Был вечер. Час настал, когда, расправив кости,
Крестьянин пашущий промолвил: "Кончен день!"
На ниву мягкою волной спустилась тень,
Вдали то песнь звучит, то брань крикливой злости.
Зигзагом ласточка над темною травой
Мелькает; спит во ржи кузнечик длинноногий,
С прохожим тополя о чем-то у дороги
Серьезно шепчутся, кивая головой.
Стою в росе межи; гляжу, как звезды-очи
Зажглись на небесах; и как кадильный дым
Седой туман поднялся вверх и с ним
Неясный шум земли, предвестник тихой ночи.
Я думал: "Ночь идет, - последний луч потух;
Час настает любви, Венера в небе блещет",
Для счастья сердца глубь раскрылась и трепещет...
Чу! Где-то далеко трубит еще пастух.
Но вот из-за холма в пыли дороги близкой
Гурт тянется быков. Он медленно прошел, -
Усталый топот ног был грузен и тяжел,
Рога, касаясь в такт, к земле клонились низко.
Идут, кустарники и пыль и грязь топча,
Бредут, как пьяные, тяжелою походкой,
Их бубенцы звенят на толстых шеях кротко,
В ответ на крик погонщиков и свист бича.
Как слушаешь во сне неясный звон порою,
Так в сумраке полей пустынных и сырых
Я слушал все еще, хоть гурт унылый их
Давно в туманной мгле исчез уж за горою.
Вам вслед, могучие, смиренные быки,
Глядел я долго; скорбь гнездилась в сердце грустном,
Что век звоните вы в безмолвном рабстве гнусном,
Хотя рога у вас сильны и велики.
Ваш звон понятен мне; я чую, как виновный,
Что в этот тихий час вечерний в нем слились
И жалобы свои к творцу возносят ввысь
Все вздохи страждущих и их протест бессловный.
И много, много стад припомнил я теперь,
Ночная тишина наполнилася звоном
Их бубенцов, и всем земным словам и стонам
Я отворил души дотоль глухую дверь.
Я слышал голоса всех тех, которых давит
Неправда на земле, молящий их укор
Судье распятому, немому с давних пор;
Но час придет : - Он зов их втуне не оставит.
Все повторяем мы, Христос, Твой смертный стон,
Почто меня покинул ты, о Боже, Боже!
То был сомненья вопль в тоске смертельный дрожи,
Сомненья вопль, не то кощунством был бы он.
Лишь мертвым знать дано, как держит Бог обеты,
Но всюду, где без слов страданье вижу я,
Где иго женщины коварней,, чем змея,
Где наглой пошлостью угнетены поэты,
Где силу хлещет бич постыдных дряблых рук,
Где душат молнию объятья тьмы великой,
Где побежденные встречают смерть без крика,
Где светлый идеал в тисках голодных мук,
Где слуги красоты насильем иль обманом
Уродству отданы во власть на век веков, -
Я вспоминаю вновь унылых тех быков,
С бубенчиками их, пропавших за туманом.