Март и оттепель. Влажен зюйд-ост.
Повышается ртуть, и обрюзг подоконник.
Хлопья падают с крыш, как галчата из гнёзд,
Как птенцы, услыхавшие шаг посторонних.
Ветер мутные жилы ручьёв перервал,
Вдоль полей и за ними - рыжеют озёра.
И по взбухшей реке ледяной карнавал
Направляется медленно в поле, за город.
В эту хмарь у него занавески темны,
Запах пряных лекарств, порошки и облатки:
Малярия пришла к изголовью жены,
Зашафранила лоб, рот свела в лихорадке.
На холодном, на свежем, несмятом белье
Парафинное тело любимой застыло,
Чёрный рот приоткрыт, и в его полумгле
Еле слышно дыханье, лишённое силы.
Бьют секунды, как пульс. Их удары - года.
Их медлительность - бред. Их жёстокость без меры...
Но сквозь мрак своих мыслей он слышит: "Вода!.."
Затопило плотину... зовут инженера...
Под ногами холодная глина и грязь...
Незастёгнутый френч и застигнутый ветер.
Да... плотина... вода... ледоход... прорвалась...
Он бежит напрямик сквозь кустарник и ветви...
Там, в прорыве плотины, из пены - гора.
И тяжёлые льдины дробятся -
Величавые взорванные крейсера
На последней из всех навигаций.
Там - рабочий район, напряжённый, как нерв.
Услыхавшие клич - белокуры и седы.
Над огромным провалом встаёт инженер,
Начитается бой, и наутро - победа.
Он идёт, отирая обветренный лоб,
И глядит, и не верит, и верить не может:
По лодыжки увязшая в слякоти лошадь
К дому тихо подвозит коричневый гроб.
1926