Когда на следующее утро Паскуале разбудил меня, наша барка уже медленно плыла против течения Бренты. На берегах по обе стороны реки зеленели виноградники, кое-где белели небольшие сельские домики. Кругом было тихо. Стрекоза с голубым тельцем присела на борт барки, трепеща золотистыми крылышками.
Жена Мариано дала нам по луковице и по куску хлеба. Мы запили еду, черпая ладонями прямо из реки. Мариано спал на корме, положив потную курчавую голову на свои узлы, и громко храпел. Я вспомнил, что у меня в мешке есть небольшой кусок дерева, вынул его и стал вырезывать головку. Мне хотелось сделать Нинетту, такую же красивую и большеглазую, с ротиком сердечком, какую сделал дядя Джузеппе для "Трех апельсинов". Паскуале сидел рядом и тихонько напевал песенку голубки.
Нас никто не трогал и даже не заговаривал с нами.
Мы не заметили, как прошёл день.
Вечером мы пристали к берегу близ какой-то деревушки. Тито не хотел вести барку дальше: ему было пора возвращаться назад в Венецию. В этой деревушке жила его сестра с мужем. Он сказал, что у них можно переночевать, и мы перетащили всё имущество Мариано в их домик.
Хозяйка накрыла для ужина шершавый, колченогий стол под деревом во дворе. Принесла сушёную рыбу и большие глиняные кувшины с вином. К ужину собрались соседи, знакомцы Тито, и у них началось веселье.
От дневной усталости у нас слипались глаза. Мариано отправил меня и Паскуале спать на сеновал. Мы с наслаждением улеглись в сухое, душистое сено. Снизу ещё долго доносились хохот, песни и перебранка весёлых собутыльников.
Под утро я услышал сквозь сон стук копыт, понуканье возницы и скрип колес - услышал, повернулся на другой бок и заснул ещё крепче. Солнце уже стояло высоко в небе, когда мы, наконец, проснулись и, ощутив голод, слезли с сеновала.
В доме было тихо. "Верно, Мариано ещё спит", - подумал я. На дворе никого не было, кроме хозяйки, сестры Тито; она кормила козу травой из своего передника. Увидев нас, она крикнула, что под деревом на столе поставлено для нас молоко и хлеб. Мы подошли к столу.
- Поешьте и отправляйтесь в дорогу! А то до ночи не поспеете в Падую! - сказала она. - Мариано вас ждать не будет.
Я чуть не поперхнулся молоком - где же Мариано? Хозяйка сказала, что Мариано неожиданно подвернулись попутчики с ослом и с тележкой, - он и поехал со всеми своими в Падую.
- А для вас всё равно в тележке места не было, - прибавила она. - Вот он и оставил вас спать. Сказал, чтобы вы потом шли в Падую и спросили бы его в траттории "Белый олень".
Мы не больно грустили, что для нас не нашлось места в тележке Мариано. Путешествовать пешком нам казалось куда веселее. Мы поблагодарили хозяйку и бодро зашагали по дороге, мимо виноградников, оливковых рощ и заросших плющом каменных изгородей.
- Смотри, Пеппо, какой домик! И тыквы лежат на крыше. А вот идут волы. Какие у них большие рога! А вон какая речонка! - Паскуале вертел своей птичьей головой на тонкой шейке и не уставал удивляться всему, что видел. Я тоже таращил глаза.
Куда ни взглянешь - кругом поля и виноградники широко раскинулись по холмам, а воды почти не видать. Только разве речонка какая-нибудь встретится или ручеек, а каналов и лагун, как у нас в Венеции, нет и в помине. Всюду - земля.
Нас обгоняли почтовые кареты, вздымая дорожную пыль. Молодцеватые почтальоны трубили в почтовый рожок. Из белых домиков, заросших диким виноградом, выглядывали смуглые хозяйки. Медленные волы везли на телегах большие чаны для выжимания винограда.
Крестьянки несли на головах плоские корзины, полные головок чеснока и лука.
Но вот вдалеке показались круглые башни Падуи. За ними синели горы. Мы шли теперь мимо пышных садов, окружавших мраморные виллы. Сады кончились, и мы вступили в кривые переулки городского предместья.
Парень, ехавший на осле с большой корзиной овощей, указал нам дорогу к "Белому оленю". Мы пошли узким переулком мимо подслеповатых, кривых домов. На веревках, протянутых от стены к стене, сушилось пёстрое тряпье. В конце переулка над ветхим крыльцом покачивалась деревянная голова оленя с облупленными рогами.
- Это траттория "Белый олень"? - спросил я старуху, торговавшую лепёшками у крыльца.
Она закивала головой и улыбнулась, показав единственный зуб. Я смело взялся за щеколду. Дверь распахнулась так стремительно, что чуть не разбила мне лоб. На пороге стоял краснолицый мужчина в засаленной рубашке с засученными рукавами.
- Кто вы такие? Что вам тут нужно? - грубо спросил он и, подбоченившись, загородил вход.
- Мы пришли... Не здесь ли кукольник Мариано? ...неаполитанский кукольник со своим театром? - оробев, пробормотал я.
- Нет, - ответил хозяин "Белого оленя", - никаких кукольников здесь нет, да и театров - тоже. Нечего вам здесь шляться!
- Значит, Мариано ещё не пришёл? Он, верно, скоро придёт сюда, мы подождём его, Паскуале... - сказал я и сунулся к двери.
- Куда? - гаркнул хозяин. - Мариано сюда не приходил и не придёт. Ступайте прочь!
- Ах, святые угодники! - всплеснула руками старуха. - Ты что же это врешь, Рафаэле?
- Не твое дело, старая ведьма. Пусть эти молодчики убираются отсюда, а то они получат от меня по затылку! - крикнул Рафаэле и захлопнул за собою дверь.
- Ах ты плут! - завизжала старуха. - Меня старой ведьмой обозвал, а сам врёт и не поперхнется! Пьяница! Ты с кем вчера пьянствовал, не с кукольником ли Мариано, не на его ли денежки? Ты кого сегодня в тележке привез? Не кукольника Мариано? Уж я выведу твои проделки на чистую воду!
Старуха грозила костлявыми кулаками, обернув лицо к окнам "Белого оленя".
- Матушка, - взмолился я, - куда пошёл Мариано? Мы его ищем.
- Не пошёл, а поехал, - ответила старуха. - Взвалили его на тележку поверх сундуков, как бурдюк с вином, и повезли. Он был так пьян, что идти не мог. А за тележкой пошли его жена и девушка в платке и долговязый парнишка.
- Куда же они пошли?
- А уж этого я не знаю, - сказала старуха, - это вон тот краснорожий чёрт знает! - кивнула она на дверь.
Над нами распахнулось окно.
- Эй, старая ведьма, не мели языком! Вот я спущусь и отколочу тебя палкой! - зычно крикнул Рафаэле.
Старуха схватила свою корзину и заковыляла по переулку. Мы с Паскуале поправили наши мешки на плечах и поплелись прочь от "Белого оленя".
- Почему Мариано не подождал нас? - недоумевал Паскуале.
- Почему хозяин "Белого оленя" соврал нам? Почему он прогнал нас, не сказав, куда отправился Мариано? - спрашивал я.
На эти вопросы у нас не было ответа.
- Если Мариано со своим театром поехал в Тироль, мы догоним его, - рассуждал Паскуале. - Он, верно, будет останавливаться по дороге, чтобы давать представления. Мы пойдём из деревни в деревню и будем спрашивать, не проезжал ли здесь кукольный театр.
- А если мы его не догоним? - спросил я.
- Пойдём одни в Баварию к синьору Рандольфо, - бодро ответил Паскуале, хлопнув рукой по мешку, в котором лежало письмо Гоцци.
Мы присели отдохнуть у городского фонтана на площади. Вынули хлеб из мешка и собрались позавтракать, но старый сторож прогнал нас от фонтана, обозвав бродягами. Мы вскинули мешки на плечи и побрели куда глаза глядят.
Я задумался. Городские мальчишки толпились у фонтана, баловались, плескали водой друг на друга. Их никто не прогонял. А мы не смели посидеть у воды. Мы чужие. Мы бродяги. В Венеции нас никто не прогнал бы от фонтана.