В письме моём к господину статскому советнику Петру Александровичу Сиверсу я изложил в общих чертах мою трудовую жизнь и потом ряд необыкновенных несчастий, повергших меня в безвыходное положение. Письмо это могло бы показаться читающим его голословным - так оно странно, если бы на каждую его строку не было самых положительных доказательств, но они слишком отдалены по времени и разбросаны по произведениям прессы, что представляется необходимость по возможности их сгруппировать. Я постараюсь сделать это только отчасти, так как у меня нет под рукою множества книг, журналов и газет, на которые нужно указывать и которые истреблены последним наводнением, но достаточно и того, что осталось и что удержано в памяти.
О служебной моей деятельности я не говорю: она видна из моего аттестата. Болезнь и несчастия мои так же известны всякому. Остаётся сторона литературных и учёных трудов. О них следует записка.
С самой первой юности я был воспламенён октавами Т. Тассо. Читая "Освобождённый Иерусалим", я задумал поэму "Покорённая Сибирь" и принялся за работу, которая уже приближалась к концу и отрывки из которой кое-где проявлялись в печати без моего ведома, когда пожар в Якутске уничтожил моё произведение вместе со всем моим имуществом. Оправившись от беды, я восстановил что мог, и снова поэма готовилась к печати, как наводнение в Иркутске поглотило её, хотя по какому-то чуду не в совершенной полноте. О событии этом напечатано несколько слов в 10-ом примечании к поэме моей "Поэтические картины", изданной в 1871 г. "Покорённая Сибирь" представляет историческое событие в картинах местностей, лично мною осмотренных, в картинах, смею сказать, не лишённых занимательности, верности и изящного очертания, при том она полна татарских легенд, собранных мною около бывшего Искера и других кочевий Сибири.
В газете "Золотое руно" 1857 г. в No 6 напечатан отрывок из 4-ой думы о "Покорении Сибири", но он редакцией во многих местах искажён пропусками и поправками стихов. В той же газете 1858 г., в NNo 5, 6 и 7, напечатана вполне 2-ая глава из этой поэмы. Есть и другие печатные отрывки из того же сочинения, но память моя не удержала, где их искать.
Далее укажу на другие мои стихотворения, напечатанные в газете "Золотое руно" 1857 г., именно: в No 1 - "Моя юрта", No 3 - "Дума беглеца на Байкале", No 4 - "Амулет", No 12 - "Сибирский поэт", No 15 - "Не ходи на край залива", No 16 - "К колечку", No 19 - "Жиганская Аграфена", легенда (объяснения к которой искажены редакцией), No 23 - "Сонет ("На память от друга подарок прощальный")", NNo 26 - 29 - "Мои старые неудачи", прозаическая статья, испорченная в редакции некоторыми пропусками и ошибками, No 31 - "Сон на 24-ое апреля", No 34 - "Тунгус", No 49 - "Письмо к редактору", напечатанное не вполне. Отрывок стихами "Завещание матери" помещён в No 14 той же газеты за 1857 г.
В Казани я напечатал для моих друзей в количестве нескольких десятков экземпляров две брошюры: "Амулет" и "Ширэ Гуйлгуху, или Волшебная скамеечка", первую в 1856, а последнюю в 1859 г., так же и в Верхнеудинске.
В Иркутске напечатана мною в 1871 г. книжка "Поэтические картины", цель которой была разоблачить вредное направление молодых умов и указать истинное положение вещей. Книга эта, несмотря на её поэтическую форму, есть не что иное, как учёный мемуар. Половина издания разошлась без всякого печатного объявления.
Брошюры "Амулет" и "Ширэ Гуйлгуху, или Волшебная скамеечка", а так же и книжка "Поэтические картины" при сём прилагаются.
Следующие стихотворения приготовлены к печати и даже переписаны, но не отосланы по неимению средств: 1-ое). "Исповедь влюбчивого", 2-ое). "Сверстнице", 3-тье). "Поселянке", 4-вёртое). "Сетование раскольничье-поповского работника", 5-ое). "Из воспоминаний детства", 6-ое). "Въезд в сибирский город", 7-ое). "Изменчивость обаяний", 8-ое). "Кринолин" и прочие. Кроме того, портфели мои наполнены разными ещё не отделанными или не оконченными произведениями.
Я первый указал в Европе на якутский язык, напечатав в архиве иностранных сведений о России Эрмана (Берлин, 1843 г, стр. 312 - 332) "Сборник слов". Обстоятельства заставили меня приостановиться в продолжении этого труда (о котором много говорилось в Академических бюллетенях) и окончании грамматики, уже значительно выработанной.
Я производил в Якутске метеорологические наблюдения и геотермические исследования, бурил артезианские колодцы для определения изогеотермической линии от Могана до Усть-Майской пристани, на протяжении 500 вёрст через Якутск и Амгинскую слободу: многократно спускался в Шергинскую шахту на глубину около 400 футов для наблюдений, продолжавшихся не менее 2-ух часов, подвергая жизнь свою опасности от дурного устройства ворота с подъёмною бадьёй, и вообще стремился разрешить вопрос о замерзшем слое земли в Якутске толщиною до 100 сажен. Господин А. Ф. Миддендорф мои изыскания напечатал в своей книги "Путешествие по Сибири" и, кроме того, упомянул о моих трудах в записке, читанной им 13 августа 1847 г. в заседании императорской Академии наук и помещённой в академическом бюллетене.
Не могу указать, где напечатана моя отдельная статья о замерзшем слое земли в Якутской области.
Я собирал монгольские сказки, легенды и пословицы с переводами их на русский язык. Часть из них передана известному ориенталисту (востоковеду) бывшему ректору Казанского университета Осипу Михайловичу Ковалевскому, с которым было условлено издание этих достопамятностей в подлиннике и, кроме русского, с французским переводом; который потом переехал в Варшаву где (как видно из письма его ко мне от 22 марта 1870 г.) пожар во время тамошних последних беспорядков истребил, вместе с достоянием господина Ковалевского, все мои бумаги.
Другая, наиболее значительная часть этого собрания погибла в Иркутске от наводнения в 1870 г.
Таким образом, 15-летний труд, стоивший мне неимоверных усилий и лишений, труд, которым я гордился и который обещал многое, исчез в огне и воде бесплодно для света, оставив лишь отрывочные следы своего существования.
По письму ко мне от 3 января 1850 г. адмирала графа Ф. П. Литке я многократно, сряду несколько лет, ездил в Баргузин, собирал разные сведения по указаниям Географического общества и своим личным соображениям, записывал всё замечательное, в особенности минеральные источники, составлял очерки местностей, где сохранились следы древних водопроводов, осмотрел любопытный, имеющий вид кургана глетчер в нескольких верстах от Баргузинской Степной думы, и вообще старался сделать всё, что зависело от меня и средств моих, так что из этих наблюдений образовалась "Записка о крае" - смею сказать - не лишённая значения, хотя ещё не обработанная окончательно к исходу 1859 г. В это время я вышел в отставку с целью исключительно заняться приведением в порядок и изданием моих многолетних трудов и наблюдений. На пути в Россию болезнь внезапно поразила меня в Иркутске. С лишком восемь лет я провёл в постели без движения, без глаз, руки и ноги были сведены, - оставалось одно сознание страшного положения, в котором я тогда находился. Медики не лечили, а расстраивали только мой организм. Случай свёл меня с человеком, который разом возвратил мне силы, руки и ноги, но глаза ещё до сих пор не действуют, хотя и есть надежда на их поправление. Поднявшись со смертного одра, я, слепой, прежде всего занялся бумагами о Баргузинском крае, но здесь постигла меня новая беда. Внезапное наводнение 1870 г. залило мою квартиру, и в волнах, бушевавших до высоты трёх четвертей комнат, уничтожилось почти всё, что у меня было. Из вышеупомянутой монографии напечатан только отрывок из донесения моего Сибирскому отделу Общества о Баргузинском глетчере, помнится, в газете "Амур", и то, без моего ведома.
Я делал в Верхнеудинске несколько лет полные метеорологические наблюдения. Астроном Л. Э. Шварц взял у меня для Географического общества журнал с тем, что бы, по отпечатании его, оригинал мне возвратить. Наблюдения были вычислены, но так как они производились по старому стилю, то я переписал их с переводом на новый, хотя не успел ещё перенести заметок о состоянии неба и особенных явлений в атмосфере. Самая переписка журнала требовала немалых издержек. Журнал, писанный в двух фолиантах, мне не возвращён и нигде до сих пор не напечатан, а со времени передачи его господину Шварцу прошло 16 лет, это для меня крайне обидно, да и самая наука вопиет против такой несправедливости.
Для Сибирского отдела Географического общества я собирал разные сведения и разрывал памятники забайкальских аборигенов, тратя на поездки и работы значительные суммы из собственных средств, без малейшей помощи от учреждения, для которого трудился. В одном из изданий Географического общества напечатано моё описание Обона ("Записки СО Императорского Русского Географического общества", 1857 г., кн. 3. С. 15 - 18). Обоном у бурят и монголов Восточной Сибири называется возвышенное место, где они исполняют свои религиозные обряды, иначе говоря, капище, и в тех же "Записках" за 1856 г., кн. 2. опубликована первая часть изысканий под заглавием "О древних памятниках и могильных остатках аборигенов Забайкальской области Верхнеудинского округа" (с. 89 - 100), имеющая отдельный оттиск в виде брошюры, при сём прилагаемой. Другая, наибольшая часть этих изысканий приготовлялась уже к выпуску в свет, когда захватила меня болезнь, а потом упомянутое выше наводнение. Сибирский отдел ограничился только почётным отзывом обо мне в своих "Известиях", да ранее граф Н. Н. Муравьёв-Амурский, покровитель отдела, почтил меня письменною благодарностью за мои бескорыстные труды.
Много лет я занимался электричеством и магнетизмом, как силами, обещающими громадные услуги для людей в будущем. Задолго до выхода в свет "Космоса" (1845 г.) Ф. В. Г. А. Гумбольдта, где выражена мысль относительно электрических способов воздушного перемещения, я уже работал по этой части, устраивал электродинамический снаряд, влиянием которого надеялся устранить противодействие естественного тяготения. В то же время я хлопотал о телеграфе без непрерывных проводников. Усилия мои к новым открытиям не остались совершенно безнадёжными, выработано много, но результат ещё впереди.
В видах развития промышленности края я обдумывал проекты соединения Байкала с Леною.
Из всего вышенаписанного видно, что я, будучи небогатым человеком, работал один, скромно, без громких фраз и возгласов, без жалоб и просьб, пока не истратил всего своего состояния и не потерял здоровья. Будь у меня более средств, - я сделал бы несравненно более. Да и теперь ещё, под гнётом страданий, не унываю духом и работаю по возможности на пользу отечества, науки и литературы.
Коллежский асессор Дмитрий Давыдов.
1875 г.
Журн. "Сибирские огни", 1973 г. No 6. С. 181 - 183.