ТОГО ЖЕ АВТОРА
на русскомъ языкѣ:
Очерки Русской Смуты:
Томъ I Парижъ 1921 г.
Томъ II Парижъ 1922 г.
Томъ III Берлинъ 1924 г.
Томъ IV Берлинъ 1925 г.
Томъ V Берлинъ 1926 г.
Офицеры (Очерки) Парижъ 1928 г.
Старая Армія:
Томъ I Парижъ 1929 г.
Томъ II Парижъ 1931 г.
Русскій вопросъ на Дальнемъ Востокѣ. Парижъ 1932 г.
Врестъ-Литовскъ Парижъ 1933 г.
Международное положеніе, Россія и эмиграція Парижъ 1934 г,
Въ 1917-1920 годахъ на востокѣ Европы происходили событія грозныя и кровавыя, рѣшавшія судьбы Россіи и Польши. Одна изъ страницъ этого прошлаго, наиболѣе темная и, можетъ быть, наиболѣе трагическая по своимъ результатамъ, только въ послѣдніе дни получила окончательное разъясненіе. Я разумѣю роль Польши въ противобольшевицкой борьбѣ армій Юга Россіи, мною нѣкогда предводимыхъ.
Исторія моихъ взаимоотношеній съ маршаломъ Пилсудскимъ была освѣщена мною еще въ 1926 году въ V-мъ томѣ моего труда «Очерки Русской Смуты». Но въ Польшѣ, по желанію Пилсудскаго, на эти темныя страницы прошлаго до самой его смерти наложенъ былъ запретъ. Только теперь бывшіе сотрудники маршала — генералы Галлеръ (бывш. начальникъ генеральнаго штаба) и Куплена (бывш. начальникъ отдѣла оперативныхъ плановъ) напечатали свои воспоминанія, вскрывающія сущность дѣянія, даже въ глубокихъ сумеркахъ современной политической морали представляющаго явленіе незаурядное. Освѣщеніе этого вопроса интересно не только въ цѣляхъ установленія исторической правды, но и потому еще, что надвигающіяся событія создаютъ конъюнктуру, во многомъ сходную съ той, которая была въ 1919-1920 годахъ.
* * *
Съ конца 1917 года поднялось Бѣлое движеніе. Сначала на Югѣ, потомъ на Востокѣ, на Сѣверѣ и Западѣ. Весьма разнородное — и соціально, и политически — по составу своихъ участниковъ, оно возникало стихійно, какъ естественное стремленіе народнаго организма къ самосохраненію, къ государственному бытію, какъ протестъ противъ Брестъ-Литовскаго мира и распродажи Россіи, какъ реакція противъ небывалаго угнетенія духа, свободы, самодѣятельности народа, противъ физическаго истребленія цѣлыхъ классовъ. Значеніе Бѣлаго движенія не ограничивалось предѣлами Россіи. Въ первое критическое время послѣ окончанія міровой воины только Бѣлыя арміи остановили красный потокъ, угрожавшій Европѣ; только онѣ охранили отъ затопленія западныя новообразованія и безсильную еще тогда въ военномъ отношеніи Польшу. Достаточно сказать, что къ концу 1918 года, когда рухнулъ заградительный австрогерманскій кордонъ, изъ 400 тысячъ дѣйствовавшей совѣтской арміи 300 тысячъ было сковано Бѣлыми фронтами, и только 100 тысячъ развернулось болѣе чѣмъ на 1.000 километровъ, отъ озера Онежскаго до Орши на Днѣпрѣ, противъ Финляндіи, Эстоніи, Латвіи, Литвы и Польши.
Этимъ обстоятельствомъ воспользовалась Польша и, встрѣчая слабое сопротивленіе большевицкихъ войскъ, продвинула свой фронтъ до Двины, Березины и Случа.
Рядомъ международныхъ трактатовъ, заключенныхъ на Версальской конференціи въ серединѣ 1919 года, установлена была западная граница Польши. Что же касается восточной, то рѣшеніе этого вопроса безъ Россіи представляло непреодолимыя трудности. И только въ началѣ декабря Верховный Совѣтъ опредѣлилъ, наконецъ, временную границу (такъ называемая линія Керзона), проведя ее примѣрно по рубежамъ бывшей русской Польши, безъ Гродно и Брестъ-Литовска. Въ этихъ предѣлахъ Польшѣ предоставлено было ввести нормальное государственное управленіе, тогда какъ дальнѣйшее расширеніе на востокъ ставилось въ зависимость отъ соглашенія съ Россійскимъ Учредительнымъ Собраніемъ.
Это рѣшеніе вызвало въ Польшѣ взрывъ неудовольствія. Въ польскомъ сеймѣ и въ печати въ самой рѣзкой формѣ раздались требованія о присоединеніи къ польскому государству въ той или другой формѣ Литвы, а также о захватѣ отъ Россіи большей части Бѣлоруссіи, Волыни и Подоліи. Эти домогательства имѣли противъ себя политику Антанты, Бѣлыхъ правительствъ и Литвы, и вооружейное противодѣйствіе красной арміи. Къ созданію «Великой Полыни» за счетъ Россіи особенно отрицательно отнеслась Англія, и лордъ Керзонъ самымъ настойчивымъ образомъ совѣтовалъ польскому правительству «удержать свои притязанія въ разумныхъ предѣлахъ, не стремясь поглотить народности, не имѣющія съ Польшей племенного родства и могущія быть лишь источникомъ слабости и распада».
* * *
Къ осени 1919 года арміи Юга Россіи, наступая на Москву, занимали фронтъ отъ Царицына на Воропежъ-Орелъ-Кіевъ-Одессу, прикрывая освобожденный отъ большевицкой власти раіонъ восемнадцати губерніи и областей — пространствомъ въ 1 милліонъ кв. километровъ, съ населеніемъ до 50 милліоновъ.
Предпринимая наступленіе въ сторону Кіева, я имѣлъ въ виду огромное значеніе — въ обоюдныхъ интересахъ — соединенія Добровольческой арміи съ Польской. Это соединеніе автоматически освобождало бы польскія войска восточнаго фронта и все русскія войска Кіевской и Новороссійской областей — для дѣйствія въ сѣверномъ направленіи. Я предлагалъ польскому командованію, чтобы оно продвинуло войска только до верхняго Днѣпра, въ общемъ направленіи на Мозырь. Одна эта диверсія, какъ видно изъ
Кіевскій фронтъ къ октябрю 1919 г.
скій), напутствуя его «требовали во что бы то ни стало добиться соглашенія», считая, что «иначе положеніе Польши между Германіей и Россіей грозитъ чрезвычайными потрясеніями». Горячо увѣрялъ меня и таганрогскія миссіи Антанты, что ѵ Польши никакого соглашенія съ совѣтамн нѣтъ, а временное затишье на фронтѣ вызвано техническими условіями... Подобныя же завѣренія дѣлались въ Варшавѣ обезпокоеннымъ представителямъ Англіи и Франціи, въ частности уполномоченнымъ англійскаго правительства, члену парламента Пакъ-Киндеру и генералу Бриггсу, ведшимъ въ польской столицѣ переговоры о коопераціи Польскихъ Армій съ Добровольческими.
Что же касается совѣтскаго правительства, то оно съ радостью приняло предложеніе Пилсудскаго, дать, по его требованію, завѣреніе, что «тайна будетъ сохранена нерушимо». Сохранялась она совѣтами дѣйствительно до 1925 года, когда, по случаю смерти Мархлевскаго, совѣтская печать повѣдала міру, какую великѵю услугу оказалъ покойный россійскому коммунизму.
Такъ шли недѣли и мѣсяцы. А тѣмъ времепемь 12-я совѣтская армія спокойно дралась противъ Кіевскихъ Добровольческихъ войскъ, имѣя въ ближайшемъ тылу своемъ польскія дивизіи.... А тѣмъ временемъ совѣтское командованіе снимало съ польскаго фронта и перебрасывало на мой десятки тысячъ штыковъ и сабель, рѣшившихъ участь Вооруженныхъ силъ Юга Росссіи.
Только съ конца декабря, послѣ паденія «бѣлаго» Кіева, польскія войска возобновили военныя дѣйствія на сѣверѣ, а на Волыпскомъ фронтѣ ген. Листовскій сталъ занимать безъ боя города, покидаемые отступавшими къ Одесссѣ Добровольцами.
Объ этой трагедіи Бѣлыхъ армій и русскаго народа ген. Галлеръ съ холодной жестокостью говоритъ:
«Слишкомъ быстрая ликвидація Деникина ну соотвѣтствовала нашимъ интересамъ. Мы предпочли бы, чтобы ею сопротивленіе продлилось, чтобы онъ еще нѣкоторое время связывалъ совѣтскія силы. Я докладывалъ объ этой ситуаціи Верховному вождю (Пилсудскому). Конечно, дѣло шло не о дѣйствительной помощи Деникину, а лишь о продленіи ею агоніи»...
Съ этой именно цѣлью предположена была диверсія противъ совѣтскаго фронта «послѣ того, какъ большевики займутъ Полтаву». Но отъ мысли этой генералы Пилсудскін и Галлеръ скоро отказались: «мы пришли къ убѣжденію — пишетъ Галлеръ — что диверсія эта принесла бы намъ мало пользы».
Достойно вниманія, что даже въ тѣ дни, когда принято было это рѣшеніе, ген. Пилсудекій, черезъ упоми- счелъ возможнымъ довести до моего свѣдѣнія о согласіи своемъ на свиданіе со мной и на помощь намъ.... весною.
Это было въ январѣ 1920 года, когда арміи Юга отступили уже за Донъ. Мы не знали тогда, что вопросъ идетъ только о «продленіи нашей агоніи», но и помимо того, при создавшихся условіяхъ, обѣщаніе помощи «весною» звучало злой ироніей.
Нечего и говорить, что съ русской національной точки зрѣнія «методы», примѣнявшіеся Пилсудскимъ, вызываютъ глубочайшее возмущеніе. Но и «міровая совѣсть», несмотря на хроническую глухоту свою, не можетъ не заклеймить «военную стратагему» покойнаго маршала Польши.
* * *
Изъ всего изложеннаго вполнѣ понятно, почему Пилсудскін объ этой исторіи молчалъ до конца своей жизни и заставлялъ молчать другихъ. Теперь, когда запретъ молчанія снятъ, его соучастники стараются оправдать его и свои дѣянія.
Какіе же мотивы приводятъ они?
Во второй вербальной нотѣ (начало декабря 1919 года) капитанъ Боэрнеръ передавалъ совѣтскому правительству:
«Въ основу политики начальника государства (Пилсудскаго) положенъ фактъ, что онъ не желаетъ допуститъ, чтобы россійская реакція восторжествовала въ Россіи. Поэтому все въ этомъ отношеніи, что возможно, онъ будетъ дѣлать хотя вопреки пониманію совѣтской власти. Изъ этого признанія совѣтское правительство давно уже должно было сдѣлать соотвѣтственные выводы. Тѣмъ болѣе, что давно уже реальными фактами Начальникъ государства доказывалъ, каковы его намѣренія».
Можно только поражаться такимъ... одностороннимъ заботамъ Пилсудскаго о Россіи. А «восторжествованіе въ Россіи» всеразрушающей, заливавшей и заливающей кровью страну, наиболѣе реакціонной изъ всѣхъ когда либо бывшихъ диктатуръ — совѣтской — могло быть допущено?
Нѣтъ, не за торжество того или иного режима, не за партійные догматы, не за классовые интересы и не за матеріальныя блага подымались, боролись и гибли вожди Бѣлаго движенія, а за спасеніе Россіи. Какой государственный строй приняла бы Россія въ случаѣ побѣды Бѣлыхъ армій въ 1919-1920 г., намъ знать не дано. Я увѣренъ, однако, что послѣ неизбѣжной, но кратковременной борьбы разныхъ политическихъ теченій, въ Россіи установился бы нормальный строй, основанный на началахъ права, свободы и частной собственности. И ужъ во всякомъ, случаѣ — не менѣе демократическій, чѣмъ тотъ, который ввелъ въ Польшѣ покойный маршалъ... Наконецъ, было, вѣдь, совершенно ясно, что не «деникинскій», не «колчаковскій», не какой либо иной временный режимъ поставленъ на карту, а судьбы Россіи.
Во всякомъ случаѣ непонятнымъ и непосильнымъ являлось навязываніе извнѣ русскому народу его государственнаго устройства. Тѣмъ болѣе непонятнымъ, что самъ ген. Пилсудскій, порицая активную политику Антанты, направленную противъ большевиковъ, въ первой вербальной нотѣ совѣтамъ заявилъ, что «Польша не есть и не желаетъ быть жандармомъ Европы»!..
Второй мотивъ оправданія (ген. Кутшеба):
«По свѣдѣніямъ ген. Пилсудскаго... Деникинъ отказался признать полную государственную самостоятельность Польши и ея право голоса въ вопросѣ о будущемъ тѣхъ земелъ, нѣкогда польскихъ, которыя по раздѣламъ достались Россіи».
И потому:
«Погромъ совѣтской арміи привелъ бы къ утвержденію правленія Деникина и въ результатѣ, къ непризнанію интегральной самостоятельности Польши».
Такое оправданіе, принимая во вниманіе тогдашнюю международную обстановку, при наличіи архивовъ «бѣлыхъ», англійскихъ, французскихъ, при жизни десятковъ союзныхъ дѣятелей, бывшихъ посредниками въ сношеніяхъ между Таганрогомъ и Варшавой, такое оправданіе расчитано, очевидно, только на полную неосвѣдомленность читателей. Мое признаніе независимости Польши было полнымъ и безоговорочнымъ. Еще до паденія Германіи, когда Польша находилась въ австро-германскихъ тискахъ, я формировалъ польскую бригаду полковника Зелинскаго «на правахъ союзныхъ войскъ», съ самостоятельной организаціей и польскимъ команднымъ языкомъ. Эта бригада, со всей ея матеріальной частью, при первой же возможности была, отправлена мною моремъ (дек. 1918 гр на присоединеніе къ польской арміи. Съ начала 1919 года на территоріи Вооруженныхъ силъ Юга находился уполномоченный Польскаго Національнаго Комитета, признаннаго и Антантой, графъ Бемъ-де-Косбанъ — въ качествѣ представителя Польши; онъ встрѣчалъ широкое содѣйствіе со стороны моего правительства въ отправленіи своихъ офиціальныхъ функцій. Когда же 26 сентября въ Таганрогъ прибыли миссіи генерала Карніцкаго и Иваницкаго, онѣ встрѣчены были нами съ исключительной торжественностью и сердечностью. На пріемѣ я привѣтствовалъ пословъ Польскаго государства слѣдующими словами:
«Послѣ долгихъ лѣтъ взаимнаго непониманія и междуусобной распри, послѣ тяжелыхъ потрясеній міровой войны и общей разрухи, два братскихъ славянскихъ народа выходятъ на міровую арену въ новыхъ взаимоотношеніяхъ, основанныхъ на тождествѣ государственныхъ интересовъ и на общности внѣшнихъ противодѣйствующихъ силъ. Я отъ души желаю, чтобы пути наши болѣе не расходились. Подымаю бокалъ за возрожденіе Польши и за нашъ будущій кровный союзъ».
Тяжелое воспоминаніе...
Такимъ образомъ, признаніе нами Польскаго государства носило не только формальный, но и идейный характеръ. Но для офиціальной версіи, очевидно, удобнѣе отрицать эту очевидность, чтобы дать какое либо оправданіе тому непостижимому для непосвященныхъ парадоксу, въ силу котораго ген. Пилсудскій, какъ свидѣтельствуютъ его сотрудники, «сознательно стремился къ гибели русскихъ національныхъ силъ» и къ поддержкѣ той «красной революціи», которая, по его же убѣжденію, «шла не только съ цѣлью опрокинуть Польшу, но и поджечь факеломъ коммунизма весь міръ».
Наконецъ, третій мотивъ — вопросъ о восточныхъ границахъ. Вопросъ этотъ силою вещей не могъ въ тѣ поры получить окончательное разрѣшеніе. Я настаивалъ на сохраненіи временной границы впредь до разрѣшенія судебъ приграничныхъ земель совмѣстно польской и будущей обще-росссійской властью — на базѣ этнографической. Какое же иное рѣшеніе вопроса могло быть болѣе справедливымъ и реально-выполнимымъ въ тогдашнемъ хаосѣ международной и междуусобной борьбы и версальскихъ пререканій, при отсутствіи обще-признанной всероссійской власти, при наличіи измѣнчивыхъ фронтовъ, возникающихъ и падающихъ правительствъ, эфемерныхъ гетмановъ и атамановъ?!.
Но и этотъ вопросъ, какъ оказывается, былъ только фикціей. Дѣло въ томъ, что представитель Польши, ген. Карницкій, въ сущности, никогда и не предъявлялъ мнѣ какихъ либо опредѣлеиныхъ условій относительно польско-русскихъ границъ. Очевидно, вопросъ этотъ въ такой постановкѣ не игралъ роли, такъ какъ Пилсудскій задавался планами иными, болѣе грандіозными. По свиѣдтельству ген. Кутшебы, покойный маршалъ стремился «къ новой организаціи Востока Европы» — путемъ полнаго раздѣла Россіи и сведенія ея территоріи въ «границы, населенныя кореннымъ русскимъ элементомъ»... Въ частности задолго до вступленія вь сношенія со мною, Пилсудскій подготовляло, «союзъ» съ Петлюрой — союзъ, который по словамъ польскаго историка Станислава Кутшебы, имѣлъ цѣлью отдѣленіе Польши отъ Россіи буферомъ, ввндѣ « враждебнаго Россіи и тяготѣющаго къ Польшѣ (вассальнаго) государства — Украины — страны плодородной, богатой углемъ и заграждающей Россіи столь важные для нея пути къ Черному морю »... Пилсудскій полагалъ, что « только путемъ реституціи Украины поляки могутъ обезпечитъ себя съ востока ». И что только въ томъ случаѣ « Деникинъ сталъ бы союзникомъ нашимъ, если бы онъ не противился геолитическимъ тенденціямъ отрыва отъ Россіи инородныхъ элементовъ », и, въ частности « призналъ бы украинское движеніе » ...
Пособниковъ въ раздѣлѣ Россіи среди вождей Бѣлаго движенія не нашлось. И потому въ польской главной квартирѣ было рѣшено: « так какъ офиціальное строительство Украины выявило бы наше враждебное отношеніе къ Деникину, что для насъ невыгодно », то эти планы надлежало скрывать и отъ Деникина, и отъ Антанты, и къ выполненію ихъ « можно приступитъ только послѣ паденія Деникина ». Такъ гласила инструкція, данная Пилсудскимъ генералу Листовскому, командовавшему Волынскимъ фронтомъ.
Никогда, конечно никогда никакая Россія — реакціонная или демократическая, республиканская или авторитарная — не допуститъ отторженія Украины. Нелѣпый, безосновательный и обостряемый извнѣ споръ между Русью Московской и Русью Кіевской — есть нашъ внутренній споръ, никого болѣе пе касающійся, который будетъ разрѣшенъ нами самими. «Отторженіе» въ 1920 году оказалось совершенно непосильнымъ для польской арміи, даже передъ лицомъ пораженческой совѣтской власти и разбитой красной арміи Тухачевскаго. Поэтому такъ легко, вслѣдъ за симъ, по Рижскому договору, и Петлюра, и Украина были брошены поляками на произволъ судьбы.
Просто и ясно.
Но вотъ ген. Кутшеба задаетъ вопросъ: «Вѣрно ли, что Польша предала украинцевъ?» И отвѣчаетъ:
«Если бы не польско-украинская кровь, пролитая со имя этою дѣла, если бы не политическая программа 1920 года, быть можетъ, не существовала бы сегодня Украина, какъ самостоятельная республика»...
Съ чувствомъ удивленія и... стыда за автора читаешь эти строки. Вопервыхъ, какъ извѣстно, первоначальная иниціатива признанія Украины исходила отъ нѣмцевъ, а вовторыхъ... не дай Богъ, генералъ Кутшеба, чтобы ваша родина стала когда-нибудь такой « самостоятельной республикой », какъ совѣтская Украина...
Такимъ образомъ, въ свѣтѣ исторической правды «борьба противъ россійской реакціи», «высокая историческая задача освобожденія украинскаго народа», непризнаніе Деникинымъ государственной самостоятельности Польши» и проч., и проч. — все это оказывается лишь неудачнымъ камуфляжемъ безграничнаго національнаго эгоизма. Вопросъ въ тѣ роковые дни сводился исключительно къ разрѣшенію страшной по своей простотѣ и обнаженности дилеммы:
— Содѣйствовать ли національному возрожденію Россіи или, по крайней мѣрѣ, не препятствовать ему? ИIли же способствовать коммунистическому порабощенію Россіи и ея раздѣлу?
* * *
Большевизмъ побѣдилъ,
Каковы результаты этой побѣды не только для Россіи, но и для всего міра — объ этомъ говорить теперь нѣтъ надобности. Но было бы непростительнымъ заблужденіемъ считать, что приведенная здѣсь исторія закончена. Она продолжается. Міръ вновь стоитъ передъ событіями грозными и кровавыми. Большевицкая пропаганда и большевицкое золото разлагаюсь жизнь народовъ, въ томъ числѣ и Польши. Русско-польская рана кровоточитъ попрежнему. Попрежнему ненависть заглушаетъ голосъ крови и разсудка. Тѣ планы, которыми задавался въ 1919-1920 годахъ маршалъ Пилсудскій, и тотъ методъ, который онъ примѣнилъ тогда не только въ отношеніи Вооруженныхъ силъ Юга Россіи, но и въ отношеніи союзныхъ Франціи и Англіи — какъ видно изъ появившихся офиціозныхъ «воспоминаній» — находятъ оправданіе и одобреніе въ польскихъ правящихъ кругахъ и сегодня. По крайней мѣрѣ осужденія имъ не слышно. Мало того, недавно, по случаю пребыванія въ Варшавѣ румынскаго короля Кароля, офиціозъ министра нностр. дѣлъ Бека «Польское политическое агентство» привелъ слова, обращенныя въ 1922 г. маршаломъ Пилсудскимъ къ румынскому королю Фердинанду: «Отъ моря Балтійскаго до моря Чернаго живетъ одна и та же нація, хотя и носитъ различные національные цвѣта...» И многозначительно добавилъ: «Польша и Румынія рѣшили строить свои судьбы, согласно ихъ собственной волѣ и своими собственными силами»...
Если «программа» и «методы» маршала Пилсудскаго не подвергаются осужденію и пересмотру, то это обстоятельство, съ одной стороны, ставитъ подъ большое сомнѣніе цѣнность современныхъ международныхъ обязательствъ Польши, и съ другой — вызываетъ призракъ новой братоубійственной войны, исключая возможность дѣйствительнаго замиренія Востока.
Предостереженія исторіи, какъ видно, не идутъ въ прокъ... Тѣ круги, которые питаютъ надежду на сотрудничество Германіи въ «восточныхъ планахъ», могутъ жестоко обмануться. Данцигскій корридоръ, Поморье, верхняя Силезія, быть можетъ, часть Познани, это — реальность. Украина-же — иллюзія, обманывавшая не разъ жестоко и шведовъ, и поляковъ, и нѣмцевъ. Не исключена, вѣдь и такая возможность, что «стратагема маршала Пилсудскаго» обернется другимъ концомъ, что Гитлеръ въ рѣшительный моментъ используетъ ее въ отношеніи Польши такъ, какъ Пилсудскій примѣнялъ ее нѣкогда въ отношеніи Россіи...
И такъ, «дилемма» поставлена передъ Польшей вторично и ждетъ спѣшнаго и теперь уже окончательнаго рѣшенія. Ибо сроки близятся: на востокѣ происходятъ знаменательные процессы самопожиранія большевизма и пробужденія Національной Россіи. Никто и ничто не въ силахъ остановить эти процессы.
Въ необыкновенно сложной и тревожной конъюнктурѣ своего внутренняго и международнаго положенія Польша, волею судебъ и слѣдствіемъ своей политики, поставлена между молотомъ и наковальней. И не разъ еще, быть можетъ, неповинному польскому народу придется горько пожалѣть о томъ, что въ 1919 году вожди его предали Россію.
А. ДЕНИКИНЪ.