Евгеній Марковъ, "Сельское правосудіе", Русская Рѣчь, іюль 1881 г.; "Уѣздное управленіе, Русская Рѣчь , сентябрь 1881 г.
Мнѣ страхъ волнуетъ кровь,
Когда оселъ и волкъ поютъ хвалу свободѣ,
Или когда змѣя воркуетъ про любовь.
Гейне (изъ посмертныхъ стих.).
Характеристикѣ полемики г. Евгенія Маркова посвятимъ только нѣсколько строкъ, логика же его заслуживаетъ большаго вниманія, особенно потому, что она лишь типичный образъ той логики, какою блещетъ въ настоящее время, къ тому же по данному вопросу о сельскомъ и уѣздномъ управленіи, значительная часть земской Россіи.
Первое мѣсто -- характеристикѣ полемики.
Только немногіе голоса въ литературѣ, заявляетъ г. Марковъ, отстаиваютъ волостные суды. "Среди этого рода статей нельзя не обратить вниманія на рядъ статей о волостныхъ судахъ г. Ренскаго (Денскаго, г. Марковъ!) въ апрѣльской и майской книжкахъ Русской Мысли" (Рус. Рѣчь, VII, 217).
Мы не претендовали на вниманіе г. Маркова, но если онъ вздумалъ публично выступить противъ насъ съ полемикой, хотя лишь на трехъ страницахъ, то мы въ правѣ претендовать на добросовѣстное съ его стороны отношеніе къ дѣлу. Какъ удовлетворяетъ этой претензіи г. Марковъ, сейчасъ увидимъ.
Не будемъ говорить о томъ, какъ искажаетъ насъ г. Марковъ, передавая своими словами нашу исходную точку зрѣнія на корень золъ въ крестьянскомъ самоуправленіи,-- это былъ бы длинный разговоръ. Возьмемъ слѣдующую цитату: "Отстраните отъ мужика все это начальство, всѣхъ этихъ непрошенныхъ культуръ-трегеровъ, оставьте волостному суду разбираться, какъ онъ самъ знаетъ, безъ всякихъ касацій и апеляцій,-- и въ волостномъ судѣ воцарится правда и порядокъ. Такова общая идея статьи г. Ренскаго" (Денскаго!) ( Рус. Рѣчь, VII, 218).
Такимъ образомъ, по г. Маркову, выходитъ, что мы отрицаемъ всякія кассаціи и апелляціи. Между тѣмъ по этому поводу мы говорили: Принижая во вниманіе заявленіе крестьянъ и проектируемое нами расширеніе предѣловъ юрисдикціи волостнаго суда, мы считаемъ необходимымъ учрежденіе апелляціонной инстанціи, и эта инстанція должна состоять исключительно изъ крестьянъ" ( Рус. Мысль, V, 43). Это не случайная, не мимолетная наша фраза, которую легко было бы опустить изъ вниманія,-- напротивъ, положеніе, что апелляціонная инстанція должна состоять исключительно изъ крестьянъ, мы развивали на цѣлыхъ семи страницахъ. И г. Марковъ ихъ просмотрѣлъ!
Далѣе г. Марковъ задается цѣлію показать противорѣчіе логикѣ, шаткость и тенденціозность нашей мысли, что,-- добавляетъ онъ при этомъ,-- "замѣчается, къ сожалѣнію, далеко не въ одномъ трудѣ г. Ренскаго" (Денскаго!). Задавшись такою цѣлью, авторъ утверждаетъ, что, по взгляду нашему и подобныхъ намъ народниковъ-мистиковъ, "всякое прикосновеніе ихъ (образованныхъ классовъ) къ народу есть проказа своего рода", что "человѣчество и крестьянство совершенны сами по себѣ. Портитъ ихъ глупое вмѣшательство власти, ложныя (?!) требованія образованія. Отклоните ихъ, и на другой день получите образцовое человѣчество, образцовое крестьянство". Поэтому г. Марковъ видитъ логическое противорѣчіе такихъ "друзей народа" въ томъ, что они "горячатся за необходимость широкаго народнаго образованія, свободы слова и проч. Гнилое заразительное образованіе, распространяемое свободнымъ словомъ, не должно бы, казалось, имѣть никакой цѣны въ глазахъ сторонниковъ народныхъ взглядовъ" ( P. P., VII, 219).
Гдѣ, г. Марковъ, вы видѣли народниковъ, которые образованіе, да еще распространяемое свободнымъ словомъ, считали бы, по отношенію къ народу, гнилымъ и заразительнымъ? Гдѣ вы видѣли такихъ народниковъ, которые на всякое прикосновеніе образованныхъ классовъ къ народу смотрѣли бы какъ на проказу? Укажите намъ такихъ народниковъ! Что касается насъ, то мы дѣйствительно категорически отрицаемъ всякое вожденіе народа образованными классами на поводу, но никакъ не всякое прикосновеніе послѣднихъ къ первому. Въ разбираемой вами нашей статьѣ вы могли прочесть по данному вопросу напр. слѣдующее: "Пусть пока сближеніе обычая съ закономъ идетъ помимо уставовъ и инструкцій, только путемъ развитія грамотности, путемъ умственнаго свободнаго общенія народа съ интеллигенціей и культурными классами" ( Р. М., V, 42). Въ другомъ мѣстѣ и по другому поводу мы писали: "Людямъ мечтающимъ о цивилизаторской роли мы можемъ только сказать: если вы, господа, искренни, бѣгите отъ оффиціальнаго руководительства,-- оно зиждется на авторитетѣ. А можно ли хотя малѣйшій косвенный подрывъ подъ признанный авторитетъ оставить безнаказаннымъ?" Развивъ послѣднюю мысль, мы продолжали: "между тѣмъ воспитывать народъ, "чернь непросвѣщенную", можно и помимо экзекуцій, циркуляровъ и предписаній, именно путемъ личной добропорядочности, примѣромъ, путемъ убѣжденія, расширенія кругозора воспитываемыхъ" ( P. М., V, 48).
Однако время оставить полемическія красоты курскаго помѣщика,-- слѣдуетъ пощадить читателя. А васъ, г. Евгеній Марковъ, пусть ужь сами боги наградятъ достодолжнымъ образомъ если не въ сей жизни, то хотя въ будущей,-- пусть наградятъ васъ за вашу... Подбирайте дополненіе къ сказуемому сами!
Теперь ознакомимся съ логикой г. Маркова. Будемъ говорить преимущественно подлинными его словами, чтобы какъ-нибудь г. Марковъ не заподозрилъ насъ въ такихъ же поэтическихъ вольностяхъ, какими обладаетъ, при изложеніи чужихъ мыслей, онъ самъ лично. Также, чтобы никто не могъ счесть цитатъ нашихъ передержками и подборомъ незаконченныхъ фразъ, онѣ должны быть нѣсколько длинны; но надѣемся, читатель не поставитъ намъ этого въ вину: логика г. Маркова въ высшей степени самобытна, а главное она,-- мы ужь оговаривались,-- лишь типичный обращикъ логики извѣстной части земско-культурной Россіи.
Предметъ статей г. Маркова -- вопросъ о сельскомъ правосудіи и вообще о крестьянскомъ самоуправленіи. Вопросъ этотъ, какъ извѣстно, сведенъ у насъ на вопросъ объ опекѣ надъ мужикомъ. Г. Марковъ,-- что и приличествуетъ "свѣдущему" земскому джентльмену,-- рѣшаетъ его не съ плеча. Онъ прежде всего доказываетъ необходимость перенести центръ крестьянскаго самоуправленія изъ волости въ сельскую общину; затѣмъ разсматриваетъ рядъ другихъ вопросовъ, отъ которыхъ вопросъ объ опекѣ находится въ прямой логической зависимости, какъ выводъ отъ посылокъ. Вотъ эти вопросы: можетъ ли крестьянство управляться самостоятельно? Полезно ли вообще вмѣшательство въ жизнь народа чуждыхъ ему элементовъ? И, наконецъ, могутъ ли и способны ли современные представители нашихъ культуръ-интеллигентныхъ классовъ быть полезными для деревни въ роли опекуновъ?-- Прослѣдимъ въ порядкѣ, какъ г. Марковъ рѣшаетъ эти вопросы и къ какимъ выводамъ послѣ этого онъ приходитъ.
Онъ высказывается очень опредѣленно: "При всѣхъ частныхъ несовершенствахъ и несправедливостяхъ общинной жизни,-- говоритъ авторъ,-- все-таки невозможно отрицать того осязательнаго факта, что, по тѣмъ или другимъ причинамъ, община съумѣла вообще охранить права каждаго, даже слабѣйшаго, члена своего; что ея распредѣленіе правъ и обязанностей каждаго, ея способы возстановленія нарушеннаго экономическаго равновѣсія отличаются духомъ особенной справедливости и практической примѣнимости, рѣзко выдѣляющимъ ея бытъ изъ другихъ формъ нашей общественной жизни " ( P. P., VII, 232). Въ другомъ мѣстѣ г. Марковъ называетъ общину " самою испытанною историческою и общественною силою " ( P. P., IX, 315). Точно также въ современномъ " общественномъ быту Россіи, по словамъ автора, почти единственнымъ живучимъ и плодотворнымъ началомъ является попа самостоятельная и общественная жизнь крестьянской общины" ( P. P., IX, 271). "Если мы всѣ сходимся на признаніи за общиною способности вѣрно и безпристрастно распредѣлять между собою права пользованія общими земельными угодьями и исполненіе лежащаго на общинѣ тягла, то, по самымъ азбучнымъ требованіямъ логики, мы обязаны признать за нею и вообще способность, съ сравнительнымъ безпристрастіемъ я вѣрностью, разбираться во внутреннихъ ссорахъ и спорахъ своихъ сообщественниковъ" (ibid, VII, 232). "Мы полагаемъ, что не можетъ быть никакого основательнаго препятствія поручить суду самой общины всѣ внутреннія треволненія между ея членами. Она сама лучше всѣхъ судей въ свѣтѣ знаетъ, что кому принадлежать должно, кто кого дѣйствительно обижаетъ и кто на кого только кляузничаетъ. Она болѣе всѣхъ заинтересована въ томъ, чтобы въ ней соблюдались выработанные жизнью порядки наслѣдованія и пользованія, чтобы" и т. д, и т. д. ( P. P., VII, 234). Г. Марковъ вообще такъ довѣрчиво относится къ сельскому обществу, что проектируетъ расширеніе юрисдикціи сельскаго суда и по гражданскимъ, и по уголовнымъ дѣламъ ( P. P., VII, 238), а относительно формальности и канцелярщины идетъ такъ далеко, что отрицаетъ письменное изложеніе даже сути приговоровъ. Но что особенно важно, онъ признаетъ за крестьянствомъ также силы и способность контролировать органы своего самоуправленія; онъ говоритъ: "Одно, что слѣдовало бы установить общимъ правиломъ для всѣхъ сельскихъ судовъ и что дѣйствительно признается обязательнымъ въ сознанія самого народа,-- это предоставленіе цѣлому сельскому сходу права измѣнять, отмѣнять или окончательно утверждать своимъ согласіемъ постановленія сельскихъ судей, въ какой бы формѣ ни производили они свой судъ. Сельскій сходъ представитъ собой дѣйствительную, а не мнимую контролирующую инстанцію, обладающую нравственными и матеріальными способами для поддержанія правосудія внутри общины " (Р. Р.,УІІ, 239).-- Все это, по увѣренію автора, говоритъ онъ "съ полною вѣрою и рѣшимостію" (P. P, VII, 238).
Такимъ образомъ г. Марковъ безъ малѣйшаго колебанія признаетъ за крестьянствомъ исторически выработанную, сохранившуюся до настоящаго времени, полную способность управляться съ своими дѣдами совершенно самостоятельно. Параллельно съ такимъ признаніемъ онъ въ принципѣ и рѣшительно возстаетъ противъ всякаго вмѣшательства въ жизнь деревни чуждыхъ ей элементовъ. Такъ мы читаемъ: "Всякое вторженіе въ нее, съ самою благонамѣренною цѣлью, чуждыхъ взглядовъ и точекъ зрѣнія, всякая попытка мѣрить дѣла общины на иной, хотя бы и усовершенствованный, аршинъ, примѣнить къ нимъ цѣли и пріемы, которыхъ не вѣдаетъ сельская жизнь крестьянина, которыми она не руководится и руководиться не хочетъ,-- было бы безплоднымъ деспотизмомъ и теоретическою илюзіею" ( P. P., VII, 209). "Нѣтъ ничего опаснѣе, по нашему убѣжденію, какъ впускать слишкомъ и глубоко въ непочатую почву нашего патріархально живущаго крестьянства людей совсѣмъ иного міросозерцанія, иныхъ пріемовъ и цѣлей". При такихъ условіяхъ "нечувствительно, по роковому закону, явится ненавистная мужику, не подходящая ко всему складу жизни его, бумажная формальность и систематичность; чуждыя ему теоретическія воззрѣнія станутъ для него обязательнымъ руководствомъ въ дѣлахъ, слишкомъ тѣсно и часто прикасающихся къ нему, и изломаютъ, сами того не подозрѣвая, его крѣпко выработанную, доказавшую свою историческую прочность, общественную жизнь въ нѣчто ему ненужное и непонятное" ( Р. Р., ІХ, 271). Поэтому какъ хозяйственная, такъ и общественная жизнь села "должны остаться въ сторонѣ отъ всякой непосредственной опеки", пока эта жизнь "не пріобрѣла характера правонарушенія" ( P. P., VII, 208). "Мы должны желать, чтобы само крестьянство, пока оно остается крестьянствомъ, сельскимъ сословіемъ, стояло по возможности на прочныхъ и чистыхъ основахъ, именно крестьянскаго сельскаго быта, а не какого-нибудь инаго. Эти основы, впереди которыхъ, конечно, слѣдуетъ назвать сельскую общину, должны развиваться и совершенствоваться не искусственными поправками нашей лжемудрствующей "интеллигентной" мысли, часто насилующей гораздо болѣе здравую, хотя простую и грубую, практическую точку зрѣнія крестьянина, а внутреннимъ улучшеніемъ жизни и мысли самаго крестьянства " (ibid, 210).
Отвергнувъ такъ рѣшительно опеку надъ крестьянствомъ въ принципѣ, г. Марковъ, должно-быть для большей убѣдительности, останавливается еще на характерѣ нашихъ современныхъ культуръ-интеллигентныхъ общественныхъ дѣятелей. Авторъ называетъ ихъ "заносчивыми и торопливыми цивилизаторами". Они заявляютъ себя "непобѣдимымъ влеченіемъ жить и дѣйствовать. Нѣтъ ничего дѣйствительно нужнаго, такъ лучше выдумать, а все-таки связать свое имя съ какимъ-нибудь крупнымъ актомъ земской жизни"... "Чѣмъ энергичнѣе и способнѣе эти люди, тѣмъ дороже обходятся ихъ опыты благодѣтельствованія человѣчеству. Признаемся, мы ужасно боимся этой нетерпѣливой и рѣшительной цивилизаціи нашего неумытаго черноземнаго села энергическими земскими дѣятелями. Они какъ разъ умоютъ и облагородятъ его насильно" ( P. Р., IX, 274). Останавливая впослѣдствіи свое вниманіе спеціально на мировымъ судьяхъ, авторъ заявляетъ: "Все, что мы говорили выше о непригодности и опасности непосредственнаго вторженія въ бытъ крестьянъ идей и формъ чуждаго имъ міра цивилизаціи, все это имѣетъ силу и относительно мироваго судьи" ( P. P., II, 305). Затѣмъ по вопросу, насколько мировые судьи компетентны въ рѣшеніи и разсмотрѣніи дѣлъ и тяжбъ на основаніи обычнаго права, мы читаемъ: "Мировой судья хотя и можетъ быть очень близокъ къ жизни крестьянъ, все-таки не перестаетъ быть человѣкомъ иной среды, иныхъ понятій и привычекъ. Если его поставить непосредственнымъ судьею крестьянства, онъ, самыхъ лучшихъ намѣреніяхъ, исказитъ мало-по-малу живой плодотворный характеръ бытовыхъ отношеній крестьянъ, разстроитъ, самъ того вѣдая, существующую крѣпость ихъ сельскаго строя и не съумѣетъ замѣнить его ничѣмъ, болѣе практичнымъ" (ibid.,306). Даже "глубокій знатокъ крестьянскихъ обычаевъ и нравовъ, способный написать о нихъ, цѣлое серьезное изслѣдованіе, невольно выдумывалъ бы и искажалъ своими рѣшеніями крестьянскую жизнь. Такой судья-знатокъ не могъ бы относиться къ вопросамъ крестьянскаго быта совершенно свободно, такъ, сказать творчески, какъ относится къ нимъ судья-крестьянинъ; онъ сидѣлъ бы, если можно выразиться, въ плѣну у изученнаго имъ обычая а вѣрованій крестьянства; былъ бы вынужденъ подводить подъ нихъ мертвенно и механически живые случаи, которые судья-крестьянинъ, при своемъ непосредственномъ внутреннемъ сродствѣ съ этими критеріумами суда, разрѣшалъ бы въ высшей степени жизненно, свободно и многосторонне" ( P. P., VII, 225).
Такъ рѣшительны и опредѣленны взгляды автора. Читали мы все это и недоумѣвали: чѣмъ это мы заслужили немилостивое отношеніе къ намъ г. Маркова? За что онъ называетъ насъ?... Наши взгляды тѣмъ только и отличаются отъ взглядовъ автора, что они не такъ розовы, что выражены не столь краснорѣчиво, а главное -- мы высказывали ихъ не голословно, говорили не общія фразы, какъ дѣлаетъ г. Марковъ, а выводили наши положенія, на глазахъ читателя, изъ анализа данныхъ жизни. Впрочемъ недоумѣнія наши легко разрѣшились, когда мы дошли до выводовъ автора. Оказалось, что наши формы мышленія совершенно различны. У насъ, народниковъ, логика обыкновенная, общечеловѣческая, а у г. Маркова -- совершенно особенная, самобытная. Вотъ его логика.
Посылка первая. Исторія наша и текущая жизнь доказали, что крестьянство, преимущественно предъ другими сословіями, вполнѣ способно управляться со всѣми своими дѣлами совершенно самостоятельно; всякое вмѣшательство въ жизнь деревни въ роли руководителей просвѣщенныхъ классовъ безусловно вредно, такъ какъ даже самые лучшіе представители культуръ-интеллигенціи, "по роковому закону вещей", безсильны принесть пользу крестьянству, способны лишь извратить и изнасиловать здравую жизнь его и не въ состояніи замѣнить разрушенное чѣмъ-либо лучшимъ.
Посылка вторая. Все сказанное о культуръ-интеллигентныхъ опекунахъ крестьянства вообще относится до современныхъ общественныхъ дѣятелей, въ томъ числѣ и до мировыхъ судей, тѣмъ въ большей степени, что они заражены цивилизаторскимъ зудомъ.
Умозаключеніе. Для блага нашего народа необходимо всѣ дѣла крестьянъ -- и судебныя, и хозяйственно-общинныя -- подчинить и непосредственно, и въ апелляціонномъ порядкѣ вѣдѣнію мировыхъ судей и снабдятъ ихъ самыми широкими правами и самостоятельностію, какими не обладали еще ни посредники, ни непремѣнные клены, ни сами исправники.
Вы не вѣрите, читатель, въ возможность существованія такой логики? Чтобъ убѣдить васъ, будемъ опять цитировать автора. Прослѣдимъ и то нехитрое соображеніе, при посредствѣ котораго онъ пытается смягчить неожиданность своего вывода.
"Хотя общинный складъ жизни,-- говоритъ г. Марковъ,-- безспорно представляетъ собою сильное орудіе для защиты интереса даже слабѣйшихъ, однако опытъ показываетъ, что и это орудіе не всегда обезпечиваетъ крестьянамъ правду и порядокъ ихъ внутренней жизни" ( P. P., IX, 295). "Еслибы мы,-- продолжаетъ авторъ,-- убѣдились, что невозможно никакимъ способомъ направлять внутреннюю жизнь сельской общины на путь справедливости, безъ посягательства на основной характеръ ея, безъ насильственнаго вторженія въ нее чуждыхъ ей началъ и цѣлей,-- то мы прямо и рѣшительно отреклись бы отъ всякой попытки этого направленія и исправленія, и изъ двухъ непримиримыхъ золъ, не колеблясь, выбрали бы меньшее, т. е. предоставили бы сельскую общину ея судьбѣ, свободному развитію, на ея собственный страхъ, всѣхъ ея естественныхъ свойствъ, полезныхъ и вредныхъ, всѣхъ ея силъ и слабостей" (ibid, 296).
Очевидно, г. Марковъ на распутьи. Но его выводитъ изъ смущенія фактъ, что крестьяне нерѣдко апеллируютъ въ начальству на рѣшенія своего суда и схода. Для примѣра (о, какой удачный примѣръ!) онъ говоритъ: "съ непоколебимой увѣренностью въ существованіе какого-то непоколебимаго и правосуднаго закона, предусматривающаго всѣ случаи ихъ жизни, приносятъ крестьяне жалобы на приговоры сельскаго схода объ отобраніи земельныхъ надѣловъ и проч. Крестьянину невозможно сжиться съ мыслью, что онъ можетъ платить за свой надѣлъ оброки и выкупъ въ теченіи цѣлаго ряда лѣтъ, и потомъ вдругъ лишиться этой собственности своей безъ всякаго вознагражденія и безъ всякаго другаго основанія, кромѣ желанія сельскаго схода отдать его надѣлъ другому лицу" (P. P, IX, 297). Такимъ образомъ,-- заключаетъ авторъ,-- "понятіе о безконтрольномъ и безапеляціонномъ распоряженіи сельскаго міра чуждо крестьянину и противорѣчитъ въ корнѣ его представленію о законѣ и власти государства" (ibid, 298). И дѣйствительно,-- продолжаетъ онъ,-- "никогда русская крестьянская община не смотрѣла на себя какъ на самостоятельное, полновластное государство, выше котораго и властнѣе котораго нѣтъ ничего" (ibid, 300).
Мы не будемъ спорить съ авторомъ, насколько правдивы эти обобщенія, не будемъ доказывать ему, что указанное имъ понятіе крестьянъ, поскольку оно существуетъ, по его же взглядамъ, должно счесть лишь печальнымъ результатомъ глубокой исторической неправды,-- наша цѣль прослѣдить его логику. Идемъ за нимъ далѣе.
Озаренный послѣднимъ своимъ соображеніемъ, г. Марковъ съ легкимъ сердцемъ и свободно сожигаетъ всѣхъ боговъ, передъ которыми только* что такъ благоговѣйно преклонялся, и категорично заключаетъ: итакъ, опекунъ надъ крестьянами долженъ быть и нынѣ, и самымъ лучшимъ опекуномъ можетъ быть мировой судья. Остается опредѣлить его права. А на нихъ г. Марковъ очень щедръ. Всѣ крупные факты сельской судебной хроники въ апелляціонномъ порядкѣ "должны стать предметомъ судебнаго разслѣдованія мироваго судьи, истекаютъ ли они изъ дѣйствій сельскихъ судовъ, сельскихъ сходовъ или должностныхъ лицъ крестьянскаго самоуправленія" ( P. P., IX, 306). Этого мало: "Для избавленія крестьянъ отъ невозможныхъ и недоступныхъ для нихъ окружныхъ судовъ, мировому судьѣ слѣдовало бы предоставить разрѣшеніе споровъ и о недвижимомъ имуществѣ, не только о движимомъ, и притомъ не до 500 рублей, какъ теперь, а гораздо выше, хотя бы, напримѣръ, до 3.000 р. для имуществъ, не входящихъ въ крестьянскій надѣлъ, а объ имуществахъ крестьянскаго надѣла на всякую сумму" ( P. Р., II, 312). Далѣе г. Марковъ считаетъ "неестественнымъ и неправильнымъ" существующее законоположеніе, по которому "посредники и крестьянскія присутствія лишены всякаго права принимать жалобы на приговоры сельскихъ сходовъ по ихъ существу и обязаны только удостовѣряться въ формальной законности приговоровъ" (ibid, 301). Между тѣмъ "можетъ въ извѣстныхъ случаяхъ и самое большинство міра систематически злоупотреблять своимъ абсолютнымъ правомъ и сдѣлать невозможнымъ существованіе меньшинства, обложить его непомѣрно, отобрать у него надѣлы и т. п. Необходимо, чтобы возможность подобныхъ дѣйствій встрѣчалась съ другою возможностью -- прекращать ихъ" (ibid, 302). Этою возможностью долженъ обладать мировой судья. На правѣ уничтожить земельную общину полномочія мироваго судьи, которыми надѣляетъ его г. Марковъ, не кончаются. "Само собою разумѣется, что судебная дѣятельность мироваго судьи не можетъ руководствоваться тѣми формальными правилами закона, которыя помѣщены въ уставѣ для мировыхъ судей, а должна происходить на основаніяхъ гораздо болѣе широкихъ и свободныхъ". Потомъ г. Марковъ предлагаетъ "предоставить его (мироваго) совѣсти и его благоразумію прекращеніе очевидно неосновательныхъ жалобъ и исковъ безъ дальнѣйшаго движенія ихъ и безъ всякаго оформливанія, съ однимъ развѣ словеснымъ разъясненіемъ, необходимымъ для дѣла. По крайней мѣрѣ въ настоящее время многіе дѣльные волостные старшины такимъ путемъ патріархальнаго внушенія и словесныхъ приказаній нерѣдко устраняютъ отъ безплодныхъ, разорительныхъ и развращающихъ кляузъ трудовое крестьянское населеніе своихъ волостей" ( P. P., IX, 310). Однимъ словомъ, мироваго судью слѣдуетъ сдѣлать всѣхъ очевиднымъ и для всѣхъ авторитетнымъ, такъ сказать, хозяиномъ участка въ судебномъ отношеніи " ( P. P., IX, 312).
Итакъ, имѣющіе народиться, по проекту г. Маркова, новые сатрапы въ Русской землѣ должны обладать слѣдующими правами: 1) правомъ вмѣшиваться въ сельскохозяйственную жизнь общины, 2) правомъ разбирать и непосредственно, и въ апелляціонномъ порядкѣ тяжбы крестьянъ на всякую сумму, 3) правомъ во всѣхъ дѣлахъ руководствоваться личнымъ усмотрѣніемъ, 4) правомъ но своему произволу, безъ всякаго оформливанія, прекращать всякіе иски и жалобы крестьянъ и 5) правомъ отеческаго (патріархальнаго тожь) внушенія.
Неужели, спроситъ читатель, для этихъ имѣющихъ народиться сатраповъ не полагается со стороны г. Маркова никакой узды?-- Положительно никакой, читатель! Проектировалъ, впрочемъ, г. Марковъ надѣть одну легонькую уздечку на своихъ судей à la старшина волостной, но я ту тотчасъ однимъ почеркомъ пера уничтожилъ совершенно. При всякомъ вхожденіи мироваго судьи въ дѣла крестьянъ,-- говорилъ онъ,-- "пусть вокругъ него встанутъ человѣка три изъ надежнѣйшихъ сельскихъ судей окрестныхъ деревень, выбранныхъ для этого сельскимъ сходомъ" ( P. P., IX, 306). Но, сказавъ это, г. Марковъ, должно-быть для успокоенія зачавшихся въ его утробѣ сатраповъ, тотчасъ добавляетъ: "Не думаемъ, чтобы мироваго судью слѣдовало связывать обязательнымъ голосомъ этихъ сельскихъ судей; но не думаемъ также, чтобы мировой судьи часто рѣшался пренебречь такимъ авторитетнымъ содѣйствіемъ, какъ совѣтъ этихъ дѣйствительно "свѣдущихъ людей" (ibid, 307).
Къ такимъ выводамъ изъ своихъ посылокъ пришелъ г. Марковъ. Не правда ли, самобытная у него логика?... Ознакомившись съ нею, долго мы раздумывали, чѣмъ бы объяснить такую диковинную ея самобытность. Не слишкомъ ли увлекаются курскіе помѣщики {Мы говоримъ "курскіе помѣщики", а не въ единственномъ числѣ, на основаніи завѣренія г. Маркова, что взгляды, излагаемые имъ, выражаютъ не одно его личное мнѣніе, а "общій выводъ, къ которому пришли болѣе или менѣе единодушно многіе мѣстные дѣятели, близко знающіе крестьянское дѣло и искренно заинтересованные правильною постановкою его" ( P. P., VII, 204).} своими краснорѣчивыми словоизліяніями?-- думали мы.-- Можетъ-быть они, по примѣру своихъ пѣвцовъ-соловьевъ, въ пылу краснорѣчія закрываютъ глаза на все, что ихъ окружаетъ,-- на все, что было прежде и что ожидаетъ впереди? Но и это наше предположеніе оказалось несостоятельнымъ. Не могутъ же курскіе соловьи быть примѣромъ, напримѣръ, для угрюмыхъ сѣверянъ, можетъ быть, никогда даже не видавшихъ столь славныхъ пѣвцовъ. Между тѣмъ логикой курянъ заражены культурные земцы и сѣвера и юга, и востока и запада, и центра Россіи. Вездѣ культурные земцы громятъ бюрократію за нелишнюю опеку надъ мужикомъ, убившую и развратившую его, какъ утверждаютъ многіе ораторы въ пылу краснорѣчія. Но такія рѣчи обыкновенно заканчиваютъ они лишь проектами передачи опеки изъ рукъ бюрократіи въ свои собственныя,-- проектами расширенія ея, опеки, стремленіемъ проникнуть въ самый центръ крестьянской жизни, въ сферу обычнаго права, въ жизнь земельной общины, на что еще никогда не заявляла въ законодательномъ порядкѣ своихъ притязаній бюрократія. Такъ пало наше предположеніе о подражаніи курскихъ помѣщиковъ своимъ соловьямъ. Строить другія предположенія для объясненія диковинной самобытности въ логикѣ нашихъ земцевъ мы были безсильны. Но тутъ неожиданно пришли намъ на память слова Гейне:
Мнѣ страхъ волнуетъ кровь,
Когда оселъ и волкъ поютъ хвалу свободѣ,
Или когда змѣя воркуетъ про любовь.
Имѣютъ ли эти слова поэта отношеніе къ логикѣ г. Маркова и ему подобныхъ культурныхъ земцевъ, утверждать мы не беремся. Пусть они сами, наединѣ съ своею совѣстью, рѣшатъ этотъ вопросъ.
Но какъ бы тамъ они его ни рѣшили, а положеніе вопроса о крестьянскомъ самоуправленіи и печально, и опасно, и... странно! Всѣ и вся жалуются на излишекъ всюду опеки, всѣ и вся плачутся, что администрація встала для всѣхъ и всюду поперекъ дороги; плачутся наши культурные люди и за себя, и, чуть ли еще не болѣе, за мужика!... Но вотъ явилась возможность вмѣсто проливанія слезъ сказать дѣйствительное слово, и что же?-- Культурные люди изъ плачущихъ агнцевъ мгновенно превращаются въ ядовитыхъ змѣй: они просятъ себѣ права не только опекать мужика, не только смотрѣть, чтобъ онъ не вздумалъ дальше извѣстной границы шагъ сдѣлать, но просятъ еще права внутреннюю жизнь деревни -- и общинно-хозяйственную, и правовую -- перекраивать по-своему. Медвѣжью услугу сдѣлаетъ земство Россіи, если добьется права насиловать жизнь деревни на законномъ основаніи. Истинно-цивилизаторская роль его должна заключаться не въ правѣ наградить мужика, при посредствѣ огня и меча, своею цивилизаціей, а въ устраненіи условій, которыя мѣшаютъ правильному и естественному развитію здравой деревенской жизни. Теперь жизнь деревни густо окутана мракомъ невѣдомыхъ крестьянству инструкцій, циркуляровъ и канцелярщины. Въ статьяхъ о волостномъ судѣ мы подробно рисовали безпомощное положеніе мужика при искуственно и противозаконно созданной для него обязанности, оставивъ "свои распорядки", всюду руководствоваться писаннымъ правомъ, закономъ. Полное незнакомство съ закономъ и горькимъ опытомъ воспитанный страхъ, погрѣшивъ противъ него, накликать на себя тяжкую бѣду, обрекаютъ "темнаго" мужика на безусловное послушаніе и покорность предъ полузрячимъ волостнымъ писаремъ и т. п. людомъ. Въ этомъ -- корень волъ въ крестьянскомъ самоуправленія, и при борьбѣ со зломъ нужно разить его здѣсь. Поэтому земство наше выполнитъ великую задачу, если дастъ возможность мужику жить своимъ умомъ, а не писарскимъ, дастъ возможность ему идти, при свѣтѣ знанія, своею дорогой, а не невѣдомою въ потьмахъ. Для этого земство должно общиннобитовую и правовую жизнь деревни оставить неприкосновенною, должно по селамъ настроить школъ, а циркуляры, инструкціи и всю канцелярщину съ мужицкой дороги убрать и взять въ свое вѣдѣніе. Это -- первое и главное. Но разъ мужикъ будетъ имѣть право на самоуправленіе, необходимо, чтобъ онъ имѣлъ еще возможность самъ контролировать его: то, что легко скрыть отъ заѣзжаго посѣтителя, трудно припрятать отъ глазъ цѣлаго общества; между тѣмъ въ настоящее время за попытку со стороны крестьянъ контролировать органы своего самоуправленія властные культурные поводыри зачисляютъ ихъ, непрошенныхъ контролеровъ, въ разрядъ бунтовщиковъ.
Но не будемъ повторяться. Эти и другія положенія касательно крестьянскаго самоуправленія были уже нами развиты подробно и голословно въ статьѣ о волостномъ судѣ.
В. Е. Денскій.
"Русская Мысль", No 12, 1881