ЛОДКА. УТОПЛЕННИК. ОПАСНАЯ ПРОГУЛКА
Прошло еще целых пять лет, а всего с приезда на остров — почти восемь. Жизнь шла тихо и мирно, работы всегда было довольно, она всегда была разнообразна и интересна для Робинзона. Главные были — охота, посев и уборка хлеба и заготовление изюма.
Теперь уж он знал, какое количество продуктов ему нужно для жизни, и поэтому перестал расширять поле и винограда собирал не больше, чем надо. Но по мере того как жизнь становилась все легче, новое беспокойство овладело Робинзоном и чуть не привело его к гибели. Мысль о незнакомой земле, видневшейся вдали, не оставляла его и не раз ходил он на тот берег и подолгу смотрел, спрашивая себя:
— Что там? Кто живет, друзья или враги?
Наконец, он решил сделать себе лодку.
«Мало ли на что может она пригодиться? — думал он, — буду кататься, вот и все!»
Робинзон понимал, что переплыть в маленькой лодке, какую только и мог он сделать, большое пространство открытого моря, которое отделяло его от незнакомой земли, вещь невозможная, но все-таки его неудержимо тянуло иметь что-нибудь для передвижения.
И вот, наконец, он вооружился самым большим топором и пошел в лес. Сделать лодку европейского образца нечего было и думать за неимением досок и нужных инструментов, оставалось попробовать выдолбить лодку из цельного дерева, как это делают дикари. Значит, прежде всего нужно было выбрать толстый и ровный ствол.
Давно уж заприметил Робинзон в лесу, недалеко от бухты, великолепный кедр, прямой как мачта; внизу он был по крайней мере аршина два в поперечнике. Его и обрек Робинзон для своей лодки. Жаль было рубить такого красавца, но кедровое дерево одно из лучших для этой цели, значит, нечего было и думать больше.
Но не легко было одолеть его. Десять дней рубил Робинзон, обходя дерево то с одной стороны, то с другой; наконец, оно рухнуло с шумом, все ломая и сокрушая на пути. Теперь приходилось рубить второй раз, отделяя кусок ствола нужной величины от остального дерева, на это тоже пошло не мало времени. Но торопиться было некуда и ежедневно по несколько часов работал неугомонный плотник около своего великана, похожий на трудолюбивого муравья.
Следующей задачей было обтесать дерево снаружи, придать ему форму лодки и вытесать киль, иначе лодка не могла бы правильно держаться на воде. Очень важно было суметь равномерно расширить бока, чтоб не была она крива; трудностей было много. Не отставая, не смущаясь неудачами, тесал да тесал ее Робинзон, подстругивая, разглаживая, каждый день уходя домой с сознанием, что хоть маленький шаг вперед, да сделан.
Только в дождливое время бывали дни, когда непогода удерживала его дома, потому что он помнил, как опасно мокнуть под дождем. Отделав снаружи, начал огнем и стамеской делать внутреннее углубление.
Уж второй год пошел с того дня, когда простился с жизнью огромный кедр, наконец, лодка была готова.
Не раз обошел ее и оглядел до мелочей Робинзон: кажется, все было в исправности — оставалось плыть!
Но не так-то просто было это сделать — до берега было не ближе нескольких десятков саженей. Протащить все это расстояние лодку посуху было, очевидно, невозможно, оставалось воду подвести к лодке.
И, не смущаясь, принялся Робинзон рыть канал от бухточки к лесу. На счастье грунт был сравнительно легкий, частью песчаный, и ему не приходилось наталкиваться на непреодолимые препятствия, вроде гранитных глыб. Терпение превозмогло и тут, и мало-по-малу светлая полоска узенького канала протянулась дорожкой до самой лодки.
Сделав катки из кусков дерева, Робинзон с большими усилиями вдвинул на них лодку и потом скатил в канал. И вот лодочка закачалась на воде! Пара весел была уж приготовлена давно, Робинзон вскочил в свое сооружение и, упираясь в берега, вывел лодочку в бухту. Как ровно и хорошо держалась она на воде! Как красиво покачивалась! Как радостно было чувствовать свою победу и видеть, что все-таки, в конце-концов, он добился своего, как всегда!
Легко и плавно скользила лодка, когда он объехал бухту, выехать на этот раз в море он не решился из-за довольно сильного волнения на нем. Он возвращался домой приятно взволнованный: хоть и понимал сам отлично, что на такой лодке далеко не уедешь, но все-таки словно приблизился к нему остальной мир, словно протянулась какая-то незримая, тоненькая ниточка, связывающая его с остальными людьми.
В следующие дни он приладил к лодке небольшую мачту и сшил паруса. Потом в корме и на носу наделал небольших ящиков для провизии, зарядов и других вещей, которые могут пригодиться в плавании; в дне лодки выдолбил узкий жолоб для помещения ружья, а над ним устроил крышечку. Таким образом, в любую минуту можно было, при желании, пуститься в дорогу.
Несмотря на то, что лодка долгое время владела всем вниманием Робинзона, все же он урывал часы и для других работ, также необходимых ему. Понемногу все более совершенствовал он принадлежности своего обихода. Например, глиняная посуда, такая нескладная и некрасивая вначале, теперь понемногу приобрела правильную и красивую форму. Он ухитрился даже сделать глиняную трубку для курения, о которой давно мечтал. Множество корзин самых разнообразных форм и назначений украшали дом и кладовую. Даже у Поля была нарядная плетеная клетка из разноцветных прутьев, впрочем, всегда с открытой дверцей. У козочки были ясли в виде большой корзины.
Одежда Робинзона, все из тех же козьих шкур, становилась все удобнее. Шапку он снабдил назатыльником, который прикрывал шею от солнца, а в дождь не давал воде попадать за ворот. Куртка была широка и удобна, штаны до колен, из шкуры старого козла с очень длинной шерстью, которая покрывала ногу до половины икр. Вместо обуви кожаные же туфли, привязанные к ноге ремешками. Важную часть его утвари составлял кожаный же зонтик, что было необходимо в знойные дни, да не менее необходимо и во время ливней, под которые поневоле приходилось иногда попадать в пути. Зонтик был тяжел и неуклюж, но зато отлично нес свою службу. Но это было еще не все: поверх куртки одевался кушак, тоже из кожи, но очищенный от шерсти, с двумя ременными петлями для топора. Кроме того, через плечо была перевязь с двумя карманами для пороха и дроби, за спиной болталась корзина, на плече он нес ружье.
Снаряженный таким образом, он имел очень внушительный вид. У него отросла было огромная борода, но потом он подстриг ее, потому что она мешала в жару, цвет лица его сделался так темен, что никто не признал бы в нем европейца, но и на дикаря не был он похож.
В эти дни случилось одно событие, которое надолго потрясло его мирную жизнь.
Была бурная ночь, на дворе стояла такая темь, что не видно было собственной руки. Одни вспышки молнии освещали иногда на мгновенье гнущиеся от бешеного ветра деревья и бушующее море, Робинзон уже собирался ложиться спать, как вдруг, сквозь рев бури, ему послышался как будто пушечный выстрел. Он поднял голову, прислушался, весь сон соскочил с него. Вот и еще раз! Сомнения быть не могло: это стреляли с какого-нибудь бедствующего корабля! Едва пробираясь во мраке, Робинзон выбежал на свой дворик и стал смотреть.
И вот, при блеске молнии, он на несколько секунд отчетливо увидел вдали корабль. Сколько он мог заметить, двух мачт на нем не хватало, и весь он сильно кренился на один бок. Очевидно, он погибал? Чем помочь? В страшном волнении метался Робинзон, вдруг ему пришло в голову разложить костер на видном месте, чтоб на корабле хоть знали, куда направить лодку, если будут ее спускать. Спеша изо всех сил, он принес дров из своего запаса, сложил большой костер и зажег его. Потом, при свете его, набрал еще хворосту и навалил туда же. Большое пламя, раздуваемое ветром, заколебалось туда и сюда. Несомненно с корабля это заметили, потому что выстрелы участились.
Но что мог еще сделать Робинзон? Он был бессилен!
В отчаянии бегал он по берегу и ломал руки. Там люди, о которых он так тосковал, его братья, долгожданные друзья, гибли в волнах, а он должен был оставаться только зрителем! Все свое достояние отдал бы он, чтобы спасти их, но некому было притти на помощь.
Выстрелы прекратились, только буря выла по-прежнему, так прошла вся ночь. Измученный Робинзон ушел к себе и упал на кровать; он спал недолго: тревога не оставляла его и во сне. Как только стало светло, он уже был на берегу: яростные валы с седыми гребнями бежали на берег, но ничего похожего на корабль не было видно, как ни вглядывался Робинзон. Значит, все было кончено — корабль погиб.
Не было сил итти браться за обычную работу; в унынии опустился он на камень и вдруг увидел на некотором расстоянии что-то белеющее на песке, у самой воды. Что это? Что выкинули волны? Человек! Несомненно, это был человек! Робинзон подбежал к нему, наклонился, тот был мертв…
По одежде видно было, что это один из матросов погибшего корабля, совсем еще молодой человек. Но, несомненно, к жизни его вернуть было уж невозможно. С горькими слезами, словно над родным братом, сидел над ним Робинзон. Жестокая судьба! Как рад бы он был ему живому, какой заботой и лаской окружил бы, как хорошо зажили бы они вместе! Но теперь все-таки ничего не оставалось, как похоронить труп, что Робинзон и сделал. С этого дня тоска по людям охватила его с новой силой, он даже запустил на время все дела.
Но жизнь брала свое, хозяйство требовало заботы: Робинзон постарался овладеть собой и снова взяться за работу. Пороха становилось маловато, это было плохо. Надо было придумать какой-то другой способ добывания пищи, чтоб не изводить порох охотой. Если б удалось приручить несколько коз, вот бы хорошо! Та козочка, что жила у него уже несколько лет, начинала стариться, если б занести еще несколько штук, было бы молоко и мясо! Очень понравилась ему эта мысль, прямо не выходила из головы, что бы он ни делал!
Взяв старых бечевок. Робинзон устроил силок и поставил его возле того места, куда козы обыкновенно ходили на водопой. Но несколько дней подряд приманка оказывалась съеденной, а силок прорванным. Вероятно, бечевки от времени сгнили, и поэтому козы разрывали их. Тогда Робинзон перешел к другому способу: он вырыл две глубокие ямы, прикрыл их крышками из плетушки, закидал ветвями и разбросал сверху колосья ячменя.
В первую же ночь обе ловушки сделали свое дело: утром, подходя к ним, Робинзон услышал блеяние. В одной яме сидел огромный старый козел, в другой маленький козлик и две козочки. Старик был такой злой и дикий, что не годился для приручения, и ничего другого не оставалось, как его выпустить.
Когда яма была открыта, козел не стал долго ждать, сильным прыжком выскочил оттуда и убежал в лес. Козлят же Робинзон вытащил по одному из ямы, связал веревкой и кое-как привел домой. Первые дни пленники были очень дики, пугливо жались в уголок двора, но когда сильно проголодались, то взяли все-таки из рук хозяина пучок колосьев. С этих пор они быстро начали привыкать. Но дворик был тесен, они, видимо, тосковали на нем, а, главное, весь корм приходилось приносить на руках из-под горы, а его надо было не мало. И теперь уж на это шло много времени, а если стадо разрослось бы, то стало бы совершенно невозможным.
Необходимо было сделать выгон для скота, другого исхода не было. Пришлось спешно браться за эту работу.
Найти подходящее место для выгона было, конечно, не трудно: роскошная природа острова давала все, что угодно. Луг, покрытый сочной травой, пересеченный двумя светлыми ручейками, с рощицей для защиты от солнца с одного края, показался Робинзону вполне подходящим местом. Он уж взялся было делать изгородь и даже сделал порядочный кусок, как вдруг сообразил, что огородив такое большое пространство, он все равно не приручит коз. Конечно, им-то будет здесь хорошо и привольно, но поймать их снова, если понадобится, будет дело нелегкое, а про доение их нечего было, и думать. Лучше сделать выгон небольшой, где бы они всегда были под рукой, только не один, а несколько, чтобы можно было перегонять стадо из одного в другой по мере надобности.
Обдумав такой план, Робинзон уж уверенно взялся за работу. А чтобы козочки скорее привыкали, постоянно видя его перед собой, Робинзон приводил всю компанию и привязывал их пастись невдалеке.
Только старая козочка пользовалась полной свободой, но сама не убегала никуда, видимо радуясь новым товарищам. К тому времени, когда изгородь была готова, вход заделан и козочки спущены, они так привыкли к своему хозяину, что бросались к нему навстречу, прося подачки, и давали охотно гладить себя.
К этому выгону Робинзон принялся делать второй, такой же величины, чтобы было куда перевести стадо, когда в траве почувствуется недостаток, оба выгона сообщались закрытыми теперь воротцами.
Козочки отлично прижились на новом месте, стали быстро расти, а потом и размножаться, так что года через полтора у Робинзона было их уж до десяти штук, если считать с козлятами. Стадо продолжало расти. Робинзон неутомимо приделывал все новые выгоны, их было уж теперь пять, один за другим, сообщающихся воротцами. Таким образом, травой стадо было обеспечено, козлят все прибывало, еще через два года было до сорока голов.
Образовался неистощимый запас мяса: при желании можно было совсем забросить охоту. Кроме мяса, было и молоко, а следовательно и все, что можно делать из молока: масло, творог, сыр.
Конечно, до сих пор Робинзон никогда не занимался этим делом, а дома видел всегда эти продукты в готовом виде, но, собрав в памяти все, что знал о приготовлении их, начал пробовать и быстро выучился всему. Сыр не давался ему долго, да и потом выходил не такой, как в Англии, но это было не важно.
Пища Робинзона становилась все роскошнее. Как далек он был от голодной смерти, которой боялся в первые дни на острове! Обедал он всегда, окруженный своими любимыми животными: справа от него на полу садился обыкновенно Дружок, сильно состарившийся уж к этому времени, на плечо усаживался Поль, выхватывая из рук хозяина лакомые кусочки, а старшая козочка, которая по привычке часто прибегала с пастбища за Робинзоном, тоже вертелась тут же, выпрашивая кусочки хлеба, который очень любила. Иногда Робинзон, по сохранившейся привычке к вечерним размышлениям, раздумывал о своем положении. Он был теперь собственником огромного поместья, потому что никто не оспаривал его власть. Земля была так плодородна, что легко можно было бы получить гораздо больше хлеба, чем нужно было ему. Леса были полны дичи, не составило бы никакого труда набить ее любое количество.
На морском берегу водились сотни черепах, прекрасные фрукты вызревали в изобилии.
Но все эти неисчислимые богатства не представляли для Робинзона никакой цены. Он брал от них самую ничтожную часть, остальное было ему не нужно.
Избыток хлеба сгнил бы в амбаре, избыток мяса уничтожили бы черви, срубленные деревья, из которых можно бы построить целый флот, гнили бы на земле.
Одним словом, Робинзон понял, что все богатства ценны лишь постольку, поскольку они нужны нам. И сколько бы сокровищ ни было накоплено, удовольствие от них получается лишь в той мере, в какой мы можем использовать их, но не больше. Самый скупой человек вылечился бы от своей скупости на его месте, потому что некуда было девать добра, принадлежащего ему. Даже деньги были у Робинзона, потому что золото и серебро, вывезенное с корабля, спокойно лежало на дне его сундука, как бесполезная, ни на что негодная вещь. С какой радостью отдал бы он их все за мельницу для размолки зерна или даже за гораздо меньшее — за маленький пакетик семян репы и моркови или за бутылочку чернил. Теперь же на них ничего нельзя было сделать, все возможное в его положении было у Робинзона, и никаких желаний у него не осталось. Одиннадцать уж лет прошло его жизни на острове.
За все это время ему все-таки не удалось изучить свой остров окончательно. И вот он задумал в лодке объехать его кругом. До сих пор его лодочка служила ему лишь для небольших прогулок. То объезжал он бухту, то плыл недалеко вдоль берега и назад, в открытое море он все же не отваживался выезжать ни разу. А между тем она вышла на славу: была так легка на ходу, так послушна, что лучшего и желать было нельзя.
Робинзону немножко прискучило однообразие его жизни, да и дальний берег не давал покоя. Он решил попробовать сделать хорошую прогулку — объехать остров, но в глубине души, даже не признаваясь самому себе, может быть и лежало искушение — в случае удачи пуститься и в более опасное плавание.
И вот Робинзон приготовил все для пути: положил в лодку провизию: десятка два ячменных хлебцев, хороший кусок козлятины, сыру, масла, изюма, а также пороху и дроби. Взял также одеяло, зонтик и подстилку из козьих шкур, на случай, если б ему захотелось полежать на дне лодки. Погода благоприятствовала, он поднял парус, и лодочка весело заскользила вдоль берега. Робинзон любовался уж знакомыми видами, тут был ему знаком каждый поворот, чуждой оставалась скалистая часть острова на противоположной части его. Он обогнул выдающийся мыс, и снова стала видна дальняя земля, потому что был ясный день. Вон она, вон, эта загадочная полоска! Сильно потянуло Робинзона попытать счастья и повернуть свой путь туда. Сегодня так близка она казалась, так манила его к себе.
Но он знал, что это было бы безумным поступком, и перевел свой взор на родной берег острова. Вон и столб, который он поставил как-то, осматривая свои владения, отсюда недалеко до его «дачи».
Дальше высились скалистые обрывы и шли уж менее знакомые места. И вдруг он увидел перед собой неожиданную преграду: от берега отделялась узкая гряда скал, частью подводных, частью выставлявших свои вершины над водой. Они тянулись очень далеко, едва глаз видел — куда уходила эта каменная стена, и только пена волн, разбивавшихся о них, указывала их присутствие. А еще дальше, по цвету воды, Робинзон догадывался, что тянулась отмель.
Как быть? Отказаться от своего намерения или продолжать его во что бы то ни стало? Чтоб лучше понять свое положение, Робинзон пристал к берегу, спустил якорь, а сам взял ружье и поднялся на крутой уступ. Тут он увидел все, как на ладони: гряда тянулась, пожалуй, миль на шесть непрерывным рядом скал, и приходилось либо поворачивать назад, либо объехать ее и отмель, не смущаясь расстоянием.
Но со своей горки Робинзон рассмотрел еще одно обстоятельство, имевшее не меньшее значение: вдоль утесов, от берега в открытое море, шла очень сильная струя морского течения.
Видно было, как она огибает остров и уходит вдоль гряды в открытое море. И по ту сторону ее шла такая же струя, но несколько дальше.
В конце концов, вероятно, они обе соединялись в одну. Теперь Робинзон видел ясно свое положение. Поднялся довольно сильный ветер, тоже мешавший плаванью, Робинзон предпочел заночевать здесь. Но на утро, несмотря на то, что он был достаточно предупрежден об опасности, все же он решил продолжать путешествие: очень уж не любил он отказываться от раз начатого и не доделывать его до конца.
Итак, он поднял якорь и взялся за весла.
Но не успела его лодка пройти и нескольких сажен, как вдруг была подхвачена течением; сперва ее закружило, как в омуте, а потом стремительно понесло вдоль гряды. Веслами помочь было невозможно, лодку несло, как соломинку в бурном ручье. Будь хоть небольшой ветер, можно бы попробовать поставить парус и выбиться из течения, но на море был полный штиль.
Тут только понял Робинзон, какую неосторожность сделал и в какую беду попал, но было уж поздно. О том, чтобы поворотить обратно к берегу или свернуть в сторону, нечего было и думать, все, что он мог, это стараться не попасть в самую толщу струи, а держаться края.
Опасность была смертельная, и Робинзон это отлично сознавал: он понимал, что если ему не удастся выбиться из струи до тех пор, пока она, обогнув подводные камни, не сольется с другой, то его унесет в открытое море, а там найдет он голодную смерть. Правда, был у него с собой порядочный запас провизии и большой кувшин пресной воды, но что это значило для путника, затерявшегося в безбрежной морской пустыне?
Он греб, не переставая, вот скоро и конец, уж остров далеко позади, полоской лежит он вдали. Еще немного, и неудержимо понесется его лодка, увлекаемая двойной струей. Как привлекательна казалась теперь Робинзону та жизнь, от которой он ушел так легкомысленно! Как мил его прекрасный остров! Как горько упрекал он себя за то, что недостаточно ценил то счастье, которое у него было! С какой грустью вспоминал своих животных, свою уютную пещеру, поле, только что начавшее колоситься… С ужасом он глядел на бесконечную гладь океана.
На счастье, еще было ясно, будь туман, который скрыл бы уже смутные очертания острова, все было бы кончено. Но тут, прямо навстречу, стал подниматься легкий ветерок. С надеждой встретил его Робинзон, ветер начал крепчать, тогда можно было попробовать поставить парус. По цвету воды, которая все время была мутная, а теперь значительно посветлела, Робинзон понял, что течение по какой-то причине начинает терять силу; вскоре он разглядел группу утесов, далеко выставлявшихся из воды: это они-то и разбивали несколько главную струю. С восторгом увидел Робинзон, что парус действует, вот уж удалось повернуть лодку носом к исчезающему берегу, вот забурлила вода под килем, глубина снова прозрачна и чиста, он выбился из мутного течения и плывет к берегу. Сердце его колотилось, он чувствовал себя, как человек, приговоренный к смертной казни и внезапно получивший прощение в последнюю минуту. С содроганием оглядывался он назад и протягивал руки к все яснее выступавшим очертаниям гор и лесов. Там его дом, его душевный мир и покой!
Но он оказался уж по ту сторону каменной гряды и теперь подходил к совершенно незнакомым местам.
Но он был так потрясен всем случившимся, что только о том и думал, как бы скорее пристать к берегу, и напряженно вглядывался вперед, выбирая безопасное место. Кругом — подводные камни, так легко было засесть на один из них, так возможно было снова угодить в какую-нибудь встречную струю. Попутный ветер продолжал помогать ему, и не прошло и получаса, как разбежавшаяся лодка коснулась дна у пологого, ровного берега, и Робинзон мог выйти. Едва нога его коснулась земли, как он торжественно дал себе обещание раз навсегда отказаться от намерения покинуть остров при помощи лодки. Каким безумцем казался он себе теперь!
Успокоившись, он почувствовал сильный голод и усталость. Плотно закусив, он вытянул лодку подальше на берег, улегся на дно и крепко заснул. Утром первой мыслью его было — как быть дальше?
Вернуться домой тем же путем было невозможно: ни за какие блага не согласился бы он снова испытать вчерашние страхи. Возвращаться же вдоль другой стороны острова, где он еще никогда не бывал, тоже совершенно не привлекало его теперь. Оставалось одно — вернуться пешком, а лодку пока оставить тут. Но вставал вопрос — где именно? Бросить просто на открытом берегу, значило бы потерять ее совсем, потому что первая же буря сорвала бы ее с якоря и унесла. А лишаться после такого долгого и упорного труда так хорошо удавшегося суденышка было очень тяжело. Необходимо было найти надежное пристанище.
Робинзону удалось открыть дальше глубокую и узкую бухту, как раз подходящую для его цели.
Туда и завел он свою лодочку, старательно прикрепил ее там и тщательно запомнил местность кругом, чтобы легко было найти ее в случае надобности.
Потом поднялся на небольшую горку вблизи, чтобы сообразить дорогу домой. Снова увидел он на море пенистую гряду камней и еще раз порадовался, что стоит на твердой земле, среди цветущего леса.
Он сразу узнал вдали место, откуда осматривал вчера море, и сообразил, как пройти туда.
А там без труда попал в уже знакомые места и к вечеру добрался до «дачи», где и заночевал.
Радостно было возвращение домой! Прежде всего Робинзон поспешил к своим козочкам, Поль вился над ним и цеплялся за его плечо, выбалтывая все знакомые слова, старый Дружок не отставал ни на шаг: опять он был в кругу своей семьи, опять перед ним была спокойная и трудовая жизнь.