Причисляю себя к православным душам, ищущим, но не "покоя", а ответа -- пусть он будет полон тревоги и страдания. Знаю, что на этом пути "скрыты большие идейные трудности и огромные опасности как церковные, так и политические". Рад, что П. Б. Струве обещал "не раз возвращаться" к ним, и с полной готовностью принимаю указанное мне место ученика, не могущего "ни в точной форме поставить, ни до конца продумать вопрос... без решения которого не могут найти себе покоя многие православные души". Думаю, что для дела будет хорошо, если я продолжу свою ученическую попытку и буду стучаться в двери "объективного", т.е. общеобязательного, "домыслил ".
У меня есть только одна просьба к тем, кто уже "додумал" и "дочувствовал": необходимо понять, что не надо сбивать учеников пристрастным (а следовательно, и неверным) толкованием их мысли. В своей статье "Творимая легенда" я осмелился сказать про И. А. Ильина буквально так: "Оно так и подобает новоявленному тактическому последователю большевиков, тоже открыто признающему, что организованное классовое меньшинство должно и имеет право диктаторствовать над пошло-кощунственной толпой".
П. Б. Струве привел первую половину фразы и отбросил все, напечатанное курсивом здесь, а затем пишет, как бы возражая мне: "Большевики тем сильны и ужасны, что у них не только одна тактика, как часто бывает у П. Н. Милюкова и его последователей, а целое мировоззрение". Но ведь я говорил только о тактике, и даже точно определил, в каком смысле. Пусть П. Б. Струве докажет, что упомянутое тактическое основание не провозглашено большевиками в качестве общественного "ultima ratio" [Последний, решительный довод (лат.).] или что И. А. Ильин не принимает к руководству этой тактики, и тогда я должен буду признать, что мое сравнение "было бы смешно, если бы не было грустно".
Теперь о "вещах, известных из Иловайского".
"Вместо того чтобы рассказать о грехах крестоносцев, -- пишет П. Б. Струве, -- ...пусть И. П. Демидов объяснит себе и нам, какой -- с его точки зрения -- меч благословлял Преподобный Сергий Радонежский и каким мечом сражались иноки Пересвет и Ослябя?"
Надо и здесь условиться: или и крестоносцы и Преподобный Сергий -- только лишь "вещи, известные из Иловайского", или же и первые и второй говорят нам о мече, который был благословлен Церковью. Нельзя одно отбросить, а другое принять. Нельзя нелогично требовать -- "вместо того, чтобы рассказывать об одном, ответьте на другое", потому что здесь не одно и другое, а одно и то же. Если Сергий Радонежский -- нужный для доказательства пример, то должны быть допущены и крестоносцы. Если крестоносцев упоминать не стоит, то пусть в стороне останется и Преподобный Сергий.
Я Преподобного Сергия принимаю всей душой и в своих дальнейших ученических работах постараюсь дать посильный ответ. Но не сейчас, ибо в данное время я принужден вернуться к И. А. Ильину, и не только к статье "Идея Корнилова", но и к докладу "О сопротивлении злу", т<ак> к<ак> статья есть лишь часть "из речи, произнесенной в Праге, Берлине и Париже".
Дело в том, что в своей речи-докладе И. А. Ильин говорил не только о мече воина, но и о мече палача. По крайней мере, я так понял его слова: "Духовная любовь, оставаясь благожелательной к просветлению всякого человека, меняет свое отношение к человеку по мере зла, в нем содержащегося. На этом пути духовная любовь проходит ряд логических состояний от неодобрения до тюрьмы и казни". И вот, прежде чем "додумывать" о мече воина, мне хочется "додумать" о мече палача.
"Есть люди, которым лучше умереть", -- говорит оратор -- здесь мысль о евангельском жернове. Лучше для кого? Для них самих, чтобы меньше грехов легло на их душу. Одно -- сказать "есть люди, которым лучше умереть", другое -- оправдать с христианской точки зрения казнь, т. е. признать с точки зрения Христа, что есть люди, которых надо умертвить, а право на их умерщвление присвоить себе. Здесь непереходимая пропасть между "двумя логическими состояниями духовной любви". Скачок через эту пропасть приводит И. А. Ильина, по-моему, не к христианскому, а к антихристианскому выводу. Смертная казнь существует -- это факт, но И. А. Ильину этого мало: ее, как и войну, надо освятить и благословить. Чтобы достигнуть этого, И. А. Ильин говорит страшные для Церкви слова и, собственно, отказывается от Нового Завета -- "любовь кончается там, где начинается зло", т.е., стало быть, он утверждает, что зло побеждает любовь, ибо стоит злу только начаться, чтобы любовь пришла к своему концу.
Что же встает на место "кончившейся любви"? Святая ненависть, неумолимая справедливость, а за ней костры "святой инквизиции", гильотина -- или просто палач, усердно затягивающий петлю?
Все это есть "ряд логических состояний", которые должны быть освящены и благословлены церковно?
Ответ на этот вопрос должен быть дан до крестоносцев и до Сергия Радонежского, ибо если здесь будет сказано: "освящаем и благословляем", то этим будет сказано все -- дальше учиться нечему, ибо протянуть нить от креста к мечу палача я не могу; признать, что христианская Церковь имеет право благословить смертную казнь, отказываюсь; "додумывать" и "дочувствовать" в этом направлении я не в состоянии.
Быть может, П. Б. Струве и здесь найдет, что "тут обнаруживается -- во второй раз! -- что у церковно-религиозного аполитизма есть какое-то странное и роковое касание к определенным политическим настроениям и построениям" и что все-таки никто, как И. А. Ильин, ставит и в определенном христианском смысле разрешает проблему "сопротивления злу силою".
Смею и здесь "недомысленно" спросить, что такое казнь -- сила или насилие? Этот небольшой вопрос важен на случай дальнейших уроков.
Статья опубликована в газете "Последние новости", No 1591 от 2 июля 1925 г.