НЕЛАДЫ. БОЛЕЗНЬ И ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Настали снова теплые дни. Солнце обсушило землю, все зазеленело и расцвело снова. Воскрес и Пятница. Прежде всего он схватился за лук и стрелы.
— Идем! Идем! Много птица стрелять будем! — тянул он Робинзона. За время дождей он сильно подвинулся в английском языке и теперь довольно свободно мог объясняться.
Но как ни полезно и приятно было сходить иногда на охоту, но не ждали и другие работы, а к ним у Пятницы не было ни малейшей склонности. Он словно забыл, почему был сыт во время дождей, и старался всячески избавиться от труда.
Раз Робинзон, обходя утром свое поле, заметил, что дикие козы сломали в одном месте изгородь.
Он позвал Пятницу, показал, в чем дело, велел заделать отверстие, а сам занялся чем-то другим.
Работа была нетрудная и небольшая, но, заглянув на другой день, Робинзон убедился, что отверстие разломано было шире, и порядочный клин ячменя был объеден козами. Он очень рассердился.
— Смотри, что вышло из-за твоей лени! Отчего ты не сделал того, что я велел?
— Я не мог! Топор сломался! Не будь сердит! — робко ответил дикарь, явно испуганный гневом своего господина.
Он указал на топор, соскочивший с топорища.
— Так отчего же ты не поправил топора? Смотри, сколько ячменя теперь пропало!
Пятница равнодушно взглянул на попорченное поле.
— Не будь сердит! Топор сломался! — упрямо повторил он. Робинзон видел, что тот просто боится его, и до поля ему нет никакого дела. Ни слова не говоря, он сам взялся за работу, а Пятница куда-то исчез.
Дня через два снова повторилось приблизительно то же. Пятнице поручено было принести плодов из лесу, с корзиной за спиной он ушел с видимым удовольствием, но прошло очень много времени, а он не возвращался. Робинзон начал беспокоиться, не случилось ли с тем чего недоброго, почудились уж дикари, незаметно высадившиеся на остров и взявшие его в плен. Он вскинул ружье на плечо и пошел на поиски. Пройдя немного, он вдруг заметил в кустах корзину, наполовину наполненную плодами, но самого Пятницы нигде не было видно. Робинзон решил подождать здесь. Немного времени спустя из лесу показался Пятница, За плечами у него были лук и стрелы, между тем, как из дому он вышел с пустыми руками. Не замечая Робинзона, он снял свое оружие, запрятал его глубоко в кусты и пошел за корзиной. И вдруг вздрогнул, встретив взгляд, следивший за ним.
— Где ты так долго был. Пятница? — спросил Робинзон.
— Не сердись! Мало было плодов! Искал далеко!
— Ты, верно, охотился?
— Не охотился, собирал плоды!
— А для чего же у тебя лук и стрелы лежат в том кусте?
Этот вопрос так смутил Пятницу, что он побледнел и выронил корзину.
— Белый все знает! — в ужасе проговорил он, падая на колени. — Не сердись! Не буду больше!
— Хорошо, Пятница, я не буду сердиться, только скажи мне правду, зачем ты обманывал меня?
— Я правду, — смиренно ответил дикарь. — Ты любишь хлеб и молоко, а я люблю убивать и есть. Ты сердит… Когда не знаешь, я стреляю!
Робинзон постарался объяснить ему, что он не сердит, но необходимость заставляет работать, но что Пятница, покончив с ежедневными делами, может охотиться сколько душе угодно. У него же самого было очень горько на душе. Какое доверие можно иметь к человеку, который совершенно не понимает того, что от него требуют, и обманывает на каждом шагу? Как знать, что бродит у него в голове дикаря.
Все больше исчезала надежда найти себе в дикаре товарища и друга.
Раз вечером оба пошли на морской берег с намерением поймать черепаху. Погода была не очень жаркая, воздух был необыкновенно ясен, и полоска земли, видная вдали, вырисовывалась на этот раз вполне отчетливо.
Робинзон ушел несколько вперед, оглянувшись, он не увидел Пятницы. Тогда он повернул обратно и вдруг остановился в изумлении. Пятница стоял на коленях у самой воды, протянув руки к полоске земли, по щекам его текли крупные слезы, все лицо выражало такую тоску, что у Робинзона сжалось сердце.
— Пятница, что с тобой? — окликнул он его.
Тот медленно навернул голову и едва выговорил от рыданий.
— Там, там моя земля! Мои братья!
— Тебе хочется вернуться туда? Тебе худо со мной? — дрогнувшим голосом спросил Робинзон.
Пятница уныло повесил голову.
— Там, что хочу, то и делаю, — проговорил он, и его блестящие глаза с нежностью устремились на родину, — там все мое, там мои братья, здесь я один!
— А я то? Разве я не с тобой?
— Ты? Ты — белый! Ты велишь, я делаю…
Больно кольнули Робинзона эти простые слова.
Вот и дикарь тоскует, он понимает, что они не друзья, не братья. На одну минуту у Робинзона явилось сильнейшее желание броситься к Пятнице на шею и сказать:
— Будем друзьями, я тоже одинок, как и ты! Не работай ничего, если не хочешь, я готов трудиться за обоих, только люби меня!
Но что-то остановило его.
«А вдруг Пятница ничего не поймет и просто обрадуется, что можно жить чужими трудами!»
И сдержав свой порыв, Робинзон просто ласково похлопал по плечу дикаря и сказал ему:
— Полно, Пятница, не горюй! Нам обоим скучно здесь, но пока делать нечего, надо терпеть, Пойдем-ка лучше домой, не надо нам и черепахи!
Пятница еще раз с тоской оглянулся на родной берег и тихо поплелся сзади. Обоим было очень тяжело.
На утро, оставив Пятницу толочь ячмень, Робинзон пошел доить коз, потому что это дело было особенно ненавистно его товарищу. На пастбище, среди травы, он заметил какой-то мясистый толстый корень, вероятно вырытый случайно копытами животных. По своей привычке пробовать все с виду годное в пищу, Робинзон отломил кусочек и положил в рот. Корень оказался очень приятного вкуса, и понемножку он съел его весь. Потом, взяв горшки с молоком, отправился домой.
Но едва пройдя часть пути, Робинзон почувствовал странную дурноту. Сперва ему казалось, что она происходит от того, что солнце пекло невыносимо, но потом начались ужасные боли в животе, сердце словно перестало биться и, совершенно обессиленный, он упал на землю, не будучи в состоянии даже позвать на помощь.
Тут только он понял, что отравился неизвестным корнем. Страдания были так велики, что Робинзон рад был смерти, чтобы прекратить их.
Вдруг послышались шаги приближающегося Пятницы. С испуганным видом он бросился к больному, встал на колени, несколько мгновений вглядывался в него, потом разразился отчаянными рыданиями.
— Пить! — едва пролепетал Робинзон, надеясь водой залить огонь, жегший его внутри.
Пятница схватил горшок парного молока, стоявший тут же, и поднес его к губам. С жадностью глотал Робинзон, от молока тошнота еще усилилась, и началась жестокая рвота. Ему казалось, что пришли последние минуты его жизни, то же самое думал, вероятно, и Пятница, он стоял рядом, дрожа всем телом и бормоча какие-то слова на родном языке.
Но, передохнув немножко, Робинзон почувствовал, что ему значительно легче: резь в животе прошла, сердце не замирало больше, оставалась только сильная слабость Глаза его закрылись сами собой, и он крепко заснул.
Судя по солнцу, день уж шел к вечеру, когда он проснулся. Ему было гораздо лучше. Возле сидел Пятница, большим листом отмахивая мух, под головой у Робинзона была подушка, принесенная из дому. Такая заботливость тронула его, он протянул руку Пятнице, улыбнулся и сказал, что здоров.
Дикарь пришел в неописанный восторг. Он вскочил с места, принялся скакать и кружиться, размахивая своим листом над головой.
Робинзон попробовал приподняться, но голова его закружилась, и он чуть не упал снова. Тогда Пятница, не слушая никаких возражений, схватил его и своими сильными руками понес, как маленького ребенка. Дома он бережно уложил больного в постель и опять уселся рядом, заботливо заглядывая в глаза. Робинзон едва мог уговорить его пойти приготовить себе какой-нибудь обед, потому что оказалось, что бедняга не ел весь день.
Три дня пролежал таким образом Робинзон, чувствуя легкую боль в животе, а, главное, сильную слабость. Вспоминалась ему часто его первая болезнь на острове, то, как он мучился, не имея сил добыть глотка воды, как одиноко и беспомощно лежал, тогда, как бесконечно тянулись часы выздоровления.
Теперь не то. Он видел, что каждая жалоба вызывает сочувствие на лице преданного человека, что все мысли этого человека направлены на то, чтоб помочь ему. Самая нежная мать не могла бы лучше ухаживать за больным сыном. Зная, что Робинзона тревожат необходимые работы по хозяйству, Пятница, не ожидая приказаний, поспевал повсюду и, между тем, находил время ухаживать за ним. Приготовляя обед, он применялся к вкусам Робинзона и давал его любимые кушанья.
Если лицо больного было невесело, он садился рядом и начинал петь песни на родном языке или старался завязать разговор по-английски. До сих пор успехи были неважны, он часто забывал самые обыденные слова, но теперь он изо всех сил старался говорить как можно больше и лучше.
На четвертый день Робинзон встал и вышел немного подышать чистым воздухом на дворик.
Пятница так и сиял от радости, он бегал из стороны в сторону, стараясь чем-нибудь услужить больному, ежеминутно оглядываясь на него и весело кивая головой.
— Отчего ты так радуешься моему выздоровлению, Пятница? — спросил его, наконец, Робинзон.
— Ты спас мне жизнь! — отвечал тот, склоняя голову и прикладывая руку к сердцу, — всегда помню!
Слезы навернулись на глаза Робинзона.
За услугу, оказанную почти бессознательно, по невольному желанию каждого спасти жизнь своего ближнего от жестокой смерти, этот благородный человек считает своей обязанностью служить и угождать ему, мало того — любит его всем сердцем, прощая и забывая, что, спасши ему жизнь, Робинзон обратил его почти в своего слугу и беспрестанно заставляет поступать против его вкусов и наклонностей.
Робинзону стало очень нехорошо на душе, нежная заботливость Пятницы даже мучила его, потому что он понимал, как мало заслуживал ее. Ему хотелось хоть лаской загладить свою прежнюю суровость. Но Пятницу смущало непривычное обращение, он, вероятно, приписывал его слабости и из сил выбивался, чтоб угодить Робинзону.
Как-то к обеду он испек удивительно вкусные лепешки. Протягивая руку за второй, Робинзон поинтересовался узнать, из чего они сделаны. Ничего не говоря. Пятница встал и подал ему тот самый корень, которым тот отравился. Робинзон так и ахнул.
— Неужели из этого? Да ведь это яд! Я от этого чуть не умер!
— Нет! — засмеялся черный повар, — это кассава. Сырой — умирает, на огне — очень хорошо!
Расспросив по возможности Пятницу, Робинзон, наконец, понял, что отравился корнем кассавы, о котором когда-то, еще дома, слышал рассказы, что им пользуются дикари вместо хлеба. Но для этого его растирают, выжимают весь сок и тогда пекут на огне.
Робинзону пришло в голову, что если бы он раньше не думал только о своем превосходстве над дикарем, так давно рассказал бы ему об этом растении. Так что вся болезнь его была следствием его самонадеянности и презрения к человеку, которого он считал ниже себя. А как часто в одинокие годы жизни на острове давал он себе слово в случае возвращения к людям быть всегда справедливым и добрым к ним, и вот сразу впал он в ошибку! Судьба свела его с человеком во многом лучше и добрее его самого, бывшим и сильнее и ловче, имевшим не мало знаний, не хватавших ему, но он не считал его равным, потому что тот был иной. О, как зол и неразумен он был! Робинзон мучился угрызениями совести и с нетерпением ждал своего выздоровления, чтоб переделать жизнь совсем на другой лад.
Силы его заметно прибывали, и скоро можно стало приниматься за работу. Это было настоящим праздником для Робинзона! Он решил трудиться так же усердно, как до появления Пятницы. Никаких приказаний больше не будет никогда. Правда, тот сильнее его, но зато с детства не привык к правильному труду и не понимает необходимости его. Робинзон надеялся, что, поживши подольше на острове и убедившись в пользе разных работ, он сам захочет принять в них участие. А пока не надо трогать его.
Пятница, видимо, очень удивлялся, что его не заставляют больше работать, несколько раз он выжидательно подходил к Робинзону, но тот не звал его с собой. Но скоро неокрепшие силы Робинзона доказали, что он слишком понадеялся на них. Проработав час или два, он так уставал, что не мог двинуть ни одним членом.
Настала, между тем, пора подготовить землю для посева. Это была большая и трудная работа, и Робинзон попробовал пригласить Пятницу с собой. Но, поработав с полчаса, тот ушел под каким-то предлогом. Дело было спешное, и Робинзон решил не оставлять лопаты, пока не обработает известной части поля. День был жаркий, солнце сильно пекло, и скоро он почувствовал, что голова начинает кружиться, а руки и ноги дрожат.
Вдруг в глазах у него потемнело, и он без чувств упал на землю. Очнулся он от того, что Пятница дул ему в лицо и смачивал голову водой.
— Опять кассава? — спросил он тревожно.
— Нет, мой друг! — слабым голосом ответил Робинзон, — просто я устал немного, и закружилась голова. Помоги мне дойти до дому, я полежу и буду совсем здоров.
Пятница бережно уложил его в постель и с любопытством спросил:
— Зачем работал, когда устал?
— Надо было! Ты же знаешь, что скоро начнутся дожди и, если я не успею засеять поля, то у нас не будет хлеба.
— А зачем мне не велел?
— Я тебя звал, но ты ушел куда-то!
Пятница задумался и медленно отошел в сторону, но через несколько минут вернулся, неся в руках палку.
— Вот! Бей меня! — сказал он, поворачиваясь и подставляя спину.
— С какой стати? — удивился Робинзон.
— Бей! Я ленивый, плохой! Бей!
Робинзон засмеялся и отбросил палку.
— Полно! Ты же не бьешь меня, когда я бываю сердит и нетерпелив!
Пятница, кажется, не понял этих слов, но видно было, что он очень смущен нездоровьем своего товарища. Весь следующий день он усердно проработал в поле и вечером согласился уйти только вместе с Робинзоном. И странное дело! Раньше, когда он работал по приказанию, каким неловким и неумелым был он часто. Теперь же работа так и кипела в его руках, и он делал вдвое больше прежнего.
Так своевременно было засеяно поле, закончены запасы для холодного времени года, и можно было спокойно дожидаться его.
— Ну, Пятница, — сказал как-то Робинзон, — мы с тобой так хорошо поработали это время, что теперь можно трудиться меньше. Я отлично справлюсь теперь со всеми работами, а ты делай, что хочешь!
Пятница задумался и молчал несколько минут.
— Нет! — сказал он, наконец, тряхнув головой, — так нехорошо. Когда работы мало, и ты и я будем делать мало, когда много — будем делать много. Лучше так: вместе работать, вместе есть, вместе отдыхать!
Робинзон покраснел. Снова дикарь давал ему урок. Так ли рассуждал недавно он сам? Нет, он выбирал себе дело по вкусу, не спрашивая другого, нравится ли ему его доля труда.
— Но послушай, Пятница, — попробовал он возразить ему, — ты не можешь работать столько, сколько я: ты не любишь труда, а я его люблю.
— Зато я сильнее тебя! Ты любишь одно, а я другое, так и будем делать.
Мысль была вполне разумная и пришлась по душе и Робинзону. Обсудив все подробно, оба решили поделить все дела между собой таким образом: Робинзон взял на себя весь уход за стадом, к чему Пятница питал непобедимое отвращение. Затем на нем же лежало приготовление пищи и содержание в чистоте двора и дома. На долю Пятницы досталась обработка поля и жатвы, снабжение дичью и плодами, заготовка дров. Таким образом, каждый делал, что ему было больше по вкусу, и у каждого оставалось достаточно свободного времени.
Так по-новому наладилась жизнь Робинзона и Пятницы.