Великодушие, решительность и энергия этой женщины не знали пределов.
Почти все мои покровители уже начали охладевать к делу моего спасения. Их рвение падало по мере того, как росли препятствия и опасности. Мадам Легро ни на минуту не оставляла их в покое. Она затрагивала отзывчивость одних, воодушевляла мужество других, льстила тщеславию третьих. Твердо решившись добиться цели, она умела настойчивостью, а иногда даже назойливостью вырвать нужное ей письмо или справку.
Делакруа в свою очередь старался изо всех сил. Сартин потребовал у него слова, что он не будет письменно выступать против него в мою защиту. Делакруа, умный и дальновидный, понял, что своим отказом он поставит себя в ряды врагов могущественного Сартина, и дал это слово. Но в то же время, повинуясь голосу своего сердца, повелевавшего ему спасти несчастного узника, он отказался меня покинуть, сохранив за собой право, если не писать обо мне, то по крайней мере говорить.
Один из его коллег и друзей, Комейра, столь же честный, справедливый и мужественный, как и он, также осмелился встать на мою защиту и вызвался сделать то, что уже было невозможно для Делакруа.
Мадам Легро подробно рассказала ему все мои злоключения. Несмотря на документы, подтверждавшие достоверность каждого факта, он все же не мог отрешиться от сомнений. Ему захотелось увидеть меня и услышать из моих уст мою удивительную повесть. Ему хотелось убедиться своими глазами, что мое существование не химера и что свет разума еще не погас в моем жалком теле. Свидание наше состоялось.
Воспламененный жгучим негодованием против моих врагов, Комейра поклялся, что разоблачит их преступления и вырвет меня из их когтей, даже если это будет стоить ему жизни.
Он составил записку и уже был готов ее опубликовать, когда вдруг оказалось, что он не имел на это права: устав адвокатского сословия запрещал выступать письменно в защиту узника, задержанного по королевскому указу. Так вторгался произвол власти в благородную деятельность защитника и осквернял ее своими постыдными действиями. Правосудие становилось глухим, а все его органы немыми, как только какой-нибудь несчастный становился жертвой министра или его прислужников.
Лишенный возможности напечатать свою записку, Комейра сумел все-таки обойти закон, осуждавший его на безмолвие. С записки сняли несколько сот копий и распространили их во всех слоях общества. Разоблачения Комейры были встречены всеобщим негодованием. Круг моих покровителей еще больше расширился, и к нему примкнули весьма уважаемые лица. Мои враги испугались было, но вскоре нашли способ выйти из затруднительного положения. Это было их старое средство, которое они неоднократно пускали в ход против меня и вероятно против многих других несчастных, — клевета…
Они приписали мне нелепое письмо, в котором я обращался, будто бы, к королю с предостережением, что его хотят отравить, и уверял его, что во все источники Парижа и Версаля уже насыпан яд. Слух об этой дикой выходке быстро распространился по городу, — об этом уж позаботились мои недруги… Мои друзья и покровители были поражены.
Мадам Легро сейчас же отправилась в Бисетр. Ненастье, грязь и дождь не могли ее остановить. Она пришла ко мне в ужасном виде, — ее платье насквозь промокло, ботинки были порваны. Ее появление испугало меня: я понял, что только очень серьезные причины могли привести ее в тюрьму в такую погоду. Я спросил ее, в чем дело. Она ничего не ответила, но глаза ее были с беспокойством устремлены на меня. Она внимательно меня рассматривала, казалось, была удивлена, что видит меня в моем обычном состоянии. Наконец, к ней возвратился дар слова, и она начала упрекать меня за оскорбление, которое я нанес своим друзьям, скрыв от них мое письмо к королю.
Я прервал ее слова криком. Ее недоверие задело меня. Я был жестоко оскорблен, что она могла хоть на секунду заподозрить меня в таком поступке. Я уверил ее, что ничего не писал. Я подтвердил свои слова клятвой. Мой искренний тон успокоил ее. Но она была поражена. Значит, это новое преступление со стороны моих врагов? Эта мысль ужаснула ее, и ее воображение не могло представить себе подобную низость…
Она пошла к Комейре и просила его разрешить мучившие ее сомнения, но он сам разделял ее неуверенность и решил сам повидаться со мной. Он явился в Бисетр, и разговор со мной убедил его в моей невиновности. Тогда, полный негодования, он, не щадя никого, предал гласности низкий поступок моих преследователей. Он предложил им предъявить это письмо и бросить их обвинение мне в лицо, чтобы дать мне возможность защищаться.
Выступление Комейры произвело сильное впечатление, и мои многочисленные союзники ждали от него благоприятного результата для нашего дела. Но злой рок все еще тяготел надо мной.
По совету кардинала, мадам Легро ухитрилась доставить мою исповедь королеве. Один из ее приближенных читал ей мою грустную повесть, и королева уже начинала проникаться жалостью к моей ужасной участи и готова была отдать распоряжение облегчить ее, как вдруг вошел придворный Конфлан и заявил, что все прочитанное — ложь от начала до конца, и что я не достоин ни помощи, ни сострадания. Рукопись выпала из рук читавшего, и больше никто уж не интересовался ею.
Это вмешательство легкомысленного человека имело для меня самые печальные последствия. Можно ли было после этого утруждать королеву напоминанием о лжеце, обманувшем ее доверие? Или уничтожить предубеждение короля, запретившего произносить при нем даже мое имя? Как проникнуть во дворец, когда два моих врага так яростно преграждали вход в него?
Неутомимая мадам Легро, находившаяся в это время на последнем месяце беременности, побежала к Конфлану. Целых три часа она рассказывала ему о моих злоключениях. Когда он выказывал недоверие, она приводила ему доказательства. А когда он все еще сомневался, она приводила новые факты и в конце концов убедила его в моей невиновности. Конфлан показал себя великодушным человеком и дал слово загладить причиненное им зло. Мужество и настойчивость моей защитницы привели его в восхищение…
Не обращая внимания на усталость от этой долгой и горячей беседы, мадам Легро поспешила к Комейре.
Последний сейчас же отправился к Конфлану и подтвердил все факты, подробности и доказательства, приведенные моей доброжелательницей.
Тем временем в министерстве произошли перемены, внушившие моим друзьям большие надежды.
Амело был обманут моими врагами. Могло случиться, что Брэтейль, занявший его место, не был предубежден против меня, и его еще можно было настроить в мою пользу. Но в тот момент этот источник надежды не был единственным у моих великодушных покровителей.
К ним примкнула женщина, известная своей живой и благотворной деятельностью и пользовавшаяся повсюду большим влиянием и уважением. Это была госпожа Неккер. Узнав о моих бедствиях и их причинах, а главное — пораженная и тронутая мужеством и великодушием мадам Легро, она почувствовала потребность мне помочь и высказать свое восхищение моей отважной покровительнице.
Я не знаю до сих пор, какие пружины пришлось нажать госпоже Неккер и какие трудности преодолеть, чтобы получить, наконец, приказ о моем освобождении. Она не любила об этом говорить… Но в своих письмах к мадам Легро она иногда упоминала поневоле о препятствиях, с которыми ей приходилось бороться ради меня, — ради неизвестного ей человека, весь интерес которого в ее глазах заключался в его беспримерном несчастье…