Сестра моя, м-съ Джо Гарджери, была слишкомъ на двадцать лѣтъ старше меня и прославилась въ собственныхъ глазахъ и глазахъ сосѣдей тѣмъ, что выкормила меня «отъ руки»[1]. Добираясь собственнымъ умомъ до смысла этого выраженія и зная по опыту, какая жесткая и тяжелая у нея рука и какъ часто накладывала она эту руку на своего мужа, равно какъ и на меня, я предполагалъ, что и Джо Гарджери, такъ же какъ и я, — оба мы выкормлены «отъ руки».
Некрасивая женщина была она, сестра моя; и мнѣ вообще казалось, что она и женила на себѣ Гарджери «отъ руки». Джо былъ бѣлокурый человѣкъ съ льняными кудрями по обѣимъ сторонамъ гладкаго лица и такими блѣдно голубыми глазами, что они какъ будто сливались съ бѣлками. Онъ былъ кроткій, добродушный, добронравный, обходительный, придурковатый, милѣйшій человѣкъ — родъ Геркулеса по силѣ, а также и по слабости.
Сестра моя, м-съ Джо, черноволосая и черноглазая, обладала такимъ краснымъ лицомъ, что мнѣ иногда казалось, что она моется теркой, вмѣсто мыла. Она была высока и костлява и почти не снимала фартука изъ грубаго холста, завязаннаго позади двумя тесемками, съ четырехугольнымъ твердымъ нагрудникомъ, утыканнымъ булавками и иголками. Она ставила себѣ въ большую заслугу, а мужу въ большую вину, что ходила почти постоянно въ этомъ фартукѣ.
Кузница Джо прилегала къ нашему дому, деревянному, — какъ и большинство домовъ въ той мѣстности и въ тѣ времена.
Когда я прибѣжалъ съ кладбища домой, кузница была уже заперта, и Джо сидѣлъ одинъ въ кухнѣ. Джо и я были товарищами въ бѣдѣ и всегда предупреждали другъ друга о грозящей намъ расправѣ, и въ ту минуту, какъ я, приподнявъ щеколду отъ двери и заглянувъ въ кухню, увидѣлъ его какъ разъ напротивъ двери въ углу у очага, онъ встрѣтилъ меня такимъ предостереженіемъ:
— М-съ Джо уже разъ двѣнадцать справлялась о тебѣ, Пипъ. Она и теперь вышла позвать тебя, что уже составитъ чортову дюжину.
— Неужто, Джо?
— Да, Пипъ, — сказалъ Джо, — а хуже всего то, что съ нею щекотунъ.
При этомъ зловѣщемъ извѣстіи, я сталъ крутить единственную пуговицу у жилета и въ большомъ смущеніи уставился въ огонь. Щекотунъ была трость, гладкая отъ частаго прикосновенія къ моемъ тѣлу.
— Она давно ушла, Джо?
Я всегда обращался съ нимъ, какъ съ большущимъ ребенкомъ и моимъ ровней.
— Да какъ тебѣ сказать, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, взглядывая на голландскіе часы:- пожалуй, минутъ пять будетъ, какъ она вышла въ послѣдній разъ. Да вонъ она идетъ назадъ! Скорѣе, дружище, схоронись за дверь.
Я послѣдовалъ его совѣту. Сестра моя, м-съ Джо, широко распахнула дверь и замѣтивъ, что она почему-то не растворяется какъ слѣдуетъ, немедленно угадала причину и пустила въ ходъ щекотуна безъ дальнѣйшихъ околичностей. Затѣмъ швырнула мною въ Джо, — я часто служилъ ей метательнымъ орудіемъ при супружескихъ расправахъ, — а Джо, довольный, что завладѣлъ мною, какою бы то ни было цѣной, толкнулъ меня за каминъ и спокойно загородилъ длинной ногой.
— Гдѣ ты пропадалъ, мартышка ты этакая! — сказала м-съ Джо, топая ногой. — Сейчасъ сказывай, куда это ты бѣгалъ; я чуть не умерла отъ безпокойства и усталости; смотри, я вытащу тебя изъ угла, хотя бы васъ было пятьдесятъ Пиповъ и пятьсотъ Гарджери.
— Я былъ на кладбищѣ,- отвѣчалъ я, плача и потирая ушибленное мѣсто.
— На кладбищѣ! — повторила сестра. — Если бы не я, давно бы уже лежать тебѣ на кладбищѣ. Кто выкормилъ тебя «отъ руки»?
— Вы, — отвѣчалъ я.
— А зачѣмъ я это сдѣлала, хотѣла бы я знать, — воскликнула сестра.
Я захныкалъ:
— Не знаю.
— И я не знаю, — отвѣчала сестра. — Знаю только, что если бы начать сызнова, то я бы больше этого не сдѣлала. Могу поистинѣ сказать, что съ тѣхъ поръ, какъ ты родился, я не снимала съ себя этого фартука. Ужъ довольно тяжко быть женой кузнеца, да еще такого какъ Гарджери въ придачу, а тутъ еще воспитывать тебя, не будучи вдобавокъ твоей матерью.
Мысли мои были далеки отъ этого вопроса въ то время, какъ я уныло глядѣлъ въ огонь. Бѣглецъ, встрѣченный мною на болотѣ, съ закованной ногой, таинственный молодой человѣкъ, пила, съѣстное, страшное обязательство, принятое мною на себя, совершить кражу въ родномъ гнѣздѣ,- все это мерещилось мнѣ въ угляхъ, пылавшихъ мстительнымъ пламенемъ…
У сестры была рѣшительная а неизмѣнная манера приготовлять намъ хлѣбъ съ масломъ. Прежде всего она крѣпко прижимала лѣвой рукой къ нагруднику ковригу хлѣба, при чемъ въ него часто попадала булавка или иголка, которую мы затѣмъ вынимали изо рта. Затѣмъ она брала масло (не очень много) на ножъ и намазывала его на хлѣбъ, по-аптекарски, точно приготовляла пластырь — пуская въ ходъ обѣ стороны ножа и размазывая масло и разравнивая его вокругъ корки. Послѣ того окончательно обтирала ножъ о край пластыря и затѣмъ, отрѣзавъ толстый ломоть, разрѣзала его пополамъ: Джо получалъ одну половину, а я другую.
Въ настоящую минуту, хотя я былъ очень голоденъ, я не смѣлъ ѣсть свой хлѣбъ, я чувствовалъ, что мнѣ нужно имѣть что-нибудь про запасъ для моего страшнаго знакомаго и его союзника, еще болѣе страшнаго молодого человѣка.
Я зналъ, что м-съ Джо очень экономная хозяйка и что мои воровскія поиски могли ни къ чему не привести. Поэтому я рѣшилъ спустить свой кусокъ хлѣба съ масломъ въ карманъ штановъ.
Усиліе воли, необходимое для выполненія этого намѣренія, представилось мнѣ просто ужаснымъ: все равно, какъ если бы я вздумалъ соскочить съ крыши высокаго дома или нырнуть въ глубокій прудъ. И дѣло еще затруднялось невинностью Джо, который ровно ничего не подозрѣвалъ. Вслѣдствіе дружбы, связывавшей насъ, какъ товарищей въ бѣдѣ, и добродушнаго обращенія его со мной, какъ съ пріятелемъ и ровней, мы имѣли обыкновеніе по вечерамъ взапуски уплетать свои ломти, и молча выставляли ихъ на показъ другъ другу, поощряя къ дальнѣйшимъ усиліямъ.
Сегодня Джо нѣсколько разъ уже приглашалъ меня къ нашему обычному дружескому состязанію, показывая мнѣ свой быстро уменьшавшійся ломоть; но каждый разъ видѣлъ, что я сижу съ кружкой чая на одномъ колѣнѣ и непочатымъ кускомъ хлѣба на другомъ. Наконецъ я отчаянно рѣшилъ, что дѣло должно быть сдѣлано и сдѣлано такъ ловко, какъ это только возможно при существующихъ обстоятельствахъ. Я воспользовался минутой, когда Джо только что отвернулся отъ меня, и спустилъ ломоть хлѣба съ масломъ въ карманъ штановъ.
Джо былъ очевидно смущенъ тѣмъ, что я не голоденъ, и задумчиво откусилъ кусочекъ отъ своего ломтя безъ всякаго повидимому удовольствія. Онъ долѣе обыкновеннаго поворачивалъ его во-рту, глубокомысленно соображая что-то, и все-таки проглотилъ его, какъ пилюлю. Онъ готовился откусить еще кусочекъ и склонилъ съ этою цѣлью голову на бокъ, какъ вдругъ глаза его остановились на мнѣ, и онъ увидѣлъ, что мой ломоть исчезъ.
Удивленіе и испугъ, съ какими Джо уставился на меня, забывъ откусить отъ ломтя, были слишкомъ очевидны, чтобы укрыться отъ сестры.
— Въ чемъ дѣло? рѣзко спросила она, ставя на столъ чашку.
— Послушай, дружище! — пробормоталъ Джо, качая головой съ строгой укоризной. — Этакъ нельзя, Пппъ! ты себѣ бѣду наживешь. Онъ гдѣ-нибудь да застрянетъ. Ты вѣдь не могъ прожевать его, Пипъ.
— Въ чемъ дѣло, спрашиваю я! — повторила сестра, сердитѣе прежняго.
— Прокашляйся, Пипъ, совѣтую тебѣ,- продолжалъ Джо, въ смятеніи. — Какъ ни какъ, а этакъ и подавиться не долго.
Тутъ сестра пришла въ настоящую ярость, набросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и постукала головой въ стѣну, пока я сидѣлъ въ уголку съ виноватымъ видомъ.
— Ну, теперь ты, можетъ быть, скажешь, въ чемъ дѣло, — произнесла сестра, задыхаясь.
Джо поглядѣлъ на нее съ безпомощнымъ видомъ, потомъ съ тѣмъ же безпомощнымъ видомъ откусилъ отъ ломтя и взглянулъ на меня.
— Знаешь, Пипъ, — сказалъ Джо торжественно, закладывая откушенный имъ кусочекъ хлѣба за щеку и говоря такъ откровенно, точно мы были съ нимъ одни въ комнатѣ:- мы съ тобой вѣдь пріятели, и я ни за что не сталъ бы доносить на тебя. Но такой… — Онъ отодвинулъ стулъ, поглядѣлъ на полъ и затѣмъ на меня:- такой необычайно большой глотокъ!..
— Онъ проглотилъ хлѣбъ, не жуя? — закричала сестра.
— Ты знаешь, дружище, — продолжалъ Джо, глядя на меня, а не на м-съ Джо, и все еще держа кусокъ хлѣба за щекой:- мнѣ самому случалось глотать куски, не разжевавъ ихъ, когда я былъ твоихъ лѣтъ… и частенько; но такого большого куска, какъ твой, Пипъ, нѣтъ, такого мнѣ никогда не случалось глотать; я дивлюсь, какъ ты не подавился.
Сестра накинулась на меня и стащила съ мѣста за волосы, проговоривъ страшныя слова:
— Пойдемъ, я дамъ тебѣ лѣкарства.
Какая-то медицинская бестія пустила въ ходъ въ тѣ дни дегтярную воду, въ качествѣ превосходнаго врачебнаго средства, и м-съ Джо всегда держала ее про запасъ въ шкафу, вѣря въ то, что она такъ же полезна, какъ противна. Въ обыкновенныхъ случаяхъ меня такъ усердно пичкали этимъ любезнымъ снадобьемъ, что я чувствовалъ, какъ отъ меня разитъ дегтемъ, точно отъ только что выкрашеннаго забора.
Сегодня въ виду необычайности происшествія потребовалось не менѣе литра этой микстуры, которая и была влита мнѣ въ горло, для моей вящей пользы, при чемъ м-съ Джо засунула мою голову подъ мышку, точно сапогъ въ тиски. Джо отдѣлался полулитромъ, который его заставили выпить (къ его великому неудовольствію, въ то время какъ онъ медленно жевалъ и размышлялъ у огня), «потому что его покоробило». Судя по себѣ, я могъ поручиться, что если не до, то послѣ пріема лѣкарства его уже навѣрное «покоробило».
Совѣсть — страшная вещь, когда она грызетъ взрослаго человѣка или ребенка; но когда у ребенка на совѣсти есть еще другая тайна, скрытая въ его штанинѣ, то это — могу засвидѣтельствовать — просто мученье. Виновное сознаніе, что я готовлюсь обокрасть м-съ Джо (мнѣ совсѣмъ не приходило въ голову, что я обокраду Джо, такъ какъ я не считалъ его хозяиномъ), въ связи съ необходимостью постоянно придерживать рукой ломоть хлѣба, когда я сидѣлъ, или когда меня зачѣмъ-нибудь отсылали изъ кухни, чуть не свело меня съ ума.
Былъ канунъ Рождества, и я долженъ былъ отъ семи до восьми часовъ вечера мѣшать мѣднымъ пестикомъ тѣсто для праздничнаго пирога. Я мѣшалъ его, чувствуя въ карманѣ тяжесть спрятаннаго ломтя, и это напоминало мнѣ человѣка со скованной ногой. На мое счастіе, мнѣ удалось наконецъ ускользнуть изъ кухни, и я спряталъ ломоть въ моей спальнѣ, помѣщавшейся на чердакѣ, и совѣсть моя на время замолкла.
— Ахъ! — сказалъ я, когда, окончивъ мѣшать тѣсто, сидѣлъ и грѣлся у камина передъ тѣмъ, какъ меня отошлютъ спать, — вѣдь это палятъ изъ пушки, Джо, неправда ли?
— Ахъ! — отвѣчалъ Джо. — Другой каторжникъ убѣжалъ.
— Что это значитъ, Джо? — спросилъ я.
М-съ Джо, которая всегда брала на себя всякаго рода объясненія, досадливо проговорила: — Бѣглый! бѣглый! — Она давала объясненія въ родѣ того, какъ давала лѣкарство.
Въ то время, какъ м-съ Джо наклонилась надъ шитьемъ, я сложилъ ротъ въ формѣ вопроса: «что такое каторжникъ?» А Джо сложилъ ротъ, какъ бы для самаго хитроумнаго отвѣта, но я ничего не разобралъ, кромѣ одного слова: «Пипъ!»
— Прошлою ночью, — громко сказалъ Джо, — послѣ заката убѣжалъ каторжникъ. И они палили въ пушку, чтобы предупредить объ этомъ. А теперь палятъ, чтобы предупредить, что и другой убѣжалъ.
— Кто палитъ? — спросилъ я.
— Пропасти нѣтъ на этого мальчишку, — вмѣшалась сестра, грозно взглядывая на меня изъ-за работы:- что за страсть у него къ разспросамъ. Не дѣлай вопросовъ и не услышишь лжи.
Я подумалъ, что отвѣтъ ея невѣжливъ относительно ея самой, такъ какъ намекаетъ повидимому на то, что она солжетъ мнѣ, если я стану ее о чемъ-нибудь спрашивать. Но она никогда не была вѣжлива, если не было гостей.
Въ эту минуту Джо сильно подстрекнулъ мое любопытство тѣмъ, что старательно разѣвалъ ротъ, ухитряясь придать ему форму какого то слова, которое я принялъ за «драконъ». Я показалъ глазами на м-съ Джо и выразилъ ртомъ: «она». Но Джо не хотѣлъ этого допустить и опять разинулъ ротъ и что-то имъ выразилъ. Но я рѣшительно не понималъ, что онъ хотѣлъ сказать.
— М-съ Джо, — сказалъ я, вдругъ набравшись храбрости, — я бы желалъ знать, — если только вы позволите, — откуда это палятъ пушки?
— Господи помилуй мальчишку! — вскричала сестра, — съ понтоновъ.
— О! — произнесъ я, глядя на Джо. — Понтоны!
Джо укоризненно кашлянулъ, точно хотѣлъ сказать: «ну, что, вѣдь я же говорилъ».
— А что такое понтоны? — спросилъ я.
— Вотъ каковъ этотъ мальчишка! — вскричала сестра, указывая на меня иголкой съ ниткой и качая головой. — Отвѣтьте ему на одинъ вопросъ, и онъ сейчасъ же задастъ вамъ еще дюжину. — Понтоны — это корабли-тюрьмы, по ту сторону болота.
— Желалъ бы я знать, кого сажаютъ въ корабль-тюрьму и за что туда сажаютъ? — промолвилъ я, не обращаясь ни къ кому въ частности и съ тихимъ отчаяніемъ.
Этого уже не могла вынести м-съ Джо и немедленно встала.
— Вотъ что я скажу тебѣ, молодецъ, — произнесла она. — Я выкормила тебя «отъ руки» не затѣмъ, чтобы ты отравлялъ добрымъ людямъ жизнь. Я бы заслужила тогда брань, а не похвалу. Людей сажаютъ въ тюрьму за то, что они убиваютъ и за то, что они воруютъ и поддѣлываютъ бумажки и дѣлаютъ всякія дурныя дѣла: и всегда они начинаютъ съ разспросовъ. Ну, маршъ въ постель!
Мнѣ никогда не позволяли зажигать свѣчу, когда я шелъ спать, и поднимаясь по лѣстницѣ въ потемкахъ, со звономъ въ ушахъ, — оттого, что м-съ Джо все время барабанила наперсткомъ по моей головѣ, когда произносила послѣднія слова, — я съ ужасомъ соображалъ, что корабль-тюрьма какъ разъ подходящее мѣсто для меня. Ясно, какъ Божій день, что я на дорогѣ, чтобы попасть туда. Я началъ съ разспросовъ, а теперь готовился обокрасть м-съ Джо…
Если я и забывался сномъ въ эту ночь, то лишь затѣмъ. чтобы представить себѣ, что меня несетъ сильнымъ весеннимъ приливомъ прямо на понтонъ… Мнѣ страшно было спать, хотя и клонило ко сну, такъ какъ я зналъ, что съ разсвѣтомъ я долженъ обворовать кладовую. Сдѣлать это ночью нельзя было, потому что въ тѣ времена не существовало легкаго способа добыть огня спичкой. Мнѣ пришлось бы высѣкать ого огнивомъ о кремень, и это произвело бы такой же шумъ, какъ цѣпи на ногахъ у разбойника.
Какъ только чуть забрезжилъ утренній свѣтъ за моимъ оконцемъ, я всталъ и спустился по лѣстницѣ; каждая ступенька, каждый скрипъ половицы, вопилъ мнѣ вслѣдъ: «Держите вора»! или: «Проснитесь, м-съ Джо!» Въ кладовой, болѣе обильно снабженной, чѣмъ обыкновенно, благодаря празднику, мнѣ некогда было ни выбирать, ни размышлять, ни соображать. Я стащилъ немного хлѣба, кусокъ сыру, полгоршка рубленаго мяса (и все это завязалъ въ носовой платокъ вмѣстѣ со вчерашнимъ ломтемъ хлѣба съ масломъ), отлилъ немного водки изъ каменной бутылки въ стеклянную, заранѣе мною приготовленную, и долилъ каменную бутылку водою изъ кружки, стоявшей въ кухонномъ шкапу; кромѣ всего этого, я захватилъ еще прекрасный, круглый, твердый пирогъ изъ свинины. Я чуть было не ушелъ безъ пирога, да не утерпѣлъ, чтобы не заглянуть въ тщательно прикрытое каменное блюдо, стоявшее въ уголку на полкѣ, и, увидавъ пирогъ, взялъ его, надѣясь, что онъ приготовленъ въ запасъ, и его не скоро хватятся.
Въ кухнѣ была дверь, которая вела въ кузницу; я отперъ и отворилъ эту дверь и выбралъ пилу среди инструментовъ Джо. Послѣ того я заперъ эту дверь и отворилъ ту, черезъ которую прошелъ домой вчера вечеромъ, притворилъ ее за собой и побѣжалъ въ окутанное туманомъ болото.