Песня родилась вместе с человеком прежде нежели лепетал, издавал он глас. О сем уже сказано в самом начале сего лирического рассуждения. Российские старинные песни разделяются на три статьи: на протяжный, плясовые и средние. О характере, мелодии и сходстве их с древними и греческими видно в предисловии покойного тайного советника и кавалера Львова, при книге, изданной им в 1790 году о народном русском пении85, где всякого содержание песни, собранные старанием его, положены на ноты придворным капельмейстером Прачем86.
Здесь скажем нечто о их стихотворении; оно просто, ближе к природе, нежели к искусству; отличается, большею частию в началах песен, едва ли не от всех иностранных, отрицательными сравнениями и сокращенными прилагательными именами, как то не ясен сокол по поднебесью, черн ворон, вместо черный, что придает ему некоторую особенную загадку, важность и силу; не во всех есть связь; большая часть без рифм; разного рода и мер стихов; а не так, как ныне пишутся с рифмами, одними почти трехстопными ямбами и хореями. Вот их опечаток, или подобие древним: цыганские, по быстроте слога и по приговорке какой-нибудь одной речи, точно суть дифирамбы; подблюдные по гаданиям, или клиноды; святочные, по игре87, как наша: жив, жив курилко, и так далее. Нельзя сказать, чтоб в них и поэзии не было, хотя не во всех. Находятся такие, в которых видно не только живое воображение дикой природы, точное означение времени, трогательные, нежные чувства, но и философическое познание сердца человеческого. Такова есть песня в сказанной книге под No 3. Находятся такие, кои веселую фантазию в веселых видах изъявляют, например под No 15. Есть показывающие естественное верное подобие, как под No 34. Наконец не недостает и таких, в которых показывается сравнениями нежнейшая в своем роде высокость мыслей, проницающая душу; также и таких, которые мрачными картинами и мужеством во вкусе Оссияна возбуждают к героизму. Первая из сих двух последних под No 29. Скажем вкратце ее содержание: любовник просит позволение у прежней своей любовницы жениться, уверяя ее, что он ее будет любить по прежнему. Она ему ответствует:
Ах, не греть солнцу жарче летнего,
Не любить другу больше прежнего.
Вторую прилагаю подлинником:
Уж как пал туман на сине море,
А злодей-тоска в ретиво сердце;
Не сходить туману с синя моря,
Уж не выдти кручине из сердца вон.
Не звезда блестит далече в чистом поле.
Курится огонечек малешенек:
У огонечка разостлан шелковой ковер,
На коврике лежит удал добрый молодец,
Прижимает белым платом рану смертную,
Унимает молодецкую кровь горячую.
Подле молодца стоит тут его добрый конь,
И он бьет своим копытом в мать сыру землю,
Будто слово хочет вымолвить хозяину:
Ты вставай, вставай, удалой добрый молодец!
Ты садися на меня на своего слугу,
Отвезу я добра молодца в свою сторону,
К отцу, к матери родимой, к роду-племени,
К милым детушкам, к молодой жене. --
Как вздохнет удалой добрый молодец;
Подымалась у удалого его крепка грудь;
Опускались у молодца белы руки,
Растворилась его рана смертная,
Пролилась ручьем кипячим кровь горячая.
Тут промолвил добрый молодец своему коню:
Ох, ты, конь мой, конь, лошадь верная!
Ты товарищ моей участи,
Добрый пайщик службы царские!
Ты скажи моей молодой вдове,
Что женился я на другой жене;
Что за ней я взял поле чистое,
Нас сосватала сабля острая,
Положила спать калена стрела.
Сочин. неизвестного88
Словом: в русских древних народных песнях много любопытного разнообразия в картинах и в слоге, свойственных нашей поэзии. Можно о сем читать с великою основательностию писанное Шишковым в разговорах о словесности89, напечатанных в прошлом 1811 году90. Но относительно древних песней, изданных г. Ключаревым, о коих выше при описании Романса91 упомянуто, то в них нет почти поэзии, ни разнообразия в картинах, ни в стопосложении, кроме весьма немногих92. Они одноцветны и однотонны. В них только господствует гигантеск, или богатырское хвастовство, как в хлебосольстве, так и в сражениях, без всякого вкуса. Выпивают одним духом по ушату вина, побивают тысячи бусурманов трупом одного схваченного за ноги, и тому подобная нелепица, варварство д грубое, неуважение женскому полу изъявляющая. А как рассказы таковых побед почти все оканчиваются над Татарами, то и должно заключить из сего, что по освобождении уже от ига их, они сочинены каким-нибудь одним человеком, а не многими, чем и доказывается не вкус целого народа. Примечание ж в них только то достойно, что видны при некоторых случаях повторения, как в Гомеровых песнях, того же самого и теми же точными словами, что уже выше было сказано. Но теперь станем говорить о нынешних песнях; они заимствованы от Европейцев. Ежели не взять появление их со времени Тредьяковского, когда он перевел несколько французских и небольшую поэму, называемую: Езда в остров любви, также сочинил несколько своих песен, будучи еще в Гамбурге 1730 года, какова например:
Весна катит,
Зиму валит,
Поют птички
Со синички,
Хвостом машут и лисички:
то и нельзя, кажется, происхождение новых наших песен отнести далее времени Петра Великого, когда сблизил он нас с Европою. Царствование императрицы Елисаветы век был песен. Она сама благоволила снисходить на сию забаву. Для показание тогдашнего вкуса прилагаю ниже сего песню, сколько по преданию известно, сочиненную собственною ее особою. Таковые вообще песни, разумеется изящные, или лучшего разбора людей, по рассуждению эстетиков, не что иное, как мгновенный взгляд на природу приятную, нежную, веселую, игривую, в которой наслаждается человек блаженством жизни; или вопреки тому, в несчастных случаях сокрушается горестию, унынием, тоскою, печалию и далее. Предлог песни, выражение и ход ее приличен ее содержанию. Он легок, естествен, прост. В песни господствует полное, живое чувство, как и в оде; но только гораздо тише, не с таким возвышением и распространением. Песня назначена природою для пения: то и должна она быть сладкозвучною, способною к музыке и к повторению каким-либо инструментом. В песне ни радостное, ни горестное, ни забавное, ни издевочное ощущение не преступает правил благопристойности и границ общежития. Знатоки говорят, что между песнею и одою трудно положить черту различия. Но если оно и существует, то основывается ни на чем другом, как на постепенности. Для разбора же подобных степеней в сочинениях надобен весьма проницательный ум и крайне тонкое чувство, чтоб определить их решительную разность. В оде и песне столь много общего, что та и другая имеют право на присвоение себе обоюдного названия; однакоже не неможно указать и между ими некоторых оттенок, как по внутреннему, так и по внешнему их расположению. По внутреннему: песня держится всегда одного прямого направления, а ода извивчиво удаляется к околичным и побочным идеям. Песня изъясняет одну какую-либо страсть, а ода перелетает и к другим. Песня имеет слог простой, тонкий, тихий, сладкий, легкий, чистый; а ода смелый, громкий, возвышенный, цветущий, блестящий и не столько иногда обработанный. Песня долгое время иногда удерживает одно ощущение, дабы продолжением оного более напечатлеться в памяти, а ода разнообразием своим приводит ум в восторг и скоро забывается. Песня сколько возможно удаляет от себя картины и витийство, а ода, напротив того, украшается ими. Песня чувство, а ода жар. По внешнему составу: песня имеет сходные с первым, одинакие и ровные куплеты; а ода иногда разномерные и неравнострочные строфы. Песня во всяком куплете содержит полный смысл и окончательные периоды; а в оде нередко летит мысль не токмо в соседственные, но и в последующие строфы. Песни у нас пишутся по большой части хореями, или другими метрами, но только трех-стопными, или двух-стопными стихами, удобными полагаться на музыку; а оды для чтения, наиболее четырех-стопными ямбами, громогласные звуки издающими, по крайней мере так почти всегда писали гг. Ломоносов и Сумароков, последуя Немцам и Французам. Песня имеет один напев, или мелодию, в рассуждении единообразная ее куплетов расположение и меры стихов, которые легко могут затверживаться наизусть и вновь возрождаться в памяти свои голосом; а ода, по неравным своим строфам и разносильным выражениям, в рассуждении разных своих предметов, разною гармониею препровождаться долженствует и не легко затверживается в памяти. Песня должна украшаться неискусственною простотою, гладкотскущими стихами и богатыми рифмами; а ода довольствуется одним механическим движением и просодиею, небрежа слишком о звонких рифмах, или вовсе пишется без оных; но печется только о богатстве, высокости мысли и яркой выразительности. В песне царствует приятность, а в оде парение. Песня никакой шероховатости, никакой погрешности не терпит; а в оде иногда, как в солнце, небольшие пятна извиняются. Песня вообще убегает важных, славянских слов, смелых оборотов и всяких лирических украшений, довольствуется одною только ясностию и искусственною простотою; а ода без славянского языка, извитий и глубокомыслия почти обойтиться не может. Наконец, в песне все должно быть естественно, легко, кратко, трогательно, страстно, игриво и ясно, без всякого умничества и натяжек. Превосходный лирик должен иногда уступить, в сочинении песни, ветряной, веселонравной даме. Французы в сем роде поэзии признаются во всей Европе лучшими искусниками. Особливо их любовные, забавные, застольные песни, по вкусу приятности своей, едва ли не достигли совершенства. Множество и у нас подобных, иные, может быть, и не хуже, что можно видеть во всех наших песенниках, где находятся песни на всякие случаи. Лучшие песней сочинители у нас почитаются: гг. Нелединский, Дмитриев, Попов, Богданович, Капнист, Карамзин, князь Горчаков и другие, которых имена предоставляю себе показать, а особливо отличных лириков, в номенклатуре. В заключение вот та пасторальная песня, которая относится преданием к помянутой высочайшей сочинительнице:
Чистый источник: всех цветов красивей,
Всех приятней мне лугов
Ты и рощ всех, ах! и меня счастливей,
Гор, долинок и кустов;
Но не тем, что лишь струйки тихо льются
По сыпучему песку
И что птичек в слух песни раздаются
По зеленому леску.
Нет, не тем; но прекрасно умывала
Нимфа что лицо тобой,
С брегу белые ноги опускала
И ток украшала твой.
Тут и алые розы устыдились,
Зря ланиты и уста,
И лилеи к ней на грудь преклонились,
Что белей их красота.
О, коль счастливы желтые песчинки,
Тронуты ее стопой!
О, коль приятны легкие травинки,
Смятые ее красой!
Тише ж ныне, тише протекайте,
Чисты струйки по песку
И следов с моих глаз вы не смывайте,
Смойте лишь мою тоску