Если рассуждение о любви к отечеству, читанное в 5-ой беседе нашей, приобрело благосклонное внимание почтенных посетителей, то о достоинстве государственного человека иногда заслужит также уважение, когда дарование моего к объяснению оного будет достаточно, ибо благородное чувство сие более прочих сограждан должно одушевлять правителей царств. Так, любовь к отечеству, яко главное свойство великих душ, должна воспитывать боляр от самого их рождения, руководствовать ими от самой юности во все течение их жизни, показываться им единственным предметом во всех их рассуждениях, во всех их действиях, дабы со временем не чрез что другое, как чрез заслуги токмо явиться им образцами всему государству и быть наставниками, отцами их подчиненных. Но при самой сей верховной и необходимой добродетели рассмотрим, какие еще качества составлять могут государственного человека во всех его отношениях.
Быв воспитан в такое время и в таких отдаленных странах империи, когда и куда не проникало еще равное нынешнему просвещение, не токмо на низшие состояния, но и на то, к которому я принадлежал, не могу обещать какой-либо тонкой умозрительности новейших политиков. Ежели ж что скажу, то почерпнутое только из точной деятельности, и не стыжусь при первом шаге признаться в том, что учился я языкам без грамматики; исчислению и измерению без доказательств; рассуждению без логики; музыке без нот, рисованию и стихотворству без правил, и тому подобное. Книг народоправительных, да и никаких светских, кроме церковных, не читал, для того что их почти у нас и не было. Но в замену того, начав с самого рядового солдата, более нежели через 40 лет преходил службу, исполняя на самом деле все возлагаемые на меня даже простонародный должности; дошел до самых вышних государственных чинов без происков, без подпор, без родства и покровительства, иногда вопреки сильных людей, а особливо сначала, по небогатому моему состоянию почти и без способов к содержанию. По твердости ли нрава, по правоте ли сердца, или по чему другому шел всегда к единой и той же цели, чтоб служить отечеству и государю. Свидетельствуюсь в сей истине сим почтенным собранием, пред очами которого большую часть протек моего поприща. В сей-то академии нужд и терпение научился я и образовал себя. Видел, слышал, испытал многое, и при встрече разных обстоятельств и при разсмотрении разных дел, проник, сколько можно человеку, человека; осязал изгибы сердца и познал такие истины, каких без самовидение и в природе существующими быть бы сомневался. Все же сие, что почувствовал, что понял, возвышаясь и понижаясь в шумном отправлении пременных должностей, замечал я и соображал с прошедшим и настоящим, дабы исправить мои погрешности и учинить себя елико можно способнейшим. Словом, я желал быть хотя тению того государственного человека, которого я составлял себе идеал и в которого достоинство облекало меня произволение трех монархов, или, справедливее сказать, божественное Провидение, которое держит в руке своей сердца царей и управляет вселенною. Но суетен человек в помышлениях своих, редко себя в настоящем времени, или совсем не знает.
Но как бы то ни было, приобученный таким образом, или устремленный в течение целой жизни к единой мете пылкий разум, хотя бы наконец и освободился от своих занятий, но и в спокойном своем пребывании трудно ему совершенно устранить себя от тех связей или помыслов, которые долговременно приводили его в движение и коими он в службе занимался. Сию-то самую цель понятий хочу я теперь сообщить моим соотечественникам, которую приобрел из опытов и утвердил в себе моим соображением, дабы чрез то кому угодно, елико можно, быть полезным или по крайности сколько-нибудь уверить надменных молодых людей в той истине, что самый превосходнейший дворянин подобен новому остеклованному крину[2], которого с поверхностей только касалось благоухание и при дуновении ветра в минуту исчезло; а долговременный практик -- тому старому брошенному горшку, который сквозь, внутрь и вне оным проникнут и в могиле коего черепья приятный издает запах.
Бывают такие положения, в которых человеку, как будто вышедшему из живущего мира, позволяется говорить о себе самом. Разлуку с знатными местами можно уподобить тому могильному мраку, в коем прошедшая жизнь кажется сном, а преходящее остальное течение тому погасающему отблеску, который не отражая от себя ярких лучей, не вредит очам зависти...