія и брошенной амуниціи. Среди брошеннаго или поломаннаго оружія, амуниціи, патронныхъ ящиковъ, аллюминіевыхъ котелковъ и кружекъ и всякой дребедени мы нашли три пары кирасирскихъ сапогъ съ толстыми зубчатыми шпорами. Не успѣла у меня промелькнуть мысль о судьбѣ Ильзы, какъ прапорщикъ-сибирецъ закричалъ:
-- Господа, господа, идите сюда, тутъ женщина лежитъ!
Я быстро бросился въ сторону звавшаго насъ прапорщика, гдѣ, къ своему ужасу, увидѣлъ окровавленный трупъ Ильзы. Крови, правда, было немного, она просачивалась сквозь кофту у праваго плеча, но весь ужасъ былъ въ широко раскрытыхъ глазахъ съ выраженіемъ безумной, дикой злобы и до крови прикушенной нижней губѣ, краснорѣчиво свидѣтельствовавшихъ о перенесенныхъ этой женщиной мукахъ и страданіяхъ... Докторъ осмотрѣлъ трупъ и нашелъ, что рана въ плечо не смертельна, а смерть послѣдовала скорѣе отъ сильнаго душевнаго потрясенія... и... онъ нашелъ явные слѣды того надругательства надъ раненой, лишившейся разсудка женщиной, на которое не рѣшится ни одно животное, инстинктъ котораго не позволитъ ему осквернить трупъ своей самки.
Скромный деревянный гробъ Ильзы утопалъ въ душистомъ жасминѣ, піонахъ и полевыхъ цвѣтахъ.
Дѣйствующая армія.
"Огонекъ", No 10, 1916