Не в первый и, конечно, не в последний раз производится попытка не только оправдать меч с христианской точки зрения, но даже его канонизировать -- крест превратить в меч и вложить его в руки человечества как оружие, завещанное Христом для борьбы со злом. В исторической обстановке эта теория всегда принимала свою историческую окраску. Есть теория о "святом христианском мече", при помощи которого велись "священные войны" против язычников и иноверных. Вместе с тем священные войны включали в свою орбиту "еретиков" и даже дали им "преимущество преследования" перед язычниками и иноверцами, и четвертый крестовый поход закончился взятием Константинополя и разграблением "крестоносцами" храма св. Софии. Так на исторической арене появляется уже не общехристианский, а католический меч-крест. Затем внутри самой католической Церкви начинается борьба за власть между папой и католическими императорами. Папа от имени креста проклинает своих врагов-императоров, а от имени "воинствующей церкви" ведет "священные войны" для покорения себе уже не язычников, иноверцев и еретиков, а народов, исповедующих католическую религию. Эта вековая эпоха борьбы между Церковью и государством низвела на нет все успехи, достигнутые крестоносцами, так как для христианских пап и христианских императоров их взаимная борьба за власть стала "священнее" борьбы с "неверными" за освобождение гроба Господня. Мы сами только что пережили страшную эпоху невиданного в истории самоистребления человечества, когда почти все христианские народы (по мере возможностей привлекая на свою сторону и иноверных) в течение трех с половиною лет уничтожали друг друга. И по-прежнему человечество в одной руке держало крест и Евангелие, а в другой -- уже не сравнительно безобидный меч крестоносца, а 42-сантиметровые орудия, разрывные пули, удушливые газы -- всю науку, всю технику двухтысячелетней "христианской" эры, а церковь благословляла мировое убийство, возводила его в подвиг, в святое дело, и порою служители алтаря с крестом в руках шли впереди меча, призывая к убийству и взывая к Богу о даровании победы. Война -- подвиг, война -- святое дело, ибо меч есть оружие Христа. Так творилась и творится легенда о мече-кресте.
Среди различных национальных легенд о "священных мечах" есть и наша, русская, о "священном русском православном мече". И. А. Ильин поставил перед собою цель ее обновить и еще раз подтвердить, "ибо", говорит он, "победим мы тогда, когда наш меч станет как любовь и молитва, а молитва наша и любовь наша станет мечом".
"В поисках этого умудрения, -- пишет автор статьи "Идея Корнилова" ("Возрождение" от 17.VI. No 15), -- предпринял я написать исследование о сопротивлении злу силою, с тем чтобы попытаться найти верный исход и разрешение вопроса, перевернуть раз <и> навсегда эту "толстовскую" страницу русской нигилистической морали и восстановить древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе... Ныне исследование мое закончено и на днях выйдет в свет отдельною книгою, которую я посвящаю "русской Белой армии и ее вождям"..."
Мы не знаем, что скажет нам "исследование о сопротивлении злу силою", но уже и статья достаточно ясно определяет основной контур еще одной попытки канонизировать меч в его национально-государственной обстановке. Нового пока мало. Прежде всего, как и в остальных случаях, приводится образ Христа, изгоняющего торгующих из храма. "В обращении к злодеям христианин должен проявлять отрицающий лик любви... -- пишет автор статьи. -- Ему достаточно вспомнить тот великий исторический момент, когда божественная любовь, в обличий гнева и бича, изгнала из храма кощунственно-пошлую толпу; и вслед за тем ему надлежит понять, что все пророки, государи, судьи, воспитатели и воины должны иметь перед своими духовными очами образ этого праведного гнева и не сомневаться в правоте своего дела".
Здесь интересно отметить малозаметную на первый взгляд подробность: вместо евангельских "торговцев и менял" у Ильина, с одной стороны, появляется вообще "пошло-кощунственная толпа" (ведь были же в храме и молящиеся?), а с другой -- дается ясное толкование, кто имеет право на бич и меч: "все пророки, государи, судьи, воспитатели и воины". Оно так и подобает новоявленному, тактическому последователю большевиков, тоже открыто признающему, что "организованное классовое меньшинство" должно и имеет право диктаторствовать над "пошло-кощунственной толпой". "Элита", "дворянство", "аристократия", пророк, государь, судья, воспитатель, воин-- жизнь и власть над жизнью принадлежит им, и только им. Они должны твердо знать "древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе", а "пошлая толпа" обязана уметь владеть мечом и повиноваться "элите".
В таком толковании И. А. Ильин видит образ евангельского Христа и находит, что этого для борьбы со злом "достаточно".
Подменив "торговцев и менял" вообще толпой (здесь, конечно, подразумевается демократия), а от Христа взяв только Его гнев и бич, автор разбираемой статьи в дальнейшем чувствует себя на совершенно твердой почве. Он, не стесняясь, говорит то о "противлении злу" (чему учит и Христос), то о "противлении злому" (чему Христос не учит) и, таким образом, подводит читателя к своему выводу о мече, ставшем "любовью и молитвой", и о любви и молитве, ставших "мечом".
Смешивая "злое начало" со "злым человеком" и произвольно то отнимая, то прибавляя и к тому и к другому идею "насилия", И. А. Ильин строит мост сначала от идеи свободной Церкви к идее принудительного государства, а затем, уже внутри государства, к идее принудительного господства меньшинства над большинством. Цементом при постройке этого оригинального моста служит идея "отрицательного лика любви", изобретенного новым "пророком". Все это требуется для "освящения" лика монархии и посрамления идеи демократии. Требуется -- "мы, Божией милостию...".
Можно понять "грешный мир", вооруженный до зубов и не имеющий сил избавиться от насилия и меча. Это -- его духовная слабость, его несовершенство, его "грех", если говорить языком религии. Но совершенно нельзя понять столь упорно творимую легенду о "священном мече" в его христианско-церковном, христианско-национальном или христианско-государственном смысле. Идея насилия -- не христианская идея, а сила меча -- не христианская сила. Война -- международная или гражданская -- не святое дело, по учению Православной Церкви, а грех. Воин после войны и убийства -- не герой с точки зрения Церкви, а грешник. Он должен по окончании войны пройти через покаяние. Воин, если хочет, может пойти в монахи (каяться), но никогда не может стать священником, ибо не может приносить "бескровную жертву", не может служить "мечу духовному" -- слову Христа. В этом и заключается "новый завет" о любви, и всякое другое толкование есть клевета на этот новый завет. Мы отлично понимаем, что как столько раз в прошлом, так и теперь для очень многих "новый завет" и его видимая форма -- Церковь -- нужны как орудие борьбы с тем, что они -- эти многие -- для себя считают "злом"; мы знаем, что в том или ином случае это "зло" есть действительное зло, а не воображаемое, но ни соображения о выгодности получит Церковь в союзницы, ни признание в указанном явлении зла не в состоянии "перевернуть раз навсегда эту "толстовскую" страницу русской нигилистической морали", ибо эта "мораль" не толстовская, а завещанная миру Христом две тысячи лет назад, и не по силам И. А. Ильину перевернуть ее при помощи не только уже появившейся статьи, но и обещанной книги. Ложь остается ложью.
Статья опубликована в парижской газете "Последние новости", No 1585 от 25 июня 1925 г.