Два человека в осьмом-надесять веке заслужили пальму красноречия: если не в талантах, то по крайней мере в способах их писания видим великое различие.
Один удивил нас великолепием образов (images), смелостью оборотов, блеском выражения, пышностью слога, выбором слов, богатством красноречия и гармоническими периодами. Он не скрывал великого труда своего, и признаваясь в том искренно, не боялся совместников; не боялся, чтобы кто-нибудь дерзнул чрез такое же терпение спорить с ним в искусстве.
Другой с меньшим трудом произвел такое же великое действие. Прелесть его слога скрывала от нас время, терпение и поправки, нужные для сего всегдашнего совершенства, чистоты, легкости в движениях, свободы, которая в самом небрежении находит новую приятность; особливо для сей простоты, которая, пленяя сердце читателя, располагает его к живому чувству красот и к извинению недостатков сочинения.
Бюффон поразил судей своих, Руссо прельстил их. Первому удивляются, второго любят.
Оба писали о любви: изображая ее сладость и муку с жаром и трогательною истиною, Руссо восхитил сердца чувствительных; Бюффон оскорбил их, утверждая, что одна физическая любовь хороша, и что моральная есть зло.
Слава писателя даст такую важность словам его, что мы должны искать опровержений и даже извинения сей мысли, которая в другом авторе осталась бы без всякого уважения и ответа.
Заблуждение Бюффоново произошло от роду его упражнений. Его всегдашние размышления о феноменах натуры не дозволяли ему размышлять о следствиях общества; если бы он подумал об них, то увидел бы, что моральные наслаждения, окружающие взаимную склонность двух полов, производят совершенное счастье людей, соединяя в них пламя чувств с нежнейшею кротостью души.
Истина, утверждаемая всегдашним опытом, когда гражданские установления согласны с натурою, и разврат не истребил невинности сердечной!
Успехи гражданственности (civilization) дали понятие о совершенстве нравственном и физическом. Как скоро узнали его, так скоро начали выбирать; сей выбор сделал достоинство необходимым. Ум, таланты, добродетели и все свойства, нужные для предпочтения, стали драгоценны любовнику, которому надлежало побеждать трудности и совместников.
Приятность украсила наружность и поступки, а нежность оцветила искание; звук голоса стал трогательнее, и безмолвие сделалось языком.
Дерзкой мужчина, не смея пользоваться силою, старался нравиться кроткой женщине: повиновение обратилось в должность сильному, и господство перешло к слабой. Требование соединилось с уважением, сопротивление с кротостью; и когда после всех опытов, бывших первыми удовольствиями, души любовников слиялись в восторге: тогда они узнали совершенное счастье, постоянное и вечное, как скоро любовники для его хранения употребляют тот же способ, которым нашли его.
Правда, что союз сердец произвел некоторые горести: родятся беспокойства без причины, упреки без основания, излишняя взыскательность, упрямство и вспыльчивость; но раскаяние так сладостно, прощение так мило, старание загладить вину так искренно и нежно, что любовник, обманутый воображением или охлажденный временем, в непостоянстве своем или в томности жалеет о муках, которые он терпел, -- о слезах, которые проливал в горести!
Моральная любовь так нежна и мила, что всякой автор с дарованием трогает сердце наше ее картиною: представь ее живо, и мы, отирая слезы, не заметим других невероятностей! Она произвела успех Новой Элоизы, успех столь чрезвычайный, что автора обожали. Ну чудно: ибо никто прежде его не описывал так сильно, нежно и разительно милых впечатлений сердца, напоминающих всякому, кто любил, блаженнейшие дни его жизни!
[Девен Ж.] Бюффон и Руссо: (Из Spectateur du Nord [1802. Janv.]) / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. -- 1802. -- Ч.2, N 8. -- С.339-343.