Но да сокроется отъ дневнаго сіянья
Убѣжище любви, убѣжище молчанья!
Такъ вкусъ сокрылъ въ тѣни сей Радзивильскій храмъ,
Вдали чуть видимый, вблизи открытъ очамъ,
На тихомъ островѣ, въ пустынѣ-сладострастной,
Онъ веселъ, простъ, великъ; молчанье, сумракъ ясной,
И во святилищѣ таящійся Эротъ,
И тихій шумъ деревъ, и тихій шопотъ водъ,
И сладкое цвѣтовъ окрестъ благоуханье,
И въ гладкомъ озерѣ лазури трепетанье,
И зримый на холмѣ разрушившійся храмъ,
И мирныя стада, безпечно спящи тамъ,
Гдѣ встаринубъ ихъ кровь дымилась предъ богами, --
Все слито здѣсь въ одной картинѣ передѣ нами.
Но что веселая пріятность зданій сихъ,
И свѣжая краса, и блескъ, и младость ихъ
Передъ священными развалинъ сѣдинами:
Громады стѣнъ, столповъ, набросанныхъ вѣками,
Отъ нихъ отрадныя пріемлемъ наставленья:
Смотря какъ падаетъ и мавзолей, и храмъ,
И пышныя врата, и лики въ честь вождямъ,
Мы предаемъ себя потоку перемѣны,
Не сѣтуя на рокъ. Такъ падшей Карѳагены
Обломки мертвые гонимый Марій зрѣлъ,
И услажденіе печали въ нихъ обрѣлъ.
Развалинъ пышностью сады обогатятся.
О ты, съ которою люблю межъ нихъ скитаться,
Которая ведешь, незримая, толпой
Создателя садовъ въ путь новый за собой,
Ты живописи другъ, поэзія, мой геній!
Приди одушевить картину разрушеній,
Для вкуса обнаружь развалинъ красоты,
Руки Сатурновой глубокія черты.
Здѣсь опустѣвшая часовня передѣ нами;
Въ ней древлѣ сонмы женъ, дѣтей и дѣвъ съ дарами,
Передѣ ступенями простертыхъ олтаря,
Молили о плодахъ небеснаго Царя!
Преданье и поднесь развалинъ сихъ хранитель.
Тамъ замокъ: встарину округи всей властитель,
Онъ неприступною твердыней окруженъ,
До облакъ возносилъ гордыню грозныхъ стѣнъ;
Онѣ былъ, въ ужасны дни раздоровъ и смятеній,
Свидѣтель славныхъ битвъ и дивныхъ похожденій
Баярдовъ, Генриховъ и славы древнихъ лѣтъ --
Днесь жатва на его развалинахъ цвѣтетъ.
Сіи угрюмыя, разрушенныя стѣны,
На коихъ муравы лежитъ покровъ зеленый,
И въ дикости своей обворожаютъ взглядъ;
Онѣ слѣды вѣковъ промчавшихся хранятъ!
Добыча варваровъ, войны, землетрясенья,
Сіи остатки вратъ, сіи ряды зубцовъ,
Гдѣ птица въ тишинѣ таитъ своихъ птенцовъ,
Пріютъ спокойныхъ стадъ въ обителяхъ побѣды,
Дитя играющій, гдѣ ратовали дѣды;
Веселый мирѣ и брань, смиреніе и спѣсь,
Присвой садамъ сію противорѣчій смѣсь!
Тамъ древній монастырь, покинутый, забвенный,
Вдругъ открывается пустыней окруженный,
Какъ тихо все окрестъ! Полуночной порой,
Здѣсь Размышленіе съ потупленной главой
Сидитъ, на темный храмъ вперивъ прискорбны взгляды,
Гдѣ древлѣ узницы, какъ блѣдныя лампады,
Предъ ликами Святыхъ возженныя въ ночи,
Или какъ хладныя надъ мертвыми свѣчи,
; Пылали, таяли и тихо угасали.
Здѣсь благодать, и миръ, и вѣра обитали,
Трапеза, келій рядѣ, гробницы, мшистый сводъ,
Вокругъ монастыря идущій крытый ходъ,
Помостъ, колѣнями молящихся избитый,
Мракъ оконъ и олтарь, въ Святилищѣ сокрытый,
Гдѣ дѣвы, можетъ быть, не смѣя узъ прервать,
; Неумолимаго дерзали умолять,
Къ погибшимъ радостямъ душой перелетали,
И робкую слезу у вѣры похищали....
Все сердцу говоритъ среди сихъ мрачныхъ стѣнъ:
И путникѣ къ симъ мѣстамъ мечтою заведенъ,
Здѣсь мыслитъ подъ вечеръ ненастный и унылой
Зрѣть Элоизы тѣнь стѣнящу надъ могилой.
Воейковъ
"Вѣстникъ Европы", No 9, 1814