На берегу его звали Дальфино, прозвище это как нельзя лучше подходило к нему: в воде он напоминал дельфина своей изогнутой от гребли спиной, большой лохматой головой, сверхчеловеческой силой ног и рук, благодаря которой он осмеливался в ужасный туман бросаться в пучину и проделывать в ней всевозможные прыжки. Нужно было видеть, как он с пронзительным криком низвергался вниз с Форронского утеса, подобно раненому в крыло морскому орлу, и спустя считанные мгновения показывался на зеленой поверхности воды на расстоянии двадцати футов от места падения, смотря прямо на солнце своими маленькими глазками. Нужно было видеть его тогда! Но, быть может, более красивое зрелище являл он собой на барке, когда вскарабкивался на мачту, в то время как среди канатов свистел сирокко, и едва не рвался в клочья красный парус, а внизу выл шквал, словно готовясь проглотить судно.
У него не было ни отца, ни матери: он сам был косвенным виновником смерти матери, которая двадцать лет тому назад умерла в одну осеннюю ночь, разрешившись им от бремени. Отца поглотило море, это случилось однажды вечером, когда юго-западный ветер выл, как сто волков, и небо на западе казалось кровавым. С тех пор это огромное пространство воды казалось ему какой-то странной чарующей силой, он прислушивался к плеску волн, как будто понимал их речь, разговаривал с ними, как некогда беседовал с отцом, с пылкой любовью и детской нежностью, выливавшимися в диких песенках, которые он распевал во все горло, или в протяжных мелодиях, полных грусти.
-- Он там, внизу, спит, -- сказал однажды Дальфино Happe, -- и я пойду туда же. Он меня ждет, я знаю, что он ждет меня, вчера я видел его...
-- Ты видел его? -- проговорила Царра, широко раскрыв свои глазки, черные как киль барки.
-- Да, там за мысом Сеппией, где морская вода похожа на оливковое масло, и он смотрел на меня, смотрел... Девушка задрожала от страха.
Что за гордый зверек была эта Царра! Высокая и стройная, как фок-мачта, гибкая, как пантера, с зубами ехидны, с пунцовыми губками, казалось, в крови ее горело желание укусить кого-нибудь, и пальцы сжимались, как бы готовые вонзиться в чью-нибудь грудь!
Она и Дальфино уже давно любили друг друга, с тех пор, когда, будучи детьми, играли, ловили раков и плескались в голубой воде, тысячи раз в день обменивались они поцелуями в присутствии единственных свидетелей -- солнца и моря, и солнце и море не раз слышали песни их молодости... О, прекрасная, сильная и смелая молодость, закаленная в соленой воде, как стальной клинок!
Царра ждала его возвращения по вечерам, когда небо за Майеллой обливалось багрянцем, а вода там и сям принимала фиолетовые отблески.
Наконец, далеко-далеко, за мысом Сеппией показывались группы барок, напоминая стаи птичек, но впереди всех неслась барка Дальфино, стройная, быстрая, с красным парусом, надутым ветром, подгоняемая любовью, у кормы стоял Дальфино, неподвижный, как гранитная колонна.
-- Эй! -- кричала Царра. -- Хорош улов?
Он отвечал, с криком подымались над подводными утесами стаи чаек, и весь берег, пропитанный ароматом моря, оглашался беседой рыбаков.
Но запах моря опьянял двух влюбленных. Не раз, как зачарованные, они долго смотрели друг другу в глаза: она сидела на краю барки, он лежал у ее ног на дне судна, а волны укачивали их и пели для них, -- волны, зеленые, как необъятный луг, волнуемый майским зефиром.
-- Что у тебя в глазах сегодня, Царра? -- шептал Дальфино. -- Я готов поклясться, что ты, должно быть, одна из тех волшебниц, которые живут в морской глубине, далеко-далеко, они -- полуженщины и полурыбы, и когда они поют, то люди превращаются в камень, волосы у них извиваются, как змеи. Когда-нибудь ты снова превратишься в волшебницу, прыгнешь в воду, оставишь меня здесь зачарованного...
-- Безумец! -- говорила она, стиснув зубы и приоткрыв губы, запуская руки в его кудри, а он продолжал лежать, обессиленный, рыча как леопард, попавший в тенета.
Волны благоухали сильнее обыкновенного.
Однажды на заре одного из июньских дней Царра тоже отправилась на рыбную ловлю. Прозрачный воздух дышал свежестью, возбуждавшей приятный трепет в крови, весь берег был окутан туманом. Вдруг солнечный луч, подобно золотой стреле мифического бога, прорезал туман, за ним мелькнули другие лучи, целый сноп света, вот ярко-красные полосы, фиолетовые тучки с дрожащими розовыми краями, окаймленные бледно-оранжевой бахромой и испещренные голубыми узорами, смешались в дивную симфонию цветов. Туман исчез, словно сметенный порывом ветра, солнце, подобное огромному красному глазу, загорелось над фиолетовым морем, над спокойными волнами. Стаи чаек, задевая воду своими светло-пепельными крыльями, испускали крики, похожие на взрывы смеха.
Как живая, неслась барка, вздрагивая от неожиданных толчков волн, на востоке, возле Форронского утеса, виднелись еще края тучек карминового цвета, похожие на золотых рыбок.
-- Смотри, -- обратилась Царра к Дальфино, который правил судном вместе с косоглазым Чаттэ и сыном Пакио, двумя парнями, черными и крепкими как железо. -- Взгляни на эти крошечные домики, там на берегу, они похожи на ясли кумы Агнесы в Натале.
-- Да! -- пробормотал, смеясь, косоглазый.
Но Дальфино молчал, он не спускал глаз с круглых пробок, едва шевелившихся на голубой поверхности воды.
-- Что за красавец-сынок у кумы Агнесы, Царра! -- проговорил наконец Дальфино с легким оттенком иронии в голосе, взглянув на нее своими глазками, напоминающими глаза акулы.
Девушка смело выдержала его жгучий взгляд, но прикусила нижнюю губу.
-- Будет, потом... -- рассеянно ответила она и повернула голову, чтобы посмотреть на стаю мелькавших в небе чаек.
-- Нет, теперь, теперь. И кроме того, какая у него красивая чиновничья форма с желтыми кантами, пером на шляпе и шпагой!.. Да, но...
Царра со страстным жестом запрокинула голову назад, выгнув грудь и полузакрыв губы, ее волосы развевались по ветру.
-- Святой покровитель Франческо! -- прошептал сквозь зубы бедный Дальфино, чувствуя какое-то смущение. -- Подымай, косоглазый, тащи!
Этот чиновник, как видно, хотел дождаться того, чтобы ему перерезали горло. Проходя мимо Царры, он не упускал случая бросить ей какое-нибудь вежливое словечко, крутя при этом свои маленькие белокурые усы и сжимая эфес шпаги. Царра смеялась, однажды она даже обернулась.
-- Кровь -- красная! -- говорил Дальфино с таинственно-мрачным видом, когда сын кумы Агнесы с ружьем за плечами гордо проходил мимо стоящих на якоре барок.
Однажды вечером, в конце июля, на самом деле оказалось, что кровь -- красная.
Солнце заходило среди пожара облаков, на берегу было так душно, как под раскаленной железной крышей, порывы ветра обжигали лицо, подобно огненным языкам, а волны ударялись о скалы, пенясь и отбегая со стонами, похожими на проклятья. Возле Доганы смолили новую барку судовладельца Кадилло, запах смолы распространялся по всему побережью.
-- Знаешь, Царра, я снова видел его, -- с горечью говорил Дальфино, сидя на борту барки, которая лежала на песке, напоминая выпотрошенного кашалота. Он еще раз говорил мне, что ждет меня, и я отправлюсь к нему. Что мне здесь делать?
Рот его искривился в неприятную улыбку, потом он схватился рукой за волосы и проговорил:
-- Что мне здесь делать?
Целая буря бушевала в сердце бедного Дальфино, в этом сердце, крепком, как гранит скал, и широком, как море. Суеверие, гнев и любовь -- все смешалось в одно чувство, фиолетовая волна влекла его к себе неудержимо, фатально, но ему казалось, что и там, в глубине, он не обретет мира, не отомстив.
О, Царра, Царра! И Царра ограбила его!..
Они молча слушали рокот волн и вдыхали запах смолы, она не решалась промолвить ни слова, сидела возле него, но с потемневшими глазами, расстроенная, неподвижная как статуя.
-- Бедная барка моя! -- прошептал Дальфино, поглаживая черную поверхность судна, которое изведало вместе с ними много бурь и не погибало! В его глазах засверкали слезы как у ребенка.
-- Прощай, Царра, ухожу!
Поцеловал ее в губы, потом побежал по песчаному берегу по направлению к Догане. Кровь в нем бурлила. Увидел чиновника возле фонаря. Бросился на него сзади, как тигр, и одним ударом заколол его, не дав ему даже произнести покаянной молитвы.
Когда сбегался народ, он бросился в море навстречу бушующим волнам, исчез в них, снова вынырнул, борясь со стихией всей своей сверхчеловеческой силой, еще раз увидели его на белом гребне вала: подобно дельфину он нырял, исчезал в воде, снова показывался и наконец навсегда скрылся в неведомой пучине под свист сирокко и отчаянные вопли кумы Агнесы.