Воскресенье, 1 сентября. — К брату.
Ездил с визитами, был в корпусе и в летнем саду. В последнем было много народа, и я не могу сказать, чтобы скучал. Между прочим была Спиридова; она шутила по поводу моего сравнения ее театра с табакеркой, а я продолжал шутку сравнив, ее самое с буфетом. Несколько времени спустя приехала Нелединская, с воспитанницами Монастыря. После обеда я к ней заезжал, но не застал дома и она меня попрекнула за то, что я ее позабыл. М-ель Дугни, которая была тут же, смеясь посоветовала мне идти опять к Спиридовой. В этом же кружке, я встретил Симонову, с которой танцовал недавно. Она со мной поздоровалась, и мы поговорили. Вообще прогулка мне очень понравилась; погода была дивная, хотя и холодно. В семь часов все мы вышли из сада; я подал руку Нелединской. Забыл тебе сказать, что встретил в саду Загряжскую, которая шутила над моими новыми склонностями и в особенности над их объектом. Положительно не знаю, что она хотела сказать, мой друг, а она не пожелала объясниться и сказала, что сделает это лишь тогда, когда все точно разузнает. Полагаю, что она говорит о Нелединской, которую терпеть не может.
О гр. Андрее она, пять недель, никаких сведений не получала!
Из сада я зашел к графу Матюшкину, справиться о его здоровье. Здесь меня в первый раз приняли. Молодая графиня просила меня приходить к ним обедать и ужинать, а затем с большим интересом говорили о кн. Голицине. «Вы ему даете плохие советы, прибавила она, и если это будет продолжаться, то мы поссоримся с вами». Я отвечал, что мои советы согласовываются с поведением, и что от нее зависит изменить их. Проболтав, таким образом, с полчаса, я отправился на репетицию к Щербатовым. Там было много гостей, репетировали la Jeune indienne. Мы не особенно отличились, но некий Богданович (Bagdanowitch) так смешно играл квакера, что выходило очень комично, тем более, что он уверен в своем таланте и заранее хвастался им.
Понедельник, 2. — К м-ель де Брессоль.
Новая неприятность, сударыня, и по тому же поводу. Я хотел провести вечер и ужинать у Бемеров; таково было мое намерение вчера, но, вернувшись домой в час ночи, я застал лакея Головиных, который ждал меня, чтобы предупредить, от имени своих господ, что военные упражнения, которые я желал видеть, вместо девяти часов утра, назначены в шесть вечера, и что поэтому Головины приглашают меня обедать на дачу, а оттуда вместе отправимся на ученье. Обедать я обещал у Спиридовой, но не желая отказываться от ученья, назначенного ради меня, я послал ей сказать, что приеду к ужину. Как же быть с Шарлоттой, да и с самим собой, так как эти перемены были очень мне неприятны? Тем более, что Шарлотта, по словам моего лакея, Гарри, вчера жаловалась на меня. Я решился ехать завтракать в тележке. Вы не знаете, сударыня, что такое представляет собою этот национальный экипаж, удивительно нелепый. Представьте себе кабриолетный ход, на котором помещена очень маленькая, очень узенькая и очень высоко поставленная скамеечка[116], все неудобства фаэтона и фиакра вместе взятые. Взобрался я в этот экипаж, сзади меня сел бородатый мужик, и понеслись мы довольно скоро. Шарлотту я застал с подвязанной щекой; она собиралась встретить меня холодно, но я ее развеселил и все неудовольствие кончилось тем, что она назвала меня шалуном как вы называете графа Степана. За два или три часа, которые я пробыл у Бемеров, мы успели поговорить, погулять, посмеяться и позавтракать. В самый разгар веселья, вдруг явился сумрачный Нормандец, окончательно нас заморозивший. Я пробыл еще с четверть часа и уехал обедать к Спиридовой. Там собралась наша труппа и мы, без всяких претензий, очень весело провели время. Я особенно напираю на это и достоинства, которые здесь не во всех кружках встречаются и которых мне очень недостает, если только более нежные чувства не отвлекают моего внимания.
Уехал я в четыре часа, чтобы отправиться к Головиным, но на половине пути встретил гр. Степана и мы с ним вернулись в Петербург прямо на ученье егерей Преображенского полка, в котором императрица состоит полковником, а Потемкин и Алексей Орлов подполковниками. Это ученье доставило мне большое удовольствие. Солдаты молоды, подвижны и ловки; одежда их состоит из зеленого камзола, таких же брюк, сапог и кожаного кивера, на манер английских, охотничьих, а вооружение из ружья и кортика, который служит также штыком. Командует егерями молодой Теплов, по протекции своей матери, к которой кое-кто из начальствующих лиц полка неравнодушен. Этот молодой человек не приобрел еще навыка командовать, но так как под его командой состоят люди, хорошо уже обученные, то дело идет само собою. Ученье производилось в две линии — их обычный строй. Самые разнообразные упражнения производились беглым шагом, причем то все смешивались, то вновь быстро разбегались по своим местам. Дрессировал их капитан, раньше Теплова командовавший этой ротой. Фельдмаршал Румянцев думает, в случае войны, соединить егерей всех полков в один корпус. У них у всех один мундир, а полки отличаются только по эполетам.
Вторник, 3. — К ней же.
Мы с маркизом превосходно пообедали сегодня у Рембера, крупнейшего из здешних французских негоциантов, обладающего самым правильным взглядом на торговлю. Там был кн. Лобкович и гр. Чернышов. После обеда я был на смотру полка кн. Вяземского, довольно плохо упражнявшегося. Я был вместе с гр. Вахмистером, братом Пушкиной. Этот молодой человек обладает странным характером, который может показаться фальшивым, если не узнать его хорошенько. Неуверенность в суждениях, легкость перехода от одних мнений к другим, совершенно противоположным, зависит у него не от лживости, а от слабости характера. Он был другом и сторонником Бемеров, а теперь нападает на них, благодаря влиянию своей сестры и ее мужа, которые окончательно им завладели. На его нападки, касающиеся исключительно отца, старика Бемера, я отвечал, что не могу с ними согласиться, так как считаю президента человеком хотя и не особенно любезным, но честным, твердым и надежным.
Среда, 4. — К брату.
Обедал у кн. Щербатова. Я думал, что будет репетиция, но ее не было; я, поэтому, соскучился, уехал, сделал один визит и отправился к Вельдену, английскому коммерсанту, где Бемеры должны были ужинать. Вечер прошел очень весело. У Вельденов две дочери, очень любезные, особенно одна, которую зовут Шамбреленой (Chambrelin), и о которой я тебе уже говорил несколько раз. Она пела по-итальянски, аккомпанируя себе на клавише, и проч. Шарлотту тоже просили петь, но у нее насморк и она отказалась, что мне было очень неприятно. После ужина, веселились еще более, играли в разные игры, много смеялись, даже целовались; Шамбрелена была в прекрасном расположении духа, и я, пожалуй, слишком уж был к ней внимателен в присутствии Шарлотты.
Четверг, 5. — К брату.
Сегодня у нас состоялась торжественная обедня в честь св. Людовика. Аббат Дефорж, очень ревниво относящийся к своим обязанностям, постарался сделать службу возможно великолепной, и успел в этом. Боюсь говорить об этом человеке, потому что не могу сказать про него ничего хорошего. Он лжив, интриган, мелочен, даже опасен. Мы не симпатизируем друг другу, как ты себе можешь представить, а это не поощряет моего благочестия. Кроме того, я узнал, какими проповедями угостил он актрису Дефуа, добрую и некрасивую женщину, которую исповедовал после родов. Довольно пошло было с его стороны разыгрывать Филинта с этой женщиной. Да его нельзя назвать и честным человеком; не люблю я этой смеси ханжества с самым грязным сластолюбием.
Ужинал у Бемеров, видел там гр. Нессельроде. Он мне рассказывал о бароне де-Бретейле, которого Шуазель называет последним христианским бароном; ходят слухи о назначении его военным министром. Нессельроде, впрочем, получил письмо из Парижа, в котором говорится, что Бретейль уже назначен посланником в Вену. Маркиз получил сведения от своего брата[117], который пишет, что падение Сен-Жермена неизбежно.
После ужина я имел маленький спор с Альбертиной по поводу братьев Визет, которым она покровительствует. Один из них не лишен образования, но считает себя очень умным, в чем ошибается. Другой, младший, менее педантичен и обладает более красивой, хотя лишенной выражения физиономией, но он ленив как азиат, бесцеремонен как султан и твердо убежден в своем величии. Вообще это два тупых фата дурного тона, которых я бы поместил: одного — в храм Фемиды, а другого — в какой-нибудь маленький провинциальный сераль. Я дурно сделал, высказав эти мои мнения Альбертине, но что делать! Увлекся.
Пятница, 6. — К брату.
Обедал дома, а после обеда отправился с маркизом к кн. Щербатовой по случаю ее именин. Была там Спиридова и показалась мне очень серьезной. Ужинать поехал к жене Ивана Чернышова. Говорят, что гр. Захар назначен военным министром и к нему уже послан курьер; но этот слух требует подтверждения. Князя Репнина ждут со дня на день; его тоже прочат на место военного министра, но есть люди, которые думают, что этому помешает удаление гр. Алексея Орлова.
Воскресенье, 8. — К брату.
Ты знаешь, мой друг, наши проекты устройства спектаклей у Щербатовых, а потому, имея понятие о русских нравах, ты можешь себе представить, что дело не обойдется без неприятностей. Это во вкусе всех здешних кружков. Вот уже четыре дня, как мы с кн. Голициным аккуратно являемся к Щербатовым или к Спиридовой для того, чтобы участвовать в репетиции, и всякий раз даром, потому что другие актеры не являются. Не дальше как вчера нас постигла та же участь. Спиридова решила ограничиться одной только комедией; мы стали шутить по этому поводу, а она заметила, что в труппе есть лица, играющие только из любезности, и что нельзя же этой любезностью злоупотреблять. Такие слова могли относиться только к Голицину и ко мне, мы и отвечали на них, как водится в этих случаях, то есть любезностями. Тем дело и кончилось. Сегодня мы опять были у Щербатовых и говорили со Спиридовой, которая еще серьезнее, чем вчера. Она жалуется на то, что про нее распускают слухи, будто бы она затеяла играть комедии для того, чтоб быть окруженной молодежью, не возбуждая ревности мужа. Тут шутки уже были неуместны, особенно в виду тона, которым говорила Спиридова, и тем более с моей стороны, так как я и без того слыву насмешником. Мне поэтому пришлось напустить на себя серьезность и спросить у Спиридовой имена распускавших такие слухи. Возбужденный и сердитый вид, который я при этом принял, произвел впечатление; Спиридова стала уверять, что не верит этим слухам и просит меня успокоиться. Я тотчас же перестал настаивать, но сохранил задумчивую серьезность до самого конца. Заметив это, Спиридова несколько раз заговаривала со мной о том же, и из этих кратких, отрывочных разговоров я вывел заключение, что всему виною был паж, Спиридов. Я при нем спросил кн. Ивана, кто бы такие могли быть низкие распускатели таких слухов. Он ничего не ответил, а минуту спустя я видел, как Спиридова горячо о чем-то говорила пажу и в конце сказала, что ничего не хочет об этом слышать. А паж во весь вечер относился ко мне очень холодно. Репетиция началась поздно; в 8 часов шел еще только второй акт, после которого Голицин, ни с кем не простившись, тотчас же уехал ужинать к фельдмаршалу. Спиридова, должно быть, особенно его обвиняет, потому что почти с ним не говорила. К тому же он вновь провинился, сев в одной сцене между мною и ею. В начале четвертого акта уехал и я (ужинать к Бемерам), но перед отъездом успел поговорить со Спиридовой.
Понедельник, 9. — К брату.
У нас уже началась зима; по утрам мороз доходит до 5–6 градусов, и везде начали топить. Такова осень в России; во Франции это называется зимою. Особенно неприятен быстрый переход от тепла к холоду.
Вчера мне сказали, что Нелединская нездорова. Мы с кн. Голициным собрались ее навестить. В полдень я за ним заехал и, припрягши его лошадей к моим, мы, четвериком, отправились к Головиным. Там были гости, и между прочим жена обер-церемониймейстера, Семена Нарышкина, которая, по виду и манерам, похожа на престарелую куртизанку, так как, в 50 лет, одевается как молодая женщина, желающая жить. Да она таки и живет больше, чем многие другие, не нуждающиеся для этого в нарядах. Нелединская лежала в постели, страдая нервами, истериками и обмороками. Эта болезнь очень истощает несчастную; она ничего не ест и чувствует страшную слабость. После обеда у ней опять был обморок. Мы все вышли; но час спустя Брюль опять пригласил меня к ней. Я несколько времени просидел у ее постели, поддерживая подушки и почти не разговаривая, так как боялся упомянуть в разговоре о чем-нибудь для нее неприятном. В шесть часов приехали Кошелев и Вахмейстер, а в семь мы с Голициным уехали. Голицин предложил мне разделить с ним курицу, я согласился, и мы проболтали до полночи. Этот малый имеет шансы и желает их увеличить; у него более знаний солидных, чем приятных, более ума, чем остроумия. Ему не хватает вкуса и такта, дающих ту любезность и деликатность, которые женщины приобретают раньше нас и которыми обладают в большей степени.
Вторник, 10. — К брату.
Сегодня, мой друг, в России большой праздник: св. Александра Невского. Будет процессия кавалеров ордена, в которой, при хорошей погоде, участвует сама Императрица. Не явившийся кавалер платит 30 р. штрафа в пользу монастыря, потому что монахи из всего умеют извлечь выгоду.
На этот раз Императрица не присутствовала на церемонии, что уменьшило мое любопытство, а потому и я тоже не был. К тому же мы сегодня отправляем курьера, есть кое-какие дела, и я обедал дома.
Среда, 11. — К брату.
Ужинал у маркиза; были гости, между прочим Щербатовы и Спиридовы. Последняя была очаровательна; сестра ее тоже хорошеет с каждым днем. Перед ужином я им рассказывал сказки, но за столом мы сидели далеко друг от друга, что и помешало нашему веселью. Г-жа Налькен кажется полным ничтожеством перед Спиридовой, с которою г-н Налькен считает меня состоящим в связи, чего на самом деле нет. Вот, мой друг, как иногда составляются репутации. Прощай. Сегодня мы ждем принцессу Виртембергскую.
Четверг, 12. — К брату.
Собирался обедать у Нелединской, но попал, по обязанности, на обед к маркизу. Видел там молодого гр. Чернышова, мальчика 14 лет, не особенно развитого, так как его послали путешествовать слишком рано. Гувернер его кажется совсем глупым: сух и резок, вот все его достоинства. В четыре часа, мы с графом Брюлем были у Нелединской, которую нашли еще очень слабой. Меня сначала ввели в китайский кабинет, где графиня Матюшкина пряталась от теток Нелединской, приехавших ее навестить. Через четверть часа я проводил графиню до кареты и пошел в комнату Нелединской. Приехал ее муж из Царского Села; он рассказывал, что принцесса Виртембергская приехала вчера, тотчас же по приезде была принята Императрицей, причем бросилась ей в ноги, а что дальше происходило — неизвестно, так как дверь поспешили затворить. Но Ее Величество, кажется, осталась довольна своей будущей невесткой; она спрашивала у Нелединского, что он о ней думает. Нелединский отвечал так, как должен был отвечать, а может быть и как думал. Нам он сказал, что принцесса высокого роста, хорошо — хотя слишком — сложена, красива лицом, цвет которого не имеет себе подобного, ручки и ножки ее прелестны. Великий Князь должен был ехать, ей навстречу, в Ямбург (Lambourg); но он, проехав Нарву, встал из экипажа и пошел вперед пешком. Через несколько минут он поровнялся с поездом принцессы, причем последняя хотела тоже выскочить из кареты, но Румянцова ее удержала. Кареты остановились, принцесса вышла, поздоровалась с женихом, и потом они вместе сели в его карету и таким образом приехали в Петербург. Я узнал все эти подробности от Нелединского, который провожал, сюда принцессу.
После нескольких визитов, я отправился ужинать к фельдмаршалу; там мне сказали что свадьба назначена 18-го числа этого месяца (по старому стилю). Видел Головину; они, в субботу, едут в Москву, откуда вернутся только будущей весной.
Пятница, 13. — К брату.
Обедал сегодня у Нелединской. Ей лучше, но все еще слаба. Говорил ли я тебе, что она теперь погрузилась в философию, и что Гельвеций не сходит у нее со стола? И это у нее не претензия, а подлинная необходимость в ее положении. Я заметил что люди, которые много любили, но перестали любить за неимением объекта, всегда обращаются к метафизике. Вот в таком положении находится и Нелединская. Отъезд Разумовского погрузил ее в меланхолию, и промежуток между двумя страстями она наполняет философией, которая, в свою очередь, будет изгнана новой любовью. Общество ее, которое мне очень нравится, может, однакож, быть опасным для меня. Она относится ко мне в высшей степени дружески, и все окружающие ее уверяют что у меня не может быть лучшего друга. Удивительно, между прочим, что она не верит в мое дружеское к ней отношение. Всякий раз когда я, со свойственными мне откровенностью и живостью, бросаюсь целовать ее руки или другим каким-нибудь образом выказываю волнующие меня чувства, она восклицает смеясь: «Ах! шевалье, шевалье, как вы можете так притворяться!» Не дальше как вчера, и даже сегодня она сказала это, когда я ей читал то место из Гельвеция, в котором идет речь о страстях. Я пропускаю эти слова мимо ушей, боясь, чтобы она в самом деле не подумала, что я ее обманываю. А все-таки эта идея мне нравится и я не стараюсь разуверить Нелединскую.
Печальная новость распространяется в городе: говорят, что Разумовский умер. Это могло случиться во время пребывания его у отца, откуда, в течении шести недель, не было о нем никаких сведений. Одни говорят, что его отравили, другие — что он умер с горя, даже не доехав до отца. А я думаю, что его просто схватили на дороге и согнали в Сибирь. Это меня очень беспокоит.
Свадьба Наследника состоится, говорят, раньше чем думали, а именно 16-го числа этого месяца (по ст. ст.).
Воскресенье, 15. — К брату.
Много говорят о будущей великой княгине; она очень любезна, предупредительна и добра. Гувернантка принцессы особенно расхваливает ее характер. Она милостиво принимает всех представляющихся и с каждым разговаривает. Теперь она учится русскому языку и скоро будет говорить на нем. Но вот внешность ее не особенно хвалят; говорят что она слишком крупна и жирна, а кроме того зубы у нее черные. Я, впрочем, не видал ее до сих пор и сужу по рассказам, из которых нельзя вывезти определенного суждения, так как они крайне разноречивы.
Сегодня у Щербатовых была репетиция. Кн. Голицын заставил себя ждать часа два, а потом явился с извинениями, в фатовском тоне.
Меня в нем очень сердит этот тон, неподходящий ни к внешности, ни к внутреннему его содержанию. Мне кажется, что Щербатовы его портят — он от них заимствует внешний лоск свободного мыслителя, который делает его смешным.
Понедельник, 16. — К брату.
Мы с Брюлем обедали у гр. Головина, отца Нелединской. И он и жена — прекраснейшие люди; последняя, впрочем немножко сплетница, как все пожилые маменьки. Говорили о намерении Матюшкиных ехать в Москву. Графиня Головина думает, что это фортель, который они с успехом выкидывают от времени до времени, чтобы вытягивать у императрицы деньги. После обеда принесли восьмимесячного ребенка, которого графиня очень ласкала. Говорят, что это плод незаконной любви ее старшего сына, который, тут же в доме, открыто живет с какой-то крестьянкой. Не нравится мне бесцеремонность, проявляющаяся в таком нарушении приличий, хотя оно, может быть, и спасает от горших бед. Лучше бы было, мне кажется, не делать открыто некоторых вещей, достаточно и того, что их терпят. Но таковы нравы в этой стране, в которой много азиатского.
Говорят, что дом бывшего фаворита Васильчикова куплен императрицею для фельдмаршала Румянцова[118], а другие говорят, что для Захара Чернышова, называемого военным министром. Князь Репнин приехал. Это другой кандидат на то же министерство или на министерство иностранных дел. Его, кажется, вообще боятся.
Вторник, 17. — К брату.
Сегодня утром я видел живописца Ролэна. Он показал мне портрет принцессы Виртембергской, начатый им на этих днях, в Царском Селе. Круглое, свежее лицо, но без всякого выражения. Ее ждали в театр до семи часов, а когда она приехала с Императрицей, то была встречена пушечной пальбой в адмиралтействе. Этот обычай, — встречать монархов, при въезде и выезде их из города, пушечными выстрелами — был установлен при Елизавете, а в нынешнее царствование отменен. Екатерина восстановила его только для принцессы Виртембергской. В театре собралось много народа, для того чтобы ее видеть. Давали Нанину, по-русски. Ни аплодисментов, ни даже ропота одобрения здесь не допускается; только одни французы, мой друг, по свойственной им живости и прямодушию, выказывают свою любовь к монархам веселым шумом.
Занавес поднялся в семь часов, а я уехал в семь с четвертью, так как мне нужно было поздравить кн. Щербатова с именинами.
Завтра будет концерт у принцессы Виртембергской; в четверг — парадный бал; в пятницу — спектакль; в субботу — эрмитажный вечер; в воскресенье — куртаг и маскарад. Не знаю, что будет дальше, но кажется, что мы повеселимся.
В Москве, мой друг, есть невеста из купеческого круга, молоденькая, хорошенькая, говорящая по-французски, и обладающая приданым в семнадцать миллионов деньгами и в двадцать пять тысяч душ (?). Недурная партия!
Среда, 18. — К брату.
Маркиз сказал сегодня, что Захар Чернышев приедет через 15 дней. Одни говорят, что он будет президентом военной коллегии, другие прочат на это место кн. Репнина. Матюшкин говорил вчера, что Императрица предлагала Румянцеву быть президентом, с жалованьем в 60 000 р. и казенным домом, но он отказался, потому что не может жить в Петербурге. Странный он человек, как говорят.
Обедал у Нелединской. После обеда был у сестры Разумовского, которая передала письмо от него. Был также у Барятинских и у Бемеров, где рассчитывал ужинать, но Шарлотта велела мне лучше прийти в другой день, так как они заняты приготовлениями к завтрашнему торжеству — представлению Ее Высочеству, принцессе Виртембергской. Я вернулся ужинать к Нелединской. Она меня прямо балует и я не остаюсь к этому равнодушным. Была там Зубова, которая рассказывала нам историю своей любви и несчастий: это настоящий роман, в котором она играет страдательную роль. Муж, которого она очень любила и для которого всем пожертвовала, бросил ее для любовниц и живет теперь в Москве.
Четверг, 19. — К брату.
Сегодня состоялось представление Великой Княгине. Все мы, члены дипломатического корпуса также, как многие из придворных, собрались в большом зале дворца. В пять с половиной часов к нам вышла принцесса Виртембергская, в сопровождении Великого Князя и жены фельдмаршала Румянцова, которая всех нас ей представила. Каждый подходил к Ее Высочеству и делал поклон, не целуя руки; Румянцова называла фамилию представлявшегося, принцесса кланялась и тем кончалось дело. Затем все перешли в галерею, где танцовали. Маркиз, не занятый на этот раз карточной игрой с Императрицей, стоял тут же. Как вдруг приходят просить его танцовать с Ее Высочеством, но так как эта честь была ему оказана уже после генерал-аншефов, то он отказался под предлогом старости и слабости. Императрица заметила его отказ и говорила с ним об этом, но и ей он дал тот же ответ, без сомнения, вполне благоразумный.
Пятница, 20. — К брату.
Вчера я не хотел тебе сказать, мой друг, моего мнения о Великом Князе, которого не видал четыре месяца. Первых впечатлений следует остерегаться, и высказывать их только проверив чужими мнениями.
Вообще, им кажется все не особенно довольны. Поездка в Берлин, если судить по внешности, придала ему больше самодовольства, чем он имел ранее. Аффектация, с которою он появился, его натянутость, ненатуральность, смешные попытки быть грациозным — все это заставляет меня признать в нем настоящего провинциального петиметра. Таков он был и прежде, но после поездки в Пруссию стал еще хуже. Выход его к нам напомнил мне комедию Криспэт, соперник своего господина и сцену с лакеем в l'Homme a bonnes fortunes, где лакей, надевши платье своего господина, копирует его позы и мины. Принцесса и не красива, и не мила, но она проста и естественна. Несмотря на то, что ее и теперь уже упрекают в отсутствии той тонкости и той характерности, которые были свойственны ее предшественнице, я уверен, что она сыграет свою второстепенную роль при такой свекрови, какова Императрица.
У нас новый приезжий — Г. Гримм[119]. Мнения насчет его расходятся: одни считают его очень умным и еще более хитрым человеком, а другие говорят, что он простой болтун, что и похоже на правду.
Суббота, 21. — К брату.
Празднества, которых мы ожидали по поводу свадьбы В. К., сведутся к очень немногому. Великий Князь сказал, что она состоится 24-го, а переход принцессы в православие — 15-го. Графиня Брюс говорит, что празднества будут происходить только три дня; это она слышала от Императрицы.
Я ездил смотреть представление осады Бендер, происходившее в нескольких верстах от города. Из раскрашенных досок устроили декорацию крепости; понаделали вокруг нее траншей, баттарей и проч.; взорвали две маленьких мины, действие которых было почти незаметно. Вообще эффект получился ничтожный. Против крепости, в деревянной ложи, поднятой на несколько ступенек, находился начальник артиллерии, кн. Орлов со своей свитой. Мы, иностранцы, тоже оттуда смотрели на эту жалкую комедию. Ждали Императрицу, но ни она, ни Великий Князь, не приехали.
При этом случае, мой друг, проявилась та национальная особенность русских, которую Петр I и Екатерина II направили на преждевременное приобретение государственного величия и которая, под влиянием невежества и скудоумия, выродилась в романтическое ребячество и в пустое тщеславие. Вся свита Орлова восторгалась зрелищем и восклицала: «Ах как хорошо!» Этот глупый восторг зависит настолько же от необразованности, насколько от привычки льстить.
Мы, с кн. Голициным, поехали оттуда к Щербатовым, где после репетиции ужинали. Голицин сообщил мне, что кн. Хованский, окончательно разорившийся благодаря своей безумной расточительности, живет теперь на счет кн. Голициной. Он умен, злоречив и забавен, а этого-то и нужно доброй княгине, которая, как все женщины ее лет, любит сплетни и пересуды.
Воскресенье, 22. — К брату.
Утром — выход при дворе, вечером — бал. После обеда посетил меня гр. Нессельродэ, так как я никуда не выходил. Говорили мы о разных вещах и между прочим об отставке кн. Лобковича, который весною уезжает. Заместителем его называют кн. Кауница[120], человека очень умного и любезного.
Коснувшись дел гр. Брюля и расположения к нему кн. Орлова, я сообщил слух о поездке последнего в Париж вместе с Зиновьевой. Нессельродэ сказал, что эта фрейлина совсем завладела князем и желает, чтобы он на ней женился, а если он на это решится, несмотря на гнев Императрицы, то они уедут вдруг и неизвестно куда. Не это ли, мой друг, заставляет Потемкина упорно оставаться при дворе, несмотря на то, что его старательно выпроваживают? Если Орлов уедет, то он может надеяться вновь попасть в фавор. По внешности, он совершенно покоен и даже нахален, что в этой стране почти всегда служит верным доказательством успеха. Вот тебе характерная черточка. В прошлую пятницу он посылает чиновника военной коллегии ко всем высшим генералам с приглашением пожаловать к нему в полдень. Они приезжают, не застают Потемкина дома, узнают, что он обедает и играет в вист у графа Панина, но ждут. От Панина Потемкин едет во дворец, и оттуда присылает ординарца, то есть простого солдата, сказать собравшимся, что теперь уж поздно представляться Ее Высочеству (что было целью собрания) и что они могут разъезжаться.
Весь вечер я пробыл у себя: Комбс вернулся с бала в 10 часов, и сообщил, что народу было не особенно много. Между тем роздано четыре или пять тысяч билетов. Мы с Комбсом, до полночи, рассуждали о моем политическом положении. Де-Бретейль, как ты знаешь, к концу октября возвращается во Францию, и в Вену больше не поедет. Если замена его может доставить мне место, то Комбс не знает как бы ему отделаться от маркиза, тем более что подарок, недавно сделанный последним, еще более связывает их друг с другом. Может быть это и к выгоде Комбса, если не к его удовольствию. Но надо все-таки посмотреть, что будет со мною. Если в Вене будет вакансия, то на нее могут перевести Шуазеля, из Турина, а Жюинье послать в Турин. Но тогда закричат г. г. де-Понс, де-Верак, де-Монморэн, де-Монтейнар, которые все старше маркиза. Придется, стало быть, отозвать Цукмантеля из Венеции и послать туда де-Верака, де-Понса — в Петербург, де-Монморэна — в Берлин, де-Монтейнара, — в Копенгаген, а меня отправить в Кобленц или Бонн, если только в намерения министра не входит оставить меня в Петербурге, сначала поверенным в делах, а потом посланником. Это был бы путь к повышению очень скучный, но очень быстрый. Прощай; пора спать, тем более что я уже наяву вижу приятные сны!
Понедельник, 23. — К брату.
Я вышел сегодня только после четырех часов и не застал дома Нелединской, которая утром присылала справляться обо мне. Был также у Зиновьевой, у которой сестра больна. Ее проекты сойтись с кн. Барятинской отложены на январь. Леруа показал мне часть своей работы над доходами России, которая безконечно ценнее тех сведений, которые нам присылают. Но так как эта работа написана исторически, то из нее возьму, для маркиза, только те точные цифры, в которых он нуждается, а все сочинение Леруа пошлю весной к де-Верженну.
Не застав дома гр. Чернышевой, я очень рано попал к Бемерам. Там надо мной стали шутить по поводу вчерашнего моего нездоровья; Шарлотта приписывает его политике с моей стороны: она говорит, что я сказался больным, чтобы не попасть в затруднительное положение, очутившись среди всех тех женщин, за которыми ухаживаю. Шутки вообще были очень добродушны и кончились приглашением остаться на ужин. Несмотря на то, что мне очень хотелось ужинать у Голициных, я все-таки остался. Было много гостей, между прочим, Визен, протеже его — Марков[121], человек умный, но фат, и новый секретарь саксонского посольства, Клеандер. Бемерам он не понравился, а я нашел его добрым малым, может быть, благодаря тому, что он привез мне поклон от барона Лейснина, которого я очень люблю. В сущности, Клеандеру нужно еще немножко пообтереться в свете; он слишком фамильярен, и принимает этот недостаток знания приличий за простоту и вежливую развязность. Вечер прошел очень приятно: мне было весело, Шарлотта была очень хороша, о чем я ей тут же заявил.
Вторник, 24. — К брату.
Вчера я обещал Леруа навестить его и отправился пешком, вместе с Комбсом; погода была превосходнейшая. Леруа прочел нам свои заметки о доходах Российской империи. Они доходят до 31 000 000 р. и делятся на семнадцать отраслей. Леруа сдобрил голые цифры своими историческими и критическими рассуждениями, отчего они потеряли свойственную им сухость. Я тебе, мой друг, покажу его работу, когда увидимся.
От Леруа я проехал к Нелединской, которую нашел за туалетом. Она уверяет, что Матюшкина собирается учиться пению у Дюгэ. Я думаю, что мы из политики от спектаклей перейдем к концертам, потому что жена фельдмаршала боится рассердить Двор.
После обеда я сделал много визитов, был у Бемеров, у Голициных, а ужинал у гр Головиной. Нелединская встретилась со мной, по обыкновению, дружески. Мы много говорили между прочим о кн. Репнине, который недавно приехал из Константинополя. Я нашел его очень самонадеянным человеком. Говорят, он умен, но очень резок; мне кажется, что мужчины должны его любить меньше чем женщины. Нелединская уверяет, что он способен тонко анализировать чувство, а так как я оспаривал некоторые его принципы и согласился с другими, то мы перешли к разговору о наиболее выгодной, для любви, обстановке. Я сказал, что такой обстановкой является уединение, что страсти чаще всего развиваются в деревне.
Среда, 25. — К брату.
Сегодня, мой друг, принцесса Виртембергская отказалась от протестантизма и перешла в греческую веру. Церемония назначена была в 10 ч. утра, и мы с маркизом отправились ко Двору. Через полчаса императрица проследовала в церковь, а за нею шел великий князь, под руку с принцессой. Она была одета во все белое, казалась печальной и очень бледной, так как не нарумянилась. Мы тоже, вместе со всеми, вошли в церковь, но там было так много народа, что я ничего не видал. Говорят, принцесса прочитала по-русски Символ Веры, и хорошо прочитала. Церемония присоединения была для нее сокращена — из древней формулы выкинули все унизительное, вроде отказа от своих родителей, вхождения в церковь с потушенной свечкой, и проч. Императрица сама показала будущей невесте как следует прикладываться к иконам. Она ведь прекрасная актриса, наша Екатерина. Она в высшей степени богомольна, благочестива, нежна, величественна, деликатна, любезна… а в сущности всегда остается сама собою, то есть человеком, думающим единственно и исключительно о своих интересах, и надевающим, ради них, какую угодно маску. Вновь конфирмованная принцесса приняла имя Марии Феодоровны, вместо своего прежнего, София-Доротея. Я уехал из дворца утомившись, соскучившись и умирая с голода, а обедать пришлось у маркиза, то есть весьма скучно, хотя и в большом обществе. Между прочим там был Гримм, о котором маркиз говорит так много хорошего, но который для меня не представляет никакого интереса: самый обыкновенный человек, да говорят еще болтун, а я бы к этому прибавил — высокомерный.
После обеда молодой кн. Голицын заехал за мной, чтобы отправиться вместе к Нелединской. Там мы репетировали несколько сцен из комедии, танцовали, хохотали. Был Кошелев. Голицын, не лишенный самомнения, считает себя стоящим гораздо выше его, но он не вполне прав.
Четверг, 26. — К брату.
Празднества наши продолжаются, мой друг. Сегодня утром в присутствии императрицы, состоялось обручение великого князя. На эту церемонию смотрят здесь как на самую важную; раз кольца надеты — брак состоялся[122]. После обручения был обед для первых четырех классов государства. Императрица сидела на троне. Я не был на этой церемонии, потому что не совсем здоров, да и не стоит ходить, так как из-за множества народа ничего не увидишь. Вечером был парадный бал, куда я отправился заехав сначала взглянуть на Нелединскую, которая была очень красива. Во дворце мне передали пакет, адресованный на имя Гарри и распечатанный; в нем оказалась кокарда, присланная Шарлоттой, и я ее надел. Протанцовав несколько менуэтов и полонезов, отправился ужинать к Бемерам; Шарлотта была очаровательна в своем дезабилье, с волосами не завитыми, не напудренными, просто подвязанными платочком, по-русски.
Я узнал новость, которая может ускорить наше с тобой свидание. Князь Лобкович говорит, что Сэн-При[123] уехал из Константинополя во Францию на судне, которое сам нанял. Гр. Нессельроде, с своей стороны, сказал мне, что Монтейнар отозван из Кельна. Вот тебе и вакантные места, так что может быть и моя очередь придет наконец.
Пятница, 27. — К брату.
Сегодня утром — новая церемония при дворе. Мы ездили поздравлять великую принцессу — так теперь называется жена великого князя (?), получившего титул императорского высочества, хотя еще не считается великой княгиней. Прием был весьма многочислен и блестящ; были даже старая графиня Чернышова (жена Петра Григорьевича) и графиня Головина, три года уже не появлявшаяся при дворе. Обедал я у последней, вместе с дочерью ее, Нелединской, дружба которой становится мне все более и более дорога. Затем мы с гр. Вановичем отправились к Бонафини, которую застали за репетицией оперы Армида, идущей сегодня. Эта итальянка очень мила; у нее прекрасные глаза, нежный, выразительный голос и красивая фигура.
Понедельник, 30. — К брату.
Наши проекты насчет спектаклей трудно осуществимы. Должны были играть сегодня, а отложили на среду. Обедал у Щербатовых, где накануне была репетиция. После обеда провел часа полтора у Зиновьевой. Говорили о смешных поступках кн. Барятинской, которая навезла из Парижа модных вещей, вызывающих и критику, и подражание. Императрица терпеть не может ничего французского, и ей, конечно, вторят. Кстати об императрице; ты помнишь, что я говорил об ее характере; она удивительно непостоянна, легкомысленна и обладает редким даром притворства, во всей Империи нет лучшей комедиантки. Я сообщал тебе уже несколько характерных для нее черточек; сообщу еще одну, о которой узнал лишь недавно. В те времена, когда кн. Орлову приходилось ехать на конгресс в Букарест, императрица ужасно горевала в виду необходимости разлуки. В день его отъезда, или накануне, она отправилась в Царское Село и дорогою, в карете, в присутствии ехавших с нею дам — Румянцовой, Зиновьевой и Брюс — отчаянно плакала. На другой день Ее Величество заперлась в своем кабинете, куда допускала только графиню Брюс; на третий день у нее сделались колики, на четвертый колики продолжались, на пятый она вышла в добром здоровье и в прекраснейшем расположении духа, а на шестой день об Орлове не было и речи — Васильчиков занял его место. Такова, мой друг, эта прославленная Государыня; увлекаемая впечатлениями минуты, она кажется непоследовательной, хотя, в сущности, всегда идет по пути, указываемому ее страстями. Менее фальшивая, чем непостоянная в ветреная, она настойчиво стремится только к удовольствиям и к удовлетворению своего самолюбия.
Зиновьева настоятельно просит дать ей мой ярославский дневник, который она видела у Лясси. Она хочет показать его Барятинской. Я обещал прислать, присоединив к нему мое послание к гр. Андрею Разумовскому, который был любовником Барятинской. Эти две женщины, может быть, самые умные, любезные, образованные и тактичные в России, задумали основать кружок. Можешь быть уверен, мой друг, что и я войду в его состав!