Принадлежащими к благочестию вещи у римлян-язычников нанимались, который всякому из частных людей умершим при погребении в своем или и общем кладбище делать дозволяло правление {Religiosum autem locum unusquisque sua voluntate facit dum mortuum infert in locum suum, in commune autem sepulchrum eliam inyitis caeteris liect inferre. Sed et in alienum locum concedente domino licet inferro, et licet postea ratum hnbuerit quum illatusest mortuus, religiosus locus sit. L. G. § 4. D. de divis. reb.
Religiosum locum unusquisque sua voluntate facit dum mortuum infert in locum suum, in communem autem locum puruminvito aocio inferre non licet, in commune vero sepulchrum etiam invitis caeteris licet ini'erre. Inst. § 9 de reb. divis. [Каждый, кто хоронит мертвых на принадлежащем ему месте, сам превращает его в святое; погребать же мертвых и общих гробницах, даже при возражении со стороны других, разрешается. При согласии владельца можно хоронить и на чужих местах. Место считается святым и в том случае, когда разрешение получено, после того как похоронен мертвый. Закон 6, § 4. Декрет о вещах, посвященных богу.
Каждый, кто хоронит мертвых на принадлежащем ему месте, сам делает это место святым. Хоронить же на незанятом общественном месте против воли сограждан не разрешается, но хоронить в общей гробнице, даже при возражении со стороны других, разрешается. Положение, § 9. О вещах, посвященных богу.]}; и такими у них почитались гробы и украшения надгробные (монументы) {Чем разнствовал гроб от монумента, то довольно изъясняется в приложенном здесь законе: Monumentum generaliter res est memoriae causa in posterum prodita: in qua si corpus vel relir quiae inferantur, fiet sepulchrum. Si vero nihil eorum inferatur, erit monumentum memoriae causa factum, quod Graeci Κενοτάφιον id est inanc sepulchrum apellant. L. 42. D. do religios. [Монумент вообще есть предмет, предназначенный для памяти на будущие времена; он становится гробницей, если в нем хоронят тело или останки. Если же в нем никто не хоронится, он будет памятником, воздвигнутым для памяти, который греки называют кенотафием, т. е. пустой гробницей. Зак. 42. Декрет о религ.]}, созидаемые в память мертвых и посвящаемые и покровительство преисподним богам (dus manihiis, vol dus inferis [божественные души или божественные подземные души]). При созидании таких и намыть мертвым вещей римлян суеверие и тщеславие выходило за предел. Рождение у них и смерть были два обстоятельства, которые съедали их сокровища; суеверие и многобожие тревожило их души безмерно в обоих сих обстоятельствах, и римляне своим житием доказали, что скорее им тогда совокупно всем можно было сделаться повелителями вселенныя, нежели в роскошном общество обладателями сильными своих страстей. Оставшиеся потомкам великолепные их гробы и огромные украшении оных были посвящаемы с великим иждивением мертвых теням, по требующим ничего; и от такого приносимого живыми и по ощущаемого мертвыми благоговения родился у римлян повсеместный закон признавать неодушевленные камни и прах принадлежащими к услаждению и покровительству невидимых преисподних существ. Их гробы и места погребательные действительно были посвящаемы богам преисподним, равномерно как и другие вещи посвящались существам, невидимым другим, что самое довольно можно видеть из их надписей надгробных {Обыкновение было у римлян посвящать и надписывать свои гробы богам преисподним одними только начальными литерами, чему примером здесь может служить одна надпись, взятая из древностей римских; D. M. vel D. M. S. id est: Dis Manibus Sacrum: vel Dis Inferis Manibus Sacrum; смотри Гейнекция Antiqu. Roman, ad inst. Iib. 2.tit. 1. p. 424,425,426,427 et sic porro. [D. M. или D. M. S. обозначает посвященное божественным душам или посвященное подземным божественным душам, см. Гейнекций, Римские древности. Руководство, книга 2, глава I, стр. 424, 425, 426, 427 и след.]}. Что такие вещи единственно принадлежали к собственности и покровительству богов -- хранителей мертвых, то сие языческое понятие у римлян родилось из предварительного их понятия о вещах священных и святых. Одно многобожие рождало у них другое, а как первое, так и последнее всегда клонилось к утверждению их правления, то и не удивительно, что сии вещи хотя и по особенному произволению каждого гражданина в благочестие были приемлемы, однако единожды приняты, повсеместно наблюдались ненарушимыми, так что из оных другого употребления делать никому по дозволялось {Senatus consulto cavetur, ne usus sepulchrorum permutationibus polluatur, id est, ne sepulchrum aliae conversionis usum accipiet. L. 12. § 1. D. de religios.
Sed si religiosus locus iam factus sit, pontifiecs cxplorarc debent, quatenus salva religione desiderio reficiendi operis medendum fit. L. ult. D. § 1 de mort, infer. et sepul. aodifican.
Deorum manium iura sancta (id est intacla) sunto. Hos, id e. manes, letho latos divos habento: sumptum in illos luctumve minuunto. Frag. XII tab. p. 753.
Ossa, quae ab alio illata sunt, vel corpus, an liceat domino loci effodere vel eruere sine deercto pontificum, seu iussu principis quaestionis est? et ait Labeo expectandum vel permissum pontificialo seu iussionem principis: alioquin iniuriarum fore actionem adversus eum, qui eiecit. L. 8. D. de religios. [Постановлением сената воспрещается нарушать какими-либо изменениями порядок погребения, то-есть не допускается, чтобы гробница была использована для других целей. Зак. 12, § 1. Декрет о святом. Но если святое место уже установлено, то верховные жрецы должны определить, в какой мере можно, не нарушая требований религии, удовлетворить желание восстановить сооружение. Последний закон. Декрет, § 1. О погребении мертвых и возведении гробниц.
Права умерших да будут святы, то-есть неприкосновенны. Их, то-есть умерших, следует считать божественными, перенесенными в царство тепой, и пусть печаль о них утихнет. Фрагм. XII таблиц, стр. 753.
Можно ли владельцу места вырывать или удалять останки или тело, похороненное другим лицом, без разрешения жрецов или повеления главы государства -- это является вопросом, и Лабеон говорит, что следует ожидать или разрешения жрецов, или повеления главы государства; в противном случае прогни того, кто удаляет, возбуждается дело о нарушении закона. Зак. 8. Декрет о святом.]} и переносить оные без позволения государей и первоначальных идолослужителей языческое суеверие запрещало.
В последующие христианские времена римские государи, отдан сей долг мертвым по истинному благочестию, подтвердили сие языческое узаконение и погребательные места сделали навсегда принадлежащими к единственному своему и церкви покровительству. В силу такого богоугодного и полезного узаконении без их позволения и без сведения поставленных ими градоначальников никто не мог нарушить сего на упокоение мертвым правительством учрежденного жилища {Nemo humanum corpus ad alium lociim sine Augusti affatibus transferat. L. 14. Cod. de religios.
Si vi fluminis reliquiae filii tui contingunlur, vcl alla iusta et necessaria causa intervenit: existimatione rectoris provinciae transferre eas in alium locum poteris. L. 1. Cod. de religion. [Никто не смеет переносить тело человека в другое место без обращения к Августу. Зак. 14. Кодекс о святом.
Если останки твоего сына смываются течением реки или если имеется какое-нибудь другое важное и неотложное обстоятельство, то ты можешь с согласия правителя провинции перенести останки в другое место. Зак. 1. Кодекс о святом.]}. Сверх сего римляне-язычники, равномерно как и православные, стараясь об отвращении от града тлетворного воздуха, под присенением веры запрещали погребать мертвых во граде {Mortuorum reliquias, ne sanctum municipionmi ius polluatur, intra civitatem condi, jam pridem vetitum est. L. 12 cod. de relig. Hominom mortuum in urbe ne sepelito neve urito, homini mortuo ne ossa legito. Frag. XII tab. p. 753. [Чтобы не нарушалось святое право муниципиев, уже раньше было запрещено хоронить останки мертвых в городе. Закон 12. Кодекс о святом.
Умершего человека не разрешается ни хоронить, ни сжигать в городе. Кости мертвого не должны быть вырыты. Фрагм. XII таблиц, стр. 753.]}. А поелику сии вещи издревле язычниками и православными в благочестие приняты и свято почитаемы были чрез множество веков, того ради нарушение оных и похищение почиталось за святотатство {Sepulchris, inquit Heinectius, et eam legem additam reperimus, ut si qui ibi furtum fecissot, porindo obligalus sit, ac si sacrilegium commisisset. Смотри Гейнекций Antiq. lloinun. ad inst. lib. 2. tit. 1. p. 428.
Sacrilegium vero aequiparatur parricidio ex legibus XII tab. Sacrum sacrove commendatum, qui clepserit (clam sustulerit) rapseritque parricida esto. Frag XII tab. p. 753. [Мы находим, говорит Гейнекций, и применении к могилам того закона, в силу которого укравший из могил так же отвечает по этому закону, как и совершивший святотатство. См. Гейнекций, Римские древности. Руководство. Книга 2, гл. 1, стр. 428. Святотатство по закону XII таблиц приравнивается к отцеубийству. Если кто украл (утаил) святое или вверенное святому, подвергается тому же наказанию, как и совершивший отцеубийство. Фрагм. XII таблиц, стр. 753.]} и по Кормчей книги правилам такое дерзновение жестоко и различно наказуется {Иже мертвые во гробех совлачит, да продастся. Кормч. книга, глава 28, лист 376.
Гробных татей како судити и мучити, гл. 28, лист 357. Аще же телеса мертвых или кости подвизающе или превращающе убозии суще, конечно, мучими будут. Аще же честный и богатый, расхитится имение их и сквозь град поруганы бывше в заточение послются.
Гробный тать и во дни пасхи в темнице затворяется. Лист 354.
Гробный тать десять лет запрещение да примет: два лета да плачется, три да послушает божественных писаний, четыре да припадает и едино лето да стоит с верными без общения и потом да причастится божественных таин. Лист 243, прав. 63 и лист 269, прав. 7.}.
Из приводимых мною здесь многоразличных древности и потомства примеров, служащих к утверждению благочестия, следует оное наиважнейшее в житии человеческом нравоучительное начало, по которому только единому род человеческий может управлять сном поведения и соблюсти оных благопристойность. Сие начало собственно называется чувствованием должности своея в человечестве; оно состоит в уважении общих правил, нужных для поведения, приличного каждому. Средства к достижению, совершаемые по сим правилам благопристойности, суть учение, воспитание, пример и благочестие. Без сего повсеместно и свито наблюдаемого уважения к общим правилам в поведениях не может быть ни одни человек в обществе, на которого бы поступки много можно надеяться. Чувствование своей должности в человечестве и уважение принятых для поведения правил в обществе составляет самое существенное различие между человеком, держащимся правил и честности, и человеком ветреным, неосновательным и неустроенным во всех путех своих. Один из таких, наблюдая восприятые им основания жизни, поступает твердо и постоянно во всех случаях, наблюдая согласную с благоразумием пристойность поведений во всю свою жизнь. Другой, напротив, ведет себя различно и случайно и стремится без разбору, к чему лишь только его своенравно, склонность и корыстолюбие повлечет. Без такого чувствования снося должности в человечестве, ежели и последнейший не может сохраниться долг учтивости, которую столь удобно всякому соблюсти можно и которую нарушать редко иному важная случается причина, то как без такого чувствования когда кто и без помышления о том сохранить может правила честности, правды, целомудрия и верности, которые столь трудны в соблюдении и которых к нарушению столь многие случаются в житии побуждения? Трудно предписать для поведений роду человеческому общие правила нравоучительные и труднее еще исполнять оные, однако и на последнем соблюдении оных основано самое бытие общества человеческого, которое в противном случае обратилось бы в ничто, если бы род человеческий вообще не был напитан чувствованием надобности толь важных для поведения правил общих. Сие благоговейное чувствование своея должности еще больше убеждает наше в том мнение, влиянное сперва от природы и подтвержденное напоследок разсуждением философским, что такие и толь важные правила нравоучения суть повеления и закон всевышнего, который за исполнение оных всегда готов наградить обильно повинующихся и наказать не брегущнх о своей должности в человечестве, и что такое мнение или понятие о правилах поведении общих влиянно смертным от природы, тому свидетельством неоспоримым ость приводимое здесь римлян языческое многобожие, происшедшее единственно от благоприменения и уподобления своих страстей к существам, воображаемым ими высшим человеческого. Римляне в невежестве и затмении своего языческого суеверия часто имели столь нелепые понятия о своих богах и приписывали оным такие страсти, которые по нынешнему просвещеннейшему рассуждению не делают чести природе и человеческой, чрез что они изображали предосудительное человечеству существо. Однако, с другой стороны, они и по своему суеверию доходили до таких существ и приписывали оным такие качества, которые восхищали их к удивлению и казались человечеству подобием совершенств божиих. Юпитер в их воображении был отмститель во гнев[е] зло творящим, податель истинный и судия превысший всех, и потому обидемый призывал его свидетелем в претерпеваемых неправдах с таким притом упованием, что и он будет судить обидящих с негодованием, какое и последнего от человек воспламенить могло бы к отмщению за неправду; самый злодей и преступник правил истины чувствовал себя достойным всякого отмщения по осуждении) всего рода человеческого; природный страх его внутренно убеждал о подобных на него негодованиях оного существа, от которого совесть его укрыться и власти его противиться не могла. Сии натуральные надежды и боязни чувствования родили у римлян многобожие, и их боги, взятые из уподобления к ним своих страстей, почитались всенародно защитниками человечества, наградителями добродетели и отмстителями неправды. Отсюда может видеть всяк, что и языческое римлян суеверие в самом своем начале подавало святость наблюдаемым в обществе правилам нравоучения еще и прежде, нежели оные рассуждение философское и истинное благочестие подтвердило; и что иное, как не страх смерти и вообразительное применение к состоянию мертвых, у римлян было произведением богов преисподних, защитников телес мертвых. Понятие оного страшного и бесконечного сетования, какое натурально воображение наше приписывает мертвецам, происходило равномерно и у римлян оттого, что они живые к учинившейся над мертвыми премене присовокупляли свое внутреннее чувствование оныя перемены. Они входили воображением живые в мертвых состояние и влагали, ежели можно так сказать, свои души в их неодушевленные тела и оттуда заключали, каковым бы их в таком случае надлежало быть страстотерпениям. От сего самого в воображении применении нашего натурального к мертвым, по неоспоримому доказательству великого философа {Господина Смита, глава 1, О симпатии
12.}, рождается и то, что приближение нашего разрушения всегда представляется нам столь уносным и что воображение тех обстоятельств, которые по смерти, без сумнения, никакого чувствования нашему телу печального причинить не могут, делает нас столько бедственными в живых. И так отсюда произошло одно наиважнейшее не токмо для римлян, но и для всего рода человеческого начало, ужас смерти, великий яд, как утверждает тот же философ, человеку во счастии, но великий и воздержатель рода человеческого от неправды, который когда постигает и умерщвляет единого, храпит чрез то и соблюдает страхом целое общество.
Теперь мне более не остается говорить о православном благочестии, подающем толь сильные побуждения к совершению добродетели и хранящем христианина толь убедительными воспящениями от пороков, что правилам благочестия, коль бы они ни общи и ни ограниченны были, кроме не чувствующего благопристойности, едва кто вправду и подумает противиться; и ежели примеры добродетельных и православии мужей не нужны, ежели честность души, непорочность нравов и наблюдение истины в житии православному не надобны, когда такие добродетели и язычнику были услаждением, то с какими глазами будут взирать отцы, когда их сыновей за развращенное житие повлечет правосудие гражданское на самую бесчестнейшую смерть, каково тогда будет матерям смотреть на развратную жизнь своих дочерей, и муж какое тогда поведет житие с предавшеюся слабостям всем супругою! Такому нечестию не токмо в православии, но ниже в самом язычничестве не попущает водворяться природа человеческая...