Потом мы занялись главной лестницей, веревочной, для спуска с крыши башни в крепостной ров. Она должна была иметь в длину не меньше ста восьмидесяти футов. Для этой цели мы постепенно превратили все наше белье в мотки ниток, которые по мере их изготовления мы прятали в наш тайник. Когда этого материала накопилось достаточное количество, мы проработали несколько ночей, чтобы сплести из него крепкую веревку. Я был доволен нашим «изделием» и думаю, что даже самый опытный мастер не мог бы сделать лучше.
Затем таким же способом мы приготовили еще несколько таких же веревок, и, когда мы их смерили одну за другой, оказалось, что общая их длина достигала одной тысячи четырехсот футов. После этого мы взялись за ступеньки для лестниц и смастерили двести восемь штук, — как для веревочной, так и для деревянной.
Зная, что при спуске ступеньки будут ударяться о стену и производить шум, мы приняли меры и против этой опасности, снабдив их чехлами, которые мы соорудили из подкладки наших курток и жилетов.
Полтора года мы неустанно трудились над всеми этими принадлежностями к побегу. Но и этого было мало. У нас были все необходимые приспособления для того, чтобы выбраться из нашей камеры на крышу башни и опуститься в ров, но как выйти из него? И куда двинуться дальше? Для этого в нашем распоряжении были два способа.
Первый состоял в том, чтобы вскарабкаться на крепостной парапет, оттуда соскользнуть в сад губернатора Бастилии и уже отсюда добраться до второго рва, преграждавшего путь к Сент-Антуанским воротам.
Но мы знали, что парапет этот был густо усеян часовыми. Правда, мы могли бы выбрать очень темную и дождливую ночь, когда солдаты сидели обычно в своих будках, но тогда мы рисковали наткнуться на многочисленные и очень частые в ненастную погоду обходы. В этом случае нам не удалось бы скрыться от яркого света их факелов, и мы лопали бы им в руки.
Второй способ заключался в том, чтобы пробить стену, отделявшую главный крепостной ров от того, который преграждал доступ к Сент-Антуанским воротам. Я исходил при этом из соображения, что воды Сены, которая сильно разливается каждую весну, должны были мало-помалу растворить некоторые минеральные вещества, входившие в состав особого сорта извести, скреплявшей фундамент Бастилии, и тем самым ослабить ее твердость и сделать ее более податливой.
Но для преодоления упомянутой стены нам был необходим кусок острого железа вроде напильника или стамески для нанесения зазубрин на две металлические полосы, которые мы могли бы извлечь из дымохода нашей камеры. С помощью двух таких зазубренных полос мы могли бы извлечь из стены несколько каменных плит и пролезть в образовавшееся отверстие. Мы долго обсуждали оба способа и, остановившись на втором, сфабриковали нужное для этого орудие из кроватной петли.
После долгих колебаний, то дрожа от страха, то загораясь надеждой, мы выбрали для побега среду 25 февраля 1755 года, в самый разгар масляной недели. В ту пору Сена уже начинала разливаться, и в обоих рвах вода стояла обычно на высоте четырех или пяти футов. Я положил в небольшой кожаный мешок, взятый мною с собою в заключение, две перемены платья на тот случай, если наше предприятие увенчается успехом и нам придется изменить нашу внешность.
Сейчас же после обеда мы привели в порядок большую веревочную лестницу, то есть приспособили к ней ступеньки, и спрятали ее под кроватью. Мы собрали затем нашу разборную деревянную лестницу, состоявшую из трех частей, засунули в чехлы обе зазубренные железные полосы и захватили с собой бутылку крепкой водки, чтобы согреваться и подкреплять свои силы, когда это понадобится. Покончив с этими приготовлениями, мы стали ждать ужина, который нам вскоре принесли.
Когда сторож ушел, я полез первым в трубу. Моя левая рука ныла от ревматизма, но я не обращал внимания на мучившую меня боль. А скоро я и совсем забыл о ней, потому что почувствовал другую боль, более резкую и острую. Я не принял мер предосторожности, к которым обыкновенно прибегают трубочисты, и чуть не задохнулся от сажи и угольной пыли. Кроме того, во время своей работы они всегда закрывают свои локти и колени кусками кожи, которых у меня, конечно, не было. В конечном счете я страшно исцарапал себе руки и ноги, обильно покрывшиеся кровью. После невероятных усилий и мук и в самом ужасном виде я вылез наконец из трубы.
Очутившись на крыше башни, я спустил в дымоход клубок бечевки, который захватил с собой, а Далегр, поймав ее конец, связал ее с веревкой, которой был обмотан мой кожаный мешок. Затем я стал тянуть бечевку и осторожно извлек мешок наверх. Точно таким же способом я вытащил из камеры деревянную лестницу, потом веревочную, обе железные полосы и все другие наши вещи. Вслед за мной пролез в трубу и Далегр, также сильно пострадавший от этого страшного путешествия.
Отдохнув не больше минуты на кровле Бастилии, мы свернули в круг нашу веревочную лестницу и бросили ее на более низкую так называемую «Башню сокровищ», которую мы сочли более удобной для спуска. Прикрепив конец лестницы к одной из стоявших здесь пушек, я спустился вниз, после чего мой спутник переправил ко мне при помощи вспомогательной веревки все наши принадлежности, а затем присоединился ко мне и сам.
На крыше «Башни сокровищ» мы достали сплетенную нами веревку длиною в 360 футов и накрутили ее на самодельный вал, изготовленный нами из толстого полена, доставленного нам в камеру в качестве топлива. Установив этот вал в надежном положении, я обмотал свободный конец веревки вокруг моего тела и поручил Далегру по мере того, как я буду спускаться, медленно и осторожно ее разворачивать.
Этот томительный спуск в бездну показался мне вечностью. Наконец я благополучно соскользнул в ров. Далегр тотчас же спустил ко мне мой кожаный мешок и остальные взятые нами вещи, кроме веревки, которую нам пришлось бросить. Мне удалось найти небольшой клочок твердой земли, возвышавшийся над наполнявшей ров водою, и сложить на нем мой «багаж». Потом мой товарищ повторил мой головокружительный спуск и вскоре очутился рядом со мною…
Дождь перестал, кругом было тихо, и мы ясно слышали, как шагах в двадцати от нас мерно шагал взад и вперед часовой. Это обстоятельство, как мы и предвидели, помешало нам взобраться на крепостной парапет и бежать через губернаторский сад. Нам не оставалось ничего другого, как пустить в ход зазубренные железные прутья, то есть воспользоваться вторым способом бегства. Мы направились поэтому к стене, отделявшей второй ров от Сент-Антуанских ворот, и, не теряя ни секунды, принялись за работу. Мы трудились без передышки почти девять часов, изнывая от смертельной усталости и сильно страдая от холода, от которого коченели наши руки и ноги.
За это время над нашими головами несколько раз показывались тюремные патрули, факелы которых ярко освещали место, где мы находились. В этих случаях, чтобы не быть обнаруженными, мы ныряли в ледяную воду, проделывая этот маневр каждые тридцать или сорок минут.
Наконец, почти совсем обессилев от напряжения и страха, мы вырвали из стены, толщина которой была не меньше четырех футов, несколько тяжелых камней и пролезли один за другим в пробитую нами дыру.
В душе нашей уже загорался луч надежды, когда мы неожиданно подверглись опасности, которую мы не могли предугадать и которая нас чуть не погубила. Мы медленно пересекали Сент-Антуанский ров, чтобы выбраться на дорогу в Берси, как вдруг, пройдя шагов двадцать пять, мы провалились в заброшенный водоем, дно которого представляло собою сплошную трясину. Наши ноги глубоко ушли в тину, и мы мгновенно лишились возможности двигаться. Мой спутник ухватился за меня и чуть меня не повалил… На нас пахнуло холодом смерти… Но к счастью я не растерялся…
Видя, что уцепившийся за меня Далегр не намерен меня отпустить, я с силой ударил его кулаком, после чего руки его разжались, а я, порывисто рванувшись вперед, выкарабкался из водоема, который грозил стать нашей могилой. В то же мгновенье я схватил моего товарища за волосы и потянул его за собой… Через несколько минут мы вылезли из крепостного рва и быстро зашагали по проезжей дороге.
Охваченные одним и тем же чувством восторга и благодарности судьбе, сжалившейся наконец над нами, мы радостно улыбались друг другу и обменялись крепким рукопожатием. Затем, найдя укромное место, мы переоделись и укрылись у серебряных дел мастера Фресине, которого я хорошо знал как честного и преданного мне человека. Он мне сообщил, что наш общий друг Дежан находился в Париже со своей женой.
Супруги не испугались суровой кары, которая им грозила за укрывательство двух «преступников», бежавших из Бастилии и от мести королевской фаворитки, и приютили нас. Но через несколько дней, ради нашей же безопасности, они устроили нас у портного Руи, жившего в Сен-Жерменском аббатстве, где мы меньше всего могли опасаться преследования полиции. Сюда Дежаны приходили нас навещать, приносили нам продукты и деньги и, как умели, утешали нас и успокаивали.
Маркиза Помпадур не могла, конечно, примириться с потерей двух жертв сразу. Ее обуял не только гнев, — она еще опасалась, и не без причины, каких-либо враждебных действий с нашей стороны. И в самом деле: мы ведь могли бы рассказать кое-кому о неслыханной ее жестокости или, собрав на площади народ, поведать ему о зверской мести, которую она обрушила на наши головы. Она всегда боялась таких разоблачений и именно поэтому никогда не возвращала свободу тем, кого она по злобе своей упрятывала в каменные мешки Бастилии.
И мы с Далегром не сомневались в том, что фаворитка нас усиленно разыскивала. Но на этот раз я уже не поддался искушению положиться на ее жалость или на сострадание ее высокого покровителя и твердо решил уехать из Франции. Пуститься однако в путь немедленно было бы большой неосторожностью, и потому больше месяца мы продолжали пользоваться гостеприимством наших друзей. На общем совете было решено, что мы уедем в разное время: на тот случай, если схватят одного из нас, то уцелеет по крайней мере другой.
Далегр покинул Париж первым. Переодевшись крестьянином, он отправился в Брюссель, куда он благополучно и прибыл. Вслед за ним двинулся и я.
Я взял метрическое свидетельство моего хозяина, который был почти одних со мною лет, облачился в платье его слуги и, выйдя ночью из города, стал ждать на дороге дилижанс, ходивший между столицей и Валансьеном. В карете нашлось свободное место, и я занял его. Я заявил, что еду в Амстердам с поручением от моего патрона к его брату, надеясь ускользнуть таким образом от шпионов и погони.
В Валансьене я сел в почтовый омнибус, ходивший оттуда в Брюссель, и на следующий день вечером при был в этот город. Я сошел на площади Ратуши и отправился в трактир некоего Коффи, где Далегр должен был меня ждать. Я спросил о нем хозяина, но тот сказал, что ничего о нем не знает. Я предложил ему еще несколько вопросов и по его нерешительному и смущенному виду понял, что случилось. Мой товарищ по побегу был, очевидно, снова пойман, и та же участь ждала без сомнения и меня. Я сделал равнодушное лицо, чтобы не возбудить подозрений у трактирщика, и, сказав ему, что пойду по своим делам, покинул город.
Не теряя времени, я купил себе место в пассажирской барже, отплывавшей в девять часов в Антверпен. Я зашел в харчевню по соседству и познакомился там с молодым савояром[3], который оказался моим попутчиком. Он ехал в Амстердам, и я решил поискать там верного убежища. Юноша хорошо говорил по-голландски и предложил быть моим проводником и переводчиком. Мы вместе поужинали, и он, казалось, был в восторге от нашей встречи, хотя я сам был настроен далеко не так радостно и весело, как он. Мы отплыли. Дорогой я спросил моего спутника, что нового в Брюсселе, где, как я ему сказал, я не успел побывать. Можно себе представить мое удивление, когда он подробно рассказал мне историю нашего побега. Я похолодел от ужаса, и кровь моя застыла на мгновенье в жилах.
Он поведал мне, что в Париже из Бастилии убежали двое заключенных, и что один из них, приехавший незадолго до того в Брюссель, остановился в трактире Коффи. Сначала беглец расхаживал в крестьянском платье, но затем он вдруг переменил одежду и стал показываться в компании офицеров и некоторых других важных особ. Вскоре после этого он познакомился с чиновником местного суда Ламаном, который, получив приказ его арестовать, пригласил его к себе на обед и под разными предлогами задержал его у себя до утра, чтобы передать в руки брюссельского великого прево[4]. А этот под надежной охраной отвез его в Лилль и передал в распоряжение французского полицейского офицера, сопровождавшего их из Брюсселя.
Молодой человек прибавил, что все это он узнал от слуги Ламана, его друга, которому он обещал не разглашать эту новость, чтобы не вспугнуть второго беглеца, поимка которого, принимая во внимание принятые меры, была, конечно, неизбежна.
Охваченный состраданием к несчастному Далегру и опасаясь за свою собственную судьбу, я впал в отчаяние, хотя понимал, что мне следовало соблюдать величайшее спокойствие. Было также очень важно не возбуждать подозрений у савояра. Поэтому я спросил его, не проходит ли наша барка через Берген-оп-Цом, и, когда он ответил отрицательно, я сделал изумленное лицо: ведь я должен был получить там деньги по векселю. Я выразил ему сожаление, что вынужден прервать свое путешествие, и условился с ним встретиться в Амстердаме.
Прибыв в Антверпен, где баржа сделала остановку, я с ним распрощался.