РОМАНЪ

Переводъ съ англійскаго (*).

(*) Три мѣсяца назадъ, при обозрѣніи новостей англійской литературы, мы объявили (О. З. 1847, томъ LII, іюнь, Отд. VII, стр. 18), что новый романъ Чарлза Диккенса "Домби и Сынъ" переводится нами и скоро появится въ "Отечественныхъ Запискахъ". Приступая теперь къ печатанію новаго произведенія знаменитаго романиста, не лишнимъ считаемъ прибавить, что Диккенсъ издаетъ этотъ романъ тетрадями, выходящими въ свѣтъ съ конца прошлаго года въ неопредѣленное время. Обѣщано 20 тетрадей; теперь вышло и переведено у насъ 10. Мы приняли мѣры, чтобы каждая тетрадь доставлена была намъ тотчасъ по выходѣ ея въ Лондонѣ, и каждая изъ нихъ, немедленно по полученіи ея въ Петербургѣ, будетъ являться и въ нашемъ журналѣ. Ред.

ГЛАВА I.

Домби и сынъ.

Домби сидѣлъ въ углу завѣшенной спальни, въ большихъ креслахъ подлѣ кровати, а сынъ лежалъ на крошечной постелькѣ, устроенной на низкой кушеткѣ, прямо противъ огня камина и близехонько къ нему. Домби было сорокъ-восемь лѣтъ, а сыну около сорока-восьми минутъ. Домби былъ нѣсколько-лысъ, красноватъ, и хотя хорошо сложенъ, но обладалъ такою холодною, серьёзною и важною наружностью, что не могъ нравиться.Сынъ былъ совершенно-лысъ, совершенно-красенъ и хотя безспорно всякій могъ назвать его прекраснымъ младенцемъ, но онъ казался вообще слабымъ и ненадежнымъ. На лицѣ Домби время и заботы оставили замѣтные слѣды; лицо сына было исчерчено тысячью маленькихъ морщинокъ, которыя то же обманчивое время должно было разгладить плоскою стороною своей косы, какъ-будто подготовляя поверхность къ новымъ и болѣе-глубокимъ бороздамъ.

Домби, восхищенный исполненіемъ своего давнишняго желанія, игралъ тяжелою часовою цѣпочкой, висѣвшею изъ-подъ его синяго фрака, котораго металлическія пуговицы блестѣли отраженіемъ отдаленнаго огня камина. Сынъ, скорчивъ миньятюрные кулачки, какъ-будто грозилъ ими существованію за то, что оно такъ неожиданно его постигло.

-- Домъ нашъ будетъ снова не только на словахъ, по и на дѣлѣ домомъ Домби и Сына, сказалъ мистеръ Домби.-- Дом...бы и Сынъ!

Мысль эта была такъ утѣшительна, что онъ даже прибавилъ, хотя не безъ нѣкотораго промедленія, какъ человѣкъ не очень-привычный выражаться съ нѣжностью: -- Да, мистриссъ Домби, моя... моя милая.

Легкій румянецъ удивленія промелькнулъ на лицѣ больной жены, которой взоры обратились на него.

-- Мы окрестимъ его Полемъ, моя... мистриссъ Домби, разумѣется.

-- Разумѣется, отозвалась она и снова закрыла глаза.

-- Это имя его отца и дѣда, мистриссъ Домби... Я бы желалъ, чтобъ дѣдъ его былъ теперь живъ!-- И потомъ онъ присовокупилъ точь-въ-точь такимъ же голосомъ, какъ и прежде:-- Дом...би и Сынъ!

Эти три слова могутъ дать понятіе о жизни мистера Домби. Земля была создана только для того, чтобъ было гдѣ торговать фирмѣ Домби и Сына; солнце и луна -- чтобъ свѣтить имъ; рѣки и моря -- чтобъ по нимъ плавали ихъ корабли; радуги обѣщали имъ хорошую погоду; вѣтры дули исключительно или въ пользу ихъ предпріятій, или противъ нихъ; звѣзды и планеты вращались въ своихъ орбитахъ не иначе, какъ для сохраненія системы міра, которой центромъ были Домби и Сынъ.

Мистеръ Домби выросъ на жизненномъ пути такъ же, какъ отецъ его, изъ сына въ Домби, и въ-продолженіе почти двадцати лѣтъ былъ единственнымъ представителемъ фирмы этого стариннаго торговаго дома. Онъ былъ женатъ десять лѣтъ на дѣвушкѣ, которой счастіе заключалось въ прошедшемъ, которой сердце было уже разбито и растерзано, которой было все равно, за кого бы ее ни выдали. Домби и Сынъ часто торговали кожами, но о сердцахъ не заботились нисколько, предоставляя этотъ фантастическій товаръ мальчикамъ и дѣвочкамъ, пансіонамъ и романамъ.

Мистеръ Домби разсуждалъ, что супружескій союзъ съ нимъ долженъ, по порядку вещей, быть почетнымъ и счастливымъ для всякой женщины, снабженной хоть тѣнью здраваго разсудка; что надежда произвести на свѣтъ новаго партнера такому торговому дому должна удовлетворить честолюбіе наименѣе-честолюбивой изъ всего женскаго пола; что мистриссъ Домби вступила въ бракъ, доставившіе ей богатство и завидное положеніе въ свѣтѣ; что она ежедневно убѣждалась болѣе-и-болѣе въ важности этихъ преимуществъ; что мистриссъ Домби сидѣла въ головѣ его стола и принимала гостей со всѣмъ должнымъ приличіемъ; что, наконецъ, мистриссъ Домби должна была быть счастливою, волею или неволею.

Онъ допускалъ только одно препятствіе къ ея полному благополучію: они были женаты цѣлыя десять лѣтъ, и до сего дня, когда онъ поигрывалъ тяжелою золотою цѣпочкой своихъ часовъ, сидя въ большихъ креслахъ подлѣ ея кровати, у нихъ не было потомства...

То-есть, такого потомства, о которомъ бы стоило говорить. Правда, лѣтъ шесть тому назадъ родилась у нихъ дочь, которая теперь робко и украдкою сидѣла въ углу, чтобъ взглянуть на больную мать; но что значитъ дочь для Домби и Сына! Въ капиталѣ достоинства фирмы Домби и Сына, дочь могла быть только мелкою монетой, негодною для торговыхъ оборотовъ, -- ничѣмъ больше.

Чаша благополучія мистера Домби была теперь такъ полна, что онъ рѣшился даже пожертвовать каплями двумя въ пользу дочери,

-- Флоренса, сказалъ онъ ей:-- ты можешь подойдти и взглянуть на своего маленькаго братца, если хочешь. Только не дотрогивайся до него!

Дѣвочка пристально посмотрѣла на синій фракъ и туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, которые, вмѣстѣ съ скрипучими сапогами и громко-чикавшими часами, олицетворяли у нея всю идею объ отцѣ; но взоры ея тотчасъ же обратились къ больной матери, и она не шевельнулась, не отвѣчала ни слова.

Черезъ нѣсколько секундъ мистриссъ Домби открыла глаза и увидѣла дочь, которая бросилась къ ней въ то же мгновеніе и, поднявшись на ципочки, чтобъ лучше скрыть лицо свое въ ея объятіяхъ, прильнула къ ней съ отчаянною нѣжностью, несоотвѣтствовавшею лѣтамъ ея.

-- О, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Домби, поднимаясь съ недовольнымъ видомъ.-- Какое неблагоразумное и лихорадочное движеніе! Я пойду попрошу сюда доктора Пенса. Пойду внизъ. Считаю лишнимъ, прибавилъ онъ, взглянувъ на кушетку передъ каминомъ:-- напомнить вамъ, чтобъ вы особенно берегли этого молодаго джентльмена, мистриссъ...

-- Блоккиттъ, сэръ? робко подсказала нянька, которая не осмѣливалась высказать свое имя какъ фактъ, но обнаружила его только въ видѣ скромнаго предположенія.

-- Этого молодаго джентльмена, мистриссъ Блоккиттъ.

-- Конечно, сударь, нѣтъ. Я помню, когда родилась миссъ Флоренса...

-- Да, да, да, прервалъ мистеръ Домби, наклонясь надъ своимъ наслѣдникомъ и слегка сдвинувъ брови.-- Миссъ Флоренса была совершенно-здорова, но тутъ другое дѣло: этому молодому джентльмену предстоитъ исполнить особенное предначертаніе судьбы, совершенно особенное!-- При этихъ словахъ, онъ взялъ ручейку младенца и приложилъ ее къ своимъ губамъ; но потомъ, какъ-будто боясь, что этимъ дѣйствіемъ насколько унизилъ свое величіе, онъ выпрямился и вышелъ довольно-неловко изъ комнаты.

Докторъ Паркеръ Пепсъ, одинъ изъ придворныхъ медиковъ, пользовавшійся величайшею знаменитостью за искусное содѣйствіе размноженію знатныхъ семействъ, прохаживался взадъ и впередъ по гостиной, закинувъ руки за спину. Домашній докторъ смотрѣлъ на него съ благоговѣніемъ.

-- Что, сударь? спросилъ докторъ Паркеръ Пепсъ голосомъ, котораго природная звонкость, подобно дверной скобѣ, была какъ-будто обвернута чѣмъ-то по случаю слабости родильницы: -- какова наша больная? Встревожилъ ее вашъ приходъ?

-- То-есть, взволновалъ ее? отозвался домашній медикъ робко, кланяясь въ то же время своему величавому собрату, какъ-будто желая выразить: "извините, что я при васъ осмѣливаюсь говорить; но это такіе паціенты, какихъ немного".

Мистеръ Домби совершенно сконфузился отъ этого вопроса. Онъ такъ мало думалъ о больной, что былъ рѣшительно не въ состояніи отвѣчать, и сказалъ, что сочтетъ себя весьма-довольнымъ, если докторъ Паркеръ Пепсъ потрудится подняться опять на верхъ.

-- Хорошо! Мы не должны скрывать отъ васъ, сударь, отвѣчалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: -- что у ея милости герцогини... извините, я смѣшиваю имена, я хотѣлъ сказать: у вашей любезной супруги -- большой недостатокъ въ физическихъ силахъ. У нея нѣкоторый родъ томленія, общее отсутствіе эластицизма... чего бы мы... не желали...

-- Видѣть, дополнилъ домашній врачъ съ новымъ благоговѣйнымъ наклоненіемъ головы.

-- Совершенно такъ; чего бы мы не желали видѣть. Кажется, комплекція лэди Канк е би... извините, я хотѣлъ сказать: мистриссъ Домби -- я все перемѣшиваю имена моихъ паціентокъ...

-- Не мудрено, ихъ такъ много! пробормоталъ домашній врачъ: -- практика знаменитаго доктора Паркера Пепса въ аристократическихъ домахъ...

-- Благодарствуйте: совершенно такъ. Кажется, сколько я могъ замѣтить, вся система нашей больной получила толчокъ, отъ котораго она можетъ поправиться только большимъ и напряженнымъ усиліемъ. Докторъ Пилькинсъ, прекрасно знающій свое дѣло (домашній врачъ поклонился съ восторгомъ), полагаетъ, такъ же, какъ и я, что въ теперешнемъ случаѣ надобно заставить природу сдѣлать напряженное усиліе... и если наша интересная графиня Домби -- извините! то-есть, мистриссъ Домби... не будетъ...

-- Въ состояніи... подсказалъ домашній врачъ.

-- Перенести это усиліе, продолжалъ докторъ Паркеръ Пепсъ: -- то можетъ произойдти кризисъ, который будетъ намъ обоимъ весьма-горестенъ.

Оба медика посмотрѣли при этихъ словахъ въ землю и потомъ, черезъ нѣсколько секундъ, пошли наверхъ. Домашній врачъ отворялъ двери аристократическому акушеру и провожалъ его съ самою благоговѣйною почтительностью.

Несправедливо было бы сказать, чтобъ мистеръ Домби оставался совершенно равнодушенъ при этомъ извѣстіи. Онъ, конечно, былъ не такой человѣкъ, котораго бы что-нибудь могло поразить или огорчить до крайности; но онъ чувствовалъ, что ему было бы очень жаль, еслибъ жена его умерла: онъ ощущалъ бы эту потерю, какъ потерю какой-нибудь части мебели или столоваго серебра, или вообще вещи, которую стоитъ имѣть и которой нельзя лишиться безъ искренняго сожалѣнія. Разумѣется, сожалѣніе это было бы холодное, дѣловое, безъ порывовъ, -- словомъ, джентльменское.

Размышленія его объ этомъ предметѣ были вскорѣ прерваны сначала шорохомъ платья на лѣстницѣ, а потомъ появленіемъ съ разлета дамы уже больше, чѣмъ среднихъ лѣтъ, но разодѣтой въ самый юношескій туалетъ и претуго зашнурованной. Она бросилась ему на шею, обвила обѣими руками и воскликнула съ выраженіемъ глубокаго, но съ трудомъ подавляемаго чувства:

-- Милый Поль! Онъ совершенный Домби!

-- Хорошо, хорошо! возразилъ братъ (мистеръ Домби былъ ея братъ):-- мнѣ кажется, что въ немъ есть что-то Фамильное. Успокойся, Луиза.

-- О, я теперь сама совершенный ребенокъ! сказала Луиза, усаживаясь и вынимая носовой платокъ: -- но онъ... онъ такой совершенный Домби! Я въ жизнь свою не видала ничего подобнаго!

-- Но какова Фанни? Что дѣлаетъ Фанни?

-- Милый Поль! О, это ничего, совершенно ничего, даю тебѣ слово. У нея, конечно, большая слабость, истощеніе, но это ничего въ сравненіи съ тѣмъ, что было со мною, когда родился мой Джорджъ или мой Фредрикъ. Нужно усиліе -- вотъ и все. О, еслибъ милая Фанни была Домби! Но я увѣрена, что она сдѣлаетъ это усиліе. Она обязана сдѣлать его. Милый Поль, тебѣ, конечно, смѣшно смотрѣть, какъ я дрожу съ головы до ногъ, но я такъ взволнована, что должна попросить рюмку вина и сухарикъ.

Раздался легкій стукъ въ двери.

-- Мистриссъ Чиккъ, произнесъ за дверьми самый сладкій женскій голосъ:-- какъ вы себя теперь чувствуете, мой милый другъ?

-- Поль, сказала Луиза топотомъ, вставая: -- это миссъ Токсъ. Самое добрѣйшее созданіе! Безъ нея я ни за что не попала бы сюда! Миссъ Токсъ, мой братъ, мистеръ Домби. Поль, мой другъ, моя искреннѣйшая пріятельница, миссъ Токсъ.

Представленная такимъ образомъ дама была длинная, тощая, вылинявшая, но до безконечности вѣжливая фигура. Отъ долгой привычки съ восторгомъ внимать всему говоримому въ ея присутствіи и глядѣть на говорящихъ такъ, какъ-будто-бы она гравировала на душѣ своей ихъ образы, чтобъ не разставаться съ ними во всю жизнь, голова ея установилась въ наклонномъ на одну сторону положеніи. Руки ея пріобрѣли спазмодическую привычку подниматься сами-собою отъ невольнаго удивленія, и глаза страдали тѣмъ же недугомъ. Голосъ былъ сладокъ и умиленъ до невѣроятности; а на носу, поразительно орлиномъ, была шишечка въ самомъ центрѣ переносья, отъ котораго носъ загибался внизъ, какъ-будто въ непреклонной рѣшимости не вздергиваться никогда ни на кого и ни отъ чего.

Нарядъ миссъ Токсъ, хотя хорошій и совершенно-приличный, носилъ на себѣ какой-то отпечатокъ угловатости и скудости. Она обыкновенно носила какіе-то странные, крошечные, плевелистые цвѣточки на шляпкахъ и чепчикахъ; въ волосахъ ея появлялись иногда самыя удивительныя травы, а воротнички, манжеты, косыночки и кушаки -- словомъ, всѣ части туалета, имѣвшія два конца, которымъ предназначалось соединяться, -- никогда не соединялись безъ особеннаго усилія, какъ-будто эти концы жили между собою не въ ладахъ. Зимнія принадлежности ея наряда, на-примѣръ, муфты, боа, пелеринки, торчали всегда какъ-то странно и не имѣли никакой гибкости. У нея была страсть къ колечкамъ, а въ полномъ парадномъ костюмѣ она носила на шеѣ самыя тощія бусы съ замочкомъ, изображавшимъ старый безжизненный, совершенно рыбій глазъ. Все это вмѣстѣ внушало мысль, что миссъ Токсъ, какъ говорится, дама ограниченной независимости.

-- Позвольте увѣрить васъ, сказала она съ глубочайшимъ реверансомъ: -- что честь быть представленною мистеру Домби была отличіемъ, котораго я долго искала, но весьма-мало надѣялась въ теперешнюю минуту. Моя милая, мистриссъ Чиккъ, могу ли сказать:. моя милая Луиза?

Мистриссъ Чиккъ взяла ее за руку, удержала слезу и сказала тихимъ голосомъ: "Богъ съ тобой!"

-- Такъ, милая Луиза, сердечный другъ мой,.какъ вы себя теперь чувствуете?

-- Лучше. Выпейте рюмку вина. Вы были почти столько же растроганы, какъ и я; вамъ это будетъ полезно.

Разумѣется, мистеръ Домби поспѣшилъ предложить ей рюмку вина.

-- Миссъ Токсъ, Поль, продолжала мистриссъ Чиккъ, не выпуская руки своей подруги:-- зная съ какимъ тревожнымъ волненіемъ я ожидала сегодняшняго событія, приготовила для Фанни маленькій подарокъ своей работы, который я обѣщала передать ей. Это не больше, какъ булавочная подушечка для туалетнаго столика; но самое лучшее въ ней девизъ. Считаю обязанностью сказать, что по моему "привѣть маленькому Домби", истинная поэзія.

-- Это надпись подушечки? спросилъ братъ.

-- Да.

Мистеръ Домби милостиво улыбнулся миссъ Токсъ но въ это время его зачѣмъ-то поспѣшно вызвали изъ комнаты, и дамы остались наединѣ. Миссъ Токсъ пришла немедленно въ судорожный восторгъ.

-- Я знала, что вы будете въ восхищеніи отъ моего брата, милая миссъ Токсъ.

Руки и глаза миссъ Токсъ выразили вполнѣ степень этого восхищенія.

-- А богатство его, моя милая!..

-- О!

-- Не...объ...ятно!..

-- Но манеры его, моя милая Луиза! Какое достоинство, какая важность! Настоящій герцогъ Йоркскій!

-- Что съ тобою, милый Поль? Ты такъ блѣденъ! не-уже-ли положеніе ея такъ дурно? воскликнула мистриссъ Чиккъ вошедшему въ это время брату.

-- Мнѣ прискорбно говорить объ этомъ, Луиза, но они увѣряютъ, что Фанни...

-- О, не вѣрь имъ! Положись на мою опытность: нужно только усиліе со стороны Фанни. И къ этому усилію, продолжала она, снимая шляпку и поправляя чепчикъ и перчатки: -- ее надобно ободрить, подстрекнуть, даже принудить. Пойдемъ къ ней, Поль.

Мистеръ Домби послѣдовалъ за нею въ комнату больной, которая лежала въ постели и прижимала къ себѣ дочь. Дѣвочка прильнула къ ней съ прежнею лихорадочною горячностью, не поднимая головы, не отнимая своей нѣжной щечки отъ лица ея, не обращая вниманія ни на что, не произнося но слова, не проливъ ни одной слезы.

-- Она не можетъ успокоиться безъ этой дѣвочки, шепнулъ докторъ Пенсъ мистеру Домби:-- а потому мы сочли за лучшее допустить ее снова къ ней.

Мертвое, торжественное молчаніе царствовало вокругъ постели умирающей. Оба медика смотрѣли на нее съ такимъ состраданіемъ, съ такою безнадежностью, что мистриссъ Чиккъ была сама тронута. Вскорѣ, однако, собравшись съ духомъ, она сѣла подлѣ кровати, и тихимъ, но яснымъ голосомъ, какъ говорятъ тѣ, которые хотятъ разбудить человѣка соннаго, проговорила:

-- Фанни! Фанни!

Словамъ ея отвѣчало только чиканье часовъ мистера Домби и доктора Паркера Пепса.

-- Фанни, моя милая! Вотъ пришелъ къ вамъ мистеръ Домби. Скажите ему хоть слово. Они хотятъ положить къ вамъ малютку, знаете, вашего новорожденнаго, но для этого вамъ надобно приподняться. Вы можете приподняться? Какъ вы думаете?

Она приклонила ухо къ постели и слушала, оглядываясь на присутствующихъ и приподнявъ палецъ.

-- Что, милая Фанни? Что вы сказали? Я не разслушала.

Ни слова, ни звука въ отвѣтъ.

-- Послушайте, милая Фанни, продолжала мистриссъ Чиккъ, говоря не столь нѣжнымъ голосомъ: -- я разсержусь на васъ, если вы не приподниметесь. Вамъ необходимо сдѣлать надъ собою усиліе, попробуйте!

Одно только чиканье часовъ отвѣчало на эти убѣжденія.

-- Фанни! воскликнула Луиза встревоженнымъ голосомъ.-- Взгляните только на меня! Откройте глаза! Боже мой! Господа, что тутъ дѣлать?

Оба медика обмѣнялись взглядомъ черезъ кровать, и домашній докторъ, наклонившись, прошепталъ что-то на ухо дѣвочкѣ. Не понявъ его шопота, малютка обратила къ нему свое блѣдное лицо и черные глаза, не выпуская матери изъ объятій.

Онъ снова прошепталъ ей на ухо то же самое.

-- Мама! воскликнула она.

Милый голосъ этотъ какъ-будто возбудилъ признакъ жизни на лицѣ умирающей. Закрытыя вѣки ея слегка задрожали, и на губахъ мелькнула слабая тѣнь улыбки.

-- Мама! воскликнула дѣвочка, громко рыдая:-- о, милая, милая мама!..

Докторъ Пенсъ тихо отвелъ разсыпавшіяся кудри ея отъ лица и губъ матери. Онѣ лежали на лицѣ ея неподвижно -- малютка лишилась единственнаго, нѣжно-любившаго ее друга!

ГЛАВА II,

Въ которой заранѣе приняты предосторожности противъ случаевъ, бывающихъ иногда въ наилучшимъ образомъ устроенныхъ семействахъ.

-- Я никогда не перестану поздравлять себя съ тѣмъ, что все простила бѣдной, милой Фанни, сказала мистриссъ Чиккъ въ гостиной, куда спустилась послѣ осмотра работъ трудившихся наверху похоронныхъ подрядчиковъ.-- Замѣчаніе это адресовалось къ мистеру Чикку, толстому, лысому джентльмену съ преширокимъ лицомъ, который вѣчно держалъ руки въ карманахъ и имѣлъ непреодолимую наклонность насвистывать и мурлыкать разные напѣвы. Въ теперешнемъ случаѣ, чувствуя, какъ это неприлично въ домѣ плача, оцъ съ трудомъ превозмогалъ себя.

-- Ты не слишкомъ напрягайся, Лу (Луиза), сказалъ онъ своей супругѣ:-- иначе съ тобою опять сдѣлаются спазмы. Трай-тал-де-ромъ! Ахъ, Боже мой, я забылся! Видишь, мы сегодня здѣсь, а завтра на томъ свѣтѣ!

Мистриссъ Чиккъ отвѣтила ему недовольнымъ взглядомъ, а онъ, замечтавшись снова, забормоталъ арію: "Жилъ нѣкогда сапожникъ", но вдругъ замолчалъ и сконфузившись замѣтилъ, что во всякомъ горестномъ обстоятельствѣ заключается особеннаго рода мораль.

-- Я полагаю, что лучше думать о ней, чѣмъ надоѣдать безпрестанными глупыми жужжаньями, напѣвами или подражаніемъ школьному рожку, сказала мистриссъ Чиккъ съ гнѣвнымъ пренебреженіемъ.

-- Это только привычка, моя милая.

-- Привычка? Вздоръ! Если въ тебѣ есть разсудокъ, то не приводи такихъ нелѣпыхъ извиненій!

-- Ну, а каковъ младенецъ, Лу? спросилъ мистеръ Чиккъ, желая перемѣнить предметъ разговора.

-- Какой младенецъ? Я сегодня видѣла тьму-тьмущую младенцевъ.

-- Какъ такъ?

-- Не мудрено понять, что такъ-какъ бѣдной Фанни уже нѣтъ на свѣтѣ, то надобно нанять хорошую кормилицу.

-- О! А! Тур-рол-долъ... то-есть я хотѣлъ сказать, вотъ какова наша жизнь.

Потомъ, желая блестящею мыслью поправить свои промахи, о которыхъ напомнила ему гнѣвная физіономія жены, онъ прибавилъ:

-- Нельзя ли покуда, на время, употребить чайникъ?

Мистриссъ Чиккъ посмотрѣла на него съ безмолвнымъ отчаяніемъ, величественно подошла къ окну и выглянула на улицу, гдѣ послышался въ то время стукъ колесъ. Мистеръ Чиккъ, чувствуя, что онъ побѣжденъ, отошелъ въ сторону. Однако, онъ не всегда покорялся такъ кротко своей участи: часто случалось и ему удерживать верхъ и тогда онъ вымещалъ на своей супругѣ всѣ ея прежнія торжества. Случалось, что когда онъ казался уже совершенно разбитымъ, онъ вдругъ дѣлалъ отчаянное усиліе и одолѣвалъ свою непокорную половину; но за то и у нея бывали нечаянные порывы, противъ которыхъ онъ самъ не въ силахъ былъ устоять. Однимъ словомъ, семейныя сцены ихъ имѣли совершенно-особенный, весьма-интересный характеръ.

Гремѣвшія на улицѣ колеса привезли миссъ Токсъ, которая влетѣла запыхавшись въ комнату.

-- Милая Луиза, воскликнула она, переводя духъ: -- не-уже-ли еще не нашли никого?

-- Никого, представьте себѣ!

-- О! въ такомъ случаѣ я надѣюсь и увѣрена... Но, постойте, я сейчасъ приведу ихъ.

Спустившись бѣгомъ по лѣстницѣ, она вызвала и привела наверхъ сидѣвшихъ въ наемномъ экипажѣ: то была здоровая, краснощекая, полная молодая женщина, съ груднымъ младенцемъ на рукахъ; другая молодая женщина, такая же краснощекая, которая вела двухъ жирныхъ дѣтей; жирный мальчикъ, шедшій самъ-собою, и наконецъ дюжій, круглолицый, краснощекій мужчина, который несъ на рукахъ еще жирнаго мальчика и поставилъ его въ комнатъ на полъ съ хриплымъ увѣщаніемъ:

-- Смотри, держись за Джонни.

-- Милая Луиза, сказала миссъ Токсъ: -- зная ваше безпокойство, я отправилась искать кормилицу въ "Контору замужнихъ женщинъ королевы Шарлотты", но тамъ мнѣ сказали, что нѣтъ ни одной, которая была бы годна для васъ. Я пришла въ совершенное отчаяніе, но меня утѣшили извѣстіемъ, что одна женщина, самыхъ прекрасныхъ качествъ и безукоризненнаго поведенія, недавно возвратилась домой. Я взяла ея адресъ и поскакала къ ней.

-- О, милая, добрая миссъ Токсъ!

-- Вовсе нѣтъ, не говорите этого. Пріѣхавъ къ дому чистому и опрятному, такъ-что можно хоть обѣдать на полу, я застала все семейство за столомъ и, полагая, что лучше показать ихъ всѣхъ вамъ и мистеру Домби, взяла ихъ съ собою. Вотъ этотъ джентльменъ отецъ. Не угодно ли вамъ выйдти немножко впередъ, сударь?

Круглолицый мужчина неловко выдвинулся впередъ съ самою бараньею физіономіей и остановился, оскаля зубы.

-- Вотъ его жена, продолжала миссъ Токсъ, указывая на краснощекую женщину съ груднымъ младенцемъ.-- Здоровы ли вы, Полли?

-- Покорно васъ благодарю, мэмъ {Ma'am, сокращенное madam.}.

-- Очень-рада. Вотъ эта молодая женщина, ея незамужняя сестра, живетъ у нихъ въ домѣ и смотритъ за дѣтьми. Пятеро дѣтей. Младшему шесть недѣль. Вотъ этотъ здоровый мальчикъ съ обжогою на носу, старшій. Я надѣюсь, что это случилось нечаянно?

Круглолицый мужчина проворчалъ:

-- Полосовое желѣзо.

-- Извините, сударь, вы сказали?

-- Полосовое желѣзо.

-- О, да, понимаю! Этотъ мальчикъ, въ-отсутствіе матери, понюхалъ горячаго полосоваго желѣза. Вы, кажется, сказали мнѣ, что вы ремесломъ...

-- Кочегаръ {Кочегары -- тѣ, которые мѣшаютъ и подкладываютъ уголь въ печахъ паровыхъ машинъ.}.

-- Что такое?

-- Кочегаръ. Паровая машина.

-- О-о-о! Да! возразила миссъ Токсъ, глядя на него съ задумчивостью и, по-видимому, понявъ его весьма-несовершенно.-- А какъ вамъ это нравится?

-- Что, мэмъ?

-- Ваше ремесло.

-- О, ничего, мэмъ! Иногда зола попадаетъ сюда (указывая себѣ на грудь), и тогда человѣкъ хрипнетъ, какъ я теаерь; но это зола, а не нагаръ.

Миссъ Токсъ казалась еще менѣе просвѣщенною этимъ объясненіемъ. Мистриссъ Чиккъ принялась разсматривать въ подробности Полли и ея дѣтей, актъ о ея свадьбѣ, аттестаты и тому подобное, и осталась совершенно-довольна; потомъ отправилась со всѣми этими свѣдѣніями къ мистеру Домби и въ подкрѣпленіе взяла съ собою двухъ самыхъ розовыхъ и жирныхъ маленькихъ Тудлей (Фамильное прозваніе этого круглолицаго семейства было -- Тудль).

Мистеръ Домби остался въ своей комнатѣ послѣ смерти жены, погруженный въ видѣнія юности, воспитанія и будущей участи своего новорожденнаго сына. На днѣ его прохладнаго сердца было бремя холоднѣе и тяжеле обыкновенныхъ; но оно представлялось ему больше въ видъ лишенія для сына, чѣмъ потерею для него самого, и возбуждало въ немъ нѣчто въ родѣ сердитаго огорченія. Онъ оскорблялся мыслью, что будущность фирмы Домби и Сына зависитъ нѣкоторымъ образомъ отъ наемной кормилицы, которая на время будетъ для его сына тѣмъ же, чѣмъ было бы существо, соединенное брачными узами съ намъ.

-- Дѣти кажутся здоровыми, сказалъ мистеръ Домби:-- но подумай, Луиза, они будутъ co-временемъ имѣть притязаніе на нѣкоторый родъ родства съ моимъ Полемъ! Уведи ихъ и покажи мнѣ эту женщину и ея мужа.

Мистриссъ Чиккъ исчезла съ парою маленькихъ Тудлей и вскорѣ возвратилась съ болѣе-дюжею четою.

-- Послушай, добрая женщина, сказалъ онъ обернувшись къ ней вмѣстѣ съ кресломъ, съ которымъ составлялъ какъ-будто одинъ кусокъ: -- я слышалъ, что ты бѣдна и хочешь пріобрѣсти деньги, взявшись кормить моего сына, который такъ безвременно лишился того, чего нельзя ничѣмъ замѣнить. Я не имѣю сказать ничего противъ этого средства пріобрѣтенія комфорта твоему семейству. Но долженъ объявить тебѣ нѣкоторыя условія прежде, чѣмъ ты будешь жить въ моемъ домѣ. Во-первыхъ, пока ты здѣсь, я хочу, чтобъ ты была извѣстна не иначе, какъ подъ именемъ... хоть Ричардсъ: имя обыкновенное и приличное. Согласна ли ты называться Ричардсъ?.. Не лучше ли тебѣ посовѣтоваться съ мужемъ?

Такъ-какъ мужъ ея только скалилъ зубы и по-временамъ помусливалъ ладонь своей правой руки, то мистриссъ Тудль, послѣ нѣсколькихъ безполезныхъ знаковъ и подмигиваній, присѣла и отвѣчала, что если ее хотятъ звать чужимъ именемъ, то это надобно принять въ разсчетъ при опредѣленіи жалованья.

-- О, разумѣется, отвѣчалъ мистеръ Домби.-- Я желаю, чтобъ весь этотъ вопросъ былъ разрѣшенъ жалованьемъ. Теперь, Ричардсъ, если ты будешь кормить моего сына, я требую, чтобъ ты всегда помнила слѣдующее: ты будешь щедро вознаграждена за исполненіе извѣстныхъ обязанностей, въ-продолженіе которыхъ я хочу, чтобъ ты видѣлась какъ-можно-рѣже съ своимъ семействомъ. Съ окончаніемъ этихъ обязанностей и выдачею награжденія, кончаются всѣ сношенія между нами. Поняла ты меня?

Мистриссъ Тудль была какъ-будто въ нѣкоторомъ сомнѣніи, а мужъ ея и не старался разгадать, въ чемъ состояло дѣло.

-- У тебя есть свои дѣти, продолжалъ мистеръ Домби:-- а потому я нисколько не требую, чтобъ ты сохранила какую-нибудь привязанность къ моему сыну, или чтобъ онъ питалъ какую-нибудь привязанность къ тебѣ. Этого вовсе не нужно. Когда ты отойдешь отсюда, то можешь совершенно забыть о ребенкѣ, а онъ забудетъ о тебѣ.

Мистриссъ Тудль, покраснѣвъ, сказала, что она надѣется, что знаетъ свое мѣсто.

-- Надѣюсь, что такъ, Ричардсъ: это такъ ясно, что тутъ нечего и распространяться. Луиза, другъ мои, уговорись съ Ричардсъ относительно денегъ, и пусть она получитъ ихъ когда захочетъ. Мистеръ... какъ тебя зовутъ? на одно слово!

Остановленный такимъ-образомъ Тудль, который послѣдовалъ-было за женою, остался наединѣ съ мистеромъ Домби. То былъ малый дюжій, размашистый, небрежно одѣтый, переваливающійся, обросшій волосами, съ лицомъ, почернѣлымъ отъ угольнаго дыма и пыли, съ жесткими руками и четвероугольнымъ лбомъ, шероховатымъ какъ дубовая кора. Онъ во всѣхъ отношеніяхъ представлялъ самую рѣзкую противоположность съ мистеромъ Домби, гладко-выбритымъ, коротко-остриженнымъ, натянутымъ и педантски-опрятнымъ денежнымъ джентльменомъ, -- а такіе джентльмены, извѣстно, лоснятся и хрустятъ какъ новая банковая ассигнація и, по-видимому, кажутся зашнурованными въ корсеты и укрѣпленными дѣйствіемъ золотыхъ дождевыхъ ваннъ.

-- У тебя, кажется, есть сынъ? спросилъ мистеръ Домби.

-- Четверо, сэръ. Четыре самца и одна самка. Всѣ живы!

-- Тебѣ, я думаю, тяжело содержать ихъ?

-- Да, мнѣ бы только одна вещь показалась еще тяжелѣе.

-- Что?

-- Потерять ихъ.

-- Умѣешь ты читать?

-- Да, не очень-хорошо.

-- А писать?

-- Мѣломъ, сэръ?

-- Чѣмъ бы то ни было!

-- Я думаю, что могъ бы написать кое-что мѣломъ, еслибъ понадобилось.

-- А между-тѣмъ, тебѣ ужь тридцать-два или тридцать-три года?

-- Я думаю, около того, сэръ.

-- Почему же ты не выучился грамотъ?

-- Я хочу учиться, сэръ. Когда одинъ изъ моихъ мальчишекъ подростетъ и выучится въ школѣ, онъ будетъ учить меня.

-- Прекрасно! сказалъ мистеръ Домби, глядя на него внимательно и не очень-милостиво, а Тудль между-тѣмъ глазѣлъ на потолокъ и безпрестанно муслилъ свою руку.-- Ты слышалъ, что я сейчасъ говорилъ твоей женѣ?

-- Полли слышала. Все хорошо.

-- Такъ-какъ ты, по видимому, все предоставляешь ей, то мнѣ нечего и говорить съ тобой, сказалъ разочарованный мистеръ Домби, который задержалъ его нарочно съ тѣмъ, чтобъ глубже напечатлѣть свои виды въ умѣ мужа, какъ главы семейства.

-- Нисколько, сэръ. Полли слышала. Она не спитъ.

-- Въ такомъ случаѣ я не стану тебя задерживать. Гдѣ ты работалъ всю свою жизнь?

-- Больше подъ землею, сэръ, пока не женился. А какъ женился, вылѣзъ на свѣтъ. Я буду на одной изъ этихъ желѣзныхъ дорогъ, когда она совсѣмъ разьиграется.

Это подземное извѣстіе доконало мистера Домби. Выпроводивъ изъ дверей будущаго молочнаго отца своего сына, онъ повернулъ ключъ и сталъ ходить взадъ и впередъ въ одинокомъ отчаяніи. Не смотря на всю свою туго-накрахмаленную, непроницаемую важность, онъ отиралъ слезы и повторялъ часто, съ чувствомъ, которому бы ни за что на свѣтѣ не желалъ имѣть посторонняго свидѣтеля: "бѣдный малютка!"

Гордость мистера Домби была замѣчательна тѣмъ, что онъ жалѣлъ о себѣ черезъ сына. Онъ не говорилъ: бѣдный я, бѣдный вдовецъ, довѣряющій противъ воли сына, своего женѣ невѣжественнаго работника, трудившагося больше подъ землею,-- но "бѣдный малютка!"

Когда онъ произносилъ эти слова, ему вдругъ мелькнула мысль, что женщина эта должна ощущать большое искушеніе: ея собственный младенецъ былъ также мальчикъ: что, если она вздумаетъ обмѣнить ихъ? Но онъ скоро успокоился и разсудилъ, что такая романтическая идея несбыточна, хотя и возможна; однако твердо рѣшился наблюдать за Ричардсъ какъ-можно-пристальнѣе.

Между-тѣмъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ договаривались съ мистриссъ Ричардсъ, и, когда всѣ условія были кончены, ей поднесли весьма-церемонно маленькаго Домби, какъ-будто высочайшій государственный орденъ, а она со слезами вручила своего малютку сестрѣ своей Джемимѣ. Потомъ принесли вина и рюмокъ, чтобъ поддержать унывающее семейство.

-- Не угодно ли и вамъ взять рюмку? сказала миссъ Токсъ входящему Тудлю.

-- Благодарю васъ, мэмъ.

-- Не-правда-ли, вы очень-рады, что оставляете свою жену въ такомъ комфортѣ?

-- Совсѣмъ нѣтъ, мэмъ. Я бы хотѣлъ взять ее назадъ.

Полли расплакалась отъ этого до-нельзя. Мистриссъ Чиккъ, опасаясь, чтобъ такая непомѣрная горесть не испортила молока у кормилицы маленькаго Домби, поспѣшила на помощь.

-- Вашему ребенку будетъ очень-хорошо у милой Джёмимы, мистриссъ Ричардсъ. Вамъ надобно только одолѣть себя, и вы будете счастливы. Съ васъ уже сняли мѣрку для траурнаго платья, Ричардсъ?

-- Да-а, мэмъ, всхлипывала Полли.

-- Оно будетъ вамъ очень къ-лицу и сошьется изъ лучшей матеріи.

-- Вы будете такой щеголихой, сказала миссъ Токсъ: -- что мужъ и не узнаетъ васъ. Такъ ли, сударь?

-- Я узнаю ее вездѣ и во всемъ, грубо прохрипѣлъ Тудль.

-- А что до стола, продолжала мистриссъ Чиккъ: -- вамъ будутъ подавать все, что есть лучшаго, все, чего вы захотите; вы будете жить какъ настоящая лэди.

-- О, конечно! подхватила миссъ Токсъ.-- А касательно портера -- въ волю! Не-правда-ли, Луиза?

-- Разумѣется, Только зелень надобно ей будетъ употреблять въ умѣренномъ количествѣ. Впрочемъ, она можетъ наслаждаться всѣмъ, чѣмъ хочетъ. Вотъ, моя милая, вы видите, она чувствуетъ себя уже какъ-нельзя-лучше и готовится проститься съ сестрою, малютками и своимъ добрымъ, честнымъ мужемъ.

Бѣдная Полли обнимала всѣхъ своихъ съ горькими слезами и наконецъ убѣжала, чтобъ хоть этимъ облегчить тяжкую минуту разлуки. Но послѣднее намѣреніе не совсѣмъ удалось ей: второй сынъ, угадавъ ея мысль, поспѣшилъ вслѣдъ за нею на рукахъ и на ногахъ по лѣстницѣ, а старшій, извѣстный въ семействѣ подъ именемъ Байлера {Biler -- искаженіе слова Boiler -- паровой котелъ машины.} и окрещенный такимъ-образомъ въ честь паровой машины, принялся выражать свою горесть воемъ и страшною дробью каблуками; къ нему немедленно присоединились всѣ остальные члены семейства Тудлей.

Множество апельсиновъ и полупенсовъ, розданныхъ безъ разбора маленькимъ Тудлямъ, пріостановило первый порывъ ихъ скорби, и семейство поспѣшно отвезено было домой въ томъ же наемномъ экипажѣ, въ которомъ привезли его. Дѣти, подъ надзоромъ Дж е мимы, высовывались въ окошки дверецъ, а мистеръ Тудль предпочелъ сѣсть сзади, между колесами, какъ на мѣстѣ, къ которому онъ больше привыкъ.

ГЛАВА III,

Въ которой мистеръ Домби, какъ мужчина и отецъ, является главою семейства.

Похороны покойной мистриссъ Домби кончились къ полному удовольствію подрядчика и всего сосѣдства, и всѣ домашніе мистера Домби вступили снова въ свой старинный кругъ дѣйствія. Этотъ маленькій свѣтъ, такъ же какъ и болѣе-обширный за дверьми, имѣлъ способность очень-легко забывать объ умершихъ. Когда поваръ сказалъ, что она была добрая и тихая барыня, ключница, что это общая наша участь, буфетчикъ, что этого нельзя было ожидать, горничная, что она едва вѣритъ этому событію, а слуга, что оно кажется ему совершеннымъ сномъ -- то предметъ разговора истощился, и всѣмъ имъ показалось, что траурные костюмы ихъ уже стары.

Мистриссъ Ричардсъ, помѣщенная наверху въ почетномъ заточеніи, нашла разсвѣтъ новой своей жизни холоднымъ и сѣрымъ. Домъ мистера Домби, обширный и скучный, находился на тѣнистой сторонѣ длинной, мрачной, страшно-чинной улицы, между Портлэндъ-Плэсомъ и Брайнстонъ-Скверомъ. Это былъ угловой домъ, унылой наружности, съ полукруглымъ заднимъ Фасомъ, который заключалъ въ себѣ цѣлый рядъ парадныхъ комнатъ, выглядывавшихъ на дворъ, гдѣ чахли два тощія дерева съ почернѣлыми отъ дыма стеблями, сучьями и листьями. Лѣтнее солнце показывалось на улицѣ только во время завтрака и вскорѣ пряталось до другаго утра. Вслѣдъ за нимъ появлялись бродячіе оркестры странствующихъ музыкантовъ, маріонетки, плачевныя шарманки, бѣлыя мыши, да изрѣдка, для разнообразія, какой-нибудь дикобразъ. Это продолжалось до-тѣхъ-поръ, пока не выходили на улицу въ сумерки буфетчики, которыхъ господа обѣдали въ гостяхъ, и ламповщикъ, тщетно пытавшійся освѣтить улицу газомъ.

Домъ былъ равно безжизненъ внутри и снаружи. Послѣ похоронъ, мистеръ Домби велѣлъ накрыть всю мебель и все убранство чехлами -- можетъ-быть, чтобъ сберечь все это для сына, предмета всѣхъ его помышленій; самъ же помѣстился въ нижнемъ этажѣ. Въ-слѣдствіе этого, изъ столовъ и стульевъ составились таинственныя фигуры, сгроможденныя посреди комнатъ и накрытые большими саванами; ручки звонковъ, багетки оконъ и зеркала обернуты старыми газетами и журналами, на которыхъ можно было прочитать отрывки извѣстій о кончинахъ и страшныхъ убійствахъ; каждая люстра, въ полотняномъ чехлѣ, казалась чудовищною слезою, капающею съ потолка; изъ каминовъ сталъ выходить запахъ запустѣнія и плесени, какой бываетъ подъ сводами и въ сырыхъ мѣстахъ. Портретъ покойницы, въ укутанныхъ разными бандажами рамахъ, смотрѣлъ замогильнымъ призракомъ. Каждый порывъ вѣтра приносилъ вмѣстѣ съ пылью ломаныя соломенки, части той, которая была разложена на улицѣ во время болѣзни хозяйки, и оставлялъ ихъ на крыльцѣ противоположнаго, отдававшагося въ наймы, ветхаго дома.

Помѣщеніе самого мистера Домби состояло изъ гостиной, кабинета, бывшаго вмѣстѣ съ тѣмъ и гардеробною, гдѣ сырой запахъ вновь-отпечатанной бумаги смѣшивался съ запахомъ нѣсколькихъ паръ сапоговъ; наконецъ, изъ маленькой комнаты съ стекляными дверьми, которой окна выходили на дворъ. Всѣ эти покои отворялись одинъ въ другой. Утромъ, когда мистеръ Домби завтракалъ, и вечеромъ, когда приходилъ къ обѣду, Ричардсъ призывалась звонкомъ въ стекляную комнату и должна была ходить по ней взадъ и впередъ съ своимъ питомцемъ. Взглядывая въ это время мелькомъ на мистера Домби, и видя издали, какъ онъ смотрѣлъ на сына изъ тяжелыхъ массивныхъ креселъ, въ величавомъ и холодномъ одиночествѣ, она невольно воображала его плѣнникомъ или страннымъ видѣніемъ, неприступнымъ и непостижимымъ.

Кормилица маленькаго Домби прожила такимъ образомъ нѣсколько недѣль. Однажды, возвратившись наверхъ изъ печальной прогулки по опустѣлымъ параднымъ комнатамъ (на улицу она выходила не иначе, какъ вмѣстѣ съ мистриссъ Чиккъ или миссъ Токсъ, навѣшавшихъ младенца пояснымъ утрамъ), она сидѣла въ своей комнатѣ и вдругъ увидѣла, что дверь тихо отворяется, и въ ней показывается личико черноглазой дѣвочки.

-- Это вѣрно миссъ Флоренса возвратилась домой отъ своей тётки, подумала Ричардсъ, которая увидѣла ее въ первый разъ.-- Надѣюсь, что вы здоровы, миссъ?

-- Это братъ мой?

-- Да, моя миленькая, подойдите и поцалуйте его.

Но дитя, вмѣсто того, чтобъ подойдти, посмотрѣло ей пристально въ лицо р сказало:

-- Что вы сдѣлали съ моею мама?

-- Ахъ, Боже мой! Какой печальный вопросъ! Что я сдѣлала? Ничего, миссъ.

-- Что они съ нею сдѣлали?

-- Что ей отвѣчать! подумала добрая Ричардсъ, которой сейчасъ пришло въ голову, что и о ней въ подобныхъ обстоятельствахъ могли бы спрашивать то же самое ея дѣти.-- Подойдите ко мнѣ поближе, миленькая миссъ! Не бойтесь меня.

-- Я васъ не боюсь, отвѣчало дитя, приближаясь медленно.-- Но я хочу знать, что они сдѣлали съ моею мама.

-- Душа моя, вы носите это хорошенькое черное платье въ память вашей доброй мама.

-- Я могу помнить о ней во всякомъ платьѣ, возразила дѣвочка сквозь слезы.

-- Но люди надѣваютъ черное въ память людей, которыхъ уже нѣтъ.

-- Какъ нѣтъ? Куда же они ушли?

-- Сядьте подлѣ меня, и я разскажу вамъ сказку.

Понявъ тотчасъ же, что ей вѣроятно хотятъ объяснить то, о чемъ она спрашивала, маленькая Флоренса положила шляпку, которую до-тѣхъ-поръ держала въ рукѣ, и сѣла на скамейку у ногъ кормилицы, глядя ей прямо въ глаза.

-- Жила-была когда-то госпожа, сказала Ричардсъ:-- предобрая госпожа, которую очень любила ея маленькая дочка.

-- Предобрая госпожа, которую очень любила ея маленькая дочка? повторила дѣвочка.

-- И госпожа эта, когда угодно стало Богу, захворала и умерла.

Дѣвочка вздрогнула.

-- Умерла, чтобъ никто больше не видѣлъ ея, и ее похоронили въ землѣ, гдѣ растутъ деревья.

-- Въ холодной землѣ! сказало дитя, снова вздохнувъ.

-- Нѣтъ, въ теплой! тамъ изъ некрасивыхъ сѣменъ растутъ прекрасные цвѣты, тамъ добрые люди дѣлаются ангелами и улетаютъ небо.

Дитя, сидѣвшее съ поникшею головою, взглянуло пристально на Полли, которая продолжала:

-- Вотъ видите, миссъ, когда эта добрая госпожа умерла, она отправилась къ Богу и все смотритъ на свою маленькую дочку, и любитъ ее, и надѣется, что съ нею когда-нибудь снова увидится...

-- Это была моя мама! воскликнула малютка, бросившись на шею разскащицы, которая сама заливалась слезами, цаловала и гладила бѣдную сироту.

-- Прекрасно, миссъ Флой! А развѣ вашъ на { Ра, сокращевіе papa.} не разсердится? закричала рѣзкимъ голосомъ въ дверяхъ малорослая, смуглая, старообразная четырнадцатилѣтняя дѣвушка со вздернутымъ носикомъ и черными огневыми глазами.-- Вѣдь онъ особенно приказывалъ, чтобъ никто не тревожилъ кормилицы.

-- Она меня нисколько не тревожитъ, возразила съ удивленіемъ Полли.-- Я очень люблю дѣтей.

-- Мало ли что мы любимъ! Не угодно ли вамъ вспомнить, мистриссъ Ричардсъ, что миссъ Флой поручена мнѣ, а мистеръ Поль вамъ.

-- Изъ чего же намъ ссориться?

-- Я вовсе не хочу ссориться...

-- Миссъ Флоренса сейчасъ только пришла домой, не правда ли?

-- Да, мистриссъ Ричардсъ, сейчасъ. Какъ вамъ не стыдно, миссъ Флой: вы пришли сюда съ четверть часа и уже пачкаете своимъ мокрымъ лицомъ дорогое траурное платье, которое мистриссъ Ричардсъ носитъ въ память вашей мама! Съ этими словами Сузанна Нипперъ,-- такъ ее звали,-- отдернула малютку отъ ея новаго друга, и сдѣлала это не отъ злости, а такъ, желая въ точности исполнить повелѣніе мистера Домби.

-- Теперь она будетъ очень-счастлива; она дома, сказала Полли, ласково улыбаясь малюткѣ: -- она вѣрно будетъ очень-рада увидѣться съ своимъ папа.

-- Ого! увидѣться съ своимъ папа? воскликнула миссъ Нипперъ: -- мнѣ бы любопытно было посмотрѣть на это!

-- Не-уже-ли же нѣтъ? спросила Полли.

-- Знаете что, мистриссъ Ричардсъ? ея на слишкомъ занятъ кое-кѣмъ другимъ; а прежде, нежели этотъ кое-кто появился на свѣтъ, она все-таки не была въ большой милости, потому-что въ здѣшнемъ домѣ на дочерей и глядѣть не хотятъ. Да, мистриссъ Ричардсъ!

-- Вы меня удивляете! Не-уже-ли же мистеръ Домбо не видалъ ея съ*тѣхъ-поръ...

-- Нѣтъ, ни разу. А передъ тѣмъ онъ не видалъ ея по цѣлымъ мѣсяцамъ и не узналъ бы, еслибъ встрѣтилъ на улицѣ; да и теперь онъ готовъ хоть завтра же не узнать ея. А что до меня, я увѣрена, что онъ даже не думаетъ о моемъ существованіи.

-- Бѣдняжка! сказала Полли, подразумевая маленькую Флоренсу, а не миссъ Нипперъ.

-- Пойдемте, миссъ Флой! Добраго утра, мистриссъ Ричардсъ.-- Съ этими словами она дернула дѣвочку за руку, такъ-что чуть не вывихнула ей праваго плеча; Флоренса успѣла однако вырваться и поцаловать еще разъ добрую Полли.

-- Прощайте, прощайте! сказала она со слезами кормилицѣ.-- Я скоро опять прійду къ вамъ, или вы приходите ко мнѣ; Сузанна вѣрно позволитъ. Не правда ли, Сузанна?

Сузанна была въ сущности добрая дѣвушка, не смотря на свои вспышки и порывистые пріемы. Она смягчилась отъ этого вопроса, сказаннаго кроткимъ и умоляющимъ голосомъ, покачала головой и отвѣчала:

-- Не хороню, что вы просите объ этомъ, миссъ Флой: вы знаете, что я не могу вамъ ни въ чемъ отказать. Ну, да мы посмотримъ съ мистриссъ Ричардсъ и сдѣлаемъ, что будетъ можно. Мы когда-нибудь пойдемъ гулять вмѣстѣ съ вами, мистриссъ Ричардсъ... здѣсь въ домѣ такая тоска! Прощайте, пойдемте же, миссъ Флой! Тутъ она снова дернула за руку свою питомицу и исчезла вмѣстѣ съ нею изъ комнаты.

Бѣдная малютка была такъ кротка, такъ покорна, такъ покинута, что материнское сердце Полли не могло оставаться равнодушнымъ, и она почувствовала къ ней невольное влеченіе. Оставшись одна, она принялась размышлять, какимъ бы образомъ, пользуясь дружескими сношеніями съ Сузанною Нипперъ, ей видѣться чаще съ маленькою Флоренсой, не прибѣгая къ возмущенію противъ власти грознаго мистера Домби. Въ тотъ самый вечеръ представился къ этому благопріятный случай.

Ее позвонили по обыкновенію въ стекляную комнату, гдѣ она долго прохаживалась взадъ и впередъ съ младенцемъ на рукахъ, какъ вдругъ, къ величайшему ея страху и удивленію, мистеръ Домби неожиданно вышелъ къ ней и остановился прямо противъ нея.

-- Добраго вечера, Ричардсъ.

Это былъ тотъ же холодный, важный, натянутый джентльменъ, какимъ она видѣла его въ первый день, и она невольно опустила глаза, присѣдая въ отвѣтъ на его привѣтствіе.

-- Каковъ маленькій Поль, Ричардсъ?

-- Какъ-нельзя-лучше, сэръ, совершенно-здоровъ.

-- Онъ смотритъ хорошо, сказалъ мистеръ Домби, глядя съ большимъ участіемъ на личико, которое она открыла для этого осмотра, хотя и притворялся полуравнодушнымъ: -- надѣюсь, тебѣ даютъ все, чего ты желаешь?

-- О, да! Благодарю васъ, сударь.

Она произнесла это съ такимъ недоумѣніемъ, что мистеръ Домби, уже отворотившійся, пріостановился, обернулся и взглянулъ на нее вопросительно.

-- Я думаю, сударь, что дѣти всегда дѣлаются гораздо-веселѣе, когда видятъ, какъ другія дѣти играютъ около нихъ, замѣтила Полли, собравшись съ духомъ.

-- А я думаю, Ричардсъ, что сказалъ тебѣ когда ты пришла сюда въ первый разъ, возразилъ мистера Домби нахмурившись: -- что желаю, чтобъ ты видѣлась какъ-можно-рѣже съ своимъ семействомъ.

Сказавъ это, онъ скрылся во внутреннихъ комнатахъ, а бѣдная Полли почувствовала, что онъ вовсе не понялъ ея намѣренія, и что она попала въ немилость, нисколько не подвинувшись ближе къ своей цѣли.

Въ слѣдующій вечеръ, она нашла его прохаживающимся по стеклянной комнатѣ. Она остановилась въ дверяхъ, пораженная такою неожиданною встрѣчей; но онъ позвалъ ее.

-- Если ты дѣйствительно думаешь, что такое общество будетъ полезно дитяти, сказалъ онъ рѣзко, какъ-будто не прошло нисколько времени съ-тѣхъ-поръ когда она рискнула выговорить свое предложеніе:-- гдѣ миссъ Флоренса?

-- Никто не можетъ быть лучше миссъ Флореесы, сударь, отвѣчала она съ жадностью: -- но я слышала отъ ея няньки, что имъ нельзя....

Мистеръ Домби позвонилъ и прохаживался по комнатѣ, пока не вошелъ слуга.

-- Скажи, чтобъ миссъ Флоренсу всегда пускали къ Ричардсъ, когда она захочетъ ее видѣть; она можетъ выходить вмѣстѣ съ Ричардсъ и тому подобное. Скажи, что дѣти могутъ быть вмѣстѣ, когда Ричардсъ пожелаетъ.

Желѣзо было горячо, и Ричардсъ, рѣшившись ковать его прежде, чѣмъ оно простынетъ, не смотря на внушаемый ей мистеромъ Домби инстинктивный страхъ, потребовала сейчасъ же привести миссъ Флоренсію, чтобъ она подружилась съ своимъ маленькимъ братомъ.

Когда слуга удалился, она принялась качать малютку на рукахъ, притворяясь, что ни на кого не обращаетъ вниманія; ей однако показалось, какъ-будто мистеръ Домби измѣнился въ лицѣ, повернулся къ слугѣ, чтобъ отмѣнить свое приказаніе, и только удержался изъ опасенія показаться малодушнымъ и отъ укора совѣсти.

Ричардсъ была права. Онъ видѣлъ въ послѣдній разъ свою забытую дочь въ печальныхъ объятіяхъ ея умирающей матери -- и это было ему откровеніемъ и упрекомъ. Какъ ни былъ онъ погруженъ въ мечты о будущности сына, то-есть фирмы Домби и Сына, но сцена кончины жены не выходила изъ его памяти. Онъ ее могъ забыть, что не принималъ въ ней никакого участія, что смотрѣлъ на нее глазами холоднаго, совершенно-посторонняго зрителя. Сцена эта, пробивавшаяся до его души сквозь всю кору облекавшей его гордости, превратила прежнее равнодушіе его къ дочери въ какое-то неловкое, непріятное чувство. Онъ почти думалъ, что она за нимъ наблюдаетъ и не довѣряетъ ему; ему казалось, будто въ рукахъ ея ключъ къ скрытой въ груди его тайнѣ, о которой самъ онъ не имѣлъ еще полнаго понятія.

Чувства его къ дочери были отрицательныя съ самаго ея рожденія. Онъ никогда не имѣлъ къ ней отвращенія: это не стоило его труда и не было въ его характерѣ. Она никогда не была предметомъ положительно для него непріятнымъ, но ему было отъ нея какъ-то неловко. Она нарушала его спокойствіе, и онъ бы очень-охотно отложилъ всякую идею о ней совершенно въ сторону, еслибъ зналъ, какъ это сдѣлать. Можетъ-быть, даже -- кто возьмется рѣшить подобныя тайны!-- онъ боялся, что со-временемъ будетъ ее ненавидѣть.

Когда дѣвочка робко вошла въ комнату, мистеръ Домби остановился въ своей прогулкѣ по комнатѣ и взглянулъ на нее. Еслибъ взглядъ этотъ былъ отцовскій, то прочиталъ бы въ ея внимательномъ взорѣ всѣ опасенія и побужденія, ее волновавшія: пламенное желаніе броситься со слезами къ нему на шею и скрыть на груди его лицо свое съ восклицаніемъ: "о, любите меня! больше некому меня любить!", страхъ быть оттолкнутою, опасеніе возбудить его неудовольствіе, нужду въ ободреніи, и потребность ея дѣтскаго сердца найдти себѣ опору и участіе.

Но онъ не видалъ ничего этого. Онъ видѣлъ только, что она остановилась въ нерѣшимости у дверей и смотритъ на него: больше ничего.

-- Войди, войди, сказалъ онъ.-- Чего ребенокъ боится?

Она вошла въ комнату, но снова остановилась у самыхъ дверей, боязливо оглядываясь вокругъ и крѣпко сжимая одну руку въ другой.

-- Поди сюда, Флоренса, сказалъ холодно отецъ.-- Знаешь ли ты, кто я?

-- Знаю, папа.

-- Тебѣ нечего сказать мнѣ?

Слезы, стоявшія въ глазахъ ея, замерли отъ ледянаго выраженія отцовскаго лица, когда она на него взглянула. Дѣвочка снова потупила взоры и протянула дрожащую руку.

Мистеръ Домби взялъ ея руку и простоялъ нѣсколько секундъ, наклонясь къ дочери и по-видимому не зная, что дѣлать, что говорить.

-- Будь умной дѣвочкой, сказалъ онъ наконецъ, гладя ее по головѣ и глядя на нее, какъ-будто украдкою, нехотя и съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.-- Поди къ Ричардсъ! ступай!

Флоренса все еще стояла въ нерѣшимости, какъ-будто не хотѣла отойдти отъ него или питала слабую надежду, что онъ подниметъ ее на руки и поцалуетъ. Она взглянула ему въ глаза еще разъ, и выраженіе лица дѣвочки показалось ему совершенно тѣмъ же, какое было тогда, когда она оглянулась на домашняго доктора, шептавшаго ей на ухо. Мистеръ Домби безсознательно выпустилъ ея руку изъ своей руки и отвернулся.

Нетрудно понять, что наружность и пріемы бѣдной Флоренсы были вовсе не въ ея пользу въ глазахъ отца; но Полли, все-еще не хотѣвшая вѣрить совершенной его безчувственности, старалась держать ее какъ-можно-дольше на виду у него и дѣйствовала съ маленькимъ Полемъ такъ искусно, что онъ очевидно казался гораздо-веселѣе въ обществѣ сестры. Когда настало время удалиться наверхъ, она хотѣла послать Флоренсу во внутреннюю комнату, чтобъ пожелать отцу доброй ночи, но дѣвочка робѣла и не хотѣла идти; на повторенное увѣщаніе Полли она закрыла себѣ личико обѣими руками и воскликнула: -- О, нѣтъ, нѣтъ! Ему меня не нужно!

Этотъ маленькій споръ обратилъ на себя вниманіе мистера Домби, сидѣвшаго за столомъ за рюмкою вина. Онъ спросилъ: въ чемъ дѣло?

-- Миссъ Флоренса боится помѣшать вамъ; она хотѣла пожелать вамъ доброй ночи, отвѣчала Ричардсъ.

-- Ничего. Пускай она приходитъ сюда и уходитъ, не обращая на меня вниманія.

Сердце бѣдной дѣвочки сжалось отъ этихъ словъ, и она вышла.

Какъ бы то ни было, Полли все-таки торжествовала отъ успѣха своего добродушнаго замысла и разсказала все Сузаннѣ Нипперъ, когда увидѣлась съ нею наверху; по та приняла довольно-холодно это доказательство ея довѣренности и не обнаружила ни малѣйшаго энтузіазма.

-- Я думала, что это васъ обрадуетъ, сказала Полли.

-- О, какъ же, мистрисъ Ричардсъ! Я очень-рада.

-- Однако вы этого не показываете.

-- О! я здѣсь въ домъ постоянная и не могу обнаруживать ничего такъ откровенно, какъ вы временныя! Въ здѣшнемъ домѣ временныя дѣлаютъ, что хотятъ, ихъ всѣ слушаютъ, а на постоянныхъ никто не смотритъ!

ГЛАВА IV,

въ которой является на сцену нѣсколько новыхъ лицъ.

Хотя конторы Домби и Сына находились въ предѣлахъ нравъ и привилегій Сити, однако по сосѣдству ихъ было много довольно-романтическаго: Гогъ и Магогъ {Статуи Гога и Магога находятся въ Гильд-Галлѣ или ратушъ Сити.} величались на разстояніи какихъ-нибудь двадцати минутъ ходьбы; Банкъ Англіи, съ своими подземными сводами, наполненными слитками золота и серебра, былъ близехонько, подъ рукою; за угломъ находился домъ остиндской компаніи, напоминавшій о драгоцѣнныхъ камняхъ и тканяхъ, о тиграхъ, слонахъ, тукахъ {Гука -- индійскій кальянъ.}, зонтикахъ, пальмахъ, паланкинахъ и коричневыхъ принцахъ, сидящихъ на великолѣпныхъ коврахъ. На всякомъ шагу попадались тутъ вывѣски съ изображеніями кораблей, несшихся подъ всѣми парусами во всѣ концы свѣта. Вездѣ были магазины и лавки, гдѣ въ какіе-нибудь полчаса снабжали всякаго всѣмъ, въ какое бы то ни было путешествіе. Надъ дверьми лавокъ морскихъ инструментовъ красовались маленькіе деревянные мичманки, въ флотскомъ мундирѣ, дѣлавшіе астрономическія наблюденія надъ проѣзжавшими телегами и наемными экипажами.

Единственнымъ хозяиномъ и обладателемъ одной изъ этихъ статуекъ -- самой деревяннѣйшей, если можно такъ выразиться, которая, выставя одну ногу впередъ, смотрѣла съ отчаяннымъ вниманіемъ въ несоразмѣрной величины старинный октантъ -- единственнымъ обладателемъ этого мичмана былъ старикъ въ валлійскомъ парикѣ, который платилъ за свою лавку всѣ возможныя пошлины въ-продолженіе большаго числа лѣтъ, чѣмъ могли бы насчитать многіе совершенно-взрослые мичманы въ плоти и крови: а въ то время мичманы часто достигали въ британскомъ флотѣ до значительно-почтенныхъ лѣтъ.

Въ лавкѣ этой продавались хронометры, барометры, телескопы, зрительныя трубы, компасы, морскія карты, секстанты, квадранты и всѣ инструменты, служащіе для счисленія пути корабля или для описи его открытіи, еслибъ ему удалось ихъ сдѣлать. Всѣ эти вещи были плотнѣйшимъ образомъ уложены въ ящики разныхъ формъ изъ краснаго дерева, гдѣ разныя подушечки, подкладочки и защелочки не давали имъ шевелиться въ какую угодно качку. Словомъ, войдя въ лавку, можно было подумать, что въ случаѣ неожиданнаго спуска на воду ей нужно только чистое открытое море, чтобъ съ увѣренностью направиться къ любому необитаемому острову земнаго шара.

Многія подробности частной жизни судоваго инструментальнаго мастера подкрѣпляли такое фантастическое предположеніе. На столѣ его являлись настоящіе морскіе сухари, разные сушеные и соленые мяса и языки, сильно отзывавшіеся каболками; пикльсы подавались въ большихъ банкахъ съ надписями: "продажа всѣхъ родовъ морской провизіи"; крѣпкіе напитки, въ флягахъ безъ горлышекъ. Старинныя гравюры съ изображеніями кораблей во всѣхъ возможныхъ видахъ, съ алфавитными указаніями на объясненія различныхъ таинствъ ихъ парусности и оснастки, висѣли въ рамкахъ на стѣнахъ. На подносахъ красовался фрегатъ "Тартаръ" подъ всѣми парусами. Заморскія раковины, мхи и морскія травы украшали каминъ, а маленькій панельный кабинетикъ освѣщался люкомъ сверху, какъ каюта.

Онъ жилъ тутъ совершеннымъ шкиперомъ, вмѣстѣ съ племянникомъ своимъ Валтеромъ, четырнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, совершенно похожимъ на мичмана. Но за то самъ Соломонъ Джилльсъ, или, какъ его вообще называли, старый Солль, вовсе не отличался морского наружностью. Не говоря уже о валлійскомъ парикѣ, въ которомъ онъ нисколько не походилъ на корсара, онъ былъ тихій, спокойный, задумчивый старичокъ съ красными глазами, похожими на миньятюрныя солнца, видимыя сквозь густой туманъ. Единственная перемѣна, которую когда-нибудь замѣчали въ его внѣшности, состояла въ томъ, что онъ лѣтомъ носилъ нанковые панталоны блѣднаго цвѣта при коричневомъ фракѣ съ металлическими пуговицами, а въ болѣе-прохладное время, съ тѣмъ же фракомъ коричневые панталоны. Накрахмаленные воротники рубашки выходили у него чинно изъ-за шейнаго платка; на лбу онъ носилъ большіе очки, а въ карманѣ жилета хронометръ, въ непогрѣшимость котораго такъ вѣровалъ, что скорѣе готовъ бы былъ усомниться въ правильности движенія солнца. Таковъ, какимъ онъ былъ теперь, просидѣлъ онъ многіе годы подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, отправляясь ночевать на чердакъ, гдѣ часто выли бурные вѣтры, тогда-какъ джентльмены, жившіе внизу, въ комфортѣ, не имѣли понятія о настоящемъ состояніи погоды.

Читатель знакомится съ Соломономъ Джилльсомъ въ осенній вечеръ, въ половинѣ шестаго. Старикъ смотритъ на свой несомнѣнный хронометръ. Погода будетъ по-видимому сырая: всѣ барометры въ лавкѣ упали духомъ и ртутью, а лакированная шляпа деревяннаго мичмана, которымъ гордится его обладатель, уже сіяетъ дождемъ.

-- Гдѣ Валтеръ? куда онъ дѣвался? сказалъ Соломонъ Лжилльсъ, тщательно спрятавъ свой хронометръ.-- Обѣдъ уже съ полчаса готовъ, а Валтера все нѣтъ!

Обернувшись на стулѣ за конторкою, онъ выглянулъ сквозь пустые промежутки между своими инструментами въ окно, надѣясь увидѣть племянника. Однако, нѣтъ. Его нѣтъ между двигающимися взадъ и впередъ зонтиками.

-- Еслибъ я не зналъ, что онъ столько любитъ меня, что не убѣжитъ, не запишется противъ моего желанія на какой-нибудь корабль, я бы началъ тревожиться, продолжалъ онъ, поглядывая на свои барометры.-- Право, такъ. Э-ге-ге! всѣ упали, бездна сырости! Ну, такъ/ Этого только не достаетъ.

-- Ало, дядя Солль!

-- Ало, мой любезный; наконецъ-то я тебя дождался! отвѣчалъ инструментальный мастеръ на возгласъ бодро и весело смотрѣвшаго мальчика, бѣлокураго, кудряваго, съ большими свѣтлыми глазами.

-- Ну, что, дядюшка, какъ вы безъ меня провели день? Обѣдъ готовъ? Я голоденъ.

-- Какъ провелъ день? возразилъ ласково и добродушно старикъ.-- Плохо было бы, еслибъ я не могъ привести день безъ такого сорванца, какъ ты; я провелъ его гораздо-лучше, чѣмъ съ тобою. Обѣдъ ждетъ тебя уже съ полчаса, а что до голода, такъ я, можетъ-быть, еще голоднѣе тебя.

-- Ну, такъ пойдемъ обѣдать, дядюшка. Ура! да здравствуетъ адмиралъ! Впередъ!

Съ этимъ восклицаніемъ онъ увлекъ за собою дядю въ комнату, какъ-будто предводительствуя абордажною партіей. Дядя и племянникъ немедленно занялись жареною рыбой, имѣя въ перспективѣ добрый бифстексъ.

-- Да здравствуетъ лордъ мэръ Лондона! полно тебѣ толковать объ адмиралахъ. Теперь твои адмиралъ лордъ-мэръ.

-- О, не-уже-ли? возразилъ мальчикъ, покачивая головою.-- Правду сказать, его меченосецъ мнѣ больше нравится.

-- Выслушай меня, Валли, выслушай меня. Взгляни-ка туда на полку.

-- Кто повѣсилъ на гвоздь мою серебряную чарку?

-- Я. Оставь чарки. Сегодня, Валтеръ, мы будемъ пить изъ рюмокъ. Мы люди дѣловые, принадлежимъ къ числу гражданъ Сити и выступили на новую дорогу въ это утро.

-- Пожалуй, дядюшка. Я готовъ пить изъ чего угодно, пока могу пить за ваше здоровье. Ваше здоровье, дядя Солль, и да здравствуетъ...

-- Лордь-мэръ, прервалъ старикъ.

-- Пожалуй, хоть лордъ-мэръ, шерифы, весь совѣтъ и вся ливрея!

Дядя кивнулъ головою съ большимъ удовольствіемъ.

-- А теперь, разскажи-ка намъ что-нибудь о фирмѣ.

-- О! о фирмѣ нечего много разсказывать, дядюшка. Темный рядъ конторъ; а въ комнатѣ, гдѣ я сижу, высокая каменная рѣшотка, желѣзный денежный сундукъ, объявленіе объ отходящихъ судахъ, календарь, письменные столы, чернилицы, нѣсколько книгъ, нѣсколько шкатулокъ, бездна паутины, вотъ и все!

-- И ничего больше?

-- Ничего, кромѣ старой канареечной клетки -- не постигаю, какъ она туда попала! да еще угольнаго ящика.

-- Ни банкирскихъ книгъ, ни счетныхъ книгъ, ни счетовъ, никакихъ признаковъ богатства, которое прибываетъ туда съ каждымъ днемъ?

-- О, этого добра довольно. Впрочемъ, большая часть этихъ вещей въ комнатѣ мистера Каркера, или мистера Морфина, или мистера Домби.

-- А мистеръ Домби былъ сегодня тамъ?

-- О, да!

-- Онъ, я думаю, не обратилъ на тебя вниманія?

-- Напротивъ.

-- Что же онъ сказалъ?

-- Онъ подошелъ къ моему столу -- я бы желалъ, дядюшка, чтобъ онъ не былъ такъ надутъ и важенъ, и сказалъ: "О! вы сынъ инструментальнаго мастера, мистера Джилльса". Племянникъ, сударь, отвѣчалъ я.-- Я сказалъ "племянникъ", говоритъ онъ. А я готовъ присягнуть, что онъ сказалъ "сынъ".

-- Ты вѣрно ошибся; ну, да это все равно.

-- Конечно, все равно, а все-таки ему не съ чего было говорить такъ рѣзко. Потомъ онъ сказалъ, что вы говорили ему обо мнѣ, что онъ нашелъ мнѣ занятіе и ожидаетъ отъ меня прилежанія и пунктуальности. Потомъ онъ ушелъ. Мнѣ показалось, что я ему не очень понравился.

-- То-есть, я полагаю, онъ тебѣ не очень поправился.

-- А можетъ-быть и то, дядюшка.

Старикъ сдѣлался серьёзнѣе къ концу обѣда и по-временамъ взглядывалъ на открытое лицо племянника. Когда обѣдъ, взятый изъ ближайшей рестораціи, былъ съѣденъ и скатерть убрана, дядя зажегъ свѣчку и спустился въ маленькій погребокъ, между-тѣмъ, какъ Балтеръ свѣтилъ ему, стоя на сырой лѣстницѣ. Пошаривъ тамъ нѣсколько минутъ, онъ вышелъ, держа въ рукѣ бутылку весьма-старой наружности, покрытую пылью и грязью.

-- Это что, дядя Солль? Что вы дѣлаете? вѣдь это та чудная мадера! тамъ остается только одна бутылка!

Дядя Солль кивнулъ головою, давая знать, что онъ очень-хорошо понимаетъ, что дѣлаетъ; откупоривъ бутылку въ торжественномъ молчаніи, онъ налилъ двѣ рюмки, а бутылку и третью чистую рюмку поставилъ за столъ.

-- Ты разопьешь другую бутылку, Валли, когда доживешь до хорошаго состоянія, когда будешь человѣкомъ уважаемымъ, счастливымъ, когда сегодняшняя съемка твоя съ якоря на новомъ пути приведетъ тебя благополучно въ хорошій портъ. Будь счастливъ, дитя мое!

Часть тумана, окружавшаго дядю Солля, попала ему очевидно въ горло, потому-что онъ говорилъ хриплымъ голосомъ; рука его дрожала, когда онъ чокался рюмкою съ племянникомъ; но поднося вино къ губамъ, онъ поправился и выпилъ его залпомъ.

-- Теперь, дядюшка, сказалъ мальчикъ, стараясь казаться веселымъ и безпечнымъ, хотя слезы готовы была брызнуть у него изъ глазъ:-- за честь, которую вы мнѣ сдѣлали, и проч., и проч., прошу позволенія предложить мистеру Соломону Джилльсу трижды-три ура и еще разъ ура! А вы отвѣтите на это, когда мы разопьемъ вмѣстѣ съ вами послѣднюю бутылку. Согласны?

Они снова чокнулись, и Валтеръ приподнялъ свою рюмку, понюхалъ вино, отпилъ немного, посмотрѣлъ на него передъ огнемъ, однимъ словомъ исполнилъ всѣ церемоніи самаго записнаго знатока въ винахъ.

Дядя глядѣлъ на него молча. Когда глаза ихъ снова встрѣтились, старикъ заговорилъ:

-- Видишь ли, Валтеръ, моя торговля превратилась для меня въ привычку, отъ которой отстать я уже не въ-силахъ, но она теперь вовсе, вовсе невыгодна. Когда еще носили этотъ старинный мундиръ (показывая на деревяннаго мичмана), тогда, дѣйствительно, мое ремесло могло составить состояніе, и тогда отъ него можно было разбогатѣть. Но теперь соперничество, да новыя изобрѣтенія, да разныя перемѣны -- словомъ, свѣтъ проходитъ мимо меня. Я едва знаю, гдѣ я самъ, а еще меньше, куда я ввались покупщики мои.

-- Что о нихъ думать, дядюшка!

-- На-примѣръ, съ-тѣхъ-поръ, какъ ты воротился ко мнѣ изъ школы, изъ Пекгэма, -- а этому больше десяти дней,-- ко мнѣ въ лавку зашелъ одинъ только человѣкъ.

-- Двое, дядюшка, помните? Одинъ приходилъ, чтобъ размѣнять у васъ гинею.

-- Ну, это одинъ.

-- А что же, вы уже не считаете за человѣка женщину, которая спрашивала у васъ дорогу въ Маііль-Эндь?

-- О, конечно! я и забылъ о ней.

-- Правда, они не купили ничего...

-- Ничего, возразилъ спокойно дядя.

-- Да они и не нуждались ни въ какихъ инструментахъ.

-- Нѣтъ. А еслибъ нуждались, то пошли бы въ другую лавку.

-- Но все-таки это были два человѣческія существа, дядюшка! воскликнулъ мальчикъ.

-- Прекрасно, Валли. Однако согласись, что мы не дикари и не можемъ жить отъ людей, которые просятъ мелочи на гинею или спрашиваютъ, какъ попасть въ Майль-Эндъ. Словомъ, свѣтъ прошелъ мимо меня; я его не браню, но и не понимаю. Торговцы стали не то, что была прежде; прикащики также, торговля также, товары также. Семь-восьмыхъ изъ моего запаса уже вышли изъ моды, и я сталъ старомоднымъ человѣкомъ въ старомодной лавкѣ, въ улицѣ, которая также стала не та, какою я ее помню. Я отсталъ отъ времени и такъ старъ, что ужь не могу догнать его. Меня даже сбиваетъ съ толку шумъ, который оно дѣлаетъ далеко впереди меня.

Валтеръ хотѣлъ говорить, но старикъ остановилъ его.

-- Вотъ почему, Валли, вотъ почему я хочу, чтобъ ты началъ трудиться въ свѣтѣ заблаговременно. Моя торговля упала и не можетъ быть для тебя наслѣдствомъ -- это ясно. Въ такомъ домѣ, какъ у Домби, ты будешь лучше чѣмъ гдѣ-нибудь на дорогѣ къ прочной независимости. Трудись и будь счастливъ!

-- Я сдѣлаю все, что могу, дядюшка, чтобъ заслужить ваше одобреніе.

-- Знаю, знаю. А что до моря -- оно хорошо въ сказкахъ, но на дѣлѣ тутъ мало толку. Очень-натурально, что море тебя занимаетъ, потому-что ты былъ безпрестанно окруженъ предметами, которые напоминаютъ о немъ; но, право, въ немъ мало толку, повѣрь мнѣ. Подумай, на-примѣръ, объ этомъ винѣ: оно было нѣсколько разъ въ Остиндіи и ходило разъ вокругъ свѣта. Подумай о темныхъ ночахъ, страшныхъ вѣтрахъ, волненіи...

-- Громѣ, молніи, дождѣ, градѣ, штормахъ, ураганахъ...

-- Да, да; вино это прошло черезъ всѣ морскіе ужасы. Подумай, какой тутъ былъ трескъ и скрипъ мачтъ и членовъ, какъ штормъ вылъ и ревѣлъ въ снастяхъ и рангоутѣ...

-- Какъ лѣзли матросы, какъ они работали, лежа на реяхъ и крѣпя окоченѣлые паруса, тогда-какъ судно валяло и обдавало волненіемъ безъ милосердія!

-- Такъ, такъ. Во всѣхъ этихъ передѣлкахъ была старая бочка, въ которой путешествовало наше вино. Знаешь, когда "Салли" пошла...

-- Въ Балтику, въ темнѣйшую ночь! Тогда, въ двадцать-пять минутъ послѣ полуночи, часы капитана остановились въ его карманѣ, а онъ лежалъ мертвый у грот-мачты, -- четырнадцатаго Февраля въ тысяча-семьсотъ-сорокъ-девятомъ году! воскликнулъ Валтеръ съ большимъ одушевленіемъ.

-- Да, да, совершенно такъ! Тогда на "Салли" было пятьсотъ бочекъ такого вина, и всѣ люди (кромѣ старшаго штурмана, старшаго лейтенанта, двухъ матросовъ и женщины, спасшихся на дрянной шлюпкѣ), всѣ остальные люди расшибли бочки, напились мертвецки и умерли пьяные, горланя "Rule Britannia", "Салли" пошла ко дну...

-- А помните, дядюшка, когда "Джорджа-Втораго" бросило на Корнвалисскій берегъ въ страшный штормъ, за два часа до разсвѣта, четвертаго марта семьдесятъ-перваго года! На немъ было четыреста лошадей, которыя сорвались, метались какъ угорѣлыя, стаптывали другъ др)га до смерти, еще въ началѣ шторма подняли такой шумъ и ревѣли такими человѣческими голосами, что люди вообразили все судно наполненнымъ чертями и побросались за бортъ. Наконецъ, осталось только двое, чтобъ разсказать объ этомъ бѣдствіи!

-- А когда "Полиѳемъ"...

-- Вестиндское судно въ триста-пятьдесятъ тонновъ, капитанъ Джонъ Броунъ, хозяева Виггсъ и Компанія! прервалъ съ жаромъ мальчикъ.

-- Да, да! Когда оно загорѣлось на четвертыя сутки пути съ благополучнымъ вѣтромъ, ночью, вышедъ изъ Ямайки...

-- Тамъ было два брата, продолжалъ воспламенившійся племянникъ: -- обоимъ не было мѣста на единственной уцѣлѣвшей шлюпкѣ, и ни одинъ не хотѣлъ согласиться сѣсть въ нее; старшій братъ бросилъ въ нее младшаго насильно, а младшій, поднявшись въ шлюпкѣ на ноги, закричалъ ему: "Идвардъ! помни, что у тебя невѣста! Я не больше, какъ мальчикъ; меня никто не ждетъ!" И съ этимъ онъ бросился въ море!

Разгоряченное лицо и пылавшіе глаза Валтера напомнили старику, что онъ взялся за дѣло неловко, а потому, вмѣсто продолженія своихъ анекдотовъ, онъ сказалъ: -- Положимъ, что мы станемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ.

Дѣло въ томъ, что простодушный дядя, въ тайной привязанности своей къ чудесному и отважному морской жизни, съ которою, по роду торговли своей, онъ имѣлъ отдаленныя сношенія, незамѣтно развилъ и въ племянникѣ пристрастіе къ тому же: все, что онъ разсказывалъ племяннику для того, чтобъ отвлечь его отъ этихъ опасныхъ приключеній, производило совершенно-противоположныя дѣйствія и только сильнѣе разжигало его огненное воображеніе. Такіе примѣры очень-обыкновенны: не было еще книги или разсказа, писанныхъ для удержанія безпокойныхъ мальчиковъ на берегу, которые бы, напротивъ того, не влекли ихъ неодолимою силою къ волнамъ океана.

Но теперь явилось къ дядѣ Соллю и племяннику его третье лицо, джентльменъ въ широкомъ синемъ костюмѣ, съ крючкомъ вмѣсто кисти правой руки, съ весьма-густыми бровями и толстою, суковатою дубиной. Шея его была слегка обернута чернымъ шелковымъ платкомъ, изъ котораго торчалъ огромный, толстый рубашечный, воротникъ. Порожняя рюмка очевидно предназначалась для него, что ему было, по-видимому, извѣстно, ибо онъ, снявъ косматый непромокаемый верхній сюртукъ, который повѣсилъ на гвоздь за дверьми, и лакированную шляпу, до того жесткую, что она оставила красный рубецъ даже на его лбу, придвинулъ стулъ къ тому мѣсту, гдѣ стояла порожняя рюмка, и усѣлся. Его обыкновенно величали капитаномъ, и онъ былъ или шкиперомъ, или лоцманомъ, или контрабандистомъ, или корсаромъ, или поперемѣнно всѣмъ этимъ. Вообще, онъ смотрѣлъ человѣкомъ, сильно пропитаннымъ соленою водою.

Коричневое и шершавое лицо его прояснилось, когда онъ протягивалъ руку дядѣ и племяннику; но онъ былъ, по-видимому, склоненъ къ лаконизму и только сказалъ обоимъ разомъ:

-- Каково живете?

-- Хорошо, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ, подвигая къ нему бутылку.

Капитанъ взялъ ее, осмотрѣлъ, понюхалъ и сказалъ съ особеннымъ выраженіемъ:

-- Это?

-- Да! возразилъ инструментальный мастеръ.

Капитанъ налилъ себѣ рюмку посвистывая.

-- Вал'ръ, началъ онъ, поправя свои жидкіе волосы крючкомъ и потомъ указавъ имъ на дядю Солля: -- смотри на него! люби, почитай и повинуйся! Успѣха, пріятель!

Послѣ этого воззванія, онъ замолчалъ и не проговорилъ ни слова, пока дядя Солль не вышелъ въ лавку, чтобъ освѣтить ее. Тогда онъ обратился къ Валтеру:

-- Я полагаю, онъ съумѣлъ бы сдѣлать часы, еслибъ вздумалъ?

-- Можетъ-быть, капитанъ Коттль.

-- И они бы пошли! Вѣдь онъ чуть не давится отъ учености, замѣтилъ капитанъ, указывая своимъ крючкомъ на инструменты.-- Смотри сюда! Вотъ ихъ цѣлая коллекція для земли, для воздуха, для воды. Ему все равно! сдѣлаетъ любой!

Изъ этихъ словъ можно понять, что капитанъ Коттль чувствовалъ глубокое почтеніе къ запасу инструментовъ дяди Солля, и что философія его находила мало разницы между торговлею инструментами и изобрѣтеніемъ ихъ.

-- Охъ! продолжалъ онъ со вздохомъ: -- славная вещь понимать ихъ, а между-тѣмъ также хорошо и не понимать ихъ. Я право, не знаю, которое изъ двухъ лучше. Вѣдь, право, превесело сидѣть здѣсь и думать, что тебя свѣсятъ, смѣрятъ, увеличатъ, наэлектризуютъ, намагнитятъ и чортъ-знаетъ что еще; а ты и не будешь подозрѣвать, какъ это все сдѣлается!

Одна только дивная мадера могла извлечь изъ капитана такой потокъ краснорѣчія, которому онъ самъ удивился. Въ это время возвратился въ комнату предметъ его удивленія и засталъ его въ глубокомъ, задумчивомъ молчаніи.

-- Что же, Коттль? Прежде чѣмъ ты получишь свой стаканъ гроку, надобно кончить бутылку.

-- Стоять на ней! { Стоять на какой-нибудь снасти значитъ на языкѣ моряковъ приготовиться тянуть ее или отдать, т. е. выпустить. Прим. перев. } Да подлей еще Вал'ру.

-- Нѣтъ, дядюшка, довольно!

-- Ничего, ничего, возразилъ дядя Солль.-- Мы кончимъ бутылку за здравіе торговаго дома, Недъ,-- того дома, гдѣ Валтеръ. Кто знаетъ, можетъ-быть, домъ этотъ будетъ со-временемъ считать его въ числѣ своихъ партнеровъ? Сэръ Ричардъ Виттингтонъ женился же на дочери своего хозяина.

-- Да, да! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, лордъ-мэръ Лондона! Не зѣвай на книгахъ, Вал'ръ!

-- И хотя у мистера Домби нѣтъ дочери...

-- Есть, есть, дядюшка! возразилъ мальчикъ, слегка покраснѣвъ и смѣясь.

-- Есть? Да, правда, можетъ быть.

-- Я знаю, что есть, дядюшка! Сегодня говорили объ этомъ въ конторѣ. Говорятъ, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: -- будто-бы онъ не любитъ ея и она брошена, совершенно забыта имъ, живетъ вмѣстѣ съ служанками, а самъ мистеръ Домби думаетъ только о сынѣ, и потому сдѣлался строже прежняго, ходитъ по докамъ, любуясь на свои корабли и какъ-будто радуется богатству, которымъ будетъ владѣть вмѣстѣ съ сыномъ. Вотъ что тамъ говорили; не знаю, правда ли все это.

-- Онъ уже развѣдалъ о ней все. Каково! сказалъ дядя.

-- О, вздоръ, дядюшка! Нельзя же не слышать того, что мнѣ говорятъ!

-- Сынъ, я думаю, помѣшаетъ намъ, а? Недъ?

-- Премного, отвѣчалъ капитанъ.

-- Ничего, продолжалъ старикъ: -- выпьемъ и за его здоровье! Да здравствуютъ Домби и Сынъ!

-- Прекрасно, дядюшка! весело вскричалъ мальчикъ.-- Но такъ-какъ вы присоединяете меня къ фирмѣ и говорили о дочери, и какъ знаю о ней все, то я долженъ дополнить вашъ тостъ. Предлагаю выпить за здоровье Домби и Сына и Дочери! Гипъ, гипъ, гипъ, урра-а!!

ГЛАВА V.

Крестины маленькаго Поля.

Младенецъ Домби укрѣплялся и здоровѣлъ съ каждымъ днемъ. Пламенная любовь къ нему миссъ Токсъ возрастала въ той же прогрессіи, такъ-что самъ мистеръ Домби наконецъ оцѣнилъ ея трогательное участіе и началъ смотрѣть на нее, какъ на особу съ большимъ природнымъ разсудкомъ. Снисходительность его простерлась до того, что онъ даже кланялся ей иногда съ особенною любезностью и удостоивалъ выражаться, говоря съ сестрою: "Скажи, прошу тебя, Луиза, своей пріятельницъ, что она очень-добра"; или: "замѣть миссъ Токсъ, Луиза, что я ей признателенъ" -- милости, которыя производили глубокое впечатлѣніе на отличенную такимъ-образомъ миссъ Токсъ.

Миссъ Токсъ часто увѣряла мистриссъ Чиккъ, что ничто въ свѣтѣ не интересуетъ ея столько, какъ развитіе этого очаровательнаго дитяти. Она съ наслажденіемъ присутствовала при невинныхъ трапезахъ юнаго наслѣдника фирмы, и съ энтузіазмомъ при его туалетѣ и омовеніяхъ. Однажды, когда мистеръ Домби былъ введенъ сестрою въ дѣтскую, она скрылась изъ скромности за шкапъ, видя, что онъ одѣтъ весьма легко, въ бѣлой лѣтней курткѣ; но, не могши удержать овладѣвшаго ею восторга, она закричала изъ своей засады: "О, мистеръ Домби, не правда ли, какъ онъ милъ! Совершенный купидонъ! Не правда ли, сэръ?" Послѣ такого взрыва она чуть не упала въ обморокъ отъ смущенія.

-- Луиза, сказалъ разъ мистеръ Домби сестрѣ своей: -- я право думаю, что надобно сдѣлать твоей пріятельницѣ какой-нибудь подарокъ въ знакъ памяти, по случаю будущихъ крестинъ Поля. Она съ самаго рожденія его обнаруживаетъ къ нему такое теплое участіе и такъ хорошо понимаетъ свое собственное положеніе -- вещь довольно рѣдкая въ наше время -- что мнѣ будетъ пріятно замѣтить ей это чѣмъ-нибудь.

Къ глазахъ мистера Домби было важнымъ достоинствомъ въ людяхъ: знать свое мѣсто и понимать его величіе.

-- Милый Поль, отвѣчала сестра: -- ты отдаешь миссъ Токсъ полную справедливость, чего и слѣдовало ожидать отъ твоей проницательности. Я увѣрена, что если есть на англійскомъ языкѣ три слова, къ которымъ уваженіе доходитъ у нея до благоговѣнія, то слова эти: Домби и Сынъ.

-- Прекрасно. Это дѣлаетъ ей честь.

-- А что до подарка, Поль, я могу сказать только одно: все, что бы ты ни вздумалъ дать ей, будетъ ею получено и сбережено съ самымъ религіознымъ почтеніемъ. Но теперь представляется тебѣ случай осчастливить ее несравненно-больше и лестнѣе...

-- Какимъ-образомъ?

-- Крестные родители, милый Поль, вообще люди, которыхъ вліяніе признано важнымъ...

-- Не вижу, почему оно можетъ быть важнымъ для моего сына, прервалъ мистеръ Домби холодно.

-- Конечно, милый Поль! возразила Луиза съ большимъ одушевленіемъ:-- ты сказалъ, какъ истинный Домби. Я знала, что таково будетъ твое мнѣніе. Можетъ-быть, собственно по этому ты можешь избрать миссъ Токсъ крестною матерью милому малюткѣ, хоть въ видѣ представительницы кого-нибудь другаго. Считаю лишнимъ прибавлять, что она прійметъ это какъ величайшее и почетнѣйшее отличіе.

-- Луиза, сказалъ мистеръ Домби послѣ краткаго молчанія: -- не должно полагать...

-- О, конечно, нѣтъ! вскричала мистриссъ Чикксъ, торопясь предупредить отказъ.-- Я никогда этого не думала!

Мистеръ Домби взглянулъ на нее съ нетерпѣніемъ.

-- Не сердись на меня, милый Поль, я далеко не тверда. Я едва себя чувствую послѣ смерти нашей бѣдной, милой Фанни!

Мистеръ Домби взглянулъ на носовой платокъ, который она подняла къ глазамъ, и снова началъ:

-- Не должно полагать, говорю я...

-- И я говорю, что я никогда этого не думала.

-- Ахъ, Боже мой, Луиза!

-- Нѣтъ, милый Поль, позволь мнѣ высказать! Хотя бы это были мои послѣднія слова, я все-таки скажу, что конечно нѣтъ, и что я этого никогда не думала! проговорила она слезливымъ голосомъ, съ плачемъ.

Мистеръ Домби прошелся разъ по комнатѣ.

-- Не должно полагать, Луиза... (мистриссъ Чикксъ прибила къ мачтѣ гвоздями свои сигнальные флаги и опять повторила: "конечно нѣтъ", и пр.; но онъ не обратилъ на это вниманія), не должно полагать, что найдется много людей, которые имѣли бы въ моихъ глазахъ больше правъ на отличіе, чѣмъ миссъ Токсъ и которые бы въпослѣдствіи думали имѣть вліяніе на своего крестника. Мы съ Полемъ не нуждаемся и не будемъ нуждаться ни въ комъ. Я въ состояніи пренебрегать помощью и связями, за которыми многіе люди гонятся для дѣтей своихъ. Желаю одного: чтобъ Поль благополучно достигъ возраста, когда будетъ въ-состояніи поддержать честь фирмы и увеличить ея достоинство, если это возможно. Для него до того времени довольно одного меня. Пусть миссъ Токсъ будетъ крестною матерью ребенка -- я ею вообще очень-доволенъ; а твой мужъ и я, мы будемъ остальными свидѣтелями.

Мистеръ Домби высказалъ себя въ этой рѣчи, произнесенной съ большимъ величіемъ: онъ имѣлъ неописанную недовѣрчивость ко всякому, кто могъ бы стать между его сыномъ и имъ,-- это было надменное опасеніе найдти себѣ соперника въ почтеніи сына. Во всю жизнь свою онъ не сдружился ни съ кѣмъ: его холодная и отталкивающая душа не искала и не находила дружбы.

Такимъ-образомъ миссъ Токсъ, въ силу своей незначительности, была возведена въ высокое званіе крестной матери маленькаго Поля; мистеръ Домби объявилъ, что желаетъ немедленно совершить эту церемонію, и безъ того долго откладываемую; сестра его, вовсе не ожидавшая такого блистательнаго успѣха, удалилась какъ-можно-скорѣе, чтобъ сообщить радостную вѣсть лучшему своему другу, и мистеръ Домби снова остался одинъ въ кабинетѣ.

Въ дѣтской, въ тотъ вечеръ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ наслаждались пріятностью дружеской бесѣды, которая до того не нравилась огнедышущей Сузаннѣ Нипперъ, что она безпрестанно дѣлала имъ гримасы изъ-за дверей и другихъ засадъ. Пріятельницы, нисколько неподозрѣвавшія итого, благополучно присутствовали при разоблаченіи маленькаго Поля и укладываніи его въ постель; потомъ онѣ принялись пить чай передъ огнемъ камина. Стараніями доброй Полли дѣти спали въ одной комнатъ, и объ подруги замѣтили о существованіи маленькой Флоренсы не прежде, какъ усѣвшись за чайный столикъ и бросивъ нечаянный взглядъ на обѣ кроватки.

-- Какъ она крѣпко спитъ! замѣтила миссъ Токсъ.

-- Вы знаете, моя милая, возразила митриссъ Чиккъ: -- что она дѣлаетъ большой моціонъ играя около маленькаго Поля.

-- Она престранный ребенокъ.

-- Знаете, моя милая, совершенная мать!

-- Не-уже-ли?

-- Флоренса никогда, никогда въ жизни не будетъ настоящею Домби, хотя бы прожила тысячу лѣтъ!

Брови миссъ Токсъ поднялись въ знакъ сочувствія.

-- Не знаю, что мнѣ съ нею дѣлать; я выбиваюсь изъ силъ! произнесла мистриссъ Чиккъ со вздохомъ скромнаго достоинства.-- Право, tie понимаю, какое положеніе она займетъ со-временемъ въ свѣтѣ, когда ныростетъ. Она нисколько не старается понравиться отцу, да и чего ждать, когда она такъ далеко не Домби?

Выраженіе лица миссъ Токсъ показало, что она совершенно раздѣляетъ недоумѣніе своей подруги.

-- Видите, моя милая, у дѣвочки всѣ недостатки покойной Фаипи: она никогда не обовьется вокругъ сердца своего отца, какъ...

-- Какъ плющъ?

-- Какъ плющъ. Никогда! Бѣдная Фанни! А между-тѣмъ, какъ я ее любила!

-- О, не проходите въ отчаяніе, мой ангелъ, вы слишкомъ-чувствительны!

-- Всѣ мы имѣемъ свои недостатки, возразила мистриссъ Чиккъ, качая головою и проливая слезы.-- Могу сказать, что всѣ. Я никогда не была слѣпа къ ея недостаткамъ, хоть и не говорила этого. А между-тѣмъ, какъ я ее любила!

Мистриссъ Чиккъ все еще отирала глаза носовымъ платкомъ и все качала головою, когда Ричардсъ скромно подошла къ собесѣдницамъ и осмѣлилась предостеречь ихъ, что миссъ Флоренса проснулась и сидитъ въ постели. Кормилица сказала, что глаза дѣвочки, когда она проснулась, были въ слезахъ; по ихъ никто не замѣчалъ, исключая доброй Полли; никто кромѣ ея не наклонился надъ малюткой съ ласковыми словами; никто, кромѣ ея, не слышалъ, какъ билось ея сердце.

-- О, милая мистриссъ Ричардсъ, положите меня подлѣ брата! сказала дѣвочка, обратя къ ней заплаканные, умоляющіе взоры.

-- Зачѣмъ, мой ангельчикъ?

-- Я думаю, что онъ меня любитъ! Положите меня къ нему, прошу васъ!

Мистриссъ Чиккъ вмѣшалась съ материнскимъ участіемъ, увѣщавая Флоленсу уснуть, какъ слѣдуетъ умному дитяти; но Флоренса повторила свою мольбу съ испуганнымъ лицомъ и голосомъ, прерываемымъ слезами и рыданіемъ...

-- Я не разбужу его, я дотронусь до него только рукою и потомъ лягу спать. О, прошу васъ, положите меня на эту ночь подлѣ брата! мнѣ кажется, что онъ меня любитъ!

Ричардсъ взяла ее на руки, перенесла на кроватку младенца и положила подлѣ него. Малютка придвинулась къ нему сколько могла ближе, стараясь не нарушать его сна; протянувъ руку и нѣжно касаясь его головы, она закрыла лицо свое другою рукою и осталась неподвижною.

-- Бѣдная крошка! сказала миссъ Токсъ.-- Ей вѣрно что-нибудь приснилось.

Это маловажное обстоятельство прервало нить разговора, такъ-что его уже нельзя было возобновить, въ-слѣдствіе чего обѣ подруги допили молча свой чай и послали слугу за наемнымъ кабріолетомъ для миссъ Токсъ. Надобно сказать, что миссъ Токсъ имѣла большую опытность въ извощичьихъ кабріолетахъ, а потому каждая поѣздка ея требовала предварительныхъ и систематическихъ распоряженій.

-- Прошу васъ, Тоулинсонъ, сказала она позванному слугѣ: -- взять съ собою перо и чернила, и записать четко нумеръ кабріолета.

-- Да, миссъ.

-- Прошу васъ, Тоулинсонъ, также, переверните подушку. У нихъ всегда подушки сыры, прибавила она на ухо мистриссъ Чиккъ.

-- Да, миссъ.

-- Я также утружу васъ, Тоулинсонъ, этою карточкой и этимъ шиллингомъ. Онъ повезетъ меня по адресу карточки и долженъ понять, что получитъ никакъ не больше шиллинга.

-- Нѣтъ, миссъ.

-- И... мнѣ жаль, что я васъ столько безпокою, Тоулинсонъ.

-- Вовсе нѣтъ, миссъ.

-- Потрудитесь въ такомъ случаѣ сказать кучеру, что дядя дамы, которую онъ повезетъ, членъ магистрата, и что за малѣйшую дерзость ей онъ будетъ ужасно наказанъ. Вы можете сообщить ему это такъ, по-дружески, Тоулинсонъ, и потому-что вы знаете, какъ такое обстоятельство случилось съ другимъ извощикомъ, который умеръ.

-- Непремѣнно, миссъ, сказалъ лакей, уходя.

-- Теперь доброй ночи моему милому, милому, милому крестнику! А вы, другъ мой, Луиза, обѣщайте выпить на ночь чего-нибудь горячаго и не тревожьтесь!

Огнедышущая Сузанна, присутствовавшая при сценъ трогательнаго прощанія подругъ, едва могла удержать порывъ чувствъ своихъ; но за то, по уходъ мистриссъ Чиккъ, она дала имъ полную волю.

-- Слыхалъ ли кто въ жизнь свою двухъ другихъ подобныхъ этимъ уродовъ! воскликнула она.

-- И еще онъ увѣряютъ, что бѣдной дѣвочкѣ снилось! возразила Ричардсъ.

-- Ахъ, вы, красавицы! Она никогда не будетъ настоящею Домби, не такъ ли? Должно надѣяться, что не будетъ; намъ не надобно такихъ: и одного такого сокровища довольно!

-- Не разбудите дѣтей, милая Сузанна.

-- Очень вамъ благодарна, мистриссъ Ричардсъ! Считаю за особенную честь принимать отъ васъ приказанія: вѣдь я ваша черная невольница! Нѣтъ ли еще какихъ-нибудь приказаній?

-- Какой вздоръ! приказанія...

-- О, какое, мистриссъ Ричардсъ! Временныя здѣсь всегда командуютъ постоянными, въ этомъ домѣ ужь такъ заведено!

-- Перестаньте, перестаньте, возразила Полли кротко.-- Вы сердитесь, потому-что вы добрая дѣвушка и любите миссъ Флоренсу; а теперь вы бросились на меня, потому-что больше нё на кого.

-- Очень-легко удерживаться, мистриссъ Ричардсъ, и говорить спокойно, когда за вашимъ ухаживаютъ какъ за принцемъ крови, и гладятъ и лижутъ его до того, что онъ желалъ бы поменьше нѣжности; другое дѣло, когда бѣдную малютку, добрую, тихую, кроткую, которая никогда бы не должна была слышать сердитаго слова, просто топчутъ въ грязь! Ахъ, Боже мой, миссъ Флой! да если вы не закроете глаза сейчасъ же, я позову всѣхъ домовыхъ, которые живутъ на колокольнѣ, и они съѣдятъ васъ живую!

Тутъ миссъ Нипперъ завыла дикимъ голосомъ, въ подражаніе домовымъ, и накрыла голову дѣвочки одѣяломъ, послѣ чего просидѣла остатокъ вечера въ самомъ недовольномъ расположеніи духа.

Хотя маленькій Поль, какъ обыкновенно увѣряютъ кормилицы, и былъ уменъ не по росту, однакожь онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на всю эту сцену, такъ же, какъ и на приготовленія къ его крестинамъ, долженствовавшимъ торжествоваться черезъ день. Когда настало назначенное для этого утро, онъ не обнаружилъ ни малѣйшаго сознанія его важности, чувствуя большую наклонность ко сну и большое неудовольствіе на прислужницъ, наряжавшихъ его для поѣздки въ церковь.

То былъ желѣзно-сѣрый осенній день съ рѣзкимъ восточнымъ вѣтромъ. Мастеръ Домби олицетворялъ своею особой и вѣтеръ, и пасмурность, и осень. Онъ принималъ общество въ кабинетѣ и былъ холоденъ, тяжелъ, какъ погода; когда онъ взглядывалъ сквозь стеклянную дверь на чахлыя деревья садика, съ нихъ сыпались дождемъ желтые и коричневые листья, какъ-будто паденіе ихъ ускорялось отъ тлетворнаго вліянія его морозныхъ взоровъ.

Комнаты были холодныя, пасмурныя и казались въ трауръ, подобно всѣмъ обитателямъ дома. Книги, подобранныя подъ ранжира какъ солдаты, стояли чинно и угрюмо въ замкнутомъ шкафу и невидимому зябли въ своемъ заточеніи. Бронзовый бюстъ Питта, вѣнчавшій это хранилище, казался заколдованнымъ мавромъ, стерегущимъ недосягаемый кладъ. Двѣ пыльныя урны, стоявшія на высокихъ пьедесталахъ по угламъ и отрытыя изъ какой-нибудь древней могилы, какъ-будто проповѣдывали печаль и безнадежность. Зеркало камина, отражавшее самого мистера Домби и портретъ его, повѣшенный на противоположной стѣнѣ, казалось погруженнымъ въ грустныя размышленія. Желѣзные приборы камина, по своей жесткости и холодности, казались предметами, имѣвшими самыя справедливыя притязанія на родственное сходство съ хозяиномъ.

Вскорѣ явились мистеръ и мистриссъ Чиккъ.

-- Милый Ноль, пробормотала мистриссъ Чиккъ, обнимая брата:-- надѣюсь, сегодняшній день будетъ началомъ многихъ счастливыхъ годовъ!

-- Благодарю, "Луиза, отвѣчалъ мистеръ Домби угрюмо.-- Какъ вы поживаете, мистеръ Джонъ?

-- Какъ вы, сударь, поживаете? сказалъ Чиккъ.

Онъ протянулъ мистеру Домби руку съ такою осторожностью, какъ-будто боялся, что она наэлектризована. Мистеръ Домби взялъ ее, какъ бы взялъ рыбу или морскую траву, или вообще какое-нибудь слизистое вещество, и немедленно возвратилъ зятю съ самою смертоносною вѣжливостью.

-- Можетъ-быть, Луиза, сказалъ мистеръ Домби, слегка повернувъ къ ней голову въ своемъ накрахмаленномъ галстухѣ:-- ты бы предпочла затопить каминъ?

-- О, нѣтъ, нѣтъ! для меня не безпокойся! возразила нѣжная сестра, которая между-тѣмъ дѣлала невѣроятныя усилія, чтобъ предупредить стукъ своихъ зубовъ, порывавшихся трястись отъ холода.

-- А вы, мистеръ Джонъ, не зябнете?

Мистеръ Джонъ, запустившій уже обѣ руки въ карманы, объявилъ, что чувствуетъ себя какъ нельзя комфортабельнѣе и чуть не началъ своего любимаго: "тур-рол-дероллъ, доллъ!" но былъ, къ-счастію, прерванъ входомъ слуги, возвѣстившаго:

-- Миссъ Токсъ!

Она влетѣла съ посинѣлымъ носомъ, одѣтая въ воздушный костюмъ, составленный изъ разныхъ газовыхъ обрѣзковъ и лентъ.

-- Какъ вы поживаете, миссъ Токсъ?

Она отвѣсила глубочайшій реверансъ и сказала нѣжнѣйшимъ голосомъ:

-- Никогда, никогда не забуду я сегодняшняго дня, сэръ! Это невозможно! Милая Луиза, я едва вѣрю, что это не сонъ!

Потомъ она принялась отогрѣвать замерзшій носъ свой треніемъ объ него носоваго платка, чтобъ младенецъ не удивился непріятнымъ образомъ его низкой температуръ, когда она его поцалуетъ.

Младенецъ вскорѣ явился, внесенный торжественно кормилицею, въ сопровожденіи маленькой Флоренсы и Сузанны Нипперъ. Хотя вошедшая изъ дѣтской публика была не въ такомъ глубокомъ трауръ, какъ прежде, однако видъ осиротѣлыхъ дѣтей нисколько не развеселялъ сцены. Младенецъ, можетъ-быть, отъ прикосновенія къ лицу его холоднаго носа миссъ Токсъ, заплакалъ. Обстоятельство это помѣшало мистеру Чикку исполнить весьма-доброе намѣреніе: онъ хотѣлъ приласкать маленькую Флоренсу. Вообще, этотъ джентльменъ, безчувственный къ притязаніямъ истинныхъ Домби, дѣйствительно любилъ дѣвочку, что показывалъ ей при всякомъ удобномъ случаѣ; онъ хотѣлъ сдѣлать это и теперь, но былъ прерванъ супругою, воскликнувшею рѣзкимъ голосомъ:

-- Я ты что задумалась, Флоренса? Покажись ему, милая, развесели его!

Атмосфера дѣлалась все холоднѣе и холоднѣе отъ замороженнаго взгляда, съ которымъ мистеръ Домби смотрѣлъ на хлопоты своей маленькой дочери, хлопавшей въ ладоши и старавшейся обратить на себя вниманіе его сына и наслѣдника. Добрая Полли, вѣроятно, помогла ей какимъ-нибудь манеромъ, потому-что питомецъ ея взглянулъ на сестру и пересталъ кричать. Онъ слѣдилъ за нею, когда она бѣгала вокругъ няньки, искалъ глазами, когда она скрывалась, и радостно шевелилъ ручонками и смѣялся, когда она съ веселымъ крикомъ снова являлась передъ нимъ и покрывала его личико поцалуями.

Радовало ли это зрѣлище мистера Домби? Ни одинъ мускулъ не шевельнулся на лицѣ его. Онъ смотрѣлъ такъ холодно и пристально, что когда взоры маленькой Флоренсы встрѣтились съ его взглядомъ, то всякое одушевленіе исчезло изъ веселыхъ глазъ разъигравшейся дѣвочки.

-- Мистеръ Джонъ, сказалъ онъ, взглянувъ на часы и взявшись за шляпу и перчатки.-- Не угодно ли вамъ подать руку сестрѣ моей? моя рука принадлежитъ сегодня исключительно миссъ Токсъ. Ты бы лучше пошла впередъ съ маленькимъ Полемъ, Ричардсъ. Будь осторожна.

Въ каретѣ мистера Домби поѣхали: Домби и Сынъ, миссъ Токсъ, мистриссъ Чиккъ, Ричардсъ и Флоренса. За ними послѣдовала маленькая карета Чикка, въ которую помѣстился онъ самъ и Сузанна Нипперъ.

По дорогѣ къ церкви, мистеръ Домби разъ только похлопалъ въ ладоши для развлеченія своего наслѣдника, чѣмъ возбудилъ неописанный энтузіазмъ миссъ Токсъ. Вообще, этотъ крестинный поѣздъ разнствовалъ отъ похороннаго только уборами кареты и лошадей.

Подъѣхавъ къ церкви, общество было встрѣчено торжественнымъ сторожемъ. Мистеръ Домби, вышедъ изъ кареты прежде всѣхъ, чтобъ помочь дамамъ, остановился у дверецъ и казался точь-въ-точь другимъ экземпляромъ церковнаго сторожа.

Рука миссъ Токсъ дрожала, когда ее взялъ мистеръ Домби. Они поднялись по крыльцу и вошли въ церковь, предшествуемые треугольною шляпой и какимъ-то вавилонскимъ воротникомъ.

-- Внесите сюда скорѣе ребенка съ холоднаго воздуха, шепнулъ сторожъ, отворяя внутреннюю дверь церкви.

Маленькій Поль могъ бы спросить, какъ Гамлетъ: "въ мою могилу?" Такъ холодна и земляниста была внутренность храма. Сырость, пустота, холодъ, странный могильный запахъ, мертвенный свѣтъ, разныя погребальныя принадлежности въ одномъ углу -- все вмѣстѣ придавало необычайную унылость сценѣ, и безъ того обданной морозомъ.

-- Тамъ теперь свадьба, сударь, сказалъ сторожъ съ поклономъ мистеру Домби.-- Но она сейчасъ кончится, а покуда не угодно ли вамъ будетъ войдти въ ризницу?

Свадьба, которую наше общество увидѣло, проходя мимо алтаря, смотрѣла вовсе-нерадостно. Невѣста была слишкомъ-стара, женихъ слишкомъ-молодъ; устарѣлый щеголь, съ лорнетомъ, вставленнымъ въ одинъ огорченный бѣльмомъ глазъ, передавалъ ее жениху, а присутствующіе друзья и свидѣтели дрогли отъ холода. Въ ризницѣ горѣлъ огонь камина, и старый, тощій писецъ отъискивалъ что-то въ большомъ томѣ, одномъ изъ многихъ, составлявшихъ церковные реестры, котораго длинныя пергаментныя страницы были испещрены похоронными записями.

Черезъ краткій холодный промежутокъ времени, вошла маленькая, сопящая, страждущая кашлемъ и насморкомъ отворяльщица загороженныхъ скамеекъ, и пригласила общество въ крестильницу. Тутъ они подождали еще нѣсколько минутъ, пока не отправилась свадебная публика, вокругъ которой отворяльщица вертѣлась съ удвоеннымъ кашлемъ, стараясь напомнить о своей особѣ.

Наконецъ, вошелъ клеркъ (единственное весело-смотрящее существо, да и онъ былъ похороннымъ подрядчикомъ) съ кувшиномъ горячей воды; выливая ее въ купель, онъ сказалъ что-то о необходимости согрѣть воду, чего бы не могли сдѣлать цѣлые мильйоны галлоновъ кипятку въ теперешнемъ случаѣ. Пасторъ, добродушный и кроткій молодой человѣкъ, но очевидно испугавшійся младенца, явился, какъ главное лицо въ сказкѣ о привидѣніяхъ: это была высокая Фигура вся въ бѣломъ. При видѣ его маленькій Поль поднялъ сверхъестественный вопль, который не прекратился до-тѣхъ-поръ, пока ребенка не вынесли совершенно-почернѣлаго.

Въ-продолженіе всей церемоніи, мистеръ Домби смотрѣлъ безчувственнѣе и джентльменистѣе чѣмъ когда-нибудь; одинъ видъ его усиливалъ холодъ до того, что у пастора, когда онъ говорилъ, изо рта выходилъ весьма-замѣтный паръ. Одинъ только разъ лицо его насколько осклабилось: это случилось, когда пасторъ, въ простой и безпритязательной рѣчи, произносилъ окончательное увѣщаніе, чтобъ крестные родители наблюдали за дитятей въ будущія времена, и взоръ его случайно остановился на мистерѣ Чиккѣ. Величественный взглядъ мистера Домби выразилъ тогда, что онъ очень бы хотѣлъ посмотрѣть, какъ мистеръ Джонъ за это пріймется.

Когда все кончилось, мистеръ Домби взялъ миссъ Токсъ подъ руку и отвелъ ее въ ризницу, гдѣ извинялся передъ пасторомъ въ невозможности воспользоваться честью видѣть его за своимъ обѣдомъ, по причинѣ поразившаго его семейнаго несчастія. Когда реестръ былъ подписанъ, все должное заплачено, сторожъ и отворяльщица награждены, и даже не забытъ вошедшій въ это время могильщикъ,-- все общество возвратилось прежнимъ мрачнымъ порядкомъ въ домъ мистера Домби.

Тамъ былъ приготовленъ холодный завтракъ, на холодномъ хрусталѣ и серебрѣ, скорѣе похожій на мертвый обѣдъ, чѣмъ на крѣпительную трапезу для живыхъ людей. Пріѣхавъ, миссъ Токсъ вынула серебряную кружку для своего крестника, а мистеръ Чиккъ для него же ящичекъ съ такимъ же ножикомъ, вилкою и ложкой. Мистеръ Домби вручилъ миссъ Токсъ браслетъ, при полученіи котораго восторгъ и благодарность ея не знали границъ.

-- Мистеръ Джонъ, сказалъ мистеръ Домби:-- не угодно ли вамъ будетъ сѣсть на томъ концѣ стола? Миссъ Токсъ, не сдѣлаете ли вы мнѣ честь выпить со мною рюмку вина? Подать шампанскаго, миссъ Токсъ!

Все, казалось, было заражено простудою и зубною болью. Одинъ мистеръ Домби не чувствовалъ ничего особеннаго и могъ бы весьма-блистательно представить собою образецъ замороженнаго джентльмена на русскомъ зимнемъ рынкѣ. Господствующее за столомъ вліяніе было даже не подъ силу мистриссъ Чиккъ, которая отказалась отъ привычки своей говорить лесть и разныя нѣжности брату.

-- Ну, сударь, выговорилъ мистеръ Чиккъ послѣ отчаяннаго усилія и долгаго молчанія, наливъ рюмку хереса: -- если вы позволите, я выпью за здоровье маленькаго Поля!

-- О, ангельчикъ! воскликнула миссъ Токсъ, отпивъ изъ своей рюмки.

-- Милый маленькій Домби! отозвалась въ-полголоса мистриссъ Чиккъ.

-- Мистеръ Джонъ, отвѣчалъ мистеръ Домби строго-серьёзнымъ голосомъ: -- еслибъ сынъ мой могъ оцѣнить честь, которую вы ему дѣлаете, то былъ бы вамъ очень-благодаренъ. Я увѣренъ, что онъ со-временемъ будетъ въ состояніи нести всякую отвѣтственность, которою могутъ обременить его друзья и родственники въ частной жизни, или отрадное положеніе наше въ жизни публичной.

Слова эти были сказаны тономъ, недопускавшимъ отвѣта, почему мистеръ Чиккъ снова замолчалъ и упалъ духомъ. Миссъ Токсъ, слушавшая мистера Домби съ большимъ даже противъ обыкновенія восторгомъ, выразила его подругъ своей восклицаніемъ въ-полголоса: "Какое краснорѣчіе!"

Мистеръ Домби, между-тѣмъ, велѣлъ позвать къ себѣ Ричардсъ, которая вошла съ низкими присѣданьями, но безъ своего питомца: маленькій Поль крѣпко спалъ послѣ утреней утомительной для него поѣздки. Мистеръ Домби, предложивъ рюмку вина вассалкѣ, обратился къ ней съ слѣдующею рѣчью:

-- Вотъ уже шесть мѣсяцевъ или около того, Ричардсъ, ты живешь въ моемъ домѣ и всегда исполняла свои обязанности какъ должно. Желая по случаю сегодняшняго дня сдѣлать и для тебя что-нибудь особенное, я думалъ объ этомъ и посовѣтовался съ моею сестрою, мистриссъ...

-- Чиккъ! подсказалъ ея супругъ.

-- О, замолчите, прошу васъ! воскликнула миссъ Токсъ, которой голова была уже значительно наклонена на бокъ и которая приготовилась напечатлѣть въ душѣ своей каждое слово мистера Домби.

-- Я хотѣлъ сказать тебѣ, Ричардсъ, началъ снова мистеръ Домби, бросивъ на мистера Джона уничтожающій взглядъ: -- что я былъ подкрѣпленъ въ моей рѣшимости разговоромъ съ твоимъ мужемъ, въ тотъ день, когда тебя наняли, и узналъ, что все твое семейство, начиная съ головы его, погрязло въ самомъ грубомъ невѣжествѣ.

Ричардсъ смиренно потупила глаза.

-- Я далеко не одобряю того, что люди называютъ "общимъ воспитаніемъ", но нахожу полезнымъ, чтобъ нисшіе классы понимали свое положеніе и вели себя прилично; вотъ въ какомъ отношеніи я считаю школы полезными. Имѣя право опредѣлить одного воспитанника въ древнее заведеніе, основанное богоугоднымъ обществомъ "Милосердыхъ Точильщиковъ", -- гдѣ дѣти получаютъ не только воспитаніе, но даже и отличительную одежду, -- я, снесшись напередъ съ твоимъ семействомъ черезъ мистриссъ Чиккъ, назначилъ твоего старшаго сына на очистившуюся вакансію. Меня увѣдомили, что онъ сегодня уже ходитъ въ костюмѣ этого заведенія. Нумеръ ея сына, кажется, прибавилъ мистеръ Домби, обратясь къ сестрѣ и говоря о мальчикѣ, какъ объ извощичьемъ кабріолетѣ:-- сто-сорокъ-девятый. Луиза, ты можешь разсказать ей.

-- Сто-сорокъ-седьмой, сказала мистриссъ Чиккъ.-- Одежда, Ричардсъ, теплая и приличная: синій фризовый кафтанъ съ фалдами и шапка, отороченные оранжевымъ; красные шерстяные чулки и прекрѣпкое кожаное исподнее платье. Лучше этого и желать нечего!

-- Вотъ, Ричардсъ, замѣтила восторженная миссъ Токсъ: -- теперь вы можете гордиться! Милосердые Точильщики!

-- Я вамъ очень-благодарна, сударь, проговорила Полли слабымъ голосомъ:-- и считаю большою милостью, что вы вспомнили о моихъ малюткахъ. Тутъ представился воображенію ея Байлеръ въ видъ Милосердаго Точильщика, съ коротенькими ножками, облеченный въ описанные мистриссъ Чиккъ кожаные футляры, и глаза ея наполнились слезами.

-- Я очень-рада видѣть, что у васъ такъ много чувствительности, Ричардсъ, замѣтила миссъ Токсъ.

-- Это почти подаетъ надежду, что на свѣтъ еще не совершенно вывелись благородныя сердца, сказала мистриссъ Чиккъ.

Полли присѣдала на эти комплименты и благодарила едва-внятнымъ шопотомъ; чувствуя себя не въ силахъ поправиться отъ волненія, произведеннаго видѣніемъ Байлера въ кожаныхъ панталонахъ, она мало-по-малу приближалась къ дверямъ и была очень-рада, когда ей удалось исчезнуть.

Краткая надежда на временную оттепель, прибывшая вмѣстѣ съ нею, погасла съ ея уходомъ, и морозъ воцарился между присутствующими по-прежнему. Мистеръ Чиккъ два раза мурлыкалъ на своемъ концѣ стола какой-то напѣвъ, но это былъ похоронный маршъ изъ "Саула". Все общество казалось застывающимъ болѣе и болѣе и переходящимъ въ совершенно-окоченѣлое, замороженное состояніе. Наконецъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, обмѣнявшись выразительнымъ взглядомъ, встали и сказали, что рѣшительно пора отправиться. Мистеръ Домби принялъ это извѣстіе съ совершеннѣйшимъ равнодушіемъ, и дамы, простившись съ нимъ, вышли въ сопровожденіи мистера Чикка, который, усѣвшись въ карету вмѣстѣ съ женою, запустилъ преглубоко объ руки въ карманы и засвисталъ мотивъ охотничьей пѣсни съ такимъ непреклонно-грознымъ выраженіемъ лица, что мистриссъ Чиккъ и не подумало рискнуть помѣшать ему.

Полли, державшая на рукахъ маленькаго Поля, никакъ не могла забыть о своемъ первенцѣ. Она чувствовала, что это неблагодарно, но не могла удержаться отъ горестныхъ размышленій и нѣсколько разъ повторила въ дѣтской: "бѣдныя его ноги!"

-- Не знаю, чего бы я не дала, сказала она Сузаннѣ Нипперъ: -- чтобъ мнѣ можно было видѣть бѣдняжку прежде, чѣмъ онъ привыкнетъ къ этому проклятому мундиру!

-- Знаете что, мистриссъ Ричардсъ, отвѣчала Сузанна:-- сходите и посмотрите на него!

-- Мистеръ Домби разсердится!

-- О, не-уже-ли? А я думаю, что онъ будетъ очень-доволенъ, если вы у него попроситесь.

-- Вы бы вѣрно не стали у него спрашиваться?

-- Разумѣется, нѣтъ, мистриссъ Ричардсъ. Я сегодня слышала, какъ наши красивыя инспекторши говорили, что онѣ завтра сюда не пріидутъ; поэтому я пойду гулять съ миссъ Флой завтра же утромъ, а вы ступайте съ нами, возьмите съ собою маленькаго Поля, и мы васъ посѣтимъ, мистриссъ Ричардсъ. Вѣдь все же равно, гдѣ ни гулять!

Полли сначала упорно отвергала эту мысль, но мало-по-малу, приводя себѣ передъ глаза запрещенную ей картину ея семейства, она склонялась, и наконецъ рѣшилась принять предложеніе Сузанны Нипперъ.

Когда дѣло было такимъ образомъ рѣшено, маленькій Поль принялся плакать самымъ жалобнымъ голосомъ, какъ-будто желая выразить, что онъ не предвидитъ тутъ ничего хорошаго.

-- Что съ ребенкомъ? спросила Сузанна.

-- Я думаю, ему холодно, отвѣчала Полли, начавъ ходить съ нимъ взадъ и впередъ.и убаюкивать его.

Вечеръ былъ холодный, пасмурный, вѣтренный, сырой, и осенніе листья дождемъ сыпались съ деревъ.

ГЛАВА VI.

Вторая потеря Поля.

На слѣдующее утро, бѣдною Полли овладѣли такіе страхи и опасенія, что еслибъ ее не подстрекала безпрестанно огневая миссъ Нипперъ, то она отказалась бы отъ предположенной экспедиціи или рѣшилась просить у самого мистера Домби позволенія увидѣться, подъ кровомъ его дома, съ нумеромъ сто-сорокъ-седьмымъ. Но Сузанна опровергла вторую мысль такими доводами, что лишь-только мистеръ Домби повернулъ къ нимъ свою величавую спину, направясь въ Сити, сынъ его былъ уже на дорогѣ къ Стэггсовымъ-Садамъ.

Первый ударъ великаго землетрясенія только-что тряхнулъ тогда до основанія все сосѣдство тѣхъ мѣстъ: многіе домы были разрушены; улицы проломаны и завалены; глубокія ямы и рвы вырыты въ землѣ; страшныя кучи земли и глины нагромождены на всякомъ шагу; подрытыя и колеблющіяся строенія поддерживались подпорами. Въ одномъ мѣстѣ виднѣлась цѣлая бездна опрокинутыхъ телегъ; въ другомъ кучи сваленнаго въ безпорядкѣ желѣза. Вездѣ были мосты, неведшіе никуда, перекрестки совершенно непроходимые, вавилонскія башни грубъ, вполовину недостроенныхъ, временные сараи, ограды и заборы тамъ, гдѣ бы ихъ никакъ не слѣдовало ожидать; отрывки неконченныхъ каменныхъ стѣнъ и сводовъ; страшнѣйшіе лѣса и подмостки, козлы, бревна, горы мусора и кирпичей...

Короче сказать, тутъ строили въ полномъ разгарѣ желѣзную дорогу.

Недалеко оттуда были и Стэггсовы-Сады -- рядъ маленькихъ домиковъ съ крошечными клочками земли, отгороженными старыми дверьми, бочешными днами, растянутыми между колышками обрывками смоленой парусины и изсохшими кустиками. Въ этихъ "садахъ", владѣльцы ихъ разводили бобы, держали куръ и кроликовъ, воздвигали себѣ павильйоны -- одинъ состоялъ изъ опрокинутой вверхъ дномъ гнилой лодки -- сушили свое платье и бѣлье, и курили трубки.

Къ этому-то злополучному мѣсту, котораго имя мистриссъ Чиккъ не осмѣливалась даже выговорить своему брату, несли маленькаго Поля судьба и Ричардсъ.

-- Вотъ мой домъ, Сузанна, сказала Полли, указывая на него.

-- А, право? возразила та снисходительно.

-- А вотъ у дверей сестра Джемима, съ моимъ роднымъ малюткой на рукахъ!

Видъ этотъ окрылилъ Полли, которая мигомъ пронеслась черезъ всѣ Стэггсовы-Сады, бросилась на Дж е миму и въ одно мгновеніе обмѣнялась съ нею младенцами, къ неописанному изумленію той, къ которой наслѣдникъ фирмы Домби и Сына прилетѣлъ какъ-будто съ небесъ.

-- Полли! кричала сестра ея.-- Да какъ ты здѣсь очутилась? Дѣти съ ума сойдутъ, когда тебя увидятъ!

Судя но шуму, который они подняли, дѣйствительно можно было подумать, что Дж е мима сказала правду. Они бросились къ матери какъ бѣшеные, втащили ее въ домъ, усадили на низкія кресла, и доброе круглое лицо ея сдѣлалось центромъ, къ которому прижимались красныя щеки всѣхъ ея круглолицыхъ дѣтей. Сама Полли шумѣла, вскрикивала и смѣялась не меньше ихъ, пока совершенно не выбилась изъ силъ. Тогда только она вспомнила, что пришла не одна.

-- Вотъ, смотрите, какая хорошенькая дамочка пришла къ вамъ, сказала Полли своимъ, указывая на Флоренсу.-- Видите, какая она тихая, скромная!.. О, войдите сюда хоть на минуту, Сузанна! Вотъ моя сестра Дж е мима! Знаешь ли, Дж е мима, что безъ Сузанны Нипперъ я бы не знала, что съ собою дѣлать; безъ нея я бы теперь ни за что не попала сюда!

-- О, садитесь, миссъ Нипперъ, прошу васъ! сказала Дж е мима.-- Я никогда въ жизни не была такъ счастлива, какъ сегодня! Снимите шляпку и будьте какъ дома, миссъ Нипперъ! Я боюсь, что вы не привыкли быть въ такихъ бѣдныхъ мѣстахъ, но надѣюсь, что будете снисходительны.

Такое почтительное обращеніе обезоружило миссъ Нипперъ, которая сначала надулась, воображая, что ей не оказываютъ достаточнаго уваженія; она простерла даже любезность свою до того, что поймала одного изъ маленькихъ Тудлей и принялась играть съ нимъ.

-- А гдѣ мой бѣдняжка Байлеръ? спросила Полли.

-- Ахъ, какъ жаль! отвѣчала Джемима.-- Онъ въ своей школѣ, Полли!

-- Ужь тамъ?

-- Да, онъ пошелъ туда въ первый разъ вчера; по сегодня полупраздникъ, и еслибъ ты подождала... и еслибъ вы согласились, миссъ Нипперъ... онъ скоро прійдотъ.

-- Ну, а каково онъ смотритъ, Джемима?

-- Да, право, не такъ худо, какъ ты думаешь.

-- Я ноги его?

-- Ноги-то коротки, конечно, по вѣдь онъ съ каждымъ днемъ дѣлаются длиннѣе.

-- А гдѣ отецъ, Джемима?-- Все семейство мистера Тудля называло его этимъ патріархальнымъ именемъ.

-- Ну, вотъ! Вообрази: отецъ взялъ обѣдъ съ собою и сказалъ, что не будетъ дома до вечера. Какъ это жаль!

Не смотря на такую двойную неудачу, Полли была все-таки очень-рада, что увидѣла хотя часть своего семейства. Обѣ сестры толковали о семейныхъ дѣлахъ, миссъ Нипперъ продолжала играть съ жирненькими Тудлями, наконецъ разговоръ сдѣлался общій, и Сузанна, разсказавъ Джемимѣ саркастическимъ слогомъ разныя подробности о мистеръ Домби и его частной жизни, вкусила угощенія, состоявшаго изъ портера и шримпсовъ, и почувствовала къ своей собесѣдницъ сильное дружеское расположеніе.

Маленькая Флоренса также не оставалась праздною: молодые Тудли повели ее въ садъ, показали ей нѣсколько мухоморовъ и другія мѣстныя достопримечательности, и она занялась съ ними отъ души сооруженіемъ маленькой плотины поперегъ накопившейся въ одномъ углу лужицы. Она преусердно трудилась и пачкалась, когда была застигнута въ этомъ занятіи Сузанною Нипперъ; та, сдѣлавъ ей выговоръ, вымыла ей лицо и руки, и потомъ, послѣ довольно-долгаго разговора между Полли и Джемимой о семейныхъ дѣлахъ, сестры снова обмѣнялись малютками и приготовились разстаться.

Чтобъ избѣжать трогательнаго прощанія, маленькихъ Тудлей отвели въ сосѣднюю лавочку, давъ имъ пенни на покупку пряника, а Полли, съ наслѣдникомъ фирмы Домби и Сына, и Сузанна съ маленькою Флоренсой, тронулись въ обратный путь. Джемима закричала сестрѣ, что если онъ сдѣлаютъ небольшой обходъ къ Сити-Роду, то неминуемо встрѣтятъ Сайлера, который теперь навѣрно возвращается изъ школы, на что Сузанна охотно согласилась.

Случилось такъ, что жизнь бѣднаго Байлера сдѣлалась со вчерашняго дня непрерывною цѣпью огорченій, по причинѣ костюма Милосердыхъ Точильщиковъ, котораго не могли видѣть равнодушнымъ окомъ уличные мальчишки. Не было встрѣчнаго сорванца, который бы не затронулъ, не подразнилъ или не обидѣлъ Байлера такъ или иначе. Общественное существованіе его походило больше на мученическую жизнь, чѣмъ на жизнь невиннаго ребенка; его бомбардировали камешками, сталкивали въ канавки, закидывали грязью, приплюскивали къ стѣнамъ. Люди, которыхъ онъ никогда въ глаза не видалъ, находили особенное наслажденіе срывать съ его головы желтую шапку и бросать ее на произволъ вѣтровъ. Коротенькія ноги его подвергались не одной только словесной критикѣ, но и препорядочнымъ щипкамъ. Въ это самое утро онъ явился въ школу съ вовсе-нежеланнымъ синякомъ подъ глазомъ и былъ за то наказанъ учителемъ, старымъ и ужь совсѣмъ не-Милосердымъ Точильщикомъ весьма-суроваго нрава, передъ которымъ трепетали всѣ ученики. Вотъ почему Байлеръ, возвращаясь домой, шелъ по глухимъ улицамъ и темнымъ закоулкамъ, чтобъ избѣжать встрѣчъ съ своими мучителями.

Наконецъ, вынужденный показаться снова на открытой дорогѣ, онъ наткнулся на кучку мальчишекъ, которые, подъ предводительствомъ молодаго мясника, ожидали только удобнаго случая позабавиться надъ кѣмъ-нибудь или надъ чѣмъ-нибудь. Увидя Милосердаго Точильщика, они обрадовались до изступленія, испустили вопль восторга и бросились на него. Но въ это самое время Полли, глядя съ безнадежностью впередъ и рѣшившись уже послѣ часа ходьбы воротиться, говоря, что не стоитъ идти дальше, увидѣла это зрѣлище. Вскрикнувъ, она передала Сузаинѣ маленькаго Домби и бросилась на выручку своего первенца.

Сюрпризы и бѣды рѣдко приходятъ одни: удивленная Сузанна Пайперъ съ дѣтьми была только-что спасена прохожими чуть не изъ-подъ колесъ проѣзжавшей мимо кареты, какъ вдругъ улица огласилась громкимъ крикомъ: "Бѣшеный быкъ!"

Флоренса, испуганная поднявшеюся суматохой, видя, что люди мечутся какъ угорѣлые, кричатъ, бѣгаютъ, сталкиваютъ другъ друга, совершенно растерялась, закричала и бросилась бѣжать, сама не зная куда. Она бѣжала, пока не выбилась изъ силъ, крича Сузаннѣ, чтобъ та не отставала; тогда, остановившись, она оглянулась и увидѣла съ неописаннымъ ужасомъ, что осталась совершенно одна.

-- Сузанна! Сузанна! кричала она, всплеснувъ руками.-- О, гдѣ онѣ? Гдѣ онѣ?

-- Гдѣ онѣ? сказала какая-то грязная старуха, ковылявшая къ ней изо всѣхъ силъ съ противоположной стороны улицы.-- А зачѣмъ ты отъ нихъ убѣжала?

-- Я испугалась! Я не знала, что дѣлаю. Я думала, что онѣ со мною. Гдѣ онѣ?

Старуха взяла ее за руку и сказала: "А вотъ, я покажу тебѣ, гдѣ онѣ".

То была безобразная старуха, съ красными кругами около глазъ и ртомъ, трясшимся даже когда она молчала, одѣтая въ лохмотья и съ нѣсколькими шкурками подъ мышкою. Ясно было, что она нѣсколько времени слѣдовала за Флоренсой, потому-что едва переводила духъ, отъ-чего казалась еще страшнѣе.

Флоренса испугалась ея и оглядывалась въ нерѣшимости вокругъ себя. Она стояла въ концѣ глухаго переулка, гдѣ не было живой души, кромѣ ея и старухи.

-- Не бойся, не бойся, сказала старуха, не выпуская ее:-- пойдемъ со мною.

-- Я... я васъ не знаю. Какъ васъ зовутъ?

-- Мистриссъ Броунъ... добрая мистриссъ Броунъ.

-- А онѣ близко отсюда?

-- Сузанна близехонько, а остальныя также недалеко.

-- Съ ними ничего не случилось?

-- Ничего.

При этомъ извѣстіи дѣвочка заплакала отъ радости и охотно послѣдовала за "доброю" мистриссъ Броунъ, хотя по-временамъ и не могла удержаться, чтобъ не бросить на нее недовѣрчиваго взгляда.

Онѣ прошли такимъ образомъ небольшое разстояніе по грудамъ мусора, черезъ дворы съ кирпичомъ и черепицами, и наконецъ старуха заворотила въ вонючій закоулокъ, гдѣ грязь лежала черными кучками посреди дороги. Тамъ она остановилась передъ полуразвалившимся домишкой самой подозрительной наружности, отворила дверь и втолкнула бѣдную малютку въ темную канурку, гдѣ была свалена на полу цѣлая груда тряпокъ и лохмотьевъ всѣхъ цвѣтовъ, груда костей и кучка просѣяннаго сора и пыли. Мёбели никакой. Стѣны и потолокъ совершенно-черные.

Бѣдняжка онѣмѣла отъ ужаса; у ней закружилась голова, и она едва устояла на ногахъ.

-- Нечего трусить! сказала "добрая" мистриссъ Броунъ, оживляя ее толчкомъ.-- Я тебѣ зла не сдѣлаю. Садись сюда, на лохмотья!

Флоренса повиновалась, протягивая руки съ нѣмою мольбою.

-- Я не задержу тебя больше часа. Понимаешь, что я тебѣ говорю?

-- Понимаю, проговорило дитя.

-- Ну, такъ не серди же меня, сказала старуха, усаживаясь на кости.-- Будешь смирна, такъ я тебя не трону, а не то -- убью. Ты знай, что я могу убить тебя когда захочу, вездѣ, хоть бы ты спала дома въ своей постели. Теперь говори, кто ты?

Угрозы старухи, страхъ обидѣть ее и привычка подавлять въ себѣ свои чувства, огорченія и надежды -- все это было причиной, что Флоренса была въ силахъ исполнить приказаніе мистриссъ Броунъ и разсказала ей все, что о себѣ знала. Старуха выслушала ее со вниманіемъ до конца.

-- Такъ тебя зовутъ Домби?

-- Да, сударыня.

-- Мнѣ нужно это хорошенькое платьице, миссъ Домби, и эта шляпка, и ваши юпки, и все, что на васъ есть. Ну, снимай съ себя все!

Бѣдная малютка повиновалась со всею поспѣшностью, къ какой только были способны ея дрожавшія руки, не сводя испуганнаго взора съ "доброй" мистриссъ Броунъ, которая принимала поочереди каждую часть ея костюма, разсматривала все со вниманіемъ и по-видимому осталась довольна цѣнностью этихъ вещей.

-- Гм! Больше не осталось ничего, кромѣ башмаковъ. Мнѣ нужны ваши башмаки, миссъ Домби!

Флоренса сняла ихъ также проворно. Тогда старуха, взрывъ груду лохмотьевъ, отъискала грязную замѣну отобранному отъ дѣвочки туалету, вмѣстѣ съ дѣтскимъ плащомъ, изношеннымъ и оборваннымъ, и раздавленными остатками шляпки, вытащенной вѣроятно изъ какой-нибудь канавки или помойной ямы. Она велѣла малюткѣ одѣться во все это, и та, предчувствуя, что одно только послушаніе можетъ ускорить ея освобожденіе, повиновалась съ удвоеннымъ усердіемъ.

Надѣвая шляпку, она запутала ее въторопяхъ между волосами, которые упадали ей на плечики роскошными шелковистыми локонами, и не вдругъ могла поправиться. Добрая мистриссъ Броунъ вытащила преогромныя ножницы и пришла въ какое-то странное волненіе.

-- Ахъ ты дурочка! Ты не хотѣла, чтобъ я осталась довольна!

-- Извините, я не знаю отъ-чего сдѣлалось...

-- Не знаешь? А я развѣ знаю? Ахъ, Боже мой! Да всякая на моемъ мѣстѣ обкарнала бы ихъ прежде всего! воскликнула старуха, перебирая костлявою рукою волосы дѣвочки съ какимъ-то свирѣпымъ наслажденіемъ.

Флоренса такъ обрадовалась, видя, что хотятъ отрѣзать ея волосы, а не голову, что не противилась и не просила, а только устремила кроткій взглядъ прямо въ лицо мистриссъ Броунъ.

-- Еслибъ у меня самой не было дочери,-- она теперь далеко за моремъ, а у нея были чудные волосы и она гордилась ими,-- я бы не оставила на твоей головѣ ни волоска! Она далеко, далеко за моремъ! О-о-хо-хо!

У мистриссъ Броунъ голосъ былъ вообще далеко не мелодическій; но теперь вопль ея, сопровождаемый размахиваньемъ скелетистыхъ рукъ, былъ проникнутъ такою дикою горестью, что Флоренса испугалась больше, чѣмъ прежде. Это, однако, спасло ея локоны, потому-что мистриссъ Броунъ, поносившись нѣсколько секундъ вокругъ бѣдной дѣвочки, хлопая ножницами, какъ бабочка новаго рода, велѣла ей спрятать волосы подъ шляпку, чтобъ ихъ вовсе не было видно, и не вводить ее во искушеніе. Послѣ такой побѣды надъ собою, мистриссъ Броунъ снова усѣлась на грудѣ костей и закурила коротенькую черную трубчонку, ворча и шевеля челюстями.

Выкуривъ трубчонку, старуха дала нести дѣвочкѣ кроликовую шкурку, чтобъ она казалась ея настоящею спутницей, и объявила, что поведетъ ее на большую улицу, откуда она можетъ разспросить у прохожихъ дорогу домой. Мистриссъ Броунъ предостерегла однако Флоренсу, съ самыми страшными угрозами, чтобъ она не смѣла говорить ни съ кѣмъ изъ прохожихъ и шла не въ домъ отца, а въ конторы его, въ Сити. Подкрѣпивъ свои наставленія новыми угрозами, она повела малютку, одѣтую въ грязныя лохмотья, по безконечному лабиринту узкихъ улицъ, закоулковъ и переходовъ, изъ которыхъ онѣ вышли на конюшенный дворъ съ крытымъ проходомъ на улицу.

Старуха показала ей на выходъ, за которымъ слышался шумъ дѣятельной жизни густо-населеннаго города, велѣла дождаться, пока пробьетъ три часа, и, напомнивъ, что она ее всюду отъищетъ и смертельно отмститъ за неповиновеніе, сказала, что съ послѣднимъ ударомъ часовъ она можетъ идти, заворотивъ налѣво.

Флоренса остановилась на углу съ облегченнымъ сердцемъ, но все еще сильно напуганная, и ждала вождѣленнаго боя часовъ; повременамъ она оглядывалась назадъ, но всякій разъ, въ концѣ низкаго прохода, показывалось ей трясущееся лицо мистриссъ Броунъ и костлявый кулакъ, какъ-будто напоминавшій о прощальныхъ увѣщаніяхъ старухи. Наконецъ на ближайшей колокольнѣ ударило три; малютка оглянулась еще разъ и бросилась бѣжать, вышедъ изъ воротъ налѣво, по приказанію мистриссъ Броунъ.

Всѣ свѣдѣнія дѣвочки о конторахъ отца ея ограничивались знаніемъ, что онѣ принадлежатъ Домби и Сыну и находятся въ Сити, гдѣ играютъ важную роль. Въ-слѣдствіе этого она принялась спрашивать дорогу къ Домби и Сыну въ Сити; по такъ-какъ она боялась большихъ, и все больше адресовалась къ попадавшимся на встрѣчу къ дѣтямъ, то получала весьма-неудовлетворительныя указанія. Потомъ, однако, она догадалась спрашивать только о томъ, какъ попасть въ Сити, и такимъ-образомъ мало-по-малу приближалась къ сердцу великой пучины, управляемой грознымъ лордомъ-мэромъ.

Усталая, напуганная, оглушенная малютка, которую нѣсколько разъ сбивали съ ногъ, продолжала идти со слезами на глазахъ и раза два останавливалась, чтобъ облегчить измученное сердце горькимъ плачемъ. Немногіе изъ прохожихъ замѣчали ее; а тѣ, которые и замѣчали, видя грязные лохмотья бѣдняжки, воображали, что ее вѣроятно кто-нибудь научилъ этому способу возбуждать состраданіе.

Прошло два часа съ-тѣхъ-поръ, какъ она тронулась въ путь. Выбравшись изъ одной улицы, биткомъ-набитой телегами и обозами съ гремѣвшимъ полосовымъ желѣзомъ, она очутилась на пристали, на набережной рѣки, среди бездны разсыпанныхъ всюду тюковъ, бочекъ и ящиковъ. Подлѣ большихъ деревянныхъ вѣсовъ и маленькаго деревяннаго домика на колесахъ стоялъ, глядя на сосѣднія мачты и шлюпки, какой-то дюжій господинъ съ перомъ за ухомъ и запущенными въ карманы руками. Онъ посвистывалъ съ такомъ видомъ, какъ-будто чувствовалъ, что дневная работа его должна скоро кончиться.

-- Ты что? сказалъ онъ дѣвочкѣ, оглянувшись.-- У насъ для тебя ничего нѣтъ; пошла прочь!

-- Здѣсь Сити, сударь? спросила трепетнымъ голосомъ дочь Домбіевъ.

-- А! ты знаешь, что здѣсь Сити? Ступай, ступай! У насъ для тебя ничего нѣтъ!

-- Мнѣ ничего не нужно, сударь. Я только хотѣла спросить дорогу къ Домби и Сыну.

Человѣкъ съ руками въ карманахъ взглянулъ на нее пристально и какъ-будто удивился такому вопросу.

-- А чего теб 123; можетъ быть нужно отъ Домби и Сына?

-- Узнать дорогу къ немъ, сударь.

Онъ посмотрѣлъ на нее еще пристальнѣе и потеръ себѣ затылокъ съ такимъ удивленіемъ, что сбилъ шляпу съ своей головы.

-- Джое! закричалъ онъ проходившему мимо работнику, снова надѣвая шляпу.

-- Что угодно?

-- Гдѣ тотъ сорванецъ отъ Домби, который смотрѣлъ здѣсь за погрузкою товаровъ?

-- Сейчасъ ушелъ въ тѣ ворота -- Позови-ка его сюда.

Джое побѣжалъ и черезъ минуту воротился вмѣстѣ съ весело-смотрѣвшимъ мальчикомъ.

-- Ты жокей Домби?

-- Я въ домѣ Домби и Сына, мистеръ Кларкъ.

-- Взгляни-ка сюда.

Мальчикъ подошелъ къ Флоренсѣ, не понимая чего отъ него хотятъ и что можетъ быть общаго между ею и Домби и Сыномъ. Но она, обрадовавшись, что нашла человѣка изъ дома ея отца, и ободренная лицомъ мальчика, бросилась къ нему съ жаромъ и схватила его за руку обѣими руками.

-- Я заблудилась!

-- Заблудилась! отозвался мальчикъ.

-- Да, я заблудилась сегодня утромъ, далеко отсюда -- у меня отняли тогда мое платье -- я теперь одѣта не въ свое платье... мое имя Флоренса Домби, я сестра моего маленькаго брата... О, прошу васъ, прошу васъ, не оставьте меня!-- Бѣдняжка заплакала навзрыдъ; грязная шляпка свалилась у нея въ это время съ головы и волосы разсыпались по лицу, къ неописанному изумленію и состраданію молодаго Валтера, племянника инструментальнаго мастера Соломона Джилльса.

Мистеръ Кларкъ онѣмѣлъ при такой неожиданной развязкѣ. Валтеръ поднялъ башмакъ, свалившійся у дѣвочки, когда она побѣжала къ нему, и надѣлъ его ей такъ же восторженно, какъ сказочный принцъ надѣвалъ туфлю Сандрильйоны на ея маленькую ножку. Перекинувъ кроликовую шкурку черезъ свою лѣвую руку, онъ подалъ правую Флоренсѣ и чувствовалъ себя наравнѣ -- не съ Ричардомъ Виттингтономъ, лордомъ-мэромъ Лондона -- этого было бы слишкомъ-мало, а развѣ наравнѣ со св. Георгіемъ англійскимъ, когда передъ нимъ лежалъ" побѣжденный имъ мертвый драконъ.

-- Не плачьте, миссъ Домби! сказалъ Валтеръ въ порывѣ восторга.-- Какъ чудно, что я очутился здѣсь! Вы теперь такъ же безопасны, какъ еслибъ васъ охранялъ полный комплектъ гребцовъ съ капитанскаго катера стопушечнаго корабля. О, не плачьте!

-- Я не буду больше плакать. Я теперь плачу только отъ радости.

-- Отъ радости! и я причиною этого! Пойдемте, миссъ Домби. Вотъ у васъ свалился другой башмакъ! Надѣньте мои башмаки, миссъ Домби.

-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! отвѣчала Флоренса, останавливая своего покровителя, который уже пріостановился и началъ съ запальчивостью снимать свои башмаки.

-- И то правда, сказалъ онъ, взглянувъ на ея маленькую ножку.-- Что я говорю! Вамъ бы и двухъ шаговъ не сдѣлать въ моихъ башмакахъ. Пойдемте, миссъ Домби. Желалъ бы я посмотрѣть, кто осмѣлится обидѣть васъ теперь!

Такимъ-образомъ воспламененный Валтеръ повелъ ее подъ руку и они шли по улицамъ, не обращая никакого вниманія на удивленіе, съ которымъ на нихъ смотрѣли прохожіе.

Уже начинало темнѣть, сдѣлался туманъ и пошелъ мелкій дождь, но они нисколько не думали объ этомъ. Флоренса разсказывала свои послѣднія приключенія со всѣмъ чистосердечіемъ невинныхъ дѣтскихъ лѣтъ, а Валтеръ слушалъ, какъ-будто они были вдали отъ грязи и тумановъ Лондона и гуляли наединѣ подъ тѣнью широколиственныхъ деревьевъ какого-нибудь необитаемаго тропическаго острова,

-- Далеко ли намъ еще идти? спросила Флоренса.

-- О, нѣтъ! Дайте посмотрѣть, гдѣ мы? Да! знаю. Но конторы теперь заперты, миссъ Домби. Тамъ никого нѣтъ. Мистеръ Домби ушелъ давно оттуда. Я думаю, что намъ лучше идти въ вашъ домъ, не такъ ли? Или постойте! Еще лучше, если мы пойдемъ къ моему дядѣ, гдѣ я живу -- это очень-близко отсюда,-- а потомъ я поѣду въ извощичьемъ кабріолетѣ къ вамъ и скажу, что вы въ безопасности и привезу ваше платье. Какъ вы думаете?

-- Мнѣ кажется, что это будетъ хорошо.

Пока они разсуждали такимъ-образомъ на улицѣ, мимо ихъ прошелъ человѣкъ, который взглянулъ на Валтера и какъ-будто узналъ его; но потомъ, оправясь по-видимому отъ этого перваго впечатлѣнія, пошелъ не останавливаясь далѣе.

-- Это, кажется, мистеръ Каркеръ, сказалъ Валтеръ.-- Каркеръ изъ нашей фирмы. Не Каркеръ-управляющій, миссъ Домби; а другой Каркеръ, младшій. Ахъ! мистеръ Каркеръ!

-- Не-уже-ли Валтеръ Гэй? возразилъ тотъ, остановившись.-- Я бы не ожидалъ видѣть его съ такою спутницей.

Каркеръ выслушалъ съ изумленіемъ торопливый разсказъ Валтера. Онъ представлялъ собою странную противоположность со стоявшими передъ нимъ рука-объ-руку юными Фигурами. Каркеръ былъ не старъ, но совершенно сѣдъ; тѣло его было согнуто или какъ-будто наклонилось подъ бременемъ тяжкаго безпокойства; лицо, печальное и истощенное, было исчерчено глубокими морщинами. Огонь глазъ, выраженіе лица, голосъ -- все это было подавлено и какъ-будто погашено болѣзненнымъ состояніемъ духа. Онъ былъ одѣтъ весь въ черное, прилично, но очень-просто. Даже платье, казалось, съёживалось на его тѣлѣ, какъ-будго и оно, вмѣстѣ со всею наружностью этого человѣка, упрашивало не обращать на него вниманія и оставить его въ полномъ забвеніи.

Не смотря на это, сочувствіе къ исполненной надеждамъ юности не погасло на пепелищѣ души Каркера: онъ смотрѣлъ на восторженнаго Валтера съ необыкновеннымъ участіемъ, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживалъ неизъяснимое состраданіе и смущеніе. Когда мальчикъ, въ заключеніе, предложилъ ему вопросъ, съ которымъ онъ передъ тѣмъ обращался къ Флоренсѣ, Каркеръ продолжалъ смотрѣть на него съ тѣмъ же выраженіемъ въ глазахъ, и какъ-будто читая на этомъ юношескомъ лицѣ будущность, грустно-противоположную съ его теперешнею веселостью и привлекательностью.

-- Что вы мнѣ присовѣтуете, мистеръ Каркеръ? сказалъ Валтеръ съ улыбкой.-- Вы всегда давали мнѣ добрые совѣты, когда говорили со мною, хоть это и нечасто случалось.

-- По-моему, твоя мысль самая лучшая, отвѣчалъ Каркеръ, глядя поперемѣнно на Валтера и Флоренсу.

-- А знаете ли что, мистеръ Каркеръ! воскликнулъ мальчикъ съ лицомъ, просвѣтлѣвшимъ отъ великодушной мысли.-- Вотъ вамъ случай! Ступайте къ мистеру Домби и будьте ему вѣстникомъ радости, а я останусь дома. Можетъ-быть, это вамъ на что-нибудь пригодится; ступайте!

-- Я!!... возразилъ тотъ съ ужасомъ.

Ну, да! Почему же нѣтъ, мистеръ Каркеръ? Преждевременный старикъ только пожалъ ему руку въ отвѣтъ. Казалось, онъ боялся и стыдился даже это сдѣлать; пожелавъ. Валтеру добраго вечера и посовѣтовавъ ему поторопиться, онъ отвернулся и ушелъ.

-- Пойдемте, миссъ Домби. Надобно идти къ моему дядѣ какъ можно скорѣе. Не случалось ли вамъ слышать, миссъ Флоренса, говоритъ ли иногда мистеръ Домби о Каркерѣ-младшемъ?

-- Нѣтъ, возразило кротко дитя: -- я рѣдко слышу, чтобъ пап а говорилъ.

-- А, да! Тѣмъ стыднѣе для него! подумалъ Валтеръ.

Они пошли дальше. Въ это время снова свалился одинъ изъ башмаковъ Флоренсы, и Валтеръ предложилъ дѣвочкѣ со всѣмъ своимъ пылкимъ энтузіазмомъ, что онъ снесетъ ее къ дому дяди Солля на рукахъ. Она отказалась, не смотря на свою усталость и, смѣясь, замѣтила ему, что онъ ее уронитъ; онъ старался доказать противное, приводя разные примѣры изъ кораблекрушеніи, и такимъ образомъ,-- такъ какъ разстоянія оставалось немного, -- они очутились незамѣтно подъ вывѣскою деревяннаго мичмана.

-- Ало, дядя Солль! закричалъ мальчикъ, ворвавшись въ лавку.-- Вотъ чудное приключеніе. Вотъ дочь мистера Домби, которая заблудилась на улицахъ и у которой все платье обобрала какая-то старая вѣдьма. Я ее нашелъ и привелъ сюда... смотрите!

-- Милосердыя небеса! отозвался изумленный старикъ.-- Да знаешь ли, я...

-- Ни вы, никто и не вообразилъ бы, чтобъ подобное дѣло могло случиться! Помогите-ка мнѣ придвинуть къ огню эту маленькую софу, дядя Солль... поберегите тарелки... да отрѣжьте ей чего-нибудь, дядюшка, она проголодалась... бросьте ваши гадкіе башмаки, миссъ Флоренса.... просушите ножки на огнѣ.... какъ онѣ сыры!... вотъ приключеніе-то! Каково, дядюшка? Ахъ какъ я разгорячился!...

Соломонъ Джилльсъ также разгорячился отъ сочувствія съ племянникомъ и не зналъ что дѣлать. Онъ гладилъ Флоренсу по головѣ, упрашивалъ, чтобъ она ѣла и пила, теръ ей подошвы нагрѣтымъ передъ огнемъ носовымъ платкомъ и слѣдилъ взоромъ и слухомъ за племянникомъ, который метался во всѣ стороны, чтобъ сдѣлать двадцать дѣлъ разомъ, и не дѣлалъ ровно ничего.

-- Постойте съ минутку, дядюшка, продолжалъ мальчикъ, схвативъ свѣчку: -- я взбѣгу на верхъ и только надѣну другую куртку, а потомъ я уйду сейчасъ же. Каково приключеніе, дядюшка, ге?

-- Любезный мой, отвѣчалъ инструментальный мастеръ, продолжая колебаться между лежавшею на софѣ Флоренсой и племянникомъ, бросавшимся во всѣ углы кабинета:-- да это самое необыкновенное...

-- Да нѣтъ, дядюшка... кушайте, миссъ Флоренса... дядюшка, вы знаете, обѣдать...

-- Да, да, да, кричалъ старикъ, врѣзываясь въ баранью ногу и какъ-будто собираясь насытить исполина.-- Я ужь позабочусь о ней, Валли! Понимаю, понимаю! Бѣдненькая! Проголодалась, разумѣется. Ступай, ступай. Ахъ, Боже мой! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, трижды лордъ-мэръ Лондона!

Валтеръ оставался наверху очень-недолго; но въ этотъ промежутокъ Флоренса, изнеможенная отъ усталости, уснула передъ огнемъ камина. Кратковременное отсутствіе племянника дало дядѣ Соллю случай прійдти въ себя, сдѣлать кой-какія приспособленія для спокойствія малютки и отгородить ее отъ яркаго пламени и свѣта. Когда мальчикъ возвратился внизъ, она спала самымъ тихимъ, спокойнымъ сномъ.

-- Вотъ чудесно! шепнулъ Валтеръ, сдавивъ въ своихъ объятіяхъ старика, такъ-что у него на лицѣ явилось новое выраженіе.-- Ну, теперь я иду! Я только возьму съ собою корку хлѣба, потому-что голоденъ какъ собака... и.... да не разбудите ее, дядюшка!

-- Нѣтъ, нѣтъ. Что за миленькое дитя!

-- Ахъ, какое миленькое! Я въ жизнь свою не видывалъ такого личика. Ну, теперь иду!

-- Прекрасно, ступай.

-- Однако, слушайте, дядя Солль...

-- Ну, ты ужь и воротился.

-- Каково она теперь смотритъ?

-- Преблагополучно.

-- Чудесно! Ну, теперь я иду...

-- Надѣюсь, что пора.

-- Да слушайте, дядюшка, кричалъ Валтеръ, снова показавшись у дверей.

-- Ты опять здѣсь?

-- Мы встрѣтили на улицѣ мистера Каркера-младшаго. Чудакъ больше чѣмъ когда-нибудь! Онъ пожелалъ мнѣ добраго вечера, а самъ дошелъ до дверей вслѣдъ за нами -- вѣдь это престранно! Когда мы входили, я оглянулся и видѣлъ, какъ онъ преспокойно пошелъ домой: точно какъ-будто слуга, который проводилъ меня. Ну, а каково она теперь смотритъ, дядюшка?

-- Такъ же, какъ и прежде, Валли.

-- Прекрасно. Ну, теперь я ушёлъ!

Онъ ушелъ дѣйствительно, а старикъ, потерявшій всякое желаніе обѣдать, усѣлся противъ камина и не сводилъ глазъ съ крѣпко-спавшей Флоренсы, занимаясь въ то же время строеніемъ воздушныхъ замковъ самой фантастической архитектуры.

Валтеръ спѣшилъ между-тѣмъ въ наемномъ экипажѣ къ дому мистера Домби. Подъѣхавъ туда, онъ выскочилъ и разсказалъ наскоро слугѣ цѣль своего посѣщенія; тотъ немедленно повелъ его въ кабинетъ, гдѣ находились въ то время мистеръ Домби, мистриссъ Чиккъ, миссъ Токсъ, Ричардсъ и Сузанна Нипперъ.

-- О, извините меня, сударь! вскричалъ Валтеръ, бросившись къ мистеру Домби: -- я такъ счастливъ, что пришелъ къ вамъ съ добрыми вѣстями. Все благополучно: миссъ Домби найдена!

Открытое лицо мальчика и сіяющіе глаза, дышавшіе радостью и внутреннимъ волненіемъ, представляли чудную противоположность со всею наружностью мистера Домби, глядѣвшаго на него изъ своихъ креселъ.

-- Я говорилъ тебѣ, Луиза, что ее навѣрно отъищутъ, сказалъ мистеръ Домби, взглянувъ слегка черезъ плечо на сестру, плакавшую вмѣстѣ съ миссъ Токсъ.-- Сказать слугамъ, что дальнѣйшіе розъиски ненужны; мальчикъ этотъ молодой Гэй изъ конторы. Какимъ образомъ нашлась моя дочь, сударь? Я знаю, какъ она пропала.-- Тутъ онъ величественно взглянулъ на Ричардсъ.-- Но какъ она нашлась? кто ее нашелъ?

-- Я полагаю, что я нашелъ миссъ Домби, сударь; еслибъ я даже не имѣлъ полнаго права на такое притязаніе, то былъ бы счастливымъ орудіемъ...

-- Что вы, сударь, подразумѣваете, говоря, что вы не имѣете полнаго права на какое-то притязаніе, и что вы были счастливымъ орудіемъ? прервалъ мистеръ Домби, видѣвшій съ инстинктивнымъ неудовольствіемъ гордость и радость мальчика.-- Прошу выражаться понятнѣе.

Валтеръ разсказалъ какъ могъ все, что ему было извѣстно и почему онъ теперь явился сюда одинъ.

-- Слышишь? сказалъ мистеръ Домби строгимъ голосомъ Сузаннѣ Нипперъ.-- Возьми съ собою все, что нужно, и отправляйся сейчасъ же съ этимъ молодымъ человѣкомъ за миссъ Флоренсой. Гэй, ты будешь завтра награжденъ.

-- О, благодарю васъ, сударь! Вы очень-добры. Могу васъ увѣрить, что я вовсе не думалъ о наградѣ.

-- Ты еще мальчикъ, возразилъ мистеръ Домби рѣзко и почти гнѣвно: -- мало нужды до того, о чемъ ты думаешь или о чемъ не думаешь. Ты поступилъ хорошо, сударь. Не порти своего поступка. Луиза, дай ему, пожалуйста, рюмку вина.

Взглядъ мистера Домби провожалъ съ явною немилостью Валтера Гэя, выходившаго изъ комнаты вслѣдъ за мистриссъ Чиккъ; очень-вѣроятно, что и мысленные взоры его были нисколько не благосклонны, слѣдуя за мальчикомъ по дорогѣ къ дядѣ Соллю, куда онъ ѣхалъ вмѣстѣ съ Сузанною Нипперъ.

Тамъ они нашли Флоренсу, освѣженную и подкрѣпившуюся сномъ; она уже пообѣдала и сошлась съ инструментальнымъ мастеромъ на самую дружескую ногу. Сузанна, которой глаза покраснѣли отъ слезъ, обняла ее, не проговоривъ ни одного слова въ упрекъ, и цаловала съ истерическою горячностью. Потомъ, превративъ на время кабинетъ дяди Солля въ уборную, она одѣла Флоренсу во все чистое и повела къ каретѣ.

-- Прощайте! кричала малютка, бросившись къ старику.-- Вы были со мною очень-добры!

Старый Солль былъ въ восторгѣ и цаловалъ ее съ нѣжностью дѣда.

-- Прощайте, Валтеръ, прощайте!

-- Прощайте! отвѣчалъ тотъ, протянувъ ей обѣ руки.

-- Я васъ никогда, никогда не забуду! Прощайте, Валтеръ!

Въ невинности благороднаго сердца, она протянула ему свое личико, и Валтеръ, поцаловавъ ее, покраснѣлъ и сконфузился до-н е льзя.

-- Гдѣ Валтеръ? Прощайте, Валтеръ! прощайте! кричала Флоренса изъ кареты. Потомъ, когда экипажъ тронулся, она махала изъ окошка дверецъ носовымъ платкомъ. Валтеръ весело отвѣчалъ ей на этотъ сигналъ, стоя у дверей, между-тѣмъ, какъ деревянный мичманъ, какъ-будто изъ подражанія ему, обратилъ свое исключительное вниманіе на одинъ этотъ экипажъ, не удостоивая своими астрономическими обсерваціями ни одного изъ остальныхъ экипажей, проѣзжавшихъ тогда мимо.

Карета подъѣхала къ дому мистера Домби, и ей велѣно было подождать. "Это для мистриссъ Ричардсъ", шепнула Сузаннѣ мимоходомъ одна изъ служанокъ.

Прибытіе пропавшаго дитяти произвело въ домѣ довольно-легкое впечатлѣніе. Мистеръ Домби, вообще думавшій о ней очень-мало, поцаловалъ ее разъ въ лобъ, посовѣтовавъ не пропадать въ другой разъ и не гулять впередъ съ невѣрными няньками. Мистриссъ Чиккъ перестала плакать и привѣтствовала племянницу, какъ несовершенную Домби. Миссъ Токсъ установила выраженіе лица своего по имѣвшимся у нея передъ глазами образцамъ: одна только Ричардсъ, преступная Ричардсъ, обнаружила непритворную радость и выразила чувства сердца своего въ полусловахъ, прерываемыхъ радостными слезами, наклоняясь надъ головкой дѣвочки съ искреннею любовью.

-- О, Ричардсъ! сказала мистриссъ Чиккъ со вздохомъ: -- какъ желательно было бы тѣмъ, которые хотятъ сохранить о ближнихъ доброе мнѣніе, еслибъ ты повела себя лучше относительно младенца, который теперь долженъ преждевременно лишиться пищи своего нѣжнаго возраста.

-- Горестно, горестно! шептала миссъ Токсъ.

-- Еслибъ я была въ твоемъ положеніи, продолжала торжественно мистриссъ Чиккъ:-- я чувствовала бы, что за мою неблагодарность одежда Милосердыхъ-Точильщиковъ должна жечь тѣло моего сына и благодѣтельное воспитаніе этого заведенія душить его!

Мистриссъ Чиккъ не знала, какъ костюмъ Милосердыхъ-Точильщиковъ жегъ тѣло бѣднаго Байлера и какую бурю ударовъ, тычковъ и всхлипываній производило это благодѣтельное воспитаніе.

-- Луиза, сказалъ мистеръ Домби:-- нѣтъ нужды продолжать подобныя замѣчанія. Женщина эта отослана и ей заплачено что слѣдуетъ. Ты оставляешь мой домъ, Ричардсъ, за то, что взяла моего сына -- моего сына!-- въ такія мѣста и въ такое общество, о которыхъ нельзя даже подумать безъ содраганія. Я считаю случившееся сегодня утромъ съ миссъ Флоренсой -- въ одномъ важномъ значеніи -- счастливымъ обстоятельствомъ, безъ котораго я, можетъ-быть, не узналъ бы о твоемъ проступкѣ. Я полагаю, Луиза, что другую няньку, которая гораздо-моложе (въ это время миссъ Сузанна Нипперъ громко зарыдала), можно оставить, тѣмъ болѣе, что она была подъ вліяніемъ кормилицы маленькаго Поля. Прошу тебя, Луиза, приказать, чтобъ за экипажъ этой женщины заплатили до... до Стэггсовыхъ-Садовъ.-- Послѣдняго названія мистеръ Домби не могъ произнести безъ невольной гримасы.

Полли направилась къ дверямъ, сопровождаемая Флоренсой, которая держала ее за платье и умоляла съ горькими слезами и въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, чтобъ она не уходила. Это было ударомъ кинжала въ надменное сердце ея отца, который не могъ видѣть безъ внутренней боли, что родное дитя его показываетъ при немъ столько привязанности къ чужой простонародной женщинѣ. Онъ невольно подумалъ, что можетъ ожидать того же самого и отъ сына.

Маленькій Поль кричалъ всю эту ночь на-пропалую. Онъ лишился второй своей матери, тогда-какъ сестра его, плакавшая горько пока не заснула отъ изнеможенія, лишилась единственнаго вѣрнаго друга.

ГЛАВА VII.

Взглядъ ъ высоты птичьяго полета на жилище миссъ Токсъ; а также нѣчто о состояніи ея сердечныхъ чувствъ.

Миссъ Токсъ обитала въ маленькомъ темномъ домикѣ, втѣснившемся, вовремя какого-нибудь отдаленнаго періода англійской исторіи, въ модное сосѣдство аристократическаго Вест-Энда; онъ стоялъ тамъ въ тѣни за угломъ, какъ бѣдный родственникъ величественной улицы, которой домы смотрѣли на него холодно и свысока. Названіе этого уединенія, гдѣ клочки травы показывались между камнями мостовой, было Принцессъ-Плэсъ; тамъ была также Принцессина-Часовня съ дребезжащимъ колоколомъ, въ которой къ воскресному богослуженію собиралось иногда человѣкъ до двадцати-пяти. Тутъ же былъ и трактиръ, подъ вывѣскою "Принцессиныхъ-Гербовъ", который часто посѣщался важными лакеями знати.

Кромѣ жилища миссъ Токсъ, на Принцессъ-Плэсѣ былъ еще одинъ частный домъ, не говоря уже объ огромнѣйшихъ воротахъ, украшенныхъ львиными головами и никогда ни по какому случаю неотворявшихся, почему ихъ предполагали вышедшимъ изъ употребленія входомъ въ чьи-нибудь конюшни. Вообще, воздухъ Принцессъ-Плэса сильно отзывался конюшнями; спальня миссъ Токсъ, находившаяся на заднемъ фасѣ зданія, владычествовала надъ множествомъ конюшень и сараевъ, гдѣ конюхи и дворники, чѣмъ бы ни занимались, аккомпанировали себѣ безпрестанно страшнѣйшимъ шумомъ; а по наружнымъ стѣнамъ этихъ строеній были постоянно развѣшиваемы, подобно знаменамъ Макбета, разныя домашнія принадлежности костюма и бѣлья кучеровъ, ихъ женъ и семействъ.

Другой частный домъ, о которомъ мы сейчасъ упоминали, былъ занятъ отставнымъ буфетчикомъ, женатымъ на ключницѣ; тамъ часть комнатъ отдавалась въ наймы съ мёбелью, для помѣщенія холостаго джентльмена. Въ эпоху нашего разсказа, ихъ нанималъ одинъ синелицый майоръ съ деревянными чертами и съ глазами навыкатъ. Миссъ Токсъ находила въ немъ, какъ она сама выражалась, "что-то такое воинственное", и между имъ и ею происходилъ иногда размѣнъ нумеровъ газетъ, памфлетовъ и тому подобныхъ пластическихъ любезностей, чрезъ посредство чернаго слуги майора, котораго (т. е. слугу) миссъ Токсъ называла обыкновенно "туземцемъ", не соединяя, впрочемъ, этого наименованія ни съ какою географическою идеей.

Можетъ-быть, трудно было бы отъискать сѣни и лѣстницу тѣснѣе тѣхъ, которыя служили преддверіемъ къ жилищу миссъ Токсъ; можетъ-быть, взятый весь вмѣстѣ, отъ верха до низа, это былъ самый неудобный и излучистый домикъ въ цѣлой Англіи; но за то миссъ Токсъ говорила съ восхищеніемъ: "А съ какомъ онъ мѣстѣ!" Зимою въ него проникало очень-мало дневнаго свѣта; солнце вовсе не заглядывало ни въ какое время года; о воздухѣ не было помина; купить по сосѣдству невозможно ничего -- и все-таки миссъ Токсъ говорила съ восторгомъ: "А каково мѣстоположеніе!" То же самое говорилъ синелицый майоръ съ глазами навыкатѣ, который тщеславился тѣмъ, что живетъ на Принцессъ-Плэсѣ: онъ находилъ особенное наслажденіе наводить въ своемъ клубѣ разговоръ на что-нибудь, имѣвшее сношеніе съ важными лицами аристократической улицы за угломъ, и всегда присовокуплялъ, что они его сосѣди.

Темный домъ, въ которомъ жила массъ Токсъ, принадлежалъ ей и достался ей по наслѣдству отъ покойнаго обладателя рыбьяго глаза, вправленнаго въ замочкѣ ея бусъ. Миньятюрный портретъ его, въ напудренномъ парикѣ и съ косою, висѣлъ подлѣ камина, по другую сторону котораго красовался разрисованный старинный подносъ. Большая часть мебели и заброшенная арфа почтенной дѣвицы принадлежали очевидно также къ эпохѣ напудренныхъ париковъ.

Хотя майоръ Бэгстокъ достигъ уже тѣхъ лѣтъ, которыя въ утонченной литературѣ извѣстны подъ названіемъ "великаго меридіана жизни", и уже спускался замѣтно подъ гору, однако онъ сильно гордился тѣмъ, что заинтересовалъ своею костлявою особой и выкатившимися глазами цѣломудренную миссъ Токсъ. Въ тщеславіи своемъ, онъ называлъ ее "великолѣпною женщиной", которая имѣетъ на него кой-какіе виды. Онъ даже намекалъ объ этомъ довольно-часто въ своемъ клубѣ.

-- Джоей Б., говаривалъ онъ, размахивая тросточкой:-- стоитъ цѣлой дюжины вашей братьи. Еслибъ между вами, сударь, было побольше бэгстоковой крови, вы бы вѣрно чувствовали себя не хуже. Старый Джое, сударь, не нуждается въ дальнихъ странствіяхъ, чтобъ найдти себѣ жену даже теперь; ему стоитъ только захотѣть жениться, но онъ малый жестокосердый. Да, сударь, Дж. Б. не изъ мягкихъ! Онъ чертовски тугъ, сударь, и чертовски хитеръ! Вообще, разныя шутливыя сокращенія своего имени были одною изъ любимѣйшихъ привычекъ майора.

Не смотря, однако, на такія похвальбы, майоръ оказался черезъ-чуръ самолюбивымъ. Ему никогда и въ голову не приходило, чтобъ нашлось женское существо, которое бы могло оставить его безъ вниманія; еще менѣе былъ онъ въ состояніи подозрѣвать, чтобъ миссъ Токсъ могла забыть его или пренебречь имъ.

А между-тѣмъ, миссъ Токсъ, по-видимому, забывала его -- постепенно забывала, и это началось съ-тѣхъ-поръ, какъ она открыла семейство Тудлей. Она продолжала забывать его до самыхъ крестинъ маленькаго Поля Домби, и забвеніе это усиливалось съ большими процентами послѣ этой эпохи. Очевидно, воинственный майоръ былъ замѣненъ въ ея сердцѣ кѣмъ-нибудь или чѣмъ-нибудь.

-- Добраго утра, мэмъ, сказалъ майоръ, встрѣтившись однажды съ миссъ Токсъ на Принцессъ-Плэсѣ, нѣсколько недѣль спустя послѣ описанныхъ нами въ предъидущей главѣ перемѣнъ.

-- Добраго утра, сударь, отвѣчала она прехолодно.

-- Джое Бэгстокъ, сударыня, замѣтилъ майоръ съ своею обычною любезностью: -- не имѣлъ давно уже счастья кланяться вамъ въ ваше окно. Дж. Б. страдалъ отъ этого, мэмъ. Солнце его было за облакомъ.

Миссъ Токсъ слегка, но очень-холодно наклонила голову.

-- Свѣтило Джое Бэгстока было, можетъ-быть, гдѣ-нибудь внѣ Лондона?

-- Я внѣ Лондона? О, нѣтъ, сударь! Я никуда не выѣзжала. Все мое время было посвящено нѣкоторымъ искреннимъ друзьямъ. Я боюсь, что ваше теперь не совершенно-свободно. Добраго утра, сударь!

Пока миссъ Токсъ исчезала съ Принцессъ-Плэса съ самою обворожительною походкой, изумленный майоръ слѣдилъ за нею съ лицомъ, которое было синѣе чѣмъ когда-нибудь, и ворчалъ про себя нѣкоторыя весьма-нелестныя для нея замѣчанія.

-- Годдемъ, сэръ! воскликнулъ онъ, вращая свои выкатившіеся глаза съ большимъ негодованіемъ.-- Шесть мѣсяцевъ тому назадъ, женщина эта была влюблена даже въ мостовую, по которой ходитъ Джошуа Бэгстокъ. Что бы это значило?

Послѣ нѣкотораго размышленія, онъ рѣшилъ, что миссъ Токсъ, по всей вѣроятности, разставляетъ западни, чтобъ поймать себѣ законнаго супруга.-- Меня, однако, вы не поймаете, сударыня! говорилъ онъ.-- Джое тутъ, да, сударыня, Дж. Б. чертовски тугъ и чер-тов-ски лукавъ!

Не смотря, однако, на эту утѣшительную мысль, прошло много дней, и миссъ Токсъ повидимому вовсе не думала о майорѣ. Случалось, правда, что по-временамъ она отвѣчала краснѣя на его привѣтствіе, когда онъ кланялся ей въ окно; но она уже не искала такихъ случаевъ и вообще заботилась очень-мало о томъ, смотритъ онъ на нее, или нѣтъ.

Майоръ, стоя въ тѣни своихъ комнатъ, замѣтилъ, что въ домѣ миссъ Токсъ произошли нѣкоторыя перемѣны и что домъ ея сдѣлался какъ-будто веселѣе и щеголеватѣе: новая клѣтка изъ нозолоченой проволоки замѣнила старую, въ которой сидѣла пожилая канарейка миссъ Токсъ; нѣкоторыя картонныя и фольговыя украшенія появились на ея каминѣ и столикѣ; на окнѣ выросло небывалое до того времени растеніе; даже арфа была настроена, и миссъ Токсъ иногда бряцала на ней разные вальсы.

Больше всего поражало майора обстоятельство, что миссъ Токсъ была теперь одѣта съ большою изъисканностью въ легкій трауръ. Но это самое дало ему нить выбраться изъ лабиринта своихъ догадокъ: онъ заключилъ, что она по всей вѣроятности получила какое-нибудь небольшое наслѣдство и загордилась.

На другой день послѣ того, какъ онъ успокоилъ свой духъ такимъ рѣшеніемъ, сидя за завтракомъ, майоръ Бэгстокъ увидѣлъ въ комнатѣ миссъ Токсъ такой чудный и страшный Феноменъ, что остался на нѣсколько минутъ пригвожденнымъ къ своему стулу. Бросившись потомъ въ другую комнату, онъ взялъ двойную театральную трубочку и принялся глядѣть съ напряженнымъ вниманіемъ въ покои своей сосѣдки.

-- Это ребенокъ, сударь! воскликнулъ онъ наконецъ.-- Держу пятьсотъ тысячь франковъ пари, что ребенокъ!

Этого майоръ не могъ забыть. Онъ только посвистывалъ и выпучилъ глаза свои такъ страшно, что можно было ожидать опасныхъ для нихъ послѣдствій. День-за-днемъ, по два, по три, по четыре раза въ недѣлю, таинственный младенецъ появлялся снова въ комнатахъ миссъ Токсъ. Майоръ продолжалъ выпучивать глаза и посвистывать, а миссъ Токсъ совершенно перестала думать о немъ: ей стало все равно, синѣетъ онъ или чернѣетъ.

Постоянныя путешествія ея за младенцемъ и его нянькою, и возвращеніе съ ними домой; нѣжная заботливость о немъ; игра на арфѣ, которою она замораживала его невинную кровь; поцалуи, которыми она его осыпала; старанія развеселить малютку, съ которымъ она безпрестанно няньчилась -- все это выходило какъ-нельзя-больше изъ ряда обыкновеннаго. Около того же времени ею овладѣла страсть глядѣть на какой-то браслетъ, вмѣстѣ съ страстью глядѣть на луну, съ которой она по долгимъ промежуткамъ не сводила глазъ изъ своего окна. Но на что бы она ни глядѣла -- на солнце, луну или браслетъ,-- она не глядѣла больше на майора, который вытаращивалъ глаза, посвистывалъ, топалъ ногами въ своей комнатъ и не зналъ что думать.

-- Вы, право, скоро завоюете сердце моего брата Поля, моя милая, сказала ей однажды мистриссъ Маккъ.

Миссъ Токсъ поблѣднѣла.

-- Ребенокъ дѣлается съ каждымъ днемъ похожее на отца.

Миссъ Токсъ взяла вмѣсто, отвѣта, малютку и принялась цаловать его такъ нѣжно, что пригладила и примуслила ему всѣ волосы на головѣ.

-- Скажите, мой другъ, сказала миссъ Токсъ: походитъ онъ на свою покойную мать?

-- Нисколько!

-- Она была... она была очень-хороша собою?

-- Да, бѣдная Фанни была интересна. Конечно, интересна. У нея, конечно, не было того наружнаго величія, какого бы слѣдовало ожидать отъ жены моего брата; не было также силы характера и твердости, какія нужны женѣ такого мужа...

Миссъ Токсъ глубоко вздохнула.

-- Но Фанни была очень-пріятнаго нрава и чрезвычайно-добра. О, да! чрезвычайно добра!

-- О, ангелъ! воскликнула миссъ Токсъ маленькому Полю.-- О, ты истинный портретъ отца!

Еслибъ майоръ подозрѣвалъ, какіе надежды, разсчеты и мечты основывались на этомъ невинномъ младенцѣ, ему было бы отъ чего вытаращить глаза. Тогда бы онъ постигъ, какого рода честолюбіе гнѣздится въ миссъ Токсъ и почему она льнетъ съ такимъ жаромъ и такъ безотвязно къ фирмѣ Домби и Сына.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

Поль подростаетъ; характеръ его.

Мало-по-малу, подъ бдительнымъ руководствомъ времени, маленькій Поль перешелъ отъ младенчества къ дѣтству и сдѣлался ходящимъ, болтающимъ и удивляющимся Домби. Послѣ грѣхопаденія и изгнанія Ричардсъ, мѣсто ея осталось вакантнымъ, и кормилицу замѣнили нянька, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, изъ которыхъ двѣ послѣднія предались своей новой обязанности съ необычайнымъ увлеченіемъ. Дѣло дошло до того, что майоръ Бэгстокъ убѣдился въ своей отставкѣ изъ сердца миссъ Токсъ; а мистеръ Чиккъ, освобожденный отъ домашняго надзора, принялся наслаждаться бурными удовольствіями свѣтской жизни, обѣдалъ въ клубахъ и кофейныхъ домахъ, игралъ въ разныя игры, трижды явился къ своей супругѣ закуренный табачнымъ дымомъ, -- словомъ, по выраженію мистриссъ Чиккъ, распустилъ узы всѣхъ общественныхъ и нравственныхъ обязанностей человѣка.

Не смотря, однако, на всѣ попеченія, которыми окружало маленькаго Поля, его нельзя было назвать здоровымъ ребенкомъ. Будучи отъ природы нѣжнаго сложенія, онъ долго томился, лишившись кормилицы; каждый зубокъ прорѣзывался у него съ мученіями; онъ страдалъ всѣми дѣтскими болѣзнями и очень-часто бывалъ въ самомъ опасномъ положеніи. Можетъ-быть, холодъ, обдавшій его при крестинахъ, поразилъ бѣдняжку въ одно изъ самыхъ чувствительныхъ началъ жизни: какъ бы то ни было, онъ сталъ съ того самаго дня несчастнымъ ребенкомъ и не могъ поправиться въ силахъ и здоровьѣ. Мистриссъ Виккемъ соболѣзновала о немъ изъ глубины души.

Мистриссъ Виккемъ была жена трактирнаго лакея -- почти то же самое, что вдова всякаго другаго человѣка; ее взяли въ няньки Полю дня черезъ два послѣ внезапнаго отнятія его отъ груди кормилицы. Она была женщина добрая, бѣлокурая, съ вѣчно-поднятыми бровями и понуренною головой; во всякое время готова была соболѣзновать о себѣ или о комъ бы то ни было, и имѣла необыкновенный даръ смотрѣть на всѣ предметы съ самой печальной и безнадежной точки зрѣнія.

Нечего и говорить, что до величественнаго слуха мистера Домби не долетало ни малѣйшаго отголоска объ этомъ качествѣ новой няньки. Вообще, ни мистриссъ Чиккъ, ни миссъ Токсъ не смѣли и думать сообщить ему что-нибудь, что могло бы намекнуть о малѣйшемъ поводѣ къ опасеніямъ на-счетъ жизни или здоровья его сына. Мистеръ Домби рѣшилъ, что ребенокъ долженъ пройдти черезъ извѣстныя болѣзни, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Еслибъ онъ могъ откупить его отъ этихъ правъ природы или нанять другаго, который бы перенесъ на себя недуги, предназначенные его сыну, онъ готовъ бы былъ заплатить щедрое вознагражденіе. Но какъ это было невозможно, то онъ ограничивался только удивленіемъ неразборчивости природы, неотличающей его сына отъ сына любаго угольника. Главнымъ чувствомъ мистера Домби было нетерпѣніе, усиливавшееся въ постоянной прогрессіи по мѣрѣ того, какъ сынъ его подросталъ;-- нетерпѣніе увидѣть какъ-можно-скорѣе сына своего дѣйствительнымъ членомъ богатаго и могущественнаго торговаго дома Домби и Сына.

Нѣкоторые философы утверждаютъ, будто эгоизмъ гнѣздится въ корнѣ всякой человѣческой привязанности. Конечно, мистеръ Домби видѣлъ въ сынѣ нераздѣльную часть и наслѣдника своего собственнаго величія, или величія фирмы Домби и Сына; но онъ любилъ его всею любовью, къ какой былъ способенъ. Если въ холодномъ сердцѣ его былъ теплый уголокъ, то этотъ уголокъ былъ занятъ его сыномъ; если жосткая оболочка этого куска льда могла запечатлѣться чьимъ-нибудь образомъ, то это былъ опять-таки образъ сына... правда, не столько сына-младенца, или сына-мальчика, сколько "Сына" фирмы. Вотъ причина желанія его дождаться какъ-можно-скорѣе конца всѣхъ промежуточныхъ періодовъ жизни Поля; вотъ почему онъ не безпокоился о немъ, какъ-будто жизнь его была застрахована и заколдована; вотъ почему онъ былъ непоколебимо убѣжденъ, что сынъ его долженъ сдѣлаться "Сыномъ" фирмы, съ которымъ онъ имѣлъ ежедневно мысленныя сношенія.

Такимъ-образомъ, Поль дожилъ до пятилѣтняго возраста. Онъ былъ хорошенькій ребенокъ, хотя личико его и казалось нѣсколько-болѣзненнымъ; а пристальные взгляды его не разъ заставляли мистриссъ Виккемъ печально качать головою и тяжко вздыхать. Нравъ его обѣщалъ сдѣлаться со-временемъ достаточно властолюбивымъ, хотя нерѣдко въ немъ обнаруживалось много дѣтской игривости, и онъ вообще не былъ капризенъ. Одно было въ немъ странно: часто впадалъ въ какую-то непостижимую въ его лѣта задумчивость, и тогда, сидя въ своихъ миньятюрныхъ креслахъ, онъ смотрѣлъ и говорилъ въ родѣ тѣхъ таинственныхъ и страшныхъ маленькихъ существъ, о которыхъ разсказываютъ въ волшебныхъ сказкахъ, и которыя, имѣя отъ роду по полуторасту или но двѣсти лѣтъ, Фантастически представляютъ собою дѣтей, замѣненныхъ ими для какихъ-нибудь потребностей колдовства.

Иногда это расположеніе духа находило на него въ дѣтской; иногда онъ впадалъ въ него внезапно, играя съ Флоренсой или запрягши миссъ Токсъ въ видѣ лошадки; тогда онъ вдругъ прерывалъ игру, говоря, что усталъ. Но чаще и вѣрнѣе всего это случалось съ нимъ, когда его кресла приносили въ комнату отца и онъ сидѣлъ въ нихъ подлѣ камина, послѣ обѣда мистера Домби. Въ это время оба они представляли самую странную картину, на которую когда-либо упадали красные отблески пылающаго камина. Мистеръ Домби, важный и натянутый, глядѣлъ на огонь; маленькое подобіе его, съ старымъ-престарымъ выраженіемъ, лица, устремляло взоры свои туда же, съ внимательностью и глубокомысліемъ мудреца. Мистеръ Домби былъ погруженъ въ запутанныя денежныя соображенія и разсчеты; маленькое подобіе его занято былъ Богъ-знаетъ какими Фантазіями, полу-образовавшимися мыслями, блуждающими мечтами. Мистеръ Домби, неподвижный и какъ будто накрахмаленный надменностью; маленькое подобіе его, также неподвижное по наслѣдству и безсознательному подражанію -- оба схожи были между собою и между-тѣмъ оба чудовищно противоположны другъ другу.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, когда отецъ и сынъ просидѣли молча долгое время и мистеръ Домби зналъ, что ребенокъ не спитъ потому только, что, взглядывая на него изрѣдка, видѣлъ, какъ яркое пламя отражалось въ его глазахъ будто въ свѣтломъ алмазѣ -- маленькій Поль вдругъ прервалъ молчаніе вопросомъ:

-- Пaп а! что такое деньги?

Мистеръ Домби только-что о нихъ думалъ, а потому, прерванный такимъ неожиданнымъ образомъ, не нашелся что отвѣчать.

-- Что такое деньги, Поль? Деньги?

-- Да, что такое деньги? повторило дитя, обративъ къ отцу старое лицо свое.

Мистеръ Домби былъ въ затрудненіи. Подумавъ нѣсколько, онъ отвѣчалъ:

-- Золото, серебро и мѣдь; гинеи, шиллинги, полупенсы. Ты вѣдь знаешь, что это такое?

-- О, это я знаю! Но я спрашиваю не о томъ, папа: я хочу знать, что такое деньги?

Небо и земля! какимъ старымъ казалось его личико, когда онъ снова обратилъ его къ отцу.

-- Что такое деньги! сказалъ мистеръ Домби, отодвинувъ нѣсколько свои кресла и глядя съ величайшимъ изумленіемъ на дерзновенную былинку, предложившую такой вопросъ.

-- Я разумѣю, папа, что онѣ могутъ сдѣлать? возразилъ Поль, скрестивъ рученки и поглядывая поперемѣнно то на огонь, то на отца.

Мистеръ Домби пододвинулся къ нему и погладилъ его по головѣ: "Ты со временемъ узнаешь это какъ-нельзя-лучше, мой милый. Деньги, Поль, могутъ сдѣлать все". Онъ взялъ его ручонку и потрепалъ ее, давая этотъ отвѣтъ.

По Поль высвободилъ свою руку и, потирая ладонью ручку креселъ, посмотрѣлъ пристально на огонь, какъ-будто ожидая отъ него рѣшенія своей задачи, и повторилъ, помолчавъ немного:

-- Все, папа?

-- Да. Все... почти.

-- Все значитъ все, не такъ ли, папа?

-- Да... конечно, все.

-- Отъ-чего же деньги не спасли мою мама? Вѣдь это было жестоко, не такъ ли?

-- Жестоко! возразилъ мистеръ Домби, поправляя галстухъ и какъ-будто сердясь на эту идею.-- Нѣтъ. Хорошая вещь не можетъ быть жестока.

-- Если это хорошая вещь и можетъ сдѣлать все, сказалъ ребенокъ задумчиво, глядя снова пристально на огонь: -- я удивляюсь, почему же деньги не спасли мою мама!

Онъ сказалъ это уже не въ видѣ вопроса, понявъ, можетъ-быть, съ дѣтскою проницательностью, что поставилъ отца въ неловкое положеніе, но повторилъ мысль свою вслухъ, какъ-будто она давно уже гнѣздилась въ его головѣ и не давала ему покоя. Потомъ, подперши рукою подбородокъ, онъ продолжалъ задумчиво глядѣть на огонь, какъ-будто ища отъ него объясненія.

Мистеръ Домби не вдругъ оправился отъ своего удивленія -- чтобъ не сказать страха, потому-что ребенокъ въ первый разъ заговорилъ съ нимъ о матери, хотя они и часто просиживали вмѣстѣ по нѣскольку часовъ. Онъ принялся растолковывать сыну, какимъ образомъ деньги, не смотря на все свое могущество, которымъ ни подъ какимъ видомъ не должно пренебрегать, не могутъ сохранить жизнь людямъ, которымъ пришло время умереть, и объявилъ, что всѣ, къ-несчастію, должны непремѣнно умереть, даже въ Сити, какъ бы они богаты ни были. Но за то деньги доставляютъ почетъ, уваженіе и дѣлаютъ насъ сильными, могущественными и славными въ глазахъ всѣхъ людей, боящихся насъ и ищущихъ нашего расположенія; деньги могутъ очень-часто отдалять даже смерть на долгое время. Деньги, на-примѣръ, доставили его мама услуги доктора Пилькинса, которыми и онъ, Поль, часто пользовался; также помѣщенія знаменитаго доктора Паркера Пепса, котораго онъ никогда не зналъ. Словомъ, деньги могутъ сдѣлать все, что только возможно сдѣлать. Все это и многое въ томъ же родѣ мистеръ Домби старался напечатлѣть въ умѣ своего маленькаго сына, который слушалъ съ большимъ вниманіемъ и, по-видимому, понялъ почти все, что ему растолковывалъ отецъ.

-- Однако, деньги не могутъ сдѣлать меня крѣпкимъ и совершенно-здоровымъ, папа? спросилъ Поль, помолчавъ нѣсколько минутъ и потирая свои худенькія ручки.

-- Что жь? ты крѣпокъ и совершенно-здоровъ, Поль. Развѣ это не правда?

О, съ какимъ старымъ выраженіемъ обратилось опять къ отцу это дѣтское личико, полузадумчивое, полухитрое!

-- Ты вѣдь здоровъ и крѣпокъ, какъ всѣ маленькіе человѣчки твоихъ лѣтъ? ге?

-- Флоренса старше меня, а я знаю, что я не такъ здоровъ и не такъ крѣпокъ, какъ Флоренса. Я думаю, что Флоренса могла играть дольше меня, когда была такая же маленькая какъ я. Я иногда очень устаю! и у меня кости такъ болятъ... Виккемъ говоритъ, что это кости... что я не знаю что дѣлать!

-- Ну, да. Это бываетъ вечеромъ. Маленькіе должны уставать къ ночи, и тогда они спятъ хорошо.

-- О, нѣтъ! это бываетъ не къ ночи, папа, а днемъ; я ложусь и кладу голову на колѣни Флоренсы, а она поетъ мнѣ. Ночью мнѣ снятся такія странныя вещи!

И онъ снова сталъ смотрѣть на огонь и потирать себѣ руки, какъ старикъ или какъ молодой домовой.

Мистеръ Домби былъ такъ изумленъ, чувствовалъ себя такъ неловко и до того растерялся, что былъ не въ состояніи продолжать этотъ разговоръ, а могъ только смотрѣть на сына, который все глядѣлъ на огонь, пока не пришла нянька, чтобъ увести его въ дѣтскую спать.

-- Я хочу, чтобъ за мною пришла Флоренса, сказалъ Поль.

-- А что же вы, сударикъ Поль, развѣ не пойдете со своею нянькой?

-- Нѣтъ, не пойду, отвѣчалъ ребенокъ, разсѣвшись въ креслахъ со всею важностью истиннаго хозяина дома.

Нянька вышла, призывая благословеніе небесъ на его невинность, и вскорѣ явилась, вмѣсто ея, Флоренса. Ребенокъ поднялся съ внезапною живостью и обратилъ къ отцу, прощаясь съ нимъ, такое веселое, истинно-дѣтское лицо, что мистеръ Домби, хотя и обрадовался этой скорой перемѣнѣ, но былъ все-таки въ крайнемъ изумленіи.

Когда дѣти вышли изъ комнаты, мистеру Домби показалось, что будто онъ слышитъ пѣніе пріятнаго голоска. Вспомнивъ, что, по словамъ Поля, сестра часто поетъ ему, онъ имѣлъ любопытство встать, отворить двери, прислушаться и посмотрѣть имъ вслѣдъ. Дѣвочка съ трудомъ поднималась по широкой и пустой лѣстницѣ, неся брата на рукахъ; голова его покоилась на ея плечѣ и одна рука обхватывала небрежно ея шею. Такимъ образомъ они поднимались, она пѣла не умолкая, а онъ по-временамъ вторилъ ей слабымъ голосомъ.

Мистеръ Домби глядѣлъ на нихъ, пока они не добрались до верха лѣстницы; Флоренса пріостанавливалась нѣсколько разъ для отдыха; наконецъ, они скрылись, а онъ все-еще стоялъ на мѣстѣ, смотря вверхъ, пока холодные лучи луны, проглядывая сквозь освѣщавшее лѣстницу сверху отверстіе, не напомнили ему, что пора возвратиться въ свою комнату.

На другой день мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ были созваны къ обѣду на домашній совѣтъ. Когда убрали скатерть, мистеръ Домби открылъ засѣданіе требованіемъ, чтобъ ему сказали тотчасъ же, прямо и безъ прикрасъ, не случилось ли чего-нибудь съ маленькимъ Полемъ и какого объ этомъ мнѣнія докторъ Пилькинсъ.

-- Я замѣтилъ, прибавилъ мистеръ Домби: -- что мальчикъ не такъ здорово смотритъ, какъ бы я желалъ.

-- Ты, милый Поль, отвѣчала мистриссъ Чиккъ:-- постигъ все съ разу съ твоею всегдашнею проницательностью. Дѣйствительно, милое дитя смотритъ не такъ здорово, какъ мы могли этого желать. Умъ и душа его какъ-будто слишкомъ-велики для такого маленькаго тѣла. Онъ говоритъ такія вещи, какихъ бы никакъ нельзя было ожидать отъ его лѣтъ! Напримѣръ, вчера, выраженія его о похоронахъ!

-- Я боюсь, сказалъ мистеръ Домби недовольнымъ тономъ: -- что окружающіе Поля говорятъ ему о совершенно-неприличныхъ предметахъ. Вчера вечеромъ еще онъ говорилъ мнѣ о своихъ... о своихъ костяхъ!.. съ сердитымъ удареніемъ на послѣднемъ словѣ.-- Кому какое дѣло до... до костей моего сына? Я полагаю, что онъ не живой скелетъ.

-- О, далеко отъ этого! воскликнула мистриссъ Чиккъ съ невыразимымъ негодованіемъ.

-- Надѣюсь! И опять похороны! Кто говоритъ ему о похоронахъ? Мы не гробовщики, не "нѣмые" {Нѣмые люди, которыхъ нанимаютъ для богатыхъ похоронныхъ процессій.}, не могильщики, я полагаю.

-- О, какъ далеко отъ этого!

-- Такъ кто же внушаетъ ему подобныя мысли? Я вчера вечеромъ былъ пораженъ самымъ непріятнымъ образомъ. Кто толкуетъ ему о такихъ вещахъ, Луиза?

-- Милый Поль, отвѣчала сестра послѣ краткаго размышленія: -- объ этомъ нечего спрашивать. Признаюсь откровенно, я не думаю, чтобы Виккемъ была женщина веселаго характера, которую бы можно было назвать...

-- Дочерью Момуса? подсказала нѣжно миссъ Токсъ.

-- Совершенно такъ, но она чрезвычайно-старательна, полезна и нисколько не прихотлива; право, я не видала женщины болѣе почтительной. Если милое дитя нѣсколько ослабѣло отъ послѣдней болѣзни и не вполнѣ такъ здорово, какъ бы мы желали, и чувствуетъ несовершенную крѣпость въ своихъ...

Мистриссъ Чиккъ не вдругъ рѣшилась выговорить "ногахъ" и ждала намека отъ миссъ Токсъ, которая не замедлила подсказать:

-- Членахъ?

-- Членахъ! повторилъ мистеръ Домби.

-- Кажется, что докторъ Пилькинсъ говорилъ о ногахъ, Луиза, не правда ли? замѣтила миссъ Токсъ.

-- Конечно такъ, мой другъ, возразила мистриссъ Чиккъ тономъ кроткаго упрека.-- Но это совершенно все равно. Я говорю, что если нашъ милый ребенокъ лишится на время употребленія своихъ ножекъ, то это, по словамъ медика, болѣзнь весьма-обыкновенная у дѣтей его возраста. Чѣмъ скорѣе ты это поймешь, Поль, и допустишь, тѣмъ лучше.

-- Ты должна знать, Луиза, замѣтилъ ея братъ: -- что я нисколько не сомнѣваюсь въ твоей естественной преданности и должномъ уваженіи къ будущему главѣ моего дома. Мистеръ Пилькинсъ видѣлъ Поля сегодня утромъ, я полагаю?

-- О, да! мы съ миссъ Токсъ были при этомъ. Мы съ миссъ Токсъ считаемъ священнымъ долгомъ присутствовать при всѣхъ визитахъ доктора Пилькинса. Онъ человѣкъ очень знающій и увѣрялъ, что тутъ нѣтъ ничего опаснаго; но сегодня онъ совѣтовалъ для нашего милаго малютки морской воздухъ, и я убѣждена въ его благоразуміи.

-- Морской воздухъ? повторилъ мистеръ Домби.

-- Да. Мои Джорджъ и Фредерикъ пользовались также морскимъ воздухомъ, который очень помогъ и мнѣ самой. Я полагаю, вмѣстѣ съ миссъ Токсъ, что непродолжительное отсутствіе изъ здѣшняго дома и воздухъ Брайтона, на-примѣръ, при Физическомъ и умственномъ воспитаніи такой разсудительной женщины, какъ мистриссъ Пипчинъ.

-- Что это за мистриссъ Пипчипъ, Луиза?

-- Мистриссъ Пипчинъ, милый Поль, пожилая дама,-- миссъ Токсъ знаетъ всю ея исторію,-- которая съ нѣкотораго времени посвятила себя совершенно изученію дѣтства и его болѣзней и пользуется превосходнѣйшею репутаціей. Мужъ ея надорвалъ себѣ сердце... какъ это случилось, моя милая миссъ Токсъ? Я забыла подробности.

-- Выкачивая воду изъ перуанскихъ рудниковъ.

-- Не будучи работникомъ, разумѣется, сказала мистриссъ Чиккъ, взглянувъ на брата... (такое поясненіе было необходимо, такъ-какъ миссъ Токсъ выразилась будто-бы онъ умеръ, выкачивая воду собственноручно), но у него былъ на это употребленъ капиталъ, и предпріятіе его не удалось. Я слышала, что дѣти необыкновенно поправляются подъ надзоромъ мистриссъ Пипчинъ. Вообще, ее рекомендуютъ очень-очень многіе!

-- Я считаю долгомъ сказать о мистриссъ Пипчинъ, почтенный сэръ, что она вполнѣ заслуживаетъ похвалы вашей милой сестрицы, замѣтила миссъ Токсъ, невинно покраснѣвъ.-- Многія дамы и джентльмены, которымъ никакъ не было суждено сдѣлаться интересными членами общества, обязаны этимъ ея попеченіямъ. Я даже слыхала, что въ заведеніи ея случалось бывать юнымъ питомкамъ нашей аристократіи.

-- То-есть, эта почтенная женщина содержитъ родъ заведенія, миссъ Токсъ? спросилъ снисходительно мистеръ Домби.

-- Я право не знаю, могу ли назвать ея домъ этимъ именемъ, сэръ. Вообще же, это никакъ не приготовительная школа. Можетъ-быть, я выражусь яснѣе, прибавила она самымъ сладостнымъ голосомъ: -- назвавъ его дѣтскимъ пансіономъ самаго разборчиваго разряда.

-- На чрезвычайно-исключительной и разборчивой ногѣ, подсказала мистриссъ Чиккъ, взглянувъ на брага.

-- О! эксклюзивность въ высшей степени!

Во всемъ этомъ было многое по мыслямъ мистеру Домби.Мужъ мистриссъ Пипчинъ надорвалъ себѣ сердце въ перуанскихъ рудникахъ, что отзывалось богатствомъ; такой способъ надорвать себѣ сердце показался мистеру Домби приличнымъ. Кромѣ того, онъ былъ бы въ отчаяніи при одной мысли оставить сына въ домѣ хоть на одинъ часъ долѣе, когда противное было присовѣтовано врачомъ: это было бы остановкою на пути, по которому дитя должно достигнуть, хотя и медленно, до предназначенной ему великой цѣли. Онъ разсудилъ, что можетъ положиться на рекомендаціи сестры и миссъ Токсъ, зная, какъ неохотно обѣ онѣ допустили бы вмѣшательство третьяго лица во что-нибудь, касающееся его сына, и никакъ не подозрѣвая въ нихъ наклонности свалить съ себя на кого-нибудь часть отвѣтственности, которую онѣ на себя взяли. Мистеръ Пипчинъ надорвалъ себѣ сердце въ перуанскихъ рудникахъ -- прекрасно!

-- Предположивъ послѣ завтрашнихъ справокъ, что мы отправимъ Поля въ Брайтонъ, къ этой дамѣ -- кто съ нимъ поѣдетъ? спросилъ мистеръ Домби послѣ краткаго размышленія.

-- Я полагаю, что теперь тебѣ нельзя будетъ послать дитя никуда безъ Флоренсы, милый Поль, возразила мистриссъ Чиккъ съ нерѣшимостью.-- Онъ къ ней такъ привыкъ! Ты знаешь, онъ еще такъ молодъ и имѣетъ свои фантазіи.

Мистеръ Домби отвернулся, подошелъ медленно къ шкафу съ книгами, отперъ его и принесъ одну книгу, которую принялся перелистывать.

-- Никого, кромѣ ея, Луиза? сказалъ онъ, не поднимая головы и продолжая перевертывать листы.

-- Разумѣется, еще Виккемъ. Больше никого не нужно, какъ мнѣ кажется. Ты будешь, безъ сомнѣнія, навѣщать его разъ въ недѣлю...

-- Конечно, возразилъ мистеръ Домби, послѣ чего просидѣлъ съ часъ, глядя пристально на одну страницу, но не читая на ней ни слова.

Знаменитая мистриссъ Пипчинъ была дивно-угрюмая, некрасивая дама, съ неблагопріятнымъ лицомъ, испещреннымъ, какъ дурной мраморъ, крючковатымъ носомъ и жосткими сѣрыми глазами, которые повидимому можно было совершенно безвредно ковать на наковальнѣ. Прошло по-крайней-мѣрѣ сорокъ лѣтъ современи кончины мистера Пипчина въ перуанскихъ рудникахъ; но вдова его все еще носила черное бомбазиновое платье, такое безлоскное, мрачное и мертвенное, что самый газъ не могъ бы его освѣтить, и одного присутствія ея было достаточно для потемнѣнія огня какого угодно множества свѣчъ. О ней вообще говорили, какъ о величайшей мастерицѣ "справляться" съ дѣтьми; весь секретъ этого достоинства состоялъ въ томъ, что она давала дѣтямъ то, чего они не любили, и не давала ничего, чѣмъ бы имъ можно было доставить хоть малѣйшее удовольствіе; такого рода система,-- дознано было на опытѣ -- способствовала какъ-нельзя-лучше укрощенію дѣтскихъ нравовъ. Вообще, она была дама самая горькая, и многіе полагали, не произошла ли какая-нибудь ошибка въ приложеніи механизма перуанскихъ помпъ, которыя выкачали изъ нея насухо всю влагу человѣческой ласковости и кротости, вмѣсто того, чтобъ выкачивать воду изъ рудниковъ.

Замокъ этой колдуньи-укротительницы дѣтей находился въ одномъ крутомъ переулкѣ Брайтона, гдѣ почва была больше обыкновеннаго кремниста, мѣловата и бездонна, а домы больше обыкновеннаго хрупки и жидки, гдѣ всѣ палиссадники были одарены непостижимымъ качествомъ, что бы въ нихъ ни посѣяли, производить только бархатцы. Въ зимнее время ничѣмъ нельзя было выжить свѣжій воздухъ изъ покоевъ "замка", а въ лѣтнее ничѣмъ нельзя было заманить его туда. Вѣтеръ прохаживался по всему дому съ разными отраженіями, такъ-что въ домѣ постоянно раздавались звуки, похожіе на тѣ, которые производитъ приложенная къ уху раковина. Запахъ въ домѣ самъ-по-себѣ былъ не изъ свѣжихъ, а разставленные хозяйкою въ никогда-неотворявшемся окнѣ кабинета цвѣты и растенія, распространяли по атмосферѣ всего заведенія какой-то землянистый вкусъ. Выборъ этихъ растеній, безъ сомнѣнія замѣчательныхъ, какъ экземпляры ботаники, также отзывался характеромъ мистриссъ Пипчинъ: тутъ было съ полдюжины образцовъ кактуса, котораго длинные листья обвивались вокругъ шпалеръ, подобно волосатымъ змѣямъ; одна порода его же, выдвигавшая широкіе когти и походившая на клешни позеленѣлыхъ морскихъ раковъ; нѣсколько ползучихъ растеній, снабженныхъ колючими и прилипчивыми листьями; наконецъ, къ потолку былъ подвѣшенъ цвѣточный горшокъ, изъ котораго зелень казалась выкипавшею и задѣвала своими длинными концами за лица проходившихъ, напоминая имъ о паукахъ, которые, сказать мимоходомъ, въ домѣ мистриссъ Пипчинъ водились въ большомъ изобиліи.

Такъ-какъ мистриссъ Пипчинъ брала значительныя деньги съ тѣхъ, кто могъ ей платить, а кислая ея натура не смягчалась ни для кого, то ее вообще считали женщиною, одаренною чрезвычайнотвердымъ характеромъ. Основываясь на такой репутаціи и на кончинѣ супруга своего въ перуанскихъ рудникахъ, она накопила себѣ препорядочныя деньги. Черезъ три дня послѣ разговора о ней у мистера Домби, почтенная старушка имѣла уже въ виду значительное усугубленіе своихъ доходовъ изъ кошелька этого джентльмена и принимала Флоренсу и маленькаго Поля какъ будущихъ обитателей своего дома.

Привезшія дѣтей мисстрисъ Чиккъ и миссъ Токсъ только-что отъѣхали отъ дверей, возвращаясь домой. Мистриссъ Пипчинъ, обратясь спиною къ камину, уставилась передъ маленькими пришельцами и дѣлала имъ смотръ. Племянница ея, дѣвушка среднихъ лѣтъ, добродушная и преданная раба мистриссъ Пипчинъ, обладавшая однако тощею и переплетенною въ желѣзо наружностью, съ обожженнымъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ носомъ, снимала съ молодаго Битерстона чистую манишку, надѣтую на него по случаю парада. Миссъ Пэнки, единственная кромѣ него маленькая пансіонерка, была сейчасъ только отведена въ темницу замка -- пустую и холодную комнату, выходившую на дворъ и предназначенную для исправительныхъ цѣлей -- за то, что имѣла невѣжливость Фыркнуть три раза въ присутствіи посѣтительницъ.

-Ну, сударь, сказала мистриссъ Пипчинъ Полю: -- каково ты меня полюбишь?

-- Я васъ вовсе не полюблю. Я хочу домой. Это не мой домъ!

-- Нѣтъ. Это мой.

-- Очень горькій.

-- Однако въ немъ есть мѣстечко еще хуже, куда мы запираемъ негодныхъ мальчиковъ.

-- Онъ былъ тамъ? спросилъ Поль, указывая на юнаго Битерстона.

Мистриссъ Пипчинъ кивнула въ знакъ согласія, и Полю было довольно занятія на весь остатокъ дня, чтобъ оглядывать съ головы до ногъ и разсматривать всѣ измѣненія физіономіи мальчика, подвергшагося такимъ таинственнымъ и страшнымъ испытаніямъ.

Въ часъ былъ обѣдъ, состоявшій преимущественно изъ мучнистыхъ и растительныхъ веществъ; тогда миссъ Пэнки, маленькая дѣвочка съ кроткими голубыми глазами, которую для здоровья мыли каждое утро, была приведена въ столовую самою колдуньей и выслушала поученіе, что Фыркающіе при чужихъ никогда никому не будутъ нравиться. Когда эта истина была ей должнымъ образомъ внушена, малютку накормили рисомъ; послѣ обѣда, она произнесла благодарственную молитву, въ которой было также ввернуто благодареніе мистриссъ Пипчинъ за хорошій обѣдъ. За столомъ, племянница хозяйки, миссъ Беринтія, ѣла холодную свинину, а сама мистриссъ Пипчинъ, нуждавшаяся для здоровья въ горячей пищѣ, питалась горячими бараньими котлетами, которыя приносимы были между двумя тарелками и пахли очень-хорошо.

Послѣ обѣда шелъ дождь, а потому прогулка по взморью была невозможна. Пищевареніе мистриссъ Пипчинъ требовало отдыха послѣ котлетъ, а потому дѣти отправились вмѣстѣ съ Берри (т. е. Бернитіей) въ темницу замка -- пустую комнату, выглядывавшую на бѣлую стѣну и колодезь, и казавшуюся еще пустѣе отъ камина безъ принадлежностей, въ которомъ никогда не зажигался огонь. Мѣсто это показалось, однако, дѣтямъ оживленнѣе всѣхъ прочихъ, потому-что Берри играла и рѣзвилась съ ними до-тѣхъ-поръ, пока мистриссъ Пипчинъ не постучалась сердито въ стѣну. По этому сигналу забавы прекратились, и Берри начала разсказывать вполголоса разныя сказки, въ чемъ время и протянулось до сумерекъ.

Вмѣсто чая, дѣтямъ дали въ изобиліи теплой воды съ молокомъ и хлѣба съ масломъ; для мистриссъ Пипчинъ съ Берри былъ поставленъ черный чайникъ, а для одной мистриссъ Пипчинъ приносились безпрестанно жирно-намасленные горячіе тосты. Она смотрѣла, однако, такъ же угрюмо, какъ и прежде, и жосткіе сѣрые глаза ея нисколько не казались мягче.

Послѣ чая, Берри принесла рабочую шкатулку и принялась шить съ величайшимъ усердіемъ; мистриссъ Пипчинъ надѣла очки, развернула преогромную книгу въ зеленомъ переплетѣ и начала кивать надъ нею. Каждый разъ, когда она просыпалась, нагнувшись слишкомъ-близко къ огню, молодой Битерстонъ получалъ по щелчку въ носъ за то, что онъ дремлетъ.

Наконецъ, для дѣтей пришло время ложиться спать, что они и сдѣлали послѣ вечерней молитвы. Такъ-какъ маленькая миссъ Пэнки боялась спать одна въ потьмахъ, то мистриссъ Пипчинъ считала священнымъ долгомъ загонять ее каждый разъ лично наверхъ, какъ овцу; ничего не могло быть назидательнѣе плача бѣдной малютки, который раздавался долго послѣ того, въ самой страшной и неудобной комнаткѣ, и былъ прерываемъ по-временамъ приходомъ самой наставницы, которая потряхивала дѣвочку для того, чтобъ угомонить ее. Въ половинѣ десятаго разносился по всему дому ароматъ горячаго сладкаго мяса, безъ котораго мистриссъ Пипчинъ никакъ не могла уснуть, а вскорѣ потомъ весь замокъ погружался въ тишину и спокойствіе.

Завтракъ слѣдующаго утра походилъ на чай прошлаго вечера, съ тою разницей, что мистриссъ Пипчинъ замѣнила тостъ булкою и казалась еще сердитѣе, когда ее скушала. Потомъ юный Битерстонъ прочиталъ во всеуслышаніе родословную изъ "Книги Бытія ", спотыкаясь на каждомъ имени; послѣ чего миссъ Пэпки увели для размятія членовъ, а его-самого для холодной морской ванны, изъ которой онъ всегда выходилъ совершенно-синимъ и несчастнымъ. Во то же время Поль и Флоренса пошли гулять по взморью съ мистриссъ Виккемъ, которая не переставала проливать слезы, и около полудня сама мистриссъ Пипчинъ присутствовала при дѣтскихъ чтеніяхъ. Такъ-какъ система ея воспитанія состояла не въ томъ, чтобъ дать дѣтскому уму развернуться и распуститься, подобно нѣжному цвѣтку, но открывать его силою какъ устрицу, то мораль этихъ повѣстей имѣла всегда самый ужасающій характеръ: герой повѣсти, шалунъ, рѣдко оканчивалъ свое поприще иначе, какъ на зубахъ какого-нибудь льва или медвѣдя.

Вотъ какую жизнь дѣти вели у мистриссъ Пипчинъ! По субботамъ пріѣзжалъ въ Брейтонъ самъ мистеръ Домби, и Поль съ Флоренсою отправлялись пить чай въ гостинницу, гдѣ онъ останавливался. Все воскресенье проводили они вмѣстѣ съ нимъ и обыкновенно выѣзжали кататься передъ обѣдомъ. Самымъ печальнымъ вечеромъ изъ цѣлой недѣли былъ вечеръ воскресенья, потому-что мистриссъ Пипчинъ положила себѣ за правило быть въ это время сердитѣе и жостче чѣмъ во всю недѣлю. Тогда привозили обыкновенно отъ тётки ея, изъ Роттендина, маленькую миссъ Пэнки, плакавшую самыми неутѣшными слезами; а юный Битерстонъ, -- котораго всѣ родные были въ Индіи и котораго заставляли сидѣть во время службы въ церкви прямо, не шевелясь ничѣмъ и прислонясь головою къ стѣнѣ кабинета, -- страдалъ такъ невыносимо, что разъ спросилъ у Флоренсы совѣта, какъ бы ему добраться до Бепгала.

Но всѣ вообще говорили, что мистриссъ Пипчинъ обращается съ дѣтьми систематически, въ чемъ, конечно, не было ни малѣйшаго сомнѣнія: самые рѣзвые, проживъ подъ ея гостепріимнымъ кровомъ нѣсколько мѣсяцевъ, возвращались домой весьма-присмирѣлыми.

Съ этой достойной уваженія дамы, Поль, сидя въ своихъ маленькихъ креслахъ у камина, часто не сводилъ глазъ по цѣлымъ часамъ. Поль никогда не зналъ усталости, глядя пристально и внимательно на мистриссъ Пипчинъ. Онъ не чувствовалъ къ ней ни привязанности, ни страха; но она казалась для него чѣмъ-то уродливо-занимательнымъ, когда онъ былъ въ своемъ стариковскомъ расположеніи духа. Онъ сидѣлъ, потирая себѣ руки передъ огнемъ, и все смотрѣлъ и смотрѣлъ на нее, отъ-чего она иногда даже конфузилась, не взирая на то, что была людоѣдкой и укротительницей дѣтей. Разъ, когда онъ оставался съ нею наединѣ, мистриссъ Пипчинъ спросила, о чемъ онъ думаетъ.

-- О васъ.

-- А что же ты думаешь обо мнѣ?

-- Я думаю о томъ, какъ вы должны быть стары.

-- Такихъ вещей не должно говорить, молодой джентльменъ. Это нехорошо.

-- Отъ-чего?

-- Отъ-того, что неучтиво, отвѣчала она рѣзко.-- Да! Неучтиво!

-- Неучтиво съѣдать всѣ бараньи котлеты и тосты, говоритъ Виккемъ, сказалъ Поль самымъ невиннымъ гономъ.

-- Твоя Виккемъ, возразила мистриссъ Пипчинъ вспыхнувъ: -- негодная, дерзкая, безстыдная нахалка!

-- Что это такое?

-- Ничего, сударь. Вспомни повѣсть о маленькомъ мальчикѣ, котораго забодалъ до смерти бѣшеный быкъ за то, что онъ много спрашивалъ.

-- Если быкъ былъ бѣшеный, какъ же онъ могъ знать, что мальчикъ много спрашиваетъ? Никто не пойдетъ разсказывать разныя вещи бѣшеному быку. Я не вѣрю этой повѣсти.

-- Ты не вѣришь этой повѣсти? спросила мистриссъ Пипчинъ почти съ испугомъ.

-- Нѣтъ.

-- Даже еслибъ это случилось съ не бѣшенымъ быкомъ, маленькій дурачокъ?

Такъ-какъ Поль не обсудилъ вопроса съ такой точки зрѣнія и вывелъ свои заключенія основываясь на бѣшеномъ состояніи быка, то онъ призналъ себя побѣжденнымъ и замолчалъ; но долго думалъ объ этомъ съ такимъ очевиднымъ намѣреніемъ озадачить мистриссъ Пипчинъ снова, что та сочла благоразумнымъ удалиться и дать ему забыть о такомъ щекотливомъ предметѣ.

Съ этого времени мистриссъ Пипчинъ почувствовала къ Полю такое же странное влеченіе, какое онъ чувствовалъ къ ней-самоп. Она придвигала маленькія кресла его къ себѣ, и ребенокъ просиживалъ предолго, разглядывая съ неутомимымъ вниманіемъ каждую морщину ея черстваго лица и ея жосткіе сѣрые глаза, такъ-что она иногда даже закрывала ихъ, притворяясь, будто дремлетъ, и чувствовала себя какъ-то неловко. У мистриссъ Пипчинъ была старая черная кошка, которая обыкновенно свертывалась въ клубокъ передъ самымъ каминомъ, эгоистически мурныкала и мигала на огонь. Почтенная старушка могла бы какъ-нельзя-лучше представлять собою вѣдьму, а Поль и кошка -- ея духовъ-сподвижниковъ, когда всѣ они втроемъ грѣлись у камина. Видя ихъ, никто бы не удивился, еслибъ они вдругъ вздумали подняться въ трубу и улетѣть съ первымъ сильнымъ вѣтромъ, въ темную ночь, на какое-нибудь таинственное сборище нечистой силы.

Этого однако не случилось. Кошка, Поль и мистриссъ Пипчинъ занимали послѣ каждыхъ сумерекъ свои обычныя мѣста, и маленькій Домби, избѣгая общества юнаго Битерстона, продолжалъ изучать желѣзныя черты мистриссъ Пипчинъ, кошку и огонь вечеръ за вечеромъ, какъ-будто они были сочиненіемъ чернокнижническимъ, въ трехъ томахъ.

Мистриссъ Виккемъ растолковывала себѣ по-своему несообразныя оригинальности маленькаго Поля и выводила изъ нихъ самыя зловѣщія заключенія. Политика мистриссъ Пипчинъ состояла отчасти и въ томъ, чтобъ не позволять своей служанкѣ входить въ дружескія сношенія съ мистриссъ Виккемъ; для этого она пряталась за дверьми и наскакивала каждый разъ на свою жертву, когда видѣла ее направляющеюся къ дверямъ комнаты мистриссъ Виккемъ. Но Берри не запрещалось этого въ свободное отъ ея многочисленныхъ занятіи время, и ей мистриссъ Виккемъ открыла свою душу.

-- Какой онъ миленькій, когда спитъ! сказала Берри, остановившись разъ вечеромъ противъ кроватки Поля.

-- Охъ! вздохнула Виккемъ.-- Это ему нужно.

-- Да развѣ онъ дуренъ, когда не спитъ?

-- Нѣтъ; о, нѣтъ! Такъ-же точно, какъ Бетси Дженни моего дяди.

Берри смотрѣла, какъ-будто разгадывая, какія отношенія могутъ быть между Полемъ Домби и Бетси Дженни дядюшки мистриссъ Виккемъ.

-- Жена моего дяди, продолжала мистриссъ Виккемъ:-- умерла совершенно какъ его мама. Дитя моего дяди росло точно такъ же, какъ господинъ Поль. Отъ дитяти моего дяди у людей кровь не разъ застывала въ жилахъ, да!

-- Какъ-такъ?

-- Я бы ни за что не желала просидѣть ночь наединѣ съ Бетси Дженни. Никакъ!

-- Да отъ-чего же?

-- Бетси Дженни было премиленькое дитя, такое миленькое, какихъ я видала очень-немного, и она вытерпѣла всѣ возможныя болѣзни. Но знаете, миссъ Берри, отъ ея люльки не отходила ея покойная мать. Не знаю, какъ это было и когда, или знала ли объ этомъ сама дѣвочка, но мать сидѣла надъ нею, миссъ Берри! Вы скажете: вздоръ! Не обижаюсь, миссъ. Вы можете даже позабавиться надо мною: это развлечетъ васъ въ здѣшней тюрьмѣ -- извините -- въ здѣшней могилѣ, которая меня убиваетъ. Онъ однако спитъ немножко-безпокойно. Погладьте ему спину, миссъ Берри, сдѣлайте одолженіе.

Берри охотно исполнила ея просьбу.

-- За Бетси Дженни, сказала мистриссъ Виккемъ самымъ торжественнымъ тономъ: -- ухаживали какъ за этимъ ребенкомъ, и она перемѣнялась такъ же, какъ онъ. Я часто видала, какъ она сидитъ и думаетъ, думаетъ, думаетъ, какъ онъ; я часто и очень-часто видала, какъ у нея было старое, старое, старое лицо, какъ у него; я много разъ слышала отъ нея такія же рѣчи, какъ отъ него. Дѣти эти очень походили другъ на друга, миссъ Берри.

-- Жива дочь вашего дяди?

-- Да, миссъ, она жива!

Такъ-какъ изъ ударенія мистриссъ Виккемъ слѣдовало заключить, что кто-нибудь умеръ, то Берри спросила объ этомъ.

-- Я не хочу васъ тревожить. Не спрашивайте меня.

Ничѣмъ нельзя было возбудить сильнѣйшаго любопытства, а потому Берри повторила свой вопросъ. Послѣ нѣкоторой нерѣшимости и какъ-будто неохотно, мистриссъ Виккемъ положила свой ножикъ,-- она тогда ужинала,-- оглянулась вокругъ себя, посмотрѣла на спящаго Поля и сказала:

-- Она полюбила многихъ: однихъ по прихоти, другихъ такъ... всѣ они умерли!

Такой отвѣтъ до того поразилъ бѣдную племянницу мистриссъ Пипчинъ, что она привскочила на мѣстѣ; а мистриссъ Виккемъ указала украдкою на кровать, гдѣ спала Флоренса, потомъ сдѣлала пальцемъ нѣсколько таинственныхъ знаковъ и продолжала:

-- Вспомните мое слово, миссъ Берри, и благодарите Бога, что маленькій Поль не очень къ вамъ привязанъ. Увѣряю васъ, и ко мнѣ также!

Можетъ-быть, миссъ Берри, отъ сильнаго внутренняго волненія, погладила его слишкомъ-крѣпко, только ребенокъ проснулся, сѣлъ въ постели, съ жаркими и влажными отъ какого-нибудь дѣтскаго сновидѣнія волосами, и спросилъ, гдѣ Флоренса.

Дѣвочка вскочила съ постели при первыхъ звукахъ братиныа голоса, наклонилась надъ его подушкой и убаюкала его тотчасъ же тихою пѣсенкой. Мистриссъ Виккемъ покачала головою, уронила нѣсколько слезъ, показала Берри эту маленькую группу и устремила взоры въ потолокъ.

-- Покойной ночи, миссъ Берри, сказала она кротко: -- покойной ночи! Ваша тетушка пожилая дама, миссъ Берри; вы вѣрно не разъ объ этомъ думали.

Хотя племянница мистриссъ Пипчинъ, спустившись внизъ, и не думала найдти распростертую безъ движенія тётку, однакожь она очень обрадовалась, когда увидѣла ее больше обыкновеннаго сердитою и строгою и съ явными признаками намѣренія жить долго и "быть отрадою всѣхъ". Въ-продолженіе всей слѣдующей недѣли, тосты и котлеты исчезали по-прежнему, и она нисколько не слабѣла, хотя маленькій Поль проводилъ вечера передъ каминомъ подлѣ нея и наблюдалъ ея черты съ усиленнымъ вниманіемъ.

Но такъ-какъ Поль не сдѣлался сильнѣе со времени переселенія своего сюда, хотя въ лицѣ онъ и казался здоровѣе, то ему достали маленькую удобную колясочку, въ которой привозили его ко взморью, давая ему для развлеченія разрисованную азбуку и разныя книжки, назначенныя для первоначальнаго обученія. Вѣрный своимъ страннымъ прихотямъ, маленькій Домби отвергъ краснорожаго дюжаго малаго, котораго ему предложили, чтобъ возить колясочку, и выбралъ его дѣда -- заплеснѣлаго, стараго отставпаго матроса, одѣтаго въ крашеный парусинный костюмъ, пропитаннаго соленою водою и пахнувшаго какъ усыпанное морскими травами прибрежье во время отлива.

Возимый этимъ замѣчательнымъ земноводнымъ, съ идущею подлѣ Флоренсой и слѣдуемый вѣчно-плачевною Виккемъ, Поль отправлялся каждый день на взморье. Тамъ онъ готовъ былъ сидѣть или лежать въ своей колясочкѣ по цѣлымъ часамъ, не безпокоимый ничѣмъ столько, какъ обществомъ дѣтей, разумѣется, за исключеніемъ Флоренсы.

-- Подите прочь, говорилъ онъ каждому ребенку, который къ нему присоединялся.-- Благодарю; но вы мнѣ не нужны.

Иногда тоненькій голосокъ спрашивалъ его на ухо, здоровъ ли онъ.

-- Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; по лучше ступайте играть.

Потомъ онъ поворачивалъ голову, слѣдилъ за уходившимъ ребенкомъ и говорилъ Флоренсѣ: -- Вѣдь намъ никого не нужно, такъ ли? Поцалуй меня; Флой!

Въ такихъ случаяхъ онъ чувствовалъ отвращеніе даже къ обществу Виккемъ и всегда радовался, когда она уходила въ сторону набирать раковинъ и знакомыхъ, чѣмъ она каждый разъ занималась. Любимое мѣсто его было совершенно-уединенное, въ сторонѣ отъ всѣхъ гуляющихъ; тамъ, съ Флоренсою, сидѣвшею подлѣ него съ работой, или читавшею ему книгу, или говорившею съ нимъ, и съ вѣтромъ, дувшимъ ему прямо въ лицо, ему не нужно было ничего.

Разъ онъ ей сказалъ:-- Послушай, Флой, гдѣ Индія, въ которой живутъ родные этого мальчика?

-- О, она очень, очень-далеко отсюда!

-- На цѣлыя недѣли дороги?

-- Да, на много недѣль пути днемъ и ночью.

-- Еслибъ ты была въ Индіи, Флой, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: -- я бы... что сдѣлала мама? я забылъ.

-- Любила меня! отвѣчала дѣвочка.

-- Нѣтъ, нѣтъ. Развѣ я не люблю тебя, Флой? Что она сдѣлала? Умерла, да. Еслибъ ты была въ Индіи, Флой, я бы умеръ.

Она бросила работу и положила голову на его подушку, лаская его.

-- И я бы умерла, еслибъ ты былъ тамъ, Поль! Но тебѣ скоро будетъ лучше.

-- О, мнѣ теперь гораздо-лучше! Я не то хочу сказать. Я хочу сказать, что я бы умеръ оставшись безъ тебя, Флой!

Въ другой разъ и на томъ же мѣстѣ, онъ заснулъ и спалъ долго. Пробудившись вдругъ, онъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться.

Флоренса спросила, что ему слышится?

-- Я хочу знать, что оно говоритъ, отвѣчалъ онъ, глядя ей пристально въ глаза:-- море, Флой, что оно безпрестанно говоритъ?

Она отвѣчала, что это только шумъ волнъ, которыя разбиваются о берегъ.

-- Да, да! Но я знаю, что онѣ всегда что-то говорятъ, и всегда говорятъ то же самое. Какое тамъ мѣсто за моремъ?-- Онъ поднялся и смотрѣлъ жадно на горизонтъ.

Она сказала, что тамъ другая земля; но онъ отвѣчалъ:-- Нѣтъ, нѣтъ! не эта! ІТо туда дальше, гораздо-дальше?

Часто потомъ, среди разговора съ сестрою, онъ вдругъ останавливался, стараясь понять, что такое безпрестанно говорятъ волны; и часто онъ поднимался въ своей колясочкѣ, чтобъ смотрѣть далеко-далеко въ невидимую страну.

ГЛАВА II,

въ которой деревянный мичманъ попадаетъ въ затруднительное положеніе.

Страсть ко всему романическому и чудесному, которою былъ такъ щедро надѣленъ Валтеръ Гэй, была причиною, что его до крайности заинтересовало приключеніе маленькой Флоренсы съ "доброю" мистриссъ Броунъ. Онъ дорожилъ этимъ воспоминаніемъ и въ особенности участіемъ своимъ въ немъ: словомъ, оно сдѣлалось избалованнымъ дитятей его воображенія.

Мечты эти были подкрѣпляемы каждое воскресенье разговорами дяди Солля съ капитаномъ Коттлемъ. Не проходило ни одного воскреснаго вечера безъ намековъ обоихъ старыхъ друзей на Ричарда Виттингтона, лорда-мэра Лондона, и его женитьбу; въ добавокъ къ этому, капитанъ добылъ себѣ и распѣвалъ за бутылкой какую-то старинную морскую балладу, повѣствовавшую о бракѣ молодаго матроса съ "очаровательною Пегъ", дочерью шкипера и партнёра въ обладаніи ньюкестльскаго угольника-брика. При этихъ случаяхъ, намекая на отношенія Валтера къ дочери мистера Домби, онъ прогорланивалъ всегда съ особеннымъ выраженіемъ имя "Не-е-етъ", оканчивавшее каждый куплетъ.

Открытый и безпечный племянникъ инструментальнаго мастера не анализировалъ своихъ ощущеній. Онъ почувствовалъ сильную привязанность къ пристани, гдѣ встрѣтился съ Флоренсою, и ко всѣмъ улицамъ -- хотя онѣ были вовсе не привлекательны -- по которымъ привелъ ее къ своему дядѣ. Башмаки, сваливавшіеся такъ часто съ ея ножекъ, онъ хранилъ въ своей комнаткѣ какъ драгоцѣнность; а разъ, сидя вечеромъ въ маленькой комнаткѣ за инструментальною лавкою, онъ нарисовалъ цѣлую галерею фантастическихъ портретовъ мистриссъ Броунъ, Можетъ-быть, онъ сдѣлался нѣсколько щеголеватѣе въ своемъ костюмѣ послѣ этого достопамятнаго событія и навѣрное полюбилъ прогуливаться въ свободное время по той части города, гдѣ находился домъ мистера Домби, увлекаясь неясною надеждой встрѣтить какъ-нибудь на улицѣ Флоренсу. Но всѣ чувства его были дѣтскія и невинныя въ высшей степени. Флоренса была очень-мила, и онъ находилъ удовольствіе любоваться ея хорошенькимъ личикомъ; Флоренса была беззащитною дѣвочкой, когда ему удалось оказать ей помощь и покровительство; Флоренса была благодарнѣйшимъ маленькимъ существомъ въ свѣтѣ, и его очаровывало выраженіе благодарности, сіявшей въ глазахъ ея; Флоренса была забыта и пренебрежена отцомъ, и грудь Валтера горѣла участіемъ къ ея тягостному положенію.

Такимъ-образомъ случилось, что разъ шесть въ-теченіе года Валтеру удалось встрѣтить Флоренсу на улицѣ и снять передъ ней шляпу, а она останавливалась, протягивая ему дружески руку. Мистриссъ Виккемъ, зпавшая исторію ихъ знакомства, не обращала на это никакого вниманія; а миссъ Нипперъ, напротивъ, даже искала подобныхъ встрѣчъ, потому-что сердце ея было втайнѣ тронуто молодымъ Гэйемъ, и она надѣялась встрѣтить въ его сердцѣ нѣжное сочувствіе.

По всѣмъ этимъ причинамъ, Валтеръ не могъ потерять изъ вида знакомства своего съ Флоренсой, и оно болѣе и болѣе врѣзывалось въ его памяти. Всѣ обстоятельства этого приключенія выставляли передъ его Фантазіей Флоренсу, но не его-самого. Иногда -- и въ такихъ случаяхъ онъ всегда ходилъ очень-скоро -- ему представлялось, какъ бы хорошо было, еслибъ онъ на другой же день послѣ этой встрѣчи ушелъ въ море, надѣлалъ чудесъ, воротился адмираломъ или по меньшей мѣрѣ капитаномъ лихаго Фрегата, съ ослѣпительными эполетами, и воротился, чтобъ жениться на Флоренсѣ, наперекоръ зубамъ, накрахмаленному галстуху и часовой цѣпочкѣ мистера Домби, а потомъ увезъ бы ее къ какимъ-нибудь далекимъ очаровательнымъ берегамъ тропическихъ странъ. Но эти порывы воображенія не превращались у него никогда въ положительную надежду: когда дядя Солль толковалъ съ капитаномъ Коттлемъ о Ричардѣ Виттингтонѣ и дочеряхъ хозяевъ, Валтеръ чувствовалъ, что онъ понимаетъ свое истинное положеніе гораздо-вѣрнѣе ихъ обоихъ.

Онъ продолжалъ свои ежедневныя занятія и труды съ бодрымъ и веселымъ духомъ, понималъ вполнѣ несообразность пылкихъ плановъ дяди и капитана Коттля, а между-тѣмъ увлекался тысячью самыхъ несбыточныхъ фантазій, въ сравненіи съ которыми мечты ихъ обоихъ были не болѣе, какъ ежедневная существенность.

Вотъ въ какомъ положеніи засталъ его пипчинскій періодъ. Онъ смотрѣлъ нѣсколько-старѣе, но не очень, и былъ тѣмъ же бойкимъ, открытымъ, безпечнымъ малымъ, какъ и въ то время, когда бросился на абордажъ въ кабинетъ дяди, предводительствуя имъ и партіею воображаемыхъ удальцовъ; или когда свѣтилъ старику, спускавшемуся въ погребъ за дивною мадерой.

-- Дядя Солль, сказалъ однажды Валтеръ за завтракомъ:-- мнѣ кажется, будто вы нездоровы. Вы не завтракали. Я приведу къ вамъ доктора, если это продлится.

-- Милый мой, онъ не пропишетъ мнѣ того, что мнѣ нужно,

-- Чего же это, дядюшка? покупщиковъ?

-- Да, отвѣчалъ старикъ со вздохомъ.-- Отъ нихъ мнѣ бы стало легче.

-- Чортъ съ ними, дядюшка! воскликнулъ Валтеръ, стукнувъ кулакомъ по столу, такъ-что зазвенѣли всѣ чашки:-- когда я вижу, какъ всякій день толпы за толпами проходятъ мимо, мнѣ хочется выбѣжать, схватить за воротъ перваго встрѣчнаго и заставить его купить инструментовъ на пятьдесятъ Фунтовъ чистыми деньгами. Вы что глазѣете? продолжалъ онъ, обратясь къ остановившемуся у окна пожилому джентльмену съ напудренною головою, разумѣется, не вслухъ.-- Нечего глазѣть на телескопъ. И я съумѣю это сдѣлать. Отъ-чего бы не купить его?

Старый джентльменъ, насытивъ свое любопытство, преспокойно пошелъ дальше.

-- Вотъ, ушелъ! И таковы всѣ они. Но слушайте, дядюшка Солль, ободритесь, перестаньте унывать. Когда прійдутъ заказы, ихъ наберется столько, что вамъ даже не удовлетворить всѣхъ,

-- Не дождаться мнѣ этихъ заказовъ, Валтеръ. Они не прійдутъ, пока я здѣсь хозяинъ.

-- Да полноте, дядюшка! Перестаньте!

Старый Солль попытался смотрѣть веселѣе и улыбнулся племяннику какъ могъ.

-- Вѣдь дѣла идутъ какъ всегда, дядюшка? Развѣ есть что-нибудь особенное? Если есть, скажите мнѣ откровенно все.

-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Особенное? Нѣтъ, нѣтъ. Чему быть особенному?

Валтеръ недовѣрчиво покачалъ головою.

-- Я хочу знать въ чемъ дѣло, а вы спрашиваете меня! Послушайте, дядюшка Солль, когда я вижу васъ въ такомъ расположеніи и угадываю у васъ горе на душѣ, мнѣ, право, дѣлается жаль, что я живу съ вами.

Дядя Солль невольно открылъ глаза.

-- Да.

-- Я немножко скученъ въ такихъ случаяхъ, Валтеръ.

-- Не то, дядюшка, возразилъ Валтеръ, съ нѣжностью трепля старика по плечу.-- Хоть я васъ и очень люблю... кому жь и любить васъ больше меня? но я только вашъ племянникъ; а вамъ бы лучше было имѣть подлѣ себя добрую, хлопотливую, бодрую старушку-жену, которая бы знала, какъ отгонять отъ васъ скуку и горе. Вотъ почему я и жалѣю, что подлѣ васъ не такая старушка, а шальной и полусумасшедшій малый, который не можетъ вамъ быть товарищемъ, хотя у него и много доброй воли, но нѣтъ умѣнья, нѣтъ умѣнья, дядюшка Солль!

-- Валли, мой милый, еслибъ эта бодрая и веселая старушка и жила здѣсь лѣтъ сорокъ пять, повѣрь, я любилъ бы ее не больше, чѣмъ люблю тебя.

-- Знаю, дядюшка Солль, награди васъ Богъ! Но тогда вамъ было бы съ кѣмъ подѣлиться этими тяжелыми секретами, и она бы васъ утѣшала, а я не умѣю.

-- О, да, да! Ты меня очень утѣшаешь!

-- Ну, такъ въ чемъ же дѣло? Говорите, дядюшка! сказалъ Валтеръ, ласкаясь къ старику.

Соломонъ Джилльсъ продолжалъ увѣрять, что ничего нѣтъ, но Валтеръ не отставалъ.

-- Все, что я знаю, дядюшка, это...

-- Да говорятъ тебѣ, что ничего нѣтъ!

-- Хорошо. Значитъ, нечего и толковать, а мнѣ пора идти. Но помните, дядюшка! Если я узнаю, что вы со мною скрытничаете, я не повѣрю вамъ ни въ чемъ и не разскажу вамъ ничего о Каркерѣ-младшемъ!

-- Узнавай, узнавай! возразилъ дядя смѣясь.

Валтеръ пошелъ въ конторы Домби и Сына, перевертывая въ головѣ тысячу неудобоисполнимыхъ проектовъ, какъ бы поправить дѣла подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, и явился къ должности не съ такимъ веселымъ лицомъ, какъ обыкновенно.

Въ тѣ дни жилъ за угломъ Бишопсгетъ-Стрита нѣкто мистеръ Брогли, присяжный браковщикъ и ростовщикъ, который держалъ лавку второстепенной мебели всякаго рода и самой некомфортабельной наружности. Тамъ виднѣлись стулья и умывальные приборы; столовый хрусталь и фаянсовые сервизы были разставлены на двумѣстныхъ кроватяхъ; занавѣсы разныхъ матерій развѣшены передъ коммодами и шкапами; вездѣ красовались часы столовыя и стѣнныя, которыя никогда не заводились, и зеркала, отражавшія разныя вещи, скупленныя на аукціонахъ и напоминавшія о банкротствахъ и разореніи ихъ прежнихъ обладателей.

Самъ мистеръ Брогли былъ человѣкъ съ масляными глазами, румяный, полный и непричудливый -- одинъ изъ класса Кайевъ-Маріевъ, которые сидятъ съ большимъ удобствомъ на развалинахъ чужихъ Карѳагеновъ и всегда бываютъ въ хорошемъ расположеніи духа. Онъ заглядывалъ иногда въ лавку инструментальнаго мастера и разспрашивалъ о предметахъ его торговли; Валтеръ зналъ его на столько, что здоровался съ нимъ при встрѣчахъ на улицѣ. Но какъ знакомство его съ дядею Соллемъ было въ томъ же родѣ, то Валтеръ значительно удивился, возвратясь довольно-рано изъ конторъ, когда увидѣлъ мистера Брогли, разсѣвшагося въ кабинетѣ, съ запущенными въ карманы руками, тогда-какъ шляпа его висѣла на гвоздикѣ за дверьми.

-- Ну, что, дядя Солль! каково вамъ теперь?

Соломонъ Джилльсъ, сидѣвшій въ уныніи противъ своего гостя, покачалъ головою. ч

-- Въ чемъ тутъ дѣло? спросилъ Валтеръ, и дыханіе его слегка захватило.

-- Нѣтъ, нѣтъ, ничего, сказалъ мистеръ Брогли.-- Мы вамъ не мѣшаемъ.

Валтеръ смотрѣлъ съ нѣмымъ безпокойствомъ то на дядю, то на ростовщика.

-- Дѣло въ томъ, продолжалъ мистеръ Брогли: -- что у меня есть маленькій просроченный векселёкъ, фунтовъ на триста семьдесятъ съ чѣмъ-то...

-- Просроченный вексель! воскликнулъ съ испугомъ Валтеръ.

-- Да, и онъ протестовалъ. Я пришелъ самъ, чтобъ уладить это мягче и дружелюбнѣе, чѣмъ бы сдѣлали полицейскіе. Вы вѣдь меня знаете, я человѣкъ добрый.

-- Дядюшка Солль!

-- Валли, мой милый, это случилось со мною въ первый разъ. Такого несчастія со мною никогда еще не было! Я очень-старъ, чтобъ начинать...

Старикъ закрылъ лицо рукою и громко зарыдалъ.

-- Дядя Солль! Перестаньте! О, перестаньте! успокойтесь, ради Бога! кричалъ Валтеръ, убитый горестью старика.-- Мистеръ Брогли, что мнѣ дѣлать?

-- Я бы рекомендовалъ вамъ поискать какого-нибудь пріятеля, переговорить съ нимъ и упросить его устроить дѣло вашего дядюшки.

-- Разумѣется! Благодарю васъ. Я побѣгу къ капитану Коттлю, дядюшка! Онъ намъ поможетъ. Успокойтесь, дядя Солль, не отчаивайтесь!

Сказавъ это, Валтеръ бросился изъ дверей, не слушая убѣжденій старика, забѣжалъ въ конторы, чтобъ извиниться подъ предлогомъ внезапной болѣзни дяди, и направился во всю прыть къ жилищу капитана Коттля.

Капитанъ Коттль жилъ на небольшомъ каналѣ, по сосѣдству съ ост-индскими доками, противъ раздвижнаго мостика, который отворялся по-временамъ для пропуска какого-нибудь купеческаго корабля, который двигался какъ морское чудовище вдоль улицы. Вообще, любопытно было смотрѣть на постепенный переходъ отъ земнаго къ водяному, приближаясь къ квартирѣ капитана Коттля. Переходъ этотъ начинался мачтами съ флагштоками, водруженными передъ трактирами; потомъ тянулись лавки съ гернзейскими рубашками, шляпами-зюйдвестками, парусинными шароварами, широчайшими и непромокаемыми, развѣшенными по стѣнамъ и дверямъ; за ними слѣдовали кузницы, гдѣ работались якори и канатныя цѣпи, и гдѣ тяжелые молоты стучали съ утра до вечера по желѣзу. Потомъ ряды домовъ, надъ которыми развѣвались флаги. Потомъ канавы. Потомъ подстриженныя ивы. Потомъ опять канавы. Потомъ непостижимые бассейны съ грязною водою, которую едва можно было видѣть за бездною скрывавшихъ ее судовъ. Далѣе, воздухъ благоухалъ щепками, и всѣ другія ремесла поглощались мачтовымъ, весельнымъ, блоковымъ, шлюпочнымъ и паруснымъ. Потомъ невозможно было обонять ничего, кромѣ запаха рома и сахара. Наконецъ, на Бриг-Плэсѣ, въ первомъ и послѣднемъ этажѣ небольшаго домика,-- жилище самого капитана Коттля.

Капитанъ былъ однимъ изъ тѣхъ чудаковъ, которыхъ самое живое воображеніе не можетъ представить себѣ безъ какой-нибудь, даже самой незначительной части ихъ костюма. Въ-слѣдствіе чего, когда Валтеръ постучался въ двери и капитанъ высунулъ изъ окна голову, накрытую лакированною шляпой, и показался одѣтый въ синее платье съ рубашечными воротниками величиною съ парусъ,-- молодой человѣкъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что капитанъ не можетъ явиться въ другомъ видѣ, какъ-будто самъ онъ былъ птицей, и все это его перьями.

-- А, Вал'ръ! Постучи-ка еще. Сильнѣе! Сегодня здѣсь мытье.

Вальтеръ въ нетерпѣніи стукнулъ скобою изо всей силы.

-- Хорошо, сказалъ капитанъ Коттль и немедленно спряталъ голову, какъ-будто ожидая шквала.

Онъ не ошибся. Вдова, съ голыми до плечь руками, дымившимися паромъ горячей воды и покрытыми мыльною пѣной, бросилась съ неимовѣрною быстротою отворять двери. Прежде, чѣмъ взглянула на Валтера, она взглянула на дверную скобу, измѣрила посѣтителя съ ногъ до головы сердитымъ взоромъ и изъявила удивленіе, что скоба не отлетѣла.

-- Капитанъ Коттль дома, я его видѣлъ, сказалъ Валтеръ съ вѣжливою улыбкой.

-- Право? О-о!

-- Онъ сейчасъ говорилъ со мною.

-- Говорилъ? О-о! Такъ вы передайте ему мнѣніе мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая полагаетъ, что если онъ можетъ утруждать себя разговорами изъ окна, то можетъ также спускаться и отворять двери гостямъ своимъ.

-- Непремѣнно, сударыня, если вы позволите мнѣ войдти.

Валтеръ поднялся по маленькой лѣстницѣ, черезъ искусственный туманъ, поднимавшійся изъ кадокъ съ -горячею водою и отъ свѣжо-вымытаго пола, и вошелъ въ комнату капитана Коттля, котораго засталъ въ засадѣ за дверьми.

-- Никогда не былъ долженъ ей даже пенни, Вал'ръ, сказалъ капитанъ вполголоса и съ нѣкоторою робостью.-- Услуживалъ ей сто разъ и ребятишкамъ ея также, а все-таки она по-временамъ вѣдьма!

-- Мнѣ бы слѣдовало уйдти, капитанъ.

-- Вздоръ, Вал'ръ! Она бы меня вездѣ съискала. Садись. Ну, каковъ Джилльсъ?

Капитанъ обѣдалъ въ это время (въ шляпѣ). Передъ нимъ стояла холодная баранина, портеръ и дымившійся въ маленькой кострюлѣ картофель. Онъ отвинтилъ крючокъ, замѣнявшій ему кисть правой руки и ввернулъ въ рукоятку ножъ, которымъ тотчасъ же началъ очищать преогромную картофелину для Валтера. Комнаты были очень-малы, крѣпко напитаны табачнымъ дымомъ, но доволыю-уютны. Все въ нихъ было установлено самымъ надежнымъ противъ морской качки образомъ, такъ-что казалось, будто капитанъ ждетъ съ-минуты-на-минуту землятресенія.

-- Ну, а каковъ Джилльсъ?

Валтеръ, успѣвшій между-тѣмъ перевести духъ, но потерявшій всякую бодрость, посмотрѣлъ на своего собесѣдника, воскликнулъ: "о, капитанъ Коттлъ!." и залился горькими слезами.

Невозможно описать, въ какое отчаяніе это повергло капитана. Онъ выронилъ вилку съ картофелиной -- выронилъ бы и ножъ, еслибъ могъ -- и вытаращилъ на мальчика глаза, какъ-будто ожидая услышать, что земля разверзлась подъ лавкою инструментальнаго мастера и поглотила его стараго друга съ коричневымъ костюмомъ, хронометромъ, очками и со всѣмъ товаромъ.

Но когда Валтеръ объяснилъ ему въ чемъ дѣло, капитанъ, послѣ минутнаго размышленія, вдругъ предался всей своей дѣятельности. Онъ поспѣшно всталъ, вывалилъ изъ жестянаго ящичка, стоявшаго на верхней полкѣ шкапа съ посудой, весь имѣвшійся у него наличный капиталъ, состоявшій изъ тринадцати фунтовъ и полукроны, и погрузилъ его въ одинъ изъ кармановъ своего необъятнаго синяго сюртука; потомъ всунулъ въ то же хранилище все свое серебро, состоявшее изъ двухъ обтертыхъ чайныхъ ложекъ и изогнутыхъ сахарныхъ щипчиковъ; вытащилъ огромные серебряные часы и осмотрѣлъ ихъ, чтобъ удостовѣриться въ ихъ цѣлости и невредимости; снова привинтилъ на мѣсто крючокъ, и, схвативъ узловатую палку, велѣлъ Валтеру идти за собою.

Помня, однако, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ можетъ караулить его внизу, капитанъ Коттль нѣсколько задумался, какъ бы провести этого грознаго врага; наконецъ онъ рѣшился употребить военную хитрость:

-- Вал'ръ, ступай впередъ. Скажи: "прощайте, капитанъ Коттль", когда будешь въ сѣняхъ, и запри двери; а потомъ подожди за угломъ улицы, пока меня не увидишь.

Стратегія эта, однако, не совершенно обманула бдительность мистриссъ Мэк-Стинджеръ: она выскользнула изъ кухни и явилась въ сѣняхъ какъ духъ-мститель. Но увидя Валтера, вмѣсто ожидаемаго капитана, она проворчала что-то на-счетъ дверной скобы и снова исчезла.

Прошло минуть пять прежде, чѣмъ капитанъ рѣшился покуситься на бѣгство; наконецъ онъ вырвался изъ дверей какъ бом148

Словесность.

ба и побѣжалъ къ Валтеру безъ оглядки. Тогда, отдалившись отъ своего жилища, онъ принялся что-то насвистывать.

-- Дядя Солль шибко упалъ подъ вѣтръ, Вал'ръ?

-- Боюсь, что да. Еслибъ вы видѣли его сегодня утромъ, вы никогда бы этого не забыли.

-- Иди скорѣе, Вал'ръ. Надобно всегда ходить подъ форсированными парусами -- вотъ тебѣ правило на будущія времена!

Послѣ этого, ни капитанъ, ни Валтеръ не обмѣнялись ни однимъ словомъ, пока не дошли до дверей дяди Солля, надъ которыми бѣдный деревянный мичманъ, съ инструментомъ у прищуреннаго глаза, дѣлалъ астрономическія наблюденія надъ цѣлымъ горизонтомъ, какъ-будто отъискивая какого-нибудь друга, который выручилъ бы его изъ бѣды.

-- Джилльсъ! сказалъ капитанъ Коттль, торопливо вбѣжавъ въ кабинетъ и съ нѣжностью схвативъ старика за руку.-- Приведи хорошенько къ вѣтру, и мы вылавируемъ изъ опасности. Все, что ты долженъ сдѣлать, произнесъ онъ торжественнымъ тономъ, какъ-будто излагая одно изъ самыхъ драгоцѣнныхъ и никому неизвѣстныхъ правилъ житейской мудрости:-- это привести круче къ вѣтру!

Дядя Солль пожалъ ему руку и поблагодарилъ за дружбу.

Тогда капитанъ Коттль важно выложилъ на столъ свои чайныя ложки и сахарныя щипчики, серебряныя часы и наличныя деньги, и спросилъ у мистера Брогли, велика ли сумма.

-- Ну, говорите, много ли вамъ нужно?

-- Помоги вамъ Богъ! возразилъ ветошникъ:-- вы вѣрно не полагаете, чтобъ все это на что-нибудь годилось?

-- А почему же нѣтъ?

-- Почему? А потому, что нужно триста-семьдесятъ фунтовъ слишкомъ.

-- Ничего! возразилъ капитанъ, очевидно озадаченный такими цифрами: -- однако, по-моему, все то рыба, что ни попадетъ въ ваши сѣти?

-- Конечно. Но знаете, вѣдь селедки не киты.

Философія этого замѣчанія поразила капитана Коттля. Онъ подумалъ съ минуту, глядя на ростовщика, какъ на великаго генія, и потомъ отозвалъ въ сторону инструментальнаго мастера.

-- Джилльсъ! Какимъ курсомъ идетъ это дѣло? Кто кредиторъ?

-- Тс! возразилъ старикъ.-- Пойдемъ, не говори при Валли: это поручительство за его отца -- старинное обязательство. Я уже заплатилъ изъ него много; но теперь времена со мной такъ дурны, что я не въ состояніи платить. Я это предвидѣлъ, но не могъ помочь горю. Ради Бога, ни слова при Валли!

-- Да есть ли у тебя хоть сколько-нибудь денегъ?

-- О, да! Какъ же!.. есть... то-есть, въ товарахъ, а я вышелъ изъ моды и ихъ никто не покупаетъ. Онѣ и здѣсь и тамъ, а лучше сказать нигдѣ!

Говоря это, онъ оглядывался во всѣ стороны, выворачивалъ свои пустые карманы и какъ-будто старался припомнить, въ которомъ изъ ящиковъ съ инструментами положены наличныя деньги.

-- Что мнѣ дѣлать, другъ Недъ? Лучше было бы давно продать весь этотъ хламъ -- онъ стоитъ больше моего долга -- и уѣхать доживать свой вѣкъ на балансѣ. У меня не осталось никакой энергіи. Пусть они продадутъ все и снимутъ его долой (указывая на деревяннаго мичмана).

-- А что ты думаешь дѣлать съ Валтеромъ? Постой-ка, сядь лучше, дай подумать. Еслибъ я самъ не жилъ дрянною пенсіей, которой одному мнѣ до-сихъ-поръ кое-какъ доставало, такъ нечего было бы и толковатъ. А главное: приведи хорошенько къ вѣтру, и все будетъ хорошо!

Дядя Солль снова поблагодарилъ ею и занялъ свое прежнее мѣсто у камина.

Капитанъ Котгль прохаживался нѣсколько времени взадъ-и-впередъ по лавкѣ, въ глубокомъ размышленіи и сдвинувъ" свои щетинистыя черныя брови такъ пасмурно, что Валтеръ побоялся прервать нить его идей. Мистеръ Брогли, не желая стѣснять никого своимъ присутствіемъ, пошелъ бродить по лавкѣ, разсматривая, щупая и перевертывая инструменты.

-- Вал'ръ! воскликнулъ наконецъ капитанъ.-- Я придумалъ!

-- Что придумали, капитанъ? возразилъ мальчикъ, вдругъ оживись надеждою.

-- Поди-ка сюда, молодецъ. Товары одинъ залогъ, я другой: твой губернаторъ долженъ выдать намъ деньги.

-- Мистеръ Домби?!... проговорилъ Валтеръ съ отчаяніемъ.

-- Да. Взгляни на него. Взгляни на Джилльса. Если они теперь вздумаютъ продавать все это, онъ умретъ, ты самъ знаешь. Мы не должны оставить ни одного камня неперевернутымъ -- вотъ тебѣ первый камень!

-- Камень!.. Мистеръ Долби!..

-- Прежде всего бѣги въ контору и узнай тамъ ли онъ. Живо!

Валтеръ чувствовалъ, что спорить нечего, и мигомъ исчезъ. Вскорѣ онъ возвратился, запыхавшись, съ извѣстніемъ, что Домби тамъ нѣтъ: это случилось въ субботу -- онъ уѣхалъ въ Брайтонъ.

-- Знаешь что, Вал'ръ! Поѣдемъ и мы въ Брайтонъ. Я тебя не выдамъ, мой любезный. Я тебя поддержу, Вал'ръ! Мы ѣдемъ въ Брайтонъ съ вечернимъ дилижансомъ.

Если нельзя было обойдтись безъ мистера Домби, о которомъ Валтеръ думалъ съ ужасомъ, то онъ полагалъ, что все-таки лучше ѣхать ему одному, чѣмъ съ подкрѣпленіемъ личнаго вліянія капитана Коттля, которое врядъ ли будетъ имѣть вѣсъ въ глазахъ мистера Домби. Но такъ-какъ капитанъ былъ совершенно-противнаго мнѣнія и не сталъ бы слушать возраженій молокососа, то Валтеръ воздержался отъ малѣйшаго намека, который могъ бы ему не понравиться. А потому капитанъ, простившись наскоро съ дядей Соллемъ и сваливъ въ карманъ свой наличный капиталъ, чайныя ложки, щипчики и серебряныя часы, имѣя въ виду, какъ думалъ съ ужасомъ Валтеръ, произвести всѣмъ этимъ великолѣпное впечатлѣніе на мистера Домби, увелъ его въ контору дилижанса, увѣряя по дорогѣ, что онъ его не покинетъ и будетъ держаться подлѣ него до послѣдней минуты.

ГЛАВА III,

заключающая въ себѣ послѣдствія бѣдственнаго положенія деревяннаго мичмана.

Майоръ Бэгстокъ, послѣ частыхъ и долговременныхъ наблюденій въ театральную трубочку, черезъ Принцессъ-Плэсъ, надъ маленькимъ Полемъ Домби, и собравъ о немъ самыя подробныя свѣдѣнія черезъ своего "товарища", вошедшаго въ постоянныя сношенія съ горничною миссъ Токсъ, дошелъ до заключенія: "Домби, сэръ, человѣкъ, съ которымъ стоитъ познакомиться; а Дж. Б. малый, какъ нарочно созданный для такого знакомства".

Миссъ Токсъ, однако, продолжала держать майора на благородной отъ себя дистанціи, и онъ, Видя, что черезъ нее ему врядъ ли сойдтись съ мистеромъ Домби, рѣшился положиться на случай, который, какъ онъ замѣчалъ въ своемъ клубѣ, "былъ пятьдесятъ разъ противъ одного въ пользу Джое Б., сэръ, съ-тѣхъ-поръ, какъ старшій братъ его умеръ отъ "Желтаго Джека" {Yellow Jack -- такъ называютъ желтую горячку расположенныя въ Вестиндіи англійскія войска и флотъ. Прим. перевод. } въ Вестиндіи".

Случай заставилъ себя прождать нѣсколько времени, но наконецъ пришелъ на помощь майору Бэгстоку. Когда цвѣтной слуга донесъ ему со всѣми подробностями объ отсутствіи миссъ Токсъ на брайтонской службѣ, майоръ вдругъ почувствовалъ себя нѣжно-тронутымъ воспоминаніями о дружбѣ своей съ Биллемъ Битерстономъ, который писалъ ему изъ Бенгала, чтобъ онъ, если ему какъ-нибудь прійдется быть въ Брайтонѣ, навѣстилъ тамъ его единственнаго сына. Но когда "туземецъ" донесъ о пребываніи Поля у мистриссъ Пипчинъ, и майоръ увѣрялъ, что счастіе само идетъ къ нему, такъ-какъ ему писали о жительствѣ тамъ же маленькаго Битерстона,-- онъ внезапно слегъ отъ страшнаго припадка подагры и въ порывѣ досады пустилъ въ "туземца" стуломъ, въ знакъ благодарности за его вѣсти.

Наконецъ, поправившись, майоръ поѣхалъ въ одну субботу въ Брайтонъ, посадивъ за собою туземца. Во всю дорогу онъ мыслей, но обращалъ разныя свирѣпыя фразы къ миссъ Токсъ и радовался тому, что завоюетъ приступомъ мистера Домби, о которомъ она такъ секретничала, и для котораго покинула его-самого.

-- О-то, сударыня! говорилъ онъ, и каждая жилка на лицѣ его раздувалась въ веревку:-- вы намѣрены дать отставку Джое Бэгстоку? Рано еще, сударыня, рано! Годдемъ, сэръ, рано еще! Джое живъ, сэръ. Дж. Б. тугъ, сударыня. Тугъ и чер-тов-ски лукавъ!

И дѣйствительно, маленькій Битерстонъ нашелъ его очень-тугимъ, когда отправился съ нимъ прогуляться по взморью: майоръ, съ цвѣтомъ лица, похожимъ на стильтонскій сыръ, и глазами, выпучеными какъ у морскаго рака, шагалъ-себѣ, нисколько не помышляя объ увеселеніи юнаго Битерстона, котораго влекъ за руку, озираясь на всѣ стороны и ища всюду мистера Домби и его дѣтей.

Майоръ, отобравшій нужныя свѣдѣнія отъ мистриссъ Пипчинъ, высмотрѣлъ, наконецъ, Поля и Флоренсу, направлявшихся къ нему, въ сопровожденіи какого-то величаваго джентльмена. Онъ спустился прямо на нихъ, и, по весьма-естественнымъ причинамъ, при встрѣчѣ, маленькій Битерстонъ заговорилъ съ своими товарищами-страдальцами. Майоръ остановился, чтобъ полюбоваться на нихъ, вспомнилъ, что видѣлся и говорилъ съ ними у пріятельницы своей, миссъ Токсъ, въ Принцессъ-Плэсѣ, объявилъ, что Поль молодецъ, какихъ мало, и что онъ его маленькій пріятель; спросилъ его, помнитъ ли онъ Джое Б., майора; и наконецъ, какъбудто спохватившись, что упустилъ изъ вида свѣтскія приличія, началъ извиняться передъ мистеромъ Домби.

-- Но, сударь, вотъ этотъ маленькій пріятель снова дѣлаетъ меня самого мальчикомъ. Старый солдатъ, сэръ, майоръ Бэгстокъ, къ вашимъ услугамъ, не стыдится сознаться въ этомъ.-- Майоръ приподнялъ шляпу.-- Годдемъ, завидую вамъ, сэръ! воскликнулъ онъ съ внезапною горячностью, но потомъ, какъ-будто опомнясь, прибавилъ:-- извините мою вольность.

Мистеръ Домби просилъ не упоминать объ этомъ.

-- Старый служака, сэръ. Прокопченный, высушеный солнцемъ, изношенный старый пёсъ-майоръ, сэръ, не боится быть осужденъ за свои причуды такимъ человѣкомъ, какъ мистеръ Домби. Я имѣю, безъ сомнѣнія, честь говорить съ мистеромъ Домби?

-- Я теперешній недостойный представитель этого имени, майоръ, возразилъ мистеръ Домби.

-- Годдемъ, сэръ! это знаменитое имя. Такое имя, сударь, которое всѣ знаютъ и произносятъ съ уваженіемъ въ британскихъ колоніяхъ. (Онъ сказалъ это съ твердостію, какъ-будто вызывая самого мистера Домби осмѣлиться противорѣчить ему.) Это такое имя, сударь, которое человѣкъ признаетъ съ гордостью. Въ Джоѣ Бэгстокѣ, сэръ, нѣтъ ни капли лести,-- это часто замѣчалъ его высочество герцогъ Йоркскій. Джое простой старый воинъ. Но это имя великое. Клянусь Богомъ, имя знаменитое! прибавилъ онъ торжественно.

-- Вы такъ любезны, что, можетъ-быть, цѣните его выше, чѣмъ оно заслуживаетъ, майоръ.

-- Нѣтъ, сударь! Вотъ мой маленькій пріятель скажетъ вамъ, что Джое Бэгстонъ прямой, не льстивый, открытый старый козырь. Этотъ мальчикъ, сударь, продолжалъ майоръ вполголоса: -- займетъ мѣсто въ исторіи. Этотъ мальчикъ, сэръ, не какое-нибудь обыкновенное произведеніе природы. Берегите его, мистеръ Домби.

Мистеръ Домби выразилъ знакомъ, что постарается послѣдовать совѣту майора.

-- Вотъ этотъ мальчикъ, сэръ, указавъ на него тростью:-- сынъ Битерстона, который въ Бенгалѣ. Отецъ его Билль Битерстонъ, былъ прежде изъ нашихъ. Мы съ нимъ были старинные друзья. Куда бы вы ни сунулись, вамъ вѣрно пришлось бы слышать только о Биллѣ Битерстонѣ и Джое Бэгстокѣ. А вы думаете, я слѣпъ къ недостаткамъ этого мальчика? Нисколько. Онъ дуракъ, сударь.

Мистеръ Домби взглянулъ на оскорбленнаго такимъ титуломъ мальчика, о которомъ зналъ по-крайней-мѣрѣ столько же, какъ самъ майоръ, и сказалъ снисходительно:

-- Не-уже-ли?

-- Да, сударь, онъ дуракъ. Джое Бэгстокъ никогда не употребляетъ прикрасъ. Сынъ его задушевнаго друга, Билля Битерстона, дуракъ отъ природы.

Майоръ засмѣялся, и смѣялся, пока не почернѣлъ.

-- Моему маленькому пріятелю предназначено учиться въ публичной школѣ, сэръ? спросилъ онъ, когда поправился.

-- Я еще не совершенно рѣшился. Думаю, что нѣтъ. Онъ слабаго сложенія.

-- Если слабаго сложенія, сударь, вы правы. Въ Сэндгорстѣ могли выжить только дюжіе ребята. Мы тамъ подвергали другъ друга пыткѣ, сэръ. Мы жарили новичковъ на маломъ огнѣ, сэръ, и вѣшали ихъ за ноги изъ окна. Я самъ, Джое Богстонъ, висѣлъ такимъ образомъ цѣлыя тринадцать минутъ!

Синее лицо майора вполнѣ подтверждало истину этихъ словъ.

-- Но за то мы вышли такими, какими были, сэръ, продолжалъ майоръ, поправляя съ гордостью галстухъ.-- Мы были кованымъ желѣзомъ, сэръ. Вы остаетесь здѣсь, мистеръ Домби?

-- Я обыкновенно пріѣзжаю сюда разъ въ недѣлю, майоръ, и всегда останавливаюсь въ Бедфордской-Гостинницѣ.

-- Буду имѣть честь явиться къ вамъ въ Бедфордскую-Гостинницу, сэръ, если позволите. Джое Бэгстокъ вообще не любитъ дѣлать визитовъ, но мистеръ Домби не изъ обыкновенныхъ людей. Я премного обязанъ моему маленькому пріятелю за честь знакомства съ вами.

Мистеръ Домби отвѣтилъ ему очень-благосклонно, и майоръ, погладивъ но головѣ Поля и сказавъ о Флоренсѣ, что ея хорошенькіе глазки скоро начнутъ сводить съ ума молодёжь, и даже стариковъ, если они доживутъ до этого, шевельнулъ юнаго Битерстона тростью, раскланялся и пошелъ дальше полурысью, покашливая очень-величаво.

Въ-слѣдствіе своего обѣщанія, майоръ сдѣлалъ визитъ мистеру Домби; а мистеръ Домби, справившись напередъ со спискомъ арміи, посѣтилъ майора. Послѣ того майоръ посѣтилъ мистера Домби въ городѣ и въ слѣдующую субботу пріѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Брайтонъ. Короче сказать, мистеръ Домби и майоръ сошлись между собою необычайно-скоро и необычайно-хорошо. Мистеръ Домби, говоря однажды съ сестрою о майорѣ, замѣтилъ, что онъ былъ нѣсколько-выше обыкновенныхъ военныхъ людей и понималъ съ удивительною вѣрностью важность вещей, даже вовсе-несопряженныхъ съ военнымъ ремесломъ.

Наконецъ мистеръ Домби; привезя разъ къ дѣтямъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ, и встрѣтя майора въ Брайтонѣ, пригласилъ его обѣдать въ Бедфордскую-Гостинницу, наговоривъ напередъ миссъ Токсъ нѣсколько комплиментовъ на-счетъ ея знакомца и сосѣда. Отъ этого миссъ Токсъ была чрезвычайно-интересна за обѣдомъ, конфузилась и краснѣла, а майоръ усиливалъ ея душевное волненіе жалобами на свое одиночество и на то, что она его забыла и покинула въ Принцессъ-Плэсѣ.

Присутствовавшіе были очень-доволыіы другъ другомъ, тѣмъ болѣе, что майоръ овладѣлъ всѣмъ разговоромъ и обнаружилъ въ этомъ случаѣ такой же аппетитъ, съ какимъ поглощалъ всѣ лакомства изъисканнаго стола Бедфордской-Гостинницы. Мистеръ Домби, всегда молчаливый и серьёзный, нисколько не мѣшалъ майору блистать, а майоръ, чувствуя свои преимущества и будучи въ превосходномъ расположеніи духа, изобрѣталъ такое безчисленное множество измѣненій своему имени, что самъ себѣ удивлялся. Словомъ, обѣдъ показался всѣмъ очень-пріятнымъ. Майора сочли за человѣка, обладающаго необычайнымъ даромъ слова и неистощимою любезностью, а когда онъ простился послѣ долгаго роббера виста, мистеръ Домби привѣтствовалъ снова краснѣвшую миссъ Токсъ на счетъ ея знакомца и сосѣда.

Возвращаясь въ гостинницу, гдѣ онъ самъ остановился, майоръ повторялъ про себя безпрестанно съ весьма-самодовольнымъ видомъ:

-- Хитёръ, сударь, хитёръ, чертовски-хитёръ! Да, миссъ! Вамъ хочется сдѣлаться мистриссъ Домби, ге? Но Джое Бэгстокъ еще живъ! Онъ не спитъ, сэръ; глаза его широко открыты! Подождите, миссъ! Глубокомысленна, ге? Но Джое Бэгстокъ чер-тов-ски хитёръ!

На другой день послѣ этого обѣда, въ воскресенье, когда мистеръ Домби, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ сидѣли за завтракомъ и похваливали майора, вдругъ вбѣжала въ комнату Флоренса съ раскраснѣвшимися щеками и радостью въ глазахъ.

-- Папа, папа! Здѣсь Валтеръ! но онъ не хочетъ войдти!

-- Кто? возразилъ мистеръ Домби.-- О комъ она говоритъ? Что тамъ такое?

-- Валтеръ, папа, отвѣчала дѣвочка съ робостью, почувствовавъ, что обратилась къ отцу, очень-Фамильярно.-- Тотъ, кто нашелъ меня когда я заблудилась.

-- Она говоритъ о молодомъ Гэнѣ, Луиза? сказалъ мистеръ Домби, нахмуривъ брови.-- Право, у нея сдѣлались какія-то странныя манеры. Не можетъ быть, чтобъ она говорила о молодомъ Гэйѣ. Посмотри, Луиза, кто тамъ.

Мистриссъ Чиккъ поспѣшно вышла въ сѣни и воротилась съ извѣстіемъ, что тамъ молодой Гэй вмѣстѣ съ какимъ-то необычайно-страннымъ человѣкомъ, но что молодой Гэй не осмѣливается помѣшать завтраку мистера Домби и ждетъ, когда ему будетъ угодно позволить войдти.

-- Пусть мальчикъ войдетъ, сказалъ мистеръ Домби.-- Въ чемъ дѣло, Гэй? Кто тебя прислалъ? Развѣ некому было пріѣхать ко мнѣ?

-- Извините, сударь. Я не былъ посланъ. Я осмѣлился обезпокоить васъ самъ и надѣюсь, что вы меня извините, если удостоите выслушать.

Но мистеръ Домби, не слушая его, съ нетерпѣніемъ разсматривалъ стоявшій за нимъ предметъ.

-- Это что? сказалъ онъ.-- Кто тамъ? Я полагаю, что вы ошиблись и вошли не въ тѣ двери, сударь.

-- О, мнѣ очень жаль, что я безпокою васъ не одинъ, сударь, вскричалъ торопливо Валтеръ:-- но это... это капитанъ Коттль, сударь.

-- Вал'ръ, не зѣвай на брасахъ! замѣтилъ капитанъ густымъ басомъ.

Тутъ капитанъ, вышедъ нѣсколько впередъ, вполнѣ обнаружилъ замѣчательный синій костюмъ свой, огромные рубашечные воротники и узловатый носъ, и принялся раскланиваться съ мистеромъ Домби и вѣжливо привѣтствовать дамъ крючкомъ правой руки, держа въ лѣвой свою жосткую лакированную шляпу, нарѣзавшую ему красный экваторъ на головѣ.

Мистеръ Домби смотрѣлъ на этотъ феноменъ съ изумленіемъ и негодованіемъ. Маленькій Поль, вошедшій вслѣдъ за Флоренсою, отступилъ къ миссъ Токсъ, когда капитанъ началъ размахивать крючкомъ и установился въ оборонительномъ положеніи.

-- Ну, Гэй, сказалъ мистеръ Домби:-- что привело тебя ко мнѣ?

Капитанъ снова замѣтилъ ободрительно:-- Вал'ръ, не зѣвай на брасахъ!

-- Я боюсь, сударь, началъ съ трепетомъ Валтеръ: -- что позволилъ себѣ большую смѣлость. Я увѣренъ въ этомъ. Я бы врядъ ли рѣшился, даже пріѣхавъ сюда, просить позволенія говорить съ вами, еслибъ не встрѣтилъ миссъ Домби и...

-- Прекрасно! прервалъ мистеръ Домби, слѣдя за его взорами, когда онъ взглянулъ на внимательную Флоренсу и нахмурясь невольно, видя какъ она ободряетъ его улыбкою.-- Продолжай.

-- Да, да, вмѣшался капитанъ.-- Хорошо сказано! Продолжай, Вал'ръ.

Капитанъ Коттль долженъ бы былъ разсыпаться въ прахъ отъ брошеннаго на него мистеромъ Домби уничтожающаго взгляда. Но онъ, не понимая своего преступленія, прищурилъ въ невинности сердечной одинъ глазъ, давая знать мистеру Домби, что Валтеръ сначала нѣсколько сконфузился, но скоро оправится.

-- Меня привело къ вамъ совершенно-частное и лично до меня касающееся дѣло, сударь, продолжалъ Валтеръ прерывающимся голосомъ: -- и капитанъ Коттль....

-- Здѣсь! отозвался капитанъ, въ удостовѣреніе того, что онъ тутъ и что на его содѣйствіе можно вполнѣ положиться.

-- Который очень-старинный другъ моего бѣднаго дяди и прекрасный человѣкъ... онъ былъ такъ добръ, что вызвался ѣхать сюда вмѣстѣ со мною, въ чемъ я не могъ ему отказать.

-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, замѣтилъ капитанъ съ самодовольствіемъ.-- Разумѣется, нѣтъ. Какой отказъ. Продолжай, Вал'ръ!

-- А потому сударь, сказалъ Валтеръ, осмѣливаясь встрѣтить взглядъ мистера Домби и сдѣлавшись храбрѣе отъ отчаянія:-- потому я пришелъ съ нимъ, сударь, сказать, что бѣдный мой дядя въ самомъ горестномъ положеніи. Теряя постепенно покупщиковъ, онъ сдѣлался не въ состояніи произвести уплату по одному обязательству, что мучило его многіе мѣсяцы сряду -- я это знаю -- и теперь въ домѣ его кредиторъ съ протестомъ. Онъ въ опасности лишиться всего и умретъ съ огорченія. Еслибъ вы сдѣлали ему благодѣяніе, по добротѣ своей, и, зная его давно, какъ человѣка достойнаго уваженія, спасли его изъ теперешней бѣды, мы бы не знали какъ благодарить васъ!

Глаза Валтера наполнились слезами; глаза Флоренсы также. Мистеръ Домби это замѣтилъ, хотя по-видимому смотрѣлъ на одного только Валтера.

-- Сумма очень-большая, сударь, продолжалъ Валтеръ.-- Больше трехсотъ Фунтовъ. Дядя мой совершенно убитъ этимъ несчастіемъ и совершенно не въ состояніи сдѣлать что-нибудь для своего облегченія. Онъ даже не знаетъ, что я здѣсь... Вамъ угодно знать точную сумму, сударь? Право, я самъ не знаю. Вотъ товары моего дяди, на которые уже нѣтъ требованій; вотъ капитанъ Коттль, который также желаетъ быть поручителемъ въ уплатѣ. Я... я едва смѣю упоминать о своемъ собственномъ жалованьѣ; но еслибъ вы позволили ему скопляться... для уплаты... впередъ... честный... добрый старикъ... несчастный... Валтеръ, послѣ этихъ безсвязныхъ восклицаній, замолчалъ и опустилъ голову.

Полагая этотъ моментъ благопріятнымъ для обнаруженія своихъ драгоцѣнностей, капитанъ Коттль приблизился къ столу, и, очистивъ на немъ мѣсто между чашками и тарелками, выложилъ свои серебряныя часы, наличныя деньги, серебряныя ложечки и сахарныя щипчики. Собравъ всѣ эти вещи въ груду, чтобъ онѣ смотрѣли какъ-можно-драгоцѣннѣе, онъ произнесъ слѣдующее:

-- Полхлѣба лучше, чѣмъ безъ хлѣба: такое замѣчаніе хорошо и для крошекъ. Вотъ ихъ нѣсколько. Готовъ также передать свою пенсію -- сто фунтовъ въ годъ. Если на свѣтѣ есть человѣкъ, биткомъ начиненный ученостью -- это старый Солль Джилльсъ. Если есть малый, который обѣщается сдѣлаться козыремъ -- вотъ онъ! Это Вал'ръ!

Капитанъ возвратился на прежнее мѣсто съ видомъ человѣка, преодолѣвшаго послѣднее затрудненіе.

Когда Валтеръ замолчалъ, мистеръ Домби взглянулъ на своего сына, который, видя, какъ Флоренса молча плакала повѣсивъ голову, старался утѣшить се и посматривалъ то на Валтера, то на отца съ особенно-выразительнымъ лицомъ. Послѣ рѣчи капитана Коттля, на которую мистеръ Домби отвѣчалъ взглядомъ надменнаго равнодушія, онъ снова обратилъ взоры на сына и смотрѣлъ на него нѣсколько времени въ молчаніи.

-- Откуда произошелъ этотъ долгъ? спросилъ наконецъ мистеръ Домби.-- Кто кредиторъ?

-- Онъ не знаетъ, отвѣчалъ капитанъ, положивъ руку на плечо Валтера.-- Я знаю. Солль Джилльсъ помогъ одному человѣку, который давно уже умеръ и за котораго переплатилъ много денегъ. Если угодно знать подробнѣе, скажу наединѣ.

-- Люди, у которыхъ достаточно своихъ собственныхъ заботъ, сказалъ мистеръ Домби, не замѣчая таинственныхъ знаковъ, дѣлаемыхъ ему капитаномъ Коттломъ за спиною Валтера:-- не должны увеличивать своихъ затрудненій, обязуясь за другихъ людей: это непростительно, самонадѣянно и даже въ нѣкоторомъ родѣ безчестно, прибавилъ онъ сурово.-- Да, это большая самонадѣянность, которую могутъ дозволить себѣ только люди богатые. Поль, поди сюда!

Дитя повиновалось, и мистеръ Домби посадилъ его къ себѣ на колѣни.

-- Еслибъ у тебя теперь были деньги... Смотри на меня!

Поль, глядѣвшій попеременно то на Валтера, то на Флоренсу, вперилъ взоры прямо въ глаза отцу.

-- Еслибъ у тебя были деньги... столько, какъ говоритъ молодой Гэй, что бы ты сдѣлалъ?

-- Отдалъ бы ихъ старому дядѣ.

-- Отдалъ бы взаймы его старому дядѣ, ге? Прекрасно! Когда выростешь, мы будемъ вмѣстѣ употреблять мои деньги.

-- Домби и Сынъ, замѣтилъ Поль, издавна наученный этой фразѣ.

-- Домби и Сынъ, да. Хочешь ли ты теперь начать быть Домби и Сыномъ, и ^судить этими деньгами дядю молодаго Гэйя?

-- О, да, папа! прошу васъ! Флоренса хочетъ этого также.

-- Дѣвочкамъ нечего дѣлать съ Домби и Сыномъ. Хочешь ли этого ты?

-- Да, папа, да!

-- Будь по-твоему. Видишь ли ты, Поль, прибавилъ онъ вполголоса:-- кёкъ сильны деньги и какъ люди стараются добыть ихъ. Молодой Гэи пришелъ сюда издалека, чтобъ достать денегъ, а ты, человѣкъ богатый и сильный, снабжаешь его ими и дѣлаешь ему этимъ большое одолженіе.

Поль обратилъ къ мистеру Домби свое стариковское лицо, выражавшее, что онъ ясно понялъ смыслъ этого нравоученія; но лицо это немедленно сдѣлалось снова дѣтскимъ, когда онъ соскользнулъ съ колѣна отца, подбѣжалъ къ Флоренсѣ и упрашивалъ ее перестать плакать, потому-что онъ далъ денегъ молодому Гэіію.

Мистеръ Домби сѣлъ за письменный столикъ, написалъ записку и запечаталъ ее. Въ-продолженіе этого промежутка, Поль и Флоренса шептались съ Валтеромъ, а капитанъ Коттль смотрѣлъ лучезарно на всѣхъ троихъ съ такими дерзновенными идеями, какихъ бы мистеръ. Домби никакъ не рѣшился подозрѣвать въ немъ. Когда записка была кончена, мистеръ Домби возвратился на свое прежнее мѣсто и протянулъ ее Валтеру:

-- Отдай это завтра утромъ мистеру Каркеру. Онъ распорядится, чтобъ одинъ изъ моихъ тотчасъ же освободилъ твоего дядю отъ протеста, выплативъ нужную сумму, и устроится съ нимъ на счетъ этого долга, какъ будетъ удобнѣе по обстоятельствамъ твоего дяди. Можешь считать, что это сдѣлано для тебя моимъ сыномъ.

Валтеръ, обрадованный и растроганный, хотѣлъ выразить хоть часть своей благодарности, но мистеръ Домби остановилъ его:

-- Это сдѣлано моимъ сыномъ. Я объяснилъ ему, что нужно, и онъ понялъ. Я не желаю слышать ничего больше.

Такъ-какъ руки мистера Домби указывали на двери, то Валтеру осталось только поклониться и уйдти. Миссъ Токсъ, видя, что и капитанъ нахмѣренъ сдѣлать то же самое, обратилась къ мистеру Домби:

-- Почтенный сэръ (щедрость мистера Домби извлекла обильныя слезы изъ глазъ миссъ Токсъ и мистриссъ Чиккъ) я полагаю, что вы пропустили безъ вниманія одно обстоятельство. Извините меня, сэръ, по въ возвышенномъ благородствѣ своемъ вы забыли объ одной подробности...

-- Право, миссъ Токсъ?

-- Тотъ джентльменъ... съ инструментомъ, продолжала миссъ Токсъ, взглянувъ на капитана Коттля:-- оставилъ на столѣ, у вашего локтя...

-- Боже милосердый! воскликнулъ мистеръ Домби, отметая отъ себя богатство капитана какъ соръ.-- Уберите эти вещи. Миссъ Токсъ, я вамъ благодаренъ; вы поступили съ всегдашнимъ своимъ благоразуміемъ. Прошу васъ, сударь, уберите все это!

Капитанъ Коттль понялъ, что ему не остается ничего болѣе, какъ повиноваться. Но его до крайности поразило великодушіе мистера Домби, отказавшагося отъ нагроможденныхъ подъ его рукою сокровищъ: уложивъ все въ карманы, капитанъ не могъ удержаться, чтобъ не схватить единственною оставшеюся у него лѣвою рукою щедрую руку его, къ ладони которой приложилъ свой крючокъ, въ знакъ восторженнаго удивленія. Отъ такого прикосновенія теплыхъ чувствъ и холоднаго желѣза, у мистера Домби дрожь пробѣжала по всему тѣлу.

Тогда капитанъ, расшаркиваясь съ дамами, поцаловалъ имъ нѣсколько разъ свой крючокъ съ необычайною ловкостью и любезностью, и простившись особенно съ Полемъ и Флоренсой, послѣдовалъ за Валтеромъ изъ комнаты. Флоренса побѣжала за ними, чтобъ послать ласковое привѣтствіе старому Соллю, но мистеръ Домби позвалъ ее назадъ и велѣлъ оставаться на мѣстѣ.

-- Не-уже-ли ты никогда не будешь настоящею Домби? сказала ей мистриссъ Чиккъ съ трогательнымъ упрекомъ.

-- Ахъ, не сердитесь на меня, милая тётушка! Я такъ благодарна папа!

Она бы бросилась обнимать отца, еслибъ осмѣлилась; но не рѣшаясь на это, она только смотрѣла на него съ выраженіемъ самой глубокой благодарности. А онъ сидѣлъ въ задумчивости, взглядывая на нее по временамъ съ безпокойствомъ, но больше слѣдуя за движеніями Поля, который гордо расхаживалъ по комнатѣ, радуясь своему новому величію, снабдившему деньгами молодаго Гэйя.

А что Гэй -- что Валтеръ?

Валтеръ былъ до крайности радъ, что ему удалось выручить своего бѣднаго дядю изъ когтей полицейскихъ и ростовщиковъ; онъ былъ до крайности радъ, сообщивъ дядѣ добрыя вѣсти и устроивъ всѣ дѣла на слѣдующее же утро; онъ съ наслажденіемъ сидѣлъ вечеромъ въ маленькомъ кабинетѣ, вмѣстѣ съ капитаномъ Коттлемъ и старымъ Соллемъ; восхищался, видя, какъ ожилъ инструментальный мастеръ и какъ радовался, что деревянный мичманъ снова принадлежитъ ему. Но, нисколько не упрекая Валтера въ неблагодарности къ мистеру Домби, должно сказать, что онъ былъ угнетенъ и униженъ: онъ чувствовалъ, какъ разсыпались его пламенныя надежды, и какая неизмѣримая бездна отдѣляетъ его отъ Флоренсы.

Капитанъ Коттль смотрѣлъ на это совершенно-иначе. По его соображеніямъ, свиданіе, при которомъ ему случилось присутствовать, было такъ удовлетворительно для его виттингтонскихъ замысловъ, что Валтеру оставалось не больше, какъ шагъ или два до формальнаго обрученія съ Флоренсой. Въ полномъ удовольствіи отъ этого убѣжденія и радуясь счастью вырученнаго изъ бѣды друга, капитанъ раза три проревѣлъ за бутылкою свою балладу объ "очаровательной Не-е-е-гъ", стараясь вклеить въ нее имя Флоренсы и не находя къ этому другой возможности, какъ передѣлавъ его на "Фле-е-е-гъ!"

ГЛАВА IV.

Появленіе Поля на новой сценѣ.

Мистриссъ Пипчинъ, не смотря на свою потребность въ пищеварительномъ отдыхѣ послѣ бараньихъ котлетъ, была состроена изъ такихъ крѣпкихъ матеріаловъ, что ни одно изъ предвѣщаній мистриссъ Виккемъ не сбылось, и она рѣшительно не обнаруживала никакихъ признаковъ физическаго разслабленія.

Бѣдная Берри работала по-прежнему какъ невольница, въ полномъ убѣжденіи, что мистриссъ Пипчинъ совершеннѣйшее существо на земномъ шарѣ, и каждый день приносила себя по нѣскольку разъ въ жертву этой богинѣ: но все это самоотверженіе друзья и поклонники мистриссъ Пипчинъ обращали къ ея же кредиту.

Былъ, на-примѣръ, въ Брайтонѣ честный продавецъ чая, сахара, кофе и разныхъ пряностей, у котораго мистриссъ Пипчинъ забирала всякой всячины на книжку; онѣ былъ человѣкъ холостой и не очень-разборчивый на счетъ наружной красоты, а потому сдѣлалъ однажды весьма-благонамѣренное предложеніе Берри. Но мистриссъ Пипчинъ отвергла за свою племянницу руку его съ гордымъ негодованіемъ. Послѣ этого отказа, всѣ удивлялись твердости и независимости характера мистриссъ Пипчинъ, но никто не подумалъ о Берри, проплакавшей цѣлыя шесть недѣль и обреченной вѣчному дѣвичеству.

-- Берри васъ очень любитъ? спросилъ однажды Поль, сидя у камина вмѣстѣ съ мистриссъ Пипчинъ и ея кошкой.

-- Да.

-- За что?

-- За что! Какъ можно спрашивать о такихъ вещахъ, молодой джентльменъ? За что ты такъ любишь Флоренсу?

-- За то, что она очень-добра. Нѣтъ никого добрѣе Флоренсы...

-- Хорошо! Ну такъ нѣтъ никого такого, какъ я.

-- Не-уже-ли нѣтъ?

-- Нѣтъ.

-- Очень-радъ. Это очень-хорошо, замѣтилъ Поль, потирая руки и глядя очень-пристально на мистриссъ Пипчинъ.

Она не рискнула спросить почему, ожидая вѣроятно самаго уничтожающаго отвѣта; но принялась, въ утѣшеніе себѣ, мучить маленькаго Битерстона такъ безжалостно, что онъ въ тотъ же вечеръ занялся приготовленіями къ путешествію сухимъ путемъ въ Индію, утаивъ отъ ужина кусокъ хлѣба и обломокъ сыра, которые предназначалъ для дорожнаго запаса провизіи.

Мистриссъ Пипчинъ имѣла почти цѣлый годъ на попеченіи своемъ Поля и Флоренсу. Они были въ этотъ промежутокъ два раза долга, но не болѣе, какъ на нѣсколько дней, и еженедѣльно посѣщали мистера Домби въ Бедфордской-Гостинницѣ, гдѣ онъ регулярно останавливался, пріѣзжая изъ Лондона по субботамъ. Мало, по-малу Поль укрѣпился и могъ уже обходиться безъ колясочки; но онъ все-таки имѣлъ видъ нѣжный и болѣзненный, и былъ попрежнему старымъ, тихимъ, разумнымъ ребенкомъ.

Въ одинъ изъ субботнихъ вечеровъ, всѣ въ замкѣ мистриссъ Пипчинъ встревожились не на шутку отъ неожиданнаго извѣстія, что мистеръ Домби намѣренъ посѣтить ее. Все населеніе дома забѣгало и засуетилось: вездѣ подтирали и подметали, на кроватяхъ дѣтей перемѣнили бѣлье, миссъ Пэнки и юнаго Битерстона попріодѣли въ чистое, при чемъ послѣдній пріобрѣлъ нѣсколько сверхкомплектныхъ щелчковъ, и наконецъ темная бомбазиновая одежда достойной воспитательницы омрачила гостиную, гдѣ сидѣлъ мистеръ Домби, глядя въ задумчивости на порожнія кресла своего сына и наслѣдника.

-- Какъ вы поживаете, мистриссъ Пипчинъ? сказалъ мистеръ Домби.

-- Благодарю васъ, сударь. Я довольно здорова, принимая въ соображеніе...

Мистриссъ Пипчинъ всегда выражалась такимъ образомъ. Тутъ подразумѣвалось: принимая въ соображеніе ея добродѣтели, потери, пожертвованія и тому подобное.

-- Я не люгу быть очень-крѣпкаго здоровья, сударь, сказала шіа, усаживаясь и переводя духъ:-- но благодарю Бога и за то здоровье, которымъ онъ меня надѣляетъ.

Мистеръ Домби кивнулъ ей съ видомъ покровителя, чувствующаго, что именно за это онъ платитъ ей по стольку-то въ мѣсяцъ. Послѣ краткаго молчанія онъ началъ:

-- Мистриссъ Пипчинъ, я рѣшился посѣтить васъ для совѣщанія касательно моего сына. Я хотѣлъ сдѣлать это давно, но отлагалъ нарочно, чтобъ дать ему время поправиться въ здоровьѣ. Вы не имѣете на этотъ счетъ никакихъ свѣдѣній, мистриссъ Пипчинъ?

-- Брайтонъ очень-здоровое мѣсто, сударь. Право, очень-здоровое для дѣтей.

-- Я намѣренъ оставить его въ Брайтонѣ.

Мистриссъ Пипчинъ потерла руки и уставила свои сѣрые глаза на огонь.

-- Но, продолжалъ мистеръ Домби, поднявъ указательный палецъ:-- теперь съ нимъ будетъ по всей вѣроятности перемѣнами онъ начнетъ другой образъ жизни. Короче, мистриссъ Пипчинъ, я объ этомъ именно хотѣлъ поговорить съ вами. Сынъ мой растетъ, мистриссъ Пипчинъ; дѣйствительно, онъ подростаетъ.

Было что-то грустное даже въ торжествѣ, съ которымъ мистеръ Домби это сказалъ. Дѣтство Поля, по-видимому, протекало для него слишкомъ-медленно, а всѣ надежды и планы его направлялись къ болѣе-зрѣлому возрасту ребенка.

-- Ему шесть лѣтъ! сказалъ онъ, поправляя галстухъ.-- Гм! изъ шести сдѣлается шестнадцать прежде, чѣмъ мы успѣемъ оглянуться.

-- Черезъ десять лѣтъ, прокаркала нечувствительная мистриссъ Пипчинъ съ морознымъ отблескомъ въ своихъ желѣзныхъ сѣрыхъ глазахъ.-- Это долгое время.

-- Все зависитъ отъ обстоятельствъ. Какъ бы то ни было, мистриссъ Пипчинъ, сыну моему шесть лѣтъ, и я боюсь, что въ познаніяхъ онъ далеко отсталъ отъ другихъ дѣтей его возраста; а сынъ мой долженъ быть далеко впереди своихъ товарищей во всѣхъ отношеніяхъ. Для него уже приготовлено высокое мѣсто въ свѣтѣ, и дорога его очищена и проведена, даже прежде, чѣмъ онъ родился. Воспитаніе такого молодаго джентльмена не должно терпѣть промедленій или быть несовершеннымъ. За него должно приняться серьёзно, мистриссъ Пипчинъ.

-- Прекрасно, сэръ. Я не нахожу этому никакого опроверженія.

-- Я всегда былъ въ этомъ убѣжденъ, мистриссъ Пипчинъ. При вашемъ умѣ нельзя было думать иначе.

-- Толкуютъ много вздора о томъ, что не должно дѣтей приневоливать къ-ученію и тому подобное, сэръ, сказала мистриссъ Пипчинъ, нетерпѣливо потирая свой крючковатый носъ.-- Въ мое время думали не такъ. Мое мнѣніе:, заставлять ихъ учиться.

-- Почтенная мистриссъ Пинчинъ, я вижу, что ваша репутація пріобрѣтена не даромъ. Будьте вполнѣ увѣрены въ моемъ одобреніи вашей прекрасной системы; я сочту себѣ за особенное удовольствіе рекомендовать ее вездѣ, гдѣ только мои скромныя услуги могутъ вамъ быть полезны.

Величавый тонъ мистера Домби рѣзко противорѣчилъ смиренію словъ его.

-- Я думалъ о докторѣ Блимберѣ, мистриссъ Пипчинъ.

-- О моемъ сосѣдѣ, сударь? Я увѣрена, что заведеніе доктора превосходно. Тамъ строго ведутъ молодыхъ людей и занимаются науками съ утра до ночи.

-- И ему платятъ очень-дорого.

-- И ему платятъ очень-дорого, подхватила мистриссъ Пипчинъ, какъ-будто упустивъ изъ вида главное достоинство заведенія ученаго доктора.

-- Я имѣлъ случай говорить съ докторомъ Блимберомъ, мистриссъ Пипчинъ, и онъ находитъ Поля вовсе не слишкомъ-юнымъ для своей методы. Онъ говорилъ о многихъ мальчикахъ, которые въ эти лѣта знали уже по-гречески. Но я безпокоюсь не объ этомъ. Такъ-какъ сынъ мой вовсе не зналъ матери, то онъ сосредоточилъ очень-много... и даже слишкомъ-много, своей дѣтской привязанности на сестрѣ. Не будетъ ли разлука съ нею...

Мистеръ Домби остановился и замолчалъ.

-- Эге-ге! воскликнула мистриссъ Пипчинъ, воспламенившись всѣми своими людоѣдскими качествами.-- Если ей это и не понравится, можно заставить!

Мистеръ Домби выждалъ, пока она трясла головою и хмурилась самымъ зловѣщимъ образомъ, и поправилъ:

-- Его, почтенная мистрисъ Пипчинъ, его!

Система мистриссъ Пипчинъ казалась ей также удоприложимою и для Поля; но сѣрые глаза ея были такъ проницательны, что могли понять, какое различіе существуетъ въ понятіяхъ мистера Домби между дочерью и сыномъ; и потому она ограничилась замѣчаніемъ, что перемѣна мѣста, новое общество и занятія подъ руководствомъ доктора Блимбера очень-скоро отучатъ маленькаго Поля отъ его неумѣстной, чрезмѣрной привязанности къ сестрѣ. Такъ-какъ мистеръ Домби думалъ то же самое, то она стала еще выше въ его мнѣніи; а такъ-какъ мистриссъ Пипчипъ принялась въ то же время горевать о собственной своей разлукѣ съ ея милымъ дружкомъ, то онъ получилъ очень-выгодное понятіе о ея безкорыстіи. Онъ сообщилъ людоѣдкѣ планъ свой, заранѣе обдуманный: поручить Поля доктору Блимберу съ тѣмъ, чтобъ Флоренса осталась у нея и принимала брага по субботамъ, а въ воскресенье вечеромъ онъ будетъ снова возвращаться къ доктору. "Такимъ-образомъ", говорилъ мистеръ Домби: "Поль отвыкнетъ отъ нея постепенно."

Мистеръ Домби заключилъ свиданіе изъявленіемъ надежды, что мистриссъ Пипчинъ останется главною инспектриссою Поля и будетъ наблюдать за его ученіемъ въ Брайтопѣ. Потомъ, поцаловавъ сына, пожавъ руку дочери, взглянувъ на юнаго Битерстона, одѣтаго въ парадную манишку, и погладя по головѣ миссъ Панки, онъ отправился обѣдать въ свою гостинницу.

Всякій молодой джентльменъ, попавшій въ руки доктора Блимбера, могъ быть увѣренъ, что его стиснутъ препорядочно. Докторъ бралъ на себя воспитаніе только десятерыхъ молодыхъ людей; но запаса его учености достало бы по-крайней-мѣрѣ на сто: главною заботою и величайшимъ наслажденіемъ его было набивать ею безпощадно этихъ злополучныхъ десятерыхъ.

Заведеніе доктора Блимбера можно было назвать великою теплицей, гдѣ безпрестанно работалъ форсированный нагрѣвальный аппаратъ. Всѣ мальчики поднимались при этомъ искусственномъ жарѣ прежде срока. Умственный зеленый горохъ вырасталъ въ Рождество, а умственная спаржа производилась круглый годъ; математическій крыжовникъ (очень-кислый) былъ обыкновененъ въ самыя несвойственныя времена года, и все вообще, подъ насильственнымъ вліяніемъ ученаго доктора, росло неестественнымъ образомъ и давало скороспѣлые плоды. Всякаго рода греческіе и латинскіе овощи добывались изъ самыхъ сухихъ отпрысковъ-мальчиковъ, при самыхъ морозныхъ внѣшнихъ обстоятельствахъ. Природа не пользовалась никакими правами -- докторъ Блимберъ передѣлывалъ ее по-своему.

Все это было очень-замысловато; но насильственная система сопровождалась обычными своими неудобствами: скороспѣлые плоды были непрочны. Одинъ изъ его молодыхъ воспитанниковъ, да-примѣръ, съ распухшимъ носомъ и необычайно-огромною головою,-- старшій изъ десяти, прошедшій черезъ все -- вдругъ потерялъ растительную силу и остался въ заведеніи не болѣе, какъ сухимъ стеблемъ. Всѣ говорили, что докторъ переварилъ молодаго Тутса, который лишился мозга съ-тѣхъ-поръ, какъ у него стала пробиваться борода.

Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ обладалъ весьма-суровымъ голосомъ и весьма-пискливымъ умомъ; онъ втыкалъ въ рубашечную манишку затѣйливыя булавки, влюблялся во всѣхъ встрѣчныхъ нянекъ, которыя не имѣли понятія о его существованіи, и смотрѣлъ на освѣщенный газомъ міръ сквозь рѣшетку своего высокаго окошка.

Самъ докторъ былъ величавый джентльменъ, всегда одѣтый въ черное, съ пряжками у колѣнъ и черными шелковыми чулками ниже колѣнъ. Онъ отличался лысою, весьма-лоснящеюся головою; густымъ голосомъ и до такой степени двойнымъ подбородкомъ, что невозможно было постичь, какъ онъ могъ бриться. Маленькіе глаза его были всегда полузакрыты, а ротъ вѣчно расширенъ зловѣщею усмѣшкой. Когда онъ обращался съ самымъ обыкновеннымъ замѣчаніемъ къ какому-нибудь слабонервному незнакомцу, запустивъ правую руку за пазуху и закинувъ лѣвую за спину, рѣчь его походила на приговоръ сфинкса и рѣшала дѣло, не допуская никакой аппелляціи.

Докторъ жилъ въ важномъ домѣ, окнами къ морю. Внутренній характеръ этой храмины учености вовсе не отличался веселостью -- напротивъ. Темноцвѣтные занавѣсы прятались за окнаии! Столы и стулья были всегда разставлены рядами, какъ числа въ сложеніи; огни такъ рѣдко зажигались въ парадныхъ комнатахъ, что эти комнаты походили на колодцы, а посѣтитель представлялъ собою ведро; столовая казалась комнатою, наименѣе-приспособленною для нищи и питья; во всемъ домѣ не слышалось другаго звука, кромѣ чиканья большихъ стѣнныхъ часовъ, доносившагося до чердака, да иногда развѣ однообразнаго гула, издаваемаго молодыми джентльменами, твердившими наизусть свои уроки.

Миссъ Блимберъ, дѣвушка стройная и недурная, нисколько не развеселяла всеобщей серьёзности. Въ ней не обнаруживалось никакихъ признаковъ дѣвической игривости или кокетливости: она всегда ходила въ очкахъ, носила коротко-стриженные волосы и сама сдѣлалась сухою и песчанистою, безпрестанно роясь въ могилахъ умершихъ языковъ. Живые языки не имѣли для миссъ Блимберъ нималѣйшей занимательности: ей непремѣнно нужны были покойники, давно истлѣвшіе, и она выкапывала ихъ съ наслажденіемъ.

Мистриссъ Блимберъ, ея мама, не была ученою женщиной, но за то имѣла притязанія на ученость -- а это почти все равно. Она говорила своимъ пріятельницамъ, что умерла бы спокойно, еслибъ могла познакомиться съ Цицерономъ. Главною радостью ея жизни было смотрѣть на гуляющихъ молодыхъ джентльменовъ, воспитанниковъ доктора, которые не походили ни на какихъ другихъ молодыхъ джентльменовъ и выдвигали огромнѣйшіе рубашечные воротники изъ-за самыхъ туго-накрахмаленныхъ галстуховъ. Она говорила, что это "такъ, классически".

Мистеръ Фидеръ, помощникъ доктора и "баккалавръ искусствъ", былъ нѣчто въ родѣ человѣческой шарманки, снабженной весьма-малымъ количествомъ мотивовъ, которые онъ безпрестанно наигрывалъ безъ всякихъ перемѣнъ. Въ-особенности у него былъ одинъ мотивъ, необычайно-монотонный, служившій для сбиванія идей воспитанниковъ доктора, которые не знали ни покоя, ни отдыха отъ жестокосердыхъ глаголовъ, свирѣпыхъ существительныхъ именъ, непреклонныхъ синтаксическихъ пассажей и разныхъ примѣровъ, тревожившихъ ихъ даже во снѣ.

Подъ гнетомъ этой Форсированной системы обученія, каждый молодой джентльменъ упадалъ духомъ черезъ три недѣли. Въ-теченіе трехъ мѣсяцевъ, на голову его рушились всѣ заботы жизни; черезъ четыре, въ немъ зараждались горькія чувства противъ родителей или опекуновъ; черезъ пять, онъ дѣлался закоснѣлымъ человѣконенавистникомъ; черезъ шесть, онъ завидовалъ Квинту Курцію, нашедшему себѣ благословенное отдохновеніе въ землѣ; а къ концу года достигалъ до убѣжденія, отъ котораго въ-послѣдствіи никогда не отрекался, что всѣ фантазіи поэтовъ и уроки мудрецовъ не болѣе, какъ коллекція грамматическихъ фразъ и примѣровъ, неимѣющая въ жизни рѣшительно никакого другаго значенія. Но все-таки онъ продолжалъ распускаться въ теплицѣ доктора Блимбера, пользовавшагося великою славой.

На порогѣ дома доктора стоялъ однажды Поль съ трепетнымъ сердцемъ. Одну изъ его маленькихъ рукъ держалъ холодно отецъ, а другую сжимала съ нѣжностью Флоренса.

Мистриссъ Пипчинъ носилась за обреченною жертвою какъ зловѣщая птица. Она запыхалась, потому-что мистеръ Домби, полный высокихъ замысловъ, шелъ скоро, и хрипло каркала, дожидаясь скоро ли отворятъ двери.

-- Ну, Поль, сказалъ мистеръ Домби торжественно:-- вотъ настоящая дорога, чтобъ сдѣлаться Домби и Сыномъ и имѣть много денегъ. Ты уже почти взрослый человѣкъ.

-- Почти! возразилъ ребенокъ, бросивъ на отца трогательный, но вмѣстѣ съ тѣмъ странный и лукавый взглядъ, котораго не могло одолѣть даже его дѣтское волненіе, и отъ котораго мистеръ Домби почувствовалъ себя немножко неловко. Но въ это время отперли дверь, и мгновенное неудовольствіе его разлетѣлось.

-- Докторъ Блимберъ дома? спросилъ мистеръ Домби.

-- Дома.

Впустившій ихъ былъ молодой человѣкъ съ слабыми глазами, а на лицѣ его выражалось полоуміе, обнаруживавшееся въ безсмысленной полуулыбкѣ. Онъ взглянулъ на маленькаго Поля, какъ на мышенка, который входитъ въ огромную мышеловку. Мистриссъ Пипчинъ забрала себѣ въ голову, что онъ смѣется надъ посѣтителями, и накинулась на него.

-- Какъ ты смѣешь скалить зубы за спиною этого джентльмена? За кого ты меня принимаешь?

-- Я не смѣюсь ни надъ кѣмъ и не принимаю васъ ни за кого, отвѣчалъ тотъ въ отчаяніи.

-- Стая лѣнивыхъ собакъ! сказала мистриссъ Пипчинъ.-- Вамъ только вертѣть вертелы. Поди и скажи своему господину, что мистеръ Домби здѣсь; не то тебѣ худо будетъ!

Молодой человѣкъ пошелъ исполнить эту обязанность и скоро возвратился съ приглашеніемъ пожаловать въ кабинетъ доктора Блимбера.

-- Ты опять смѣешься, сэръ?

-- Да, право, нѣтъ! возразилъ сильно-огорченный молодой человѣкъ.

-- Что у васъ тамъ, мистриссъ Пипчинъ? сказалъ мистеръ Домби, оглянувшись назадъ.-- Прошу васъ, потише!

Мистриссъ Пипчинъ грозно взглянула на жертву своего гнѣва и пробормотала ему что-то. Бѣднякъ, чрезвычайно-кроткій и вовсе не насмѣшливый отъ природы, заплакалъ съ горя.

Докторъ сидѣлъ въ кабинетѣ, съ двумя глобусами по бокамъ, окруженный грудами книгъ. Гомеръ красовался надъ дверьми, а Минерва стояла на полкѣ.

-- А! какъ вы въ своемъ здоровьѣ, сударь? сказалъ онъ мистеру Домби.-- Каково поживаетъ мой маленькій пріятель?

Голосъ доктора походилъ на басистый гулъ органа. Полю показалось, будто-бы маятникъ часовъ подхватилъ рѣчь педагога и принялся повторять: "Ка-ко-во по-жи-ва-етъ мой ма-лень-кій прі-ятель?

Ростъ маленькаго пріятеля не дозволялъ доктору разсматривать его изъ-за своихъ окоповъ, а потому мистеръ Домби взялъ сына на руки и посадилъ на столикъ посреди комнаты.

-- Э-ге! сказалъ докторъ, откинувшись въ своихъ креслахъ и запустивъ руку за пазуху.-- Теперь я его вижу. Ну, каково ты поживаешь, мой маленькій пріятель?

Маятникъ часовъ безостановочно повторялъ прежнюю фразу.

-- Очень-хорошо, благодарю васъ.

-- Э-ге! Намъ приходится сдѣлать изъ него человѣка?

-- Слышишь, Поль? сказалъ отецъ.

-- Я бы лучше хотѣлъ остаться дитятей.

-- Право! возразилъ докторъ.-- А почему?

Ребенокъ смотрѣлъ на него, превозмогая свое волненіе; одна рука его искала чего-то въ пустомъ пространствѣ вокругъ столика, на которомъ онъ сидѣлъ, пока не дотронулась до шеи Флоренсы. Тогда слезы, долго удерживаемыя, вдругъ хлынули изъ его глазъ и по-видимому отвѣчали: "Вотъ почему!"

-- Мистриссъ Пипчинъ, замѣтилъ отецъ недовольнымъ тономъ: -- мнѣ, право, очень-непріятно видѣть такія вещи.

-- Отойдите отъ него, миссъ Домби! сказала старуха.

-- Ничего, ни-че-то! произнесъ докторъ Блимберъ, снисходительно кивая головою.-- Мы замѣнимъ это скоро новыми впечатлѣніями и заботами, мистеръ Домби. Вы желали, чтобъ мой маленькій пріятель ознакомился...

-- Со всѣмъ, докторъ, прервалъ съ твердостью мистеръ Домби.

-- Да, сказалъ докторъ, разглядывая Поля своими полузакрытыми глазами, какъ маленькое животное, изъ котораго онъ намѣренъ набить чучелу для музея натуральной исторіи.-- Да, совершенно такъ. Э-ге! Мы передадимъ нашему маленькому пріятелю множество разнородныхъ познаній; мы быстро подвинемъ его впередъ, смѣю сказать. Быстро, смѣю сказать! Вы, кажется, говорили, мистеръ Домби, что почва еще совершенно дѣвственна?

-- Исключая кой-какого приготовленія дома и у мистриссъ Пипчинъ.

Докторъ Блимберъ снисходительно наклонилъ голову и замѣтилъ, потирая руки, что очень-пріятно начинать съ самаго начала. Потомъ онъ снова прищурился на Поля, какъ-будто располагая сейчасъ же, на мѣстѣ, окрутить его греческой азбукой.

-- Дальнѣйшія объясненія, докторъ, будутъ, кажется, лишними, сказалъ мистеръ Домби.-- Я не желаю отнимать драгоцѣнное у васъ время и...

-- Ну, миссъ Домби! сказала кислая мистриссъ Пипчинъ.

-- Позвольте на минуту! возразилъ докторъ.-- Позвольте представить вамъ мистриссъ Блимберъ и мою дочь, съ которыми будетъ раздѣлять домашнюю жизнь нашъ юный путникъ на Парнассъ. (Въ это время вошли обѣ дамы.) Мистриссъ Блимберъ -- мистеръ Домби. Мистеръ Домби -- моя дочь Корнелія. Мистеръ Домбй, моя милая, удостоиваетъ насъ довѣренности... видишь ты нашего маленькаго пріятеля?

Мистриссъ Блимберъ сначала его не замѣтила, но, оглянувшись, принялась восхищаться классическими очерками его лица и сказала мистеру Домби со вздохомъ:

-- Завидую ему! Онъ готовится подобно пчелѣ влетѣть въ садъ, усаженный самыми изящными цвѣтами, и будетъ всасывать въ первый разъ ихъ сладость. Виргилій, Горацій, Овидій, Теренцій, Плавтъ, Цицеронъ -- сколько тутъ меда! Страннымъ покажется, что жена такого мужа и мать такой дочери (она взглянула на прелестную могильщицу въ очкахъ) можетъ говорить подобныя вещи; но, право, я умерла бы счастливою, еслибъ могла быть другомъ Цицерона и бесѣдовать съ нимъ въ его уединеніи въ Тускулумѣ. Прекрасный Тускулумъ! О!..

Ученый энтузіазмъ такъ заразителенъ, что мистеръ Домби почти повѣрилъ ей, а мистриссъ Пипчинъ отозвалась звукомъ, среднимъ между вздохомъ и стономъ, какъ-будто одинъ только Цицеронъ могъ утѣшить ее въ горести, которой источникомъ были перуанскіе рудники.

Корнелія взглянула сквозь очки на мистера Домби и почувствовала желаніе привести ему нѣсколько цитатъ безсмертнаго оратора, но ей помѣшалъ осторожный стукъ въ двери.

-- Кто тамъ? сказалъ докторъ.-- О, это Тутсъ! Войдите, Тутсъ. Вотъ это мистеръ Домби, сударь. Тутсъ поклонился.-- Странное сцѣпленіе! Мы видимъ передъ собою начало ученія и конецъ: альфу и омегу! Это глава моихъ учениковъ, мистеръ Домби.

Докторъ могъ бы назвать его не только главою, но и плечами своихъ учениковъ. Тутсъ сконфузился и сильно покраснѣлъ, увидѣвъ себя въ обществѣ чужихъ.

-- Прибавленіе къ нашему маленькому портику, Тутсъ -- сынъ мистера Домби, сказалъ докторъ.

Молодой Тутсъ снова покраснѣлъ. Чувствуя, по воцарившемуся величественному молчанію, что отъ него ждутъ какого-нибудь изреченія, онъ оборотился къ Полю, сказавъ: "здоровы ли вы?" такимъ басистымъ голосомъ и съ такими овечьими манерами, что всякій удивился бы меньше, еслибъ услышалъ ягненка, ревущаго по-львиному.

-- Попросите мистера Фидера, Тутсъ, сказалъ докторъ:-- чтобъ онъ припасъ нѣсколько приготовительныхъ волюмовъ для сына мистера Домби и отвелъ удобное мѣсто для его будущихъ занятій. Милая моя, кажется, мистеръ Домби не видалъ еще спаленъ нашихъ молодыхъ джентльменовъ?

-- Если мистеру Домби будетъ угодно подняться по лѣстницѣ, отвѣчала мистриссъ Блимберъ:-- я больше чѣмъ съ гордостью покажу ему владѣнія соннаго бога.

Съ этими словами, мистриссъ Блимберъ, дама весьма-любезная съ проволочнымъ лицомъ и въ чепчикѣ, составленномъ изъ небесно-голубыхъ матеріаловъ, пошла наверхъ съ мистеромъ Домби и Корнеліей; мистриссъ Пипчинъ послѣдовала за ними, посматривая на всѣ стороны, не увидитъ ли своего врага -- слугу.

Пока они тамъ ходили, Тутсъ исчезъ, а Поль сидѣлъ на столѣ, держа Флоренсу за руку, и оглядывался вокругъ себя, робко посматривая по-временамъ на доктора, который, откинувшись въ своихъ креслахъ, началъ читать книгу. Самая манера его чтенія имѣла въ себѣ что-то грозное: въ ней обнаруживалась рѣшительная, безстрастная, непреклонная, хладнокровная система занятій. Поль видѣлъ вполнѣ лицо доктора и невольно трепеталъ каждый разъ, когда тотъ благосклонно улыбался своему автору, или хмурился на него, или покачивалъ головою съ недовольною гримасой, какъ-будто говоря: "Вздоръ! Мнѣ это лучше извѣстно!"

Мистеръ Домби вскорѣ спустился по лѣстницѣ вмѣстѣ съ своею путеводительницею, съ которою разговаривалъ во все время.

-- Надѣюсь, мистеръ Домби, сказалъ докторъ, положившій книгу, когда они вошли:-- что вы довольны моимъ внутреннимъ устройствомъ?

-- Оно превосходно, докторъ.

-- Очень-хорошо, замѣтила скупая на похвалы мистриссъ Пипчинъ.

-- Съ вашего позволенія, докторъ и мистриссъ Блимберъ, сказалъ Домби:-- мистриссъ Пипчинъ будетъ отъ времени до времени навѣшать Поля.

-- Когда угодно!

-- Я полагаю, что кончилъ все, и могу распроститься съ вами. Поль, дитя мое, прощай.

-- Прощайте, папа.

Небрежная ручонка, которую держалъ мистеръ Домби, странно противоречила выраженію лица малютки; но горесть его относилась не къ отцу: онъ въ ней нисколько не участвовалъ,-- нѣтъ, всѣ чувства нѣжности и сожалѣнія ребенка относились къ одной Флоренсѣ.

Злѣйшій и непримиримѣйшій врагъ, котораго мистеръ Домби когда-нибудь могъ бы себѣ нажить, почувствовалъ бы себя удовлетвореннымъ болью, которая уязвила въ это время гордое его сердце. Онъ наклонился надъ сыномъ и поцаловалъ его. На личикѣ ребенка отразилось странное, мучительное для отца выраженіе.

-- Я скоро съ тобою увижусь, Поль. Ты будешь свободенъ по субботамъ и по воскресеньямъ, знаешь?

-- Знаю, папа, возразилъ Поль, глядя на сестру.-- По субботамъ и по воскресеньямъ.

-- И ты постараешься учиться, чтобъ сдѣлаться ученымъ человѣкомъ; будешь стараться?

-- Постараюсь, папа, отвѣчалъ ребенокъ разсѣянно.

-- И ты скоро будешь большой!

-- О, очень-скоро!

Опять появилось на лицѣ Поля стариковское выраженіе, мелькнувшее какъ отблескъ страннаго свѣта. Старческій-старческій взглядъ его упалъ на мистриссъ Пипчинъ и погасъ на ея мертвомъ бомбазиновомъ платьѣ. Почтенная людоѣдка выступила уже впередъ, чтобъ проститься и увести Флоренсу, чего она давно алкала. Движеніе ея привело въ себя мистера Домби, безотчетно смотрѣвшаго на сына. Погладивъ сына по головѣ и пожавъ еще разъ его ручонку, мистеръ Домби поклонился доктору, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ съ своею обычною морозною вѣжливостью, и вышелъ изъ кабинета.

Не смотря на просьбы мистера Домби не безпокоиться, докторъ и все семейство его пошли провожать посѣтителя. Такимъ образомъ мистриссъ Пинчинъ увидѣла себя на минуту отрѣзанною отъ Флоренсы дикторомъ и миссъ Блимберъ; этому счастливому случаю Поль былъ обязанъ тѣмъ, что Флоренса подбѣжала къ нему, обхватила его шею обѣими руками и поцаловала его нѣсколько разъ съ горячностью; лицо ея онъ увидѣлъ въ дверяхъ послѣднимъ: оно обращалось къ нему съ нѣжною, ободряющею улыбкой и казалось еще свѣтлѣе сквозь слезы, блестѣвшія въ выразительныхъ глазахъ дѣвочки.

Дѣтская грудь Поля высоко поднималась, когда исчезло это лицо: глобусы, книги, Гомеръ и Минерва закружились въ его помутившихся глазахъ; но они вдругъ остановились, и онъ услышалъ снова громкое чиканье маятника: "ка-ко-во по-жи-ва-етъ мой ма-ленькій прі-я-тель?" какъ и прежде.

Онъ сидѣлъ скрестя руки на своемъ пьедесталѣ и вслушивался молча. Онъ могъ бы отвѣчать: "тяжело, очень-тяжело!" Бѣдный малютка просидѣлъ нѣсколько минутъ въ томъ же положеніи, съ болѣзненною пустотою въ юномъ сердцѣ, окруженный холодомъ^ безчувственностью и совершенно-чуждыми ему предметами.

ГЛАВА V.

Воспитаніе Поля.

Черезъ нѣсколько минутъ, которыя показались сидѣвшему на столѣ Полю безконечно-долгими, докторъ Блимберъ возвратился. Походка доктора была величественна и располагала умы его воспитанниковъ къ торжественнымъ размышленіямъ. Мистриссъ и миссъ Блимберъ слѣдовали за нимъ. Докторъ снялъ со стола своего новаго ученика и передалъ его дочери.

-- Корнелія, сказалъ онъ.-- Молодой Домби поручается напередъ тебѣ.

Миссъ Блимберъ приняла ребенка изъ рукъ своего отца; Поль, чувствуя, что она его разсматриваетъ въ очки, потупилъ глаза.

-- Сколько тебѣ лѣтъ, Домби? спросила она.

-- Шесть, отвѣчалъ Поль, взглянувъ на нее украдкою и удивляясь, отъ-чего у нея волосы не такіе длинные, какъ у Флоренсы, и отъ-чего она сама такъ походитъ на мальчика.

-- Много ли ты знаешь изъ латинской грамматики?

-- Нисколько.

Почувствовавъ, что отвѣтъ его поразилъ миссъ Блимберъ горестью, онъ посмотрѣлъ на окружавшія его физіономіи и сказалъ:

-- Я былъ нездоровъ. Я былъ слабымъ мальчикомъ и не могъ выучиться латинской грамматикѣ, когда старый Глоббъ ходилъ со мною на взморье. Скажите Глоббу, прошу васъ, чтобъ онъ пришелъ ко мнѣ.

-- Какое неблагородное имя! замѣтила мистриссъ Блимберъ.-- Такое не классическое! Кто это чудовище, дитя?

-- Какое чудовище?

-- Глоббъ.

-- Онъ столько же чудовище, какъ вы сами.

-- Что такое? воскликнулъ докторъ грознымъ голосомъ.-- Ай, ай, ай! Эге! Это что?

Поль ужасно испугался, однако рѣшился стоять за отсутствующаго Глобба, хотя и задрожалъ:

-- Онъ очень-добрый старикъ, сударыня, и возилъ меня въ колясочкѣ. Онъ знаетъ все о глубокомъ морѣ, и какія тамъ рыбы, и какія чудовища грѣются на солнцѣ, на скалахъ. Онъ говоритъ, что они снова ныряютъ въ воду, когда ихъ испугаютъ, и плещутъ очень-сильно хвостами. Тамъ есть животныя, говорилъ онъ мнѣ, не помню какъ ихъ называютъ и какой они длины,-- Флоренса знаетъ,-- которыя притворяются будто плачутъ; а когда человѣкъ подойдетъ къ нимъ изъ сожалѣнія, онѣ схватятъ его своими огромными зубами и съѣдятъ его. А человѣку тогда остается только бѣжать и бросаться изъ стороны въ сторону, и тогда человѣкъ уйдетъ, потому-что животныя эти худо ворочаются, и спины у нихъ не гнутся. Глоббъ знаетъ очень-много о морѣ, хотя и не могъ сказать мнѣ отъ-чего оно всегда заставляетъ меня думать о моей мама, которая умерла, -- или о томъ, что оно говоритъ, безпрестанно говоритъ! "Я бы хотѣлъ", заключилъ онъ, потерявъ вдругъ все одушевленіе, съ которымъ сообщалъ эти свѣдѣнія, и оглядываясь съ отчаяніемъ на безчувственныя незнакомыя лица: "я бы хотѣлъ, чтобъ старый Глоббъ пришелъ ко мнѣ сюда. Старый Глоббъ добрый человѣкъ и знаетъ меня, а я знаю его очень-хорошо и люблю его..."

-- Эге! воскликнулъ докторъ, качая головою:-- худо! Но науки поправятъ все.

Мистриссъ Блимберъ замѣтила, вздрогнувъ, что Поль непонятный ребенокъ, и смотрѣла на него почти тѣми же глазами, какъ мистриссъ Пипчинъ.

-- Обведи его по комнатамъ, Корнелія, сказалъ докторъ: -- и ознакомь его съ новою сферой. Домби, ступай съ этою молодою дамой.

Домби повиновался и подалъ руку отвлеченной Корнеліи, посматривая на нее искоса съ недовѣрчивостью. Очки съ блестящими стеклами дѣлали ее такою таинственною, что онъ никакъ не могъ понять, куда она смотритъ, и даже есть ли за этими стеклами настоящіе глаза.

Корнелія повела его сначала въ учебную, отдѣлявшуюся отъ залы двойными обитыми войлокомъ дверьми, заглушавшими голоса молодыхъ джентльменовъ. Въ учебной засѣдало восьмеро молодыхъ людей, въ разныхъ степеняхъ умственнаго ослабленія: всѣ они трудились ревностно и казались весьма-серьёзными. Тутсъ, какъ старшій, имѣлъ особый письменный столикъ и показался молодымъ глазамъ Поля человѣкомъ необъятнаго роста и безчисленныхъ лѣтъ.

Мистеръ Фидеръ, баккалавръ, сидѣлъ за другою конторкой и вдалбливалъ Виргилія четыремъ воспитанникамъ доктора. Изъ остальныхъ четырехъ, двое, схватившись обѣими руками за головы, были погружены въ рѣшеніе мудрыхъ математическихъ задачъ; третій, съ лицомъ, походившимъ отъ слезъ на грязное окно, пытался пробиться къ обѣду черезъ безнадежное число строчекъ; а четвертый сидѣлъ въ окаменѣломъ состояніи отчаянія за своимъ урокомъ.

Появленіе новичка не произвело никакого особеннаго впечатлѣнія. Мистеръ Фидеръ (брившій себѣ по-временамъ голову для охлажденія и неимѣвшій на ней ничего, кромѣ жёсткой щетины) протянулъ Полю костлявую руку и сказалъ, что очень-радъ его видѣть. Слѣдуя наставленіямъ Корнеліи, Поль поздоровался съ каждымъ изъ своихъ будущихъ товарищей. Съ Тутсомъ онъ былъ уже знакомъ, и потому глава учениковъ доктора Блимбера взглянулъ на него, пыхнулъ раза два сильнѣе обыкновеннаго и продолжалъ записаться своимъ дѣломъ. Оно было не изъ головоломныхъ: Тутсъ, "прошедшій черезъ все", имѣлъ позволеніе заниматься по произволу, а главнымъ занятіемъ его было -- писать къ самому-себѣ письма отъ имени значительныхъ особъ, адресованныя "П. Тутсу, конюшему, въ Брайтонѣ", и сберегаемыя имъ весьма-тщательно въ конторкѣ.

По окончаніи этихъ церемоній, Корнелія повела Поля наверхъ. Тамъ, въ комнатѣ, выходившей окнами на синее море, Корнелія показала ему опрятную кроватку съ бѣлыми занавѣсками, подлѣ самаго окна, надъ которою красовалась дощечка, съ надписаннымъ отличнымъ почеркомъ именемъ "Домби"; въ той же комнатѣ были двѣ другія кровати съ именами Бриггса и Тозера.

Только-что они снова спустились съ лѣстницы, Поль увидѣлъ слабоглазаго молодаго человѣка, навлекшаго на себя негодованіе мистриссъ Пипчинъ, который схватилъ огромную барабанную палку и принялся съ разлету стучать въ подвѣшенный къ потолку гонгъ, какъ-будто онъ или сошелъ съ ума, или горѣлъ жаждою мести. Корнелія объявила Полю, что этотъ громъ означаетъ скорое приближеніе обѣда, а потому совѣтовала ему подождать въ учебной комнатѣ, вмѣстѣ съ его новыми "друзьями".

Маленькій Домби, пройдя боязливо мимо громко-чикавшаго въ залѣ маятника часовъ, отворилъ съ трудомъ двери учебной комнаты и вошелъ въ нее. Онъ нашелъ "друзей" своихъ разсыпавшихся по комнатѣ, исключая окаменѣлаго, который продолжалъ сидѣть въ прежнемъ безмолвномъ отчаяніи. Мистеръ Фидеръ зѣвалъ такъ громко и потягивался съ такими судорожными кривляньями, что Поль, глядя на него, невольно струсилъ.

Всѣ воспитанники суетились, занимаясь своимъ обѣденнымъ туалетомъ: одни мыли руки, другіе повязывали крутые галстухи, третьи причесывались или чистились въ прилежавшей къ учебной прихожей. Тутсъ, готовый прежде прочихъ, рѣшился приласкать Поля и сказалъ ему съ тяжелымъ добродушіемъ:

-- Садись, Домби.

-- Благодарю васъ, сударь.

Видя, какъ безплодно ребенокъ трудился, стараясь подняться на высокій подоконникъ, Тутсъ сдѣлалъ важное открытіе и сообщилъ ему свою мысль:

-- Ты очень-малъ, Домби.

-- Да, сударь, я маленькій. Тутсъ поднялъ его ласково и посадилъ на окно.-- благодарю васъ.

-- А кто твой портной, Домби?

-- Мнѣ женщина шила платье; швея моей сестры, сударь.

-- Мой портной Бергессъ и коми. Модный. Только очень-дорого.

У Поля достало сметливости, чтобъ покачать головою, какъ-будто выражая: это и видно.

-- Отецъ твой регулярно богатъ, ге?

-- Да, сударь. Онъ Домби и Сынъ.

-- И что?

-- И Сынъ.

Тутсъ попробовалъ заучить эту фирму наизусть, повторялъ ее раза два или три про-себя; но, не успѣвъ въ своемъ намѣреніи, сказалъ Полю, чтобъ тотъ напомнилъ ему названіе фирмы завтра утромъ, такъ-какъ это очень-важно. Мистеръ Тутсъ предположилъ себѣ написать на свое имя партикулярное и дружеское письмо отъ Домби и Сына.

Въ это время остальные воспитанники, за исключеніемъ окаменелаго, были готовы. Всѣ они были очень-чинны, но блѣдны, говорили вполголоса и казались такими унылыми, что юный Битерстонъ, въ сравненіи съ ними, былъ олицетвореннымъ веселіемъ; а Битерстонъ не даромъ собирался нѣсколько разъ отправиться съ отчаянія въ Бепгалъ! л

-- Вы спите въ моей комнатѣ? спросилъ одинъ чопорный молодой джентльменъ, котораго накрахмаленные брыжжи поднимались выше ушей.

-- Вы мистеръ Бриггсъ?

-- Нѣтъ, Тозеръ.

Поль отвѣчалъ утвердительно; а Тозеръ, указавъ на окаменѣлаго юношу, сказалъ, что это Бриггсъ. Поль догадывался, самъ не зная почему, что окаменѣлый непремѣнно долженъ быть или Бриггсъ, или Тозеръ.

-- Вы крѣпкаго сложенія? спросилъ Тозеръ.

-- Я думаю, что нѣтъ.

-- Это бы не мѣшало. Вы начинаете учиться у Корнеліи?

-- Да.

Всѣ молодые джентльмены, за исключеніемъ Бриггса, испустили тихій стонъ, который былъ заглушенъ новыми бѣшеными ударами въ гонгъ. Тогда всѣ, кромѣ Бриггса, направились въ столовую, откуда вынесли къ Бриггсу хлѣбецъ на тарелкѣ, покрытой чистою салфеткой.

Докторъ Блимберъ сидѣлъ уже въ головѣ стола, съ женою и дочерью по бокамъ. Мистеръ Фидеръ, въ черномъ фракѣ, усѣлся на другомъ концѣ. Стулъ Поля былъ поставленъ подлѣ миссъ Блимберъ; но какъ въ этомъ положеніи брови ребенка были только-только на высотѣ стола, то на стулъ подложили нѣсколько книгъ. Съ-этихъ-поръ, Поль всегда сидѣлъ на такомъ возвышеніи, которое въ-послѣдствіи долженъ былъ регулярно приносить для себя самъ и потомъ, по минованіи потребности, относить назадъ въ кабинетъ.

Докторъ произнесъ молитву, и обѣдъ начался. Все было чинно и пристойно; кушанья хорошія, столовое бѣлье, сервизъ и прислуга опрятны; у каждаго воспитанника по массивной серебряной вилкѣ. Никто не говорилъ, если съ нимъ не говорили, исключая доктора Блимбера, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ. Когда молодые джентльмены не дѣйствовали ножомъ, вилкою или ложкой, взоры ихъ притягивались неодолимою силою къ глазамъ доктора, его супруги или дочери, и скромно на нихъ устанавливались. Тутсъ казался единственнымъ исключеніемъ изъ этого правила: онъ сидѣлъ подлѣ мистера Фидера, на той же сторонѣ, гдѣ былъ Поль, и часто смотрѣлъ черезъ головы другихъ мальчиковъ, чтобъ взглянуть на Поля.

Разъ только въ-теченіе всего обѣда завязался разговоръ, касавшійся молодыхъ джентльменовъ. Это случилось въ эпоху подаванія сыра, когда докторъ, выпивъ рюмку портвейна и крякнувъ раза три, сказалъ:

-- Достойно замѣчанія, мистеръ Фидеръ, что Римляне...

При названіи этого страшнаго народа, непримиримо-враждебнаго всѣмъ воспитанникамъ, каждый изъ нихъ устремилъ взоръ на доктора съ выраженіемъ глубочайшаго вниманія. Одинъ изъ нихъ въ это время пилъ, и, поймавъ сквозь стекло стакана направленный на него взглядъ доктора, въ торопяхъ поперхнулся, чѣмъ въпослѣдствіи помѣшалъ рѣчи своего наставника.

-- Достойно замѣчанія, мистеръ Фидеръ, началъ снова съ разстановкою докторъ:-- что Римляне на своихъ великолѣпныхъ пиршествахъ, о которыхъ мы читаемъ въ періодѣ царствованія императоровъ, когда роскошь достигла высоты, неизвѣстной ни прежде, ни послѣ, и когда грабили цѣлыя области для доставленія лакомствъ на императорскіе банкеты...

Тутъ поперхнувшійся мальчикъ, который натуживался и дѣлалъ надъ собою сверхъестественныя усилія, чтобъ не прорваться, вдругъ разразился неудержимымъ откашливаніемъ.

-- Джонсонъ, сказалъ мистеръ Фидеръ тихимъ голосомъ съ выраженіемъ укора:-- выпейте воды.

Докторъ, смотрѣвшій очень-сурово, пріостановился пока не принесли воды, и потомъ продолжалъ:

-- И когда, мистеръ Фидеръ...

Но мистеръ Фидеръ, чувствуя, что Джонсонъ непремѣнно снова прорвется, и понимая, что доктору никакъ не кончить періода пока это не случится, не могъ свести глазъ съ Джопсона, и такимъ образомъ не глядѣлъ на доктора, который въ-слѣдствіе того остановился.

-- Извините, сударь, сказалъ мистеръ Фидеръ покраснѣвъ.-- Извините, господинъ докторъ.

-- И когда, продолжалъ докторъ, возвысивъ голосъ: -- когда, сударь, какъ мы читаемъ,-- хотя это и кажется неимовѣрнымъ невѣждамъ нашего времени, братъ Вителлія приготовилъ для него пиръ, на которомъ подавали тысячи однихъ рыбныхъ блюдъ...

-- Выпейте еще воды, Джонсонъ... блюдъ, сударь, сказалъ мистеръ Фидеръ.

-- Пять тысячъ блюдъ изъ живности.

-- Или попробуйте взять хлѣбную корку, Джонсонѣ.

-- И одно блюдо, продолжалъ докторъ Блимберъ, возвыся голосъ еще сильнѣе и грозно оглядывая присутствующихъ:-- блюдо, названное по своимъ огромнымъ размѣрамъ "Щитомъ Минервы", и составленное, въ числѣ прочихъ дорогихъ припасовъ, изъ мозговъ фазановъ.

Джонсонъ закашлялся.

-- И куликовъ.

Джонсонъ разразился еще сильнѣе.

-- Печеной маленькой рыбы, именуемой скари...

-- Джонсонъ! у васъ лопнетъ въ головѣ одинъ изъ кровоносныхъ сосудовъ; лучше не удерживайтесь, сказалъ Фидеръ.

-- И икры выона, привозимой изъ Карпатскаго-Моря, продолжалъ докторъ громовымъ голосомъ:-- когда мы читаемъ объ этихъ пиршествахъ и припоминаемъ, что у насъ есть примѣры Тита...

-- Джонсонъ, что почувствуетъ ваша матушка, если вы умрете отъ удара! сказалъ мистеръ Фидеръ.

-- Домиціана...

-- Да вы посинѣли; послушайте...

-- Нерона, Тиверія, Калигулы, Геліогабала и многихъ другихъ: достойно замѣчанія, мистеръ Фидеръ -- если вы сдѣлаете мнѣ честь выслушать, достойно особеннаго замѣчанія, сударь...

Но Джонсонъ, будучи не въ силахъ превозмочь себя дольше, прорвался такимъ страшнымъ кашлемъ, что прошли полныя пять минутъ прежде, чѣмъ онъ понравился, хотя во все это время его съ обѣихъ сторонъ колотили по спинѣ, а мистеръ Фидеръ держалъ у рта несчастнаго стаканъ съ водою. Наконецъ настало глубокое безмолвіе.

-- Джентльмены, не угодно ли встать для молитвы? сказалъ докторъ Блимберъ.-- Корнелія, сними со стула Домби. Джонсонъ повторитъ мнѣ завтра утромъ, передъ завтракомъ, безъ книги, изъ греческаго текста, первое посланіе апостола Павла къ Эфесцамъ. Мистеръ Фидеръ, мы черезъ полчаса займемся снова нашими уроками.

Молодые джентльмены раскланялись и вышли. Мистеръ Фидеръ, также. Въ-продолженіе получаса свободнаго время, воспитанники прогуливались по-парно, рука-объ-руку, взадъ и впередъ по небольшой лужайкѣ за домомъ. Но никто и не думалъ о такой неприличной вещи, какъ юношескія игры. Въ назначенное время снова раздались удары въ гонгъ, и лекціи начались подъ руководствомъ доктора Блимбера и его помощника, мистера Фидера.

Такъ-какъ свободнаго времени, по милости поперхнувшагося не-кстати Джонсона, было дано меньше обыкновеннаго, то молодые джентльмены пошли гулять передъ чаемъ. Даже Бриггсъ принялъ участіе въ прогулки, наслаждаясь которою онъ раза два мрачно посмотрѣлъ внизъ съ утеса. Докторъ Блимберъ пошелъ вмѣстѣ съ ними и оказалъ маленькому Полю честь -- велъ его за руку.

Чай прошелъ такъ же чинно, какъ обѣдъ; послѣ чая, раскланявшись, молодые джентльмены пошли заниматься уроками, недоконченными въ-теченіе дня. Мистеръ Фидеръ удалился въ свою комнату, а Поль сидѣлъ въ углу, размышляя, думаетъ ли о немъ теперь Флоренса, и что дѣлается у мистриссъ Пипчинъ.

Тутсъ, задержанный важнымъ письмомъ отъ герцога Веллингтона, отъискалъ Поля черезъ нѣсколько времени; посмотрѣвъ на него довольно-долго, онъ спросилъ, любитъ ли Поль жилеты?

-- Да, сударь.

-- И я также.

Въ этотъ вечеръ Тутсъ не сказалъ ему ни слова больше, но все смотрѣлъ на Поля и какъ-будто полюбилъ его.

Въ восемь часовъ гонгъ прогремѣлъ призывъ къ молитвѣ, въ столовую. На боковомъ столѣ были хлѣбъ и сыръ для желающихъ. Церемонія кончилась изреченіемъ доктора:

-- Джентльмены, завтра мы начнемъ лекціи съ семи часовъ утра.

Ученики поклонились и пошли по спальнямъ.

Тамъ, Бриггсъ сообщилъ Полю по довѣренности, что у него нестерпимо болитъ голова и готова треснуть, и онъ бы давно желалъ умереть, еслибъ у него дома не было матери и скворца, отлично-выученнаго. Тозеръ говорилъ мало, но безпрестанно вздыхалъ и посовѣтовалъ Полю вооружиться твердостью, такъ-какъ съ завтрашняго утра начнутся и его испытанія. Послѣ этого зловѣщаго пророчества всѣ трое улеглись спать. Поль долго не могъ заснуть; обоихъ товарищей его преслѣдовали уроки и во снѣ, потому-что Поль слышалъ, какъ они произносили рѣчи на неизвѣстныхъ языкахъ, или бредили отрывками изъ латинской и греческой грамматики.

Поль погрузился наконецъ въ тихій сонъ; ему видѣлось, что онъ гуляетъ рука-объ-руку съ Флоренсой по прекраснымъ садамъ, но вдругъ, когда оба они остановились передъ большимъ подсолнечникомъ, онъ внезапно превратился въ гонгъ и поднялъ оглушительный шумъ. Открывъ глаза, Поль узналъ, что настало дождливое, пасмурное утро, и что настоящій гонгъ звонитъ изо всей мочи.

Онъ всталъ и увидѣлъ, что товарищи его одѣваются въ самомъ кисломъ расположеніи духа. Бѣдный ребенокъ, непривыкшій одѣваться самъ, попросилъ ихъ помочь ему, но тѣ сказали: "О, какъ же! какъ-бы не такъ!" и Поль, надѣвъ на себя какъ могъ свое платье, спустился въ другой этажъ, гдѣ увидѣлъ молоденькую и хорошенькую женщину, которая въ кожаныхъ перчаткахъ чистила каминъ. Она удивилась его появленію и спросила, гдѣ его мама. Когда Поль сказалъ, что она давно уже умерла, она сняла перчатки, завязала ему кой-какія тесемки, потерла руки ребенка, чтобъ согрѣть ихъ, и поцаловала его. Потомъ она сказала, чтобъ онъ спросилъ Мелію, если ему что-нибудь понадобится относительно одѣванья, и Поль обѣщалъ это, усердно благодаря ее. Потомъ онъ продолжалъ спускаться по лѣстницѣ въ учебную комнату; проходя мимо одной отворенной двери, онъ услышалъ изъ нея голосъ: "Это Домби?"

-- Да, сударыня. Онъ узналъ голосъ миссъ Блимберъ.

-- Поди сюда, Домби.

Онъ вошелъ.

Миссъ Блимберъ предстала ему точь-въ-точь въ томъ же видѣ, какъ вчера, въ очкахъ, но въ накинутой на плечи шали. Поль подумалъ, не спитъ ли она въ очкахъ?.. Она сидѣла въ своей комнаткѣ, окруженная книгами, но огонь никогда не зажигался въ каминѣ, потому-что миссъ Блимберъ никогда не зябла и никогда не была сонлива.

-- Теперь, Домби, возьми эти книги: это для тебя.

Поль посмотрѣлъ на маленькую груду новыхъ книгъ, которыя миссъ Блимберъ очевидно сейчасъ пересматривала.

-- Это для тебя, Домби, повторила она.

-- Все, сударыня?

-- Да. Мистеръ Фидеръ пріищетъ тебѣ еще, если ты будешь прилеженъ.

-- Благодарю васъ, сударыня.

-- Я теперь выйду, а ты къ завтраку прочти мѣста, которыя я отмѣтила въ книгахъ: я послѣ спрошу, понялъ ли ты чему тебѣ надобно будетъ учиться. Не теряй времени, Домби, и принимайся сейчасъ же.

-- Да, сударыня.

Книгъ было такъ много, что Поль никакъ не могъ ухитриться забрать ихъ всѣ разомъ. Какъ онъ ни трудился, онѣ безпрестанно вываливались у него изъ рукъ. Наконецъ, онъ выбрался съ ними изъ комнаты Корнеліи, и, разсыпавъ нѣкоторыя изъ нихъ по лѣстницѣ, внесъ главную массу въ учебную комнату, а потомъ пошелъ за остальными и подобралъ ихъ. Окруженный своею новопріобрѣтенною библіотекой и поощренный замѣчаніемъ Тозера: "ну, теперь и твоя очередь!" Поль усердно принялся за дѣло и трудился до завтрака, послѣ котораго былъ уведенъ Корнеліей.

-- Ну, Домби, каково идутъ твои занятія?

Книги заключали въ себѣ немного англійскаго, бездну латини, имена существительныя и прилагательныя, взглядъ на древнюю исторію, намекъ или два на новѣйшую, нѣсколько первоначальныхъ грамматическихъ правилъ и примѣровъ, двѣ-три таблицы и нѣсколько неименованныхъ чиселъ. Все это было до крайности непонятно бѣдному Полю, который сбивался на каждомъ шагу и все перепутывалъ.

-- О, Домби, Домби! Это ужасно!

-- Еслибъ вы позволили мнѣ поговорить со старымъ Глоббомъ, сударыня, я бы, можетъ-быть, понялъ лучше.

-- Вздоръ, Домби! Здѣсь мѣсто не для какихъ-нибудь Глоббовъ. Тебѣ, я думаю, надо приниматься за книги поочередно и усовершенствоваться въ предметѣ А прежде, чѣмъ возьмешься за предметъ В. Теперь, Домби, возьми верхнюю книгу и прійди ко мнѣ, когда выучишь урокъ.

Поль удалился съ верхнею книгой и принялся работать въ учебной комнатѣ безъ устали. Иногда онъ помнилъ урокъ отъ слова до слова, иногда забывалъ рѣшительно весь и все постороннее; наконецъ, думая, что добился премудрости, онъ рѣшился подняться къ миссъ Блимберъ, которая совершенно сбила его съ толку, закрывъ книгу и сказавъ:

-- Ну, начинай, Домби!

Онъ, однако, отдѣлался довольно-благополучно. Миссъ Блимберъ, въ ознаменованіе своего удовольствія, немедленно снабдила его предметомъ B, а потомъ предметомъ C и наконецъ, передъ обѣдомъ, даже предметомъ Д. Бѣдному ребенку показалось очень-трудно возобновить свои занятія послѣ обѣда: онъ чувствовалъ себя утомленнымъ, отуманеннымъ, сбитымъ съ толку. Но всѣ остальные воспитанники доктора подвергались тѣмъ же ощущеніямъ, и занятія шли обычной чередою, какъ заведенныя часы.

Послѣ чая опять работа, повтореніе стараго и приготовленіе къ завтрашнему дню. Сонъ бѣднаго Поля также начиналъ тревожиться по ночамъ грамматическими примѣрами и всякою тарабарщиной.

О, субботы! О, блаженныя субботы, когда Флоренса приходила за нимъ въ полдень и не хотѣла переждать ни минуты, какова бы ни была погода, хотя ей за это каждый разъ доставалось отъ мистриссъ Пипчинъ! Субботы, эти были истинными суббатами для двухъ малютокъ, которыхъ соединяла самая нѣжная взаимная привязанность.

Даже вечера воскресеніи, тяжкіе, омрачавшіе первое пробужденіе свѣта по воскреснымъ утрамъ, не могли испортить радостей субботнихъ. На берегу ли широкаго моря, гдѣ они сидѣли или прогуливались, или въ скучной задней комнатѣ у мистриссъ Пипчинъ, гдѣ Флоренса сладко напѣвала Полю, когда усталая голова его покоилась на ея рукѣ,-- Поль былъ одинаково счастливъ: подлѣ него была сестра! Больше онъ не думалъ ни о комъ и ни о чемъ. По воскреснымъ вечерамъ, когда растворялась дверь доктора, чтобъ проглотить Поля еще на недѣлю, онъ разлучался съ одною Флоренсой, ни съ кѣмъ больше.

Мистриссъ Виккемъ вытребовали въ городъ, и ее замѣнила бойкая Сузанна Нипперъ, которая съ перваго же дня пребыванія своего въ залѣ людоѣдки извлекла мечъ битвы и отбросила далеко отъ себя ножны. Она неутомимо воевала съ мистриссъ Пипчинъ, не просила и не давала пощады, и не уступала ей ни на волосъ.

Миссъ Нипперъ возвратилась въ одинъ воскресный вечеръ вмѣстѣ съ Флоренсой, отведя Поля къ доктору Блимберу, и дѣвочка, показавъ ей лоскутокъ бумаги, исписанный карандашомъ, сказала:

-- Посмотри сюда, Сузанна. Это названіе книжекъ, которыя Поль приноситъ домой для приготовленія уроковъ; онъ всегда такъ устаетъ послѣ приготовленія...

-- Не показывайте этого мнѣ, миссъ Флой, прошу васъ. Это для меня то же, что видѣть мистриссъ Пипчинъ.

-- Я хочу просить тебя, чтобъ ты ихъ купила завтра утромъ, Сузанна. У меня довольно денегъ.

-- Ахъ, Боже мой, миссъ Флой! Да развѣ у васъ мало книгъ, и учителей, и учительницъ?

-- Но мнѣ нужны эти книги, Сузанна.

-- А на что? Еслибъ на то, чтобъ пустить ихъ въ голову мисстриссъ Пипчипъ, прибавила она вполголоса: -- готова накупить хоть полную телегу.

-- Я думаю, Сузанна, что могла бы помочь Полю, еслибъ у меня были эти книги. Можетъ-быть, это облегчитъ ему немножко слѣдующую недѣлю. Прошу тебя, милая Сузанна, купи ихъ; я тебѣ буду очень-благодарна!

Взглядъ, сопровождавшій эти слова, тронулъ бы сердце гораздо-жостче сердца Сузанны. Она молча взяла протянутый ей кошелекъ и пошла покупать книги.

Ихъ не легко было добыть: въ книжныхъ лавкахъ Сузаннѣ отвѣчали, или что книги эти уже всѣ раскуплены, или что ихъ тамъ никогда не держатъ, или что ждутъ новаго подвоза. Но ее этимъ нельзя было успокоить. Она поймала какого-то бѣловолосаго юношу у книгопродавца, гдѣ ее знали, и замучила его до того переходами изъ одного мѣста въ другое, что тотъ приложилъ всѣ усилія отдѣлаться отъ нея, и наконецъ отъискалъ-таки все нужное.

Запасшись этими сокровищами, Флоренса, по окончаніи своихъ ежедневныхъ уроковъ, садилась по вечерамъ за работу и старалась выслѣдить шаги Поля на тернистомъ пути ученія. Одаренная понятливымъ умомъ, хорошими способностями, и подкрѣпляемая любовью къ брату, она скоро попала на слѣдъ и обогнала Поля.

Ни слова объ этомъ не было сообщено мистриссъ Пипчинъ. Дѣвочка трудилась неутомимо, когда всѣ въ домѣ давно уже спали. Ничто не могло сравниться съ ея радостью и гордостью, когда въ одинъ субботній вечеръ она сѣла подлѣ Поля, расположившагося по обыкновенію протверживать уроки, и принялась показывать ему всѣ трудности, объяснять все темное, мудреное и непонятное. На исхудаломъ лицѣ Поля обнаружилось сначала удивленіе, потомъ оно вдругъ зардѣлось; онъ улыбнулся и бросился обнимать сестру.

-- О, Флой! Какъ я люблю тебя, Флой! какъ я тебя люблю!

-- А я тебя, мой милый!

-- О, я въ этомъ увѣренъ, Флой!

Онъ не сказалъ ни слова больше, но весь вечеръ просидѣлъ молча близехонько подлѣ Флоренсы; а ночью, легши въ постель въ маленькой комнаткѣ, смежной съ комнаткою сестры, кричалъ ей нѣсколько разъ:

-- О, Флой, какъ я люблю тебя!

Послѣ этого, въ слѣдующія субботы, Флоренса регулярно садилась подлѣ брата и терпѣливо помогала ему просматривать и постигать, сколько они вмѣстѣ предугадывали, уроки слѣдующей недѣли. Ободрительная мысль, что онъ трудится надъ тѣмъ же, надъ чѣмъ Флоренса трудилась прежде его, облегчала Полю безпрестанныя занятія: это спасло его отъ сокрушенія, которое иначе непремѣнно бы его подавило страшнымъ бременемъ мудрости, неутомимо-нагромождаемой на его плечи прелестною Корнеліей.

Не то, чтобъ миссъ Корнелія находила удовольствіе мучить своего маленькаго ученика, или чтобъ докторъ Блимберъ имѣлъ какую-нибудь злобу на молодыхъ джентльменовъ вообще -- нѣтъ! Корнелія держалась вѣры, въ которой была воспитана; а докторъ смотрѣлъ на всѣхъ молодыхъ джентльменовъ, какъ на докторовъ наукъ и какъ-будто они родились взрослыми. Поощряемый ближайшими родственниками своихъ воспитанниковъ и подстрекаемый ихъ слѣпымъ тщеславіемъ и необдуманною торопливостью, докторъ даже не могъ замѣтить недостатки своей методы, а еще меньше отступить отъ нея.

То же самое было касательно маленькаго Поля. Когда докторъ Блимберъ объявилъ мистеру Домби, что сынъ его дѣлаетъ успѣхи и надѣленъ отъ природы хорошими способностями, отецъ почувствовалъ больше, чѣмъ когда-нибудь, наклонность стиснуть его сильнѣе и приневолить еще круче. Когда докторъ сообщилъ отцу Бриггса, что сынъ его нѣсколько-тупъ, отецъ былъ также неумолимъ, основываясь на той же идеѣ. Короче, какъ ни была неестественна Форсированная температура теплицы доктора, владѣльцы посаженныхъ въ нее юныхъ растеній всегда были готовы поддать въ нее жару и приложить руку къ раздувальнымъ мѣхамъ.

Вся бодрость, какою Поль былъ надѣленъ до вступленія въ домъ доктора Блимбера, исчезла очень-скоро; но за то въ немъ уцѣлѣло все странное, стариковское, задумчивое и причудливое, чѣмъ прежде отличался его характеръ. Можно даже сказать, что онъ сдѣлался еще страннѣе, задумчивѣе, старѣе и причудливѣе.

Но теперь онъ меньше обнаруживалъ себя. Онъ съ каждымъ днемъ, при содѣйствіи методы доктора Блимбера, дѣлался задумчивѣе и скрытнѣе, и никто въ цѣломъ домѣ не возбуждалъ его любопытства столько, какъ нѣкогда мистриссъ Пипчинъ. Онъ любилъ уединеніе, и въ краткіе промежутки свободнаго отъ книгъ времени бродилъ одинъ по комнатамъ, или сидѣлъ на лѣстницѣ, прислушиваясь къ стуку часоваго маятника въ залѣ. Бумажные обои комнатъ были ему коротко-знакомы, и онъ видѣлъ въ узорахъ ихъ Фигуры, никому другому неизвѣстныя: миньятюрные тигры и львы карабкались въ воображеніи его по стѣнамъ, а изъ квадратиковъ и Фигуръ разрисованнаго пола на него косились странныя лица.

Одинокое дитя продолжало жить, окруженное прихотливыми арабесками своей Фантазіи, и никто не понималъ его. Мистриссъ Блимберъ считала его чудакомъ, а домашняя прислуга замѣчала иногда, что маленькій Домби дремлетъ: вотъ и все.

Одинъ только молодой Тутсъ, ненадѣленный отъ природы проницательнымъ умомъ, находилъ въ Полѣ нѣчто особенное и невольно интересовался имъ.

-- Здоровъ ли ты, Домби? спрашивалъ онъ иногда разъ по пятидесяти въ день.

-- Здоровъ, благодарю васъ.

-- Дай руку.

Поль протягивалъ ему ручонку, и Тутсъ, разглядывая его долго, опять повторялъ свой вопросъ о здоровьѣ и получалъ тотъ же отвѣтъ.

Разъ, вечеромъ, мистеръ Тутсъ сидѣлъ за конторкою, погруженный въ свою корреспонденцію, какъ вдругъ въ умѣ его блеснула новая мысль. Онъ положилъ перо и пошелъ искать Поля, котораго нашелъ, наконецъ, не безъ труда сидящимъ у окна спальни и выглядывающимъ въ пустое пространство.

-- Послушай! О чемъ ты думаешь?

-- О! Я думаю о многихъ вещахъ.

-- Будто-бы?

-- Еслибъ вамъ пришлось умереть... сказалъ Поль, пристально посмотрѣвъ ему въ лицо.

Тутсъ отшатнулся съ очевиднымъ безпокойствомъ.

-- Не лучше ли было бы умереть при лунномъ свѣтѣ, когда небо чисто и вѣтеръ дуетъ, какъ въ прошедшую ночь?

Мистеръ Тутсъ, глядя недовѣрчиво на Поля, покачалъ головою и сказалъ, что не знаетъ.

-- Или не то, что дуетъ, а только слышенъ въ воздухѣ, какъ шумъ моря между раковинами. Вчера была прекрасная ночь. Я долго слушалъ, какъ шумѣла вода, а потомъ всталъ и выглянулъ: тамъ, далеко на водѣ, была лодка съ парусомъ.

Ребенокъ смотрѣлъ такъ упорно и говорилъ такъ серьёзно, что мистеръ Тутсъ, чувствуя надобность отвѣтить ему что-нибудь на счетъ лодки, сказалъ: "Смогглеры, или таможенные".

-- Лодка съ парусомъ, повторилъ Поль:-- при полномъ свѣтѣ луны. Парусъ походилъ на серебряную руку. Онъ все удалялся, и какъ вы думаете, что онъ дѣлалъ, когда уходилъ вмѣстѣ съ волнами?

-- Раздувался.

-- Онъ какъ-будто манилъ меня! какъ-будто звалъ меня къ себѣ! Вотъ она, вотъ она!

-- Кто? вскричалъ Тутсъ внѣ себя.

-- Моя сестра Флоренса! Она смотритъ сюда и машетъ рукою. Она меня видитъ, видитъ! Доброй ночи, милая, милая! Доброй ночи!

Быстрый переходъ Поля къ безграничной радости, когда онъ, стоя у окна, хлопалъ въ ладоши и посылалъ обѣими руками поцалуи милой сестрѣ; потомъ терпѣливая грусть, замѣнившая на его личикѣ сіяніе, когда она удалилась -- все это поразило даже мистера Тутса. Въ это время свиданіе ихъ прервалъ приходъ мистриссъ Пипчинъ, которая имѣла обыкновеніе навѣшать Поля раза по два въ недѣлю, по вечерамъ.

Вечера сдѣлались теперь длиннѣе, и Поль удалялся каждый разъ къ окну, чтобъ взглянуть на Флоренсу, которая ходила взадъ-и-впередъ передъ домомъ, пока не увидитъ брата; встрѣча ихъ взглядовъ была проблескомъ свѣта въ ежедневной жизни Поля. Часто бродила и другая одинокая фигура передъ домомъ доктора: то былъ отецъ Поля, навѣшавшій дѣтей своихъ все рѣже и рѣже по субботамъ. Онъ не могъ перенести ихъ вида и предпочиталъ бродить одинъ, неузнанный, и смотрѣть въ тѣ окна, гдѣ сынъ его готовился быть мужемъ совершеннымъ. Онъ ждалъ, думалъ, строилъ планы и надѣялся...

О! еслибъ онъ могъ видѣть, или, подобно другимъ, видѣлъ худенькаго мальчика, прижавшагося къ окну, который слѣдилъ въ сумерки за волнами и облаками съ серьёзнымъ лицомъ и внимательнымъ взоромъ, когда птицы проносились мимо его одинокой клѣтки, изъ которой душа его стремилась вылетѣть!

ГЛАВА VI.

Извѣстія о судоходствѣ и конторскія дѣла.

Конторы Домби и Сына находились во дворѣ одного зданія, гдѣ на углу былъ рядъ переносныхъ лавочекъ съ фруктами, и гдѣ скитающіеся торгаши обоего пола предлагали прохожимъ туфли, бумажники, губки, собачьи ошейники, виндзорское мыло, а иногда охотничью собаку или написанную масляными красками картину.

Ни одинъ изъ этихъ продавцовъ не осмѣливался, однако, предлагать что-нибудь самому мистеру Домби. Всѣ они почтительно разступались передъ нимъ, когда онъ входилъ величаво, предшествуемый сторожемъ, который бросался опрометью отворять обѣ половины дверей какъ-можно-шире и останавливался подлѣ нихъ со шляпою въ рукѣ и склоненною головой.

Прикащики и конторщики мистера Домби обнаруживали къ нему священное благоговѣніе. Воцарялось торжественное молчаніе, когда онъ являлся въ передней. Остроуміе кассы нѣмѣло, дневной свѣтъ, пробивавшійся въ окна и отверстія сверху, озарялъ бездны торговыхъ книгъ и дѣловыхъ бумагъ, надъ которыми сидѣли наклонившись человѣческія Фигуры, очевидно отдѣлившіяся духомъ и мыслію отъ всей остальной вселенной.

Когда Перчъ, состоявшій при конторѣ на посылкахъ и сидѣвшій обыкновенно въ передней, на скамейкѣ, видѣлъ или угадывалъ приближеніе мистера Домби, что онъ всегда предчувствовалъ какъ-будто по инстинкту, то вбѣгалъ въ его отдѣльный кабинетъ, расшевеливалъ огонь въ каминѣ, подготовлялъ свѣжихъ угольевъ, ставилъ на мѣсто ширмы и стулъ своего повелителя, просушивалъ передъ огнемъ газету, сырую изъ типографскаго станка, и поджидалъ входа мистера Домби, съ котораго снималъ теплый сюртукъ или плащъ, принималъ шляпу и вѣшалъ все куда слѣдуетъ. Потомъ онъ подвигалъ ему стулъ и почтительно клалъ у его локтя газету. Перчъ глядѣлъ на мистера Домби съ такимъ подобострастіемъ, что готовъ бы былъ растянуться у ногъ его или величать его однимъ изъ тѣхъ пышныхъ титуловъ, которыми правовѣрные чествовали великаго калифа Гаруна-аль-Рашида. Выраженіе лица Перча говорило тогда ясно: "Ты свѣтъ моихъ глазъ. Ты дыханіе моей души. Ты повелитель вѣрнаго Перча, который пылинка праха ногъ твоихъ!"

Мистеръ Домби былъ доступенъ остальному человѣчеству черезъ двѣ ступени: мистера Каркера, великаго визиря, помѣщавшагося въ своей конторкѣ, въ комнатѣ, ближайшей къ султану, и мистера Морфина, сановника меньшей важности, который занималъ свою конторку, находившуюся ближе къ прикащикамъ и конторщикамъ.

Мистеръ Морфинъ былъ пожилой холостякъ веселой наружности, одѣтый въ черный Фракъ и сѣрые панталоны. Просѣдь пробилась на его темныхъ волосахъ, а бакенбарды были почти сѣдыя. Онъ чувствовалъ величайшее уваженіе къ мистеру Домби и воздавалъ ему должный почетъ; но, будучи самъ человѣкомъ открытаго нрава, никогда не ощущалъ себя въ своей тарелкѣ въ величественномъ присутствіи этого джентльмена и нисколько не завидовалъ мистеру Каркеру, наслаждавшемуся частыми бесѣдами наединѣ съ повелителемъ. Онъ даже былъ доволенъ, что родъ его обязанности рѣдко доставлялъ ему самому такое отличіе. Мистеръ Морфинъ, въ свободное время, былъ любителемъ музыки и чувствовалъ родительскую привязанность къ своему віолончелю, который каждую среду переносился изъ Ислингтона, гдѣ онъ жилъ, въ одинъ клубъ подлѣ банка. Въ этомъ клубѣ разъигрывались по середамъ самые смертоносные квартеты обществомъ аматёровъ.

Мистеръ Каркеръ былъ джентльменъ лѣтъ около сорока, съ цвѣтущимъ лицомъ и двумя рядами бѣлыхъ, крѣпкихъ, правильныхъ зубовъ, которые онъ обнаруживалъ при всякомъ удобномъ случаѣ. Съ лица его не сходила улыбка, которая, впрочемъ, очень-рѣдко простиралась далѣе губъ и отражалась на остальной части физіономіи. Онъ косилъ туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, изъ подражанія мистеру Домби, ходилъ всегда плотно-застегнутый и одѣвался въ-обтяжку. Обращеніе его съ мистеромъ Домби было глубоко обдумано и выражалось въ совершенствѣ: онъ былъ съ нимъ фамильяренъ, показывая, что это отъ крайности чувства разстоянія, раздѣлявшаго ихъ другъ съ другомъ: "Мистеръ Домби, для чело"вѣка съ вашимъ значеніемъ въ свѣтѣ, человѣку въ моемъ положенніи нельзя найдти достаточныхъ наружныхъ знаковъ почтительности, а потому, говорю вамъ откровенно, я отъ нихъ отказываюсь. Мнѣ бы никакъ не удовлетворить требованія своихъ понятій объ этомъ неизмѣримомъ разстояніи, и я рѣшительно избавляю васъ отъ зрѣлища неудачныхъ попытокъ".

Таковъ былъ Каркеръ-Управляющій. Мистеръ Каркеръ-Младшій, пріятель Валтера, былъ его родной братъ, двумя или тремя годами старше его, но далеко-ниже по значенію въ конторахъ Домби и Сына. Младшій братъ находился на верху лѣстницы, а старшій на самомъ низу: онъ не поднимался ни на одну ступень выше и но шевелилъ даже ногою, чтобъ возвыситься. Молодые люди садились ему на голову, но онъ все оставался внизу и какъ-будто сроднился съ своимъ положеніемъ, на которое никогда не жаловался и изъ котораго никогда не надѣялся выйдти.

-- Kакъ ваше здоровье сегодня утромъ? сказалъ Каркеръ-Управляющій, входя однажды въ кабинетъ мистера Домби, вскорѣ послѣ прибытія его въ конторы, и держа въ рукахъ кипу бумагъ.

-- Здравствуйте, Каркеръ, отвѣчалъ мистеръ Домби, поднявшись со стула и ставъ спиною къ огню камина.-- Есть тутъ что-нибудь для меня?

-- Кажется, васъ сегодня не зачѣмъ тревожить. Вы вѣдь знаете, у васъ сегодня комитетъ въ три часа?

-- И другой въ три четверти четвертаго.

-- Поймай васъ въ забывчивости! воскликнулъ Каркеръ, перебирая бумаги.-- Если мистеръ Поль наслѣдуетъ вашу память, съ нимъ не легко будетъ сладить. Такого и одного довольно.

-- Однако и у васъ память не дурна, Каркеръ.

-- О! У меня! Это единственный капиталъ такого человѣка, какъ я.

Мистеръ Домби не обнаружилъ ни малѣйшаго неудовольствія и величественно оглядывалъ своего управляющаго съ головы до ногъ. Разумѣется, тотъ прикинулся вовсе-незамѣчающимъ этого обзора. Чопорный костюмъ Каркера и нѣкоторая заносчивость въ манерахъ, истинная или притворная, придавали много эффекта его смиренію. Онъ казался человѣкомъ, который бы желалъ бороться съ одолѣвающею его силой, еслибъ могъ, но былъ совершенно уничтоженъ величіемъ и превосходствомъ своего патрона.

-- Морфинъ здѣсь, Каркеръ?

-- Морфинъ здѣсь, отвѣчалъ тотъ, поднявъ голову съ внезапною широкою улыбкой: -- онъ воркуетъ музыкальныя воспоминанія вчерашняго квартета и сводитъ меня съ ума, хоть мы и раздѣлены капитальными стѣнами. Я бы желалъ, чтобъ онъ сдѣлалъ праздничный костеръ изъ своего віолончеля, съ смычкомъ и всѣми нотными книгами!

-- Вы, кажется, никого не щадите, Каркеръ.

-- Нѣтъ? Гмъ! По-крайней-мѣрѣ немногихъ. Я бы, можетъ-быть, отвѣчалъ не больше, какъ за одного, прибавилъ онъ вполголоса, какъ-будто только думая это, -- А между-прочимъ, кстати о Морфинѣ, продолжалъ мистеръ Каркеръ, выбравъ одну бумагу изъ числа прочихъ:-- онъ доноситъ о смерти одного изъ младшихъ помощниковъ въ барбадосской конторѣ и предлагаетъ послать кого-нибудь вмѣсто его на "Сынѣ и Наслѣдникѣ", который отплываетъ черезъ мѣсяцъ. Я думаю вамъ все равно, кто бы туда ни отправился? У насъ нѣтъ въ виду никого особеннаго.

Мистеръ Домби сдѣлалъ отрицательный знакъ головою съ самымъ выспреннимъ равнодушіемъ.

-- Назначеніе не изъ завидныхъ, замѣтилъ Каркеръ, взявъ перо, чтобъ написать на бумагѣ резолюцію.-- Надѣюсь, что Морфинъ осчастливитъ имъ какого-нибудь осиротѣвшаго племянника или музыкальнаго друга. Тамъ бы прекратилась его страсть къ музыкѣ, если онъ ею надѣленъ. Это кто? Войдите!

-- Извините, мистеръ Каркеръ. Я не зналъ, что вы здѣсь, сударь, отвѣчалъ Валтеръ, явившійся съ нѣсколькими вновь-прибывшими запечатанными письмами.-- Мистеръ Каркеръ-Младшій, сударь...

При этомъ имени мистеръ Каркеръ-Управляющій былъ какъ-будто уязвленъ стыдомъ и униженіемъ. Онъ устремилъ на мистера Домби взглядъ, просившій извиненія, и потомъ потупилъ глаза.

-- Я думаю, сударь, сказалъ онъ вдругъ Валтеру сердитымъ тономъ:-- что вамъ было запрещено вплетать имя мистера Каркера-Младшаго въ ваши рѣчи.

-- Извините, возразилъ Валтеръ.-- Я хотѣлъ только сказать, что, по словамъ мистера Каркера-Младшаго, я не долженъ былъ ожидать найдти васъ здѣсь, иначе я бы не постучался въ двери, еслибъ зналъ, что вы заняты разговоромъ съ мистеромъ Домби. Письмо это для мистера Домби.

-- Хорошо, сударь. Каркеръ почти вырвалъ у него письма изъ рукъ.-- Ступайте къ своему дѣлу.

Взявъ письма такъ безцеремонно, онъ уронилъ одно изъ нихъ на полъ и не замѣтилъ этого; мистеръ Домби также не замѣтилъ, что письмо лежитъ у его ногъ. Валтеръ пошелъ-было, по пріостановился на минуту, поднялъ письмо и положилъ его на письменный столъ мистера Домби. Письмо было съ почты, и случилось такъ, что въ немъ заключалось одно изъ донесеній мистриссъ Пипчинъ, съ адресомъ, надписаннымъ Флоренсою. Мистеръ Домби, котораго вниманіе было такимъ образомъ обращено на Валтера, вздрогнулъ и взглянулъ на него гнѣвно, какъ-будто воображая, что онъ нарочно отобралъ это письмо изъ всѣхъ остальныхъ.

-- Можете идти, сударь! сказалъ мистеръ Домби надменно.

Онъ стиснулъ письмо въ рукѣ, и, проводивъ Валтера глазами за двери, положилъ нераспечатаннымъ въ карманъ.

-- Вы говорили, что нужно послать кого-нибудь въ Вест-Иидію? замѣтилъ онъ торопливо.

-- Да, сударь.

-- Послать молодаго Гэйя.

-- Хорошо. Очень-хорошо. Ничего не можетъ быть удобнѣе.

-- Воротите его сюда, Каркеръ.

Мистеръ Каркеръ поспѣшилъ повиноваться, и Валтеръ тотчасъ же явился.

-- Гэй, сказалъ мистеръ Домби, удостоивая его полувзглядомъ черезъ плечо.-- Есть...

-- Вакансія, подсказалъ мистеръ Каркеръ.

-- Въ Вест-Индію, въ Барбадосъ. Я посылаю тебя замѣстить одного умершаго младшаго помощника въ тамошней кассѣ. Объяви своему дядѣ отъ меня, что я избралъ тебя для отправленія въ Вест-Иидію.

Валтеръ обомлѣлъ; у него едва достало духа повторить: "Въ Вест-Индію! "

-- Кому-нибудь надобно же ѣхать, сказалъ мистеръ Домби.-- Ты молодъ и здоровъ, а дядя твой не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Скажи ему, что ты туда назначенъ. Ты, впрочемъ, отправляешься не сейчасъ. Можетъ-быть, черезъ мѣсяцъ или два.

-- Я останусь тамъ, сударь?

-- Останешься ли ты тамъ, сударь! Что ты подъ этимъ разумѣешь? Что онъ хочетъ сказать, Каркеръ?

-- Жить тамъ, сударь, проговорилъ Валтеръ съ трудомъ.

-- Конечно, возразилъ мистеръ Домби.

Валтеръ поклонился.

-- Только. Каркеръ, вы объясните ему въ свое время все объ обыкновенномъ снаряженіи въ тѣ страны и прочемъ, разумѣется. Ему здѣсь нечего дожидаться, Каркеръ.

-- Вамъ здѣсь нечего дожидаться, Гэй. Ступайте.

-- Кромѣ, развѣ, если онъ имѣетъ что-нибудь сказать.

-- Нѣтъ, сударь, возразилъ Валтеръ, котораго воображенію представился старикъ-дядя, оплакивающій въ кабинетѣ разлуку съ нимъ.-- Я... я не знаю... я... я... вамъ очень благодаренъ, сударь.

-- Можешь идти.

Валтеръ, сконфуженный и оглушенный, поклонился и вышелъ. Въ корридорѣ его догналъ Каркеръ-Управляющій и позвалъ къ себѣ.

-- Приведите, сударь, въ мою комнату друга вашего, Каркера-Младшаго.

Валтеръ пошелъ исполнить это порученіе и вскорѣ возвратился въ кабинетъ управляющаго съ Каркеромъ-Младшимъ. Управляющій стоялъ спиною къ камину, запустивъ обѣ руки подъ фалды фрака, и смотрѣлъ такъ же холодно и жостко, какъ самъ мистеръ Домби. Лицо его нисколько не смягчилось приходомъ брата, и онъ только велѣлъ Валтеру запереть двери.

-- Джонъ Каркеръ, сказалъ управляющій, оскаля оба ряда зубовъ, какъ-будто хотѣлъ укусить его: -- какого рода союзъ существуетъ между вами и этимъ молодымъ человѣкомъ? Почему меня преслѣдуютъ произнесеніемъ вашего имени? Развѣ вамъ не довольно, Джонъ Каркеръ, что я вашъ ближайшій родственникъ и не могу избавиться отъ этого...

-- Скажи безчестья, Джемсъ. Ты это думалъ и правъ.

-- Отъ этого безчестья. Но развѣ еще нужно, чтобъ ваше имя трубилось вездѣ и провозглашалось въ добавокъ въ присутствіи самого мистера Домби? И еще въ минуту довѣренности! Или вы считаете ваше имя талисманомъ, которое здѣсь, подъ этою фирмой, не премипетъ усилить довѣріе, Джонъ Каркеръ?

-- Нѣтъ, нѣтъ, Джемсъ. Богъ свидѣтель, я этого никогда не думалъ.

-- Что же вы думали? Зачѣмъ вы становитесь поперегъ моей дороги? Развѣ вы еще мало мнѣ повредили?

-- Я никогда не вредилъ тебѣ умышленно, Джемсъ.

-- Вы мой братъ -- довольно и этого вреда.

-- Я бы желалъ, чтобъ могъ уничтожить наше родство.

-- А я бы желалъ, чтобъ вы могли уничтожить его и желали этого.

Въ-продолженіе разговора, Валтеръ смотрѣлъ съ изумленіемъ и грустью то на одного брата, то на другаго. Старшій годами, но "младшій" въ торговомъ домѣ Домби и Сына, стоялъ потупя взоры и смиренно слушалъ упреки брата. Какъ горьки они ни были сами-по-себѣ, какъ язвительность ихъ ни усиливалась тономъ и взглядомъ Каркера-Управляющаго и присутствіемъ посторонняго, Валтера, котораго они такъ поразили, Джонъ Каркеръ выслушивалъ ихъ съ покорностью и только изрѣдка приподнималъ правую руку, какъ-будто желая сказать: "Пощади!"

Пылкій и великодушный Валтеръ, чувствуя себя невиннымъ поводомъ къ этимъ укорамъ, не могъ удержаться и обратился къ управляющему:

-- Мистеръ Каркеръ, право, тутъ виноватъ я одинъ. Отъ необдуманности, за которую я никогда не перестану осуждать себя, произносилъ я имя мистера Каркера-Младшаго, противъ вашего объявленнаго желанія. Въ этомъ виноватъ я одинъ. Мы съ нимъ никогда не обмѣнялись ни однимъ словомъ объ этомъ предметѣ... мы вообще говоримъ между собою очень-мало. Помолчавъ немного, Валтеръ прибавилъ: -- Мистеръ Каркеръ, тутъ была даже не одна необходимость! Со времени вступленія моего сюда, я почувствовалъ невольное участіе къ мистеру Каркеру-Младшему и не всегда могъ удержаться, чтобъ не говорить о немъ, когда такъ часто о немъ думалъ!

Валтеръ говорилъ съ жаромъ и отъ души; слезы выступили на его глазахъ отъ полноты чувствъ.

-- Вы всегда избѣгали меня, мистеръ Каркеръ, продолжалъ онъ, обратясь къ несчастному: -- и я всегда сожалѣлъ объ этомъ. Я старался снискать вашу дружбу, сколько могъ ея надѣяться для своихъ лѣтъ, но всегда безуспѣшно.

-- И замѣтьте, Гэй, подхватилъ торопливо управляющій:-- что старанія ваши будутъ еще безуспѣшнѣе, если вы станете упорствовать въ усиліяхъ обращать вниманіе постороннихъ людей на имя мистера Джона Каркера: этимъ вы не докажете ему своей дружбы. Спросите его самого!

-- Это для меня хуже, отвѣчалъ его братъ:-- и подастъ только поводъ къ разговорамъ, подобнымъ теперешнему. Лучшимъ другомъ мнѣ будетъ тотъ,-- онъ говорилъ съ разстановкою, какъ-будто желая напечатлѣть каждое слово въ памяти Валтера:-- кто забудетъ о моемъ существованіи и оставитъ меня идти моею дорогой, незамеченнаго, не спрашивая ни о чемъ.

-- Такъ-какъ ваша память, Гэй, не всегда сохраняетъ то, что вамъ говорятъ другіе, сказалъ Каркеръ-Управляющій, разгорячась отъ самодовольствія:-- я счелъ полезнымъ доставить вамъ возможность услышать это изъ устъ лучшаго авторитета (указывая на брата).-- Теперь, надѣюсь, вы не забудете моего желанія.Вотъ въ чемъ все дѣло, Гэй. Можете идти.

Валтеръ вышелъ и хотѣлъ запереть за собою двери; но, услышавъ снова голоса братьевъ и свое имя, остановился въ нерѣшимости, держа руку на замкѣ, тогда-какъ дверь осталась пріотворенною, и поневолѣ выслушалъ ихъ бесѣду.

-- Джемсъ, если можешь, думай обо мнѣ снисходительнѣе, сказалъ Джонъ Каркеръ.-- Вся душа моя слѣдила за этимъ мальчикомъ, Валтеромъ Гэйемъ. Я увидѣлъ въ немъ, когда онъ вступилъ сюда въ первый разъ, почти другаго себя.

-- Другаго себя? повторилъ презрительно управляющій.

-- Не такого, каковъ я теперь, но какимъ былъ, поступая въ этотъ домъ: такимъ же, какъ онъ, пылкимъ, безпечнымъ, юнымъ, неопытнымъ, съ тѣмъ же безпокойнымъ и романическимъ воображеніемъ, съ тою же способностью быть направленнымъ къ добру или злу.

-- Надѣюсь, что не совершенно, замѣтилъ язвительно Джемсъ Каркеръ.

-- Ты поражаешь меня метко и глубоко. Рука твоя вѣрно направляетъ удары. Все, что я говорю, вообразилъ я себѣ, когда онъ былъ еще мальчикомъ. Я этому вѣрилъ, былъ въ этомъ убѣжденъ. Я видѣлъ, какъ легко онъ ходилъ по закраинѣ невидимой пропасти, гдѣ столько другихъ людей ходитъ также беззаботно, и съ которой...

-- Старое извиненіе, прервалъ братъ, шевеля уголья въ каминѣ.-- Продолжай: съ которой столько другихъ обрушилось. Такъ?

-- Съ которой одинъ обрушился. Онъ началъ путь свой мальчикомъ, какъ и Гэй, оступался болѣе-и-болѣе, скользилъ ниже-и-ниже, и наконецъ рухнулся въ глубину, гдѣ очутился разбитымъ. Подумай, Джемсъ, какъ я страдалъ, когда смотрѣлъ на этого мальчика.

-- Въ этомъ, кажется, не кого обвинять!

-- Я не обвиняю никого, кромѣ себя. Я не ищу случая свалить на кого-нибудь свой позоръ.

-- Но онъ палъ на другихъ, проговорилъ Джемсъ Каркеръ сквозь зубы.

-- Джемсъ, Джемсъ! возразилъ его братъ тономъ упрека.-- Развѣ я съ-тѣхъ-поръ не былъ тебѣ полезенъ? Развѣ, поднимаясь вверхъ, ты не попиралъ меня на свободѣ? Не добивай же меня своимъ каблукомъ!

Настало молчаніе. Черезъ нѣсколько времени мистеръ Каркеръ-Управляющій зашевелилъ бумагами, какъ-будто рѣшившись кончить свиданіе. Каркеръ-Младшій придвинулся ближе къ дверямъ.

-- Вотъ все, Джемсъ, сказалъ онъ.-- Я слѣдилъ за нимъ съ безпокойствомъ и трепетомъ, пока онъ не прошелъ мѣста, съ котораго я оступился въ первый разъ: тогда родной отецъ его не могъ бы благодарить Бога пламеннѣе меня. Я не смѣлъ предостерегать его, ни совѣтовать ему; но еслибъ случилась необходимая надобность, я бы только представилъ ему въ примѣръ самого себя. Я боялся быть замѣченнымъ въ разговорѣ съ нимъ: могли бы сказать, что я его развращаю, или искушаю на зло, или желаю ему зла. Не знаю, можетъ-быть, во мнѣ кроется тайная зараза. Разбери часть моей исторіи, которая въ соприкосновеніи съ Валтеромъ Гэйемъ, пойми, что онъ заставилъ меня перечувствовать, и думай обо мнѣ снисходительнѣе, Джемсъ, если можешь!

Съ этими словами онъ вышелъ, но поблѣднѣлъ, увидя Валтера; онъ поблѣднѣлъ сильнѣе, когда Валтеръ схватилъ его за руку и проговорилъ шопотомъ:

-- Мистеръ Каркеръ, позвольте поблагодарить васъ! Не могу выразить, сколько я вамъ сочувствую и какъ жалѣю, что былъ несчастною причиной всего этого! Я смотрю на васъ какъ на хранителя и защитника! Я вамъ очень, очень благодаренъ и отъ души жалѣю васъ!

Комната мистера Морфина была подъ рукою и пуста; они вошли въ нее, потому-что въ корридорѣ вѣчно ходили взадъ и впередъ, и не дали бы имъ говорить.

-- Валтеръ, сказалъ тогда Каркеръ-Младшій, положивъ ему руку на плечо.-- Знаете ли вы, что я такое?

-- Что вы такое! чуть не сорвалось съ губъ Валтера.

-- Это началось передъ моимъ двадцать-первымъ днемъ рожденія, но подготовлялось издавна. Я обокралъ ихъ, когда достигъ этого возраста! Я обкрадывалъ ихъ и послѣ. Все открылось прежде, чѣмъ мнѣ минуло двадцать-два года. Съ-тѣхъ-поръ, Валтеръ, я умеръ для общества, для всѣхъ людей! Старикъ мистеръ Домби былъ со мною очень-хорошъ. Награди его Богъ за доброту! Теперешній представитель фирмы, сынъ его, также. Онъ тогда только-что принялъ въ ней дѣйствительное участіе. Ко мнѣ имѣли большую довѣренность! Меня разъ позвали въ ту комнату, которая теперь его кабинетъ -- я никогда не входилъ въ нее послѣ -- и я вышелъ тѣмъ, чѣмъ вы меня знаете. Много лѣтъ просидѣлъ я въ своемъ теперешнемъ уголку, одинокій, но живой примѣръ для всѣхъ: всѣ были со мною милосерды, и я жилъ. Время измѣнило эту часть моего покаянія, и въ конторахъ врядъ ли кому извѣстна моя исторія, исключая трехъ первыхъ лицъ. Прежде, чѣмъ выростетъ маленькій Домби, уголъ мой, вѣроятно, упразднится. Дай Богъ, чтобъ было такъ! Благослови васъ Богъ, Валтеръ! Будьте честны и счастливы!

Съ этими словами они разстались, и Валтеръ, идучи домой, едва вѣрилъ, что онъ дѣйствительно отправляется въ Вест-Индію, что ему предстоитъ разлука съ дядею Соллемъ, капитаномъ Коттлемъ и всѣми, кого любилъ онъ. Разумѣется, Флоренса мечталась ему не разъ при этихъ мысляхъ и заняла не послѣднее мѣсто въ его сожалѣніи, котораго часть онъ удѣлилъ и маленькому Полю.

ГЛАВА VII.

Поль дѣлается все болѣе-и-болѣе чудакомъ и отправляется домой на каникулы.

Когда настало приближеніе каникулъ, воспитанники доктора Блимбера приготовились разъѣзжаться по своимъ роднымъ безъ всякихъ наружныхъ признаковъ радости.

Тозеръ, котораго постоянно душилъ туго-накрахмаленный бѣлый галстухъ, носимый имъ по положительному желанію мистриссъ Тозеръ, предназначавшей сына въ пасторы, говорилъ, что если выбирать изъ двухъ золъ меньшее, то онъ бы предпочелъ остаться въ теплицѣ доктора Блимбера. Какъ ни странно должно было показаться такое мнѣніе, но Тозеръ не лгалъ. Надобно сказать, что у него былъ одинъ грозный дядя, который находилъ особенное наслажденіе проэкзаменовывать его во время каникулъ изъ самыхъ мудреныхъ и отвлеченныхъ предметовъ. Мало того: онъ употреблялъ во зло вещи, которыя въ существѣ своемъ были совершенно-невинны, и обращалъ ихъ въ смертоносныя орудія противъ злополучнаго племянника. На-примѣръ, если дядя Тозера бралъ его съ собою въ театръ, или возилъ показывать какого-нибудь великана, карлика или фокусника, племянникъ зналъ напередъ, что онъ подготовилъ какую-нибудь классическую цитату, соприкосновенную съ предметомъ своего коварнаго добродушія: онъ мучился смертельнымъ страхомъ, не предвидя, чѣмъ именно дядя разразится или какой авторитетъ употребитъ противъ него.

Что до Бриггса, то отецъ его съ нимъ не церемонился и не давалъ ему ни минуты покоя. Умственныя испытанія этого несчастнаго юноши были такъ многочисленны и тяжки, что друзья его семейства, жившаго около Бэйсватера въ Лондонѣ, рѣдко приближались къ прудамъ Кенсингтонскихъ-Садовъ безъ смутнаго ожиданія увидѣть на поверхности воды шляпу юнаго Бриггса, а на берегу какое-нибудь неконченное синтаксическое упражненіе на греческомъ языкѣ. Въ-слѣдствіе этого, Бриггсъ не чувствовалъ ни малѣйшаго нетерпѣнія очутиться скорѣе подъ родительскимъ кровомъ. Вообще, всѣ юные джентльмены ожидали каникулъ съ кроткимъ самоотверженіемъ.

Всѣ -- кромѣ маленькаго Поля! По рѣшенію мистера Домби, онъ долженъ былъ послѣ каникулъ разстаться съ Флоренсою; но кто думаетъ объ окончаніи праздниковъ, когда они еще не начинались? Конечно, не Поль. Когда приблизилось желанное время, львы и тигры его Фантазіи, поднимавшіеся по стѣнамъ спальни, стали ручными и игривыми. Угрюмыя лица, косившіяся на него изъ квадратиковъ росписнаго пола, выглядывали съ болѣе-добродушнымъ выраженіемъ. Стукъ маятника былъ какъ-будто проникнутъ тономъ участія, а волны неутомимаго моря, напѣвая по ночамъ свои однообразныя, грустныя мелодіи, убаюкивали задумчиваго ребенка.

Мистеръ Фидеръ, "баккалавръ искусствъ", собирался насладиться праздниками; а мистеръ Тутсъ располагалъ вести жизнь, которая будетъ состоять изъ однихъ только праздниковъ, потому-что каникулы были окончаніемъ пребыванія его у доктора Блимбера, и послѣ нихъ онъ вступалъ во владѣніе своимъ имуществомъ.

Ясно было, что Поль и Тутсъ сдѣлались искренними друзьями, не смотря на разницу въ лѣтахъ. Когда приближались каникулы, Тутсъ чаще выпучивалъ глаза и пыхтѣлъ въ обществѣ маленькаго Поля, изъ чего послѣдній заключилъ, что ему жаль разстаться съ нимъ, и былъ ему очень-благодаренъ за его покровительство и ласки. Обстоятельство это не скрылось даже отъ доктора Блимбера, мистриссъ Блимберъ и миссъ Блимберъ, ни даже отъ мистриссъ Пипчинъ, которая за это почувствовала рѣшительную ненависть къ Тутсу, хоть онъ и спрашивалъ ее при каждой встрѣчѣ о здоровьѣ съ величайшею вѣжливостью.

Недѣли за двѣ или за три до праздниковъ, Корнелія позвала Поля въ свою комнату и сказала:

-- Домби, я приготовила твой анализъ и хочу послать его къ твоему отцу.

-- Благодарю васъ, сударыня.

-- Ты понимаешь, о чемъ я говорю?

-- Нѣтъ, сударыня.

-- Домби, Домби! Ты приводить меня въ отчаяніе. Если ты не понимаешь какого-нибудь выраженія, почему не стараться постичь его?

-- Мистриссъ Пипчинъ запрещала мнѣ дѣлать вопросы,

-- Прошу не говорить мнѣ ни по какому случаю о мистриссъ Пипчинъ, Домби. Я этого не могу позволить. Курсъ здѣшнихъ наукъ очень-далекъ отъ понятій мистриссъ Пипчинъ. Если подобныя вещи повторятся, я увижу себя вынужденною проэкзаменовать тебя завтра утромъ, передъ завтракомъ, отъ Verbum personale включительно до Simillima cygno.

-- Я не думалъ, сударыня...

-- Прошу васъ, Домби, не разсказывать мнѣ о чемъ вы думали или о чемъ не думали. Подобной аргументаціи я не должна допускать.

Поль разсчелъ, что благоразумнѣе всего молчать, и потому только смотрѣлъ на очки миссъ Блимберъ. Она, покачавъ нѣсколько разъ головою съ весьма-серьёзнымъ выраженіемъ, начала читать лежавшую передъ нею бумагу.

-- "Анализъ характера П. Домби"...Если намять меня не обманываетъ, сказала она, прервавъ чтеніе:-- слово анализъ, какъ противоположное слову синтезисъ, опредѣлено Уокеромъ слѣдующимъ образомъ: "Разложеніе предмета, подлежащаго чувствамъ или разуму, на его первоначальные элементы". Замѣть, Домби, анализъ противоположенъ синтезису. Ну, теперь ты понялъ, что такое анализъ?

Поль не былъ по-видимому ослѣпленъ свѣтомъ, озарившимъ его разумъ посредствомъ этого объясненія, по сдѣлалъ миссъ Блимберъ маленькій поклонъ.

-- "Анализъ характера Поля Домби. Я нахожу природныя способности его очень-хорошими; то же самое можно сказать и о его наклонности къ ученію. Такимъ-образомъ, такъ-какъ число восемь принято у насъ для обозначенія совершенства, я нахожу, что у Домби каждое изъ упомянутыхъ качествъ можетъ быть опредѣлено шестью и тремя четвертями!"

Миссъ Блимберъ пріостановилась, чтобъ посмотрѣть, каково это извѣстіе подѣйствуетъ на Поля. Тотъ никакъ не могъ постичь, что именно она разумѣетъ подъ шестью и тремя четвертями: шесть ли фунтовъ стерлинговъ и пятнадцать шиллинговъ; шесть ли футъ и девять дюймовъ; или три четверти седьмаго часа, или шесть чего-то неизвѣстнаго, о чемъ онъ не слыхалъ, съ тремя четвертями того же? Онъ вперилъ глаза на ея очки и началъ потирать себѣ руки. Корнелія перевела этотъ безмолвный отвѣтъ по-своему и продолжала читать:

-- "Буйство, два. Упрямство, два. Наклонность къ низкому обществу, обнаружившаяся касательно нѣкоего Глобба, первоначально семь, но въ-послѣдствіи меньше. Джентльменскія манеры, четыре, но увеличится co-временемъ." Теперь, Домби, я требую особеннаго вниманія на общія замѣчанія при заключеніи анализа.

Поль напрягъ все свое вниманіе.

-- "Вообще можно замѣтить о Домби", читала миссъ Блимберъ громкимъ голосомъ и направляя послѣ каждаго другаго слова очки свои на стоявшую передъ нею маленькую Фигуру: -- "что наклонности и способности, его хороши, и что онъ сдѣлалъ такіе успѣхи, какихъ можно было ожидать при существующихъ обстоятельствахъ. Но должно сожалѣть объ этомъ молодомъ джентльменѣ, что онъ страненъ въ своемъ характерѣ и поведеніи, такъ-сказать, старомоденъ, и, не давая повода къ прямому осужденію своихъ поступковъ, очень-часто вовсе не походитъ на молодыхъ джентльменовъ его лѣтъ и положенія въ обществѣ." Теперь, Домби, сказала миссъ Блимберъ, кладя бумагу: -- понялъ ли ты это?

-- Я думаю, что понялъ, сударыня.

-- Анализъ этотъ, Домби, будетъ отосланъ къ твоему уважаемому родителю. Его, конечно, огорчитъ извѣстіе о странностяхъ твоего характера и поведенія: это огорчаетъ насъ самихъ, и мы не можемъ любить тебя какъ бы желали.

Она коснулась нѣжной струны ребенка: Поль съ каждымъ днемъ, по мѣрѣ приближенія отъѣзда, старался болѣе-и-болѣе снискать благорасположеніе всѣхъ живущихъ въ домѣ доктора Блимбера. По какому-то скрытному побужденію, въ которомъ онъ самъ не могъ дать себѣ отчета, онъ желалъ, чтобъ о немъ вспоминали не съ равнодушіемъ. Онъ подружился съ цѣпною собакой, которая сначала пугала его до смерти. Вовсе не думая, что онъ именно этимъ отличается отъ прочихъ молодыхъ джентльменовъ, Поль принялся просить миссъ Корнелію, чтобъ она была добра и попробовала полюбить его. Онъ обратился съ тою же просьбой къ мистриссъ Блимберъ, которая въ это время вошла къ дочери, и просилъ ее забыть о томъ, что онъ такой старинный, увѣряя, что онъ любитъ ихъ всѣхъ, и не знаетъ, отъ-чего онъ такимъ сдѣлался.

-- Конечно, сударыня, я не могу васъ любите столько, сколько люблю Флоренсу, прибавилъ онъ съ робостью и полнымъ чистосердечіемъ: -- это было бы невозможно, разумѣется. Вы бы и сами не могли этого требовать, сударыня, не правда ли?

-- О, какой оригинальный ребенокъ! воскликнула мистриссъ Блимберъ вполголоса.

-- Но я, право, очень люблю всѣхъ здѣшнихъ, и мнѣ было бы больно уѣхать отсюда и думать, что другіе нисколько не пожалѣютъ обо мнѣ, или обрадуются моему отъѣзду.

Мистриссъ Блимберъ увѣрилась теперь больше, чѣмъ когда-нибудь, что Поль оригинальнѣйшій ребенокъ въ свѣтѣ; сообщивъ доктору о происшедшемъ, она не встрѣтила никакого противорѣчія своему мнѣнію. Докторъ сказалъ только, что науки помогутъ всему, и поощрялъ Корнелію трудиться надъ нимъ безъ устали.

Корнелія дѣйствительно трудилась безъ устали, такъ-что бѣдному мальчику приходилось тяжело; но онъ, не смотря на свои многочисленные и сбивчивые уроки, все держался задуманной идеи -- пріобрѣсти любовь всѣхъ. Поль по-прежнему просиживалъ долго на ступенькахъ лѣстницы и не переставалъ внимательно слѣдить за облаками и волнами изъ своего высокаго окна, однако теперь его видали чаще вмѣстѣ съ прочими воспитанниками, которымъ онъ скромно любилъ оказывать маленькія услуги. Такимъ образомъ юные анахореты, умерщвлявшіе свою плоть подъ кровомъ доктора Блимбера, мало-по-малу полюбили его: онъ казался имъ хрупкою маленькою игрушкой, которая нравилась всѣмъ и съ которою никто бы и не подумалъ обращаться сурово. Но Поль не могъ передѣлать своей натуры или написаннаго о немъ анализа, а потому всѣ считали его по-прежнему маленькимъ чудакомъ.

Это, впрочемъ, доставляло ему привилегіи, которыми не пользовался никто въ домѣ. Остальные воспитанники, уходя спать, только раскланивались съ докторомъ Блимберомъ и его семействомъ, а Поль важно протягивалъ ручонку и смѣло встряхивалъ сначала руку доктора, потомъ мистриссъ Блимберъ и наконецъ Корнеліи. Если кто-нибудь хотѣлъ спастись отъ угрожающаго наказанія, Поль отряжался къ доктору въ качествѣ посла и часто выпрашивалъ виновному помилованіе. Слабоглазый слуга совѣтовался съ нимъ однажды по случаю разбитія нѣкоторой части хрусталя и Фарфора. Носились даже слухи, будто самъ буфетчикъ подливалъ ему иногда портера въ его полпиво, чтобъ онъ укрѣпился въ силахъ.

Кромѣ этихъ важныхъ преимуществъ, Поль имѣлъ свободный входъ въ комнату мистера Фидера, изъ которой раза два вывелъ на свѣжій воздухъ мистера Тутса, чуть неупавшаго въ обморокъ отъ неудачной попытки выкурить претолстую сигару -- одну изъ пачки, купленной имъ втихомолку на взморьѣ у одного отчаяннато смогглера, который сознался ему по довѣренности, что таможня назначила двѣсти фунтовъ награды тому, кто его представитъ живаго или мертваго. Мистеръ Фидеръ занималъ уютную комнатку съ отгороженною внутри ея спальней. Надъ каминомъ висѣла флейта, на которой онъ собирался учиться играть; въ углу стоялъ шкапикъ съ нѣсколькими книгами; сверхъ того, онъ завелъ себѣ удочку, охотничій рожокъ, испанскую грамматику, шахматную доску, рисовальный приборъ и пару боксерскихъ перчатокъ -- намѣреваясь сдѣлать изъ всего этого должное употребленіе, когда пріидетъ удобное время. Но главнымъ сокровищемъ его была зеленая банка съ нюхальнымъ табакомъ, подаренная ему однажды мистеромъ Тутсомъ и купленная за дорогую цѣну, какъ вещь, принадлежавшая первоначально принцу-регенту. Мистеръ Тутсъ и мистеръ Фидеръ нюхали изъ нея по-временамъ табакъ и чихали послѣ каждаго раза до упаду, а въ промежуткахъ наслаждались столовымъ пивомъ и разговорами.

Маленькій Поль, сидя молча въ ихъ обществѣ, подлѣ главнаго патрона своего, Тутса, слушалъ съ нѣкоторымъ страхомъ разсказы мистера Фидера о бурной лондонской жизни и смотрѣлъ на него, какъ на героя какой-нибудь повѣсти или романическаго приключенія.

Входя въ эту комнату однажды вечеромъ, когда каникулы были уже очень-близки, Поль засталъ мистера Фидера вписывающимъ имена въ оставленные пробѣлы напечатанныхъ писемъ, тогда-какъ другія, съ именами, складывались и запечатывались мистеромъ Тутсомъ.

-- А, Домби, ты здѣсь! сказалъ ласково Фидеръ.-- Вотъ это для тебя, подавая ему одно изъ готовыхъ писемъ.

-- Для меня, сударь?

-- Твое приглашеніе.

Поль прочиталъ: "Докторъ и мистриссъ Блимберъ покорнѣйше просятъ мистера П. Домби доставить имъ удовольствіе своимъ присутствіемъ на танцовальномъ вечерѣ, въ пятницу, семнадцатаго числа, въ половинѣ восьмаго часа." Тутсъ показалъ ему еще нѣсколько другихъ, подобныхъ этому приглашеній, адресованныхъ ему самому, Бриггсу, Тозеру и многимъ другимъ молодымъ джентльменамъ.

Мистеръ Фидеръ сообщилъ Полю, къ большой его радости, что сестра его также приглашена на этотъ вечеръ, послѣ котораго начинаются каникулы, и онъ можетъ вмѣстѣ съ нею уѣхать домой, если ему будетъ угодно. Поль прервалъ его отвѣтомъ, что ему это очень будетъ угодно. Тогда Фидеръ далъ ему понять, что онъ долженъ написать доктору и мистриссъ Блимберъ, самымъ отличнымъ почеркомъ, слѣдующій отвѣтъ: "Мистеръ П. Домби сочтетъ за особенную честь воспользоваться благосклоннымъ приглашеніемъ доктора и мистриссъ Блимберъ". Наконецъ онъ посовѣтовалъ ему не говорить объ этомъ ни слова въ присутствіи доктора и его супруги, такъ-какъ всѣ предварительныя статьи и приготовленія ведены на основныхъ началахъ классицизма и высокаго тона, и полагается, что ни хозяева дома, ни молодые джентльмены не имѣютъ понятія объ ожидающемъ ихъ пиршествѣ.

Поль поблагодарилъ мистера Фидера за его дружескіе совѣты, положилъ въ карманъ приглашеніе и усѣлся по обыкновенію подлѣ Тутса. Но голова его, которою онъ часто страдалъ болѣе или менѣе, болѣла въ этотъ вечеръ такъ сильно и была такъ тяжела, что онъ нашелся вынужденнымъ подпереть ее рукою; потомъ она мало-по-малу поникла и успокоилась на колѣнѣ Тутса, какъ-будто не имѣя намѣренія подняться.

Поль слышалъ, какъ Фидеръ звалъ его на ухо и тихонько шевелилъ, стараясь разбудить. Потомъ, когда онъ испугавшись всталъ и оглядывался вокругъ себя, онъ увидѣлъ, что тутъ докторъ Блимберъ, что окно отворено, и лицо его мокро отъ воды, которою на него брызгали: ребенку казалось до крайности непонятнымъ, какимъ образомъ все это произошло безъ его вѣдома.

-- А! Прекрасно! Очень-радъ. Каково теперь моему маленькому пріятелю? сказалъ ласково докторъ Блимберъ.

-- О, благодарю васъ! Я здоровъ.

Ему, однако, показалось, какъ-будто что-нибудь случилось съ поломъ, на которомъ онъ не могъ хорошенько стоять; со стѣнанами также -- онѣ кружились вокругъ него и останавливались тогда только, когда онъ смотрѣлъ на нихъ очень-пристально. Мистеръ Тутсъ поднялъ его на руки, чтобъ отнести на верхъ, и Полю показалось, что дверь не на своемъ мѣстѣ, и ему сначала было очень-удивительно, отъ-чего его несутъ въ каминъ?

Мистеръ Тутсъ былъ очень-добръ, что снесъ Поля въ спальню, и Поль поблагодарилъ его; но мистеръ Тутсъ не ограничился этимъ: онъ раздѣлъ его, уложилъ въ постель съ величайшимъ добродушіемъ и потомъ сѣлъ подлѣ кровати. Мистеръ Фидеръ расположился по другую сторону, взъерошивалъ свои щетинистые волосы и принялся пояснять Полю въ самыхъ ученыхъ медицинскихъ терминахъ, съ дополненіемъ всякаго вздора и съ комическою миной, что все благополучно. Это разсмѣшило ребенка до слезъ.

Какъ потомъ мистеръ Тутсъ исчезъ, а мистеръ Фидеръ превратился въ мистриссъ Пипчинъ -- объ этомъ Поль не спрашивалъ, да и не любопытствовалъ знать. Увидѣвъ мистриссъ Пипчинъ, онъ закричалъ ей:

-- Мистриссъ Пипчинъ, не говорите Флоренсѣ!

-- Не говорить чего, мой дружокъ? спросила она.

-- Обо мнѣ.

-- Нѣтъ, нѣтъ!

-- А какъ вы думаете, мистриссъ Пипчинъ, что я сдѣлаю, когда выросту?

-- Не догадываюсь.

-- Я хочу положить всѣ свои деньги въ какой-нибудь банкъ и никогда не стану хлопотать, чтобъ имѣть ихъ больше; буду жить съ Флоренсой гдѣ-нибудь въ деревнѣ, съ прекраснымъ садомъ, полями и лѣсомъ, и останусь тамъ навсегда!

-- Не-уже-ли?

-- Да. Я это сдѣлаю, когда... онъ пріостановился и задумался съ минуту.

Сѣрые глаза мистриссъ Пипчинъ смотрѣли вопросительно на его болѣзненное личико.

-- Если я выросту, высказалъ онъ.

Потомъ онъ принялся разсказывать мистриссъ Пипчинъ о предстоящемъ танцовальномъ вечерѣ, на который приглашена и Флоренса; о томъ, какъ всѣ мальчики будутъ ею восхищаться, и какъ они его любятъ, а онъ любитъ ихъ. Онъ разсказалъ ей также объ анализѣ, составленномъ миссъ Блимберъ, которая называетъ его и страннымъ и старомоднымъ, и спросилъ мистриссъ Пипчинъ, какъ она объ этомъ думаетъ? Мистриссъ Пипчинъ объявила наотрѣзъ, что это вздоръ; но Поль не удовольствовался ея отвѣтомъ и смотрѣлъ на нее такимъ испытующимъ взоромъ, что она обернулась къ окну, желая избѣгнуть его взгляда.

Былъ въ Брайтонѣ очень-скромный лекарь, пользовавшій молодыхъ воспитанниковъ доктора наукъ Блимбера, когда кому-нибудь изъ нихъ случалось захворать. Поль не могъ понять, какимъ образомъ онъ очутился у его кровати вмѣстѣ съ мистриссъ Блимберъ, и когда они оба явились. Но, увидѣвъ ихъ, онъ сѣлъ въ постели и отвѣчалъ подробно на всѣ вопросы лекаря, которому шепнулъ подъ-конецъ, что Флоренса не должна знать ни слова о его болѣзни и непремѣнно должна явиться на званомъ вечерѣ Блимберовъ. Онъ былъ съ нимъ очень-разговорчивъ, и они разстались большими друзьями. Когда онъ снова легъ и закрылъ глаза, ему слышалось, какъ врачъ говорилъ въ отдаленной отъ него комнатѣ, -- можетъ-быть, это Схму и приснилось, -- что у мальчика большой недостатокъ въ Физическихъ силахъ и организація въ замѣтномъ разслабленіи: что бы это значило? Лекарь говорилъ еще, что такъ-какъ больной забралъ себѣ въ голову разстаться съ товарищами семнадцатаго числа, то можно дозволить эту маленькую Фантазію, если ему не сдѣлается хуже; что онъ слышалъ отъ мистриссъ Пипчинъ объ отправленіи Поля къ отцу восьмнадцатаго числа и очень этому радъ; что онъ самъ напишетъ къ мистеру Домби, когда ознакомится подробнѣе съ болѣзнью малютки, и, наконецъ, что нѣтъ немедленной причины для... чего? Поль не поймалъ этого слова. Лекарь прибавилъ, что больной очень-миленькій и умненькій мальчикъ, но удивительный оригиналъ.

Пока Поль размышлялъ о томъ, что именно въ немъ такого страннаго и бросающагося въ глаза всѣмъ, явилась снова мистриссъ Пипчинъ, -- онъ не помнилъ, когда она исчезла и дѣйствительно ли уходила, -- и дала ему проглотить чего-то изъ стклянки. Потомъ ему дали очень-вкуснаго жел е, принесеннаго самою мистриссъ Блимберъ, и онъ почувствовалъ себя такъ хорошо, что упросилъ мистриссъ Пипчинъ не безпокоиться, уидти домой, и пригласилъ къ своей кровати Бриггса и Тозера.

Бѣдный Бриггсъ ужасно ворчалъ на свой анализъ, гдѣ его разложили на "первоначальные элементы" съ большею подробностью, чѣмъ въ самомъ тщательномъ химическомъ процессѣ. Не смотря на это, онъ былъ съ Полемъ очень-ласковъ, такъ же какъ и Тозеръ. Всѣ остальные воспитанники, отправляясь спать, навѣстили Поля и съ участіемъ говорили ему: "Ну, каково тебѣ теперь, Домби? Не робѣй, маленькій Домби!" и тому подобное. Бриггсъ долго не могъ заснуть и все негодовалъ на доктора Блимбера, по милости котораго ему дома не дадутъ ни одной пенни карманныхъ денегъ.

Прежде чѣмъ на слѣдующее утро застучали въ гонгъ, слабоглазый слуга пришелъ утромъ къ Полю и предостерегъ его, чтобъ онъ не пугался. Мистриссъ Пипчинъ явилась нѣсколько раньше лекаря, а послѣ него пришла съ завтракомъ Поля та самая хорошенькая молодая женщина, которая въ первое утро чистила въ кожаныхъ перчаткахъ каминъ и поцаловала его. Потомъ было долгое совѣщаніе въ другихъ комнатахъ, и наконецъ, когда лекарь воротился вмѣстѣ съ докторомъ Блимберомъ и его супругой, онъ сказалъ имъ:

-- Да, докторъ, я полагаю, что вы теперь можете освободить отъ занятій этого молодаго джентльмена; да вѣдь и каникулы очень-не далеки.

-- Непремѣнно! Моя милая, скажи объ этомъ Корнеліи.

-- Конечно, мой другъ.

Лекарь наклонился, пристально посмотрѣлъ въ глаза Полю, пощупалъ его голову, пульсъ и сердце съ такимъ участіемъ, что Поль сказалъ:

-- Благодарю васъ, сударь.

-- Нашъ маленькій пріятель никогда не жаловался, замѣтилъ докторъ Блимберъ.

-- О, нѣтъ! возразилъ лекарь.-- Онъ, вѣроятно, и не будетъ жаловаться.

-- Вы находите, что ему гораздо-лучше?

-- О! гораздо-лучше, сударь.

Поль снова принялся размышлять, съ своимъ стариковскимъ выраженіемъ, о чемъ именно думалъ лекарь въ это время. Ему показалось, будто-бы онъ отвѣчалъ на оба вопроса доктора Блимбера задумавшись о чемъ-то. Но лекарь встрѣтилъ вопросительный взглядъ своего маленькаго паціента и весело ему улыбнулся, на что и Поль отвѣчалъ улыбкою и пересталъ допытываться.

Поль пролежалъ въ постели весь этотъ день, дремля, засыпая или глядя на Тутса; но на слѣдующій онъ всталъ и сошелъ съ лѣстницы. Въ залѣ происходило съ большими часами что-то необыкновенное: циферблатъ былъ снятъ и подмастерье часоваго мастера, стоя на передвижной лѣстницѣ, запускалъ разные инструменты въ механизмъ, освѣщая свою работу свѣчкою. Это было для Поля важнымъ событіемъ; онъ сѣлъ на нижней ступенькѣ и внимательно слѣдилъ за всѣми операціями, по-временамъ взглядывая на приставленный къ стѣнѣ циферблатъ, и ему казалось, будто циферблатъ на него косится.

Поль поздоровался съ подмастерьемъ, который отвѣчалъ ему очень-учтиво и тотчасъ же вступилъ съ нимъ въ разговоръ. Онъ сдѣлалъ множество вопросовъ о часахъ и колокольной ь звонѣ: кто бьетъ въ церквахъ часы по ночамъ, какъ звонятъ колокола во время похоронъ, и дѣйствительно ли звонятъ они иначе, чѣмъ на свадьбахъ, или это только кажется роднымъ умершихъ. Потомъ онъ сообщилъ подмастерью, что слыхалъ, какъ король Альфредъ предполагалъ измѣрять время, е ожигая свѣчки: на что подмастерье отвѣчалъ, что это было бы разореніемъ для часовыхъ мастеровъ. Послѣ долгой и занимательной для ребенка бесѣды, часы приняли снова свой прежній видъ, маятникъ зачикалъ по обыкновенію, и подмастерье, уложивъ свои инструменты въ ящикъ, простился съ Полемъ и ушелъ. Поль, однако, разслышалъ, какъ онъ въ дверяхъ шепнулъ слугѣ: "чуд а къ этотъ малютка!"

Что всѣ они находятъ въ немъ чуднаго?

Не имѣя теперь уроковъ, Поль часто думалъ объ этомъ вопросѣ; но у него былой кромѣ того много предметовъ для размышленія, а потому онъ продолжалъ думать цѣлый день на свободѣ.

Во-первыхъ, Флоренса будетъ на танцовальномъ вечерѣ. Флоренса увидитъ, какъ его всѣ любятъ, и это сдѣлаетъ ее счастливою: вотъ главная тэма его размышленій! Пусть Флоренса знаетъ, что всѣ они съ нимъ добры и ласковы, и она не станетъ огорчаться о времени, которое онъ прожилъ у Блимберовъ; это даже утѣшитъ ее, когда онъ сюда воротится послѣ каникулъ.

Когда воротится! Разъ по пятидесяти въ день маленькія ноги его поднимались по лѣстницѣ: онъ собиралъ каждую книгу, каждый лоскутокъ бумаги, каждую бездѣлицу, и складывалъ все въ одно мѣсто, чтобъ увезти домой! Онъ, по-видимому, не имѣлъ даже тѣни идеи о своемъ возвращеніи сюда; нисколько не готовился къ этому и только подумалъ объ этомъ разъ, размышляя о Флоренсѣ. Напротивъ, разглядывая въ раздумьи всѣ окружавшіе его предметы, онъ смотрѣлъ на нихъ, бродя по дому, какъ на вещи, съ которыми совсѣмъ разстается.

Ему приходила мысль, когда онъ заглядывалъ въ комнаты наверху, какъ онѣ опустѣютъ безъ него, и сколько пройдетъ молчаливыхъ дней, недѣль, мѣсяцевъ и лѣтъ въ этомъ чинномъ и серьёзномъ спокойствіи! Найдется ли со-временемъ другой ребенокъ -- такой же маленькій чудакъ, какъ онъ -- который увидитъ въ узорахъ обоевъ и квадратикахъ пола тѣ же фантастическія фигуры, выглядывавшія изъ нихъ на него? Скажетъ ли кто-нибудь этому мальчику о маленькомъ Домби, который нѣкогда жилъ здѣсь?

Поль думалъ о висѣвшемъ на лѣстницѣ портретѣ, который всегда смотрѣлъ ему вслѣдъ, когда онъ оглядывался черезъ плечо, уходя отъ него; если Полю даже случалось проходить мимо портрета съ кѣмъ-нибудь другимъ, то все-таки глаза портрета смотрѣли на него и оставляли его товарища безъ всякаго вниманія. Онъ думалъ также объ одной гравюрѣ, повѣшенной въ другомъ мѣстѣ, гдѣ въ центрѣ удивленной группы виднѣлась кроткая, милосердая, утѣшительная фигура съ сіяніемъ вокругъ головы: она стояла, указывая пальцемъ вверхъ!

У окна спальни, Полю всегда приходили въ голову мысли за мыслями, какъ катящіяся одна за другою волны. Гдѣ жили тѣ дикія птицы, которыя всегда носились надъ моремъ въ бурную погоду? Откуда начинались облака и куда они шли? Откуда брался шумный вѣтеръ и гдѣ онъ останавливался, носясь по своему пути? Будетъ ли то мѣсто, гдѣ онъ сидѣлъ на взморьѣ вмѣстѣ съ Флоренсою и разговаривалъ объ этихъ вещахъ, тѣмъ же самымъ безъ нихъ? Будетъ ли оно тѣмъ же самымъ для Флоренсы, еслибъ онъ переселился куда-нибудь далеко, а она оставалась тутъ

Онъ думалъ также о Тутсѣ, Фидерѣ, докторѣ Блимберѣ, мистриссъ Блимберъ и Корнеліи, обо всѣхъ мальчикахъ, объ отцовскомъ домѣ, о тёткѣ своей и миссъ Токсъ, объ отцѣ своемъ Домби и Сынѣ, о Валтерѣ, котораго старый дядя получилъ Отъ него деньги, и о смѣломъ капитанѣ съ желѣзною рукою. Въ-теченіе дня онъ шатался по цѣлому дому, по которому имѣлъ полную свободу бродить; былъ въ учебной комнатѣ, въ спальнѣ мистриссъ Блимберъ, въ комнатѣ Корнеліи, посѣтилъ даже собаку. Желая дружески разстаться со всѣми, онъ хотѣлъ сдѣлать что-нибудь пріятное каждому: то отъискивалъ онъ Бриггсу въ книгахъ мѣста, которыя тотъ всегда забывалъ; то рылся въ лексиконахъ для другихъ; то держалъ шелкъ, который разматывала мистриссъ Блимберъ, или приводилъ въ порядокъ письменный столъ Корнеліи; иногда даже онъ рисковалъ забираться въ кабинетъ самого доктора и тамъ, усѣвшись на коврѣ у его ученыхъ ногъ, потихоньку вертѣлъ глобусы и мысленно ходилъ вокругъ свѣта.

Короче, въ тѣ дни передъ каникулами, когда всѣ остальные молодые джентльмены были погружены въ убійственные труды генеральнаго повторенія всѣхъ уроковъ за цѣлые полгода, Поль былъ привилегированнымъ ученикомъ, какого въ этомъ домѣ никто еще не видывалъ. Онъ и самъ едва вѣрилъ своей свободѣ; но свобода продолжалась часъ за часомъ, день за днемъ, и всѣ ласкали маленькаго Домби. Докторъ Блимберъ простеръ деликатность свою до того, что однажды выслалъ Джонсона изъ-за обѣда за необдуманное выраженіе: "бѣдный маленькій Домби"; Поль счелъ это наказаніе слишкомъ-строгимъ, хотя и вспыхнулъ отъ словъ Джонсона, и не понималъ, почему онъ о немъ жалѣетъ.

Наконецъ, насталъ день танцовальнаго вечера; докторъ Блимберъ, сидя за завтракомъ, провозгласилъ:

-- Джентльмены! Мы снова займемся нашими лекціями съ двадцать-пятаго числа будущаго мѣсяца.

Мистеръ Тутсъ немедленно сбросилъ съ себя вѣрноподданство грозному наставнику, надѣлъ колечко, и вскорѣ, говоря о докторѣ, назвалъ его очень-безцеремонно "Блимберомъ"! Такая либеральная выходка возбудила въ старшихъ воспитанникахъ зависть и удивленіе, но младшіе поникли духомъ и не могли понять, какъ Тутсъ не былъ на мѣстѣ сраженъ громомъ небеснымъ за такую неслыханную дерзость.

Ни за завтракомъ, ни за обѣдомъ не было и намека о предстоявшемъ веселіи. Къ наступленію вечера, въ спальняхъ молодыхъ джентльменовъ была настоящая выставка разложенныхъ всюду бѣлыхъ галстуховъ и жилетовъ; тогда же понесло такимъ сильнымъ запахомъ опаленныхъ волосъ, что докторъ Блимберъ послалъ наверхъ слугу, которому велѣлъ кланяться молодымъ джентльменамъ и спросить у нихъ, нѣтъ ли въ ихъ комнатахъ пожара: поводомъ къ этому былъ парикмахеръ, пришедшій завивать ихъ головы и перегрѣвшій свои щипцы.

Одѣванье Поля заняло немного времени, ибо онъ чувствовалъ себя нездоровымъ и соннымъ. Одѣвшись, онъ сошелъ въ гостиную, гдѣ прохаживался докторъ Блимберъ въ полномъ бальномъ нарядѣ, съ величественнымъ спокойствіемъ на лицѣ и въ осанкѣ. Вскорѣ потомъ явилась мистриссъ Блимберъ, разодѣтая чудесно и въ такомъ множествѣ юбокъ, что прогулка вокругъ ея особы могла бы назваться маленькимъ путешествіемъ. Миссъ Блимберъ пришла послѣ своей MaMа, по-видимому нѣсколько-затянутая, но обворожительная.

Потомъ явились мистеръ Тутсъ и мистеръ Фидеръ. Каждый держалъ въ рукѣ шляпу, какъ-будто пріѣхалъ издали. Когда лакей провозгласилъ имена обоихъ, докторъ Блимберъ принялъ ихъ весьма-радушно и, казалось, былъ очень-обрадованъ удовольствіемъ видѣться съ ними. Мистеръ Тутсъ былъ украшенъ множествомъ блестящихъ пуговокъ и дорогихъ каменьевъ; поклонившись доктору, его супругѣ и дочери, онъ подошелъ къ Полю, отвелъ его въ сторону и сказалъ: "Что ты объ этомъ думаешь?"

Вскорѣ собрались всѣ молодые джентльмены въ туго-затянутыхъ и накрахмаленныхъ галстухахъ, завитые, въ башмакахъ и съ лучшими своими шляпами въ рукахъ. Имя каждаго провозглашалось лакеемъ. Потомъ вошелъ мистеръ Бэпсъ, танцмейстеръ, въ сопровожденіи мистриссъ Бэпсъ, которую мистриссъ Блимберъ приняла чрезвычайно-любезно и снисходительно.

Мистеръ Бэпсъ былъ джентльменъ весьма-серьёзный, говорившій всегда медленно и съ разстановкою; простоявъ минутъ пять подъ лампою, онъ обратился къ мистеру Тутсу (который молча сравнивалъ его башмаки съ своими) и спросилъ его:

-- Что вы стали дѣлать съ вашими сырыми матеріалами, которые пріидутъ въ ваши порты взамѣнъ вашего золота?

Мистеръ Тутсъ, совершенно-озадаченный этимъ вопросомъ, отвѣтилъ наудачу: "Сварилъ бы ихъ".

Но мистеръ Бэпсъ былъ, по-видимому, не одного съ нимъ мнѣнія.

"Поль соскользнулъ съ своего пункта наблюденій изъ мягкихъ подушекъ угла софы и спустился по лѣстницѣ въ чайную комнату для встрѣчи Флоренсы, которую не видалъ около двухъ недѣль: докторъ Блимберъ не рѣшился отпустить его къ мистриссъ Пипчинъ въ прошлую субботу, боясь, чтобъ онъ не простудился. Флоренса вскорѣ явилась и была такъ мила въ простомъ бальномъ нарядѣ, съ свѣжими цвѣтами въ рукѣ, что Поль, когда она къ нему наклонилась и цаловала его, не могъ рѣшиться выпустить ее изъ своихъ объятій или свести глазъ съ ея личика. Въ комнатѣ не было никого, кромѣ ихъ, пріятельницы Поля, 'Меліи, и другой молодой женщины, разливавшей чай.

-- Но что съ тобою, Флой? спросилъ Поль, почти увѣренный, что видѣлъ слезу на щекѣ сестры.

-- Ничего, дружокъ мой, ничего.

Поль нѣжно дотронулся до ея лица и ощупалъ слезу.

-- Флой! что это?

-- Мы поѣдемъ вмѣстѣ домой, милый, и тамъ я буду няньчиться съ тобою.

-- Няньчиться со мною!

Поль не могъ понять, почему съ нимъ нужно будетъ няньчиться, ни почему обѣ молодыя женщины взглянули на него такъ серьёзно, ни почему Флоренса отвернулась на мгновеніе и потомъ показала ему улыбающееся лицо.

-- Флой, сказалъ Поль, взявъ одинъ изъ ея темныхъ локоновъ: -- скажи мнѣ: правда, что я чудакъ?

Она засмѣялась и отвѣчала, лаская его: -- Нѣтъ!

-- Всѣ они говорятъ это, Флой. Я хочу знать, что они хотятъ сказать.

Разговоръ ихъ былъ прерванъ громкимъ двойнымъ стукомъ дверной скобы, и Флоренса бросилась къ чайному столу. Поль снова удивился, видя, что его пріятельница шепчетъ Флоренсѣ, какъ-будто утѣшая ее; но его развлекло появленіе новыхъ лицъ.

То были сэръ Барнетъ Скеттльсъ, лэди Скеттльсъ и молодой Скеттльсъ. Послѣдній долженъ былъ опредѣлиться въ теплицу доктора Блимбера послѣ каникулъ.

-- А что, на-примѣръ, это за комната? спросила лэди Скеттльсъ у пріятельницы Поля, меліи.

-- Кабинетъ доктора Блимбера, мэмъ, былъ отвѣтъ.

Лэди Скеттльсъ окинула комнату взоромъ въ лорнетъ и сказала мужу одобрительнымъ тономъ: "Очень-хорошо". Сэръ Барнетъ кивнулъ въ знакъ согласія, но сынъ его смотрѣлъ недовѣрчиво и подозрительно.

-- А это маленькое твореніе? сказала лэди Скеттльсъ, взглянувъ на Поля.-- Онъ одинъ...

-- Изъ молодыхъ джентльменовъ, мэмъ.

-- А какъ васъ зовутъ, мое блѣдное дитя?

-- Домби.

Сэръ Барнетъ немедленно вмѣшался въ разговоръ и сказалъ, что имѣлъ честь встрѣтить отца Поля на одномъ оффиціальномъ обѣдѣ и надѣется, что онъ здоровъ. Поль слышалъ, какъ онъ шепнулъ лэди Скеттльсъ: "Изъ Сити... очень-богатъ... человѣкъ извѣстный... докторъ говорилъ..." Потомъ онъ обратился къ Полю:

-- Скажете ли вы своему почтенному папа, что сэръ Барнетъ Скеттльсъ слышалъ съ удовольствіемъ о его совершенномъ здоровьѣ и посылаетъ ему свой усердный поклонъ?

-- Да, сударь.

-- Вотъ молодецъ! Барнетъ, -- обратясь къ сыну: -- съ этимъ молодымъ джентльменомъ ты долженъ быть знакомъ. Съ этимъ молодымъ джентльменомъ ты можешь познакомиться.

-- Какіе глазки! какіе волосы! какое милое личико! воскликнула съ нѣжностью лэди Скеттльсъ, взглянувъ на Флоренсу въ лорнетъ.

-- Моя сестра, сказалъ Поль, представляя ее.

Скеттльсы были вполнѣ довольны. Такъ-какъ лэди Скеттльсъ полюбила, по-видимому, Поля съ перваго взгляда, то всѣ пошли вмѣстѣ наверхъ; сэръ Барнетъ повелъ Флоренсу, а сынъ его послѣдовалъ за ними.

Молодой Барнетъ, войдя въ гостиную, недолго оставался въ забвеніи: его тотчасъ же извлекъ докторъ Блимберъ и заставилъ танцовать съ Флоренсою. Юный кандидатъ въ мудрецы не показался Полю особенно счастливымъ -- онъ скорѣе показался ему сердитымъ: его, по-видимому, очень-мало интересовало все, вокругъ него происходившее, хотя лэди Скеттльсъ и замѣтила мистриссъ Блимберъ, что сынъ ея очевидно въ восторгѣ отъ этого очаровательнаго ангела, миссъ Домби.

Полю показалось страннымъ, отъ-чего никто не занимаетъ его прежняго мѣста въ подушкахъ софы, и отъ-чего всѣ, когда онъ снова показался въ гостиной, говорили ему, чтобъ онъ туда сѣлъ, такъ-какъ это его мѣсто. Никто не заслонялъ ему Флоренсы, когда она танцовала, и замѣтили, что онъ съ удовольствіемъ слѣдитъ за нею глазами. Всѣ были такъ любезны, даже чужіе, которыхъ вскорѣ набралось много, что часто подходили къ нему, спрашивали ласково, какъ онъ себя чувствуетъ, не болитъ ли у него голова, не усталъ ли онъ. Онъ благодарилъ ихъ всѣхъ за вниманіе и забрался въ свой уголокъ софы, на которой усѣлись лэди Скеттльсъ и мистриссъ Блимберъ; Флоренса также подошла къ нему, когда кончила танцовать, и сѣла подлѣ него. Онъ смотрѣлъ на все это и былъ очень-доволенъ.

Флоренса просидѣла бы тутъ охотно весь вечеръ и готова была бы вовсе не танцовать, но Поль упрашивалъ ее объ этомъ, говоря, что ему весело смотрѣть, какъ она танцуетъ. Онъ говорилъ правду: сердце его радовалось и личико разгоралось живымъ румянцемъ, когда онъ видѣлъ, какъ всѣ ею восхищались и что не было никого прекраснѣе ея.

Изъ гнѣзда своего между подушками, Поль могъ видѣть и слышать все, какъ-будто танцевальный вечеръ былъ устроенъ единственно для его удовольствія. Между-прочимъ, онъ замѣтилъ, какъ танцовальный учитель, мистеръ Бэпсъ, вступилъ въ разговоръ съ сэромъ Барнетомъ Скеттльсомъ и предложилъ ему тотъ же самый вопросъ о сырыхъ матеріалахъ, которымъ незадолго такъ сильно озадачилъ Тутса. Сэръ Барнетъ наговорилъ ему много объ этомъ таинственномъ для Поля предметѣ, но по-видимому не рѣшилъ вопроса, потому-что мистеръ Бэпсъ отвѣчалъ: "Да! Но предположимъ, что Россія вмѣшается съ своимъ саломъ?" Чѣмъ сэръ Барнетъ былъ пораженъ до онѣмѣнія и только качалъ головою. Наконецъ онъ нашелъ только одно возраженіе: "въ такомъ случаѣ остаются намъ бумажныя издѣлія".

Сэръ Барнетъ смотрѣлъ на мистера Бэпса, отправившагося развлекать скучавшую въ одиночествѣ супругу, какъ на человѣка замѣчательнаго, и наконецъ рѣшилъ спросить у доктора Блимбера, кто этотъ джентльментъ?

-- Это нашъ профессоръ.

-- Чего-нибудь тѣсно-связаннаго со статистикой? Держу пари, что такъ!

-- Нѣтъ, сэръ Барнетъ, возразилъ докторъ Блимберъ, потирая себѣ подбородокъ.-- Не совершенно.

-- Политической экономіи, математики, или чего-нибудь подобнаго?

-- Нѣтъ, сэръ Барнетъ. Мистеръ Бэпсъ человѣкъ, конечно, весьма достойный... въ сущности, онъ нашъ профессоръ танцовальнаго искусства.

Поль испугался, видя какой гнѣвъ овладѣлъ сэромъ Барнетомъ Скеттльсомъ при этомъ извѣстіи и какими бѣшеными глазами онъ сталъ смотрѣть на мистера Бэпса; разъяренный баронетъ подошелъ къ своей супругѣ и замѣтилъ ей, указывая на танцмейстера, что это "самый без...со...вѣст...ный и без...стыд...ный нахалъ въ свѣтѣ! "

Поль замѣтилъ еще одно обстоятельство. Мистеръ Фидеръ, вкусивъ нѣсколько чашекъ нигуса, принялся наслаждаться. Танцы были вообще церемонны и музыка нѣсколько походила на духовную, но мистеръ Фидеръ послѣ чашекъ нигуса сказалъ Тутсу, что онъ расположенъ развеселить балъ. Послѣ этого онъ началъ танцовать съ величайшимъ усердіемъ, а самъ между-тѣмъ потихоньку подучалъ музыкантовъ, чтобъ они заиграли какой-нибудь удалой танецъ. Потомъ онъ сдѣлался необычайно-любезенъ съ дамами, и, танцуя съ миссъ Блимберъ, рискнулъ продекламировать ей вполголоса очень-нѣжные стишки, которые потомъ повторилъ четыремъ другимъ дамамъ, одной послѣ другой. Поль слышалъ это своими ушами.

Мистриссъ Блимберъ испугалась такой неприличной веселости, и въ-особенности перемѣны музыки, которая вдругъ заиграла простонародные мотивы, какіе слышатся на улицахъ: она боялась, что это оскорбитъ аристократическій слухъ лэди Скеттльсъ. Но та приняла ея извиненіе разврата мистера Фидера очень-благосклонно и просила не говорить объ этомъ.

Разъ, въ промежуткѣ между танцами, лэди Скеттльсъ сказала Полю, что онъ по-видимому большой любитель музыки. Поль отвѣчалъ утвердительно и сообщилъ ей, что если и она любитъ музыку, то должна слышать, какъ поетъ Флоренса. Лэди Скеттльсъ тотчасъ же объявила, что она умираетъ отъ желанія услышать пѣніе Флоренсы; но та отговаривалась очень-серьёзно, стыдясь пѣть при такомъ множествѣ чужихъ, пока Поль не подозвалъ ея къ себѣ и не сказалъ: "Флой, прошу тебя, милая, для меня!" И она тотчасъ же сѣла за Фортепьяно и начала пѣть. Всѣ посторонились передъ Полемъ, не желая заслонять отъ него сестру, а онъ былъ въ восторгѣ и заплакалъ отъ радости и удовольствія.

Всѣ полюбили Флоренсу. Да и могло ли быть иначе? Поль былъ убѣжденъ, что этому должно быть! Сидя въ своемъ уголкѣ между подушками, скрестя спокойно руки и протянувъ небрежно одну ногу, онъ съ торжествомъ слушалъ, какъ со всѣхъ сторонъ съ восхищеніемъ хвалили сестру и маленькаго Домби, какъ всѣмъ нравилась ея скромность, какъ всѣ говорили о ея красотѣ, граціозности и умѣ.

Все, что ребенокъ наблюдалъ, чувствовалъ и думалъ въ тотъ вечеръ, перемѣшалось въ глазахъ его какъ цвѣта радуги. Предметы, еще недавно наводившіе на него раздумье, пронеслись мимо подъ звуки музыки. Все, что онъ видѣлъ изъ окна своей спальни, въ которое глядѣлъ каждый вечеръ на далеко-разстилавшееся море, съ его волнами и фантастическими картинами, успокоилось и улеглось, какъ зыбь послѣ вѣтра. Таинственный ропотъ, къ которому онъ такъ часто прислушивался, лежа въ своей колясочкѣ на взморьѣ, отдавался одинъ въ ушахъ его сквозь мелодическое пѣніе сестры, сквозь говоръ голосовъ и шарканье ногъ. О немъ напоминали нѣкоторыя изъ мелькавшихъ мимо его лицъ, напоминала даже тяжелая любезность Тутса, подходившаго къ нему часто и бравшаго его дружески за руку. Ему казалось, будто онъ слышитъ отголоски того таинственнаго ропота въ ласкахъ, которыми всѣ его осыпали, даже въ самой репутаціи его причудливости, хотя онъ не понималъ, какъ это дѣлается. Такъ маленькій Поль сидѣлъ въ задумчивости, слушалъ, смотрѣлъ, мечталъ и былъ очень-счастливъ, пока не пришло время разставаться...

Тогда, дѣйствительно, никто изъ всего общества не остался равнодушнымъ. Сэръ Барнетъ Скеттльсъ подвелъ къ нему сына и заставилъ ихъ пожать другъ другу руки, изъявивъ надежду, что оба молодые джентльмена непремѣнно сойдутся между собою на самую короткую ногу; потомъ онъ просилъ Поля передать мистеру Домби его лучшіе комплименты. Лэди Скеттльсъ поцаловала Поля, разгладивъ волосы на его головѣ и поднявъ его на руки; даже самъ мистеръ Бэпсъ подошелъ къ нему и простился чрезвычайно-радушно.

-- Прощайте, докторъ Блимберъ! сказалъ Поль, протягивая ему рученку.

-- Прощай, мой миленькій дружокъ.

-- Я вамъ очень-благодаренъ, сэръ. Велите, чтобъ они берегли Діогена.

Діогеномъ называлась собака, которая до той поры не входила въ дружескія сношенія ни съ кѣмъ, кромѣ Поля. Докторъ Блимберъ обѣщалъ заботиться о Діогенѣ, и Поль поблагодарилъ его и подалъ ему руку. Потомъ онъ простился съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей съ такимъ чувствомъ, что супруга доктора забыла о принятомъ ею намѣреніи говорить лэди Скеттльсъ о Цицеронѣ. Корнелія взяла Поля за обѣ ручонки и сказала: "Домби, Домби, ты былъ всегда моимъ любимымъ ученикомъ. Благослови тебя Богъ! "

Между молодыми джентльменами пронеслось жужжаніе: "Домби уѣзжаетъ! Маленькій Домби уѣзжаетъ!" и всѣ двинулись за Полемъ и Флоренсою внизъ по лѣстницѣ въ залу, не исключая даже семейства Блимберовъ. Мистеръ Фидеръ замѣтилъ вслухъ, что подобныхъ проводовъ не удостоивался еще ни одинъ молодой джентльменъ. Слуги и буфетчикъ хотѣли также взглянуть на маленькаго Домби еще разъ. Самъ слабоглазый, который погрузилъ его книги и вещи въ карету, долженствовавшую отвезти Поля и Флоренсу къ мистриссъ Пипчинъ на ночлегъ, видимо растаялъ.

Даже вліяніе нѣжной страсти на сердца молодыхъ джентльменовъ -- всѣ они до одного влюбились въ Флоренсу -- не могло удержать ихъ отъ шумнаго прощанья съ маленькимъ Домби: они толпились на лѣстницѣ, чтобъ пожать ему руку, махали едіу шляпами, и каждый кричалъ: "Домби, не забывай меня!" -- Такіе взрывы чувства были вовсе не въ обычаѣ этихъ юныхъ Честерфильдовъ. Поль шепталъ Флоренсѣ, когда она его укутывала прежде, чѣмъ отворилась наружная дверь: "Слышишь, Флой? забудешь ли ты это? Рада ли ты?" И въ глазахъ его выражался живой восторгъ.

Онъ оглянулся еще разъ на всѣхъ, посмотрѣлъ сквозь слезы на окружавшія его лица, исполненныя дружескаго участія, и погрузился въ темную карету, гдѣ прижался къ Флоренсѣ. Съ этой поры, всякій разъ, когда онъ вспоминалъ о докторѣ Блимберѣ, лицо его представлялось ему такимъ, какимъ онъ видѣлъ его въ послѣднюю минуту разставанья; самое мѣсто казалось ему въ родѣ сновидѣнія, наполненнаго ласково-сіявшими глазами.

Когда братъ и сестра усѣлись, Тутсъ неожиданно опустилъ каретную рамку съ одной стороны, всунулъ туда голову и сказалъ съ дружескимъ хихиканьемъ: "а Домби здѣсь?" и потомъ тотчасъ же поднялъ раму, не дожидаясь отвѣта. Прежде, чѣмъ кучеръ успѣлъ тронуть съ мѣста лошадей, мистеръ Тутсъ повторилъ свой маневръ съ другой стороны и сказалъ тѣмъ же голосомъ, въ другую раму: "а Домби здѣсь?" и исчезъ такъ же, какъ и прежде.

Какъ Флоренса смѣялась! Поль часто вспоминалъ эту продѣлку и всякій разъ смѣялся отъ души.

Но послѣ -- на другой день и въ слѣдующіе дни -- произошло многое, о чемъ Поль вспоминалъ, какъ о смутномъ снѣ. На-примѣръ, почему онъ прожилъ нѣсколько дней у мистриссъ Пипчинъ, вмѣсто того, чтобъ ѣхать домой? Зачѣмъ онъ лежалъ въ постели, а Флоренса сидѣла всегда подлѣ него? Бывалъ ли бъ комнатѣ его отецъ, или онъ только видѣлъ высокую тѣнь на стѣнѣ? Дѣйствительно ли онъ слышалъ слова своего медика, который говорилъ, что еслибъ кого-то взяли домой прежде того времени, на которомъ строились его планы и Фантазіи, то онъ бы не увядалъ?

Поль не помнилъ навѣрное, говаривалъ ли онъ Флоренсѣ: "О, Флой! возьми меня къ папа и не оставляй меня!" Но ему казалось будто-бы онъ слышалъ, какъ самъ повторялъ: "Возьми меня домой, Флой, возьми меня домой!"

Однако онъ припоминалъ, когда былъ уже дома и его взнесли наверхъ по лѣстницѣ, что передъ этимъ ему слышался нѣсколько часовъ стукъ колесъ, тогда-какъ онъ лежалъ на каретной подушкѣ, Флоренса сидѣла возлѣ него, а старая мистриссъ Пипчинъ насупротивъ. Онъ узналъ также свою кроватку, когда его положили въ нее, тётку свою, миссъ Токсъ и Сузанну. Но было еще что-то, нѣсколько сбивавшее его съ толку.

-- Я хочу говорить съ Флоренсою, сказалъ онъ.-- Мнѣ нужно поговорить съ нею одною!

Флоренса наклонилась къ нему, и всѣ посторопились.

-- Флой, мой ангелъ, не былъ ли это папа въ залѣ, когда меня вынесли изъ кареты?

-- Да, дружокъ.

-- Онъ не плакалъ, Флой, и не ушелъ къ себѣ, когда меня увидѣлъ?

Она прижала свои губы къ его щекѣ и покачала головою.

-- Я радъ, что онъ не плакалъ. Мнѣ казалось будто онъ плакалъ. Не говори никому, что я объ этомъ спрашивалъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.

Необычайная сметливость капитана Коттля и новое занятіе для Валтера.

Валтеръ долго не могъ рѣшить, что ему дѣлать въ Барбадосѣ и даже иногда надѣялся, не перемѣнитъ ли мистеръ Домби своего намѣренія. Но какъ ничего подобнаго нельзя было предвидѣть, а время утекало и ему нужно было торопиться, онъ почувствовалъ, что пора дѣйствовать и что медлить нечего.

Главнымъ затрудненіемъ Валтера была необходимость сообщить дядѣ Соллю о настоящемъ положеніи своихъ дѣлъ. Онъ чувствовалъ, что это извѣстіе будетъ старику страшнымъ ударомъ и медлилъ тѣмъ болѣе, что дядя Солль въ послѣднее время значительно пріободрился и повеселѣлъ. Инструментальный мастеръ уже уплатилъ мистеру Домби часть своего долга и мужественно трудился надъ одолѣніемъ остальнаго, а потому добрый Валтеръ сильно огорчался необходимостью повергнуть его снова въ уныніе.

Покинуть старика, не предупредивъ его напередъ, онъ не хотѣлъ. Надобно было сказать ему все, но какъ?-- вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ. Отказаться отъ путешествія въ Вест-Индію не было возможности: мистеръ Домби сказалъ правду, что онъ молодъ и здоровъ и что обстоятельства его дяди не въ цвѣтущемъ положеніи; взглядъ, которымъ мистеръ Домби заключилъ этотъ намекъ, показывалъ ясно, что если Валтеръ откажется ѣхать, то можетъ оставаться дома, но никакъ не въ его конторахъ. Дядя и племянникъ были оба много обязаны мистеру Домби, по собственнымъ стараніямъ Валтера, хотя онъ и отчалвался пріобрѣсти себѣ когда-нибудь благорасположеніе надменнаго представителя фирмы; но какъ бы то ни было, Валтеръ чувствовалъ, что долгъ его отправиться по назначенію.

Когда мистеръ Домби, объявляя ему о назначеніи въ Барбадосъ, сказалъ, что онъ молодъ и крѣпокъ, а обстоятельства его дяди плохи, на лицѣ его выражалось презрѣніе: оно какъ-будто говорило, что Валтеръ былъ бы не прочь жить въ праздности на-счетъ старика въ стѣсненномъ положеніи, и это глубоко уязвило благородную душу молодаго человѣка. Рѣшившись увѣрить мистера Домби, что онъ въ немъ ошибся, Валтеръ обнаруживалъ передъ нимъ послѣ вест-индскаго свиданія больше бодрости и веселости, чѣмъ когда-нибудь. Онъ не понималъ, что это самое качество и не нравилось въ немъ гордому патрону.

"Ну, а наконецъ все-таки дядя Солль долженъ узнать все!" подумалъ Валтеръ со вздохомъ. Боясь, что голосъ его дрогнетъ или физіономія измѣнитъ, если онъ самъ скажетъ объ этомъ старику, онъ рѣшился употребить въ дѣло посредничество капитана Коттля. Въ первое же воскресенье онъ пошелъ къ нему.

На пути туда, Валтеръ вспомнилъ съ удовольствіемъ, что грозная мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ уходитъ каждое воскресное утро внимать далеко отъ дому поученія Мельхиседека-Гоулера. Этотъ святой мужъ, изгнанный изъ вест-индскихъ доковъ но ложному подозрѣнію (нарочно возбужденному противъ него коварнымъ врагомъ добродѣтели), будто онъ имѣлъ привычку просверливать буравчикомъ винныя бочки и прикладывать уста свои къ этому отверстію, объявилъ преставленіе свѣта въ тотъ самый день черезъ два года, въ десять часовъ. Въ-слѣдствіе того онъ открылъ въ кабинетѣ своемъ собранія, гдѣ принимались джентльмены и дамы "выспренняго" религіознаго убѣжденія. Слова Мельхиседека произвели въ первый же день такой могущественный эффектъ на слушателей, что они, увлекшись жаромъ священнаго джигга, прорвались цѣлою паствой въ кухню и изувѣчили катокъ, принадлежавшій одному изъ сектаторовъ.

Капитанъ сообщилъ все это Валтеру и его дядѣ въ тотъ вечеръ, когда заплатили ростовщику Брогли. Самъ капитанъ присутствовалъ постоянно при всѣхъ богослуженіяхъ въ одной сосѣдней церкви, на которой каждое воскресное утро поднимался флагъ: онъ былъ даже такъ добръ, что держалъ въ порядкѣ мальчишекъ, которые очень боялись его таинственнаго желѣзнаго крючка. Зная неизмѣнныя привычки капитана, Валтеръ торопился, сколько могъ, и наконецъ имѣлъ удовольствіе разсмотрѣть въ отворенномъ окнѣ вывѣшенные для просушки на солнцѣ широчайшій синій сюртукъ и жилетъ.

Валтеръ стукнулъ скобою разъ.

-- Стинджеръ, сказалъ капитанъ у себя, какъ-будто дѣло вовсе его не касалось. Тогда Валтеръ стукнулъ два раза.

-- Коттль, отозвался капитанъ и показался у окна въ шляпѣ, чистой рубашкѣ и съ повязаннымъ однимъ шлагомъ шейнымъ платкомъ.

-- А, Вал'ръ!

-- Я, капитанъ Коттль.

-- Въ чемъ дѣло, молодецъ? спросилъ капитанъ съ большою заботливостью.-- Ужь нѣтъ ли опять чего-нибудь съ Джилльсомъ?

-- Нѣтъ, нѣтъ, капитанъ! Съ дядей Соллемъ все благополучно.

-- Очень-радъ. Сейчасъ отворю.

Капитанъ отворилъ двери и все еще смотрѣлъ на Валтера съ сомнительнымъ выраженіемъ.

-- Ты пришелъ что-то рано, Вал'ръ.

-- Дѣло въ томъ, капитанъ Коттль, отвѣчалъ тотъ, когда они вошли въ комнату и онъ усѣлся: -- что я боялся не застать васъ, а мнѣ нуженъ вашъ добрый совѣтъ.

-- Получишь его. Не хочешь ли чего-нибудь?

-- Ничего, капитанъ, кромѣ вашего мнѣнія.

-- Изволь. Въ чемъ дѣло?

Валтеръ разсказалъ ему все о предстоящемъ путешествіи въ Вест-Индію, о затрудненіи своемъ, какъ сообщить объ этомъ дядѣ, и просилъ капитана Коттля взять на себя трудъ помочь ему.

Капитанъ Коттль совершенно растерялся отъ изумленія.

-- Видите, капитанъ. Что до меня, я молодъ, какъ выразился мистеръ Домби, значитъ, обо мнѣ толковать нечего. Я долженъ пробить себѣ дорогу въ свѣтѣ -- это я знаю; но есть двѣ вещи, которыя меня сильно затрудняютъ. Во-первыхъ, хотя я этого и не заслуживаю, я единственная въ жизни радость и гордость старика; если я буду живъ и здоровъ, то, оставя Англію, навѣрно не увижусь съ нимъ больше. Онъ старъ, и если смерть его ускорилась бы потерею деревяннаго мичмана и инструментовъ, къ которымъ онъ привыкъ съ давнихъ лѣтъ, то очень можетъ быть, что онъ умеръ бы нѣсколько раньше, лишась...

-- Племянника? Такъ!

-- Значитъ, надобно увѣрить его, что разлука наша будетъ только временная. Мнѣ этого не сдѣлать: я измѣню себѣ; а потому я хочу просить васъ...

-- Гмъ! Мудрено!

-- Теперь, другой пунктъ, капитанъ. Къ-сожалѣнію, я не нравлюсь мистеру Домби. Какъ я ни старался заслужить его благосклонность, но онъ меня не любитъ -- это несомнѣнно. Онъ посылаетъ меня въ Вест-Индію не потому, что мнѣ тамъ будетъ хорошо, а всего вѣроятнѣе хочетъ только сбыть меня съ глазъ. Объ этомъ ни слова дядѣ, капитанъ. Надобно выставить ему мою будущность въ самомъ блестящемъ видѣ: если я говорю объ этомъ вамъ, такъ для того только, чтобъ оставить за собою хоть одного друга, которому было бы извѣстно мое настоящее положеніе.

Капитанъ протянулъ ему свою широкую руку съ такою искренностью, которая выражала больше, чѣмъ цѣлые томы.

-- Капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, сжавъ ее въ обѣихъ рукахъ, которыхъ на это только-что было достаточно:-- послѣ дяди Солля, я больше всего люблю васъ. Нѣтъ человѣка, къ которому бы я могъ имѣть больше довѣренности. Повторю еще разъ: о себѣ я не забочусь нисколько! Еслибъ я былъ свободенъ, готовъ идти охотно хоть на край свѣта, хоть простымъ матросомъ! Но дядѣ моему этого не хотѣлось и я остался. Какъ бы то ни было, я увѣренъ, что у мистера Домби мнѣ далеко не подняться...

-- Э-ге, Виттингтонъ!

-- Какъ бы не такъ! отвѣчалъ Вальтеръ смѣясь.-- Я не жалуюсь. Моя жизнь обезпечена. Оставляя дядю, я передаю его на ваши руки -- въ лучшихъ рукахъ онъ не можетъ быть. Я говорилъ вамъ все это не потому, чтобъ отчаявался: я хотѣлъ только убѣдить васъ, что въ торговомъ домѣ Домби и Сына мнѣ нельзя быть разборчивымъ, а надобно идти куда посылаютъ. Дядѣ моему будетъ лучше, если я уйду: мистеръ Домби уже доказалъ ему свою дружбу, и навѣрно, если перестанетъ имѣть передъ глазами Фигуру, которая ему не нравится, онъ будетъ ему еще полезнѣе. Итакъ, капитанъ, ура Вест-Индія! Какъ поютъ матросы?

Ура въ портъ Барбадосъ, ребята,

Ой--о--го!

За нами Британнія, ребята,

Ой--о--го!

Тутъ капитанъ не выдержалъ и подтянулъ во все горло:

Ой--о--го!!...

Припѣвъ этотъ достигъ до слуха одного пламеннаго шкипера, уже нетрезваго, который жилъ насупротивъ. Онъ вскочилъ, подбѣжалъ къ отворенному окну и заревѣлъ сиплымъ басомъ:

Ой--о--го--о--о!!!...

Послѣ чего, дружески привѣтствовавъ сосѣдей такимъ же громкимъ: "Эгой!" онъ затворилъ окно и снова усѣлся за свой грогъ.

-- Теперь, капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, подавая ему сюртукъ и жилетъ: -- если вы пойдете сейчасъ же къ дядѣ Соллю и объявите ему все, я провожу васъ до дверей, а самъ буду гулять по улицамъ до обѣда.

Капитану не очень нравилось это порученіе и онъ не вполнѣ надѣялся, что выполнитъ его удовлетворительнымъ образомъ. Онъ забралъ себѣ въ голову, что Валтеру предстоитъ совершенно другая будущность: женитьба на Флоренсѣ и жизнь мильйонера, а потому ему трудно было выгрузить изъ себя эти идеи и замѣнить ихъ совершенно различнымъ грузомъ. Въ-слѣдствіе того онъ отклонилъ отъ себя жилетъ и сюртукъ, и сказалъ Валтеру, что въ такомъ серьезномъ обстоятельствѣ ему непремѣнно надобно напередъ покусать себѣ ногти.

-- Это у меня старинная привычка, Вал'ръ. Ей ужь лѣтъ пятьдесятъ. Когда ты увидишь, что Недъ Коттль кусаетъ себѣ ногти, значитъ, онъ на мели.

Капитанъ взялъ въ зубы свои желѣзный крючокъ и принялся размышлять.

-- Есть у меня пріятель, бормоталъ онъ, какъ-будто про-себя: -- да онъ теперь въ морѣ; а ужь онъ сказалъ бы такое мнѣніе, что весь парламентъ спустилъ бы передъ нимъ Флагъ. Его два раза смывало за бортъ и все ни-по-чемъ. Его сначало сшибло съ штыкболта, когда брали рифЫ въ океанѣ, но его выудили изъ воды -- а ужь былъ уменъ!

Валтеръ не могъ удержаться, чтобъ внутренно не порадоваться отсутствію этого мудреца.

-- Да! Спросилъ бы ты, Вал'ръ, что онъ думаетъ о баканѣ, который у Нора, такъ онъ бы сказалъ тебѣ мнѣніе. Умнѣе этого человѣка я^не видывалъ!

-- Какъ его звали, капитанъ Котлль? спросилъ Валтеръ, рѣшившійся казаться заинтересованнымъ.

-- Бонеби. Клянусь Богомъ, онъ бы насъ спасъ!

Капитанъ снова погрузился въ раздумье и но-видимому не видѣлъ и не слышалъ ничего.

Въ сущности же, капитанъ Коттль перевертывалъ бъ головѣ своей планы, которые скоро сняли его съ мели и привели на отличную глубину. Ему вообразилось, что тутъ есть какая-нибудь ошибка; что молодой и неопытный Валтеръ понимаетъ вещи не такъ, какъ должно; что его посылаютъ въ Вест-Индію не зачѣмъ инымъ, какъ желая доставить случай разбогатѣть съ необычайною скоростью. "Если даже и есть что-нибудь между Вал'ромъ и его "губернаторомъ", такъ можно поправить все дѣло однимъ словомъ, которое бы взялся сказать другъ ихъ обоихъ и тогда все пойдетъ "какъ по салу". Капитанъ дошелъ до слѣдующихъ умозаключеній:-- онъ имѣетъ удовольствіе быть знакомымъ съ мистеромъ Домби, послѣ проведеннаго имъ у него весьма-пріятнаго получаса въ Брайтонѣ, когда они занимали деньги для дяди Солля; между двумя человѣками, понимающими другъ друга, ничего не можетъ быть легче, ужъ добраться до истинныхъ фактовъ; наконецъ, лучше всего будетъ, если онъ, не сказавъ ни слова Валтеру, пойдетъ въ домъ мистера Домби, велитъ слугѣ доложить о "кэптенѣ Коттлѣ", зацѣпитъ потомъ крючокъ за петлю фрака самого "губернатора", переговоритъ о дѣлѣ по-дружески, устроитъ все и возвратится съ торжествомъ!

Лицо капитана Коттля мало-по-малу прояснивалось; прищуренные во время глубокомысленныхъ соображеній глаза открылись во всю ширину; нахмуренныя щетинистыя брови расправились; онъ сдѣлалъ гримасу въ родѣ улыбки, пересталъ грызть свои ногти и сказалъ Валтеру:

-- Ну, Вал'ръ, теперь можешь дать мнѣ мои непромокаемые.

Валтеръ не могъ понять, почему капитанъ такъ хлопочетъ со своимъ шейнымъ платкомъ, который старался повязать какъ можно красивѣе; почему онъ вытянулъ накрахмаленный воротникъ рубашки до н е льзя; почему снялъ башмаки и надѣлъ неподражаемые сапожищи съ кисточками, въ которые наряжался только по экстреннымъ случаямъ. Наконецъ, когда капитанъ нарядился къ полному своему удовольствію, онъ взялъ палку и объявилъ, что готовъ.

Походка капитана, когда онъ вышелъ на улицу, была самодовольнѣе обыкновеннаго; но Валтеръ не обратилъ на это вниманія, приписывая ее эффекту сапоговъ съ кисточками. Когда они отошли нѣсколько, имъ встрѣтилась женщина, продававшая цвѣты. Капитанъ вдругъ остановился, какъ-будто пораженный счастливою мыслью, и купилъ огромнѣйшій пучокъ, какой только оказался въ ея корзинкѣ: великолѣпный букетъ, въ видѣ вѣера, фута въ два съ половиною въ окружности, составленный изъ самыхъ яркихъ и веселыхъ цвѣтовъ растительнаго царства.

Вооружась этимъ маленькимъ подаркомъ, которымъ онъ думалъ обрадовать мистера Домби, капитанъ продолжалъ идти вмѣстѣ съ Валтеромъ до самыхъ дверей лавки инструментальнаго мастера. Тамъ оба остановились.

-- Вы войдете, капитанъ?

-- Да.

-- И не забудете ничего?

-- Нѣтъ.

-- Такъ я начну свою прогулку.

-- Гуляй дольше! закричалъ ему вслѣдъ капитанъ, очень-довольный, что сбылъ его съ рукъ; самъ же онъ рѣшился посѣтить дядю Солля послѣ.

Валтеръ не имѣлъ никакого опредѣлительнаго плана прогулки; но ему хотѣлось выбраться изъ города въ поля, гдѣ бы можно было думать на свободѣ о новой предстоявшей ему жизни. Онъ избралъ поля близъ Гемпстеда, дорога къ которымъ шла мимо дома мистера Домби.

Домъ былъ мраченъ и величественъ по-прежнему; жалузи опущены, но окна верхняго этажа открыты настежъ и вѣтерокъ, шевелившій гардинами, былъ единственнымъ знакомъ жизни, проявлявшимся въ наружности дома. Валтеръ убавилъ шага и оглянулся, когда прошелъ мимо, двери на двѣ. Онъ смотрѣлъ съ особеннымъ чувствомъ на верхнія окна, интересовавшія его всегда, послѣ приключенія съ заблудившеюся Флоренсой. Въ это время подъѣхалъ къ крыльцу кабріолетъ, и изъ него вышелъ величавый джентльменъ въ черномъ, съ тяжелою часовою цѣпочкой. Валтеръ пошелъ дальше, думая о разныхъ вещахъ, и уже послѣ, отойдя довольно-далеко, вспомнилъ, что джентльменъ въ черномъ долженъ быть непремѣнно медикъ: кто же тамъ боленъ?

Валтеръ мечталъ, что, можетъ-быть, настанетъ время, когда прелестное дитя, сохранившее къ нему столько благодарности и привязанности, и всегда радовавшееся встрѣчамъ съ нимъ, выростетъ, заинтересуетъ брата въ его пользу и дѣла его поправятся: -- идея эта не имѣла поводомъ себялюбивыхъ денежныхъ разсчетовъ, но представлялась ему въ видѣ усладительной надежды, что Флоренса всегда будетъ о немъ помнить. Но другая и болѣе разсудительная мысль шепнула ему, что если онъ доживетъ до этого времени, то не иначе, какъ за океаномъ и забытый; а она будетъ замужемъ, богата, горда и счастлива: ей нѣтъ причины помнить о немъ дольше, чѣмъ о любой изъ своихъ дѣтскихъ игрушекъ.

Онъ однако такъ привыкъ идеализировать милое дитя, найденное имъ блуждающимъ въ лохмотьяхъ, въ которые нарядила ее "добрая мистриссъ Броунъ", что покраснѣлъ отъ стыда, позволивъ себѣ думать, будто она можетъ когда-нибудь загордиться и не останется навсегда кроткимъ, ласковымъ, привлекательнымъ ребенкомъ, какимъ была въ первый день ихъ знакомства. Вообще, Валтеръ заключилъ, что разсужденія его о Флоренсѣ никогда не могутъ быть разсудительными, а потому она должна оставаться въ его памяти, какъ существо безцѣнное, недосягаемое, неизмѣнное и неопредѣленное.

Валтеръ долго бродилъ по полямъ, прислушиваясь къ пѣнью птицъ, воскреснымъ колоколамъ и отдаленному шуму многолюдной столицы. Во все это время ему ни разу не пришла въ голову отчетистая мысль объ отправленіи въ Вест-Индію.

Поля оставались уже за нимъ, когда онъ побрелъ домой въ томъ же разсѣянномъ расположеніи духа; вдругъ раздался за нимъ возгласъ мужчины и вскорѣ потомъ женскій голосъ, звавшій его по имени. Обернувшись, онъ увидѣлъ наемную карету, остановившуюся на ближайшемъ позади его перекресткѣ; кучеръ глядѣлъ на него и дѣлалъ бичемъ знаки, а молодая женщина, высунувшись изъ окошка, звала его къ себѣ съ необычайною энергіей. Подбѣжавъ къ каретѣ, Валтеръ узналъ въ ней миссъ Сузанну Нипперъ, которая была совершенно внѣ себя.,

-- Стэггсовы Сады, мистеръ Валтеръ! О, ради Бога, скажите!

-- Что такое, въ чемъ дѣло? кричалъ Валтеръ.

-- Вотъ! кричалъ въ отчаяніи кучеръ.-- Эта молодая дама ѣздитъ уже со мною больше смертельнаго часа и все заставляетъ заворачивать въ глухіе закоулки. Такого сѣдока у меня еще до-сихъноръ не было, пока я живъ!

-- Вы хотите попасть въ Стэггсовы Сады? спросилъ ее Валтеръ.

-- Да! Ей туда хочется. Гдѣ они? ворчалъ кучеръ.

-- Я не знаю гдѣ они, отвѣчала дико Сузанна.-- Мистеръ Валтеръ, я была тамъ разъ въ жизни, вмѣстѣ съ миссъ Флой и нашимъ бѣднякомъ Полемъ, въ тотъ день, когда вы ее нашли въ Сити. Мистриссъ Ричардсъ и я... бѣшеный бывъ... я была тамъ послѣ, но не помню дороги... они провалились сквозь землю! О, мистеръ Валтеръ, не оставляйте меня! Стэггсовы Сады, ради Бога! Любимецъ миссъ Флой... нашъ любимецъ... милый, маленькій Поль... О, мистеръ Валтеръ!

-- Боже мой, развѣ онъ такъ боленъ?

-- Бѣдный цвѣтокъ! кричала Сузанна, ломая руки.-- Ему вздумалось увидѣть свою прежнюю кормилицу, бѣдняжкѣ! И я поѣхала за нею. Мистриссъ Стэггсъ, изъ Садовъ Полли Тудль, ради Бога, нѣтъ ли кого-нибудь!

Валтеръ, понявъ о чемъ такъ хлопочетъ Сузанна Ннписръ, бросился впередъ съ такою пылкостью, что кучеръ едва могъ за нимъ слѣдовать, и принялся спрашивать у всѣхъ встрѣчныхъ, не знаетъ ли кто гдѣ Стэггсовы Сады.

Но Стэггсовыхъ Садовъ уже не было на свѣтѣ: они исчезли съ лица земли и ихъ замѣнили гранитные столбы и массивныя арки желѣзной дороги. Жалкій пустырь уничтожился и на мѣстѣ его величались амбары съ разнымъ дорогимъ добромъ. Старые закоулки кипѣли теперь толпящимися пассажирами и экипажами всѣхъ родовъ. Новыя улицы, образовавшіяся тамъ, гдѣ былъ сваленъ мусоръ и громоздились телеги, составили отдѣльный городъ, исполненный комфорта. Мосты, не ведшіе никуда, вели теперь къ дачамъ, садамъ, церквамъ и здоровымъ аллеямъ. Остовы домовъ и зародыши новыхъ закоулковъ унеслись неизвѣстно куда на быстрыхъ парахъ.

Всѣ прежніе противники желѣзной дороги умолкли и смирились. Вездѣ были желѣзно-дорожные трактиры, гостинницы, кофейные домы, планы, омнибусы, газеты, виды, плащи, сюртуки, фляги; желѣзно-дорожныя улицы, зданія, прихлебатели и льстецы всякаго рода. Въ числѣ побѣжденныхъ былъ трубочистный мастеръ, жившій прежде въ Стэггсовыхъ Садахъ и пророчившій желѣзной дорогѣ вѣрное банкротство: онъ жилъ теперь въ трех-этажномъ, вновь выстроенномъ домѣ, съ позолоченною вывѣскою, на которой было сказано, что онъ подрядился по контракту чистить трубы машинъ и печей посредствомъ патентованнаго механизма. День и ночь шумѣли и гремѣли машины паровозовъ, работая неутомимо; электрическій телеграфъ сообщалъ вѣсти о ихъ отправленіи. Толпы народа и груды товаровъ переносились волшебствомъ изъ мѣста въ мѣсто.

Но Стэггсовы Сады были уничтожены съ корнями. Ихъ не оставалось и слѣда!

Наконецъ, послѣ долгихъ и безплодныхъ разспросовъ, Валтеръ, за которымъ ѣхала карета, встрѣтилъ человѣка, который нѣкогда жилъ на исчезнувшемъ мѣстѣ, именно, прежняго скептика трубочистнаго мастера, который теперь растолстѣлъ и заважничалъ. Онъ зналъ Тудля хорошо.

-- Принадлежалъ онъ къ желѣзной дорогѣ, ге?

-- Да, сударь, да! кричала Сузанна изъ окошка.

-- Гдѣ онъ живетъ? спросилъ торопливо Валтеръ.

Тудль жилъ въ строеніи, принадлежащемъ самой компаніи акціонеровъ, на второмъ поворотѣ направо, черезъ дворъ наискось и опять направо, нумеръ одиннадцатый: ошибиться нельзя; спросить Тудля, старшаго машиннаго кочегара -- всякій покажетъ. Обрадованная неожиданнымъ успѣхомъ, Сузанна выскочила изъ кареты, схватила за руку Валтера и пустилась пѣшкомъ, сколько было силъ; карета осталась дожидаться.

-- Скажите, Сузанна, уже давно бѣдный малютка боленъ? спросилъ Валтеръ, когда они шли.

-- Бѣдненькій давно уже страдалъ, но никто не зналъ какъ. О, эти Блимберы! прибавила она съ запальчивостью.

-- Блимберы?

-- Я бы не простила себѣ, мистеръ Валтеръ, что теперь говорю такъ о людяхъ, о которыхъ этотъ милый малютка вспоминаетъ съ такою кротостью; но я бы послала все семейство проводить новыя д о роги въ каменистомъ грунтѣ, и чтобъ миссъ Блимберъ шла впереди, съ пѣшнею въ рукахъ!

Послѣ этого миссъ Нипперъ перевела духъ и пошла еще скорѣе. Валтеръ спѣшилъ въ запуски съ нею, не дѣлая вопросовъ, и они вскорѣ очутились въ маленькой опрятной квартирѣ, биткомъ набитой дѣтьми.

-- Гдѣ мистриссъ Ричардсъ! воскликнула Сузаина Нипперъ, осматриваясь кругомъ.-- О, мистриссъ Ричардсъ, мистриссъ Ричардсъ! Поѣдемте со мною, мое доброе творенье!

-- Не-уже-ли Сузанна! кричала добрая Полли, поднявшись съ изумленіемъ изъ окружавшей ее группы.

-- Да, мистриссъ Ричардсъ, это я! Нашъ бѣдняжка Поль очень боленъ и сказалъ своему на, что хотѣлъ бы увидѣть свою прежнюю кормилицу; онъ и миссъ Флой надѣются, что вы со мною пріѣдете... а мистеръ Валтеръ... забудьте все прошлое и покажитесь милому малюткѣ, который просто гаснетъ. О, мистриссъ Ричардсъ, гаснетъ съ каждымъ часомъ!

Сузаина плакала, Полли также не могла удержать слезъ, и всѣ дѣти, выключая нѣсколькихъ новорожденныхъ, окружили ихъ съ любопытствомъ. Мистеръ Тудль, только сейчасъ воротившійся изъ Бирмингема и сидѣвшій за обѣдомъ, всталъ, самъ подалъ Полли висѣвшія за дверью шляпку и шаль, потрепалъ ее по спинѣ и сказалъ:

-- Давай ходъ! Полли!

Сузанна и мистриссъ Ричардсъ помѣстились въ каретѣ, а Валтеръ сѣлъ на козлы подлѣ кучера, показывать дорогу, чтобъ опять не сбиться съ нея. Такимъ-образомъ онъ доставилъ ихъ благополучно въ залу дома мистера Домби, гдѣ между прочимъ увидѣлъ страшнѣйшій букетъ, напомнившій ему о томъ, который купилъ капитанъ Коттль, когда шелъ вмѣстѣ съ нимъ по дорогѣ къ дядѣ Соллю. Валтеръ охотно промедлилъ бы еще нѣсколько времени въ надеждѣ узнать больше о больномъ малюткѣ, или найдти случаи оказать еще какую-нибудь маленькую услугу; но чувствуя, что это можетъ показаться мистеру Домби навязчивою дерзостью, онъ вышелъ медленно, грустно и неохотно.

Не шелъ онъ и пяти минутъ, какъ его бѣгомъ догналъ лакей и просилъ воротиться. Валтеръ поспѣшилъ назадъ сколько было силъ и вошелъ въ мрачный домъ, съ печальнымъ предчувствіемъ.

ГЛАВА II.

Что безпрестанно говорили волны.

Поль съ самаго пріѣзда домой не вставалъ съ своей кроватки. Онъ спокойно лежалъ, прислушиваясь къ шуму на улицѣ, не заботясь о томъ, какъ шло время, но наблюдая все вокругъ себя.

Когда солнечные лучи пробивались къ нему сквозь шторы и играли на противоположной стѣнѣ, к акъ золотая вода, онъ зналъ, что наступаетъ вечеръ, и что небо багрово и прекрасно; когда отраженіе свѣта на стѣнѣ исчезало и мракъ начиналъ всползать вверхъ, онъ слѣдилъ за постепеннымъ его водвореніемъ до наступленія ночи. Тогда онъ думалъ о томъ, какъ на улицахъ горитъ бездна огней, а надъ головою мирно мерцаютъ звѣзды. Воображеніе Поля имѣло странную наклонность переноситься къ рѣкѣ: онъ зналъ, что какая-то рѣка протекаетъ черезъ этотъ большой городъ; думалъ, какъ она должна быть черна и глубока и какъ въ ней отражались безчисленныя звѣзды; но болѣе всего его занимала неутомимость, съ которою она все катилась и катилась къ морю.

Когда дѣлалось позже и ходьба на улицахъ рѣдѣла до того, что Поль могъ слышать шаги пѣшеходовъ и считать ихъ, онъ лежалъ, смотрѣлъ на огонь ночника и ждалъ разсвѣта. Его тревожила только быстрая рѣка. Иногда ему хотѣлось остановить ея теченіе своими дѣтскими руками, завалить ее пескомъ, и когда онъ видѣлъ, что она все идетъ да идетъ къ морю безъ замедленія и отдыха, онъ вскрикивалъ! Но одно слово Флоренсы, непокидавшей его ни днемъ, ни ночью, приводило больнаго малютку въ себя. Онъ успокоивалъ голову на ея груди, разсказывалъ ей свой сонъ и улыбался.

Когда снова разсвѣтало, онъ ждалъ солнца. Когда веселый свѣтъ его начиналъ озарять комнату, онъ воображалъ себѣ -- воображалъ!-- нѣтъ, видѣлъ высокія башни церквей, поднимавшіяся въ утреннія небеса; видѣлъ, какъ городъ пробуждался, оживалъ, а рѣка неслась и неслась-себѣ къ морю. Знакомые ему голоса и звуки начинали раздаваться на улицѣ; лица слугъ заглядывали въ двери и спрашивали добродушно о его здоровьѣ, Поль всегда отвѣчалъ имъ: "Мнѣ лучше, мнѣ гораздо-лучше; благодарю васъ. Скажите это пап а ".

Но мало-по-малу ребенокъ утомлялся суетою на улицѣ, iумомъ экипажей и телегъ, говоромъ и восклицаніями людей. Онъ засыпалъ или тревожился безпокойнымъ чувствомъ (Поль самъ едва могъ сказать, бывало ли это во снѣ, или наяву), которое возбуждала въ немъ текущая рѣка.

-- Не-уже-ли она никогда не остановится, Флой? спрашивалъ онъ иногда у сестры. Мнѣ кажется, она меня уноситъ.

Но Флой всегда умѣла успокоить и утѣшить его. Величайшимъ наслажденіемъ Поля во все продолженіе дня было уговорить ее положить голову на его подушку и отдыхать.

-- Ты все не спишь надо мною, Флой. Дай и мнѣ покараулить тебя.

Его окружали подушками въ углу кровати и тамъ онъ сидѣлъ, глядя на спящую сестру; часто наклонялся надъ нею, чтобъ поцаловать ее, и шепталъ окружающимъ, что она очень устала проведя подлѣ него столько безсонныхъ ночей.

Такимъ-образомъ проходилъ свѣтлый, теплый день, и золотая вода снова начинала играть на стѣнѣ.

Поля навѣщали три важные медика; они собирались въ сѣняхъ и входили всѣ вмѣстѣ; комната была такъ тиха и онъ такъ наблюдалъ ихъ, хоть и не спрашивалъ ни у кого о ихъ совѣщаніяхъ, что могъ даже отличить звукъ часовъ каждаго. Но больше всего онъ интересовался сэромъ Паркеромъ Пепсомъ, который всегда садился подлѣ его кровати: Поль слыхалъ давно еще, что этотъ джентльменъ былъ тутъ, когда его мама обняла Флоренсу и умерла. Онъ и теперь не могъ этого забыть, любилъ за то доктора и не боялся его.

Окружавшіе Поля перемѣнялись такъ же непостижимо, какъ въ первую ночь болѣзни его у Блимбера, -- всѣ перемѣнялись и превращались, кромѣ одной Флоренсы: то, что было сейчасъ только докторомъ Пепсомъ, вдругъ дѣлалось его отцомъ, который сидѣлъ, подперши рукой голову. Старая мистриссъ Пипчинъ, дремавшая въ креслахъ, превращалась въ миссъ Токсъ, или его тётку: Поль закрывалъ тогда глаза и ждалъ спокойно, что будетъ дальше. Но Фигура, подпершая голову рукою, возвращалась такъ часто, оставалась на мѣстѣ такъ долго, сидѣла такъ молчаливо и неподвижно, рѣдко поднимая лицо, что Поль началъ сомнѣваться въ ея существенности. Фигура эта не говорила ни съ кѣмъ и никто не говорилъ съ нею. Увидя ее опять подлѣ себя ночью, Поль спросилъ со страхомъ:

-- Флой! что это такое?

-- Гдѣ, мой другъ?

-- Тамъ, у кровати.

-- Тамъ нѣтъ никого, кромѣ папа...

Фигура подняла голову, встала, подошла къ больному и сказала:

-- Дитя мое! Не-уже-ли ты меня не узнаёшь?

Поль посмотрѣлъ ему въ лицо и подумалъ, не-уже-ли это его отецъ? На лицѣ отца, такъ перемѣнившемся въ его глазахъ, выражалось душевное страданіе; прежде, чѣмъ ребенокъ успѣлъ высвободить руки, обнять его и притянуть къ себѣ, онъ быстро отвернулся и вышелъ.

Поль смотрѣлъ на сестру, съ трепетнымъ сердцемъ; зная, что она хотѣла сказать, онъ остановилъ ее, прижавшись лицомъ къ ея губамъ. Въ слѣдующій разъ, увидя ту же безмолвную и неподвижную фигуру, Поль закричалъ ей:

-- О, не горюйте обо мнѣ, пап а. Я, право, совершенно счастливъ!

Отецъ подошелъ и наклонился надъ нимъ; Поль обхватилъ его шею обѣими ручонками и нѣсколько разъ повторилъ эти слова съ большимъ чувствомъ. Послѣ того, каждый разъ, что онъ видѣлъ отца, днемъ или ночью, онъ кричалъ ему: "не горюйте, папа! я, право, счастливъ!" Вотъ съ которыхъ поръ онъ началъ говорить каждое утро, что ему гораздо-лучше, и просилъ передавать это отцу.

Сколько разъ играла на стѣнѣ золотая вода и сколько ночей рѣка катилась да катилась къ морю, наперекоръ его желанію -- Поль этого не считалъ и не заботился знать.

Однажды ночью онъ думалъ о матери и о портретѣ ея, висѣвшемъ внизу въ гостинной: ему пришло въ голову, что она вѣрно любила его милую Флоренсу больше, чѣмъ отецъ, потому-что не хотѣла выпустить ее изъ своихъ объятій, чувствуя приближеніе смерти; самъ онъ, братъ ея, любившій Флоренсу больше всего на свѣтѣ, не имѣлъ другаго пламеннѣйшаго желанія, какъ умереть такимъ же образомъ. Мысли эти навели его на вопросъ: видѣлъ ли онъ когда-нибудь свою мать? потому-что онъ не помнилъ, сказали ли ему на это прежде да или нѣтъ: рѣка помѣшала -- она текла очень-быстро и сбила его мысли.

-- Флой, видѣлъ я когда-нибудь мама?

-- Нѣтъ, мой другъ. А что?

-- Не видывалъ ли я чьего-нибудь добраго лица, которое было бы похоже на нее и смотрѣло бы на меня, когда я еще былъ очень-малъ?

Онъ спрашивалъ съ недовѣрчивостью, какъ-будто передъ глазами его уже носилось чье-то лицо,

-- О да, мой другъ.

-- Чье же оно было?

-- Твоей прежней кормилицы. Ты часто видѣлъ ее.

-- А гдѣ она? Тоже умерла? Флой, развѣ мы всѣ умерли, кромѣ тебя?

Въ комнатѣ засуетились; на минуту -- но казалось, что. испугъ прошелъ и Снова все утихло. Флоренса, блѣдная какъ полотно, но съ улыбающимся лицомъ, поддерживала ему голову. Рука ея сильно дрожала.

-- Покажи мнѣ эту кормилицу, Флой, прошу тебя!

-- Ея здѣсь нѣтъ, дружокъ, она пріидетъ завтра.

-- Благодарю тебя, Флой!

Поль закрылъ глаза и заснулъ. Когда пробудился, солнце было уже высоко, и день былъ ясный и теплый. Онъ посмотрѣлъ на открытыя окна, въ которыхъ вѣтерокъ шелестилъ шторы, и сказалъ:

-- Флой, пришло уже завтра? А она здѣсь?

За нею отправилась Сузанна и сказала, уходя, что скоро воротится.. Поль опять уснулъ. Черезъ нѣсколько времени послышались на лѣстницѣ шаги. Поль проснулся и сѣлъ въ постели прямо. Теперь онъ видѣлъ всѣхъ, кто были-вокругъ кровати. Передъ глазами ребенка уже не было сѣраго тумана, какъ иногда бывало прежде. Онъ узнавалъ всѣхъ и называлъ каждаго по имени.

-- А это кто? Это моя кормилица? спросилъ онъ, лучезарно улыбаясь входящей Фигурѣ.

Да, да! Чужая не заплакала бы, увидя его; не назвала бы его своимъ милымъ, красавчикомъ, роднымъ, своимъ бѣднымъ чахнущимъ малюткой. Никакая другая женщина не наклонилась бы надъ нимъ какъ она, не взяла бы его исхудалую рученку, не прижала бы ее къ губамъ и сердцу, какъ-будто имѣя право на такія материнскія ласки. Никакая другая женщина не забыла бы такъ все и всѣхъ, кромѣ его и Фдорсисы, не была бы такъ исполнена нѣжности и жалости.

-- Флой! какое у нея доброе лицо! какъ я радъ, что опять ее вижу! Не уходи отъ меня, прежняя кормилица! Побудь здѣсь!

Всѣ чувства его теперь вдругъ изощрились и ему послышалось знакомое имя.

-- Кто сказалъ "Валтеръ"? спросилъ Поль, оглядываясь вокругъ себя.-- Кто-то назвалъ Валтера. Онъ здѣсь? Я бы очень хотѣлъ его увидѣть!

Никто не отвѣчалъ, но мистеръ Домби вскорѣ велѣлъ Сузаннѣ позвать Валтера. Черезъ короткій промежутокъ времени, въ который Поль смотрѣлъ съ улыбкою на добрую Полли и радовался, что она не забыла Флоренсу, привели въ комнату Валтера. Открытость его лица и манеръ и веселые глаза всегда нравились Полю; увидя его, ребенокъ протянулъ руку и сказалъ: "Прощайте, Валтеръ!"

-- Прощайте? воскликнула мистриссъ Пипчинъ.-- Нѣтъ, не прощайте, дружокъ.

Поль взглянулъ на нее такъ же лукаво, какъ часто посматривалъ изъ своего угла у камина и сказалъ кротко: "Да, прощайте! прощайте, милый Валтеръ!" обративъ къ нему голову и снова протягивая руку. "А гдѣ папа?"

Онъ почувствовалъ на щекѣ своей дыханіе отца прежде, чѣмъ успѣлъ выговорить.

-- Не забывайте Валтера, милый папа, шепнулъ онъ, глядя ему въ лицо.-- Не забывайте Валтера, папа. Я любилъ Валтера! Слабая рука ребенка привѣтствовала Валтера, какъ-будто говоря еще разъ: прощай.-- Теперь положите меня снова, продолжалъ онъ: -- Флой, подойди ко мнѣ ближе, я хочу видѣть твое лицо!

Братъ и сестра обвили другъ друга руками и золотой свѣтъ озарилъ группу обнявшихся дѣтей.

-- Какъ быстро течетъ рѣка между своими зелеными берегами и камышами, Флой! Но она очень-близка къ морю. Я слышу, какъ его волны шумятъ! Они это всегда говорили!

Вскорѣ послѣ, онъ сказалъ ей, что движеніе лодки на рѣкѣ наводитъ на него сонь. Какъ зелены берега ея теперь! какіе свѣжіе цвѣты растутъ на нихъ! Какіе высокіе камыши! Теперь лодку уже вынесло въ море, но она плавно скользитъ впередъ. А вотъ и берегъ! Кто стоитъ на берегу?

Ребенокъ сложилъ на шеѣ сестры руки, какъ складывалъ ихъ, когда молился. \

-- Мама похожа на тебя, Флой. Я узнаю ее по твоему лицу! Но скажи имъ, что картинка, которая на лѣстницѣ въ школѣ, не довольно божественна. Сіяніе, которое тамъ вокругъ головы, свѣтитъ теперь на меня!

Золотое мерцаніе заиграло опять на стѣнѣ, но ни что, кромѣ его, не шевелилось въ комнатѣ.

Быстрая рѣка унесла погасшаго малютку въ океанъ вѣчности!

-----

-- Ахъ, Боже мой, Боже мой! сказала миссъ Токсъ съ новымъ взрывомъ горести, какъ-будто сердце ея надорвалось.-- Кто бы подумалъ, что наконецъ изъ Домби и Сына выйдетъ только дочь.

ГЛАВА III.

Капитанъ Коттль трудится для молодежи.

Капитанъ Коттль, выполняя свой глубоко-обдуманный планъ, направился въ достопамятное воскресенье къ Дому мистера Домби. Онъ подмигивалъ самому-себѣ во всю дорогу и наконецъ предсталъ лакею Тоулинсону въ полномъ великолѣпіи парадныхъ сапоговъ съ кисточками. Услышавъ отъ него къ крайнему прискорбію о близкой смерти, угрожавшей маленькому Полю, капитанъ удалился изъ деликатности, поручивъ Тоулинсону вручить мистеру Домби букетъ, въ знакъ своего особеннаго уваженія; при этомъ случаѣ, посылая лучшіе свои комплименты хозяину дома и всему его семейству, онъ изъявилъ надежду, что они при теперешнихъ печальныхъ обстоятельствахъ приведутъ хорошенько къ вѣтру и на завтра вылавируютъ изъ бѣды.

Комплименты капитана Коттля не дошли ни до чьего слуха, а букетъ, провалявшись цѣлый день въ передней, былъ въ слѣдующее утро выметенъ вмѣстѣ съ остальнымъ соромъ. Такимъ-образомъ, дипломатическія хлопоты его оказались на этотъ разъ безуспѣшными.

Когда Валтеръ возвратился домой послѣ своей долгой прогулки и ея горестнаго заключенія, его сначала слишкомъ заняли забота сообщить обо всемъ дядѣ и душевное волненіе, возбужденное недавнею сценой послѣднихъ минутъ ребенка, такъ-что онъ не могъ замѣтить совершеннаго невѣдѣнія дяди объ извѣстіи, которое капитанъ взялся сообщить; также точно не обратилъ онъ вниманія на таинственные сигналы желѣзнаго крючка капитана, которыхъ ключъ не могъ быть понятенъ никому, кромѣ его самого.

Капитанъ Коттль, узнавъ обо всемъ случившемся, постигъ, что ему врядъ ли можно будетъ найдти возможность переговорить подружески съ мистеромъ Домби до отправленія Валтера въ Вест-Индію. Но, допустивъ съ внутреннимъ неудовольствіемъ, что Валтеру нельзя не идти по назначенію, а Соллю Джилльсу нельзя не сообщить о близкой разлукѣ съ племянникомъ, капитанъ оставался все-таки въ полномъ убѣжденіи, что онъ, Недъ Коттль, созданъ именно для мистера Домби; если чѣмъ-нибудь можно обрасопить по вѣтру судьбы Валтера, то не иначе, какъ бесѣдою капитана Коттля съ мистеромъ Домби. Онъ никакъ не могъ забыть того, какъ хорошо онъ сошелся съ "губернаторомъ" Валтера въ Брайтонѣ и какъ искусно онъ привелъ ихъ свиданіе къ желанному концу.

Подъ вліяніемъ такого прозрачно-простодушнаго заблужденія, капитанъ, внимая съ участіемъ разсказу Валтера, размышлялъ про себя, не политичнѣе и пристойнѣе ли будетъ пригласить словесно мистера Домби къ себѣ на квартиру въ Бригъ-Плэсъ, когда ему будетъ угодно назначить время: тамъ, за кускомъ баранины и пріятельскимъ стаканомъ, можно всего удобнѣе перетолковать о будущности молодаго Валтера. Ненадежное расположеніе духа мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ, которая не преминула бы разразиться какимъ-нибудь непріятнымъ поученіемъ, отклонило капитана Коттля отъ его гостепріимныхъ предначертаній, которыя непремѣнно увѣнчались бы желаннымъ успѣхомъ.

Одинъ Фактъ казался капитану Коттлю яснѣе самаго яснаго лѣтняго дня; именно: хотя скромность Валтера и не дозволяетъ ему замѣтить это самому, но его можно смѣло считать въ родѣ члена семейства мистера Домби. Валтеръ былъ дѣйствующимъ лицомъ въ сценѣ, которую онъ сейчасъ такъ трогательно описывалъ; имя его было особенно упомянуто умирающимъ ребенкомъ: слѣдственно, участь его должна особенно интересовать мистера Домби. Если въ умѣ капитана и промелькивала легкая тѣнь недовѣрчивости, то, по его убѣжденію, всѣхъ этихъ заключеніи было достаточно для спокойствія дяди Солля. Онъ рѣшился не теряя ни минуты воспользоваться такимъ благопріятнымъ моментомъ, сообщить вест-индскую новость своему старому другу и описать ее въ видѣ необычайнаго отличія; при этомъ онъ объявилъ старику, что съ своей стороны онъ предложилъ бы охотно пари во сто тысячь фунговъ стерлинговъ -- еслибъ ихъ имѣлъ -- что Валтеръ непремѣнно выберется въ люди послѣ своего путешествія и непремѣнно получитъ въ награду значительную премію.

Соломонъ Джилльсъ былъ сначала ошеломленъ рѣчью капитана, которая грянула на- него громовымъ ударомъ. Но капитанъ заблисталъ передъ его отуманеннымъ зрѣніемъ такими золотыми надеждами; намекалъ такъ таинственно на виттингтоновскія послѣдствія; придала, такой вѣсъ разсказу Валтера, изъ котораго вывелъ результаты, несомнѣнные какъ дважды-два, -- что у дяди Солля всѣ идей сбились съ толка. Валтеръ, съ своей стороны, притворился до такой степени восторженнымъ и исполненнымъ надеждъ, до того увѣреннымъ въ скоромъ возвращеніи, и такъ хорошо поддерживалъ доводы капитана значительными подмигиваньями и частымъ потираньемъ рукъ, что старикъ, поглядывая поперемѣнно то на одного, то на другаго, началъ нешутя воображать и себя счастливымъ и обрадованнымъ.

-- Но вѣдь вы знаете, проговорилъ онъ какъ-будто въ извиненіе:-- Я отсталъ отъ своего времени и желалъ бы имѣть подлѣ себя моего милаго Валтера. Конечно, это старомодная причуда. Онъ всегда бредилъ морскими вояжами; онъ -- и онъ лукаво посмотрѣлъ на племянника -- онъ радъ идти.

-- Дядюшка Солль! прервалъ ст, живостью Валтеръ:-- если вы такъ думаете, я не пойду! Нѣтъ, капитанъ Коттль, не пойду ни за что, хоть бы меня сдѣлали губернаторомъ всѣхъ острововъ Вест-Индіи. Этого довольно и я остаюсь.

-- Вал'ръ, любезный, стопъ! Солль Джилльсъ, возьми-ка обсервацію со своего племянника.

Старикъ взглянулъ на Валтера, слѣдуя глазами за величавымъ движеніемъ желѣзнаго крючка капитана Коттля.

-- Ботъ тебѣ бригъ или что хочешь, указывая крючкомъ на молодаго человѣка: -- онъ идетъ въ извѣстное дальнее плаваніе. Какое имя подписано на кормѣ такъ, что его не сотрешь? ге? Небось, Валтеръ Гэй? Или, прибавилъ онъ, возвысивъ голосъ, желая придать больше вѣса своей аллегоріи: -- или тутъ Солль Джилльсъ!

-- Недъ, возразилъ старикъ, притянувъ Валтера къ себѣ и взявъ его за руку съ отцовскою нѣжностью:-- знаю, знаю! Я, разумѣется, знаю, что Балли думаетъ обо мнѣ больше, чѣмъ о себѣ -- въ этомъ я увѣренъ! Но видите, новость эта для меня совершенно неожиданна, а я отсталъ отъ времени. Да точно ли ему тамъ будетъ хорошо? продолжалъ онъ, боязливо поглядывая на обоихъ.-- Такъ ли это? Я готовъ примириться со всѣмъ, что подвинуло бы впередъ моего милаго Валли, но никакъ не хочу подвергать его какимъ-нибудь невыгодамъ: въ особенности, если онъ дѣлаетъ это для меня. Ты, Недъ Коттль! по честной ли правдѣ ты поступаешь съ своимъ старымъ пріятелемъ? Говори, Недъ Коттль. Все ли тутъ чисто? Долженъ ли онъ идти? Какъ и почему знаешь ты объ этомъ прежде меня?

Капитанъ не зналъ, что отвѣчать, но его выручилъ Валтеръ, и оба, безпрестанно разсуждая объ этомъ предметѣ, кое-какъ успокоили старика, или, лучше сказать, закидали его словами до того, что даже горесть предстоявшей разлуки не обозначались ясно и отчетисто въ головѣ его.

Старику оставалось немного времени на недоумѣнія: на другой же день Валтеръ получилъ отъ мистера Каркера-управляющаго нужныя для отправленія и снаряженія его бумаги, а также извѣстіе, что "Сынъ и Наслѣдникъ" вступаетъ подъ паруса черезъ двѣ недѣли, или днемъ или двумя позже этого срока. Въ хлопотахъ и торопяхъ приготовленій, Валтеръ нарочно старался засуетить дядю какъ-можно-больше; время протекло довольно-сносно и часъ разлуки приближался скорыми шагами.

Капитанъ Коттль, видя, что Валтеру непремѣнно предстоитъ путь въ Вест-Индію, а ему самому никакъ не удается бесѣдовать съ мистеромъ Домби, думалъ и передумывалъ, какъ бы поправить дѣла Валтера или узнать съ достовѣрностью о настоящемъ ихъ положеніи. Наконецъ въ головѣ его мелькнула свѣтлая мысль: что, если онъ сдѣлаетъ визитъ мистеру Каркеру-управляющему и попробуетъ развѣдать, на какой румбъ отъ него берегъ?

Идея эта понравилась капитану Коттлю какъ-нельзя-больше и посѣтила его умъ въ родѣ вдохновенія, когда онъ курилъ у себя дома утреннюю трубку послѣ завтрака. Исполненіе ея успокоитъ его честную совѣсть, которая чувствовала себя какъ-то неловко отъ того, что открылъ ему по довѣренности Валтеръ, и отъ словъ самого дяди Солля. Капитанъ рѣшился приняться за мистера Каркера какъ-можно-осторожнѣе и замысловатѣе, и вывѣдать отъ него съ тонкостью обо всемъ, что ему хотѣлось знать.

Въ-слѣдствіе этого, капитанъ Коттль снова влѣзъ въ свои сапоги съ кисточками, принарядился потщательнѣе и снялся съ якоря во вторую экспедицію. Теперь онъ не счелъ нужнымъ запастись букетомъ, такъ-какъ шелъ въ мѣсто дѣловое, но всунулъ въ петлю сюртука только небольшой подсолнечникъ, такъ, для красы. Такимъ-образомъ, опираясь на свою дубину и въ лакированной шляпѣ на головѣ, онъ спустился къ конторамъ Домби и Сынъ.

Чтобъ удобнѣе собраться съ мыслями, онъ выпилъ стаканъ горячаго грогу въ сосѣдней тавернѣ, прошелъ черезъ дворъ и вдругъ предсталъ сторожу Перчу.

-- Почтенный, сказалъ капитанъ убѣдительнымъ голосомъ:-- одного изъ вашихъ губернаторовъ зовутъ мистеромъ Каркеромъ?

Перчъ согласился съ этимъ, но далъ ему понять, что всѣ его губернаторы заняты и вовсе не ожидаютъ, чтобъ кто-нибудь ихъ прервалъ.

-- Смотри-ка сюда, почтенный, шепнулъ ему на ухо капитанъ: -- я кэптенъ Коттль.

Онъ хотѣлъ-было притянуть къ себѣ Перча крючкомъ, но тотъ увернулся отъ этой попытки.

-- Еслибъ вы, почтенный, донесли тамъ, что здѣсь кэптенъ Коттль, ге? Я подожду.

Сказавъ это, капитанъ усѣлся на скамью мистера Перча, снялъ шляпу, вынулъ изъ нея носовой платокъ, отеръ себѣ голову и казался значительно освѣжившимся. Потомъ онъ поправилъ волосы желѣзнымъ крючкомъ и сидѣлъ, оглядываясь въ конторѣ и посматривая на конторщиковъ съ почтеніемъ.

Спокойствіе капитана было такъ ненарушимо и онъ казался такимъ таинственнымъ и неразгадочнымъ, что Перчъ поколебался.

-- Какое имя назвали вы? спросилъ онъ.

-- Кэптенъ, отвѣчали ему хриплымъ шопотомъ.

-- Такъ. Далѣе?

-- Коттль.

-- О! Я посмотрю, не свободенъ ли мистеръ Каркеръ. Онъ, можетъ-быть, прійметъ васъ черезъ минуту.

-- Да, да, почтенный. Я и не задержу его дольше минуты.

Перчъ вышелъ и вскорѣ воротился.

-- Не угодно ли капитану пройдти сюда?

Мистеръ Каркеръ-управляющій, стоя передъ пустымъ каминомъ, посмотрѣлъ на входящаго капитана безъ особенно-ободрительнаго выраженія.

-- Мистеръ Каркеръ? сказалъ капитанъ Коттль.

-- Я полагаю, что такъ, отвѣчалъ мистеръ Каркеръ, показавъ оба ряда зубовъ.

Капитану понравилось, что онъ отвѣчаетъ ему съ улыбкою.

-- Видите, началъ онъ, вытягивая свой необъятный рубашечный воротникъ:-- я самъ человѣкъ морской, мистеръ Каркеръ, а Вал'ръ, котораго имя стоитъ у васъ въ спискахъ, мнѣ почти все равно, что сынъ.

-- Валтеръ Гэй?

-- Онъ самый. Такъ! Я искренній другъ его дяди и его самого. Можетъ-быть, вы слыхали когда-нибудь отъ вашего губернатора мое имя? Капитанъ Коттль?

-- Нѣтъ.

-- Прекрасно. Я имѣю удовольствіе быть съ нимъ знакомымъ. Я былъ у него въ Брайтонѣ, вмѣстѣ съ моимъ молодымъ пріятелемъ Вал'ромъ, когда нужно было кое-что устроить. Вы помните?

-- Я думаю, что я имѣлъ честь устроить это дѣло.

-- Разумѣется! Конечно, вы. Ну, я взялъ смѣлость прійдти сюда.

-- Не хотите ли вы сѣсть? сказалъ Каркеръ съ улыбкою.

-- Благодарствуйте... воспользовавшись этимъ приглашеніемъ.-- Человѣку удобнѣе разговаривать сидя. А вы сами развѣ не сядете?

-- Нѣтъ, благодарствуйте. Вы говорили, что взяли смѣлость, хотя тутъ нѣтъ ничего...

-- Да, да: прійдти сюда для этого молодца, Вал'ра. Солль Джилльсъ, его дядя, человѣкъ преученый, въ наукахъ онъ первоклассный ходокъ; по у него мало практики. Вал'ръ малый преостойчивый, но чертовски скромный. Теперь, я хочу переговорить съ вами по-дружески, съ-глаза-на-глазъ, для своего собственнаго счисленія и пока вашъ главный губернаторъ не приспустится немножко, чтобъ я могъ пристать къ его берегу. Дѣло вотъ въ чемъ: все ли тутъ благополучно и отправляется ли Вал'ръ въ море съ попутнымъ вѣтромъ, ге?

-- Ну, а вы какъ думаете, капитанъ? Вы человѣкъ практическій.

-- Какъ же вы скажете? спросилъ капитанъ, поощренный дон е льзя улыбающеюся вѣжливостью мистера Каркера.-- Правъ я или нѣтъ?

-- Правы, безъ малѣйшаго сомнѣнія.

-- Идетъ въ море съ благопріятною погодой?

Мистеръ Каркеръ улыбнулся утвердительно.

-- Вѣтръ прямо въ корму и свѣженькій, ге?

Мистеръ Каркеръ снова улыбнулся.

-- Эге! отвѣчалъ обрадованный капитанъ.-- Я зналъ, какимъ курсомъ онъ ложится. Я говорилъ это и Вал'ру. Благодарствуйте, благодарствуйте.

-- У молодаго Гэйя блестящая будущность, замѣтилъ Каркеръ, оскаля зубы еще шире.-- Передъ нимъ цѣлый міръ.

-- Цѣлый міръ и жена впереди, какъ говоритъ пословица, возразилъ восхищенный капитанъ.

При словѣ "жена", произнесенномъ имъ безъ намѣренія, капитанъ пріостановился, подмигнулъ и посмотрѣлъ искоса на своего неизмѣнно-улыбающагося собесѣдника.

-- Бьюсь объ закладъ объ анкеркѣ чистаго ямайскаго, мистеръ Каркеръ, а вѣдь я знаю, что васъ заставляетъ улыбаться.

Мистеръ Каркеръ, понявъ его мысль, улыбнулся еще сильнѣе.

-- Это останется между нами, ге? Не пойдетъ дальше?

-- Ни на дюймъ, капитанъ.

-- Вы, можетъ-быть, думаете о заглавной буквѣ Ф?

Мистеръ Каркеръ не сказалъ нѣтъ.

-- А потомъ о буквѣ Л, или О, ге?

Мистеръ Каркеръ продолжалъ улыбаться

-- Такъ я опять правъ? спросилъ капитанъ шопотомъ, и красный рубецъ отъ шляпы на его лбу раздулся отъ торжествующей радости.

Мистеръ Каркеръ продолжалъ кивать и улыбаться, чѣмъ окончательно обворожилъ капитана Коттля, который всталъ, пожалъ ему руку и увѣрилъ съ чувствомъ, что лежитъ съ нимъ однимъ галсомъ.

-- Онъ встрѣтился съ нею, продолжалъ капитанъ серьёзно и таинственно:-- необыкновеннымъ образомъ. Помните, когда нашелъ ее на улицѣ, она была еще маленькимъ ребенкомъ; съ-тѣхъ-поръ онъ ее полюбилъ, и она его, сколько достало силъ у такихъ дѣтей. Мы съ Соллемъ Джилльсомъ всегда говорили, что они выкроены нарочно другъ для друга.

Ни кошка, ни гіэна, ни обезьяна, ни мертвая голова не показали бы капитану за разъ столькихъ зубовъ, сколько ихъ при этомъ случаѣ обнаружилъ мистеръ Каркеръ.

-- Въ ту сторону сильно тянетъ, замѣтилъ счастливый капитанъ.-- Вѣтръ и теченіе по одному румбу, вы понимаете? Вотъ, на-примѣръ, случись же ему тогда быть тамъ!

-- Ничего не можетъ быть благопріятнѣе.

-- Или какъ его тогда прибуксировало, ге? Ну, кто можетъ его теперь застопорить?

-- Конечно, никто.

-- Разумѣется! конечно, никто и ничто. Такъ держать! Вотъ, на-примѣръ, умеръ сынъ, хорошенькій былъ мальчикъ, такъ ли?

-- Да, сынъ умеръ.

-- Да, сынъ умеръ, а вотъ вамъ другой! Племянникъ преученѣйшаго дяди! Племянникъ стараго Солля Джилльса! Вал'ръ! Тотъ самый Вал'ръ, который у васъ въ спискахъ! Который... который приходитъ въ ваши конторы каждый день.

Невозможно выразить восторга, сіявшаго на лицѣ капитана, когда онъ подталкивалъ локтемъ своего собесѣдника въ заключеніе этой рѣчи.

-- Ну, что, мистеръ Каркеръ, правъ я, ге?

-- Капитанъ Коттль, виды ваши относительно Валтера Гэйя неоспоримо и основательно справедливы. Я полагаю, что мы говоримъ по секрету.

-- Честное слово! Никому ни гугу!

-- Ни ему, ни кому другому?

Капитанъ нахмурился и покачалъ головою.

-- Но только для вашего собственнаго руководства на будущее время.

-- Благодарствуйте премного, сказалъ капитанъ и приготовился слушать съ величайшимъ вниманіемъ.

-- Я скажу вамъ откровенно, капитанъ, вы угадали какъ-нельзя-вѣрнѣе всѣ вѣроятности.

-- А что до вашего главнаго губернатора, намъ съ нимъ, натурально, прійдется повидаться. Но времени еще много впереди.

Мистеръ Каркеръ повторилъ, оскаливъ зубы до нельзя:-- Времени еще много впереди.

-- А такъ-какъ я теперь знаю навѣрное, что Вал'ръ на дорогѣ къ счастію...

-- Къ счастію, конечно.

-- И такъ-какъ теперешнее его путешествіе, безъ сомнѣнія, входитъ въ разсчеты...

-- Входитъ въ разсчеты.

-- Значитъ, тутъ бѣды нѣтъ и я спокоенъ.

Мистеръ Каркеръ кивнулъ съ улыбкою и капитанъ убѣдился въ своемъ мнѣніи, что управляющій самый пріятнѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ, отъ котораго бы самому мистеру Домби не мѣшало позаимствоваться кое въ чемъ.

-- Прощайте! сказалъ капитанъ, сжавъ въ своей огромной коричневой лапѣ болѣе нѣжную руку мистера Каркера, на которой напечатлѣлись всѣ морщины и трещины, перекрещавшія его ладонь.-- Прощайте, я человѣкъ не рѣчистый, но очень благодаренъ вамъ за дружескую откровенность. Вы извините, если я у васъ отнялъ время, ге?

-- О, нисколько!

-- Благодарствуйте. Моя каюта не очень просторна, но довольно сносна; а еслибъ вамъ случилось быть на Бригъ-Плэсѣ, около нумера девятаго -- не запишете ли адресъ?-- и вы поднялись по лѣстницѣ, не обращая вниманія на то, что вамъ могутъ сказать у дверей, я буду гордиться вашимъ посѣщеніемъ.

Произнеся это гостепріимное приглашеніе, капитанъ сказалъ еще разъ, "Прощайте!" и вышелъ, оставивъ за собою мистера Каркера, въ лицѣ, усмѣшкѣ и манерахъ котораго было что-то отчаянно-кошачье. Благополучный капитанъ шелъ въ полномъ самодовольствіи, говоря про себя: "Не зѣвай на брасахъ, Недъ! Такъ держать! Сегодня ты пообдѣлалъ дѣла молодежи, пріятель!"

Капитанъ, чувствуя всю пользу своей дипломатической выходки, остался на цѣлый день таинственнымъ и непостижимымъ, даже для самыхъ искреннихъ друзей. Еслибъ Валтеръ не приписывалъ всѣхъ его гримасъ, подмигивапій и необыкновенныхъ жестовъ успѣху бесѣды съ Соллемъ Джилльсомъ, котораго они оба утѣшали взапуски, и вздумалъ спросить что съ нимъ происходитъ, то капитанъ Коттль навѣрно выболталъ бы ему все. Но какъ бы то ни было, а капитанъ сохранилъ свою тайну и поздно воротился домой отъ инструментальнаго мастера. Лакированная шляпа его была такъ молодецки надѣта на-бекрень и лицо сіяло такъ лучезарно, что мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ испугалась не на шутку.

ГЛАВА IV.

Отецъ и дочь.

Мертвая тишина воцарилась въ домѣ мистера Домби. Прислуга скользитъ вверхъ и внизъ по лѣстницѣ съ шорохомъ, но безъ звука шаговъ. Люди его толкуютъ между собою, сидя за продолжительными обѣдами и ужинами, ѣдятъ и пьютъ много, и утѣшаютъ себя по-своему. Мистриссъ Виккемъ, со слезами на глазахъ, разсказываетъ печальные анекдоты; увѣряетъ, что она все это предчувствовала еще у мистриссъ Пипчинъ; прихлебываетъ пива больше обыкновеннаго; въ большомъ огорченіи, но разговорчива. Кухарка въ такомъ же расположеніи духа. Тоулинсонъ начинаетъ думать, что такъ хотѣла судьба и желаетъ знать, было ли когда-нибудь хорошо тѣмъ, кто живетъ въ угловомъ домѣ? Всѣмъ кажется, что случившееся произошло уже давно, хотя покойный ребенокъ все еще лежитъ, прекрасный и тихій, на своей кроваткѣ.

Послѣ сумерекъ, пришли посѣтители -- безшумные посѣтители, бывавшіе здѣсь и прежде -- въ войлочныхъ башмакахъ: они принесли ложе отдыха, странное для уснувшихъ дѣтей. Во все это время, отецъ малютки не показывался даже своему каммердинеру: онъ сидитъ неподвижно во внутреннемъ углу своей темной комнаты и прохаживается по ней взадъ и впередъ только тогда, когда тамъ никого нѣтъ. Но домашніе сообщали другъ другу шопотомъ, будто-бы слышали, какъ онъ въ мертвую ночь поднялся по лѣстницѣ и пробылъ въ комнатѣ усопшаго сына до самаго разсвѣта.

Въ конторахъ въ Сити закрыты ставни нижнихъ оконъ. Заложенныя на письменныхъ столахъ лампы смѣшиваютъ свой свѣтъ съ дневнымъ, отъ-чего тамъ необыкновенно угрюмо. Вообще, тамъ теперь не очень трудятся. Конторщики и писцы не чувствуютъ особенной наклонности къ работѣ, сговариваются на взаимныя угощенія и собираются кататься по рѣкѣ. Мистеръ Перчъ, посыльный, исполняетъ свои порученія не торопливо; онъ часто показывается у буфетовъ тавернъ и разсуждаетъ тамъ о непрочности человѣческаго счастья. По вечерамъ, онъ возвращается домой раньше обыкновеннаго и угощаетъ мистриссъ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ элемъ. Мистеръ Каркеръ-управляющій не угощаетъ никого; но онъ сидитъ въ своей конторѣ одинъ, по цѣлымъ днямъ, и показываетъ постоянно свои бѣлые зубы; можно было подумать, будто что-то сдвинулось съ пути мистера Каркера -- какое-то препятствіе -- и дорога его сдѣлалась чище и глаже.

Розовыя дѣти, живущія насупротивъ дома мистера Домби, выглядываютъ изъ оконъ на улицу: тамъ у дверей они видятъ четырехъ черныхъ лошадей, съ перьями на головахъ; перья дрожатъ и на каретѣ, которую онѣ везутъ -- это же, вмѣстѣ съ процессіею людей въ шарфахъ и съ жезлами, привлекаетъ вниманіе толпы зѣвакъ. Фигляръ, готовившійся вертѣть свой тазикъ на палочкѣ, надѣваетъ широкій кафтанъ поверхъ украшеннаго блестками костюма; а жена его, съ увѣсистымъ младенцемъ на рукахъ, смотритъ на выходящихъ изъ печальнаго дома. Она крѣпче прижимаетъ младенца къ своей смуглой груди, увидя какъ выносятъ изъ дома легкое бремя; младшая изъ розовыхъ малютокъ, живущихъ прямо насупротивъ, вдругъ перестаетъ смѣяться, обращаетъ къ нянькѣ любопытный взоръ и спрашиваетъ, указывая пухленькимъ пальчикомъ на незнакомый предметъ: "Что это?"

Теперь, среди одѣтой въ трауръ толпящейся прислуги и плачущихъ женщинъ, показался мистеръ Домби. Онъ идетъ садиться въ приготовленную для него карету. Зрителямъ не кажется, чтобъ его придавило горемъ; онъ держится такъ же прямо, какъ всегда; такъ же вытянутъ, какъ былъ всегда; онъ не прячетъ лица въ носовой платокъ и смотритъ прямо впередъ. Лицо его только впало, блѣдно и сурово, а впрочемъ, выраженіе на немъ прежнее. Онъ занялъ свое мѣсто въ каретѣ, куда послѣдовали за нимъ три другіе джентльмена. Пышныя похороны тронулись вдоль по улицѣ. Перья киваютъ еще вдали, а уже фигляръ вертитъ вихремъ свой тазикъ и та же толпа любуется его продѣлками. Но жена фигляра собираетъ деньги не съ обычною расторопностью: похороны ребенка тревожатъ ее мыслью, что, можетъ-быть, младенцу, прикрытому ея истертою и грязною шалью, также не суждено вырости до степени мужа, носить на головѣ небесно-голубую шапочку, а на тѣлѣ лососиннаго цвѣта шерстяной костюмъ.

Перья продолжаютъ кивать и приближаться къ церкви: той самой, гдѣ милый малютка получилъ то, что одно остается теперь послѣ него -- имя. Тлѣнные остатки ребенка кладутъ въ землю у церкви, подлѣ праха его матери. Это хорошо. Мать и сынъ лежатъ вмѣстѣ тамъ, гдѣ Флоренса можетъ посѣщать ихъ ежедневно въ своихъ прогулкахъ -- печальныхъ, одинокихъ, одинокихъ прогулкахъ!

Когда богослуженіе кончилось и пасторъ ушелъ, мистеръ Домби оглядывается вокругъ себя и спрашиваетъ въ-полголоса, тутъ ли человѣкъ, который будетъ дѣлать надпись на мраморной доскѣ?

Каменьщикъ выступилъ впередъ.

Мистеръ Домби даетъ ему наставленіе, какъ бы желалъ устроить доску на стѣнѣ; говоритъ о рисункѣ и видѣ ея, и что она должна служить въ родѣ продолженія эпитафіи матери ребенка. Потомъ, написавъ карандашемъ на клочкѣ бумаги надпись, онъ передаетъ ее каменьщику, присовокупляя: "Я бы желалъ, чтобъ это было сдѣлано какъ-можно-скорѣе".

-- Немедленно, сэръ.

-- Ты видишь, что тутъ почти нечего писать, кромѣ имени и возраста.

Каменьщикъ кланяется, взглядываетъ на бумагу и обнаруживаетъ недоумѣніе. Мистеръ Домби, не замѣчая этого, отворачивается я направляется къ паперти.

-- Извините меня, сэръ, и онъ потихоньку дотрогивается до траурной мантіи мистера Домби:-- но какъ вы желаете имѣть надпись всевозможно-скорѣе и я отдамъ доску на руки работниковъ, только-что прійду домой...

-- Ну, такъ что?

-- Не угодно ли вамъ прочитать надпись еще разъ? Тутъ есть, кажется, ошибка.

-- Гдѣ?

Каменьщикъ возвращаетъ ему бумагу и показываетъ на слова: "любимое и единственное дитя".

-- Я думаю, сударь, что вмѣсто "дитя" надобно поставить "сынъ"?

-- Да, конечно. Можешь поправить.

Отецъ идетъ ускореннымъ шагомъ къ каретѣ. Когда въ нее влѣзли трое остальные, лицо его въ первый разъ было закрыто -- онъ задернулъ его плащемъ. Они не видали его лица во весь остатокъ дня. Подъѣхавъ домой, мистеръ Домби вышелъ изъ кареты первый и тотчасъ же исчезъ въ свою комнату; остальные джентльмены -- мистеръ Чиккъ и два медика -- поднимаются по лѣстницѣ въ гостиную, гдѣ ихъ принимаютъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ. Никто не знаетъ, какое выраженіе на лицѣ, запертомъ въ четырехъ стѣнахъ внизу, ни того, какія мысли, ощущенія и страданія волнуютъ одинокаго хозяина дома.

Главное, о чемъ извѣстно всѣмъ на кухнѣ и въ людскихъ, то, что все это очень походитъ на воскресенье {Всякій знаетъ, что въ Англіи воскресенье самый скучный день и въ цѣлой велѣли.}. Имъ кажется страннымъ, какъ люди за дверьми занимаются своими ежедневными дѣлами и ходятъ въ буднишнихъ костюмахъ; сами же они услаждаютъ свою горесть за бутылками вина, которыя откупориваются щедро, какъ на свадебномъ пиру. Тоулинсонъ провозглашаетъ со вздохомъ тостъ: "За отпущеніе грѣховъ всѣхъ насъ!" Кухарка отвѣчаетъ ему со вздохомъ: "-- о--охъ! много намъ мѣста". Вечеромъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за иголки, а Тоулинсонъ идетъ прогуливаться съ горничною, которая еще не примѣрила траурной шляпки. Чета эта весьма-нѣжна и у Тоулинсона являются видѣнія объ улыбающейся будущности, когда онъ заживетъ женатымъ и счастливымъ зеленьщикомъ на оксфордскомъ рынкѣ.

Въ эту ночь, въ домѣ мистера Домби спятъ крѣпче и спокойнѣе, чѣмъ во многія предъидущія ночи. Утреннее солнце застаетъ всѣхъ домашнихъ за ихъ обычными работами и занятіями. Розовыя дѣти противоположнаго дома бѣгаютъ, гоняя обручъ; въ церкви происходитъ великолѣпная свадьба; жена фигляра суетится, собирая деньги въ другомъ кварталѣ, а каменьщикъ припѣваетъ и присвистываетъ, вырѣзывая на мраморной доскѣ имя маленькаго Поля.

Можетъ ли же быть, чтобъ въ этомъ хлопотливомъ и полномъ ощущеніями свѣтѣ смерть одного слабаго ребенка оставила въ чьемъ-нибудь сердцѣ пустоту, ненаполнимую ничѣмъ? Флоренса одна, въ невинной горести своей, могла бы отвѣчать: "О, братъ, нѣжно любимый и нѣжно любившій меня братъ! Единственный другъ и товарищъ моего пренебреженнаго дѣтства! Никогда, никто и ничто не замѣнитъ тебя мнѣ!"

-- Милое дитя, сказала ей мистриссъ Чиккъ, считавшая обязанностью надѣлять се спасительными совѣтами:-- когда ты доживешь до моихъ лѣтъ...

-- То-есть, до цвѣта лѣтъ, прервала миссъ Токсъ.

-- Тогда, продолжала мистриссъ Чиккъ, нѣжно пожавъ руку своей пріятельницы за дружеское замѣчаніе: -- тогда ты узнаешь, что горесть не помогаетъ въ несчастій и что долгъ нашъ покориться.

-- Постараюсь, милая тётушка, постараюсь, отвѣчала Флоренса, рыдая.

-- Очень-рада, дитя мое. Потому-что, какъ скажетъ тебѣ наша милая миссъ Токсъ -- о здравомъ сужденіи и разсудительномъ умѣ которой не можетъ быть двухъ разногласныхъ мнѣній...

-- О, Луиза! Я, право, скоро возгоржусь...

-- Скажетъ тебѣ и подтвердитъ своею опытностью, что мы рождены для усилій; а потому, дитя мое, мы бы очень желали видѣть и съ твоей стороны нѣкоторую твердость характера; а главное, чтобъ ты не усиливала эгоистически горести, въ которую повергнутъ твой бѣдный папа.

-- Милая, добрая тётушка! воскликнула Флоренса, опустившись передъ нею вдругъ на колѣни.-- О, говорите мнѣ о папа, говорите о немъ больше! Не-уже-ли онъ совершенно убитъ горестью?

Миссъ Токсъ была тронута этимъ воззваніемъ до глубины души. Она забыла даже на минуту величіе мистриссъ Чиккъ и, погладивъ Флоренсу съ нѣжностью по щекѣ, отвернулась, между-тѣмъ, какъ невольныя слезы потекли изъ глазъ ея. Сама мистриссъ Чиккъ лишилась на мгновеніе присутствія духа, которымъ всегда такъ гордилась, и смотрѣла молча на прелестное личико, которое такъ долго, такъ постоянно, такъ терпѣливо обращалось къ маленькой кроваткѣ умершаго ребенка. Но она вскорѣ оправилась и сказала съ достоинствомъ:

-- Флоренса, мое милое дитя! твой бѣдный папа бываетъ иногда страненъ: спрашивать меня о немъ, значитъ спрашивать о предметѣ, который мнѣ несовершенно извѣстенъ. Никто больше меня не имѣетъ на твоего папа вліянія; а между-тѣмъ, онъ говорилъ со мною очень-мало и я почти не видала его, потому-что въ кабинетѣ совершенно темно. Я не разъ говорила ему: "Поль, не хочешь ли чего-нибудь горячаго?" -- А онъ мнѣ всегда отвѣчалъ: "Луиза, прошу тебя, оставь меня. Я не хочу ничего. Мнѣ гораздо-лучше, когда я одинъ". Вотъ его собственныя слова!

Миссъ Токсъ выразила удивленіе.

-- Короче, до сегодняшняго дня, продолжала мистриссъ Чиккъ: -- между мною и твоимъ бѣднымъ папа не было никакого разговора; сегодня я сообщила ему, что сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ писали чрезвычайно-любезныя записочки -- о, нашъ бѣдный, милый мальчикъ! Лэди Скеттльсъ любила его, какъ... гдѣ мой носовой платокъ?

Миссъ Токсъ, послѣ безполезныхъ поисковъ, подала ей свой.

-- Чрезвычайно любезныя записочки, въ которыхъ предлагаютъ, чтобъ ты на время переселилась къ нимъ, для разнообразія. Я спросила твоего папа, не имѣетъ ли онъ чего-нибудь противъ этого приглашенія, и онъ сказалъ: "Нѣтъ, Луиза, ничего!"

Флоренса подняла заплаканные глаза.

-- Между-тѣмъ, Флоренса, если ты предпочитаешь остаться здѣсь, вмѣсто того, чтобъ ѣхать къ Скеттльсамъ, или хоть ко мнѣ...

-- Я бы лучше осталась здѣсь, тётушка, отвѣчала Флоренса едва внятнымъ голосомъ.

-- Если хочешь, такъ, пожалуй, можешь. Странный выборъ. Но ты была всегда странна. Всякій другой въ твои лѣта и послѣ того, что здѣсь произошло... миссъ Токсъ, моя милая, я опять потеряла носовой платокъ...былъ бы, конечно, радъ уѣхать отсюда!

-- Я бы не желала чувствовать, тётушка, какъ-будто бѣгу изъ этого дома. Я бы не желала думать, что комната наверху -- его комната -- совершенно запустѣла и покинута, тётушка. Мнѣ бы хотѣлось остаться покуда здѣсь. О, братъ мои! милый братъ!

Она снова залилась неудержимыми слезами и закрыла себѣ лицо. Слезы бываютъ часто необходимымъ облегченіемъ для переполненныхъ горестью сердецъ.

-- Ну, хорошо, дитя! сказала мистриссъ Чиккъ послѣ краткаго молчанія.-- Я увѣрена, что ты никогда не подозрѣвала во мнѣ желанія сказать тебѣ что-нибудь неласковое, а особенно теперь. Оставайся здѣсь, если тебѣ этого непремѣнно хочется; никто тебѣ не помѣшаетъ и не захочетъ помѣшать -- въ этомъ я увѣрена.

Флоренса печально кивнула утвердительно.

-- Я посовѣтовала твоему бѣдному папа выѣхать куда-нибудь для развлеченія, но онъ сказалъ мнѣ, что самъ имѣетъ это намѣреніе. Надѣюсь, что онъ его скоро выполнитъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вѣроятно, онъ пробудетъ здѣсь еще дня два -- ему нужно привести дѣла въ порядокъ. Отецъ твой -- Домби, дитя мое: онъ сдѣлаетъ надъ собою усиліе. На его счетъ бояться нечего.

-- Не могу ли я что-нибудь сдѣлать, милая тётушка? спросила Флоренса съ трепетомъ.

-- Ахъ, Боже мой! прервала поспѣшно мистриссъ Чинкъ.-- Какія у тебя мысли? Если папа твой сказалъ мнѣ,-- я передала тебѣ его собственныя слова: "Луиза, мнѣ лучше оставаться одному",-- такъ что же бы онъ сказалъ тебѣ? Ты не должна ему даже показываться, дитя; чтобъ тебѣ этого и не снилось!

-- Тётушка, я пойду спать.

Мистриссъ Чинкъ одобрила это намѣреніе и отпустила ее съ поцалуемъ. Но миссъ Токсъ, подъ предлогомъ отъисканія затеряннаго носоваго платка своей подруги, поднялась по лѣстницѣ вслѣдъ за Флоренсою и старалась утѣшить, ободрить ее, не смотря на сердитыя гримасы Сузанны Нипперъ, которая величала миссъ Токсъ крокодиломъ. На этотъ разъ, однако, сочувствіе старой дѣвицы казалось искреннимъ, потому-что было безкорыстно: участіе къ Флоренсѣ не подвинуло бы ее впередъ во мнѣніи истинныхъ Домби!

Не-уже-ли же не было у Флоренсы никакого болѣе-близкаго и дорогаго сердцу, кромѣ Сузанны Нипперъ? Не-уже-ли ей не къ кому было обратить свое заплаканное лицо? Не-уже-ли ей некого было обнять, не отъ кого услышитъ слово утѣшенія? Не-уже-ли Флоренса было такъ покинута, что въ цѣломъ мірѣ ей не осталось никого, кромѣ Сузанны Нипперъ?-- Никого! Она лишилась матери и брата, котораго потеря возбудила въ ней глубже скорбь о смерти матери, и теперь единственною опорою ея на землѣ была Сузанна!

Сначала, когда дѣла въ домѣ снова пошли заведеннымъ порядкомъ, когда остались одни слуги, да запершійся въ своемъ кабинетѣ отецъ, Флоренса могла только плакать, скитаться по пустымъ покоямъ, и иногда, въ порывахъ одинокаго отчаянія, убѣгать въ свою комнату, бросаться лицомъ въ постель и рыдать неутѣшно. Это случалось съ нею, когда она взглядывала на какое-нибудь мѣсто или какой-нибудь предметъ, которые въ памяти ея особенно связывались съ воспоминаніемъ о нѣжно-любимомъ братѣ, такъ-что, въ первое время послѣ этой тяжкой утраты, весь домъ превратился для нея въ мѣсто нестерпимыхъ мученій.

Но чистая привязанность поможетъ терзать сердце такъ долго, такъ мучительно и немилосердо. Рисуя въ воображеніи своемъ образъ брата, Флоренса мало-по-малу приходила въ себя; лицо ея озарялось снова прежнею кротостью, во взглядахъ и голосѣ стала проявляться прежняя тихая нѣжность, и хотя она не переставала плакать, но плакала спокойнѣе и отраднѣе.

Немного времени прошло, какъ золотая вода, игравшая на стѣнѣ въ ясную погоду, по-прежнему стала снова привлекать къ себѣ ея спокойные взоры; немного времени прошло, и она снова сидѣла одна въ той же комнатѣ, такъ же кротко и терпѣливо, какъ прежде, когда на кроваткѣ лежалъ больной ребенокъ. Еслижь ѣдкое чувство теперешняго опустѣнія этого дѣтскаго одра пронзало язвительною болью Сердце Флоренсы, она опускалась подлѣ кроватки на колѣни и могла молиться отъ чистаго, исполненнаго любовью сердца, чтобъ на небѣ былъ одинъ ангелъ, который бы любилъ и помнилъ ее!

Немного прошло времени, и въ пустомъ угрюмомъ домѣ заслышался въ сумерки ея тихій голосъ, иногда прерывавшійся и напѣвавшій старую пѣсенку, которую онъ такъ любилъ слушать, опустивъ ей на руку свою слабую головку. Потомъ, когда уже наступала совершенная темнота, легкіе аккорды музыки носились въ воздухѣ унылыхъ комнатъ; они и сопровождавшее ихъ пѣніе были такъ нѣжны и тихи, что казались скорѣе грустнымъ воспоминаніемъ того, чѣмъ она тѣшила брата въ послѣдній вечеръ его жизни, но его просьбѣ, чѣмъ существенными звуками. По музыка эта повторялось часто въ темнотѣ одинокихъ ночей; отголоски ея трепетали еще въ пространствѣ, а уже кроткій голосъ прерывался слезами.

Такъ же точно у нея достало наконецъ духу взглянуть на шитье, надъ которымъ нѣкогда трудились ея пальцы на взморьѣ, когда она сидѣла подлѣ колясочки Поля, задумчиво внимавшаго разсказамъ стараго Глобба о чудесахъ моря; вскорѣ потомъ она рѣшилась взяться снова за эту работу, привязавшись къ ней сердцемъ, какъ къ существу живому, которое любило и знало его.

Она садилась тогда въ пустой комнатѣ у окна, вблизи портрета матери, и проводила съ иголкою грустные, задумчивые часы.

Почему черные глаза ея обращались такъ часто отъ работы къ окну, гдѣ жили розовыя дѣти? Малютки эти не могли напоминать ей о ея недавней утратѣ: то были четыре дѣвочки. Но у нихъ, какъ у нея же, не было матери, -- у нихъ былъ только отецъ.

Нетрудно было знать, когда отца не было дома и дѣти ожидали его возвращенія: старшая дѣвочка стояла тогда у окна гостиной или на балконѣ; лишь только онъ появлялся вдали, личико ея сіяло радостью, смѣнявшею ожиданіе, и всѣ остальныя малютки толпились у высокаго окна, хлопали въ ладоши, барабанили ручонками. но косяку и кричали ему веселыя привѣтствія. Старшая спускалась потомъ въ сѣни, встрѣчала отца и мела его за руку по лѣстницѣ; Флоренса видѣла, какъ она послѣ того сидѣла подлѣ отца или на колѣняхъ его, ласкалась къ нему и разговаривала съ нимъ; видѣла, какъ среди этой дѣтской болтовни, всегда веселой для обоихъ, взглядъ отца внимательно смотрѣлъ въ глаза дѣвочкѣ, какъ-будто припоминая черты и взглядъ ея покойной матери. Часто случалось тогда, что Флоренса была не въ силахъ смотрѣть дольше на эту сцену; она скрывалась какъ-будто въ испугѣ за занавѣсомъ и заливалась горючими слезами, или убѣгала прочь отъ окна. Но окно влекло ее снова къ себѣ неодолимою силой, и работа выпадала снова изъ рукъ ея, и она снова плакала...

Сцены эти происходили въ старомъ домѣ, который многіе годы оставался необитаемымъ. Его наняли во время отсутствія Флоренсы въ Брайтонѣ, поправили и выкрасили; въ комнатахъ виднѣлись и птички и цвѣты. Но она никогда не думала о домѣ -- ее занимали исключительно отецъ и розовыя дѣвочки.

Она часто видала въ открытыя окна, какъ малютки спускались изъ дѣтской вмѣстѣ со своею нянькой или гувернанткой, входили въ комнату отца послѣ его обѣда и толпились вокругъ круглаго стола; въ тихую лѣтнюю погоду, звонкій смѣхъ и серебристые голоса ихъ долетали до нея черезъ улицу. Малютки карабкались вмѣстѣ съ отцомъ по лѣстницѣ, потомъ рѣзвились вокругъ него на софѣ, или тѣснились у него на колѣняхъ, составляя настоящій букетъ веселыхъ розовыхъ личиковъ, а онъ по-видимому разсказывалъ имъ какую-нибудь дѣтскую сказку, которую всѣ слушали со вниманіемъ. Иногда всѣ дѣти вмѣстѣ выбѣгали со звонкимъ смѣхомъ на балконъ, и Флоренса торопливо пряталась, чтобъ не помѣшать радости малютокъ, которыя могли бы увидѣть ее одинокую, въ глубокомъ траурѣ.

Старшая дѣвочка оставалась съ отцомъ, когда остальныя уходили спать, и хозяйничала у него за чайнымъ столикомъ; онъ разговаривалъ съ нею у окна или въ комнатѣ, пока не подавали свѣчи. Дѣвочка эта была нѣсколькими годами моложе Флоренсы, а между-тѣмъ отецъ сдѣлалъ ее своею собесѣдницей и она уже смотрѣла пресерьёзно, сидя за книжкою или рабочимъ ящикомъ, и разсуждала съ нимъ, какъ настоящая хозяйка дома. Когда зажигались свѣчи, Флоренса не боялась смотрѣть на нихъ изъ темноты своей комнаты; но когда потомъ дѣвочкѣ приходило время пожелать отцу доброй ночи и онъ съ нѣжностью цаловалъ ее, Флоренса не выдерживала больше, начинала рыдать и дрожала всѣмъ тѣломъ.

Не смотря на то, прежде, чѣмъ она ложилась спать, она все-таки нѣсколько разъ прерывала свою тихую музыку и пѣсенку, и подходила къ окну, заглядывая снова въ домъ, гдѣ жили розовыя дѣти; по мысли, возбуждаемыя въ ней этими семейными картинами, были тайною, которую она скрывала въ своей молодой груди.

Не-уже-ли Флоренса, это открытое и правдивое существо, вполнѣ достойное любви, которую онъ къ ней питалъ и вышепталъ въ послѣднихъ предсмертныхъ словахъ -- которой доброе сердце выражалось на прелестномъ личикѣ и дышало въ каждомъ звукѣ голоса -- не-уже-ли и у нея могли быть завѣтныя тайны?-- Да, была еще тайна!

Когда во всемъ домѣ водворялась мертвая тишина и всѣ огни были давно погашены, она потихоньку выходила изъ своей комнаты, спускалась безшумными шагами по лѣстницѣ и приближалась осторожно къ двери отцовскаго кабинета. Едва дыша, она прижималась къ ней лицомъ и головою, стремясь къ отцу исполненнымъ нѣжности сердцемъ. Она прислушивалась къ его дыханію, готова была броситься передъ нимъ на колѣни, еслибъ осмѣлилась, поглощенная однимъ желаніемъ: показать ему свою привязанность, быть ему утѣшеніемъ и умолять объ искрѣ любви къ ней, его единственному дитяти.

Никто не зналъ объ этомъ. Никто не думалъ объ этомъ... Дверь была всегда заперта и онъ всегда оставался одинъ. Онъ выходилъ всего разъ или два, и въ домѣ говорили, что онъ намѣренъ вскорѣ уѣхать куда-нибудь во внутрь Англіи; но онъ жилъ постоянно взаперти въ своихъ комнатахъ, не видалъ ея вовсе и никогда объ ней не спрашивалъ. Можетъ-быть, отецъ и не вспомнилъ ни разу, что живетъ подъ одною кровлею съ дочерью.

Однажды, черезъ недѣлю послѣ похоронъ, Флоренса сидѣла за работой, какъ вдругъ вошла къ ней Сузанна Нипперъ съ полусмѣющимся и полуплачущимъ лицомъ. Она возвѣстила Флоренсѣ гостя.

-- Гость! ко мнѣ, Сузанна?

-- Да, удивляйтесь, миссъ Флой! Я бы желала вамъ гораздо-больше гостей, и по-моему, чѣмъ скорѣе мы бы съ вами поѣхали хоть къ старымъ Скеттльсамъ, тѣмъ лучше. Я не люблю жить въ толпахъ народа, миссъ Флой, однако я не устрица!

Къ чести миссъ Нипперъ должно сказать, что она въ эту минуту думала больше о Флоренсѣ, чѣмъ о самой себѣ -- это ясно выражалось на ея лицѣ.

-- Но гость, Сузанна.

-- Ха, ха, ха! мистеръ Тутсъ!...

Мгновенная улыбка промелькнула на лицѣ Флоренсы и глаза ея тотчасъ же наполнились слезами. Но все-таки это была улыбка и Сузанна ей очень образовалась.

-- И я подумала то же самое, миссъ Флой, сказала Сузанна, приложивъ уголъ передника къ глазамъ и качая головою.-- Только-что я увидѣла въ сѣняхъ этого невиннаго, миссъ Флой, я сначала расхохоталась, а потомъ расплакалась.

Въ это время мистеръ Тутсъ, поднявшійся вслѣдъ за нею по лѣстницѣ, постучался въ двери и вошелъ съ разлету.

-- Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; какъ ваше здоровье?

Мистеръ Тутсъ, добрѣйшій малый, хотя и не изъ самыхъ блистательныхъ умовъ, приготовилъ заранѣе эту вступительную рѣчь, съ цѣлью облегчить свиданіе какъ для себя, такъ и для Флоренсы. Но видя, что онъ промоталъ запасъ своего краснорѣчія слишкомъ-рано, высказавъ все разомъ, прежде, чѣмъ успѣлъ взять стулъ или дать Флоренсѣ время сказать и ему что-нибудь, онъ разсчелъ за лучшее начать снова.

-- Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; какъ ваше здоровье?

Флоренса протянула ему руку и сказала, что она здорова.

-- Я, право, совершенно здоровъ, миссъ Домби, проговорилъ мистеръ Тутсъ послѣ краткаго размышленія.-- Какъ нельзя здоровѣе. Я рѣдко чувствовалъ себя здоровѣе теперешняго; благодарю васъ.

-- Вы очень добры, что навѣстили меня, мистеръ Тутсъ. Я вамъ премного благодарна и очень-рада васъ видѣть.

Мистеръ Тутсъ отвѣчалъ ей хихиканьемъ. Думая, что это можетъ показаться неприлично-веселымъ, онъ вздохнулъ. Считая это слишкомъ-печальнымъ, онъ снова захихикалъ. Несовершенно-довольный собою вообще, онъ запыхтѣлъ.

-- Вы были очень-любезны съ моимъ милымъ братомъ, сказала Флоренса, желая ободрить его.-- Онъ часто говаривалъ со мною объ васъ.

-- О, это пустяки! прервалъ торопливо мистеръ Тутсъ.-- Теплая погода? Какъ вы скажете?

-- Да, погода прекрасная.

-- Это для меня очень-кстати! Я не думаю, чтобъ когда-нибудь чувствовалъ себя здоровѣе теперешняго. Очень вамъ благодаренъ.

Обнаруживъ этотъ любопытный и неожиданный фактъ, мистеръ Тутсъ снова впалъ въ глубокое безмолвіе.

-- Вы уже оставили доктора Блимбера, если не ошибаюсь?

-- Надѣюсь. И онъ снова погрузился въ молчаніе, котораго не прерывалъ минутъ съ десять, по истеченіи которыхъ вдругъ всталъ и сказалъ:

-- Прекрасно! Добраго дня, миссъ Домби.

-- Вы уже уходите?

-- Я, право, не знаю. Нѣтъ, еще не сейчасъ. И онъ снова усѣлся совершенно неожиданно.-- Дѣло въ томъ, послушайте, миссъ Домби!

-- Говорите со мною смѣло, мистеръ Тутсъ, возразила Флоренса съ кроткою улыбкой.-- Мнѣ будетъ очень-пріятно, если вы скажете мнѣ что-нибудь о братѣ.

-- О, право? и участіе промелькнуло въ каждой фибрѣ его вовсе-невыразительнаго лица.-- Бѣдный крошка Домби. Я, право, никогда не думалъ, чтобъ Боргессъ и комп.-- модные портные, только дорого берутъ: мы съ нимъ часто о нихъ толковали -- чтобъ они сшили мнѣ эту пару платья для такого случая! Мистеръ Тутсъ былъ въ траурѣ.-- Бѣдняжка Домби! Послушайте, миссъ Домби!

-- О, да!

-- Есть одинъ другъ, котораго онъ въ послѣднее время очень полюбилъ. Я думалъ, что вы можете захотѣть имѣть его у себя, въ родѣ альбома. Вы помните, какъ онъ вспоминалъ о нашемъ Діогенѣ?

-- О, да! о, да!

-- Бѣдняжка Домби! И я также помню.

Мистеръ Тутсъ, видя Флоренсу въ слезахъ, чуть не растерялся снова. Его однако спасло неимовѣрное усиліе надъ собою.

-- Знаете, миссъ Домби! продолжалъ онъ.-- Я бы могъ велѣть украсть его за десять шиллинговъ, еслибъ они его не отдали сами. Кажется, имъ самимъ хотѣлось отъ него избавиться. Если вы желаете имѣть Діогена, онъ за дверьми. Я привелъ его нарочно для васъ. Онъ, знаете, не дамская собака, миссъ Домби, но вѣдь вамъ это все равно. Вѣдь все равно?

Дѣйствительно, выглянувъ изъ окна на улицу, Флоренса увидѣла Діогена, высунувшаго свою косматую голову изъ рамы наемнаго кабріолета, куда его заманили хитростью. Мистеръ Тутсъ сказалъ истину, назвавъ его не дамскою собакой: Діогенъ угрюмо ворчалъ, недовольный своимъ заточеніемъ, порывался освободиться и высовывалъ языкъ, какъ-будто дразня прохожихъ для своего личнаго утѣшенія.

Діогенъ былъ, конечно, песъ уродливый, неловкій, неповоротливый, косматый; онъ постоянно увлекался ложною ипотезой, будто по близости есть непріятель, на котораго непремѣнно должно лаять; Діогепъ былъ далеко не кротокъ и конечно вовсе не смышленъ; имѣлъ самую комическую морду, обросшіе шерстью глаза и несообразный хвостъ:-- не смотря на все это, онъ казался Флоренсѣ привлекательнѣе и милѣе самыхъ драгоцѣнныхъ животныхъ своей породы. Она до того обрадовалась мохнатому Діогену -- помня, что маленькій Поль любилъ его и просилъ беречь, на прощаньи съ Блимберами -- была за него такъ благодарна, что въ порывѣ невинной признательности схватила покрытую перстнями руку мистера Тутса и поцаловала ее. Когда освобожденный изъ своей подвижной темницы Діогенъ взлетѣлъ по лѣстницѣ и ворвался въ комнату, влача за собою съ громомъ длинную цѣпь, ныряя подъ всѣ мебели, опрокидывая стулья и столики; когда онъ заворчалъ на мистера Тутса, вздумавшаго похвастать короткостью съ нимъ, бросился съ свирѣпымъ лаемъ на Тоулинсона, нравственно убѣжденный, что онъ-то и есть врагъ, до котораго онъ добирался всю жизнь, хотя еще и не видалъ его -- Флоренса нашла его обворожительнымъ и настоящимъ чудомъ добронравія и скромности.

Мистеръ Тутсъ былъ въ неописанномъ восторгѣ отъ успѣха своего подарка; онъ восхищался, видя, какъ Флоренса наклонилась надъ Діогеномъ и гладила его косматую спину своею нѣжною ручкой -- Діогенъ благосклонно допустилъ эти ласки съ перваго момента знакомства съ нею -- и не могъ рѣшиться уйдти. Но Діогенъ самъ выручилъ мистера Тутса изъ этого затруднительнаго положенія: онъ началъ бросаться на него и лаять такъ свирѣпо, что мистеръ Тутсъ, опасаясь за неприкосновенность панталонъ произведенія Боргесса и комп., модныхъ портныхъ, счелъ за лучшее отретироваться къ дверямъ. Возвращаясь нѣсколько разъ, чтобъ проститься съ Флоренсою, онъ былъ постоянно встрѣчаемъ свѣжими аттаками Діогена, а потому ушелъ окончательно, хикая больше обыкновеннаго.

-- Поди сюда, Ди! Милый Ди! Подружись со мною. Станемъ любить другъ друга, Ди! говорила Флоренса, лаская его косматую голову. Хриплый и сердитый воркунъ ли, какъ-будто чувствуя горячую слезу Флоренсы на своей шкурѣ и какъ-будто собачье сердце его растаяло отъ этого прикосновенія, протянулъ морду къ ея личику и поклялся въ вѣчной вѣрности.

Діогенъ-Философъ не говорилъ Александру-Македонскому яснѣе и понятнѣе того, какъ Діогенъ-песъ говорилъ Флоренсѣ. Онъ охотно принялъ предложеніе ея дружбы и посвятилъ себя ея служенію. Немедленно приготовили ему пиръ въ углу комнаты. Наѣвшись и напившись досыта, онъ приблизился къ окну, подлѣ котораго сидѣла Флоренса, поднялся передъ нею на заднія лапы, взвалилъ увѣсистыя переднія на ея плечи, лизалъ ей лицо и руки, прижалъ свою уродливую голову къ ея сердцу и махалъ хвостомъ пока не усталъ. Наконецъ, Діогенъ свернулся у ея ногъ и заснулъ.

Хотя миссъ Ни и и еръ чувствовала въ присутствіи собакъ нервные припадки, и теперь сочла необходимымъ подобрать вокругъ себя подолъ платья, входя въ комнату; хотя она невольно вскрикивала и вскакивала на стулья, когда Діогенъ начиналъ потягиваться, однако и ее тронуло добродушное участіе мистера Тутса. Сузанна не могла видѣть радости Флоренсы и удовольствія, которое она ощущала въ обществѣ косматаго и сердитаго любимца маленькаго Поля, непредаваясь нѣкоторымъ размышленіямъ, вызывавшимъ слезы на глаза ея. Мистеръ Домби игралъ тутъ не послѣднюю роль, и, въ сравненіяхъ съ Діогеномъ-псомъ, рѣшительно стоялъ въ мнѣніи ея ниже.

Цѣлый вечеръ Сузанна Нипперъ наблюдала Діогена и Флоренсу, и потомъ, накормивъ его весьма-добродушно ужиномъ и приготовивъ ему постель, она сказала торопливо, прежде чѣмъ пошла спать сама:

-- Миссъ Флой, вашъ не уѣзжаетъ завтра утромъ.

-- Завтра утромъ, Сузанна?

-- Да, миссъ; отданы приказанія. Рано,

-- Ты не знаешь, Сузанна, куда онъ уѣзжаетъ? спросила Флоренса, не рѣшаясь взглянуть на нее.

-- Не совершенно, миссъ. Онъ сперва поѣдетъ къ этому безцѣнному майору. Признаюсь, еслибъ мнѣ самой пришлось быть знакомою съ какимъ-нибудь майоромъ, -- отъ чего оборони меня Богъ -- то ужъ конечно мои майоръ былъ бы не синій!

-- Сузанна, перестань, прошу тебя!

-- Да что же мнѣ дѣлать, миссъ Флой! Развѣ я виновата, что онъ синій? По-моему, лучше имѣть друзей человѣческаго цвѣта, или не имѣть ихъ вовсе!

Пламенно-негодующая Сузанна слышала мелькомъ, что мистриссъ Чиккъ предложила брату избрать себѣ въ товарищи Майора Бэгстока, и что мистеръ Домби, послѣ краткой нерѣшимости, согласился пригласить его.

-- Доброй ночи, Сузанна.

-- Доброй ночи, мой ангельчикъ миссъ Флой!

Тонъ искренняго участія Сузанны тронулъ чувствительную струну, за которую часто такъ сурово и безпощадно задѣвали бѣдную Флоренсу. Оставшись одна, она подперла голову рукою, прижала другую руку къ взволнованной груди и предалась на свободѣ своимъ горестямъ.

Ночь была мокрая. Дождь печально дробилъ въ стекла утомительно-однообразными звуками. Тяжелый вѣтръ дулъ вокругъ дома, какъ-будто обвѣвая его плачемъ и воемъ. Рѣзкій шумъ проносился между трепещущими деревьями. На колокольняхъ уныло пробило полночь, а она все сидѣла и молча плакала.

По лѣтамъ, Флоренса была еще почти ребенкомъ: ей не было четырнадцати. Одиночество и уныніе обширнаго дома, недавно посѣщеннаго смертью, въ такой поздній часъ, возбудило бы безотчетные страхи въ воображеніи даже старѣе ея; но она была такъ занята одною мыслью, что не могла думать о нихъ. Она была полна любовью, которую отвергали, которою часто явно пренебрегали -- и любовь эта постоянно обращалась къ отцу.

Ни печальный стукъ дождя, ни стонъ вѣтра, ни трепетъ деревьевъ, ни торжественный бой часовъ -- ничто не могло потрясти эту идею или ослабить ее. Воспоминанія о миломъ покойномъ малюткѣ, не покидавшія ея никогда, оставались сами по себѣ; но быть совершенно покинутою, одинокою, не видать родительскаго лица съ самаго часа смерти брата -- это было для нея невыносимо!

Она не могла лечь въ постель и никогда не ложилась съ того самаго времени, не сдѣлавъ своего еженощнаго странствія къ двери отцовскаго кабинета. Странно было бы, еслибъ кто могъ увидѣть ее теперь, когда она украдкою спускалась въ-потьмахъ по лѣстницѣ и остановилась у дверей съ бьющимся сердцемъ, отуманенными глазами и разбросанными въ безпорядкѣ волосами, о которыхъ она вовсе не думала; когда она прижалась къ замку влажною отъ слезъ щекою... Но темнота ночи скрывала это, и никто не могъ ея увидѣть.

Коснувшись двери въ этотъ разъ, Флоренса нашла ее отпертою. Въ первый разъ съ самаго дня смерти Поля, дверь не была заперта извнутри и въ комнатѣ свѣтилъ огонь. Первымъ побужденіемъ робкаго ребенка -- которому она послѣдовала -- было: удалиться какъ-можно-поспѣшнѣе; вторымъ: воротиться и войдти къ отцу; она остановилась въ нерѣшимости на ступеняхъ. Дверь была чуть-чуть притворена, и казалось, будто изъ этой щели свѣтитъ ей надежда.

Флоренса воротилась, не зная сама что дѣлаетъ, но увлекаемая чувствомъ дѣтской любви, постоянно пренебрегаемой, и мыслью объ общей ихъ утратѣ, хотя отецъ не дѣлился съ нею своею горестью. Приподнявъ немного руки и дрожа какъ листъ, она скользила впередъ.

Отецъ сидѣлъ у письменнаго стола, стоявшаго какъ и прежде въ средней комнатѣ. Онъ приводилъ въ порядокъ нѣкоторыя бумаги, уничтожалъ другія, и обрывки ихъ валялись разсыпанные по полу. Дождь тяжко дробилъ въ цѣльныя стекла внѣшней комнаты, куда отецъ такъ часто смотрѣлъ на Поля, еще младенца, когда добрая Полли Тудль носила его на рукахъ. На дворѣ раздавались жалобныя стѣнанія вѣтра.

Но онъ ихъ не слышалъ. Онъ сидѣлъ, вперивъ взоры на столъ, погруженный въ размышленія до того, что стукъ гораздо тяжелѣйшихъ шаговъ, чѣмъ легкая поступь дочери, не могъ бы развлечь его. Лицо его обращалось къ ней. При угасающемъ свѣтѣ лампы и въ этотъ мрачный часъ, оно казалось истомленнымъ и убитымъ. Окружающее его безмолвное одиночество взывало прямо къ сердцу Флоренсы.

-- Папа! папа! Милый папа, скажите мнѣ хоть слово!

Онъ вздрогнулъ отъ этого голоса и вскочилъ со стула. Она подбѣжала къ нему съ распростертыми объятіями, но онъ отшатнулся назадъ.

-- Что тамъ такое? спросилъ онъ сурово.-- Зачѣмъ ты сюда пришла? Что тебя испугало?

Еслибъ что-нибудь могло испугать ее, такъ это было лицо, обращенное къ ней. Горячая любовь, наполнявшая ея душу, замерзла передъ нимъ; она остановилась какъ окаменѣлая и молча смотрѣла на отца.

На лицѣ его не обнаруживалось ни тѣни нѣжности или жалости. На немъ не промелькнуло ни проблеска участія, родительскаго чувства или доброты. Правда, на немъ было видно измѣненіе, но не въ этомъ родѣ. Прежнее равнодушіе и холодная принужденность замѣнились чѣмъ-то другимъ: она не помышляла и никогда не смѣла помышлять, чѣмъ именно, но чувствовала это во всей силѣ и знала, не называя даже мысленно по имени; выраженіе отцовскаго лица набросило какъ-будто черную тѣнь на ея голову.

Видѣлъ ли онъ въ ней счастливаго соперника утраченному сыну, соперника живаго и здороваго? Смотрѣлъ ли онъ на нее, какъ на соперника самому себѣ въ привязанности этого самаго сына? Не-уже-ли безумная зависть и униженная гордость отравили сладкія воспоминанія, по которымъ она должна бы быть драгоцѣнною для его сердца? Ужели было для него пыткою глядѣть на нее, цвѣтущую красотою и надеждами, и думать объ умершемъ малюткѣ?

Подобныя мысли не приходили въ голову Флоренсѣ. Но любовь узнаетъ живымъ инстинктомъ, когда она безнадежна и отринута; а всякая надежда умерла въ ея сердцѣ, когда она посмотрѣла на лицо отца.

-- Я спрашиваю тебя, Флоренса, что тебя испугало? Зачѣмъ ты пришла сюда?

-- Я пришла, папа...

-- Противъ моихъ приказаніи. Зачѣмъ?

Она видѣла, что онъ знаетъ зачѣмъ: это было ясно написано на его лицѣ; голова ея опустилась на руки съ тихимъ, протяжнымъ стономъ.

Пусть онъ цѣлые годы вспоминаетъ о немъ въ этой самой комнатѣ. Звукъ этотъ потерялся въ воздухѣ, умолкъ въ его слухѣ, но онъ тутъ, и его не изгонятъ изъ комнаты многіе годы!

Онъ взялъ ее за руку. Его рука была холодна, безчувственна и едва касалась руки дочери.

-- Ты устала. Я увѣренъ въ этомъ, сказалъ онъ, взявъ свѣчу и поведя Флоренсу къ дверямъ.-- Тебѣ нуженъ покой. Всѣмъ намъ нуженъ отдыхъ. Ступай, Флоренса. Тебѣ вѣрно что-нибудь приснилось.

Сновидѣніе это прошло, помоги ей Богъ! и она чувствовала, что оно навѣрно больше не воротится.

-- Я посвѣчу тебѣ отсюда на лѣстницу. Тамъ наверху весь домъ въ твоемъ распоряженіи. Ты теперь его полная хозяйка, сказалъ ей отецъ съ разстановкою.-- Покойной ночи!

Она зарыдала и, не отнимая рукъ отъ лица, отвѣтила ему: "Покойной ночи, милый папа!" и медленно поднялась по лѣстницѣ. Разъ только она оглянулась, какъ-будто желая воротиться къ отцу, но удержалась изъ страха. Мысль эта была мгновенна и слишкомъ-безнадежна: на порогѣ стоялъ со свѣчою отецъ -- неподвижный, каменный, безчувственный, холодный -- пока не исчезло въ темнотѣ платье его несчастной дочери.

Въ послѣдній разъ онъ слѣдилъ за нею съ того же самаго мѣста, когда она съ трудомъ взбиралась по лѣстницѣ, неся на рукахъ брата. Обстоятельство это не влекло его къ ней, но, напротивъ, закалило его сердце еще сильнѣе. Онъ вошелъ, однако, въ свою комнату, заперся въ ней, сѣлъ въ кресла и заплакалъ объ умершемъ сынѣ.

Діогенъ не спалъ на своемъ мѣстѣ и ожидалъ возвращенія своей юной госпожи.

-- О, Ди! О, милый другъ Ди! Люби меня ради его!

Діогенъ уже любилъ ее ради ея самой и показывалъ свою привязанность всячески. Онъ принялся неловко прыгать и метаться со стороны на сторону въ передней, и наконецъ, когда бѣдная Флоренса уже уснула и ей снились розовыя дѣти противоположнаго дома, началъ царапаться изъ прихожей въ дверь ея спальни; потомъ онъ потянулся нѣсколько разъ и заснулъ самъ, обративъ голову къ ея двери. Сонъ его прерывался по-временамъ хрипливыми взлаиваньями на невидимаго врага.

ГЛАВА V,

Валтеръ отправляется въ Вест-Индію.

Деревянный мичманъ инструментальнаго мастера, безчувственный отъ природы, оставался совершенно равнодушнымъ къ близкому отплытію Валтера -- даже въ послѣдній вечеръ пребыванія молодаго человѣка въ кабинетѣ Солля Джилльса. Деревянный мичманъ, погруженный въ свои астрономическія обсерваціи, не ощущалъ ни малѣйшаго сочувствія къ дѣламъ сего свѣта и думалъ обо всемъ происходившемъ вокругъ него столько же, сколько Архимедъ о взятіи Сиракузъ.

Валтеръ ласково взглядывалъ на деревяннаго мичмана каждый разъ, когда входилъ въ лавку дяди или выходилъ изъ нея; бѣдный старый Солль, когда Валтера не было дома, выходилъ на улицу и прислонялся къ дверному столбу, успокоивая свой унылый валлійскій парикъ у самыхъ пряжекъ башмаковъ генія-хранителя своей торговли и лавки. Но еще не бывало свирѣпаго идола, съ пастью отъ уха до уха и страшнѣйшею образиной, украшенною попугаячьими перьями, который обнаружилъ бы столько безжалостнаго равнодушія къ мольбамъ своихъ поклонниковъ, сколько обнаруживалъ деревянный мичманъ ко всѣмъ знакамъ привязанности дяди Солля и Валтера.

Сердце Валтера сжалось, когда онъ оглядывалъ сверху до низу свою маленькую каморку и думалъ, что черезъ ночь, которая уже приближалась, онъ разстанется съ нею, можетъ-быть, навсегда. "Еще нѣсколько часовъ" говорилъ онъ мысленно: "и меня здѣсь не будетъ. Ребяческіе сны мои могутъ возвратиться и перенести меня сюда, но его будутъ только сны."

Онъ, однако, вспомнилъ, что дядя оставался одинъ въ своемъ кабинетикѣ, откуда капитанъ Коттль, деликатный при всей своей наружной грубости, нарочно вышелъ, желая дать дядѣ и племяннику провести нѣсколько времени наединѣ.

-- Дядюшка Солль, сказалъ Валтеръ весело, спустившись внизъ и положивъ руку на плечо старика:-- чего вамъ прислать изъ Барбадоса?

-- Надежды, милый Балли, надежды, что мы встрѣтимся съ тобою но сію сторону могилы. Пришли ея сколько можешь.

-- О, непремѣнно, дядюшка! Этого добра у меня довольно и я скупиться не намѣренъ. А что до живыхъ черепахъ, зеленыхъ лимоновъ для пунша капитана Когтля, и вареньевъ для вашихъ воскресныхъ лакомствъ -- я пришлю вамъ цѣлые грузы, когда поразбогатѣю.

Старый Солль отеръ свои очки и слабо улыбнулся.

-- Вотъ такъ, дядюшка! вскричалъ съ живостью Валтеръ и потрепалъ его разъ пять по плечу.-- Вы меня ободряете, а я буду ободрять васъ! Завтра утромъ, дядюшка, мы будемъ веселѣе жаворонковъ и взлетимъ выше ихъ! Что до моихъ ожиданіи, они поютъ выше облаковъ.

-- Валли, мой милый, я сдѣлаю все, что могу, все, что могу.

-- Значитъ, вы сдѣлаете лучше, чѣмъ кто-нибудь. Вы вѣдь не забудете, дядюшка, о томъ, что должны присылать мать?

-- Нѣтъ, Валли, пѣгъ. Все, что только узнаю о миссъ Домби, которая теперь осталась совершенно одна, бѣдняжка, я сообщу тебѣ. Боюсь, Валли, что о ней прійдется писать немного.

-- А знаете, дядюшка, вѣдь я сейчасъ былъ тамъ?

-- Эге-ге-ге!

-- Не за тѣмъ, чтобъ увидѣть ее, хотя бы это было очень-легко, такъ-какъ мистера Домби нѣтъ въ городѣ, а только сказать Сузаннѣ Нипперъ слова два на прощанье. Я не считалъ этого неприличнымъ при теперешнихъ обстоятельствахъ, и помня, когда видѣлъ миссъ Домби въ послѣдній разъ.

-- Да, мой дружокъ, да.

-- Итакъ, я ее видѣлъ, то-есть Сузанну, и сказалъ ей, что завтра иду въ море. Я сказалъ, дядюшка, что вы всегда интересовались миссъ Флоренсой съ того вечера, когда она была здѣсь, всегда желали ей всякаго счастья и всегда были бы очень-рады и гордились, еслибъ хоть въ чемъ-нибудь могли служить ей. Вѣдь это можно было сказать, дядюшка, въ теперешнихъ обстоятельствахъ.

-- Да, мой дружокъ, да.

-- И я прибавилъ, что если она -- то-есть Сусанна -- можетъ когда-нибудь дать вамъ знать, или сама или черезъ мистриссъ Ричардсъ, что миссъ Домби здорова и счастлива, то вы будете ей очень-благодарны. Вѣдь вы тогда напишете мнѣ объ этомъ, дядюшка? Честное слово! Я думалъ цѣлую ночь, какъ-бы это сдѣлать и, право, былъ бы пренесчастнымъ человѣкомъ послѣ, еслибъ этого не сдѣлалъ.

Выраженіе лица и голоса Валтера вполнѣ подтверждали истину его словъ.

-- Такъ если вы ее увидите, дядюшка -- теперь я говорю о миссъ Домби -- вѣдь это можетъ случиться!-- такъ передайте, что я принимаю въ ней самое искреннее участіе; что я очень-часто думалъ о ней; что говорилъ о ней со слезами на глазахъ, дядюшка, въ послѣдній вечеръ передъ своимъ отправленіемъ. Скажите ей, что я никогда не могъ забыть ея кроткаго обращенія, ея прекраснаго личика, ея милой дружбы. А такъ-какъ я снялъ башмаки не съ женщины или молодой дѣвицы, а съ ножекъ невиннаго ребенка, то можете также передать ей, что я сберегъ ея башмаки -- она вспомнитъ, какъ часто они у нея спадывали -- и взялъ ихъ съ собою какъ воспоминаніе!

Въ это самое время выносились изъ дверей достопамятные башмаки въ одномъ изъ чемодановъ Валтера. Носильщикъ, взвалившій весь его багажъ на тележку, для доставленія въ доки на "Сына и Наслѣдника", увозилъ ихъ подъ самымъ носомъ безчувственнаго деревяннаго мичмана.

Но теперь этого стариннаго обсерватора можно еще было извинить за равнодушіе къ укатывавшемуся передъ его октантомъ сокровищу, потому-что въ это самое время явились прямо на лучѣ его зрѣнія Флоренса и Сузанна Нипперъ. Флоренса съ робостью глядѣла на него и встрѣтила глазами полный ударъ его деревяннаго взгляда. Обѣ вошли въ лавку инструментальнаго мастера и потомъ въ кабинетъ, незамеченныя никѣмъ, кромѣ деревяннаго мичмана. Валтеръ, стоявшій спиною къ дверямъ, не зналъ бы ничего, еслибъ не увидѣлъ, какъ вдругъ вскочилъ со своего стула старикъ-дядя.

-- Дядюшка Солль! Что съ вами?

-- Миссъ Домби, Валли!

-- Можетъ ли быть! воскликнулъ Валтеръ оглянувшись и вздрогнувъ въ свою очередь,-- Здѣсь!

Возможность этого была такъ несомнѣнна, что прежде, чѣмъ онъ успѣлъ ее выразить словами, Флоренса промелькнула мимо его, схватила обѣими ручками дядю Солля за лацканы фрака табачнаго цвѣта и поцаловала старика въ щеку; потомъ, обернувшись, протянула Валтеру руку съ невиннымъ радушіемъ, къ которому никто кромѣ ея не могъ бы быть способенъ.

-- Уѣзжаете, Валтеръ! сказала она.

-- Да, миссъ Домби, мнѣ предстоитъ путешествіе.

-- А вашъ дядюшка? Я увѣрена, что ему жаль разстаться съ вами. О, я это вижу! И мнѣ жаль, что вы уѣзжаете, Валтеръ.

-- Слава Богу! воскликнула Сузанна.-- Много бы нашлось, кого бы можно было отправить подальше, хоть бы начиная съ мистриссъ Пипчинъ или этихъ Блимберовъ!

Съ этими словами она развязала ленты своей шляпки, посмотрѣла нѣсколько секундъ на стоявшій на столѣ чайникъ и принялась готовить чай.

Флоренса въ это время снова обратилась къ инструментальному мастеру, который смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ и восторгомъ.

-- Какъ выросла! бормоталъ старый Солль.-- Какъ похорошѣла! А между-тѣмъ, нисколько не перемѣнилась! Все та же, что и прежде!

-- Не-уже-ли! возразила Флоренса.

-- Да... да! Это же самое выраженіе было и на томъ личикѣ!

-- Вы помните какая я была тогда маленькая?

-- Ахъ, Боже мой! Милая моя миссъ, какъ могъ бы я васъ забыть, когда такъ часто думалъ и слыхалъ о васъ! Въ эту самую минуту даже, Валли говорилъ со мною о васъ и давалъ мнѣ къ вамъ порученія, и...

-- Не-уже-ли? Благодарю васъ, Валтеръ! О, благодарю васъ! Я боялась, что вы отправитесь въ море и не подумаете обо мнѣ. И она снова протянула ему руку съ такою искренностью, съ такимъ чистосердечіемъ, что Валтеръ держалъ ее нѣсколько секундъ въ своихъ и нескоро рѣшился выпустить.

Прикосновеніе руки ея не возбудило однако въ Валтерѣ прежнихъ мечтаній, которыя тогда такъ часто проносились въ его дѣтскомъ воображеніи и смущали пылкаго мальчика своими неясными и смутными видѣніями. Чистота и невинность ея ласковой привѣтливости, полная довѣрчивость и открытое дружество, выражавшееся такъ глубоко въ ея глазахъ и группой улыбкѣ -- все это было совершенно въ другомъ родѣ: Валтеръ невольно вспомнилъ безвременный смертный одръ, отъ котораго она такъ недавно не отходила ни днемъ, ни ночью; вспомнилъ нѣжную любовь, которую питалъ къ ней умершій ребенокъ -- и она показалась ему выше всѣхъ его старинныхъ вздорныхъ Фантазій.

-- Я боюсь, что не могу называть васъ иначе, какъ дядею Валтера, сударь, сказала старику Флоренса: -- если вы позволите.

-- Милая моя миссъ! Ахъ, Боже мой, если позволю!

-- Мы всегда называли васъ этимъ именемъ и часто говорили о васъ, возразила Флоренса, оглядываясь вокругъ и тихо вздыхая.-- Этотъ миленькій старый кабинетикъ! Совершенно тотъ же, что прежде! Какъ хорошо я его помню!

Старый Солль посмотрѣлъ сперва на нее, потомъ на племянника, потеръ себѣ руки, вытеръ очки и сказалъ вполголоса: "О, время, время, время!..."

Настало краткое молчаніе.

-- Я хочу сказать дядѣ Валтера, начала Флоренса, робко положивъ руку на руку старика:-- объ одномъ, что меня безпокоитъ. Вы остаетесь здѣсь, сударь, и еслибъ вы позволили -- не занять мѣсто Валтера, это было бы невозможно, но быть вашимъ вѣрнымъ и искреннимъ другомъ, пока онъ будетъ въ отсутствіи, то я была бы вамъ очень благодарна. Согласны ли вы, дядя Валтера?

Инструментальный мастеръ, не говоря ни слова, прижалъ ея руку къ своимъ дрожащимъ губамъ.

-- Вы позволите навѣщать васъ, когда мнѣ будетъ возможно? продолжала Флоренса.-- Вы мнѣ тогда разскажете все о себѣ и Валтерѣ; вы не станете секретничать съ Сузанною, когда она прійдетъ къ вамъ безъ меня, но довѣритесь намъ и положитесь на насъ? Вы постараетесь, чтобъ мы по-возможности были вамъ отрадою въ разлукѣ съ Валтеромъ? Согласны ли вы?

Милое личико, обращенное къ старику, кроткій, упрашивающій взглядъ и скромная почтительность къ его лѣтамъ совершенно одолѣли бѣднаго инструментальнаго мастера, и онъ только могъ проговорить:

-- Балли, скажи за меня спасибо, дружокъ. Я очень, очень благодаренъ.

-- Нѣтъ, Валтеръ, возразила Флоренса со своею спокойною улыбкой: -- не говорите за него ни слова. Я понимаю его очень-хорошо, и намъ съ вами надобно пріучиться говорить заодно.

Грустный тонъ ея голоса проникъ до души Валтера.

-- Миссъ Флоренса, сказалъ онъ, принуждая себя казаться бодрымъ и веселымъ:-- я такъ же мало, какъ и дядя, чувствую себя въ силахъ выразить свою благодарность.

-- О, Валтеръ! прежде, чѣмъ вы отправитесь, я бы желала сказать вамъ еще одно; но напередъ прошу васъ называть меня просто Флоренсою и не говорить со мною какъ съ чужою.

-- Какъ съ чужою! О, нѣтъ! Ни на словахъ, ни въ чувствахъ.

-- Да; но этого не довольно. Онъ васъ очень любилъ, Валтеръ, -- слезы полились изъ ея глазъ -- и сказалъ передъ смертью: "Помните Валтера!" Если вы будете мнѣ братомъ, Валтеръ -- его нѣтъ и у меня не осталось на землѣ никого!-- то и я буду вамъ сестрою, и во всю жизнь не перестану любить васъ какъ сестра. Вотъ что я хотѣла сказать вамъ, хотя и не могу выразить свою мысль какъ бы желала -- сердце мое слишкомъ полно!

Она протянула ему обѣ руки съ самымъ искреннимъ и трогательнымъ чистосердечіемъ. Валтеръ взялъ ихъ, наклонился къ увлаженному слезами личику и поцаловалъ его. Она не вздрогнула, не покраснѣла, не отворотилась, но смотрѣла на него съ довѣренностью и невинностью. Малѣйшая тѣнь безпокойства или сомнѣнія исчезла въ душѣ Валтера. Ему показалось, что онъ отвѣчаетъ ея невинному призыву, обратившемуся къ его сердцу у постели умиравшаго малютки, и онъ внутренно поклялся хранить ея милый образъ въ отдаленной разлукѣ и любить его братскою любовью, оправдать ея чистую довѣрчивость и не присоединять къ ней никогда другой мысли, кромѣ той, которая побуждала ее ему ввѣриться.

Сузанна Нипперъ, кусавшая во все это время ленты своей шляпки и посматривавшая съ чувствительномъ видомъ въ люкъ, освѣщавшій комнату сверху, перемѣнила разговоръ вопросомъ, кто будетъ пить чай съ молокомъ и кто безъ молока? Просвѣтившись отвѣтами присутствующихъ, она принялась разливать чай, и всѣ дружески усѣлись за круглый столикъ. Присутствіе Флоренсы какъ-будто озаряло лучемъ особеннаго свѣта висѣвшее на стѣнѣ изображеніе фрегата "Тартаръ".

Полчаса назадъ, Валтеръ не рѣшился бы ни за какія блага въ мірѣ называть Флоренсу просто по имени; но теперь она сама этого желала, и онъ не могъ обращаться къ ней иначе. Онъ могъ думать о ея присутствіи въ комнаткѣ безъ тѣни идеи, что оно могло бы кому-нибудь показаться неприличнымъ; онъ могъ спокойно думать о ея красотѣ, о ея ангельскихъ качествахъ и о счастьи того, кто со-временемъ найдетъ себѣ пріютъ въ этомъ нѣжномъ сердцѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что имѣетъ въ этомъ сердцѣ мѣсто, думалъ о томъ съ гордостью и твердо рѣшился не щадить никакихъ усиліи для сохраненія ея дружбы.

Маленькое общество бесѣдовало, не замѣчая времени. Время однако текло, и неизмѣнный хронометръ дяди Солля, на который онъ случайно взглянулъ, напомнилъ гостямъ инструментальнаго мастера, что ихъ уже давно ждетъ за угломъ наемная карета.

На прощаньи, Флоренса повторила старику все, о чемъ его просила, и присоединила дядю Солля къ своему союзу. Онъ съ отеческою заботливостью проводилъ ее до деревяннаго мичмана и потомъ передалъ Валтеру, готовившемуся сопутствовать Флоренсѣ и Сузаннѣ Нипперъ до ихъ экипажа.

-- Валтеръ, сказала Флоренса дорогою: -- я боялась спрашивать объ этомъ при вашемъ дядѣ: долго ли вы думаете быть въ отсутствіи?

-- Право, не знаю, отвѣчалъ онъ.-- Я боюсь, что долго; по-крайней-мѣрѣ, мнѣ показалось, будто мистеръ Домби хотѣлъ это выразить, когда объявилъ мнѣ о назначеніи въ Вест-Индію.

-- Считать ли это милостью, Валтеръ? спросила Флоренса послѣ краткой нерѣшимости, глядя ему боязливо въ лицо.

-- Назначеніе?

-- Да.

Валтеръ отдалъ бы все на свѣтѣ, чтобъ только отвѣтить ей утвердительно.; но лицо его выразило противное, а Флоренса смотрѣла такъ внимательно, что не могла не понять его мысли.

-- Я опасаюсь, что вы едва-ли въ милости у папа, сказала она робко.

-- Нѣтъ причины, почему бы я былъ у него въ особенной милости.

-- Нѣтъ причины, Валтеръ!

-- Не было причины. У вашего папа служитъ множество народа. Между мистеромъ Домби и молодымъ человѣкомъ, какъ я, разстояніе слишкомъ-велико. Если я исполняю свои обязанности, то дѣлаю что долженъ дѣлать, и дѣлаю не больше всѣхъ остальныхъ.

Имѣла ли Флоренса мысль безотчетную и неясную, зародившуюся въ ней послѣ недавняго ночнаго посѣщенія въ кабинетъ отца, что случайно-оказанная ей Валтеромъ услуга и обнаруженное имъ участіе къ ней навлекли на него могущественную нелюбовь мистера Домби? Мелькнула ли въ умѣ Валтера внезапная идея, что она въ ту минуту именно объ этомъ думаетъ? Никто изъ нихъ не высказалъ ничего и они шли нѣсколько времени молча. Сузаина пристально поглядывала на нихъ, и ея мысли остановились на этомъ пунктѣ съ увѣренностью.

-- Можетъ-быть, вы воротитесь и скоро, Валтеръ, сказала Флоренса.

-- Я могу воротиться старикомъ и найдти васъ пожилой дамой. Но я надѣюсь на лучшее.

-- Папа, вѣроятно, поправится послѣ своей горести и... и... можетъ-быть, сдѣлается со мною откровеннѣе: если это сбудется, я скажу ему, что очень желаю видѣть васъ снова здѣсь и попрошу его вызвать васъ сюда для меня.

Въ словахъ ея было особенно-трогательное удареніе, когда она говорила объ отцѣ, и Валтеръ вполнѣ ее понялъ.

Карета была близехонько и онъ бы желалъ разстаться съ нею не говоря ни слова, ибо чувствовалъ, что значитъ разставанье; но Флоренса, усѣвшись въ экипажѣ, держала его за руку и вложила въ нее что-то.

-- Валтеръ, сказала она, глядя ему прямо въ лицо своими кроткими глазами:-- и я надѣюсь на лучшее, такъ же какъ вы. Я буду молиться и увѣрена, что все перемѣнится. Этотъ маленькій подарокъ я вручаю вамъ отъ имени Поля. Возьмите его и не разсматривайте, пока не уйдете въ море. А теперь, благослови васъ Богъ, Валтеръ! Не забывайте меня, вы мой милый братъ!

Валтеръ радовался присутствію Сузаипы -- иначе онъ могъ бы проститься съ Флоренсою такъ, что оставилъ бы по себѣ грустное воспоминаніе. Онъ радовался и тому, что она послѣ этого не выглянула изъ кареты, а только махала ему въ знакъ прощанья своею ручкой, пока онъ могъ это видѣть.

Не смотря на ея просьбу, онъ не могъ удержаться, чтобъ не взглянуть на ея подарокъ передъ тѣмъ, какъ легъ спать. То былъ маленькій кошелекъ и въ немъ были деньги.

Ярко взошло солнце на слѣдующее утро, и Валтеръ поднялся вмѣстѣ съ нимъ принять капитана Коттля, уже дожидавшагося у дверей. Капитанъ снялся съ якоря пораньше, располагая воспользоваться сномъ мистриссъ Мэкъ-Стинджеръ, прикинулся необычайно-веселымъ и принесъ въ карманѣ весьма копченый языкъ для завтрака.

-- Ну, Вал'ръ, сказалъ капитанъ, когда они усѣлись втроемъ за столъ: -- если дядя твой таковъ, какъ я думаю, то вынесетъ при теперешнемъ случаѣ послѣднюю бутылку своей знаменитой мадеры.

-- Нѣтъ, нѣтъ, Недъ, возразилъ старикъ.-- Нѣтъ! она откупорится, когда Валтеръ къ намъ воротится.

-- Хорошо сказано! Слушай его!

-- Она лежитъ тамъ въ погребкѣ, покрытая грязью и паутиной. Можетъ-быть, грязь и паутина будутъ и надъ нами съ тобою, Недъ, прежде, чѣмъ ей суждено явиться на Божій свѣтъ.

-- Слушай его, Вал'ръ! Славная мораль: воспитывай смоковницу, какъ слѣдуетъ, а потомъ, когда состарѣешься, сиди подъ ея тѣнью. Поищи это въ катехизисѣ, Вал'ръ, а когда найдешь, запиши на память. Солль Джилльсъ, наполняй снова паруса!

-- Но тамъ или гдѣ бы ни было, Недъ, а бутылка пролежитъ на мѣстѣ, пока Валли не воротится за нею. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать.

-- И это было славно сказано. А если мы втроемъ не осушимъ этой бутылки, позволяю вамъ обоимъ выпить мою порцію!

Не взирая на удивительную веселость капитана, онъ плохо трудился надъ копченымъ языкомъ, хотя и старался показывать, будто ѣстъ съ самымъ необычайнымъ аппетитомъ. Онъ боялся оставаться наединѣ съ дядею или племянникомъ, полагая единственнымъ способомъ сохранить наружное спокойствіе -- одно: если всѣ трое будутъ вмѣстѣ. Вотъ почему капитанъ весьма-замысловато побѣжалъ къ двери, когда дядя Солль вышелъ надѣть теплый сюртукъ, увѣряя, что онъ увидѣлъ въ окно необычайно-странный наемный экипажъ; онъ устремился на улицу, когда Валтеръ пошелъ прощаться съ другими жильцами дома, разсказавъ, будто ему показалось, что выкинуло изъ сосѣдней трубы. Всѣ эти уловки казались капитану совершенно непроницаемыми для всякаго непосвященнаго наблюдателя.

Простившись съ жильцами на верху и возвращаясь въ кабинетъ черезъ лавку, Валтеръ увидѣлъ у дверей одно знакомое ему истощенное и унылое лицо, къ которому онъ сейчасъ же бросился.

-- Мистеръ Каркеръ! воскликнулъ онъ, пожимая руку Джона Каркера-Младшаго.-- Войдите же! какъ вы добры, что вздумали завернуть проститься со мною. Не могу выразить, какъ я вамъ благодаренъ. Да войдите же!

-- Очень-вѣроятно, что мы можемъ никогда не встрѣтиться, Валтеръ, отвѣчалъ Каркеръ-Младшіи съ грустною улыбкой, кротко противясь приглашенію молодаго человѣка.-- Я радъ, что могу теперь говорить съ вами и взять васъ за руку передъ самою разлукой. Теперь, мнѣ кажется, не прійдется больше бороться съ увлекательностью вашего открытаго обращенія, Валтеръ.

-- О, мистеръ Каркеръ! зачѣмъ вы не слѣдовали вашимъ ласковымъ побужденіямъ? Вы бы, конечно, не сдѣлали мнѣ этимъ ничего кромѣ добра.

-- Еслибъ я могъ сдѣлать что-нибудь доброе на землѣ, Валтеръ, то сдѣлалъ бы это для васъ. Видъ вашъ былъ мнѣ каждый день счастіемъ и упрекомъ, но удовольствіе перевѣсило душевную боль. Я это знаю теперь, постигая вполнѣ свою потерю.

-- Войдите, мистеръ Каркеръ, и познакомьтесь съ моимъ добрымъ старикомъ дядею. Я часто говорилъ съ нимъ о васъ и онъ вамъ очень обрадуется. Но будьте увѣрены, я не сказалъ ему ни слова о пашемъ послѣднемъ разговорѣ -- даже ему!

Сѣдой Младшій пожалъ ему руку и глаза его наполнились слезами.

-- Если я когда-нибудь познакомлюсь съ нимъ, Валтеръ, то съ единственною цѣлью узнать что-нибудь объ васъ. У меня кромѣ васъ нѣтъ ни друзей, ни знакомыхъ, и врядъ ли они у меня будутъ, даже ради васъ.

-- Я бы желалъ, чтобъ вы дозволили мнѣ быть вашимъ другомъ: вы знаете, какъ я этого добивался, мистеръ Каркеръ; особенно теперь, когда мы разстаемся на долго.

-- Довольно и того, что вы были другомъ глубины моей души, Валтеръ: когда я избѣгалъ васъ тщательнѣе всего, сердце мое увлекалось къ вамъ сильнѣе чѣмъ когда-нибудь и было наполнено вами. Прощайте, Валтеръ!

-- Прощайте, мистеръ Каркеръ.-- Благослови васъ Богъ! вскричалъ растроганный Валтеръ.

-- Если, сказалъ Каркеръ-Младшій, держа за руку молодаго человѣка:-- если, воротившись сюда, вы найдете уголокъ мой въ конторахъ пустымъ и узнаете отъ кого-нибудь гдѣ я тогда буду лежать, то прійдите и взгляните на мою могилу. Подумайте тогда, что и я могъ быть такимъ же честнымъ и счастливымъ, какъ вы! Прощайте, Валтеръ!

Исхудалая Фигура потянулась какъ тѣнь вдоль освѣщенной солнцемъ улицы и медленно исчезла.

Неумолимый хронометръ возвѣстилъ наконецъ Валтеру, что ему пора обратиться спиною къ деревянному мичману. Валтеръ, дядя Солль и капитанъ поѣхали въ извощичьей каретѣ къ верфи, гдѣ сѣли на пароходъ, отправившійся вскорѣ внизъ по рѣкѣ къ одному мѣсту, куда наканунѣ перешелъ съ попутнымъ теченіемъ "Сынъ и Наслѣдникъ". Тамъ ихъ окружила бездна перевощиковъ и въ числѣ прочихъ одинъ грязный циклопъ, знакомецъ капитана, который разглядѣлъ его своимъ единственнымъ глазомъ еще за милю и перекрикивался съ нимъ непонятнымъ ни для кого хриплымъ ревомъ. Циклопъ этотъ, по-видимому хриплый отъ природы и немытый съ самаго дня рожденія, перевезъ всѣхъ троихъ на "Сына и Наслѣдника", представлявшаго хаосъ неимовѣрный; запачканные паруса валялись на мокрой палубѣ; раскиданныя снасти запутывали ноги людей; матросы въ красныхъ рубашкахъ бѣгали босикомъ взадъ и впередъ; бочки загромождали всю палубу, и среди самой жаркой суматохи виднѣлся негръ-поваръ, въ черномъ камбузѣ {Камбузъ -- корабельная кухня. Прим. переводчика. }, погрязшій до глазъ въ зелени и ослѣпленный дымомъ.

Капитанъ Коттль немедленно отозвалъ Валтера въ сторону и вытащилъ съ большимъ усиліемъ свои огромные серебряные часы, завязшіе въ его карманѣ.

-- Вал'ръ! сказалъ онъ, подавая ихъ молодому человѣку и дружески пожимая ему руку:-- вотъ тебѣ подарокъ на прощанье, пріятель. Переводи стрѣлку назадъ на часъ каждое утро, да еще на четверть часа послѣ полудня, и смѣло гордись этими часами.

-- Капитанъ Коттль, перестаньте! кричалъ Валтеръ, ухватившись за него, потому-что тотъ уже побѣжалъ прочь.-- Прошу васъ, возьмите ихъ назадъ. У меня уже есть часы.

-- Ну, Вал'ръ! сказалъ капитанъ, внезапно нырнувъ въ одинъ изъ своихъ кармановъ и вытаскивая двѣ чайныя ложечки и сахарныя щипчики:-- такъ возьми вмѣсто нихъ хоть это.

-- Нѣтъ, нѣтъ, капитанъ! Право, не могу! Благодарю васъ тысячу разъ, капитанъ Коттлъ! Не бросайте ихъ (капитанъ уже готовился швырнуть свое серебро за бортъ), онѣ вамъ навѣрно пригодятся больше чѣмъ мнѣ. Подарите мнѣ лучше вашу палку, она мнѣ давно нравится. Ну, прощайте, капитанъ! Берегите моего дядю! Дядюшка Солль, благослови васъ Богъ! Прощайте, прощайте!

Оба они были уже на шлюпкѣ прежде, чѣмъ Валтеръ успѣлъ взглянуть на нихъ въ другой разъ. Побѣжавъ на корму и смотря имъ вслѣдъ, онъ увидѣлъ дядю, сидѣвшаго съ поникшей головою, а капитанъ трепалъ его по спинѣ часами и обнадеживалъ, совѣтуя лечь ближе къ вѣтру, съ выразительными жестами. Встрѣтившись взглядами съ Валтеромъ, капитанъ снялъ свою лакированную шляпу и принялся размахивать ею, пока не скрылся изъ вида "Сына и и Наслѣдника". Въ это время суматоха на палубѣ, постепенно возраставшая, достигла крайняго предѣла; еще двѣ или три шлюпки отвалили отъ борта съ прощальными ура! паруса были поставлены и наполнились попутнымъ вѣтромъ; брызги полетѣли передъ водорѣзомъ "Сына и Наслѣдника", и онъ бодро направился въ дальнія моря.

День за днемъ дядя Солль и капитанъ Коттль вели счисленіе пути его, и прокладывали по раскинутой на кругломъ столѣ кабинета картѣ его курсы и плаванія, разсчитывая скорость хода по вѣроятной силѣ и направленію вѣтра. По ночамъ, когда одинокій старикъ поднимался въ каморку, гдѣ часто слышался ревъ вѣтра, между-тѣмъ, какъ внизу все было тихо, онъ смотрѣлъ на звѣзды, прислушивался и бодрствовалъ дольше, чѣмъ бы ему пришлось, еслибъ онъ самъ стоялъ на вахтѣ подъ парусами. Послѣдняя бутылка старой мадеры, которая много походила по морю и испытала многія опасности, лежала въ это время спокойно подъ пылью и паутиной.

ГЛАВА VI.

Мистеръ Домби отправляется путешествовать для разсѣянія.

-- Мистеръ Домби, сэръ, сказалъ майоръ Бэгстокъ:-- Джое Б. вообще человѣкъ не сантиментальный: онъ тугъ. Но у Джое есть свои чувства, сэръ, и когда они разгорятся... годдемъ, мистеръ Домби! воскликнулъ онъ съ внезапною свирѣпостью:-- это слабость и я ей не поддамся!

Майоръ Бэгстокъ выразился такимъ образомъ, принимая у себя мистера Домби какъ гостя и стоя на верху лѣстницы своей квартиры въ Принцесс-Плэсѣ. Мистеръ Домби пришелъ завтракать къ майору передъ отправленіемъ ихъ обоихъ въ дальнѣйшій путь; а злополучный туземецъ вытерпѣлъ мученія неописанныя, приготовляя тосты, яйца въ смятку и прочія принадлежности.

-- Не старому солдату Бэгстоковой породы, замѣтилъ майоръ: -- разнѣживаться какъ женщинѣ, но, годдемъ, сэръ! (предавшись свѣжему порыву бѣшенства) я вамъ соболѣзную!

Багровое лицо майора потемнѣло и глаза его выкатились какъ у морскаго рака, когда онъ пожималъ протянутую ему руку мистера Домби, какъ-будто это дружелюбное дѣйствіе предшествовало бою на жизнь и смерть. Съ вращательнымъ движеніемъ головы и порывистымъ сопѣніемъ, похожимъ на лошадиный кашель, майоръ повелъ своего посѣтителя въ гостиную, гдѣ привѣтствовалъ его, успокоившись отъ внутренняго волненія, съ открытою непринужденностью дорожнаго сотоварища.

-- Домби, я радъ васъ видѣть. Горжусь этимъ. Въ Европѣ наберется немного людей, которымъ бы Дж. Бэгстокъ сказалъ то же самое -- онъ крутъ, сэръ, такова его натура -- По Джое Б. гордится тѣмъ, что видитъ васъ у себя, Домби.

-- Майоръ, вы очень-любезны.

-- Нѣтъ, сэръ, чортъ возьми! Это не въ моемъ характерѣ. Еслибъ характеръ Джое Б. былъ таковъ, то онъ былъ бы давнымъ-давно генерал-лейтенантомъ сэромъ Джозефомъ Бэгстокомъ, кавалеромъ и командоромъ рыцарскаго ордена Бани! Тогда бы онъ принималъ васъ не въ такихъ комнатахъ. Я замѣчаю, что вы еще не совершенно постигли стараго Джое. Но теперешній случай выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ и я горжусь имъ. Клянусь Богомъ, сэръ, прибавилъ онъ съ рѣшительностью: -- я считаю себя особенно въ правѣ гордиться!

Мистеръ Домби, оцѣняя по справедливости себя и свое богатство, чувствовалъ, что майоръ говорилъ правду и не противорѣчилъ ему: инстинктивное постиженіе такой истицы майоромъ и чистосердечіе, съ которымъ онъ это высказалъ, произвели на него пріятное впечатлѣніе. Слова майора подтвердили мистеру Домби, еслибъ онъ только могъ въ этомъ усомниться, что майоръ понимаетъ вполнѣ всю его великость, и что могущество его понято воиномъ и джентльменомъ такъ же хорошо, какъ биржевымъ швейцаромъ.

Обстоятельство это, вообще утѣшительное для гордости мистера Домби, утѣшало его тѣмъ болѣе, что недавнимъ доказательствомъ безсилія богатства была смерть сына, котораго потеря разрушила всѣ надежды и замыслы надменнаго богача. Бѣдный ребенокъ спросилъ его нѣкогда, что могутъ сдѣлать деньги? Припоминая себѣ этотъ дѣтскій вопросъ, мистеръ Домби едва могъ удержаться, чтобъ не спросить себя внутренно: что же онѣ сдѣлали?

Но мысли эти посѣщали его только въ уединенныя ночи, въ припадкахъ сердитой грусти, и самолюбіе находило имъ всегда успокоительныя противоядія. Мистеръ Домби, въ надменномъ одиночествѣ своемъ, чувствовалъ нѣкоторую наклонность къ майору. Нельзя сказать, чтобъ замороженное сердце его отогрѣвалось при этомъ, по оно какъ-будто до нѣкоторой степени оттаявало. Майоръ принималъ нѣкоторое участіе -- очень-незамѣтное, конечно, въ дняхъ, проведенныхъ на взморьѣ Брайтона; майоръ былъ человѣкъ свѣтскій и зналъ нѣсколькихъ знатныхъ людей; онъ говорилъ много, разсказывалъ разныя исторіи и анекдоты, а мистеръ Домби былъ готовъ считать его въ числѣ блещущихъ въ обществѣ умовъ, незапятнанныхъ непростительнымъ порокомъ бѣдности, которая вообще значительно омрачаетъ достоинства избранныхъ умовъ. Положеніе майора въ свѣтѣ было несомнѣнно по его военному чину, и вообще, его можно было считать довольно-приличнымъ товарищемъ въ путешествіи. Кромѣ того, онъ зналъ нѣсколько внутренность Англіи, въ которую мистеръ Домби, вѣчно жившій въ Сити, почти никогда не заглядывалъ.

-- Гдѣ мой мошенникъ? воскликнулъ майоръ, яростно оглядываясь вокругъ себя.

Туземецъ, не имѣвшій никакого христіанскаго или языческаго имени, но отзывавшійся на всякій ругательный эпитетъ, появился въ дверяхъ, не осмѣливаясь идти дальше.

-- Гдѣ завтракъ, мерзавецъ?

Темноцвѣтный слуга исчезъ и вскорѣ послышались по лѣстницѣ шаги, сопровождавшіеся дребезжаніемъ блюдъ и тарелокъ, происходившимъ отъ трепетнаго состоянія его духа.

-- Домби, сказалъ майоръ, глядя строго на туземца и поощривъ его сжатымъ кулакомъ, когда онъ уронилъ одну ложечку:-- вотъ наперченный, поджаренный дьяволъ, паштетъ, почки и прочая. Прошу садиться. Старый Джое можетъ угощать васъ только лагерными кушаньями.

-- Прекрасныя кушанья, майоръ.

-- Вы, кажется, смотрѣли черезъ улицу, сэръ. Видѣли вы нашу пріятельницу?

-- Вы говорите о миссъ Токсъ? Нѣтъ.

-- Очаровательная женщина, сэръ, замѣтилъ майоръ съ жирнымъ смѣхомъ, отъ котораго чуть не задохся.

-- Миссъ Токсъ, я думаю, женщина довольно-хорошаго разбора.

Надменная холодность этого отвѣта доставила майору Бэгстоку неописанное наслажденіе.

-- Старый Джое, сказалъ онъ пыхтя и потирая себѣ руки: -- былъ нѣкогда ея Фаворитомъ. Но солнце Джое закатилось. Дж. Б. погашенъ, смятъ, стоптанъ, сэръ. Знаете что, Домби?.. Майоръ пріостановился и смотрѣлъ съ таинственнымъ негодованіемъ: -- Это чертовски-самолюбивая женщина, сэръ.

-- Право! возразилъ мистеръ Домби съ морознымъ равнодушіемъ, смѣшаннымъ, можетъ-быть, съ легкимъ негодованіемъ на то, что миссъ Токсъ имѣетъ дерзость ощущать честолюбіе.

-- Эта женщина, сэръ, Люциферъ въ своемъ родѣ. Старый Джое имѣлъ свои свѣтлые дни, и хотя они миновались, однако глаза его зорки по-прежнему. Его королевское высочество, герцогъ Йоркскій, замѣчалъ нѣкогда о Джое, что онъ видитъ хорошо.

При этомъ случаѣ, майоръ надулся и посинѣлъ до такой степени, что возбудилъ даже въ мистерѣ Домби нѣкоторыя опасенія.

-- Эта забавная старая образина, сэръ, имѣетъ замыслы. Она заносится въ небеса, сэръ. Въ-отношеніи брачномъ, Домби.

-- Сожалѣю о ней.

-- Не говорите этого, Домби, возразилъ майоръ предостерегательнымъ тономъ.

-- Почему же нѣтъ?

Майоръ отвѣчалъ только своимъ лошадинымъ кашлемъ и принялся ѣсть съ удвоеннымъ усердіемъ.

-- Она очень интересуется вашимъ домомъ, замѣтилъ онъ послѣ краткаго промежутка: -- и часто посѣщаетъ васъ.

-- Да, отвѣчалъ мистеръ Домби съ большою величавостью: -- миссъ Токсъ была принята у меня въ домѣ около времени смерти мистриссъ Домби, какъ пріятельница моей сестры. Она вела себя прилично, обнаруживала привязанность къ моему младенцу, и потому ей было позволено -- могу даже сказать, что она поощрялась къ этому -- повторять свои посѣщенія вмѣстѣ съ моею сестрою; потомъ она постепенно сдѣлалась въ домѣ нѣкотораго рода домашнею. Я имѣю, продолжалъ онъ тономъ особенно-милостивой снисходительности: -- уваженіе къ миссъ Токсъ. Она оказывала въ моемъ домѣ кой-какія бездѣльныя услуги, которыми обращала на себя мое вниманіе. Я даже отчасти обязанъ ей за удовольствіе знакомства съ вами.

-- Домби, нѣтъ! возразилъ майоръ съ жаромъ.-- Нѣтъ, сэръ! Джозефъ Бэгстокъ не можетъ допустить такого мнѣнія неопроверженнымъ. Началомъ знакомства нашего былъ благородный малютка, сэръ, который сдѣлался бы со временемъ великимъ человѣкомъ. Да, Домби! Мы узнали другъ друга черезъ вашего сына.

Мистеръ Домби былъ, по-видимому, тронутъ. Онъ потупилъ глаза и вздохнулъ, а майоръ, почувствовавъ новый пароксизмъ ярости, объявилъ, что онъ въ опасности подвергнуться слабости, которой ни подъ какимъ видомъ не намѣренъ поддаться.

-- Пріятельница наша играла тутъ очень-незначительную роль, Домби, и Джое Б. готовъ отдать ей всю должную справедливость. А не смотря на то, сударыня, прибавилъ онъ, взглянувъ въ окно черезъ Принцесс-Плэсъ, въ сторону квартиры миссъ Токсъ, показавшейся въ это время у окна и поливавшей свои цвѣты: -- вы Фигура коварная и ваше честолюбіе принадлежитъ къ числу самыхъ неслыханныхъ обращиковъ самонадѣянности. Если отъ этого вы однѣ дѣлаетесь посмѣшищемъ, сударыня, то Богъ съ вами. Джое Б. вамъ не мѣшаетъ. Но когда вы, сударыня -- тутъ онъ засмѣялся всѣми жилами своего лица, раздувшимися какъ веревки: -- когда вы компрометируете другихъ людей, благородныхъ, не подозрѣвающихъ ничего, въ вознагражденіе за ихъ снисходительность, тогда вы расшевеливаете кровь стараго Джое!

-- Майоръ, сказалъ мистеръ Домби, покраснѣвъ:-- надѣюсь, вы намекаете не на что-нибудь столько нелѣпое со стороны миссъ Токсъ, какъ...

-- Домби, я не намекаю ни на что. Но Джое Б. пожилъ въ свѣтѣ, сэръ, и съ ушами на взводѣ: Джое говоритъ вамъ, Домби, что черезъ улицу отъ насъ живетъ чертовски-лукавая и честолюбивая женщина.

Мистеръ Домби невольно взглянулъ въ ту сторону и послалъ туда сердитый взглядъ.

-- Джозефъ Бэгстокъ не скажетъ ни. слова больше. Джое не сплетникъ, но онъ говоритъ, когда считаетъ долгомъ говорить и когда захочетъ говорить! Годдемъ, сударыня, ваши продѣлки пришли ему не въ терпежъ!

Припадокъ этого негодованія повергъ майора въ пароксизмъ лошадинаго кашля, отъ котораго онъ не скоро поправился. Прійдя въ себя, онъ прибавилъ:

-- Теперь, Домби, такъ-какъ вы пригласили Джое, стараго Дж. Б., который тугъ и открытъ, хотя и не имѣетъ другихъ достоинствъ -- быть вашимъ гостемъ и путеводителемъ въ Лимингтонѣ,-то располагайте имъ какъ угодно, онъ весь вашъ. Я, право, не понимаю, сэръ, продолжалъ онъ шутливымъ тономъ: -- что вы находите въ старомъ Джое и для чего онъ всѣмъ вамъ такъ нуженъ; я знаю только одно: еслибъ онъ не былъ препорядочно тугъ, сэръ, и упрямъ въ своихъ отказахъ, то вы бы убили его вашими приглашеніями давнымъ-давно.

Мистеръ Домби выразилъ въ короткихъ словахъ, что онъ ему очень благодаренъ за такое лестное предпочтеніе, но майоръ остановилъ его, объявивъ, что онъ внялъ въ этомъ случаѣ исключительно своимъ личнымъ наклонностямъ, а онѣ объявили ему наотрѣзъ: "Джое Б., Домби человѣкъ, котораго дружбу ты непремѣнно долженъ пріобрѣсти!"

Какъ майоръ уже насытился до того, что эссенція паштета выступала изъ угловъ его глазъ, а почки и наперченный дьяволъ сдѣлали галстухъ слишкомъ узкимъ, да къ-тому же время отъѣзда приближалось, то онъ позвалъ туземца, который напялилъ на него съ величайшимъ трудомъ теплый сюртукъ; потомъ подалъ ему одно послѣ другаго, съ разстановкою, замшевыя перчатки, толстую палку и шляпу. Туземецъ еще заранѣе погрузилъ въ экипажъ мистера Домби, дожидавшійся у крыльца, невозможное количество чемоданчиковъ, дорожныхъ сумочекъ и мѣшковъ такой же апоплексической наружности, какъ самъ майоръ; потомъ, наложивъ въ свои собственные карманы зельдервассеру, остиндскаго хереса, шарфовъ, сухариковъ, зрительныхъ трубочекъ, дорожныхъ картъ и газетъ -- все предметовъ, могущихъ понадобиться майору въ каждую минуту путешествія, объявилъ, что все готово. Когда несчастный чужеземецъ, котораго вообще считали бывшимъ княземъ одной изъ индійскихъ странъ, усѣлся подъ зонтомъ подлѣ Тоулинсона, хозяинъ квартиры метнулъ въ него цѣлою связкой запасныхъ плащей и теплыхъ сюртуковъ майора, закрывшихъ его совершенно, такъ-что онъ доѣхалъ до станціи желѣзной дороги, какъ за-живо зарытый въ могилу.

Но прежде, чѣмъ карета тронулась, миссъ Токсъ показалась у своего окна и граціозно замахала лилейно-бѣлымъ платочкомъ. Мистеръ Домби принялъ это прощальное привѣтствіе очень-холодно -- даже для него -- и, удостоивъ ее самаго умѣреннаго наклоненія головы, раскинулся въ каретѣ съ недовольнымъ видомъ. Это доставило неизъяснимое наслажденіе майору, раскланявшемуся съ миссъ Токсъ съ неимовѣрною любезностью; послѣ того, онъ долго сидѣлъ въ каретѣ молча и только сопѣлъ, пыхтѣлъ и злодѣйски подмигивалъ, какъ объѣвшійся Мефистофель.

Пока готовился поѣздъ желѣзной дороги, мистеръ Домби и майоръ пошли прохаживаться вдоль ваггоновъ по галереѣ; одинъ, молчаливый и угрюмый, а другой, разсказывая анекдоты и воспоминанія о быломъ, въ большей части которыхъ Джое Б. всегда игралъ главную роль. Ни одинъ изъ нихъ не замѣчалъ, что они обращали на себя вниманіе работника, стоявшаго подлѣ самаго паровоза и прикладывавшаго руку къ шапкѣ каждый разъ, какъ они мимо его проходили. Наконецъ, однако, при одномъ изъ ихъ поворотовъ, онъ выступилъ впередъ, снялъ шапку и закивалъ головою мистеру Домби.

-- Извините, сударь, по я надѣюсь, что вы въ добромъ здоровьѣ.

Работникъ этотъ, одѣтый въ парусинный костюмъ, обильно запачканный сажею, масломъ и угольною пылью, былъ не кто, какъ мистеръ Тудль, въ нарядѣ своего званія.

-- Я буду имѣть честь кочегарить вамъ, сэръ. Извините, сэръ, я полагаю, вы ѣдете туда?

Мистеръ Домби взглянулъ на работника, какъ-будто одинъ видъ его могъ запачкать ему зрѣніе.

-- Извините, сэръ, продолжалъ Тудль, видя, что его не узнаютъ: -- но моя жена Полли, которую у васъ въ домѣ называли Ричардсъ...

Перемѣна въ лицѣ мистера Домби выразила, что онъ узналъ Тудля; но въ то же время на немъ обнаружилось въ сильной степени сердитое чувство уничиженія, которое сразу остановило бѣднаго кочегара, хотѣвшаго вступить въ дальнѣйшій разговоръ.

-- Твоей женѣ, вѣроятно, нужны деньги, сказалъ мистеръ Домби надменно, запуская руку въ карманъ.

-- Нѣтъ, сударь, благодарствуйте. Ей не нужно, смѣю сказать. Мнѣ не нужно.

Мистеръ Домби сконфузился въ свою очередь и остался съ запущенною въ карманъ рукою.

-- Нѣтъ, сударь, началъ Тудль снова, повертывая шляпу.-- Мы живемъ благополучно, сэръ; жаловаться нѣтъ причины, сэръ. У насъ послѣ того родилось еще четверо, сэръ, но мы живемъ-себѣ.

Мистеръ Домби хотѣлъ уйдти, по вниманіе его остановилось на лоскуткѣ крепа, обвязаннаго вокругъ шапки Тудля, которую онъ продолжалъ повертывать.

-- Мы лишились одного младенца, сэръ, замѣтилъ Тудль:-- безъ сомнѣнія.

-- Недавно?

-- О, нѣтъ, слишкомъ три года тому назадъ, но всѣ остальные здоровы, все благополучно, сэръ. А меня сыновья мои выучили писать, сэръ.

-- Пойдемте, майоръ!

-- Извините, сэръ, сказалъ Тудль, выступая еще впередъ и все держа шапку въ рукѣ:-- я бы не сталъ васъ задерживать, но мнѣ нужно сказать вамъ о моемъ сынѣ Байлерѣ, котораго христіанское имя Робинъ, ну, томъ самомъ, котораго вы сдѣлали милосердымъ точильщикомъ.

-- Ну, такъ что съ нимъ? спросилъ мистеръ Домби самымъ суровымъ голосомъ.

-- Да что, сэръ, покачивая головою съ горестью:-- онъ пошелъ по худой дорогѣ...

-- Дошелъ по худой дорогѣ?

-- Да, сэръ. Больно говорить объ этомъ, и Полли въ отчаяніи...

-- Я доставилъ воспитаніе сыну этого человѣка, майоръ, сказалъ мистеръ Домби, подавая ему локоть.-- Вотъ всегдашніе результаты благодѣяній!

-- Пріймите совѣтъ стараго Джое, сэръ, и никогда не воспитывайте этого народа. Годдемъ, сэръ! это никогда не удается!..

Простодушный отецъ началъ-было разсказывать, какъ жестокосердо въ школѣ сѣкъ и мучилъ его сына учитель, и какъ колотили, дразнили и обижали товарищи, но мистеръ Домби повторилъ сердито: "Вотъ всегдашній результатъ благодѣяній!" и увелъ съ собою майора. Наконецъ ваггоны были готовы, они оба усѣлись и поѣздъ тронулся.

Мистеръ Домби былъ въ самомъ горькомъ расположеніи духа и смотрѣлъ, съ нахмуренными бровями на мелькавшіе мимо предметы. Причиною его пасмурности была не одна неудача благодѣтельнаго воспитанія Байлера въ школѣ Милосердыхъ Точильщиковъ,-- нѣтъ! Онъ видѣлъ на грязной шапкѣ кочегара лоскутокъ свѣжаго крепа и убѣдился изъ его отвѣтовъ и выраженія лица, что работникъ этотъ носитъ трауръ по его сынѣ.

Такъ вотъ! сверху до низу, дома и внѣ дома, начиная съ Флоренсы и до запачканнаго простолюдина, который теперь подсыпаетъ уголь въ огонь дымящейся впереди ихъ машины, всякій имѣетъ болѣе или менѣе притязанія на участіе въ его сынѣ и оспориваетъ его у отца! Могъ ли онъ забыть, какъ эта женщина рыдала надъ подушкою ребенка и называла его своимъ роднымъ дитятей! или какъ маленькій Поль, проснувшись отъ предсмертнаго сна, изъявилъ желаніе ее увидѣть; а потомъ, когда она вошла, какъ онъ поднялся на постели и какъ лицо ея засіяло радостью!

Думать объ этомъ дерзкомъ размѣшивателѣ угольевь и золы, съ его трауромъ на шапкѣ! Думать, что онъ осмѣлился раздѣлять тайную горесть и разрушенныя надежды гордаго джентльмена! Думать, что умершій ребенокъ, которому предстояло наслѣдовать ему въ богатыхъ замыслахъ, могуществѣ, въ соединеніи съ которымъ они бы отдѣлились золотыми вратами отъ цѣлаго свѣта -- что этотъ самый ребенокъ впустилъ къ нему стадо такихъ людей, которые оскорбляютъ его знаніемъ его печали и разстроенныхъ замысловъ, и дерзаютъ имѣть общія чувства съ нимъ, такъ неизмѣримо отъ нихъ отдаленнымъ: едва они не втерлись въ сердце ребенка и не вытѣснили оттуда отчасти его самого!

Мистеръ Домби не находилъ никакого удовольствія въ путешествіи по желѣзной дорогѣ. Мучимый тяжкими мыслями, онъ проносился не черезъ живописныя мѣстоположенія, но черезъ пустыни погибшихъ надеждъ и гложущей зависти. Самая быстрота движенія какъ-будто дразнила его своимъ подобіемъ съ юною жизнью, унесенною такъ неумолимо къ ея преждевременной метѣ. Сила, мчавшая теперь его-самого вихремъ по желѣзнымъ рельсамъ, пробивавшая себѣ путь всюду, черезъ все, пронзая насквозь всѣ преграды и унося живыя существа всѣхъ классовъ общества, возрастовъ и разрядовъ, сила эта напоминала собою торжествующее чудовище, смерть!

Тронувшись съ мѣста, изъ многолюднаго города, съ визгомъ, ревомъ и дребезгомъ, прорываясь среди человѣческихъ жилищъ, машина пронеслась мгновенно надъ зелеными лугами, потомъ сквозь сырую землю, черезъ тьму и тяжелый воздухъ, и опять на Божій свѣтъ, на ясное солнце, съ визгомъ, ревомъ и дребезгомъ черезъ лѣса, поля, сквозь скалы, между предметами, близкими къ путникамъ и пролетающими мимо: -- это совершенно какъ путь незнающей угрызеній совѣсти смерти!

Машина визжитъ, реветъ и дребезжитъ сильнѣе, порываясь къ концу дороги, и путь ея, какъ путь смерти, усыпанъ пепломъ и прахомъ. Все здѣсь вокругъ черно: черныя лужи, грязные закоулки и жалкія обиталища людей, далеко внизу, подъ сводами арокъ. Всѣ предметы смотрѣли угрюмо, холодно, мертвенно на мистера Домби, выглядывавшаго изъ окошка ваггона; онъ смотрѣлъ на нихъ такъ же мрачно, холодно и мертвенно. Вездѣ и во всемъ, что онъ видѣлъ и что представлялось его воображенію, находилъ онъ подобіе своему собственному несчастно; во всемъ видѣлъ онъ злобное, безпощадное торжество, которое язвило его гордость и завистливость надменной души, въ какихъ бы Формахъ оно ни представлялось: но больше всего, когда оно напоминало на раздѣлъ съ нимъ кѣмъ бы то ни было любви и воспоминанія умершаго ребенка.

Было одно лицо, на которое онъ смотрѣлъ прошлою ночью и оно смотрѣло на него глазами, читавшими въ его душѣ,-- хотя ихъ отуманивали слезы и закрывали дрожащія руки,-- лицо, которое часто представлялось его внутреннимъ взорамъ во время переѣзда. Ему казалось, что оно робко умоляетъ его съ выраженіемъ прошедшей ночи. На этомъ лицѣ не было упрека, но выражалось что-то въ родѣ сомнѣнія или скорѣе надѣющейся недовѣрчивости, превратившейся въ подобіе упрека, когда оно убѣдилось въ его нелюбви. Мистера Домби смущало воспоминаніе о лицѣ бѣдной Флоренсы.

Потому ли, что онъ ощутилъ къ ней новое для него влеченіе? Нѣтъ. Но теперь она пробудила въ немъ чувство, которое проявлялось уже въ давнопрошедшіе дни, и теперь, созрѣвъ окончательно, угрожало одолѣть его. Лицо ея казалось ему окруженнымъ атмосферою преслѣдованія и ненависти; оно заостряло стрѣлу безпощаднаго врага, который занималъ его мысли, и напитывало ее свѣримъ ядомъ. Ему представлялось при этомъ, что жизнь имѣетъ столько же участія въ его горести, какъ и смерть: одного изъ его дѣтей не стало, а другое уцѣлѣло -- почему смерть унесла предметъ его надеждъ, а не ее?

Кроткій, спокойный видъ ея, рисовавшійся передъ его воображеніемъ, не возбуждалъ въ немъ никакихъ другихъ чувствъ. Она была съ самаго рожденія пришельцемъ нежеланнымъ, а теперь стала тяжкимъ бременемъ и источникомъ горечи. Еслибъ сынъ былъ единственнымъ дѣтищемъ мистера Домби и тотъ же ударъ сразилъ его, то, конечно, это сильно опечалило бы его; но все-таки ему было бы легче, чѣмъ теперь, когда ударъ могъ пасть на нее и не упалъ -- на нее, которой бы онъ лишился, какъ ему казалось, безъ сожалѣнія. Любящее и невинное лицо Флоренсы, являясь ему, не производило никакого успокоительнаго или укрощающаго вліянія. Онъ отвергъ ангела и прилѣпился къ демону-мучителю, терзавшему его сердце. Ея терпѣніе, доброта, юность, нѣжная любовь были не больше, какъ пылинками золы, которую онъ попиралъ пятою. Въ его глазахъ, свѣтлый и чистый образъ дочери не разсѣвалъ, а только сгущалъ окружающій его самого мракъ. Часто, во время переѣзда по желѣзной дорогѣ, придумывалъ мистеръ Домби, что бы поставить между имъ и ею?

Майоръ, пыхтѣвшій, отдувавшійся во всю дорогу, какъ другой паровозъ, я часто поднимавшій глаза отъ газеты на окрестные виды, какъ-будто лукаво разглядывая цѣлую процессію уничтоженныхъ миссъ Токсъ, уносившихся назадъ вмѣстѣ съ дымомъ, пробудилъ своего спутника извѣстіемъ, что лошади запряжены и карета готова.

-- Домби, сказалъ майоръ:-- полно задумываться, это дурная привычка. Старый Джое, сэръ, не былъ бы такъ тугъ, какимъ вы его знаете, еслибъ онъ предавался ей. Вы великій человѣкъ, Домби, и вамъ ли впадать въ задумчивость? Въ вашемъ положеніи, сэръ, вы должны быть далеко выше такихъ вещей.

Майоръ, дѣлая даже дружескія увѣщанія мистеру Домби, не переставалъ обращаться къ чувствамъ его достоинства и гордости, а потому все болѣе и болѣе выигрывалъ въ его мнѣніи. Въслѣдствіе этого, онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе, хотѣлъ слушать анекдоты своего спутника, пока лошади бѣжали рысью но гладкому шоссе, при чемъ майоръ, находя, что въ коляскѣ гораздо удобнѣе бесѣдовать, чѣмъ въ ваггонѣ, чувствовалъ себя особенно блистательнымъ.

Такимъ-образомъ продолжали они ѣхать цѣлый день, и разговоръ прерывался только параличными припадками майора, легкими закусками въ придорожныхъ гостинницахъ, да по-временамъ яростными нападеніями на темноцвѣтнаго слугу. Несчастный туземецъ, носившій серьги въ темно-коричневыхъ ушахъ и наряженный въ одежду, которая была ему очевидно чужестранною, потому-что сидѣла на немъ, независимо отъ искусства портнаго, по своей собственной прихоти, съёживался всякій разъ какъ озябшая обезьяна или высохшій грибъ, когда майоръ грозно обращался къ нему. Въ такомъ расположеніи духа и разговора пріѣхали они въ Лимингтонъ, гдѣ расположились въ Королевскомъ-Отелѣ и заказали себѣ обѣдъ.

На слѣдующее утро, майоръ поднялся какъ освѣжившійся исполинъ и принялся съ исполинскимъ аппетитомъ за завтракъ, за которымъ они уговорились на счетъ своихъ ежедневныхъ занятій. Майоръ долженъ былъ взять на себя отвѣтственность заказовъ всего съѣстнаго и питейнаго; они положили завтракать ежедневно вмѣстѣ, попозже, и обѣдать также вмѣстѣ и также попозже. Мистеръ Домби предпочелъ на первый день пребыванія ихъ въ Лимингтонѣ остаться въ своей комнатѣ и гулять одинъ, но объявши", что на слѣдующее утро будетъ имѣть удовольствіе сопровождать майора въ прогулкѣ по городу и пойдетъ вмѣстѣ съ нимъ въ общую залу пріѣзжихъ на воды. Такимъ-образомъ, они разстались на все время до поздняго обѣда. Мистеръ Домби удалился предаться своимъ мыслямъ, а майоръ, въ сопровожденіи туземца, несшаго за нимъ складной стулъ, теплый сюртукъ и зонтикъ, пошелъ скитаться по всѣмъ гостинницамъ. Онъ заглядывалъ тамъ въ объявленія и счетныя книги, желая узнать, кто гдѣ жилъ; кокетничалъ съ пожилыми дамами, которыя были отъ него въ восторгѣ; увѣрялъ, что старый Джое Б. туже чѣмъ когда-нибудь, и при всякомъ удобномъ случаѣ выставлялъ своего богатаго пріятеля Домби. Трудно было бы найдти человѣка, который стоялъ бы тверже за друга, чѣмъ майоръ, восхвалявшій мистера Домби, съ цѣлью озариться самому лучами его блеска.

Удивительно, сколько набралось у майора занимательныхъ матеріаловъ для разговора за обѣдомъ. Мнѣніе мистера Домби о его свѣтскихъ достоинствахъ возвысилось еще больше. За завтракомъ слѣдующаго утра, онъ зналъ содержаніе всѣхъ вновь прибывшихъ газетъ; говорилъ о предметахъ, имѣвшихъ сношеніе съ свѣжими новостями, на счетъ которыхъ спрашивали его мнѣнія особы такой важности и могущества, что онъ даже не рѣшался называть ихъ но имени, а только неясно намекалъ на нихъ. Мистеръ Домби, жившій такъ долго взаперти, да и въ городѣ рѣдко выходившій изъ очарованнаго круга операцій конторъ Домби и Сына, слушалъ его не безъ удовольствія; вмѣсто того, чтобъ отказаться отъ общества майора еще на день, какъ онъ вознамѣрился-было сдѣлать, оставаясь въ своей комнатѣ одинъ, онъ взялъ его подъ руку и оба вышли гулять.

ГЛАВА VII.

Новыя лица.

Майоръ, синѣе и выкативъ глаза больше, чѣмъ когда-нибудь, шелъ рука-объ-руку съ мистеромъ Домби по солнечной сторонѣ Дороги. Отойдя на нѣсколько шаговъ отъ своей гостинницы, майоръ встрѣтилъ какого-то знакомаго, потомъ другаго, и такъ далѣе; но онъ привѣтствовалъ ихъ только пальцами и продолжалъ путеводительствовать мистеру Домби, показывая ему мѣстность и дополняя эти топографическія свѣдѣнія разными соблазнительными анекдотами.

Гуляя такимъ образомъ къ обоюдному удовольствію, они увидѣли приближавшіяся къ нимъ кресла на колесахъ; ихъ занимала лѣниво развалившаяся дама, правившая креслами придѣланнымъ спереди рулемъ, тогда-какъ сзади подталкивала ихъ впередъ невидимая сила. Не смотря на почтенныя лѣта дамы, лицо ея было самое розовое, а нарядъ и посадка совершенно юношественныя. Подлѣ креселъ, съ воздушнымъ парасолемъ въ рукѣ, шла небрежно другая дама, гораздо моложе, прекрасная собою, весьма надменная и своевольная. Поступь и выраженіе лица ея показывали ясно, что если есть на свѣтѣ вещи, кромѣ зеркала, на которыя стоитъ смотрѣть, то это, конечно, не небо и не земля.

-- Кой-чортъ, сэръ! Кого мы это видимъ? воскликнулъ майоръ, вдругъ остановившись.

-- Милая Эдиѳь, томно протянула дама въ креслахъ: -- майоръ Бэгстокъ!

Услышавъ этотъ голосъ, майоръ бросился къ дамамъ и поцаловалъ руку сидѣвшей въ креслахъ; потомъ съ неменьшею любезностью онъ сложилъ обѣ руки на груди и пренизко поклонился молодой дамѣ. Когда кресла остановились, обнаружилась двигавшая ихъ сила въ видѣ раскраснѣвшагося пажа, тощаго, жалкаго, долговязаго, съ измятою шляпой, потому-что онъ упирался по временамъ головою въ спинку экипажа своей госпожи, когда не хватало силы передвинуть его черезъ какое-нибудь препятствіе.

-- Джое Бэгстокъ, сказалъ майоръ обѣимъ дамамъ:-- человѣкъ гордый и счастливый на весь остатокъ дней своихъ.

-- Вы лживое существо, проговорила вялымъ голосомъ пожилая дама.-- Откуда вы? Я васъ терпѣть не могу.

-- Въ такомъ случаѣ, сударыня, позвольте представить вамъ моего пріятеля, чтобъ мое присутствіе сдѣлать хоть нѣсколько сноснѣе. Мистеръ Домби, мистриссъ Скьютонъ. Дама въ креслахъ была очень-благосклонна.-- Мистеръ Домби, мистриссъ Грэнджеръ". Молодая дама едва отвѣтила на низкій поклонъ мистера Домби.-- Я въ восторгѣ, сэръ, что могу воспользоваться такимъ благопріятнымъ случаемъ. Мистриссъ Скьютонъ, сэръ, производитъ опустошенія въ сердцѣ стараго Джоша.

Мистеръ Домби изъявилъ, что онъ нисколько этому не удивляется.

-- О, вѣроломный призракъ, сказала дама въ креслахъ:-- давно ли вы здѣсь?

-- Одинъ только день, отвѣчалъ майоръ.

-- И вы можете быть день или даже минуту въ садахъ... какъ онъ называется...

-- Вѣроятно Эдема, мама, прервала презрительно молодая красавица.

-- Милая Эдиѳь, что мнѣ дѣлать! Я никакъ не могу справиться съ этими названіями... въ садахъ Эдема, и не чувствовать, что вся ваша душа проникнута зрѣлищемъ природы и ароматами ея безъискусственныхъ благоуханій! Тутъ она граціозно махнула носовымъ платкомъ, немилосердо надушеннымъ...-- о, безчувственное созданіе!

Разногласіе между свѣжимъ энтузіазмомъ словъ мистриссъ Скьютонъ и отчаянно увядшею наружностью, прикрашенною всѣми косметическими и парикмахерскими средствами, было едва-ли столько замѣтно, какъ разногласіе ея лѣтъ... ей уже минуло семьдесятъ... съ нарядомъ, слишкомъ-молодымъ даже для двадцати-семи лѣтней женщины. Поза ея въ креслахъ, неизмѣнно одна и та же, удержалась съ-тѣхъ-поръ, какъ лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ одинъ модный портретистъ изобразилъ ее сидящею небрежно въ коляскѣ и подписалъ подъ своимъ рисункомъ имя Клеопатры. Тогда мистриссъ Скьютонъ была красавицей и современные франты, выпивая въ честь ея по нѣскольку дюжинъ бокаловъ, бросали ихъ съ восторгомъ черезъ голову. Красоты и коляски давнымъ-давно уже не стало, но позу она сохранила, и единственно по этой причинѣ держала кресла на колесахъ и пажа, ибо въ сущности ничто не мѣшало ей наслаждаться прогулками пѣшкомъ.

-- Мистеръ Домби, я увѣрена, поклонникъ красотъ природы? сказала она, поправляя на груди брильянтовую брошку. Замѣтимъ мимоходомъ, что мистриссъ Скьютонъ очень гордилась своими: Фамильными брильянтами и аристократическими связями.

-- Пріятель мой Домби, сударыня, можетъ быть ея тайнымъ обожателемъ; но человѣкъ, играющій первоклассную роль въ величайшей столицѣ свѣта...

-- Никому не можетъ быть чуждо необъятное вліяніе мистера Домби, замѣтила мистриссъ Скьютонъ.

Мистеръ Домби поклонился въ отвѣтъ на это привѣтствіе и тогда глаза его встрѣтили взоръ младшей дамы.

-- Вы живете здѣсь, сударыня? сказалъ онъ, обратясь къ ней.

-- Нѣтъ, мы были уже Богъ-знаетъ гдѣ. Въ Гарроугэтѣ, Скарборо, Девонширѣ. Мама любитъ перемѣны.

-- А Эдиѳь ихъ, разумѣется, не любитъ, замѣтила ѣдко мистриссъ Скьютонъ.

-- Я не нахожу ни малѣйшаго разнообразія во всѣхъ этихъ мѣстахъ, отвѣчала дочь равнодушно.

-- Мнѣ нужна природа. Я нахожу рай въ одиночествѣ и созерцаніи. Чувствую, что мнѣ должно бы, по-настоящему, родиться аркадскою пастушкой, а не жить въ обществѣ, гдѣ все такъ искусственно. Природа очаровательна вездѣ и во всемъ.

-- Природа приглашаетъ насъ дальше, мама, если вы готовы, сказала молодая дама съ насмѣшливою полуулыбкой. При этомъ намекѣ, пажъ исчезъ за креслами, какъ-будто земля разверзлась подъ его ногами".

-- Подожди, Витерсъ, сказала ему томно мистриссъ Скьютонъ.-- Гдѣ вы остановились, злобное созданіе?

Майоръ остановился въ Королевскомъ-Отелѣ вмѣстѣ съ пріятелемъ своимъ Домби.

-- Можете посѣщать насъ повечерамъ, когда почувствуете себя существомъ сноснымъ, извергъ. Если мистеръ Домби сдѣлаетъ намъ честь, мы сочтемъ себя счастливыми. Витерсъ, далѣе!

Майоръ снова прижалъ къ своимъ синимъ устамъ кончики покоившихся на ручкахъ креселъ пальцевъ, а мистеръ Домби поклонился. Пожилая дама почтила ихъ обоихъ благосклоннѣйшею изъ своихъ улыбокъ и самымъ дѣвическимъ движеніемъ руки, а молодая кивнула имъ такъ легко, какъ только позволяли границы обыкновенной вѣжливости.

Майоръ и мистеръ Домби невольно обернулись взглянуть имъ вслѣдъ еще разъ. Шляпка отжившей красавицы виднѣлась точь-въ-точь въ томъ же углу креселъ, какъ и прежде; а походка и пріемы дочери, шедшей нѣсколько впереди, обнаруживали то же выспреннее пренебреженіе ко всему и всѣмъ, что и прежде.

-- Знаете ли, сэръ, началъ майоръ, когда они пошли дальше: -- еслибъ Джое Бэгстокъ былъ помоложе, онъ предпочелъ бы эту женщину всѣмъ на свѣтѣ, чтобъ превратить ее въ мистриссъ Бэгстокъ. Клянусь св. Джорджемъ, сэръ! Она великолѣпна!

-- Вы говорите о дочери?

-- Развѣ Джое Бэгстокъ рѣпа, Домби, чтобъ подразумевать мать?

-- Вы были очесь-любезны съ матерью.

-- Старинная любовь, сэръ, чертовски-старинная! Я балую старуху по старой памяти.

-- Она, кажется мнѣ, изъ хорошаго круга.

-- Изъ хорошаго круга, сэръ! Честнѣйшая мистриссъ Скьютонъ, сэръ, родная сестра покойнаго лорда Финикса и родная тётка теперешняго лорда этого имени. Она небогата; пожалуй, даже бѣдна. Но за то какой крови, сэръ!

-- Вы называли дочь мистриссъ Грэнджеръ, какъ я замѣтилъ? сказалъ мистеръ Домби послѣ краткаго молчанія.

-- Эдиѳь Скьютонъ, сэръ, вышла замужъ за Грэнджера изъ нашихъ, когда ей было восьмнадцать лѣтъ. Грэнджеръ, сэръ, былъ нашимъ полковникомъ. Чертовски-красивъ собою, сорока-одного года. Онъ умеръ, сэръ, на второмъ году супружества.-- При этомъ случаѣ майоръ сдѣлалъ самое выразительное движеніе тростью.

-- Сколько этому лѣтъ?

-- Эдиѳь Грэнджеръ, сэръ, не достигла еще тридцати-лѣтняго возраста. Годдемъ, сэръ, это женщина безподобная!

-- Остались у нея дѣти?

-- Да, сударь, былъ сынъ.

Мистеръ Домби потупилъ взоры и лицо его омрачилось.

-- Который утонулъ, сэръ, четырехъ или пяти-лѣтнимъ ребенкомъ.

-- Право? Мистеръ Домби поднялъ голову.

-- Лодка, куда его посадила нянька безъ всякой надобности, опрокинулась и онъ утонулъ. А Эдиѳь Грэнджеръ все еще Эдиѳь Грэнджеръ. Но еслибъ тугой Джое Бэгстокъ былъ немножко помоложе и побогаче, то эта безсмертная вдова была бы непремѣнно мистриссъ Бэгстокъ!

-- Еслибъ съ ея стороны не было къ тому какого-нибудь препятствія, майоръ? замѣтилъ холодно мистеръ Домби.

-- Клянусь Богомъ, сэръ, порода Бэгстоковъ не привыкла къ препятствіямъ такого разбора! Хотя и правда, что она могла бы выйдти замужъ двадцать разъ, еслибъ не была такъ горда, сэръ, такъ чертовски-горда!

По-видимому, это обстоятельство не уронило ея нисколько въ мнѣніи мистера Домби.

-- Во всякомъ случаѣ, сэръ, это качество великое. Клянусь Богомъ, качество высокое! Домби! Вы сами человѣкъ гордый, и пріятель вашъ, старый Джое, уважаетъ васъ за это, сэръ.

Отдавъ такую справедливость характеру своего собесѣдника какъ-будто невольно, майоръ пустился въ разсказы о томъ, какъ его боготворили въ прежніе годы самыя великолѣпныя и блестящія представительницы прекраснаго пола.

Черезъ день, мистеръ Домби и майоръ встрѣтили мистриссъ Скьютонъ съ дочерью въ общей залѣ водъ; на слѣдующій день, опять около того же мѣста, гдѣ увидѣлись съ ними въ первый разъ. Послѣ этихъ встрѣчъ, вѣжливость требовала, чтобъ майоръ, какъ старинный знакомый дамъ, посѣтилъ ихъ когда-нибудь вечеромъ. Мистеръ Домби не былъ сначала расположенъ дѣлать визиты; но когда майоръ объявилъ ему свое намѣреніе, то онъ сказалъ, что будетъ имѣть удовольствіе сопутствовать ему. Въ-слѣдствіе такого уговора, майоръ послалъ своего туземца къ дамамъ съ почтительнымъ поклономъ отъ себя и мистера Домби, и извѣстіемъ, что оба они желаютъ имѣть честь представиться имъ вечеромъ, если онѣ будутъ дома и однѣ. Туземецъ возвратился съ раздушеною, больше чѣмъ до-нельзя, записочкой, въ которой мистриссъ Скьютонъ отвѣчала лаконически: "Вы пренегодный медвѣдь и я чувствую сильное желаніе не пускать васъ къ себѣ. Однако можете явиться. Кланяйтесь отъ меня и Эдиѳи мистеру Домби".

Мистриссъ Скьютонъ съ дочерью жили въ Лимингтонѣ на квартирѣ, достаточно модной и дорогой, слѣдовательно приличной, хотя значительно тѣсной. Обѣ онѣ едва помѣщались въ крошечныхъ спальняхъ; горничная мистриссъ Скьютонъ вползала съ величайшимъ трудомъ въ самый-миніатюрный кабинетикъ, отгороженный въ гостиной, а тощій пажъ долженъ былъ спать подъ навѣсомъ сосѣдней молочной лавки, въ хлѣву которой становились на ночь кресла на колесахъ, бывшія для него въ родѣ камня Сизиѳа.

Мистеръ Домби и майоръ нашли мистриссъ Скьютонъ расположившуюся, по образцу Клеопатры, между подушками софы, одѣтую въ самый воздушный нарядъ и, конечно, не походившую на шекспирову Клеопатру, надъ красотою которой время было безсильно. Поднимаясь по лѣстницѣ, они слышали звуки арфы, которые умолкли, лишь-только дамамъ возвѣстили о прибытіи посѣтителей. Эдиѳь стояла теперь подлѣ инструмента, прекраснѣе и надменнѣе чѣмъ когда-нибудь.

-- Надѣюсь, мистриссъ Грэнджеръ, сказалъ мистеръ Домби, подходя къ ней:-- не мы причиною, что вы перестали играть?

-- Вы? о, нѣтъ!

-- Почему же ты не продолжаешь, милая Эдиѳь? спросила Клеопатра.

-- Я кончила такъ же, какъ начала, когда мнѣ пришла фантазія.

Совершенное равнодушіе, съ которымъ это было сказано, имѣвшее источникомъ гордое намѣреніе, сопровождалось небрежнымъ движеніемъ пальцами по струнамъ. Потомъ она приблизилась къ матери.

-- Знаете, мистеръ Домби, сказала ея томная мать: -- по-временамъ мы съ милою Эдиѳью бываемъ даже въ разладѣ.

-- Не вполнѣ, по-временамъ, мама.

-- О, конечно, нѣтъ, мое балованное дитя! мое сердце было бы отъ этого растерзано. Для чего мы такъ искусственны? Для-чего мы не гораздо натуральнѣе? Для-чего мы показываемъ себя не тѣмъ, что мы въ-самомъ-дѣлѣ? Мы бы могли быть натуральнѣе, еслибъ захотѣли. Не правда ли?

Мистеръ Домби согласился съ этимъ, по майоръ былъ противнаго мнѣнія.

-- Какъ бы не такъ, сударыня! Я допускаю возможность этого только въ такомъ случаѣ, когдабъ свѣтъ былъ населенъ Джое Бэгстоками, простодушными, прямыми, тугими Дж. Б.

-- Невѣрный извергъ, онѣмѣйте!

-- Клеопатра повелѣваетъ, возразилъ майоръ, цалуя свои пальцы: -- Антоній Бэгстокъ повинуется.

-- Въ человѣкѣ этомъ нѣтъ нисколько чувствительности, ни искры симпатіи. А для чего мы существуемъ, если не для симпатіи! Каково бы намъ было безъ этого солнечнаго луча на нашей холодной, бездушной землѣ! Мнѣ нужны сердца, сердца.

Витерсъ вошелъ въ это время съ чаемъ, и мистеръ Домби, со своею обычною напыщенною величавостью, снова обратился къ Эдиѳи:

-- Здѣсь, кажется, немного общества?

-- Я думаю, что нѣтъ. Мы не знакомы ни съ кѣмъ.

-- Здѣсь нѣтъ никого, съ кѣмъ бы мы желали быть въ сношеніяхъ, замѣтила мистриссъ Скьютонъ.

-- Вѣроятно, у нихъ нѣтъ чувствительныхъ сердецъ, мама.

-- Милая Эдиѳь насмѣхается надо мною. О, своевольное дитя!

-- Если не ошибаюсь, вы бывали здѣсь прежде? сказалъ мистеръ Домби, все обращаясь къ Эдиѳи.

-- О, нѣсколько разъ. Мы, кажется, были вездѣ.

-- Прекрасныя мѣста!

-- Я полагаю, что такъ. Всѣ это говорятъ.

-- Твой кузёнъ Финиксъ бредитъ ими, Эдиѳь, замѣтила мистриссъ Скьютонъ изъ своихъ подушекъ.

Дочь слегка обернула граціозную голову и приподняла брови, какъ-будто показывая, что изъ всѣхъ смертныхъ лордъ Финиксъ существо, о которомъ меньше всего можно думать. Потомъ взоры ея снова обратились къ мистеру Домби:

-- Надѣюсь, къ чести моего изящнаго вкуса, что здѣшнія окрестности мнѣ надоѣли.

-- Вы почти имѣете причину говорить это, возразилъ мистеръ Домби, взглянувъ на нѣсколько акварельныхъ ландшафтовъ, раскиданныхъ по комнатѣ, Я которыхъ онъ узналъ многіе изъ окрестныхъ видовъ:-- если эти прелестныя произведенія вашей руки.

Она не отвѣчала и усѣлась въ полномъ блескѣ своей гордой и почти страшной красоты.

-- Имѣютъ они это достоинство? Вы ихъ рисовали?

-- Да.

-- И вы играете на арфѣ, это мнѣ извѣстно.

-- Да.

-- И поете?

-- Да.

Она отвѣчала на всѣ его вопросы какъ-будто нехотя и съ замѣтнымъ страннымъ выраженіемъ внутренняго несогласія съ самой собою, принадлежавшаго къ исключительнымъ особенностямъ ея красоты. И между-тѣмъ она не была нисколько сконфужена, не избѣгала разговора, потому-что лицо ея обращалось къ мистеру Домби, когда онъ говорилъ и даже когда молчалъ.

-- Вы имѣете, по-крайней-мѣрѣ, много средствъ противъ скуки, замѣтилъ онъ.

-- Каковы бы они ни были, вы теперь знаете ихъ наперечетъ. Другихъ у меня нѣтъ.

-- Могу ли надѣяться убѣдиться въ каждомъ? спросилъ мистеръ Домби съ торжественною любезностью, кладя на столъ рисунокъ и указывая на арфу.

-- О, конечно! Если вы этого желаете!

Она встала, прошла подлѣ софы матери и бросила ей мимоходомъ величественный взглядъ, мгновенный, но включавшій въ себѣ родъ странной полуулыбки, и вышла изъ комнаты.

Майоръ, прощенный вполнѣ устарѣлымъ предметомъ своей прежней страсти, придвинулъ къ ней столикъ и они занялись пикетомъ. Мистеръ Домби смотрѣлъ на игру, хотя и не обращалъ на нее ни малѣйшаго вниманія, и только удивлялся, отъ-чего Эдиѳь такъ долго не возвращается.

Наконецъ, она пришла и сѣла за арфу, а мистеръ Домби сталъ подлѣ нея, въ готовности слушать. У него было мало расположенія къ музыкѣ и онъ не зналъ пьесы, которую она играла; но смотрѣлъ на ея движенія за арфою, и можетъ-быть звучащія струны напоминали ему какую-нибудь отдѣльную мелодію, укрощавшую призракъ мучившаго его чудовища желѣзной дороги.

Когда надменная красавица кончила, она встала, приняла комплименты и благодарила мистера Домби точь-въ-точь какъ прежде, и потомъ, безъ малѣйшей паузы, сѣла за Фортепьяно.

Эдиѳь Грэнджеръ, какую угодно, но не эту пѣсню! Эдиѳь Грэнджеръ, ты прекрасна, музыка твоя блистательна, голосъ превосходенъ; но не эту пѣсню, которую покинутая дочь пѣвала его умершему сыну!

Но онъ этого не знаетъ. А еслибъ зналъ, то какой напѣвъ дочери могъ бы растрогать его холодную душу! Спи, одинокая Флоренса! Да будутъ мирны и утѣшительны твои сновидѣнія, хотя ночь темнѣетъ, облака сгущаются и предвѣщаютъ грозу!

ГЛАВА VIII.

Образчикъ управленія мистера Каркера-Управляющаго.

Мистеръ Каркеръ-Управляющій сидѣлъ за своимъ письменнымъ столомъ, гладкій и мягкій по обыкновенію; онъ перечитывалъ письма, которыя ему предоставлялось распечатывать, дѣлалъ на нихъ отмѣтки и раздѣлялъ по кучкамъ для разсылки по разнымъ отдѣленіямъ конторъ Домби и Сына. Въ тотъ день почта привезла много писемъ, а потому у мистера Каркера было много дѣла.

Вообще говоря, человѣкъ, занятый такимъ образомъ, держащій въ рукѣ нѣсколько писемъ, разсматривающій ихъ и раскладывающій вокругъ себя, разбирающій внимательно ихъ содержаніе, съ нахмуреннымъ лбомъ и сжатыми губами, похожъ отчасти на игрока, который сдаетъ карты, ходитъ и обдумываетъ свою игру. Лицо мистера Каркера-Управляющаго подходило какъ-нельзя-лучше подъ такое фантастическое сравненіе: это было лицо человѣка, который ведетъ свою игру осторожно, постигаетъ всѣ ея сильныя и слабыя стороны, слѣдитъ съ неусыпнымъ вниманіемъ за всѣми случайностями, предвидитъ дѣйствія противниковъ и знаетъ каждую минуту, въ какомъ положеніи весь ходъ его собственной игры,-- лицо человѣка, знающаго карты другихъ игроковъ, по никогда себѣ неизмѣняющаго.

Письма были на разныхъ языкахъ, но мистеръ Каркеръ прочитывалъ всѣ. Еслибъ въ конторахъ Домби и Сына было что-нибудь, чего бы онъ не могъ прочитать, то въ колодѣ его не доставало бы одной карты. Онъ читалъ, можно сказать, однимъ мимолетнымъ взглядомъ и также быстро соображалъ свои распоряженія по содержанію разныхъ писемъ и по взаимнымъ ихъ отношеніямъ. Хотя карточная игра не входитъ въ число привычекъ домашнихъ или дикихъ кошекъ, по мистеръ Каркеръ все-таки походилъ на кошку съ ногъ до головы. Безцвѣтные волосы и бакенбарды его, длинные ногти, тщательно опиленные и заостренные; природное отвращеніе къ малѣйшему пятнышку грязи; вкрадчивость пріемовъ, острые зубы, осторожная и неслышная походка, бдительный взоръ, жестокое сердце, сладкорѣчивый языкъ и упорное терпѣніе, съ которымъ онъ добирался до задуманной однажды цѣли -- все это вмѣстѣ дѣлало его какъ-нельзя-больше похожимъ на кошку, подстерегающую свою добычу.

Наконецъ, онъ раздѣлался со всѣми письмами, исключая одного, отложеннаго отдѣльно въ сторону. Заперши на замокъ въ ящикъ болѣе-важную корреспонденцію, мистеръ Каркеръ позвонилъ.

-- Почему ты отвѣчаешь на этотъ зовъ? такъ принялъ онъ вошедшаго брата.

-- Разсыльный вышелъ, а послѣ него моя очередь, былъ покорный отвѣтъ Джона Каркера.

-- Очередь! Да! Мнѣ это очень-весело! На, возьми!

Указавъ на распечатанныя письма, онъ презрительно отвернулся и разломалъ печать на пакетѣ, отложенномъ въ сторону.

-- Я боюсь безпокоить тебя, Джемсъ, сказалъ братъ его, забирая письма:-- но...

-- О! тебѣ что-нибудь нужно. Я зналъ это. Ну?

Мистеръ Каркеръ-Управляющій не поднялъ глазъ и не взглянулъ на брата, но разсматривалъ письмо, не открывая его однако.

-- Ну, что же? повторилъ онъ рѣзко.

-- Я опасаюсь за Гарріетъ.

-- Что за Гарріетъ? Какая Гарріетъ? Я не знаю никого этого имени.

-- Она нездорова и очень перемѣнилась въ послѣднее время.

-- Она очень перемѣнилась много времени тому назадъ. Больше этого мнѣ нечего сказать.

-- Я думаю, что еслибъ ты меня выслушалъ...

-- Для чего мнѣ тебя выслушивать, братъ Джонъ? возразилъ управляющій съ саркастическимъ удареніемъ на послѣднихъ словахъ.-- Гарріетъ Каркеръ сдѣлала давно выборъ между обоими братьями. Она можетъ въ немъ раскаяваться, но отступиться отъ него уже нельзя.

-- Ты меня не понялъ. Я не говорю, что она кается въ своемъ выборѣ. Намекъ на что-нибудь подобное былъ бы чернѣйшею неблагодарностью съ моей стороны, хотя, повѣрь мнѣ, Джемсъ, я сожалѣю о ея самопожертвованіи столько же, сколько и ты.

-- Сколько я? Сколько я!

-- Я сожалѣю о ея выборѣ столько же, сколько онъ тебя сердитъ.

-- Меня сердитъ?

-- Или сколько ты имъ недоволенъ. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Выбирай самъ выраженіе, которое найдешь приличнѣе прочихъ. Я не имѣю намѣренія оскорбить тебя.

-- Меня оскорбляетъ все, что ты дѣлаешь, возразилъ управляющій, бросивъ на него гнѣвный взглядъ, который тотчасъ же уступилъ мѣсто широкой улыбкѣ.-- Не угодно ли вамъ унести эти бумаги съ собою? Я занятъ.

Вѣжливый гонъ его былъ до такой степени язвительнѣе гнѣва, что Каркеръ-Младшій направился къ дверямъ. Остановившись, однако, подлѣ нихъ и обернувшись, онъ сказалъ:

-- Когда Гарріетъ напрасно умоляла тебя обо мнѣ, въ первое время твоего справедливаго негодованія и моего посрамленія, когда она оставила тебя, Джемсъ, чтобъ послѣдовать за мною и посвятить себя погибшему брату, у котораго не осталось ничего, кромѣ ея, она была молода и прекрасна. Я думаю, что еслибъ ты могъ взглянуть на нее теперь, еслибъ рѣшился навѣстить ее, видъ ея возбудилъ бы въ тебѣ удивленіе и состраданіе.

Управляющій наклонилъ слегка голову и оскалилъ зубы, какъ-будто отвѣчая: "право? такъ вотъ въ чемъ дѣло!" но не сказалъ ни слова.

-- Въ тѣ времена, Джемсъ, мы оба думали, что она выйдетъ замужъ молодая и будетъ счастлива. О, еслибъ, ты зналъ, какъ благородно она отказалась отъ всѣхъ этихъ надеждъ; какъ бодро она пошла по избранному ею пути, не оглянувшись ни раза назадъ, ты бы никогда не рѣшился сказать, что имя ея чуждо твоему слуху -- никогда!

Управляющій опять наклонилъ слегка голову и оскалилъ зубы, какъ-будто говоря: "это замѣчательно! это меня удивляетъ!" однако опять не сказалъ ни слова.

-- Могу я продолжать? спросилъ кротко Джонъ Каркеръ.

-- Идти своей дорогой? Конечно, можете, если вамъ угодно, отвѣчалъ братъ его съ улыбкою.

Джонъ Каркеръ вышелъ со вздохомъ за двери, но голосъ брата остановилъ его.

-- Если она пошла и продолжаетъ идти бодро по избранному ею пути, то можешь сказать ей, что и я также бодро и неуклонно иду своимъ путемъ. Если она ни раза не оглянулась назадъ, можешь сказать ей, что я это дѣлалъ иногда, желая убѣдить ее не прилѣпляться къ тебѣ, и что моя рѣшимость прочна какъ мраморъ.-- Тутъ онъ улыбнулся съ самымъ сладкимъ выраженіемъ.

-- Я не скажу ей ничего. Мы никогда не говоримъ о тебѣ. Разъ только въ годъ, въ день твоего рожденія, Гэрріэтъ говоритъ всегда: вспомнимъ Джемса по имени и пожелаемъ ему счастья!

-- Въ такомъ случаѣ, если вамъ угодно, можете сказать это самому-себѣ. Чѣмъ чаще вы будете это повторять, тѣмъ лучше для васъ: это вамъ послужитъ урокомъ не говорить со мною о предметѣ, о которомъ я не желаю слышать. Я не знаю никакой Гарріетъ Каркеръ; такой особы нѣтъ на свѣтѣ. У васъ есть, можетъ-быть, сестра... пекитесь о ней, какъ слѣдуетъ; но у меня нѣтъ сестры.

Мистеръ Каркеръ-Управляющій, проводивъ брата за двери мрачнымъ взглядомъ, снова разсѣлся въ креслахъ и принялся внимательно читать содержаніе отдѣленнаго имъ отъ прочихъ письма.

Оно было писано его великимъ повелителемъ, мистеромъ Домби, изъ Лимингтона. Хотя мистеръ Каркеръ весьма-скоро пробѣгалъ всѣ письма, по это онъ читалъ медленно, взвѣшивая и обдумывая съ напряженіемъ каждое слово. Прочитавъ его съ начала до конца, онъ пріостанавливался на слѣдующихъ мѣстахъ: "Чувствую большую пользу отъ перемѣны мѣста и до-сихъ-поръ не имѣю наклонности назначить время своего возвращенія".-- "Я бы желалъ, Каркеръ, чтобъ вы когда-нибудь пріѣхали ко мнѣ сюда и лично разсказали о ходѣ дѣлъ." -- "Я забылъ переговорить съ вами о молодомъ Гэйѣ: если онъ не ушелъ на "Сынѣ и Наслѣдникѣ" или если "Сынъ и Наслѣдникъ" еще въ докахъ, назначьте вмѣсто его другаго молодаго человѣка, а его удержите покуда въ Сити. Я еще не рѣшился, что съ нимъ дѣлать."

-- Вотъ это несчастливо! сказалъ мистеръ Каркеръ, расширивъ улыбку:-- онъ ужь далеко отсюда! Очень-жаль!

Онъ сложилъ письмо и поигрывалъ имъ въ задумчивости, перебирая мысленно его содержаніе. Въ это время Перчъ скромно постучался въ двери и вошелъ на цыпочкахъ, наклоняясь на каждомъ шагу всѣмъ тѣломъ, какъ-будто въ этомъ состояло главное наслажденіе его жизни. Онъ осторожно положилъ на столъ нѣсколько бумагъ.

-- Угодно вамъ будетъ принимать, сударь? спросилъ онъ, почтительно наклонивъ голову на сторону.

-- Кому до меня надобность?

-- Да въ сущности, сударь, никому. Инструментальный мастеръ, мистеръ Джилльсъ, заходилъ сюда для какой-то уплаты; но я сказалъ ему, что вы очень-заняты, очень-заняты, сударь.

-- А еще?

-- О, сударь! Я бы и не осмѣлился докладывать вамъ о немъ; но тотъ самый мальчишка, который былъ здѣсь вчера и на прошлой недѣлѣ, все сюда лѣзетъ.

-- Ты говорилъ, кажется, что онъ ищетъ себѣ дѣла?

-- Конечно, сударь; у него такой видъ, что ему необходимо отъискать себѣ какое-нибудь мѣсто, и онъ бы очень желалъ пристроиться въ докахъ, но...

-- Что онъ говоритъ, когда сюда приходитъ?

-- Онъ, сударь, отвѣчалъ мистеръ Перчъ, кашляя себѣ въ руку и желая выразить этимъ все свое смиреніе:-- онъ, сударь, говоритъ, что желалъ бы видѣть одного изъ здѣшнихъ джентльменовъ и добывать себѣ хлѣбъ работой. Но видите, сударь, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:-- этотъ мальчишка приходитъ сюда и разсказываетъ, что его мать была кормилицей нашего покойнаго молодаго джентльмена, а потому онъ не теряетъ надежды... Какъ прикажете съ нимъ поступить, сударь? прикажете ли объявить этому сорванцу, что если онъ впередъ будетъ здѣсь скитаться, то его отправятъ въ полицію?

-- Приведи его сюда, Перчъ! сказалъ мистеръ Каркеръ послѣ минутной задумчивости.

-- Слушаю, сэръ. Но извините, онъ такъ одѣтъ...

-- Ничего. Приведи его сюда. Я сейчасъ прійму мистера Джилльса; попроси его подождать.

Мистеръ Перчъ поклонился и вышелъ такъ же осторожно, какъ вошелъ. Онъ заставилъ себя ждать очень-недолго, и за нимъ послышался сначала въ корридорѣ стукъ пары тяжелыхъ сапоговъ, а потомъ вошелъ дюжій малый лѣтъ пятнадцати, съ круглымъ, краснымъ лицомъ, круглоголовый, круглоглазый и круглотѣлый.

Повинуясь безмолвному знаку мистера Каркера, Перчъ тотчасъ же вышелъ. Лишь-только управляющій остался наединѣ съ своимъ посѣтителемъ, онъ схватилъ его за горло, не говоря ни слова, и трясъ до-тѣхъ-поръ, пока у него, по-видимому, голова не расшаталась на плечахъ; посѣтитель, вполнѣ одурѣвшій отъ такого неожиданнаго пріема, вытаращилъ глаза на душившаго его джентльмена съ такими бѣлыми зубами, и едва собрался выговорить:

-- Да перестаньте, сударь! оставьте меня!

-- Оставить тебя, собака! Наконецъ-то я до тебя добрался! Я задавлю тебя!

-- Я вамъ ничего не сдѣлалъ, сударь! закричалъ со слезами бѣдный Байлеръ, иначе Робъ, иначе Точильщикъ, и всегда Тудль.

-- Ахъ ты мошенникъ! вскричалъ мистеръ Каркеръ, медленно выпуская его изъ своихъ когтей.-- Какъ ты осмѣлился прійдти сюда?

-- Я не разумѣлъ тутъ ничего дурнаго, сэръ, всхлипывалъ Робъ, отирая слезы кулакомъ.-- Я никогда не прійду сюда, сударь. Я только искалъ себѣ работы.

-- Работы, молодой Каинъ! повторилъ управляющій, пристально смотря ему въ лицо.-- Развѣ ты не самый негодный бродяга въ цѣломъ Лондонѣ?

Тудль-младшій, чувствовавшій себя грѣшнымъ, не могъ сказать ни слова въ свое оправданіе. Съ испуганнымъ и виноватымъ лицомъ смотрѣлъ онъ во всѣ глаза на джентльмена, котораго взоры оцѣпеняли его.

-- Развѣ ты не воръ?

-- Нѣтъ, сударь!

-- Лжешь!

-- Право нѣтъ, сударь. Я никогда не воровалъ! Я знаю, что сдѣлалъ худо, пустившись гонять голубей и шататься. Хоть птицы и невинныя животныя, а вотъ къ чему онѣ приводятъ! воскликнулъ Робъ Тудль въ свѣжемъ припадкѣ покаянія.

Его самого онѣ привели, по-видимому, къ оборванной курткѣ и до крайности истасканнымъ шароварамъ, необычайно короткому грязно-красному жилету и шляпѣ безъ полей.

-- Я не былъ дома и двадцати разъ съ-тѣхъ-поръ, какъ эти птицы мной овладѣли, а этому уже десять мѣсяцевъ! проговорилъ Байлеръ захлебываясь и пачкая себѣ глаза грязнымъ рукавомъ.-- Какъ я теперь покажусь домой, и зачѣмъ я не утонулъ двадцать разъ или не утомился!

-- Ты славный молодой джентльменъ! сказалъ мистеръ Каркеръ, оскаля на него свои бѣлые зубы.-- Для тебя уже ростетъ пеньковое сѣмя, пріятель!

-- Право, сударь, я часто желалъ, чтобъ оно уже выросло. Мои бѣды начались съ-тѣхъ-поръ, какъ я сталъ огуряться; а что мнѣ оставалось дѣлать, если не огуряться?

-- Если не что...?

-- Огуряться изъ школы, сударь.

-- То-есть, говорить, что идешь туда, и не идти?

-- Да, сударь! за мною гонялись по улицамъ, когда я туда шелъ, а тамъ сталкивали въ капавки и помойныя ямы, а потомъ сѣкли. Я и сталъ огуряться и прятаться, а съ этого и пошло все.

-- И ты хочешь меня увѣрить, сказалъ мистеръ Каркеръ, взявъ его снова за горло и разсматривая нѣсколько секундъ въ молчаніи:-- что ищешь себѣ мѣста, не такъ ли?

-- Я былъ бы очень благодаренъ...

Мистеръ Каркеръ втолкнулъ его въ уголъ и позвонилъ. Бѣдный Робъ робко покорился, едва рѣшался переводить духъ и не сводилъ глазъ съ грознаго джентльмена.

-- Попросите сюда мистера Джилльса.

Перчъ, явившійся на звонъ, вышелъ и немедленно ввелъ въ кабинетъ дядю Солля.

-- Садитесь, мистеръ Джилльсъ! каково поживаете? Надѣюсь, что вы продолжаете наслаждаться добрымъ здоровьемъ?

-- Благодарю васъ, сударь, отвѣчалъ дядя Солль, вынувъ бумажникъ и подавая управляющему нѣсколько банковыхъ нотъ.-- Тутъ двадцать пять.

-- Вы вѣрны и пунктуальны, какъ одинъ изъ вашихъ хронометровъ, мистеръ Джилльсъ, возразилъ улыбающійся мистеръ Каркеръ, записывая въ книгу полученныя ассигнаціи.-- Совершенно вѣрно.

-- О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" ничего не сказано въ спискѣ судовъ, сударь, проговорилъ дядя Солль трепетнымъ голосомъ.

-- Его никто не встрѣтилъ. Были, по-видимому, бурныя погоды, мистеръ Джилльсъ, и его вѣроятно снесло куда-нибудь въ сторону съ настоящаго курса.

-- Надѣюсь, онъ не погибъ?

-- Надѣюсь. А что, мистеръ Джилльсъ, вы очень скучаете по своемъ племянникѣ?

Дядя Солль покачалъ головою и тяжко вздохнулъ.

-- Мистеръ Джилльсъ, сказалъ Каркеръ, откинувшись въ креслахъ, гладя себѣ бакенбарды бѣлою, мягкою рукой и глядя прямо въ глаза инструментальнохму мастеру:-- вамъ бы, я думаю, не мѣшало имѣть у себя въ лавкѣ молодаго человѣка, а меня бы вы обязали, еслибъ взяли къ себѣ въ домъ одного, на время... О, конечно нѣтъ! прибавилъ онъ поспѣшно, какъ-будто отвѣчая на возраженіе, которое прочиталъ на лицѣ старика: -- я знаю, у васъ немного дѣла, но вы можете заставлять его выметать лавку, чистить инструменты, посылать за чѣмъ-нибудь и тому подобное, мистеръ Джилльсъ. Вотъ онъ, этотъ молодецъ.

Дядя Солль спустилъ очки на глаза и взглянулъ на Тудля-младшаго, который стоялъ въ углу какъ окаменѣлый; голова его казалась только-что вытащенною изъ ушата съ водою, коротенькій жилетъ поднимался и опускался отъ внутренняго волненія, и глаза были вытаращены на мистера Каркера.

-- Возьмете вы его къ себѣ, мистеръ Джилльсъ?

Старый Солль вовсе не чувствовалъ себя въ восторгѣ отъ такого предложенія, однако отвѣчалъ, что радъ воспользоваться всякою возможностью оказать мистеру Каркеру хоть самую легкую услугу, и потому готовъ принять подъ сѣнь деревяннаго мичмана кого ему будетъ угодно назначить.

Мистеръ Каркеръ поблагодарилъ старика въ самыхъ любезныхъ выраженіяхъ и улыбнулся такъ, что обнажилъ десны сверху до низу, отъ-чего Тудль-младшій задрожалъ какъ листъ.

-- Въ такомъ случаѣ, я сдѣлаю на счетъ его свои распоряженія, мистеръ Джилльсъ, сказалъ онъ вставая и дружески пожимая руку старику.-- А потомъ рѣшу, что съ нимъ дѣлать и чего онъ заслуживаетъ. Взявъ на себя отвѣтственность за этого мальчика, мистеръ Джилльсъ (тутъ онъ снова улыбнулся Робу, чѣмъ опять бросилъ его въ дрожь),-- я буду очень-радъ, если вы станете построже присматривать за нимъ и увѣдомите меня о его поведеніи. По дорогѣ домой я заѣду къ его родителямъ -- людямъ очень хорошимъ -- чтобъ увѣриться, правду ли онъ мнѣ сказалъ о себѣ; а потомъ, мистеръ Джилльсъ, перешлю его къ вамъ завтра утромъ. Прощайте!

Прощальная улыбка его была такъ зубаста, что старый Солль сконфузился и почувствовалъ себя какъ-то не въ своей тарелкѣ. Возвращаясь домой, онъ помышлялъ о бурныхъ моряхъ, идущихъ ко дну корабляхъ, утопающихъ матросахъ, старинной бутылкѣ мадеры, которой не суждено явиться на Божій свѣтъ, и другихъ печальныхъ предметахъ...

-- Ну, пріятель! сказалъ мистеръ Каркеръ, положивъ руку на плечо Роба и выводя его на середину комнаты.-- Ты слышалъ, что я говорилъ?

-- Да, сударь, пробормоталъ тотъ заикаясь.

-- Ты, можетъ-быть, понимаешь, что если вздумаешь меня обманывать или хитрить со мною, такъ тебѣ лучше было бы утопиться напередъ, разъ навсегда, прежде, чѣмъ рискнуть пріидти сюда?

Робъ понялъ это какъ-нельзя-лучше.

-- Если ты мнѣ солгалъ, лучше не показывайся мнѣ на глаза; если нѣтъ, то жди меня сегодня подъ вечеръ гдѣ-нибудь около дома твоей матери. Я выйду отсюда въ пять часовъ и поѣду туда верхомъ. Теперь, говори адресъ своихъ родителей.

Робъ повиновался, и мистеръ Каркеръ записалъ адресъ. Потомъ онъ указалъ ему на дверь, и Робъ исчезъ до назначеннаго времени.

Въ-теченіе дня, мистеръ Каркеръ успѣлъ сдѣлать много дѣлъ и нѣсколько разъ оскалить свои бѣлые зубы въ конторахъ, на улицѣ и на биржѣ множеству людей. Въ пять часовъ онъ сѣлъ на приведеннаго ему гнѣдаго коня и отправился въ сторону Чипсайда.

Такъ-какъ около этого времени вообще трудно ѣхать скоро, при толкотнѣ и множествѣ обозовъ на улицахъ Сити, еслибъ кто и хотѣлъ прибавить рыси, а мистеръ Каркеръ вовсе не чувствовалъ къ тому наклонности, то онъ подвигался впередъ не торопясь, между телегами и толпами пѣшеходовъ, избѣгая по возможности случаевъ запачкать себя или своего коня. Разглядывая прохожихъ, онъ вдругъ увидѣлъ устремленные на него круглые глаза Роба, который, скрутивъ жгутомъ носовой платокъ, перетянулъ имъ себѣ поясницу и показывалъ ясно, что готовъ слѣдовать за своимъ новымъ патрономъ какимъ бы шагомъ онъ ни поѣхалъ.

Готовность эта, хотя и довольно лестная, была изъ числа необыкновенныхъ и обратила на себя отчасти вниманіе зѣвакъ: поэтому мистеръ Каркеръ воспользовался менѣе-многолюднымъ переулкомъ и поѣхалъ легкою рысью. Робъ немедленно сдѣлалъ то же самое. Мистеръ Каркеръ попробовалъ прибавить рыси, потомъ пустился въ легкій галопъ: Робъ не отставалъ ни на шагъ. Куда бы Каркеръ ни вздумалъ обернуться, мальчикъ по-видимому, безъ труда держался ровно съ лошадью, и проталкивалъ себѣ дорогу между прохожими, дѣйствуя очень-ловко обоими локтями.

Какъ ни забавно было такое провожанье, оно показывало Каркеру, что власть его надъ мальчикомъ неоспорима: потому онъ притворился, что не замѣчаетъ этого и продолжалъ ѣхать къ жилищу кочегара Тудля. Убавя тамъ шагу, онъ опять увидѣлъ передъ собою Роба, побѣжавшаго впередъ, чтобъ показывать всѣ закоулки и извороты пути. Остановившись наконецъ у строеній желѣзной дороги, замѣнившихъ прежніе Стэггсовы-Сады, мистеръ Каркеръ подозвалъ къ себѣ перваго встрѣчнаго, чтобъ подержать лошадь; Робъ почтительно подскочилъ держать стремя, пока спѣшивался его покровитель.

-- Ну, сударь, сказалъ Каркеръ, взявъ его за плечо:-- пойдемъ!

Блудный сынъ приближался съ видимымъ трепетомъ къ родительскому дому; но какъ мистеръ Каркеръ толкалъ его впередъ, то онъ по неволѣ шелъ къ дверямъ и очутился въ серединѣ толпы братьевъ и сестеръ, собравшихся вокругъ чайнаго стола. При видѣ пропадавшаго Роба, приведеннаго рукою незнакомца, все семейство подняло дружный вой, который такъ сильно поразилъ въ самое сердце блуднаго сына, что и онъ не вытерпѣлъ и присоединилъ свой голосъ къ остальному хору.

Въ полной увѣренности, что приведшій Роба былъ или самъ палачъ или кто-нибудь изъ его почтенной братіи, все семейство заголосило еще пронзительнѣе, а младшіе члены его, будучи не въ силахъ удержать порывы своей горести, легли на спину на полу и принялись барахтаться руками и ногами. Наконецъ, бѣдная Полли, которая тщетно добивалась быть услышанною, спросила со страхомъ: "О, Робъ, мой бѣдный мальчикъ! Что же ты надѣлалъ?!)

-- Право, ничего, матушка, кричалъ Робъ жалобнымъ голосомъ: -- спросите этого джентльмена!

-- Не пугайтесь, сказалъ Каркеръ:-- я хочу сдѣлать ему добро.

При этомъ извѣстіи, Полли, до того времени еще неплакавшая, залилась слезами. Старшіе изъ Тудлей, по-видимому, уже собиравшіеся отбить брата силою, разжали кулаки; младшіе столпились вокругъ матери и поглядывали на блуднаго брата и его неизвѣстнаго покровителя; всѣ благословляли джентльмена съ прекрасными зубами, который чувствовалъ надобность дѣлать добро.

-- Этотъ молодецъ вашъ сынъ?

-- Да, сударь.

-- Дурной сынъ, я боюсь, ге?

-- Для меня онъ никогда не былъ дурнымъ сыномъ, сударь.

-- Для кого же?

-- Онъ былъ только шалунъ, сударь, отвѣчала Полли, удерживая бывшаго на рукахъ ея малютку, который порывался ухватиться за Байлера: -- и связался съ худыми товарищами; по я надѣюсь, что онъ исправится послѣ такого урока, сударь.

Мистеръ Каркеръ взглянулъ на Полли, на чистую комнату, опрятныхъ дѣтей и простодушныя тудлевскія лица.

-- Вашего мужа вѣрно нѣтъ дома?

-- Нѣтъ, сударь; онъ кочегаритъ тамъ на дорогѣ.

Обстоятельство это было большою отрадой блудному Робу. Онъ

все не спускалъ глазъ съ лица таинственнаго мистера Каркера и только но-временамъ взглядывалъ горестно на мать.

-- Въ такомъ случаѣ я разскажу вамъ, продолжалъ Каркеръ:-- какимъ образомъ наткнулся я на вашего молодца, кто я и что намѣренъ для него сдѣлать.

Мистеръ Каркеръ сдѣлалъ это по-своему. Онъ сказалъ, что сначала хотѣлъ-было низвергнуть на главу Роба несчетныя бѣды за дерзновенное появленіе его въ конторахъ Домби и Сына; потомъ сжалился, принявъ въ соображеніе его молодость, раскаяніе и семейство; хоть онъ и боится поступить опрометчиво, сдѣлавъ что-нибудь для этого мальчика, и можетъ за то подвергнуться осужденію людей благоразумныхъ, но рискуетъ этимъ и беретъ всю отвѣтственность на себя; прежнія сношенія его матери съ домомъ мистера Домби не имѣютъ тутъ никакого вліянія", такъ же какъ и самъ мистеръ Домби, по тутъ все дѣлаетъ онъ, мистеръ Каркеръ, по собственному побужденію. Внушивъ такимъ образомъ всему семейству высокое мнѣніе о своей благотворительности, мистеръ Каркеръ далъ уразумѣть, хотя и косвенно, но совершенно-ясно, что Робъ долженъ ему быть совершенно преданъ и вѣренъ на жизнь и смерть -- истина, въ которой самъ Робъ почувствовалъ себя вполнѣ-убѣжденнымъ.

Полли, проведшая много безсонныхъ ночей въ слезахъ о развращеніи своего первенца, готова была преклонить колѣни передъ мистеромъ Каркеромь, какъ передъ духомъ добра -- не взирая на его острые зубы. Когда мистеръ Каркеръ поднялся, чтобъ уйдти, она поблагодарила его слезами и благословеніями матери, а когда онъ направился къ дверямъ, Робъ возвратился къ ней и обхватилъ ее вмѣстѣ съ ребенкомъ въ объятіяхъ сердечнаго покаянія.

-- Буду трудиться что есть силы, матушка! Клянусь душою, исправлюсь!

-- О, я въ этомъ увѣрена, мой милый бѣдняжка! кричала Полли, цалуя его.-- Но ты еще забѣжишь ко мнѣ, когда проводишь этого джентльмена?

-- Не знаю, матушка... а когда воротится отецъ?

-- Не раньше двухъ часовъ ночи.

-- О, прійду, прійду! И онъ побѣжалъ вслѣдъ за мистеромъ Каркеромъ.

-- Что, развѣ у тебя злой отецъ? спросилъ мистеръ Каркеръ, слышавшій послѣдній разговоръ Роба съ матерью.

-- Нѣтъ, сударь, на свѣтѣ не найдется отца лучше и добрѣе моего, возразилъ испуганный Байлеръ.

-- Отъ-чего же ты не хочешь его видѣть?

-- О, сударь, между отцомъ и матерью всегда такая разница! Онъ бы сразу не повѣрилъ, что я исправлюсь... но мать... она всегда готова вѣрить хорошему; я увѣренъ, что моя мать точно такова, благослови ее Богъ!

Мистеръ Каркеръ оскалилъ зубы, но не сказалъ ни слова, пока не сѣлъ на лошадь и не отпустилъ державшаго ее человѣка. Тогда онъ взглянулъ пристально на внимательное лицо мальчика и обратился къ нему:

-- Ты прійдешь ко мнѣ завтра утромъ, и тебѣ покажутъ, гдѣ живетъ тотъ старый джентльменъ, который былъ у меня сегодня утромъ -- тотъ самый, у котораго ты будешь жить, какъ я говорилъ.

-- Такъ, сударь.

-- Я очень интересуюсь этимъ старичкомъ и, служа ему, ты будешь служить мнѣ -- понимаешь? (Круглое лицо Байлера засіяло готовностью). Хорошо, хорошо, вижу, что ты меня понялъ. Мнѣ нужно знать все объ этомъ старомъ джентльменѣ: что онъ подѣлываетъ каждый день, и, въ-особенности, кто у него бываетъ -- я очень желаю быть ему полезнымъ -- понимаешь?

-- Понимаю, сударь.

-- Я желаю увѣриться, что у него есть друзья, которые его не оставляютъ -- онъ, бѣдняжка, теперь часто остается одинъ, -- что они его любятъ и помнятъ его племянника, который теперь въ морѣ. Ты, можетъ-быть, увидишь тамъ одну очень-молодую барышню, которая его навѣшаетъ. Мнѣ особенно нужно знать все о ней.

-- Постараюсь, сударь.

-- И смотри, не смѣй никому говорить о моихъ дѣлахъ!

-- Никому на свѣтѣ, сударь.

-- Ни тамъ,-- онъ указалъ на домъ, изъ котораго они только-что вышли:-- ни гдѣ бы то ни было. Я посмотрю, съумѣешь ли ты быть вѣренъ и благодаренъ. Я тебя испытаю!

При послѣднихъ словахъ, онъ оскалилъ зубы и взглянулъ на Роба такъ, что послѣднее обѣщаніе его превратилось въ угрозу, отвернулся и поѣхалъ домой. Робъ, котораго взгляды были какъ-будто пригвождены къ глазамъ Каркера какимъ-то волшебнымъ обаяніемъ, побѣжалъ опять впереди его лошади, по тотъ сдѣлалъ ему знакъ остаться и поѣхалъ шагомъ, съ самодовольнымъ видомъ человѣка, кончившаго всѣ дневныя дѣла самымъ удовлетворительнымъ образомъ. Пробираясь по улицамъ, онъ даже замурлыкалъ на какой-то напѣвъ -- точно котъ, предвидящій себѣ лакомую добычу. Мистеръ Каркеръ дѣйствительно похожъ былъ на кота, который, свернувшись въ клубокъ у ногъ своего хозяина, готовъ прыгнуть, царапнуть, задавить, или погладить бархатнымъ прикосновеніемъ, смотря по тому, какъ бы ему вздумалось или что было бы ему выгоднѣе. Какая же птичка заняла до такой степени его вниманіе?

-- Одна очень-молодая барышня, разсуждалъ онъ, прерывая свое мурлыканье.-- Гм! когда я видѣлъ ее въ послѣдній разъ, она была еще маленькимъ ребенкомъ. Черные глаза и волосы, сколько припомню, и очень-милое личико! Я увѣренъ, что она прехорошенькая.

Въ такихъ размышленіяхъ и мечтахъ, мистеръ Каркеръ-Управляющій продолжалъ ѣхать и напѣвать, и наконецъ поворотилъ въ тѣнистую улицу, гдѣ находился домъ мистера Домби. Вдругъ онъ осадилъ лошадь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дверей и началъ смотрѣть съ большимъ изумленіемъ. Чтобъ объяснить, для чего онъ осадилъ лошадь и чему удивлялся, надобно отступить нѣсколько назадъ.

Мистеръ Тутсъ, освободившись изъ теплицы доктора паукъ Блимбера и вступивъ во владѣніе частію своихъ земныхъ благъ, которыхъ, какъ онъ говоривалъ мистеру Фидеръ, "душеприкащики не могли у него оттянуть", приложилъ всѣ усилія къ изученію великой науки жизни. Горя похвальнымъ усердіемъ отличиться блистательно на этомъ поприщѣ, онъ нанялъ себѣ прекрасную квартиру, которую омеблировалъ щегольски, устроилъ въ ней охотничій кабинетъ, украшенный портретами выигравшихъ скаковые призы лошадей, которые не интересовали его ни на волосъ, и завелъ турецкій диванъ, на которомъ ему было очень-неловко разваливаться. Главнымъ наставникомъ его въ искусствахъ, услаждающихъ жизнь, было интересное лицо, извѣстное въ буфетѣ "Чернаго Забіяки" подъ именемъ Боеваго-Пѣтуха. Господинъ этотъ носилъ косматый бѣлый сюртукъ въ жаркую погоду и регулярно надѣлялъ мистера Тутса классическими кулачными ударами по три раза въ недѣлю, за легкую плату -- по десяти съ половиною шиллинговъ за визитъ.

Боевой-Пѣтухъ, бывшій совершеннымъ Вподдономъ во храмѣ мистера Тутса, привелъ къ нему маркёра, для обученія бильярдной игрѣ, конногвардейскаго солдата для фехтованья, берейтора для верховой ѣзды, одного извѣстнаго Корнваллискаго джентльмена для гимнастики вообще, и еще двухъ или трехъ другихъ пріятелей, упражнявшихся съ разнымъ успѣхомъ въ изящныхъ искусствахъ.

Но какъ его ни интересовали всѣ эти джентльмены, однакожь мистеръ Тутсъ чувствовалъ, что ему чего-то не достаетъ. Ничто, повидимому, не было такъ полезно его здоровью, какъ безпрестанное оставленіе своихъ визитныхъ карточекъ у дверей дома мистера Домби. Наверхъ онъ никогда не поднимался, но всегда исполнялъ эту церемонію, разодѣтый щегольски, въ сѣняхъ.

-- О, добраго утра! говорилъ онъ слугѣ.-- Для мистера Домби (при этомъ онъ подавалъ одну карточку), -- и для миссъ Домби (тутъ онъ вручалъ другую).

Потомъ мистеръ Тутсъ поворачивался, намѣреваясь уйдти, но не уходилъ.

-- Ахъ, виноватъ! говорилъ онъ какъ-будто его посѣщала внезапная мысль: -- а молодая женщина дома?

Слуга уходилъ справляться и возвращался съ утвердительнымъ отвѣтомъ; потомъ являлась миссъ Сузанна Нипперъ, а слуга удалялся.

-- О, какъ поживаете?

-- Какъ-нельзя-лучше.

-- А здоровъ ли Діогенъ?

-- Здоровъ. Миссъ Флоренса любитъ его съ каждымъ днемъ больше и больше. Она совершенно здорова.

-- О, благодарствуйте! отвѣчалъ неизмѣнно въ такихъ случаяхъ мистеръ Тутсъ и уходилъ очень-поспѣшно.

Ясно было, что мистеръ Тутсъ имѣлъ какіе-то неясные виды. Еслибъ онъ могъ со-временемъ пріобрѣсти руку и сердце Флоренсы, то счелъ бы себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Сердце его поражено стрѣлою Амура -- онъ влюбленъ" и просидѣлъ разъ цѣлую ночь, стараясь написать акростихъ на имя Флоренсы; но рифмы ему плохо удавались. Глубокое размышленіе убѣдило наконецъ мистера Тутса, что для успѣха его замысловъ необходимо пріобрѣсти напередъ дружеское расположеніе Сузанны Нипперъ, прежде, чѣмъ рискнетъ отъ посвятить ее въ тайны души своей.

Для этого лучшимъ средствомъ было игривое и легкое волокитство за Сузанною. Не полагаясь вполнѣ на свое собственное мнѣніе, мистеръ Тутсъ спросилъ совѣта у Боеваго-Пѣтуха, который отпустилъ ему нѣсколько правилъ, несомнѣнныхъ въ наукѣ боксеровъ; принявъ ихъ за алегорическое подтвержденіе своихъ собственныхъ идей, мистеръ Тутсъ принялъ геройскую рѣшимость поцаловать миссъ Нипперъ на слѣдующее же утро.

Исполняя такое дерзкое предпріятіе, онъ нарядился на другой день въ блистательнѣйшія произведенія Боргесса и Комп., и направился къ дому мистера Домби. Но онъ до такой степени оробѣлъ, прійдя къ дверямъ, что рѣшился постучаться не прежде, какъ простоявъ часа три у входа въ храмъ своего божества.

Все шло по обыкновенію до того времени, когда мистеръ Тутсъ, услышавъ отъ Сузанны о здоровомъ состояніи миссъ Флоренсы, по обыкновенію, уходилъ; но въ этотъ разъ онъ мѣшкалъ и улыбался.

-- Вы, можетъ-быть, хотите подняться наверхъ, сударь? спросила Сузанна.

-- Да, я думаю подняться наверхъ.

По вмѣсто того, чтобъ подниматься наверхъ, отважный Тутсъ бросился къ Сузаннѣ, когда она заперла дверь, обхватилъ ее обѣими руками и поцаловалъ въ щеку.

-- Пойдите прочь, или я вамъ выцарапаю глаза! кричала Сузанна.

-- Еще разъ!

-- Пойдите же прочь! И эти невинные тоже! Кому теперь остается волочиться?.. Да убирайтесь же!

Сузанна не была разсержена, потому-что едва могла говорить отъ смѣха; но Діогенъ услышалъ на лѣстницѣ шумъ, и, увидя чужаго, позволяющаго себѣ безчинствовать, рванулся на выручку Сузанны и въ одно мгновеніе ока ухватилъ мистера Тутса за йогу.

Сузанна кричала, хохотала, отворила наружную дверь и сбѣжала внизъ; отважный Тутсъ очутился на улицѣ, преслѣдуемый Діогеномъ, невыпускавшимъ изъ зубовъ его панталонъ, какъ-будто Боргессъ и Комп. были его поварами и подрядились доставлять ему по праздникамъ лакомые кусочки. Оттолкнутый Діогенъ перевернулся раза два въ пыли, но снова вскочилъ на ноги и бросился на ошеломленнаго Тутса съ яростнымъ лаемъ. И Каркеръ-Управляющій, сидя на конѣ, видѣлъ всю эту суматоху, выходящею изъ величественнаго дома мистера Домби!

Мистеръ Карьеръ слѣдилъ за пораженнымъ Тутсомъ, когда Діогена отозвали, и дверь заперлась: злополучный франтъ удалился, прихрамывая, въ первыя сѣни и перевязалъ себѣ щегольскимъ носовымъ платкомъ, входившимъ въ дорогой составъ его туалета, изорванные зубами Діогена панталоны.

-- Извините, сказалъ мистеръ Каркеръ, подъѣзжая къ Тутсу съ самою обворожительною улыбкой.-- Надѣюсь, вы не ранены?

-- О, нѣтъ, благодарю васъ! Это ничего.

-- Но если зубы собаки вошли глубоко въ тѣло...

-- Нѣтъ, благодарю васъ. Все благополучно.

-- Я имѣю честь знать мистера Домби.

-- Не-уже-ли? возразилъ Тутсъ, покраснѣвъ до нельзя.

-- И вы мнѣ, вѣроятно, позволите извиниться, за его отсутствіемъ, касательно теперешняго непріятнаго случая, сказалъ мистеръ Каркеръ, снявъ шляпу съ необычайною вѣжливостью.

Мистеръ Тутсъ очень обрадовался счастью познакомиться съ однимъ изъ пріятелей мистера Домби; онъ досталъ свою карточку съ именемъ и адресомъ и вручилъ ее Баркеру, который съ своей стороны сдѣлалъ то же самое, и они разстались.

Мистеръ Каркеръ поѣхалъ потихоньку мимо дома, стараясь разсмотрѣть за опущенными шторами задумчивое лицо, глядѣвшее на живущихъ въ противоположномъ домѣ дѣтей. Въ это время показалась у окна мохнатая голова суроваго Діогена, который, не взирая ни на какія убѣжденія, заворчалъ и залаялъ на Карьера такъ сердито, какъ-будто сбирался спрыгнуть изъ верхняго этажа и растерзать его въ, клочки.

Браво, Ди! молодецъ! Береги свою госпожу! Еще, еще разъ! Славное у тебя чутье, Ди!.. Кошка, Ди, кошка!

ГЛАВА IX.

Флоренса въ одиночествѣ. Таинственность деревяннаго мичмана.

Флоренса жила одна въ огромномъ опустѣломъ домѣ. Никакое волшебное жилище волшебныхъ сказокъ, скрытое въ глубинѣ густаго лѣса, не было уединеннѣе и пустыннѣе дома ея отца, въ угрюмой его существенности.

Входъ этого жилища не охранялся двумя стражами-драконами, которые обыкновенно стоятъ на часахъ у мѣста заколдованнаго заточенія невинныхъ красавицъ; однако странствующій оркестръ роговой музыки ни раза не рискнулъ остановиться противъ угрюмаго дома и не извлекъ ни одной ноты изъ своихъ раздутыхъ инструментовъ.Шарманки съ вальсирующими маріонетками, и пляшущіе савояры, какъ-будто уговорившись между-собою, спѣшили мимо, избѣгая безнадежнаго сосѣдства унылаго зданія.

Чары, тяготѣвшія надъ этимъ домомъ, были не изъ тѣхъ, о которыхъ повѣствуютъ волшебныя сказки и старинныя баллады: въ тѣхъ чарахъ, хотя замки и погружены въ сонъ, свѣжесть остается неприкосновенною, тогда какъ здѣсь безжизненная пустота напечатлѣвала слѣды свои на всемъ. Чехлы, занавѣсы и драпировки тяжело обвисли; зеркала потускнѣли, какъ-будто отъ дыханія на нихъ времени; ковры линяли, и ключи ржавѣли въ замкахъ; сырость начинала выступать на стѣнахъ; плѣсень въ чуланахъ и корридорахъ; половицы коробились и трескались отъ непривычныхъ шаговъ, если кому-нибудь нечаянно случалось проходить по заламъ. Пыль скоплялась, никто не зналъ откуда; пауки, моль и черви разводились безъ помѣхи; любознательные жуки останавливались иногда на ступеняхъ или въ верхнихъ покояхъ, оглядываясь вокругъ себя и удивляясь, какъ они тутъ очутились. Крысы начали взвизгивать и возиться по ночамъ за панелями и въ темныхъ корридорахъ.

Флоренса жила тутъ одна. День проходилъ за днемъ, а она все продолжала жить въ одиночествѣ, и холодныя стѣны зѣвали на нее, какъ-будто собираясь превратить въ камень ея молодость и красоту.

Трава начала пробиваться на крышѣ, въ трещинахъ фундамента и вокругъ подоконниковъ. Известь обваливалась въ каминахъ. Два дерева съ закоптѣлыми стеблями, чахшія на дворѣ, вяли, и мертвые сучья ихъ возвышались далеко надъ листьями. Во всемъ строеніи бѣлая краска пожелтѣла, а желтая стала почти черною; со времени смерти бѣдной хозяйки, строеніе это мало-по-малу сдѣлалось въ родѣ темнаго провала на длинной и скучной улицѣ.

Но Флоренса расцвѣтала тутъ, какъ прекрасная принцесса волшебныхъ сказокъ. Книги, музыка и ежедневные учителя были единственными товарищами ея одиночества, да сверхъ того Сузанна Нипперъ и Діогенъ. Первая, присутствуя ежедневно при урокахъ своей госпожи, сдѣлалась сама почти ученою; а Діогенъ, укрощенный, вѣроятно, тѣмъ же ученымъ вліяніемъ, клалъ голову на подоконникъ и мирно открывалъ и закрывалъ глаза на улицу въпродолженіе цѣлаго лѣтняго утра; иногда онъ павостривалъ уши и выглядывалъ со вниманіемъ на какого-нибудь шумнаго собрата, облаивавшаго проѣзжавшую телегу; иногда, вспомнивъ нечаянно о своемъ невидимомъ непріятелѣ, бросался къ дверямъ, поднималъ бѣшеный лай и потомъ снова возвращался на прежнее мѣсто и клалъ морду на косякъ, съ физіономіею пса, оказавшаго важную общественную услугу.

Такъ жила Флоренса дома, не выходя изъ круга своихъ невинныхъ занятій и мыслей, и ничто ея не тревожило. Теперь она могла спускаться въ комнаты отца, думать о немъ и приближаться къ нему любящимъ сердцемъ, не боясь быть отверженною; могла смотрѣть на предметы, окружавшіе его въ горести, садиться около его креселъ и не опасаться взгляда, который такъ глубоко оставался въ ея памяти; могла оказывать ему знаки своей привязанности, приводя все въ порядокъ своими руками, оставляя на столѣ букеты цвѣтовъ и перемѣняя завянувшіе, приготовляя ему что-нибудь каждый день и оставляя какое-нибудь робкое напоминаніе своего присутствія около того мѣста, гдѣ онъ обыкновенно садился. Сегодня, на-примѣръ, она оставляла разрисованный футляръ для часовъ; но завтра, испугавшись, что эта вещь будетъ слишкомъ замѣтна, снимала ее и замѣняла какою-нибудь другою бездѣлкой своего произведенія, которая бы не столько бросалась въ глаза. Иногда просыпаясь ночью, она трепетала отъ мысли, что, можетъ-быть, онъ возвратится домой, отброситъ ея подарокъ съ досадой, и она поспѣшно сбѣгала въ отцовскій кабинетъ и убирала свою работу. Иногда она прикладывала лицо къ его письменному столу и оставляла на немъ поцалуй и слезу.

Но никто не зналъ объ этомъ. Всѣ домашніе со страхомъ обѣгали комнатъ мистера Домби, и всѣ ея заботы оставались тайною, которую она никому не открывала. Флоренса спускалась въ отцовскія комнаты въ сумерки, или рано утромъ, или въ то время, когда домашняя прислуга обѣдала или завтракала.

Фантастическіе призраки сопутствовали Флоренсѣ, когда она проходила по пустыннымъ комнатамъ, и сидѣли подлѣ нея, когда она останавливалась наединѣ съ самой собою; жизнь ея дѣлалась невещественнымъ видѣніемъ отъ мыслей, порождавшихся въ одиночествѣ. Она такъ часто воображала себѣ, какова была бы ея жизнь, еслибъ отецъ могъ любить ее и она была бы любимымъ дитятей, что по-временамъ даже вѣрила въ дѣйствительность этихъ мечтаніи. Тогда, увлекаясь сладостною фантазіей, она припоминала, какъ часто сиживала вмѣстѣ съ отцомъ у смертнаго одра больнаго брата; какъ сердце Поля принадлежало имъ обоимъ; какъ соединяло ихъ воспоминаніе объ умершемъ малюткѣ; ей казалось даже, что она говорила о немъ съ отцомъ, и отецъ въ это время смотрѣлъ на нее кротко и ласково, увѣщевалъ не отчаяваться и возлагать надежду на Бога. То ей представлялось, что мать жива, и она съ блаженствомъ бросается ей на шею, прижимается къ ея нѣжному сердцу съ пламенною любовью и довѣрчиво открываетъ ей всю свою душу! Какъ горько чувствовала она снова всю тяжесть своего одиночества, когда уносились эти очаровательныя грезы!

Была одна мысль, едва образовавшаяся, но подкрѣплявшая юное сердце Флоренсы: въ душѣ ея зародилась мысль о странахъ, находящихся внѣ настоящей жизни, странахъ, гдѣ ея мать и братъ. Она была твердо убѣждена въ ихъ замогильномъ участіи, въ ихъ любви и состраданіи, въ томъ, что они знаютъ, какъ она идетъ по жизненному пути, и бодрствуютъ надъ нею. Флоренса утѣшалась этою мыслью и лелѣяла ее; но вдругъ, вскорѣ послѣ того, какъ она видѣлась съ отцомъ въ кабинетѣ, ей вообразилось, что, оплакивая отвергавшее ее сердце отца, она можетъ возбудить противъ него милые призраки умершихъ. Какъ ни странна, какъ ни причудлива была подобная мысль, приводившая ее въ отчаяніе, но источникомъ ея была безграничная дѣтская привязанность къ отцу, о которомъ Флоренса старалась съ той поры думать не иначе, какъ съ надеждою.

Отецъ ея не зналъ,-- въ этомъ она по-временамъ усиливалась увѣрить себя, -- какъ нѣжно онъ любимъ ею. Она очень-молода, давно лишилась матери и никогда не умѣла выразить ему свою любовь: кто могъ научить ее, какъ это сдѣлать? Но она вооружится терпѣніемъ, приложитъ всѣ усилія, чтобъ современемъ пріобрѣсти это искусство и внушить отцу желаніе узнать покороче свое единственное дитя.

Вотъ что сдѣлалось цѣлью ея жизни. Вотъ что одушевляло ее во время всѣхъ дневныхъ занятій. Она воображала себѣ, какъ онъ будетъ доволенъ ея успѣхами въ наукахъ, музыкѣ, рисованьи; придумывала, нѣтъ ли для изученія какого-нибудь предмета, которымъ бы можно было доставить ему больше удовольствія, чѣмъ другими. Всегда, за книгами, за музыкой или рукодѣліемъ, въ утреннихъ прогулкахъ или при вечернихъ молитвахъ, она имѣла въ виду одну неизмѣнную цѣль -- пріобрѣсти себѣ любовь отца. Странное упражненіе для дитяти -- наука, какъ найдти путь къ жестокому сердцу родителя!

Такъ жила Флоренса въ огромномъ пустынномъ домѣ. День проходилъ за днемъ, а она все оставалась въ одиночествѣ, и холодныя стѣны зѣвали на нее, какъ-будто собираясь превратить въ камень ея молодость и красоту.

Однажды утромъ, Сузанна Нипперъ стояла противъ нея и смотрѣла одобрительнымъ взоромъ на свою госпожу, которая запечатывала сейчасъ только написанную записочку.

-- Лучше поздно, чѣмъ никогда, миссъ Флой,сказала Сузанна.-- Увѣряю васъ, что поѣздка даже къ этимъ старымъ Скеттльсамъ будетъ для васъ преполезнымъ развлеченіемъ.

-- Я очень благодарна сэру Барнету и лэди Скеттльсъ, отвѣчала Флоренса, кротко поправляя Фамильярное выраженіе Сузанны.-- Они такъ любезны, что повторяютъ свое приглашеніе.

-- О, этотъ народъ себѣ-на-умѣ! Вѣрьте вы этимъ Скеттльсамъ!

--" Признаюсь, мнѣ не очень бы хотѣлось ѣхать туда; но надобно ѣхать. Не хорошо отказаться, сказала задумчиво Флоренса.

-- Конечно, не хорошо, миссъ Флой.

-- Вотъ почему я обѣщала пріѣхать, хотя и предпочла бы побывать у нихъ не во время каникулъ, когда тамъ вѣрно будетъ много молодыхъ людей.

-- О, вамъ нужно развлеченіе! Развеселитесь, миссъ Флой!

-- Какъ давно мы не имѣемъ никакихъ извѣстій о Валтерѣ! замѣтила Флоренса послѣ краткаго молчанія.

-- Да, миссъ Флой, давно. Перчъ сказывалъ, когда заходилъ сюда за письмами... да что его слушать! Этому жалкому человѣку слѣдовало бы родиться старой бабой, а не мужчиной. Онъ отъ всего приходитъ въ отчаяніе!

Флоренса вспыхнула и съ живостію подняла глаза.

-- Отъ-чего же въ отчаяніе?

-- Да нѣтъ, это пустяки, миссъ Флой!

-- Но въ чемъ же дѣло? Развѣ корабль въ опасности?

-- Нѣтъ, миссъ! Но эта мокрая папильйотка Перчъ ходитъ и ворчитъ, что имбирное варенье, котораго онъ ждалъ отъ Валтера для мистриссъ Перчъ, прійдетъ, можетъ-быть, не во-время, и ему надобно ждать другой оказіи...

-- Что онъ еще говорилъ?

-- Да все вздоръ, миссъ Флой! Онъ разсказываетъ, что о кораблѣ Давно нѣтъ извѣстій, и что жена капитана приходила вчера въ контору и очень безпокоится...

-- Я должна непремѣнно увидѣться съ дядею Валтера, прервала торопливо Флоренса:-- прежде, чѣмъ уѣду отсюда. Я пойду къ нему сегодня же утромъ. Пойдемъ туда сейчасъ же, Сузанна.

Такъ-какъ миссъ Нипперъ не находила противъ этого никакихъ возраженій, то обѣ онѣ очень-скоро одѣлись и направились къ деревянному мичману.

Флоренса шла по улицамъ въ самомъ тревожномъ расположеніи духа. Въ глазахъ ея, опасность и неизвѣстность были напечатлѣны на всемъ. Флюгера на колокольняхъ и старинныхъ домахъ казались ей зловѣщими и таинственными указателями на бури, волновавшія дальнія моря, гдѣ носились обломки погибшихъ кораблей, на которыхъ доживали послѣднія минуты своей жизни несчастные плаватели; встрѣчая толковавшихъ между собою джентльменовъ, она боялась, не разсуждаютъ ли они о крушеніи "Сына и Наслѣдника"; выставленныя у оконъ гравюры, на которыхъ изображались боровшіяся съ волнами суда, наводили на нее ужасъ; дымъ и облака двигались для нея слишкомъ-быстро и заставляли воображать, что теперь въ океанѣ свирѣпствуютъ ураганы.

Пришедъ къ деревянному мичману и остановившись на противоположной сторонѣ улицы, въ ожиданіи удобнаго случая переправиться, обѣ онѣ удивились значительно, увидѣвъ у дверей лавки инструментальнаго мастера кругловатаго малаго, который, обратя жирное лицо свое къ небесамъ, вложилъ себѣ въ широкій ротъ по два пальца каждой руки и принялся свистать необычайно-рѣзко нѣсколькимъ голубямъ, поднявшимся высоко въ воздухѣ.

-- Это старшій сынъ мистриссъ Ричардсъ, миссъ! сказала Сузанна:-- и горе ея жизни!

Такъ-какъ Полли сказывала Флоренсѣ о надеждахъ своихъ насчетъ Роба, у котораго явился неожиданно спаситель и благодѣтель, то она знала, что найдетъ его у дяди Солля. А потому, выждавъ время, онѣ перешли черезъ улицу вмѣстѣ съ Сузанной, тогда-какъ любитель голубей, не видя кромѣ ихъ никого и ничего, свисталъ съ самымъ неистовымъ энтузіазмомъ. Его, однако, скоро обратилъ къ земнымъ предметамъ добрый толчокъ Миссъ Нипперъ.

-- Такъ-то ты показываешь свое раскаяніе, когда мистриссъ Ричардсъ горевала о тебѣ цѣлые мѣсяцы сряду! сказала Сузанна, вталкивая его въ лавку и слѣдуя туда за нимъ.-- Гдѣ мистеръ Джилльсъ?

-- Его нѣтъ дома.

-- Пошелъ отъищи его и скажи, что моя барышня очень желаетъ его видѣть и пришла къ нему.

-- Я не знаю, куда онъ ушелъ.

-- Такъ-то ты исправляешься? закричала ему рѣзко Сузанна.

-- Да какъ же мнѣ привести его сюда, когда я не знаю, куда онъ ушелъ? возразилъ удивленный Робъ.

-- Сказалъ ли мистеръ Джилльсъ, когда онъ пріидетъ домой? спросила Флоренса.

-- Да, миссъ. Онъ хотѣлъ быть дома вскорѣ послѣ полудня, часа черезъ два, миссъ.

-- Онъ очень безпокоится о племянникѣ?

-- Да, миссъ, очень. Ему не сидится и четверти часа дома. Онъ не можетъ просидѣть на мѣстѣ и пяти минутъ...

-- Не знаешь ли ты одного пріятеля мистера Джилльса, капитана Коттля?

-- Который съ крючкомъ? Знаю, миссъ. Онъ былъ здѣсь третьяго дня.

-- А послѣ не былъ?

-- Нѣтъ, миссъ.

-- Можетъ-быть, дядя Валтера пошелъ туда, Сузанна?

-- Къ капитану Коттлю, миссъ? возразилъ Робъ.-- Нѣтъ. Онъ велѣлъ мнѣ сказать капитану, если онъ зайдетъ, что удивляется, почему онъ не былъ здѣсь вчера, и попросить его подождать.

-- Ты знаешь, гдѣ живетъ капитанъ Коттль?

Робъ отвѣчалъ утвердительно, взялъ со стола переплетенную въ пергаментъ книгу и прочиталъ адресъ въ-слухъ.

Флоренса обратилась тогда къ своей горничной и совѣтовалась съ нею въ-полголоса. Робъ, помня тайныя наставленія своего покровителя, слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Флоренса предлагала идти тотчасъ же къ капитану Коттлю, узнать его мнѣніе о безъизвѣстности на-счетъ "Сына и Наслѣдника" и привести его къ дядѣ Соллю. Сузанна сначала противилась, говоря, что это слишкомъ-далеко, но когда Флоренса предложила ѣхать въ наемной каретѣ, она согласилась. Кругловатый Робъ выпучивалъ глаза поперемѣнно то на Флоренсу, то на Сузанну, и старался не потерять ни одного слова изъ ихъ разговора.

Наконецъ, Роба послали за извощичьей каретой, и онѣ сѣли въ нее, велѣвъ передать дядѣ Соллю, что непремѣнно заѣдутъ къ нему на обратномъ пути. Робъ проводилъ ихъ глазами, пока онѣ не скрылись изъ вида, и сѣлъ за письменный столъ, за которымъ очень-прилежно началъ дѣлать іероглифическія замѣтки на лоскуткахъ бумаги.

Карета между-тѣмъ продолжала ѣхать и наконецъ, послѣ частыхъ задержекъ на разводныхъ мостахъ отъ встрѣчъ съ обозами и непроницаемаго столпленія пѣшеходовъ, остановилась на углу Бриг-Плэса. Тамъ Флоренса и Сузанна вышли на улицу и начали искать жилища капитана Коттля.

Къ-несчастью, это случилось въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда мистриссъ Мэк-Стинджеръ предавалась съ особеннымъ жаромъ страсти своей къ мытью. Въ такіе дни она всегда была сердитѣе обыкновеннаго и надѣляла дѣтей своихъ сверх-комплектными щелчками и толчками.

Въ то мгновеніе, когда Флоренса приближалась вмѣстѣ съ Сузанной къ дому этой достойной, но грозной хозяйки, она влекла сына своего Александра за одну руку, въ сидячемъ положеніи, черезъ сѣни на мостовую. Дѣтищу этому было два года и три мѣсяца, и оно почернѣло отъ страха и физическихъ болѣзненныхъ ощущеній. Чувства мистриссъ Мэк-Стинджеръ, какъ женщины и матери, были оскорблены взглядомъ состраданія къ Александру, который она подмѣтила на лицѣ Флоренсы; въ-слѣдствіе чего она тряхнула его еще разъ и обернулась спиною къ подходившимъ незнакомкамъ.

-- Извините, сударыня, сказала Флоренса, когда ребенокъ нѣсколько пришелъ въ себя:-- здѣсь домъ капитана Коттля?

-- Нѣтъ.

-- Развѣ это не девятый нумеръ?

-- Кто вамъ сказалъ, что не девятый нумеръ?

Сузанна Нипперъ немедленно вмѣшалась въ разговоръ и спросила мистриссъ Мэк-Стинджеръ, что она подъ этимъ разумѣетъ, и знаетъ ли, съ кѣмъ говоритъ.

Мистриссъ Мэк-Стинджеръ оглядѣла ее съ ногъ до головы: "А я бы желала знать, какая вамъ нужда до капитана Коттля?"

-- Желаете знать? возразила рѣзко Сузанна.-- Ну, такъ мнѣ жаль, что желаніе ваше не исполнится.

-- Перестань, Сузанна, прошу тебя! сказала Флоренса.-- Можетъ-быть, вы будете такъ добры, сударыня, что скажете намъ, гдѣ живетъ капитанъ Коттль, такъ-какъ квартира его не здѣсь.

-- Кто вамъ сказалъ, что онъ живетъ не здѣсь? возразила неумолимая мистриссъ Мэк-Стинджеръ.-- Я сказала, что это не домъ капитана Коттля -- и это не его домъ и никогда не будетъ его домомъ... кэптенъ Коттль не умѣетъ держать дома и не стоитъ того, чтобъ имѣть домъ. Это мой домъ; а если я отдаю верхній этажъ капитану Коттлю, такъ дѣлаю вещь неблагодарную: это все равно, что сыпать жемчугъ передъ свиньями!

Мистриссъ Мэк-Стинджеръ нарочно возвышала голосъ, дѣлая эти замѣчанія въ пользу верхнихъ оконъ. Обитатель ихъ протестовалъ изъ своей комнаты только слабымъ возраженіемъ: "Легче, внизу! "

-- А если вамъ нуженъ кэптенъ Котлль, такъ вотъ гдѣ онъ! заключила она, сердито махнувъ рукою. Флоренса и Сузанна вошли и начали подниматься по лѣстницѣ, а мистриссъ Мэк-Стинджеръ обратилась снова къ прерванному ихъ приходомъ дѣлу.

Капитанъ сидѣлъ въ своей комнатѣ, засунувъ руки въ карманы и подобравъ ноги подъ стуломъ, на весьма-маленькомъ одинокомъ островку, омываемомъ цѣлымъ океаномъ мыльной воды. Окна капитана были вымыты, стѣны вымыты, каминъ вычищенъ, и все, за исключеніемъ камина, было мокро и сіяло мыломъ и пескомъ, запахъ которыхъ пропитывалъ воздухъ. Среди такой печальной сцены, капитанъ, спасавшійся на своемъ островку, глядѣлъ съ прискорбіемъ вокругъ себя и по-видимому ожидалъ появленія на горизонтѣ какого-нибудь спасителя-паруса.

Но, обративъ взоры на дверь и увидѣвъ входящую Флоренсу съ ея горничною, капитанъ онѣмѣлъ отъ изумленія. Голосъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ заглушалъ всѣ остальные звуки, а потому онъ не могъ ожидать другихъ посѣтителей, кромѣ развѣ молочника или горшечника; по тутъ, когда Флоренса приблизилась къ прибрежью острова и дружески протянула капитану руку, онъ вскочилъ какъ шальной и вообразилъ ее въ то мгновеніе которымъ-нибудь изъ младшихъ членовъ семейства Летучаго-Голландца.

Пришедъ немедленно въ себя, капитанъ прежде всего озаботился перемѣщеніемъ Флоренсы на сухое мѣсто, что ему удалось благополучно; потомъ, перебравшись снова на материкъ, капитанъ взялъ миссъ Нипперъ за талію и перенесъ ее также на островъ. Послѣ этого, приложивъ съ благоговѣйнымъ восторгомъ руку Флоренсы къ своимъ губамъ, онъ отступилъ нѣсколько назадъ (островокъ былъ слишкомъ-тѣсенъ для троихъ) и разглядывалъ ее изъ моря мыльной воды, какъ новаго сорта тритонъ.

-- Вы удивляетесь, что мы здѣсь, капитанъ? сказала Флоренса съ улыбкою.

Капитанъ, вмѣсто отвѣта, поцаловалъ свой желѣзный крючокъ.

-- Но я не могла успокоиться, не узнавъ вашего мнѣнія на счетъ нашего милаго Валтера, который теперь мой братъ; мнѣ хотѣлось знать, должно ли чего-нибудь опасаться, и не будете ли вы навѣшать его старика-дядю каждый день, пока мы не получимъ о немъ удовлетворительныхъ извѣстій?

При этихъ словахъ, капитанъ Коттль машинально ударилъ себя но головѣ, на которой не было всегдашней жосткой лакированной шляпы, и смотрѣлъ очень-жалостно.

-- Не тревожетесь ли вы на счетъ его безопасности? спросила Флоренса, глядя пристально на капитана, который въ восторгѣ не могъ свести глазъ съ лица ея.

-- О, нѣтъ! Я не опасаюсь ничего. Вал'ръ такой малый, который пройдетъ цѣлъ черезъ самыя бурныя и скверныя погоды. Вал'ръ такой малый, что принесетъ удачу любому брику, на палубу котораго ступитъ ногою. Правда, въ тѣхъ широтахъ была самая гадкая погода и ихъ все дрейфовало и сбило, можетъ-быть, къ другому концу свѣта. Но брикъ славный брикъ, а малый славный малый. Вотъ вамъ и все, моя удивительная миссъ; я до-сихъ-поръ еще ничего не боюсь!

-- До-сихъ-поръ?

-- Да. А прежде, чѣмъ я начну опасаться, моя необычайная миссъ,-- и онъ снова поцаловалъ свой желѣзный крючокъ,-- Вал'ръ напишетъ домой съ острова или изъ какого-нибудь порта, и все будетъ какъ слѣдуетъ, туго вытянуто и до мѣста. А что до Солля Джилльса (тутъ капитанъ принялъ торжественный видъ), за котораго я буду стоять до страшнаго суда, хоть тутъ тресни щеки у самаго жестокаго норд-веста, я приведу къ нему въ кабинетъ моряка, который скажетъ ему такое мнѣніе, что ошеломитъ его! Этого моряка зовутъ Бонсби, и онъ такъ уменъ и опытенъ, что старый Солль почувствуетъ себя какъ-будто онъ стукнулся лбомъ объ двери!

-- Возьмемъ съ собою этого джентльмена къ мистеру Джилльсу; у насъ есть карета! воскликнула Флоренса.-- Поѣдемте съ нами за нимъ, капитанъ!

Капитанъ снова ударилъ себя рукою по головѣ, на которой не было обычной жосткой лакированной шляпы, и опять сконфузился. Но въ это самое время произошло замѣчательное явленіе: дверь отворилась сама собою, и къ ногамъ капитана подлетѣла, какъ птица, его жосткая лакированная шляпа. Дверь заперлась такъ же, какъ и отворилась, невидимою силой, и ничего не воспослѣдовало для объясненія дивнаго феномена.

Капитанъ Коттль поднялъ шляпу, повернулъ ее нѣсколько разъ съ большимъ радушіемъ и принялся полировать рукавомъ. Потомъ онъ пристально посмотрѣлъ на посѣтительницъ и сказалъ имъ въполголоса:

-- Видите, я спустился бы къ Соллю Джилльсу еще вчера или сегодня утромъ, по она... она унесла шляпу и спрятала ее. Вотъ вамъ и все.

-- Кто, ради Бога? спросила Сузанна.

-- Хозяйка этого дома, моя прекрасная, возразилъ капитанъ хриплымъ шопотомъ, дѣлая таинственные сигналы.-- Мы поспорили на счетъ мытья этой палубы, а она -- прибавилъ капитанъ, взглянувъ безпокойно на дверь:-- она застопорила мою свободу.

-- О! я бы желала, чтобъ ей пришлось имѣть дѣло со мною! вскричала Сузанна, вспыхнувъ.-- Я бы ее застопорила!

-- Право, вы такъ думаете, моя прекрасная? сказалъ капитанъ, сомнительно качая головою, но удивляясь энергіи своей гостьи.-- Не знаю. Тутъ трудная навигація. Съ нею не легко управиться! Вы никогда не знаете, какъ она лежитъ, вотъ что. Она идетъ, кажется, полно, а потомъ вдругъ, чортъ-знаетъ какимъ образомъ, мигомъ приведетъ на васъ. А когда сатана заберется къ ней въ голову... тутъ капитанъ заключилъ свою рѣчь трепетнымъ свистомъ, не находя лучшаго выраженія.-- Не знаю, а вы такъ думаете?

Сузанна отвѣтила только отважною улыбкой, и капитанъ долго бы не пересталъ восхищаться ея храбростью, еслибъ Флоренса не повторила своего приглашенія ѣхать немедленно къ оракулу -- Бонсби. Капитанъ, вспомнивъ свое обѣщаніе, надѣлъ лакированную шляпу, взялъ узловатую палку, которую добылъ себѣ вмѣсто подаренной Валтеру, и, предложивъ локоть Флоренсѣ, приготовился пробиться сквозь непріятеля.

Случилось, однако, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ перемѣнила курсъ и привела къ вѣтру на другой галсъ: она выколачивала въ это время маты на крыльцѣ и погрузилась въ свое занятіе такъ глубокомысленно, что не помѣшала ни словомъ, ни жестомъ капитану и его посѣтительницамъ. Капитанъ Коттль былъ очень-доволенъ этимъ обстоятельствомъ, хотя и зачихался отъ пыли; однако, идучи отъ дверей къ каретѣ, онъ оглядывался нѣсколько разъ черезъ плечо, не вполнѣ довѣряя своему счастью.

Какъ бы то ни было, они добрались благополучно до угла Бриг-Плэса, и капитанъ, усѣвшись на козлахъ -- вѣжливость заставила его отказаться отъ приглашенія помѣститься вмѣстѣ съ дамами, хотя онѣ его и уговаривали -- повелъ кучера какъ лоцманъ къ судну капитана Бонсби, называвшемуся "Осторожною Кларой" и находившемуся около самаго Рэтклиффа.

Подъѣхавъ къ пристани, гдѣ "Осторожная Клара" была втиснута въ числѣ пятисотъ другихъ судовъ, которыхъ обвисшій такелажъ походилъ на чудовищную, до половины сметенную паутину, капитанъ Коттль предложилъ дамамъ выйдти; онъ замѣтилъ имъ, что Бонсби имѣетъ нѣжное сердце, очень уважаетъ дамъ и почувствуетъ себя вдвое мудрѣе отъ ихъ присутствія на палубѣ "Осторожной Клары".

Флоренса охотно согласилась, и капитанъ, взявъ ея маленькую ручку въ свою ручищу, съ восторженно-гордымъ видомъ покровителя и вмѣстѣ съ тѣмъ съ отеческою нѣжностью, смѣшанною съ неловкою церемонностью, повелъ ее черезъ грязныя палубы нѣсколькихъ судовъ. Дойдя до "Клары", они нашли, что на этомъ осторожномъ суднѣ сходня была снята, и оно отдѣлялось отъ своего сосѣда футами шестью рѣки. По объясненію капитана Коттля оказалось, что великій Бонсби, подобно ему-самому, страждетъ отъ жестокаго обращенія своей хозяйки, а потому находитъ за лучшее избавляться отъ ея нашествій водяною преградой.

-- Клара э-гой! заревѣлъ капитанъ, приложивъ руку къ одной сторонѣ рта.

-- Э-гой! отозвался какъ эхо засмоленый юнга, выскочившій изъ люка.

-- Бонсби дома? провозгласилъ капитанъ такъ же громко, какъ-будто перекрикиваясь на полумилѣ разстоянія.

-- Эй, эй! отвѣчалъ юнга тѣмъ же тономъ.

Послѣ этого юнга выдвинулъ капитану доску, которую тотъ положилъ осторожно между обоими судами и провелъ черезъ нее Флоренсу; потомъ онъ воротился за миссъ Нипперъ и привелъ ее также на палубу "Осторожной Клары".

Вскорѣ показалась медленно изъ-за каютной переборки огромная голова съ однимъ неподвижнымъ глазомъ и однимъ глазамъ вращающимся, на основныхъ началахъ вертящихся маяковъ. Лицо подходило цвѣтомъ и жосткостью подъ красное дерево, а голова была украшена густыми косматыми волосами, подобными щипаной смоленой пенькѣ, не имѣвшими никакого преобладающаго направленія къ сѣверу, востоку, югу или западу, но расходившимися по всѣмъ румбамъ компаса. За головою слѣдовалъ страшный небритой подбородокъ, широкіе рубашечные воротники, непромокаемый лоцманскій сюртукъ и такіе же шаровары, поднятые такъ высоко, что бантъ ихъ служилъ отчасти жилетомъ. Наконецъ, за появленіемъ нижней части этихъ шароваръ, обнаружилась вся персона Бонсби, съ руками въ широчайшихъ карманахъ и взглядомъ, устремившимся не на капитана Коттля или дамъ, но на вершину мачты.

Глубокомысленный видъ этого философа, дюжаго и плотнаго, на темнокрасномъ лицѣ котораго молчаніе избрало себѣ постоянный тронъ, почти привелъ въ робость самого капитана Коттля, хотя онъ и былъ съ нимъ въ большихъ ладахъ. Шепнувъ Флоренсѣ, что Бонсби никогда въ жизни ничему не удивлялся и не знаетъ чувства удивленія даже по наслышкѣ, Коттль слѣдилъ за нимъ взоромъ, пока онъ глядѣлъ на верхъ и потомъ осматривалъ горизонтъ; наконецъ, когда вращающійся глазъ направился повидимому на него, онъ сказалъ:

-- Бонсби, пріятель, каково живешь?

Басистый, суровый, хриплый отголосокъ, неимѣвшій, по-видимому, никакого сношенія съ особою Бонсби и конечно неоставившій на лицѣ его никакого слѣда, отвѣчалъ:

-- Эй, эй, товарищъ! каково живешь?

Въ это же время правая рука Бонсби выдвинулась изъ кармана, протянулась къ рукѣ капитана Коттля, пожала ее и снова скрылась въ карманѣ.

Капитанъ Коттль приступилъ къ дѣлу безъ предисловій:

-- Бонсби, вотъ ты здѣсь, человѣкъ съ разсудкомъ и такой, что можешь датъ свое мнѣніе. Вотъ молодая миссъ, которой нужно это мнѣніе на-счетъ моего пріятеля, молодаго Вал'ра, а также для другаго пріятеля, стараго Солля Джилльса, человѣка ученаго, на видъ котораго ты можешь придержаться... знаешь, ученость вещь великая и не вѣдаетъ закона. Бонсби, не спустишься ли съ нами? ты бы меня очень обязалъ!

Великій мореходецъ, выраженіе лица котораго показывало, что онъ привыкъ разглядывать только предметы на самомъ отдаленномъ горизонтѣ, не замѣчая ничего, происходящаго въ разстояніи десяти миль около него, не далъ никакого отвѣта.

-- Вотъ человѣкъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ дамамъ и указывая на великаго философа своимъ желѣзнымъ крючкомъ: -- вотъ человѣкъ, который сваливался сверху чаще чѣмъ кто-нибудь на свѣтѣ; съ которымъ было больше бѣдъ, чѣмъ со всѣми инвалидами морскаго госпиталя; котораго стукало но головѣ столько мачтовыхъ и стеньговыхъ деревьевъ и желѣзныхъ болтовъ, что изъ нихъ можно бы заказать себѣ въ Чатамѣ пребольшую яхту -- а между-тѣмъ у него такія мнѣнія, что я не знаю ничего умнѣе ни на берегу, ни на морѣ.

Едва-замѣтное движеніе локтей мудреца обнаружило нѣкоторое удовольствіе отъ такихъ похвалъ, но лицо его оставалось неподвижно по-прежнему, и никто не взялся бы прочитать на немъ его мыслей.

-- Товарищъ, сказалъ Бонсби внезапно, наклонившись, чтобъ выглянугь за бортъ изъ-подъ гика: -- а чего хотятъ выпить твои дамы?

Капитанъ Коттль, котораго деликатность поражена была такимъ вопросомъ въ-отношеніи къ Флоренсѣ, отвелъ мудреца въ-сторону и, по-видимому, пояснялъ ему что-то на ухо, а потомъ они оба спустились на низъ и выпили вмѣстѣ по гроку. Флоренса и Сузанна видѣли это, взглянувъ въ открытый люкъ каютки. Наконецъ, оба снова показались наверху, и капитанъ, радуясь удачѣ своего предпріятія, отвелъ Флоренсу назадъ къ каретѣ; за ними слѣдовалъ Бонсби, конвоировавшій Сузанну, которую онъ дорогою подталкивалъ слегка локтемъ -- къ большому ея неудовольствію -- съ игривостью медвѣдя, сохраняя, впрочемъ, ненарушимо свою наружную неподвижность.

Капитанъ усадилъ своего оракула во внутрь кареты и былъ такъ доволенъ этимъ пріобрѣтеніемъ, что часто подмигивалъ Флоренсѣ съ козелъ сквозь переднее окошечко, или постукивалъ себя слегка но лбу, желая намекнуть на необъятныя умственныя способности Бонсби. Въ это же время, Бонсби продолжалъ подталкивать локтемъ миссъ Нипперъ (капитанъ Коттль нисколько не преувеличивалъ нѣжности его сердца); но лица мудреца выражало то же выспреннее невниманіе по всему на свѣтѣ, какъ и прежде.

Дядя Солль, уже воротившійся домой, встрѣтилъ ихъ у дверей и повелъ немедленно въ свой кабинетъ, странно перемѣнившійся со времени отплытія Валтера. На столѣ и на полу были раскинуты морскія карты, на которыхъ бѣдный инструментальный мастеръ прокладывалъ путь потерявшагося брика и на которыхъ, съ раздвинутымъ циркулемъ въ рукѣ, онъ сейчасъ только отмѣривалъ разстоянія, какъ далеко его должно было сдрейфовать, чтобъ онъ попалъ въ то или другое мѣсто. Онъ старался убѣдить себя, что должно пройдти еще много времени прежде, чѣмъ можно будетъ отчаяваться съ основательностью на-счетъ участи "Сына и Наслѣдника".

Флоренса тотчасъ же увидѣла въ старикѣ странную, неизъяснимую перемѣну: хотя въ лицѣ и пріемахъ его проявлялось всегдашнее тревожное состояніе духа, но ему противоречила какая-то особенная рѣшимость, которая пугала ее. Разъ ей показалось, что онъ говоритъ безсвязно и какъ-будто наудачу; объявивъ ему о своемъ утреннемъ посѣщеніи, она сказала, что жалѣла о его отсутствіи изъ дома; онъ отвѣчалъ сначала, что заходилъ къ ней, а потомъ, по-видимому, тотчасъ же хотѣлъ взять отвѣтъ свой назадъ.

-- Вы сегодня утромъ приходили ко мнѣ?

-- Да, моя милая миссъ, возразилъ онъ съ явнымъ смущеніемъ.-- Я желалъ увидѣть васъ собственными глазами, услышать вашъ голосъ собственными ушами, прежде... Тутъ онъ вдругъ остановился.

-- Прежде чего? прежде, чѣмъ что?

-- Развѣ я сказалъ: прежде?-- Если такъ, я разумѣлъ... прежде, чѣмъ мы получимъ вѣрныя извѣстія о моемъ миломъ Валтерѣ.

-- Вы нездоровы, сказала съ нѣжностью Флоренса.-- Вы такъ много безпокоились. Я увѣрена, что вы нездоровы.

-- Я здоровъ, возразилъ старикъ, сжавъ правую руку и показывая ее Флоренсѣ: -- какъ только можетъ быть здоровъ и крѣпокъ человѣкъ моихъ лѣтъ. Посмотрите: рука тверда! Развѣ владѣтель ея не можетъ имѣть столько же твердости и рѣшительности, сколько многіе молодые люди? Не думало... Увидимъ...

Въ голосѣ и пріемахъ его было что-то особенное, выражавшее несравненно-болѣе словъ. Это произвело на Флоренсу глубокое впечатлѣніе, и она хотѣла бы сообщить свое безпокойство капитану Коттлю; но тотъ излагалъ въ это время мудрому Бонсби обстоятельства, на-счетъ которыхъ требовалось знать его глубокомысленное мнѣніе.

Бонсби, котораго подвижной глазъ старался, по-видимому, разсмотрѣть какой-то предметъ, находившійся между Лондономъ и Грэвзендомъ, выдвигалъ-было раза два или три свой косматый локоть, желая вдохновиться прикосновеніемъ къ воздушному стану Сузанны Нипперъ; но какъ она удалилась, въ досадѣ, къ противоположному концу стола, то нѣжное сердце командира "Осторожной Клары" не встрѣтило никакого отвѣта своимъ влеченіямъ. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ подобныхъ неудачъ, мудрецъ, не обращаясь ни къ кому въ-особенности, заговорилъ такъ, или, лучше сказать, засѣвшій внутри его голосъ произнесъ по собственному произволу и независимо отъ него-самого, какъ-будто находясь подъ вліяніемъ чаръ хриплаго духа:

-- Мое имя Джекъ Бонсби!

-- Его окрестили Джономъ! воскликнулъ восхищенный капитанъ Коттль.-- Слушайте его!

-- И что я говорю, за то стою, продолжалъ голосъ послѣ краткаго молчанія.

Капитанъ, держа подъ руку Флоренсу, значительно подмигнулъ присутствующимъ, какъ-будто говоря: "Вотъ теперь-то онъ себя покажетъ! Вотъ зачѣмъ я привелъ его сюда!"

-- Значитъ, сказалъ опять голосъ: -- почему и не такъ? Если такъ, что изъ этого? Можетъ ли кто-нибудь говорить иначе? Нѣтъ. Значитъ, стопъ такъ! Закрѣпи!

Голосъ пріостановился и пріотдохнулъ. Потомъ снова заговорилъ съ разстановкою:

-- Думаю ли я, что этотъ "Сынъ и Наслѣдникъ" пошелъ ко дну, ребята? Можетъ-быть. Утверждаю я это? Что такое? Если шкиперъ выходитъ изъ Георгіевскаго-Канала и беретъ курсъ къ Доунсамъ, что у него прямо передъ носомъ? Гудвинскіе-Пески. Его никто не заставляетъ набѣгать на нихъ, однако онъ можетъ. Румбъ этого замѣчанія ведетъ къ тому, какимъ курсомъ летѣть. А тутъ ужь не мое дѣло. Значитъ, не зѣвать на рулѣ, впередъ смотрѣть и желаю удачи!

Послѣ этого голосъ вышелъ изъ кабинета и на улицу, взявъ съ собою капитана "Осторожной-Клары" и сопроводивъ его до самой каюты, гдѣ онъ немедленно завалился въ койку и освѣжилъ свой умъ крѣпительнымъ сномъ.

Слушатели поученій мудреца, предоставленные собственному искусству приложить къ дѣлу его сказанія, изложенныя на основныхъ началахъ, составлявшихъ главную ножку треножника Бонсби, а можетъ-быть и многихъ другихъ оракуловъ, смотрѣли другъ на друга съ нѣкоторымъ недоразумѣніемъ; а Робъ-Точильщикъ, позволившій себѣ невинную вольность заглядывать сквозь люкъ сверху и слушать, спустился потихоньку внизъ въ сильномъ замѣшательствѣ. Капитанъ Коттль одинъ, котораго удивленіе къ уму Бонсби возрасло еще болѣе послѣ его теперешняго яркаго проблеска, началъ объяснять, что смысломъ словъ мудреца была надежда, что Бонсби никогда не ошибается, и что мнѣніе такого мореходца должно ободрить всѣхъ и разогнать всѣ опасенія. Флоренса старалась повѣрить словамъ капитана, но Сузанна Нипперъ рѣшительно качала головою отрицательно и полагалась на Бонсби столько же, сколько положилась бы на Перча.

Философъ оставилъ дядю Солля въ прежнемъ недоумѣніи; старикъ началъ опять разводить по картамъ раздвинутымъ циркулемъ, отмѣривать разстоянія и не открывать себѣ въ этомъ никакого успокоенія. Пока онъ погружался въ такое занятіе и Флоренса шептала ему что-то на ухо, подошелъ капитанъ Коттль и положилъ свою тяжкую руку на плечо старику.

-- Ну, каково, Солль Джилльсъ?

-- Да такъ-себѣ, Недъ. Я припоминалъ сегодня, что въ этотъ самый день мой Валтеръ вступилъ въ домъ Домби и Сына; онъ пришелъ тогда къ обѣду очень-поздно, сидѣлъ тутъ, гдѣ ты теперь стоишь, и мы толковали о штормахъ и кораблекрушеніяхъ: я едва могъ отвлечь его отъ этого предмета.

Но, встрѣтивъ взоръ Флоренсы, внимательно и съ участіемъ глядѣвшей на него, старикъ остановился и улыбнулся.

-- Не робѣй на рулѣ, старый дружище! Бодрѣе! Знаешь что, Солль Джилльсъ: когда я провожу благополучно до дому нашу удивительную миссъ (онъ поцаловалъ ей свой крючекъ), то ворочусь сюда и увезу тебя на буксирѣ на весь остатокъ нынѣшняго дня. Мы отобѣдаемъ гдѣ-нибудь вмѣстѣ, Солль, ге?

-- Не сегодня, Недъ! возразилъ съ живостію старикъ, по-видимому застигнутый въ-расплохъ этимъ приглашеніемъ.-- Не сегодня. Я сегодня не могу!

-- Это почему?

-- Я... я буду очень занятъ. У меня... сегодня такъ много дѣла; но я... я подумаю, какъ бы это устроить. Сегодня никакъ нельзя, Недъ. Мнѣ нужно выйдти изъ дома, остаться одному, и подумать о множествѣ дѣлъ.

Капитанъ взглянулъ на инструментальнаго мастера, потомъ на Флоренсу, потомъ опять на инструментальнаго мастера. "Ну, такъ завтра?" сказалъ онъ наконецъ.

-- Хорошо, хорошо, завтра. Подумай обо мнѣ завтра. Да, завтра лучше всего.

-- Я прійду сюда рано, Солль Джилльсъ.

-- Конечно, конечно, пораньше. А теперь прощай, Недъ Коттль, Богъ съ тобой!

Сжавъ обѣ руки капитана съ необыкновеннымъ жаромъ, старикъ обратился къ Флоренсѣ, сложилъ ея руки въ своихъ и прижалъ ихъ къ губамъ, потомъ вывелъ ее за двери и проводилъ до кареты съ неизъяснимою торопливостью. Вообще, онъ произвелъ на капитана такое впечатлѣніе, что тотъ нарочно промедлилъ нѣсколько минутъ и велѣлъ Робу быть съ дядею Соллемъ какъ-можно-услужливѣе и ласковѣе до утра; наставленіе это онъ подкрѣпилъ всунутымъ ему въ руку шиллингомъ и обѣщаніемъ еще полушиллинга завтра утромъ. Послѣ этого, капитанъ, считая себя естественнымъ тѣлохранителемъ Флоренсы, взмостился на козлы и проводилъ ее до дома, увѣривъ на разставаньи, что будетъ стоять за стараго Солля на жизнь и смерть.

Когда двери заколдованнаго дома заперлись за его обитательницами, мысли капитана обратились снова къ старику, инструментальному мастеру, и онъ почувствовалъ какое-то неопредѣленное безпокойство. Вмѣсто того, чтобъ идти домой, онъ прошелся нѣсколько разъ по улицѣ, отобѣдалъ въ одной тавернѣ, куда часто заглядывали лакированныя шляпы, и въ сумерки направился снова къ вывѣскѣ деревяннаго мичмана. Онъ заглянулъ въ окно и увидѣлъ старика, очень-прилежно писавшаго въ кабинетѣ; Робъ готовилъ себѣ постель подъ залавкомъ, а деревянный мичманъ, снятый на ночь съ своего пьедестала, глядѣлъ на нихъ обоихъ. Убѣдившись, что все спокойно и благополучно, капитанъ взялъ курсъ къ Бриг-Плэсу, съ твердымъ намѣреніемъ посѣтить дядю Солля завтра рано утромъ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.

Предметъ изученія любящаго сердца.

Сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ, очень-добрые люди, жили на хорошенькой дачѣ около Фулэма, на берегахъ Темзы. Мѣсто ихъ жительства было выгоднѣе всѣхъ прочихъ въ то время, когда шлюпки гонялись на греблѣ по рѣкѣ; но зато оно имѣло въ другія поры свои маленькія неудобства, въ числѣ которыхъ можно назвать случайное появленіе рѣки въ гостиной и современныя этому исчезновенія луговъ и кустарниковъ".

Сэръ Барнетъ Скеттльсъ обыкновенно выражалъ свою личную значительность древнею золотою табакеркой и неизмѣримымъ шелковымъ носовымъ платкомъ, который вынималъ всегда съ особенною торжественностью, развертывалъ какъ знамя и употреблялъ, держа въ обѣихъ рукахъ. Цѣлью жизни сэра Барнета было постоянное расширеніе круга его знакомства. Сэръ Барнетъ любилъ также знакомить людей другъ съ другомъ. На-примѣръ, если ему удавалось залучить на свою гостепріимную дачу какого-нибудь сельскаго джентльмена или новаго знакомца, онъ говаривалъ на другой же день его посѣщенія: "А что, мой почтенный сэръ, есть ли здѣсь кто-нибудь, съ кѣмъ бы вы желали сойдтись? Какого разбора людеи предпочитаете вы: писателей, живописцевъ, скульпторовъ, актёровъ, или что-нибудь въ этомъ родъ?" Гость, по всей вѣроятности, отвѣчалъ "да" и называлъ кого-нибудь, принадлежащаго къ одному изъ исчисленныхъ разрядовъ. Хотя сэръ Барнетъ имѣлъ съ этимъ писателемъ, артистомъ или ученымъ столько же личныхъ сношеній, сколько съ Птоломеемъ-Великимъ, но онъ увѣрялъ, что знакомъ съ нимъ очень-хорошо и непремѣнно-пригласитъ къ себѣ.

Въ тотъ же день онъ отправлялся къ нему съ визитомъ, оставлялъ свою карточку и писалъ лаконическую записку: "Почтенный сэръ, неизбѣжное зло при вашемъ высокомъ значеніи въ области наукъ (или искусствъ, какъ приходилось)... одинъ изъ друзей моего дома питаетъ весьма естественное желаніе, раздѣляемое мною и лаяли Скеттльсъ... увѣренъ, что геній выше свѣтскихъ церемоній... "вы окажете намъ особенное отличіе, доставя намъ удовольствіе вашего общества, и прочая, и прочая". И такимъ образомъ онъ убивалъ двухъ птицъ однимъ камнемъ.

Вооружившись, по обыкновенію, табакеркой и носовымъ платкомъ, сэръ Барнетъ Скеттльсъ предложилъ свой неизбѣжный вопросъ Флоренсѣ, въ первый же день ея пріѣзда. Флоренса, поблагодаривъ сто и увѣряя, что у нея нѣтъ особенныхъ друзей, вспомнила съ болью въ сердцѣ о пропавшемъ безъ вѣсти Валтерѣ. Когда сэръ Барнетъ повторилъ свое радушное предложеніе, говоря: "Моя милая миссъ Домби, точно ли вы помните, что пѣть никого, съ кѣмъ бы вашъ почтенный папа -- которому прошу передать лучшіе наши комплименты -- желалъ видѣть васъ болѣе близкою?" -- она невольно потупила глаза, и голосъ ея трепеталъ при кроткомъ отрицательномъ отвѣтѣ.

Скеттльсъ-Младшій, въ туго-накрахмаленномъ галстухѣ и съ значительно-укрощеннымъ духомъ, проводилъ каникулы дома. Его не очень радовали убѣжденія почтенной матери, чтобъ онъ какъ можно былъ внимательнѣе къ Флоренсѣ. Другимъ горемъ юноши было общество доктора Блимбера и мистриссъ Блимберъ, приглашенныхъ гостить подъ его родительскимъ кровомъ; молодой джентльменъ часто отзывался о нихъ, что желаетъ имъ проводить время капикулъ въ Іерихонѣ.

-- Не укажете ли вы на кого-нибудь, докторъ Блимберъ? сказалъ ему тогда сэръ Барнетъ.

-- Вы очень-любезны, сэръ Барнетъ. Право, я не могу припомнить никого въ особенности. Я люблю изучать своихъ собратій вообще, сэръ Барнетъ. Что говоритъ Теренцій? Каждый, у кого есть сынъ, занимателенъ для меня.

-- А не желаетъ ли мпетриссъ Блимберъ видѣть какого-нибудь знаменитаго ученаго?

Мистриссъ Блимборъ отвѣчала, что сочла бы себя особенно-счастливою, еслибъ сэръ Барнетъ могъ познакомить ее съ Цицерономъ; по какъ это неудобоисполнимо, то она довольствуется радушіемъ и дружескимъ расположеніемъ, которыми ее удостоиваютъ сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ.

Такимъ-образомъ, сэръ Барнетъ увидѣлъ себя въ необходимости ограничиться собравшимися у него гостями, чему Флоренса была очень-рада, потому-что ей предстояло между ними изученіе одного предмета, весьма-близкаго сердцу и занимавшаго ее больше всѣхъ другихъ.

Въ домѣ, гдѣ она гостила, было нѣсколько дѣтей, столько же откровенныхъ и счастливыхъ съ своими отцами и матерями, какъ розовыя личики, на которыя она часто грустно засматривалась черезъ улицу изъ своего уединенія. Дѣти эти не знали принужденія и свободно обнаруживали любовь свою. Флоренса старалась постичь ихъ тайну, добиться, чего не достаетъ ей самой, узнать, какое простое искусство извѣстно имъ и неизвѣстно ей; какимъ образомъ научиться у нихъ показать отцу, что она его любитъ и пріобрѣсти себѣ любовь его.

Много дней сряду наблюдала Флоренса этихъ дѣтей. Много разъ, рано по утрамъ, вставала она съ восходомъ солнца, прохаживалась взадъ и впередъ по берегамъ рѣки прежде, чѣмъ кто-нибудь поднимался въ домѣ, заглядывала въ окна ихъ комнатъ и думала о спящихъ дѣтяхъ, которыхъ такъ лелѣятъ, о которыхъ такъ нѣжно заботятся. Флоренса чувствовала себя тогда больше одинокою, чѣмъ въ огромномъ опустѣломъ домѣ; она иногда думала, что ей тамъ лучше, чѣмъ здѣсь, и что она была спокойнѣе, скрываясь тамъ, нежели находясь здѣсь въ обществѣ дѣтей однихъ съ нею лѣтъ и видя, какъ много она отъ нихъ отличается. Но она рѣшилась постичь ихъ тайну и оставалась среди ихъ, терпѣливо надѣясь достичь своей цѣли.

Но какъ узнать это? Какъ замѣтить начало? Тутъ были дочери, встававшія утромъ и ложившіяся спать поздно вечеромъ; они уже обладали сердцами своихъ отцовъ: имъ не приходилось превозмогать отвращеніе, бояться холодности, разглаживать сердито-нахмуренныя брови. По мѣрѣ того, какъ утро подвигалось и роса высыхала на цвѣтахъ, на травѣ, отворялись окна ихъ комнатъ; онѣ бѣгали и рѣзвились по лугу, и Флоренса, глядя на ихъ юныя, веселыя лица, думала: чему ей можно научиться отъ этихъ дѣтей? Ей у нихъ уже поздно было учиться! Каждая дѣвочка могла безбоязненно подбѣгать къ отцу, протягивать губки для ожидавшаго ихъ поцалуя, обвивать рукою шею, наклонившуюся для принятія этой дѣтской ласки. Она не могла начать такою смѣлостью. О, неуже-ли ей оставалось все меньше и меньше надежды по мѣрѣ того, какъ она наблюдала!

Она очень-хорошо помнила, что даже ограбившая ее старуха -- когда еще она была маленькимъ ребенкомъ -- старуха, которой домъ, лицо, всѣ слова и жесты остались неизгладимо въ ея памяти,-- что и эта старуха говорила съ нѣжностью о своей далекой дочери; и какъ страшно она плакала въ мученіи безнадежной разлуки съ своимъ дитятей! Но и ея Покойная мать любила нѣжно дочь свою. Тогда, по-временамъ, обращаясь мыслями къ безднѣ, отдѣлявшей ее отъ отца, Флоренса начинала трепетать, и слезы выступали у нея на глазахъ, при мысли, что еслибъ мать была жива, то, можетъ-быть, и она охладѣла бы къ ней за недостатокъ того качества, которое могло бы привязать къ ней отца. Она чувствовала, что омрачаетъ этимъ свѣтлую память матери, что это не имѣетъ никакого основанія и вовсе несправедливо; но она до такой степени усиливалась оправдать жестокосердіе отца и считать себя одну виноватою, что была не въ силахъ удержать подобнаго предположенія, промелькавшаго мимолетнымъ зловѣщимъ облакомъ въ умѣ ея.

Въ числѣ прочихъ гостей, пріѣхала, вскорѣ послѣ Флоренсы, прелестная дѣвочка, годами тремя моложе ея, также сирота, въ сопровожденіи своей тётки, почтенной сѣдой старушки, которая очень ласкала Флоренсу и очень любила (какъ и всѣ) слушать по вечерамъ ея пѣніе. Старушка тогда садилась подлѣ нея и смотрѣла на нее съ истинно-материнскимъ участіемъ. Дня черезъ два послѣ пріѣзда этихъ посѣтительницъ, Флоренса, сидя въ одно теплое утро въ садовой бесѣдкѣ, и задумчиво глядя сквозь вѣтви ея на рѣзвившихся на лугу малютокъ, услышала голоса прохаживавшихся близехонько подлѣ нея тётки и племянницы, которыя говорили о ней. Она вола въ это время цвѣточные вѣнки для одной дѣвочки, любимицы всего общества.

-- Флоренса такая же сирота, какъ и я, тётушка? спросила дитя.

-- Нѣтъ, мой ангелъ. У нея нѣтъ матери, но отецъ живъ.

-- Она въ траурѣ по своей бѣдной мама? воскликнула съ живостью дѣвочка.

-- Нѣтъ, по братѣ.

-- У нея нѣтъ другаго брата?

-- Нѣтъ.

-- А сестры?

-- Нѣтъ.

-- Ахъ, какъ мнѣ жаль ея!

Онѣ пріостановилась и молча посмотрѣли нѣсколько минутъ на гребшія мимо лодки. Флоренса, услышавъ свое имя, встала-было и собрала цвѣты, чтобъ выйдти изъ бесѣдки, но сѣла опять и снова принялась за работу, надѣясь не слышать ничего-больше. Разговоръ, однако, вскорѣ возобновился.

-- Флоренсу здѣсь всѣ любятъ, и она, право, стоитъ этого, сказала серьёзно дѣвочка.-- Гдѣ же ея папа?

Тётка послѣ краткаго молчанія отвѣчала, что не знаетъ. Выраженіе ея голоса остановило Флоренсу, которая опять хотѣла встать и показаться: она осталась прикованною на мѣстѣ, прижавъ цвѣты обѣими руками къ груди.

-- Онъ въ Англіи, тётушка, надѣюсь?

-- Я думаю такъ. Да. Я знаю, что онъ въ Англіи.

-- Былъ онъ когда-нибудь здѣсь?

-- Я полагаю, что нѣтъ... нѣтъ.

-- Пріѣдетъ онъ къ ней сюда?

-- Не думаю.

-- Развѣ онъ хромой, или слѣпой, или боленъ, тётушка?

Цвѣты, которые Флоренса прижимала къ груди, начали высыпаться на землю, когда она услышала эти слова, сказанныя съ такимъ удивленіемъ. Она сжала судорожно цвѣты и въ невыразимой тоскѣ опустила голову.

-- Кетти, возразила дама послѣ другаго промежутка молчанія:-- я скажу тебѣ всю правду о Флоренсѣ, какъ я ее слышала, и вѣрю, что это не выдумка. Только смотри, никому ни слова, моя милая; немногіе знаютъ объ этомъ и она можетъ быть очень-огорчена, если услышитъ, что истина извѣстна здѣсь всѣмъ.

-- О, никому, тётушка!

-- Знаю, знаю. На тебя можно положиться. Я боюсь, Кетти, что отецъ Флоренсы мало думаетъ о ней, видитъ ее очень-рѣдко, никогда въ жизни не былъ съ нею ласковъ, а теперь просто избѣгаетъ ея. Она бы нѣжно любила его, еслибъ онъ могъ ее терпѣть, но онъ не хочетъ -- хоть тутъ она нисколько не виновата; ее должны любить всѣ добрые и жалѣть о ней.

Еще нѣсколько цвѣтовъ выпало изъ рукъ Флоренсы; оставшіеся были влажны, но не отъ росы.

-- Бѣдная Флоренса! милая, добрая Флоренса! кричала дѣвочка.

-- Знаешь ли, зачѣмъ я тебѣ объ этомъ разсказала, Кетти?

-- Чтобъ я была съ нею очень-ласкова и старалась угождать ей. Такъ, тётушка?

-- Отчасти, но не совсѣмъ. Хоть мы и видимъ ее веселою, съ милою улыбкой для всѣхъ, готовую угождать всѣмъ намъ; хоть намъ кажется, что она здѣсь веселится, а ей не можетъ быть весело и радостно. Какъ ты думаешь, Кетти?

-- Я боюсь, что нѣтъ.

-- И ты можешь понять отъ чего, когда она видитъ дѣтей, которыхъ любятъ и ласкаютъ родители, которыми гордятся родители -- какъ многими здѣсь -- отъ-чего ей въ тайнѣ можетъ быть оченьгрустно?

-- Да, милая тётушка, очень-хорошо понимаю. Бѣдная Флоренса!

Еще нѣсколько цвѣтовъ выпало на землю, а оставшіеся въ рукахъ дрожали, какъ отъ дуновенія осенняго вѣтра.

-- Кетти, сказала дама серьёзнымъ, но кроткимъ и спокойнымъ голосомъ, произведшимъ на Флоренсу съ самаго начала такое впечатлѣніе:-- изъ всѣхъ дѣтей, которыя здѣсь, ты одна можешь быть ея естественнымъ и безвреднымъ другомъ; у тебя нѣтъ тѣхъ невинныхъ средствъ, какія у болѣе-счастливыхъ дѣтей...

-- О, тётушка, нигъ дѣтей счастливѣе меня! воскликнула дѣвочка, прижимаясь къ тёткѣ.

-- Какія у другихъ дѣтей, чтобъ напоминать ей о ея несчастій. Вотъ почему я хочу, чтобы ты старалась всячески подружиться съ нею.. Ты лишилась родителей, когда, благодаря Бога, не могла еще понимать всей тяжести этой потери -- вотъ почему ты больше другихъ имѣешь правъ на дружбу бѣдной Флоренсы,

-- Но вы меня любите, тётушка, и всегда любили...

-- Какъ бы то ни было, мой дружокъ, но твое несчастіе легче, чѣмъ несчастіе Флоренсы: нѣтъ на свѣтѣ сироты больше покинутой, какъ дитя, котораго не хочетъ любить живой отецъ.

Цвѣты разсыпались на землю, какъ пыль; осиротѣлая Флоренса закрыла себѣ лицо руками, опустилась на траву и плакала долго и горько.

Однако, она не отказывалась отъ достиженія своей цѣли; ея господствующею мыслью было: отецъ не знаетъ, какъ она его любитъ, слѣдственно, должно употребить всѣ усилія, чтобъ рано или поздно сердце отца постигло это; а между-тѣмъ, не должно дозволить себѣ ни одного необдуманнаго слова, взгляда, жеста, нечаяннаго увлеченія чувства, которое могло бы обвинить отца и подать поводъ къ разговорамъ, въ родѣ слышаннаго ею недавно.

Въ обращеніи своемъ съ дѣвочкою, которую она очень полюбила и которую имѣла столько причины помнить, Флоренса не забывала объ отцѣ. Если она будетъ показывать ей свою привязанность слишкомъ-явно, этимъ утвердится въ мысляхъ, по-крайней-мѣрѣ, одной особы мысль, что отецъ ея жестокъ и безчувственъ.Слышанный изъ бесѣдки разговоръ заставилъ ее воздерживать свою собственную склонность къ ребенку, чтобъ охранить репутацію отца.

Когда собирались въ кружокъ для чтенія вслухъ, и въ повѣсти упоминалось о нечадолюбивомъ отцѣ, она страдала, боясь, чтобъ кто-нибудь не примѣнилъ этого мысленно къ ея отцу. Всякое обстоятельство подобнаго рода тревожило ее, и она часто помышляла о возвращеніи въ старый, опустѣлый домъ, подъ угрюмою тѣнью котораго душа ея нашла бы себѣ отдыхъ и спокойствіе.

Флоренса продолжала изучать свою пауку съ терпѣніемъ и постоянствомъ. Она часто выходила рано утромъ, чтобъ наблюдать дѣтей бѣдныхъ и научиться хоть отъ нихъ тому искусству, котораго она никакъ не могла постичь, глядя на собравшееся въ домѣ сэра Барнета юное общество. Но и дѣти бѣдныхъ людей ушли для нея слишкомъ-далеко впередъ: ихъ давно уже любили, и передъ ними не было желѣзнаго затвора у входа въ родительское сердце.

Былъ одинъ работникъ, котораго она часто замѣчала трудящимся рано утромъ, и подлѣ него дѣвочку, почти однихъ лѣтъ съ нею. Онъ былъ очень-бѣденъ и не имѣлъ, по-видимому, никакого постояннаго промысла: въ малую воду онъ скитался по обмелѣвшимъ берегамъ рѣки и отьискивалъ въ илу и тинѣ обрывки тряпья и кусочки желѣза; то обработывалъ жалкій клочокъ неблагодарной почвы передъ своею хижиной; то починивалъ или замазывалъ дрянную, старую лодку, ему принадлежавшую, или дѣлалъ что-нибудь въ томъ же родѣ для сосѣда, какъ приходилось. Но надъ чѣмъ бы онъ ни трудился, дѣвочка оставалась всегда праздною и сидѣла подлѣ него въ дремотномъ, полубезчувственномъ состояніи.

Флоренсѣ часто хотѣлось заговорить съ этимъ бѣднякомъ, но у нея не доставало духу, тѣмъ болѣе, что онъ не дѣлалъ ни шага ей на встрѣчу. Однажды утромъ, случилось ей, однако, очутиться близехонько подлѣ него, когда онъ разогрѣвалъ смолу, чтобъ залить проконопаченную лодку, лежавшую вверхъ килемъ подлѣ разведеннаго огня. Услыша шорохъ ея платья, онъ поднялъ голову и пожелалъ ей добраго утра.

-- Добраго утра, отвѣчала Флоренса, подходя къ нему еще ближе.-- Вы рано за работой.

-- Я бы радъ былъ начинать еще раньше, миссъ, еслибъ только была работа.

-- Развѣ ее такъ трудно найдти?

-- Мнѣ трудно.

Флоренса взглянула на его дочь, которая сидѣла неподвижно, съ поджатыми ногами, съ локтями на колѣняхъ и подперши подбородокъ обѣими руками.

-- Это ваша дочь?

Онъ съ живостью поднялъ голову, посмотрѣлъ съ прояснившимся лицомъ на дѣвочку, кивнулъ ей и отвѣчалъ: "Да". Флоренса также обратилась къ ней съ ласковымъ привѣтствіемъ, но та проворчала ей что-то въ отвѣтъ сердито, съ недовольнымъ жестомъ.

-- И ей также не достаетъ работы?

Онъ покачалъ головою: -- Нѣтъ, миссъ, я работаю за двоихъ.

-- Развѣ васъ только двое?

-- Да, миссъ. Мать ея умерла десять лѣтъ назадъ. Э-гой! Марта!-- онъ свиснулъ ей:-- скажи-ка что-нибудь этой хорошенькой барышнѣ!

Дѣвочка повела съ нетерпѣніемъ своими сгорбленными плечами и отвернула голову. Дурна, безобразна, капризна, оборвана, грязна -- но любима! О, да! Флоренса видѣла, какъ бѣднякъ взглянулъ на свою дочь: она знала человѣка, во взглядѣ котораго ей никогда не счастливилось прочитать то же выраженіе.

-- Я боюсь, что моей бѣдняжкѣ сегодня утромъ хуже! сказалъ работникъ, оставя свое дѣло и разсматривая дочь съ состраданіемъ, еще болѣе выразительнымъ на его суровомъ лицѣ.

-- Она больна?

Отецъ глубоко вздохнулъ.-- Не думаю, чтобъ у моей Марты набралось и пяти дней здоровыхъ въ пять лѣтъ.

-- Эй, эй, Джонъ! даже и больше, чѣмъ въ пять лѣтъ, сказалъ сосѣдъ, подошедшій помочь ему съ лодкой.

-- Правда. Очень можетъ быть. Она такъ давно, давно больна!

-- А ты все баловалъ и нѣжилъ ее, Джонъ, такъ-по она стала въ тягость и тебѣ и всѣмъ.

-- Не мнѣ, нѣтъ, не мнѣ! отвѣчалъ отецъ, снова принимаясь за свое дѣло.

Флоренса понимала -- кто могъ понять это лучше ея?-- какъ искренни были слова отца. Она придвинулась къ нему и съ радостью готова была пожать его грубую руку, поблагодарить его за нѣжность къ жалкому предмету, на который всѣ смотрѣли совершенно иначе, нежели онъ.

-- Кто бы сталъ баловать мою бѣдняжку -- если называть это баловствомъ -- когда бы я ее бросилъ?

-- Да, да, Джонъ. Ты грабишь себя, чтобъ угодить ей. А она объ этомъ и не думаетъ!

Отецъ снова поднялъ голову и свиснулъ дочери. Марта отвѣтила тѣмъ же сердитымъ движеніемъ, и онъ былъ счастливъ.

-- За одно это, миссъ, сказалъ сосѣдъ съ улыбкою тайнаго участія: -- чтобъ добиться отъ нея только этого, онъ никогда не выпускаетъ ее изъ вида.

-- Потому-что пріидетъ когда-нибудь день, когда и половина этого отъ моего несчастнаго дитяти будетъ то же самое, что поднять мертвеца!

Флоренса осторожно положила нѣсколько монетъ на старую лодку и ушла.

Послѣ разговора съ бѣднымъ работникомъ, Флоренса начала думать, что бы почувствовалъ ея отецъ, еслибъ она вдругъ занемогла и стала гаснуть, какъ ея покойный братъ? Пойметъ ли онъ тогда, какъ она его любила? Сдѣлается ли она ему тогда милѣе? Пріидетъ ли онъ къ ея постели, когда зрѣніе ея отуманится? обниметъ ли ее, пойметъ ли, зачѣмъ она въ позднюю ночь приходила въ кабинетъ его?

Да, она была увѣрена, что онъ смягчится, когда она будетъ при смерти, будетъ тронутъ, вспомнивъ послѣднія минуты жизни маленькаго Поля, и скажетъ: "Милая Флоренса, живи для меня, и мы будемъ любить другъ друга, будемъ счастливы, какъ могли бы быть счастливы многіе годы назадъ!"

Золотистыя струйки, игравшія на стѣнѣ спальни маленькаго Поля, представились ея воображенію частицами потока, мирно текшаго къ мѣсту отдохновенія, гдѣ ее ждутъ, держа другъ друга за руку, нѣжно-любящія ее существа. Она помышляла съ благоговѣйнымъ трепетомъ, но безъ ужаса, о той самой рѣкѣ, о которой такъ часто говорилъ ея братъ, что она уноситъ его.

Отецъ и умирающая дочь еще живо представлялись Флоренсѣ, когда, меньше, чѣмъ черезъ недѣлю, сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ предложили ей прогуляться вмѣстѣ съ ними по большой дорогѣ. Флоренса охотно согласилась, и лэди Скеттльсъ велѣла сыну своему немедленно приготовиться къ прогулкѣ. Ничто не восхищало лэди Скеттльсъ столько, какъ ея первенецъ рука-объ-руку съ Флоренсой.

Молодой Барнетъ, правду сказать, вовсе не чувствовалъ себя отъ этого въ восторгѣ; но кротость Флоренсы обыкновенно примиряла молодаго джентльмена съ его участью, и потомъ они шли въ весьма-дружественномъ расположеніи духа, сопровождаемые до крайности довольными сэромъ Барнетомъ и лэди Скеттльсъ.

То же случилось и въ этотъ разъ. Флоренса почти успѣла успокоить и развеселить юнаго Барнета, какъ проѣхадъ мимо ихъ верхомъ какой-то джентльменъ, взглянулъ на все общество съ большимъ вниманіемъ, осадилъ лошадь и воротился, держа въ рукѣ шляпу.

Джентльменъ этотъ особенно пристально смотрѣлъ на Флоренсу. Когда маленькое общество пріостановилось, чтобъ пропустить его впередъ, онъ сперва поклонился Флоренсѣ, а потомъ сэру Барнету и его супругѣ. Флоренса не помнила, чтобъ когда-нибудь видѣла его прежде, но невольно вздрогнула отъ его приближенія и отступила назадъ.

-- Лошадь моя совершенно смирна, миссъ, увѣряю васъ, сказалъ джентльменъ.

Но не лошадь, а что-то въ самомъ джентльменѣ -- чего она сама не могла опредѣлить -- заставило ее отшатнуться, какъ-будто почувствовала себя ужаленною.

-- Я имѣю честь говорить съ миссъ Домби? сказалъ онъ съ самою плѣнительною улыбкой. Флоренса кивнула утвердительно.-- Мое имя Каркеръ. Я едва могу надѣяться, чтобъ Домби могла меня помнить иначе, какъ по имени -- Каркеръ.

Флоренса, чувствуя странную наклонность къ ознобу, хотя день былъ и жаркій, представила Каркера сэру Барнету и лэди Скеттльсъ, которыми онъ былъ принятъ весьма-благосклонно.

-- Тысячу разъ прошу извиненія! сказалъ мистеръ Каркеръ.-- Но я завтра ѣду въ Лимингтонъ, къ мистеру Домби: считаю лишнимъ говорить, какъ счастливъ я буду, если миссъ Домби удостоитъ меня какимъ-нибудь порученіемъ.

Сэръ Барнетъ угадалъ немедленно, что Флоренса желала бы написать письмо къ отцу, и потому предложилъ воротиться, приглашая мистера Каркера отобѣдать запросто, въ верховомъ туалетѣ. Мистеръ Каркеръ былъ уже, къ-несчастію, отозванъ; но если миссъ Домби угодно писать, онъ готовъ проводить ее и ждать сколько бы ни было времени. Говоря это съ самою любезною изъ своихъ улыбокъ, онъ наклонился къ Флоренсѣ довольно-близко, чтобъ погладить шею лошади; глаза ихъ встрѣтились и ей казалось, будто его взоры высказали ясно: "О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" нѣтъ извѣстій!"

Испуганная, сконфуженная, отступившая отъ него по инстинктивному побужденію, Флоренса ароизнесла едва внятнымъ голосомъ, что она ему очень-благодарна, но писать не будетъ; ей нечего писать.

-- И ничего не пошлете, миссъ Домби?

-- Ничего... Скажите ему только, что я его очень, очень люблю!

Не смотря на свое смущеніе, Флоренса подняла голову и обратила къ Каркеру выразительный, умоляющій взглядъ, показывавшій ясно -- въ чемъ мистеръ Каркеръ былъ и безъ того убѣжденъ -- что между ею и отцомъ нѣтъ никакихъ сношеній. Мистеръ Каркеръ улыбнулся, раскланялся съ величайшею почтительностью и уѣхалъ, произведя на сора Барнета и лэди Скеттльсъ весьма-выгодное для себя впечатлѣніе. Флоренсу бросило тогда въ такую дрожь, что сэръ Барнетъ невольно припомнилъ ей народный предразсудокъ, предполагающій, будто въ такихъ случаяхъ кто-нибудь переходитъ черезъ могилу, гдѣ ей суждено покоиться. Мистеръ Каркеръ, заворачивая за уголъ, оглянулся назадъ, поклонился и исчезъ, какъ-будто онъ ѣдетъ прямо на кладбище съ этою цѣлію.

ГЛАВА II.

Странныя вѣсти о дядѣ Соллѣ.

Капитанъ Коттль, хоть и не лѣнтяй, поднялся, однакожь, на слѣдующее утро не раньше шести часовъ. Опершись въ своей койкѣ на локоть и протирая глаза, онъ вдругъ раскрылъ ихъ необычайно-широко, увидя въ дверяхъ Роба-Точильщика, стоявшаго съ раскраснѣвшимся и встревоженнымъ лицомъ.

-- Э-гой! проревѣлъ капитанъ.-- Въ чемъ дѣло?

Прежде, чѣмъ Робъ успѣлъ выговорить слово, капитанъ Коттль выскочилъ изъ койки и наложилъ руку на уста его:

-- Стопъ, пріятель! Погоди немножко.

Послѣ этого, онъ выпроводилъ его въ другую комнату, заперъ за нимъ двери и черезъ нѣсколько секундъ явился къ нему въ знаменитой синей парѣ платья. Поднявъ руку въ знакъ того, что запрещеніе говорить еще не снято, капитанъ Коттль подошелъ къ шкапику, налилъ себѣ грокъ, проглотилъ его и поподчивалъ Роба такимъ же пріемомъ жидкости; потомъ прислонился въ уголъ, устремивъ на вѣстника взоры, блѣдный, какъ только лицо его могло поблѣднѣть, и сказалъ:

-- Ну, приводи къ вѣтру!

-- То-есть, начать говорить?

-- Эй, эй!

-- Ну, сударь, разсказывать мнѣ приходится немного, а взгляните сюда!

Робъ вытащилъ связку ключей. Капитанъ осмотрѣлъ ихъ остался въ своемъ углу и продолжалъ смотрѣть на Роба.

-- И сюда!

Онъ вынулъ изъ кармана запечатанный пакетъ, на который капитанъ вытаращилъ глаза съ такимъ же изумленіемъ, какъ на ключи.

-- Когда я проснулся сегодня утромъ, капитанъ, около четверти шестаго, то нашелъ все это у себя на подушкѣ. Дверь лавки была отперта, а мистеръ Джилльсъ уже ушелъ.

-- Ушелъ! проревѣлъ капитанъ.

-- Пропалъ, сударь, возразилъ струсившій Робъ, невольно отступая назадъ въ другой уголъ.

-- "Капитану Коттлю", сударь, написано на ключахъ и на пакетѣ. Клянусь вамъ совѣстью, капитанъ Коттль, больше я не знаю ничего! Хоть тутъ же умереть, капитанъ, ничего не знаю!..

Капитанъ Коттль взялъ пакетъ, открылъ его и прочелъ:

"Другъ Недъ Коттль. Тутъ моя послѣдняя воля"... капитанъ сомнительно взглянулъ на нее:-- "и мое завѣщаніе." Гдѣ завѣщаніе? Что ты съ нимъ сдѣлалъ?

-- Я не видалъ его, капитанъ. Не подозрѣвайте невиннаго малаго, капитанъ. Я не дотрогивался до завѣщанія!

Капитанъ Коттль покачалъ головою, выражая, что кто-нибудь долженъ же былъ взять его, и важно продолжалъ читать вслухъ:

"...Котораго не открывай раньше, какъ черезъ годъ, или пока не получишь вѣрнаго извѣстія о моемъ миломъ Валтерѣ, который милъ и тебѣ, Недъ, я увѣренъ." Капитанъ снова покачалъ головою, очевидно тронутый, но потомъ, какъ-будто желая сохранить свое наружное достоинство, строго взглянулъ на Роба. "Если ты меня больше не увидишь, Недъ, или если обо мнѣ ее узнаешь ничего, то вспомни стараго друга, который будетъ помнить и любить тебя до послѣдней минуты. Побереги въ старомъ домѣ хоть съ годъ времени мѣсто для Валтера. Долговъ нѣтъ. Домби все заплачено, а ключи посылаю тебѣ. Не разсказывай объ этомъ и не развѣдывай обо мнѣ: безполезно. Итакъ, другъ Недъ, вотъ тебѣ все отъ твоего стараго друга Соломона Джилльса."Въ припискѣ было сказано: "Мальчикъ Робъ, какъ я говорилъ тебѣ, жилъ у меня по хорошей рекомендаціи изъ дома Домби. Если все остальное будутъ продавать съ молотка, Недъ, позаботься о маленькомъ деревянномъ мичманѣ."

Трудно изобразить положеніе капитана Коттля, который перечиталъ письмо это разъ двадцать отъ начала до конца. Смущенный и разстроенный до крайности, онъ сперва не могъ думать ни о чемъ, кромѣ самаго письма, потомъ, видя передъ собою одного только Роба, онъ почувствовалъ большое облегченіе, вообразивъ его существомъ подозрительнымъ, что выразилъ такъ ясно устремленнымъ на бѣднаго Точильщика взоромъ, что тотъ воскликнулъ:

-- О, перестаньте, капитанъ! Какъ вы можете? За что вы на меня такъ смотрите?

-- Любезный, не пой, пока тебя не ушибли!

-- Да я, право, ни въ чемъ не виноватъ!

-- Ну, такъ держи канатъ чисто и отстаивайся какъ слѣдуетъ.

Глубоко чувствуя возложенную на него отвѣтственность и желая изслѣдовать дѣло въ подробности, капитанъ рѣшился идти въ лавку пропавшаго инструментальнаго мастера и взять Роба съ собою. Во всю дорогу онъ придерживалъ его за плечо, въ готовности сшибить съ ногъ при малѣйшей попыткѣ къ побѣгу; но какъ подобныхъ покушеній не было, то они пришли въ лавку благополучно.

Отворивъ ставни, капитанъ усѣлся въ кресла, какъ президентъ грознаго трибунала. Первымъ дѣломъ его было велѣть Робу лечь подъ залавкомъ, точь-въ-точь въ томъ самомъ положеніи, въ какомъ онъ увидѣлъ на подушкѣ ключи и пакетъ, потомъ отворить двери и показать, какъ онъ тронулся, чтобъ идти къ нему въ Бриг-Плэсъ, предостерегая, однако, Роба, чтобъ онъ не переступилъ черезъ порогъ. Когда все это было сдѣлано и повторено нѣсколько разъ, капитанъ покачалъ головою и рѣшилъ, что обстоятельства затруднительны.

Потомъ, помышляя о возможности найдти гдѣ-нибудь трупъ бѣднаго дяди Солля, капитанъ произвелъ тщательный объискъ по всему дому: осматривалъ со свѣчою погреба, запускалъ свой желѣзный крючокъ за двери, стукался головою о балки и покрылся весь паутиною. Поднявшись въ спальню старика, они нашли, что дядя-Солль не ложился подъ одѣяло, но, по-видимому, только прилегъ на покрышку, на которой еще оставался слѣдъ его тѣла.

-- А мнѣ сдается, капитанъ, сказалъ Робъ, оглядываясь вокругъ: -- что когда мистеръ Джилльсъ входилъ сюда и выходилъ изъ дома такъ часто въ эти послѣдніе дни, то потихоньку выносилъ съ собою разныя маленькія вещи, чтобъ не обратить на себя вниманія.

-- Гм! Это почему?

-- Да, видите, тутѣ нѣтъ его бритвеннаго прибора. Нѣтъ щеточекъ, капитанъ. Нѣтъ рубашекъ. Нѣтъ башмаковъ.

Капитанъ Коттль осмотрѣлъ съ особеннымъ вниманіемъ весь туалетъ Роба, чтобъ удостовѣриться, нѣтъ ли на немъ котораго-нибудь изъ исчисленныхъ имъ предметовъ. Но Робъ еще не употреблялъ бритвъ, не былъ ни вычищенъ, ни причесанъ, и носилъ костюмъ, уничтожавшій всякое подозрѣніе.

-- А ты какъ думаешь, когда онъ вышелъ сегодня отсюда?

-- Я думаю, капитанъ, онъ ушелъ вскорѣ послѣ того, какъ я началъ храпѣть.

-- А въ которомъ часу это случилось?

-- А почему я знаю, капитанъ! Я сначала всегда сплю очень-крѣпко, а потомъ очень-легко. Еслибъ мистеръ Джилльсъ прошелъ черезъ лавку около разсвѣта, такъ хоть или онъ на ципочкахъ, я бы непремѣнно услышалъ, какъ онъ отворялъ двери.

Обдумавъ должнымъ образомъ это показаніе, капитанъ разсудилъ, что инструментальный мастеръ исчезъ въ-слѣдствіе принятаго заранѣе намѣренія, но куда и зачѣмъ? Припоминая странные пріемы старика и прощаніе его съ нимъ самимъ... непостижимо жаркое тогда, но совершенно понятное теперь... капитанъ дошелъ до ужасной мысли, что дяда Солль, подавленный горестью объ отъѣздѣ Валтера и измученный безпокойствомъ на-счетъ его теперешней участи, покусцлся, въ припадкѣ помѣшательства, на самоубійство.

Огорченный и разстроенный до крайности, онъ счелъ справедливымъ освободить Роба изъ-подъ ареста, который наложилъ на него. Нанявъ сидѣльца изъ лавки ростовщика Брогли, чтобъ смотрѣть за инструментальною лавкой въ ихъ отсутствіи, капитанъ взялъ Роба съ собою, и они пошли вмѣстѣ отъискивать бренные останки Соломона Джилльса.

Жосткая лакированная шляпа заглядывала во всѣ закоулки Лондона: у пристаней, между судами, на отмеляхъ, вверхъ по рѣкѣ, внизъ по рѣкѣ, въ рабочіе домы, въ магазины костей, вездѣ и всюду. Цѣлую недѣлю капитанъ читалъ всѣ объявленія о найденныхъ утопленникахъ и самоубійцахъ, а потомъ отправлялся осматривать маленькихъ юнговъ, свалившихся, вѣроятно, за бортъ, или темнобородыхъ иностранцевъ, отравившихъ себя ядомъ, -- всѣхъ осматривалъ, чтобъ убѣдиться "точно ли это не старый Солль?"

Наконецъ, капитанъ Коттль оставилъ эти попытки, какъ безнадежныя, и сталъ придумывать, къ чему прибѣгнуть теперь? Перечитавъ еще нѣсколько разъ письмо своего пропавшаго друга, онъ остановился на просьбѣ его "сберечь мѣсто Валтеру въ старомъ домѣ". Но какъ для этого необходимо было покинуть квартиру въ домѣ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, чему эта рѣшительная женщина непремѣнно сильно воспротивится, то капитанъ принялъ отчаянное намѣреніе убѣжать отъ нея.

-- Слушай, молодецъ, сказалъ онъ Робу, рѣшаясь исполнить этотъ замыселъ:-- завтра до ночи я не буду на здѣшнемъ рейдѣ... можетъ-быть, до полуночи. Но ты стой на вахтѣ, пока не услышишь мой стукъ... тогда сію же минуту бѣги отворить дверь.

-- Очень-хорошо, капитанъ.

-- Ты останешься здѣсь на порціи и можешь дождаться производства, если мы будемъ дружно грести заодно. Но только-что ты услышишь стукъ въ двери, смотри же, не зѣвай!

-- Непремѣнно, будьте спокойны, капитанъ.

-- Ты понимаешь, прибавилъ онъ, воротясь назадъ, чтобъ напечатлѣть свои инструкціи еще глубже:-- очень можетъ быть погоня: меня могутъ захватить, пока я стану ждать у дверей, если ты опоздаешь отворить ихъ.

Робъ снова увѣрилъ капитана въ своей неусыпной бдительности, и капитанъ, сдѣлавъ такія предусмотрительныя распоряженія, пошелъ домой въ послѣдній разъ подъ кровъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ.

Чувствуя, что это въ послѣдній разъ, капитанъ ощущалъ смертельный страхъ при одной мысли о мистриссъ Мэк-Стинджеръ; одинъ шумъ шаговъ ея по лѣстницѣ бросалъ его въ дрожь. Мистриссъ Мэк-Стинджеръ какъ-будто нарочно была въ самомъ обворожительномъ расположеніи духа, кротка, какъ агнецъ. Совѣсть капитана терзалась невыносимо, когда она пришла къ нему съ вопросомъ, чего онъ желаетъ себѣ къ обѣду.

-- Хорошенькій пуддингъ изъ почекъ, кэптенъ Каттль, или кусокъ баранины? Не думайте о моихъ трудахъ.

-- Нѣтъ, благодарствуйте, мэмъ.

-- Или жареную курицу съ начинкой и соусомъ изъ яицъ? Говорите-ка, кэптенъ Коттль! Угощайте себя.

-- Нѣтъ, благодарствуйте, мэмъ, возразилъ капитанъ очень-смиренно.

-- Вы что-то не въ духѣ и вамъ нужно возбудительное: почему бы не выпить бутылочку шерри?

-- Прекрасно, мэмъ. Если вы будете такъ добры, что выпьете рюмку или двѣ, то можно попробовать. Не сдѣлаете ли вы мнѣ одолженіе, мэмъ, спросилъ капитанъ, растерзанный въ клочки совѣстью: -- не пріймете ли за квартиру впередъ?

-- А зачѣмъ, кэптенъ Коттль?

Капитанъ струсилъ до смерти.-- Да, знаете, вы меня этимъ очень обяжете: у меня деньги плохо держатся, и я былъ бы вамъ благодаренъ.

-- Извольте, кэптенъ Коттль. Какъ хотите. Я не могу отказать вамъ ни въ чемъ.

-- И не будете ли вы такъ добры, мэмъ, не позволите ли предложить вашимъ маленькимъ по полтора шиллинга на брата? Еслибъ вы могли позвать этихъ дѣтей сейчасъ же, я бы очень былъ радъ видѣть ихъ.

Появленіе невинныхъ маленькихъ Мэк-Стинджеровъ вонзило тысячу кинжаловъ въ виновную грудь капитана. Они явились толпою и окружили его съ довѣрчивостью, которой онъ такъ мало заслуживалъ. Взглядъ Александра Мэкъ-Стинджера, его любимца, былъ невыносимъ капитану; а голосъ Джюльены Мэк-Стинджеръ, похожей какъ двѣ капли воды на мать, превратилъ его въ труса.

Не смотря на то, капитанъ выдерживалъ себя и въ-продолженіе цѣлаго часа предоставилъ свою особу игривости дѣтей, которыя съ нею. Нисколько не церемонились. Даже лакированная шляпа не была ими забыта; двое изъ младшихъ Мэк-Стинджеровъ усѣлись въ нее какъ въ гнѣздо и барабанили внутри ножками. Наконецъ, капитанъ отпустилъ отъ себя эти невинныя созданія съ печалью и ѣдкимъ угрызеніемъ совѣсти, какъ человѣкъ, котораго ведутъ на казнь.

Въ тишинѣ ночной, капитанъ уложилъ все свое болѣе-грузное имущество въ сундукъ, который заперъ съ намѣреніемъ оставить тутъ, по всей вѣроятности, навсегда... развѣ нашелся бы человѣкъ достаточно-смѣлый и отчаянный, чтобъ прійдти и спросить его. Легкій багажъ онъ связалъ въ узелокъ, а серебро положилъ въ карманы. Наконецъ, въ часъ полуночный, когда Бриг-Плэсъ покоилось въ сладостномъ снѣ, а мистриссъ Мэк-Стинджеръ почивала, окруженная своими малютками, преступный капитанъ прокрался на ципочкахъ въ сѣни, отперъ въ потьмахъ дверь, затворилъ ее безъ шума и пустился бѣжать сколько доставало силъ.

Преслѣдуемый образомъ мистрисъ Мэк-Стинджеръ, которую представлялъ себѣ выскочившею изъ постели и пустившеюся, не взирая на легкость костюма, въ погоню; преслѣдуемый также сознаніемъ въ своемъ преступленіи, -- капитанъ отмѣривалъ страшные шаги на пути отъ Бриг-Плэса до вывѣски деревяннаго мичмана. Дверь отворилась по первому его стуку -- Робъ караулилъ неусыпно -- и капитанъ почувствовалъ себя сравнительно въ безопасности не прежде, какъ когда за нимъ заперлись желѣзные затворы.

-- У-у-ухъ! Слава Богу!

-- Что случилось, капитанъ? кричалъ оторопѣвшій Робъ.

-- Нѣтъ, нѣтъ! отвѣчалъ капитанъ Коттль, измѣнившись въ лицѣ и прислушиваясь къ стуку послышавшихся по троттуару шаговъ.-- Но замѣть себѣ, пріятель: если какая-нибудь дама, кромѣ тѣхъ двухъ, которыхъ ты здѣсь видѣлъ, прійдетъ сюда и станетъ спрашивать кэптена Коттля, говори, что такого человѣка здѣсь нѣтъ и такого имени здѣсь никогда не слыхали. Слышишь?

-- Слышу, капитанъ.

-- Можешь сказать, если хочешь, что прочиталъ въ газетахъ о какомъ-то кэптенѣ Коттлѣ, который отправился въ Австралію вмѣстѣ съ цѣлымъ грузомъ переселенцевъ, и что всѣ они поклялись никогда не возвращаться въ Англію, слышишь?

Робъ кивнулъ въ знакъ согласія и готовности. Капитанъ отпустилъ его на постель подъ залавокъ, а самъ пошелъ наверхъ въ спальню дяди Солля.

На другой день, каждая проходившая мимо шляпка приводила его въ страхъ, и онъ убѣгалъ изъ лавки наверхъ, спасаясь отъ воображаемыхъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Фальшивыя тревоги эти повторялись такъ часто, что капитанъ провелъ въ нихъ большую часть дня. Среди такихъ утомительныхъ движеній, онъ нашелъ однако время осмотрѣть товары инструментальнаго мастера, которые велѣлъ Робу чистить безъ пощады; потомъ выставилъ у окна нѣсколько привлекательныхъ вещей съ билетиками, на которыхъ были выставлены цѣны отъ десяти шиллинговъ до пятидесяти фунтовъ.

Послѣ такихъ улучшеній въ лавкѣ, капитанъ Коттль, окруженный инструментами, почувствовалъ себя человѣкомъ ученымъ. Какъ торговецъ Сити, онъ сталъ интересоваться лордомъ-мэромъ, шерифами и коммерческими компаніями; также точно счелъ обязанностью прочитывать въ газетахъ выписки изъ отчетовъ государственнаго банка, хотя и не могъ дать толку въ цифрахъ, которыми они были испещрены. Флоренсу онъ ожидалъ съ того самаго Дня, какъ принялъ во владѣніе деревяннаго мичмана, но она была далеко въ гостяхъ.

Такимъ-образомъ началъ капитанъ Коттль новый родъ жизни, не имѣя другаго общества, кромѣ Роба-Точильщика. Потерявъ, наконецъ, счетъ времени, какъ люди, подверженные большимъ перемѣнамъ, капитанъ вскорѣ сталъ помышлять о Валтерѣ, Соломонѣ Джилльсѣ и даже о самой мистриссъ Мэк-Стинджеръ, какъ о предметахъ, перешедшихъ уже въ область прошлаго.

ГЛАВА III.

Тѣни прошедшаго и будущаго.

-- Вашъ покорнѣйшій, сэръ, сказалъ майоръ Бэгстокъ.-- Годдемъ, сэръ; пріятель моего пріятеля Домби долженъ быть и моимъ пріятелемъ. Радъ васъ видѣть!

-- Каркеръ, я премного обязанъ майору, объяснилъ мистеръ Домби: -- за его общество и бесѣду. Майоръ Бэгстокъ оказалъ мнѣ большую услугу, Каркеръ.

Мистеръ Каркеръ-Управляющій, только-что пріѣхавшій въ Лимингтонъ и представленный майору, показалъ ему оба ряда своихъ бѣлыхъ зубовъ и выразилъ искреннюю признательность за благопріятную перемѣну, найденную имъ въ наружности и расположеніи духа мистера Домби.

-- Клянусь Богомъ, сэръ, меня благодарить не за что: тутъ дѣло обоюдное. Такой джентльменъ, какъ Домби, сэръ, укрѣпляетъ и возвышаетъ нравственную сторону человѣка.

Мистеръ Каркеръ ухватился за это выраженіе... Нравственную сторону человѣка. Такъ точно. Именно это онъ самъ сейчасъ хотѣлъ сказать.

-- Но когда мой пріятель Домби, сэръ, говоритъ вамъ о майорѣ Бэгстокѣ, онъ подразумѣваетъ простаго и прямаго Джое, сэръ -- Джое Б.-- крутаго и тугаго стараго Джоша, сэръ. Къ вашимъ услугамъ!

Мистеръ Каркеръ почувствовалъ необычайную наклонность къ майору, и чувства его выразились на каждомъ зубѣ.

-- А теперь, сэръ, вамъ съ Домби навѣрно нужно переговорить о цѣлой чертовщинѣ дѣлъ.

-- Нисколько, майоръ, замѣтилъ мистеръ Домби.

-- Вздоръ, вздоръ! Я эти вещи понимаю. Человѣку вашихъ размѣровъ, Домби -- колоссу коммерціи -- мѣшать не должно. Ваши минуты безцѣнны. Мы встрѣтимся за обѣдомъ, а между-тѣмъ, старый Джое исчезнетъ. Обѣдъ ровно въ семь часовъ, мистеръ Маркеръ.

Съ этими словами, майоръ вышелъ, но черезъ нѣсколько минутъ снова показался въ дверяхъ и сказалъ:

-- Извините, Домби, нѣтъ ли къ нимъ какого-нибудь порученія?

Мистеръ Домби съ легкимъ замѣшательствомъ поручилъ майору передать его "лучшіе комплименты".

-- Годдемъ, сэръ! нужно что-нибудь теплѣе этого; иначе Джое будетъ плохо принятъ.

-- Ну, такъ мое уваженіе, майоръ.

-- Надобно что-нибудь еще теплѣе, хе, хе!

-- Ну, такъ скажите все, что сами придумаете, майоръ.

-- Нашъ другъ, Джое Бэгстокъ, лукавъ, сэръ, чертовски-лукавъ. Домби! Завидую вашимъ чувствамъ. До свиданія!

-- Вы нашли въ этомъ джентльменѣ большую отраду, сказалъ Каркеръ, слѣдуя за нимъ съ зубастою улыбкой.

-- Да, дѣйствительно.

-- "У него здѣсь есть, безъ сомнѣнія, друзья. Я замѣчаю по его словамъ, что вы здѣсь бываете въ обществѣ. Знаете ли вы, что это меня до крайности радуетъ?

Мистеръ Домби шевельнулъ благосклонно головою и повертѣлъ между пальцами свою часовую цѣпочку.

-- Вы созданы для общества, продолжалъ Каркеръ.-- Я не знаю никого, кто бы такъ хорошо могъ наслаждаться обществомъ по своему положенію, по своимъ качествамъ. Знаете ли вы, что я всегда удивлялся, за чѣмъ вы держали отъ себя общество въ такомъ отдаленіи!

-- Я имѣлъ свои причины, Каркеръ. Я былъ одинокъ и равнодушенъ къ обществу. Но вы сами человѣкъ свѣтскій...

-- О, я! Съ такимъ человѣкомъ, какъ я, дѣло совершенно другое. Я и не сравниваю себя съ вами!

Мистеръ Домби величественно поправилъ галстухъ, прокашлялся и смотрѣлъ нѣсколько мгновеній молча на своего вѣрнаго слугу и поклонника.

-- Каркеръ, проговорилъ онъ наконецъ съ трудомъ: -- я буду имѣть удовольствіе представить васъ моимъ... то-есть, друзьямъ майора. Очень-пріятные люди.

-- Между ними, вѣроятно, есть дамы?

-- Тутъ все -- то-есть, онѣ обѣ дамы.

-- Только двѣ?

-- Только двѣ. Я ограничиваюсь знакомствомъ съ ними. Больше я ни у кого не бываю.

-- Онѣ сестры, можетъ-быть?

-- Мать и дочь.

Пока мистеръ Домби потупилъ взоры и принялся снова поправлять свой галстухъ, улыбающееся лицо Каркера-Управляющаго вдругъ, безъ всякаго перехода, сдѣлалось жадно-испытующимъ, и на немъ отразилась отвратительная, злобная усмѣшка; но лишь только мистеръ Домби снова поднялъ глаза, оно также мгновенно и неуловимо приняло свое прежнее сладкое выраженіе.

-- Вы очень-добры, сказалъ онъ.-- Мнѣ будетъ чрезвычайно-пріятно познакомиться съ ними. Кстати, говоря о дочеряхъ, я видѣлъ миссъ Домби.

Мистеръ Домби слегка покраснѣлъ.

-- Я взялъ смѣлость посѣтить ее, чтобъ узнать, не вздумаетъ ли она дать мнѣ какое-нибудь маленькое къ вамъ порученіе. Она просила только выразить вамъ ея нѣжную любовь.

-- Какія у насъ дѣловыя новости, Каркеръ? спросилъ мистеръ Домби послѣ краткаго молчанія, въ-продолженіе котораго Каркеръ вынулъ нѣсколько замѣтокъ и бумагъ.

-- Очень-мало. У Ллойда считаютъ "Сына и Наслѣдника" погибшимъ. Что дѣлать! Онъ былъ у нихъ застрахованъ отъ киля до флагштоковъ.

-- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, садясь подлѣ него:-- я не могу сказать, чтобъ этотъ молодой человѣкъ, Гэй, произвелъ на меня пріятное впечатлѣніе...

-- Ни на меня также, прервалъ Каркеръ.

-- Но я бы желалъ, чтобъ онъ не былъ на этомъ кораблѣ; я бы желалъ, чтобъ онъ вовсе по былъ посланъ въ Вестиндію.

-- Жаль, что вы не сказали этого во-время, возразилъ Каркеръ хладнокровно.-- Какъ бы то ни было, все на свѣтѣ къ лучшему. Право, я убѣжденъ въ этомъ. Говорилъ я вамъ, что между мною и миссъ Домби было нѣчто въ родѣ маленькой откровенности?

-- Нѣтъ, сказалъ мистеръ Домби строгимъ тономъ.

-- Я не сомнѣваюсь, замѣтилъ Каркеръ послѣ выразительнаго молчанія:-- что гдѣ бы ни былъ молодой Гэй, онъ тамъ лучше, чѣмъ былъ бы здѣсь, дома. Еслибъ я былъ или могъ быть на вашемъ мѣстѣ, то былъ бы этимъ доволенъ. Я этимъ вполнѣ доволенъ. Миссъ Домби молода и довѣрчива... можетъ-быть, для вашей дочери недостаточно горда -- если у нея есть какой-нибудь недостатокъ. Но это, разумѣется, ничего не значитъ. Хотите просмотрѣть вмѣстѣ со мною эти книги?

Мистеръ Домби откинулся въ креслахъ, вмѣсто того, чтобъ наклониться надъ положенными передъ нимъ бумагами, и устремилъ на своего управляющаго пристальный взглядъ. Каркеръ-Управляющій, приподнявъ слегка вѣки, притворился будто смотритъ на цифры и ждетъ, скоро ли мистеру Домби будетъ угодно заняться дѣлами. Онъ показалъ, что дѣлаетъ это притворно, изъ деликатности, какъ-будто щадя отцовскія чувства мистера Домби. Домби, глядя на него, былъ убѣжденъ въ этой деликатности, безъ которой мистеръ Каркеръ высказалъ бы ему еще многое, о чемъ самъ онъ не рѣшался спрашивать изъ гордости. Каркеръ имѣлъ такую манеру въ дѣлахъ. Мало-по-малу, взглядъ мистера Домби успокоился, и вниманіе его было привлечено дѣловыми бумагами; но, даже занявшись ими, онъ часто пріостанавливался и снова пристально взглядывалъ на мистера Каркера, который каждый разъ обнаруживалъ передъ своимъ великимъ вождемъ тѣ же чувства деликатности, что въ началѣ.

Пока они занимались такимъ образомъ, и гнѣвъ, возбужденный ловкимъ управляющимъ, замѣнилъ въ груди мистера Домби прежнее холодное нерасположеніе къ дочери, майоръ Бэгстокъ, сопровождаемый своимъ туземцемъ, шелъ съ утреннимъ визитомъ къ мистриссъ Скьютонъ. Онъ вошелъ къ ней въ самый полдень и нашелъ Клеопатру на обычной софѣ, томно пьющую кофе среди совершеннаго мрака, въ комнатѣ, гдѣ всѣ занавѣсы и шторы были опущены. Витерсъ, тощій пажъ, стоялъ въ углу какъ призракъ.

-- Какое тамъ нестерпимое существо входитъ сюда? Кто бы вы ни были, ступайте отсюда; я не могу этого вынести! сказала мистриссъ Скьютонъ.

-- Не-уже-ли у васъ достанетъ духа изгнать Джое Б., сударыня?

-- А, это вы? Подумавъ еще разъ, позволяю вамъ вондги.

Майоръ приблизился къ отцвѣтшей красавицѣ и прижалъ ея очаровательную руку къ устамъ своимъ.

-- Садитесь, только подальше отъ меня. Я сегодня утромъ ужасно слаба и нервенна, а отъ васъ пахнетъ солнцемъ. Вы совершенно-тррпическое чудовище.

-- Клянусь св. Георгіемъ, мэ'эмъ, было время, когда Джое Б. жарило и пекло вестиндское солнце, и онъ процвѣталъ въ этой тепличной температурѣ и былъ вездѣ извѣстенъ не иначе, какъ подъ именемъ цвѣтка. Тогда не знали Бэгстока, а знали цвѣтокъ -- цвѣтъ нашего. Цвѣтокъ, можетъ-быть, уже и позавялъ, но растеніе все еще тугое и крѣпкое, и постоянно зеленѣетъ какъ сосна.

-- А гдѣ мистриссъ Грэнджеръ? спросила Клеопатра у пажа.

Витерсъ полагалъ, что она въ своей комнатѣ.

-- Хорошо, запри дверь и ступай вонъ. Я занята.

Когда Витерсъ исчезъ, она томно повернула голову къ майору и спросила о здоровьѣ его пріятеля.

-- Домби, мэ'эмъ, возразилъ майоръ съ веселымъ журчаньемъ въ горлѣ:-- здоровъ, какъ можетъ быть здоровъ человѣка въ его положеніи. Онъ въ отчаянномъ положеніи, мэ'эмъ. Онъ тронутъ, пронзенъ насквозь!

Клеопатра бросила на майора быстрый взглядъ, который сильно противорѣчилъ ея томной и протяжной рѣчи:

-- Майоръ Бэгстокъ, хоть я мало знакома со свѣтомъ -- о чемъ и не жалѣю нисколько, потому-что свѣтъ злобенъ, коваренъ, исполненъ убійственныхъ приличій, уничтожающихъ поэзію сердца -- но я понимаю смыслъ вашихъ словъ. Они касаются моей милой Эднои, моего безцѣннаго дитяти!

-- Мэ'эмъ, порода Бэгстоковъ всегда была извѣстна тѣмъ, что рубитъ съ плеча и говоритъ на-прямикъ. Вы правы, Джое допускаетъ это.

-- Чувствую, какъ я слаба. Чувствую, что у меня нѣтъ той энергіи, которая бы должна подкрѣплять истинную мама такой милой дочери; но я исполню долгъ свой. Дѣло идетъ о счастіи моей Эдиѳи!

Черезъ краткую паузу, въ-продолженіе которой майоръ пыхтѣлъ, одувался и снова пыхтѣлъ съ самыми апоплексическими признаками, Клеопатра продолжала протяжно:

-- Мистеръ Домби былъ такъ любезенъ, что посѣтилъ насъ здѣсь, нѣсколько недѣль тому назадъ -- вмѣстѣ съ вами, милый майоръ. Мнѣ -- и, безъ сомнѣнія, моей милой Эдиѳи -- было чрезвычайно-пріятно принимать его у себя. Мы весьма-естественно почувствовали къ нему особенное влеченіе, и мнѣ показалось, будто я замѣтила въ немъ чувствительность сердца, какой въ нашемъ холодномъ обществѣ уже не встрѣтишь.

-- Теперь, мэ'эмъ, у Домби осталось чертовски-мало сердца.

-- Злодѣй! замолчите ли вы!

-- Джое Б. нѣмъ, мэ'эмъ.

-- Мистеръ Домби повторилъ свое посѣщеніе и, вѣроятно, находя никоторую привлекательность въ простотѣ нашихъ вкусовъ и нашей натуральности -- все натуральное такъ мило!-- сдѣлался по вечерамъ нашимъ постояннымъ гостемъ. Мало я помышляла о страшной отвѣтственности, которую взяла на себя, поощривъ мистера Домби. О, какъ я терзалась послѣ, когда истина открылась мнѣ вполнѣ! Вся жизнь моя сосредоточена въ этомъ ангелѣ, Эдиѳи, и мнѣ было суждено видѣть, какъ цвѣтокъ этотъ поникалъ съ каждымъ днемъ. Говорятъ, что мы очень-похожи другъ на друга?..

-- На свѣтѣ есть человѣкъ, который никогда не допуститъ мысли, чтобъ кто-нибудь могъ походить на васъ, мэ'мъ; этотъ человѣкъ -- старый Джое Бэгстокъ!

Клеопатра игриво ударила его вѣеромъ, улыбнулась сладостно и продолжала:

-- Нельзя выразить, какая трогательная откровенность, какая симпатическая довѣрчивость между нами! Мы всегда жили между собою скорѣе какъ сестры, чѣмъ какъ мама и дочь...

-- Джое Б. имѣлъ эту самую идею пятьдесятъ тысячь разъ!

-- Не прерывайте, суровое созданіе! Каково же мнѣ было, когда я увидѣла, что моя милая Эдиѳь имѣетъ отъ меня тайны, избѣгаетъ разговоровъ объ одномъ только предметѣ! Я стала упрекать себя за свою довѣрчивость къ мистеру Домби, которая повела къ такимъ горестнымъ слѣдствіямъ. Надѣюсь, что мистеръ Домби объяснится наконецъ и избавитъ меня отъ этой пытки, несносной, невыносимой! Что мнѣ дѣлать?

Майоръ Бэгстокъ, поощренный дружескимъ тономъ разрумяненной Клеопатры, протянулъ руку черезъ маленькій столикъ и сказалъ съ широкою усмѣшкой:

-- Посовѣтуйтесь съ Джое, мэ'эмъ.

-- Что же вы, чудовище, не говорите мнѣ ничего? возразила Клеопатра, ударивъ его нѣсколько разъ по протянутой рукѣ вѣеромъ и потомъ положивъ въ нее свои пальчики.-- Вѣдь вы меня поняла? Подскажите же мнѣ что-нибудь!

Майоръ засмѣялся, поцаловалъ руку, которою его осчастливили, и потомъ снова засмѣялся.

-- Есть ли у мистера Домби столько сердца, сколько я въ немъ полагала? сказала она томнымъ и нѣжнымъ голосомъ.-- Дѣйствительно ли онъ имѣетъ виды на мое дитя? Что вы присовѣтуете: заговорить ли съ нимъ объ этомъ, или оставить его въ покоѣ? Говорите!

-- Вы желаете, чтобъ мы женили его на Эднеа Грэнджеръ?

-- Таинственное созданіе! Какъ можемъ мы женить его?

-- Вы желаете, чтобъ мы женили его на Эдиѳи Грэнджеръ? повторилъ майоръ.

Мистриссъ Скьютонъ не сказала ни слова, но улыбнулась майору такъ завлекательно и кокетливо, что онъ рѣшился напечатлѣть поцалуй на ея весьма-красныхъ устахъ и сдѣлалъ бы это, еслибъ она не защитила ихъ вѣеромъ съ самою очаровательною стыдливостью.

-- Домби, мэ'мъ, славная добыча.

-- О, корыстолюбивый злодѣй!

-- И Домби, мэ'мъ, не шутитъ. Джое Бэгстокъ, продолжалъ онъ, выкативъ глаза до нельзя:-- говоритъ это. Джое Б. убѣжденъ въ этомъ и не спускаетъ его съ прицѣла. Предоставьте Домби самому-себѣ. Домби не уйдетъ. Дѣлайте то же, что и прежде, и ничего больше. На счетъ развязки положитесь на Джое Б.

-- Вы дѣйствительно такъ думаете, мой милый майоръ? возразила Клеопатра, глядѣвшая на него очень-пристально и очень-внимательно, не смотря на свою томную небрежность.

-- Будьте въ этомъ увѣрены, сударыня. Безподобная Клеопатра и ея Антопій, Джое Бэгстокъ, будутъ съ торжествомъ граздновать свой тріумфъ въ богатомъ и щегольскомъ домѣ Эдиѳи Домби. Правая рука Домби здѣсь, мэ'эмъ, присовокупилъ майоръ, котораго лицо сдѣлалось вдругъ серьёзнымъ.

-- Онъ пріѣхалъ сегодня утромъ?

-- Сегодня утромъ. Домби ждалъ его съ большимъ нетерпѣніемъ -- Джое Б. замѣтилъ это. Джое Б. чер-тов-ски лукавъ и понялъ съ разу, что Домби желаетъ дать знать своей правой рукѣ обо всемъ, не говоря ему ни слова и не совѣтуясь съ намъ. Домби гордъ какъ Люциферъ.

-- Очаровательное качество -- какъ оно напоминаетъ Эдиѳь!

-- Вотъ, мэ'мъ, я и отпустилъ нѣсколько намековъ, которые правая-рука понялъ съ разу. Я подбавлю еще, прежде чѣмъ кончится день. Домби располагалъ устроить прогулку въ Варвикъ-Кэстль и въ Кенильвортъ завтра утромъ, съ тѣмъ, чтобъ напередъ позавтракать всѣмъ вмѣстѣ, у насъ; онъ поручилъ мнѣ передать вамъ это приглашеніе. Не угодно ли взглянуть?

Майоръ, одуваясь и пыхтя, вынулъ изъ кармана бумажникъ и досталъ изъ него записочку, но въ это время вошла Эдиѳь, и мистриссъ Скнотонъ, остановивъ своего синяго поклонника внезапнымъ "тсс, ни слова!", раскинулась въ креслахъ, какъ-будто у нихъ не было никакого особенно-интереснаго разговора. Эдиѳь, прекрасная и величественная, но холодная и надменная, бросила проницательный взглядъ на мать, едва обнаружила, что замѣчаетъ присутствіе матери, подсѣла къ окну, отвела занавѣсы и стала смотрѣть на улицу.

-- Мой ангелъ, Эдиѳь, гдѣ ты пропадала? Я очень, очень нуждалась въ твоемъ присутствіи.

-- Вы сказали, что заняты, и я оставалась у себя, отвѣчала дочь, не оборачивая къ ней головы.

-- Вы поступили жестоко съ Джое, сударыня.

-- Да, очень-жестоко, знаю, сказала она, продолжая глядѣть въ окно съ такимъ спокойнымъ презрѣніемъ, что майоръ смутился и не нашелъ что отвѣчать.

-- Майоръ Бэгстокъ, моя милая Эдиѳь, протянула мистриссъ Скьютонъ: -- который вообще самое безполезное и негодное существо въ свѣтѣ, какъ тебѣ извѣстно...

-- Нѣтъ нужды, мама, употреблять эти обороты рѣчи. Мы совершенно одни и знаемъ другъ друга.

Презрительное выраженіе ея лица, спокойное, но глубокое, было такъ разительно, что предъ нимъ упало на мгновеніе даже жеманство мистриссъ Скьютонъ.

-- Мой милый ребенокъ...

-- Не-уже-ли еще не женщина? возразила дочь съ улыбкою.

-- Ахъ, какъ ты странна! Позволь сказать тебѣ, мой ангелъ, что майорт Бэгстокъ принесъ намъ сегодня самую милую записочку отъ мистера Домби, который приглашаетъ насъ завтракать и потомъ ѣхать вмѣстѣ въ Варвикъ и Кенильвортъ. Ты поѣдешь, Эдиѳь?

-- Поѣду ли! воскликнула красавица, вспыхнувъ и оглянувшись на мать.

-- Я знала, что поѣдешь, дитя мое. Тутъ нечего и спрашивать. Вотъ письмо мистера Домби, Эдиѳь.

-- Благодарю васъ; я не чувствую ни малѣйшаго желанія читать его.

-- Такъ я лучше отвѣчу ему сама, хоть и намѣревалась просить тебя быть моимъ секретаремъ.

Эдиѳь молчала и не двигалась, а потому мистриссъ Скьютонъ попросила майора придвинуть къ ней письменный столикъ и начала писать.

-- Что сказать ему отъ тебя, Эдиѳь?

-- Что хотите, мам а.

Мистриссъ Скьютонъ написала по своему усмотрѣнію и передала записочку майору, который раскланялся дамамъ съ величайшею любезностью и вышелъ. Мистриссъ Скьютонъ отвѣтила майору съ обычнымъ своимъ жеманствомъ, но дочь ея, сидѣвшая у окна и смотрѣвшая на улицу, шевельнула головою такъ незамѣтно, что майору было бы лестнѣе считать себя вовсе-незамѣченнымъ.

-- Что за перемѣны въ ней, сэръ! бормоталъ майоръ дорогою:-- это вздоръ; Джое Бэгстока такими пустяками не провести. А что до разлада между ними, гм! годдемъ! кажется, тутъ нечего сомнѣваться. Прекрасно, сэръ! Домби и Эдиѳь Грэнджеръ приходятся подъ пару другъ другу. Посмотримъ, чья возьметъ -- Джое Б. за побѣдителя!

Наконецъ, переодѣвшись къ обѣду -- при чемъ несчастный туземецъ выдержалъ бомбардированіе всѣми возможными метательными снарядами, начиная отъ сапога до головной щетки, и выслушалъ самые живописные эпитеты, заставившіе его удивляться богатству англійскаго языка -- майоръ спустился въ столовую, для "оживленія" Домби и его "правой-руки".

Мистеръ Домби еще не приходилъ, но Каркеръ-Управляющій, встрѣтивъ майора, оскалилъ ему зубы съ самого обворожительною любезностью.

-- Ну, что, сэръ? Какъ вы провели время послѣ того, какъ я имѣлъ удовольствіе съ вами познакомиться? много вы гуляли?

-- Всего какихъ-нибудь полчаса. Мы были очень-заняты.

-- Все дѣла, ге?

-- Да, множество разныхъ дѣлъ.. Знаете ли что? я вообще воспитанъ въ школѣ недовѣрчивости и не имѣю привычки откровенничать; но съ вами, майоръ, нельзя не быть откровеннымъ.

-- Вы дѣлаете мнѣ много чести, сэръ. Можете довѣриться мнѣ вполнѣ.

-- Такъ, знаете ли, я нашелъ нашего общаго друга...

-- Домби, сэръ? Вы меня видите, мистеръ Каркеръ? Джое Б.

Мистеръ Каркеръ выразилъ, что пользуется этимъ удовольствіемъ.

-- Такъ вы видите человѣка, который готовъ пройдти огонь и воду для Домби!

Мистеръ Каркеръ улыбнулся и сказалъ, что нисколько въ этомъ не сомнѣвается.

-- Знаете ли, майоръ? продолжалъ онъ:-- я нашелъ нашего общаго друга гораздо-менѣе обыкновеннаго внимательнымъ къ дѣламъ. Отъ-чего бы это было?

-- Не-уже-ли?

-- Я нашелъ его разсѣяннымъ и какъ-будто не въ своей тарелкѣ...

-- Клянусь Юпитеромъ, сэръ! Тутъ замѣшана дама!

-- Право, и я начинаю думать то же самое. Я полагалъ сначала, что вы шутили, когда намекали на это. Вы, военные люди...

-- Веселыя собаки, ха, ха, ха! Потомъ онъ схватилъ мистера Каркера за пуговицу и сообщилъ ему выразительнымъ шопотомъ, вытаращивъ глаза и посинѣвъ до нельзя: -- женщина удивительно прелестная, сэръ. Молодая вдова, сэръ. Прекрасной фамиліи, сэръ. Домби влюбился въ нее больше чѣмъ по уши, сэръ, и партія прекрасная во всѣхъ отношеніяхъ: у Домби богатство, а у нея красота, кровь и таланты -- чего лучше! Майоръ пріостановился, услыша приближающіеся шаги мистера Домби, и присовокупилъ наскоро, что мистеръ Каркеръ увидитъ ее самъ завтра утромъ, и тогда будетъ имѣть случай судигь обо всѣхъ ея совершенствахъ.

Майоръ, подобно нѣкоторымъ другимъ благороднымъ животнымъ, былъ особенно замѣчателенъ во время корма. Въ-продолженіе первыхъ двухъ перемѣнъ онъ обыкновенно оставался серьёзенъ; но въ этотъ разъ чувствовалъ себя въ необычайно блистательномъ расположеніи духа, которое выражалось тонкими намеками Каркеру и постоянными измѣнами мистеру Домби.

-- Домби, говорилъ майоръ: -- вы сегодня какъ-будто на діэтѣ; что это значитъ?

-- Благодарю, майоръ, я здоровъ, но сегодня не чувствую большаго аппетита.

-- Куда же онъ дѣвался, Домби? Вы не оставили его, у нашихъ пріятельницъ... готовъ присягнуть! и онѣ ничего не ѣли за завтракомъ. По-крайней-мѣрѣ, я могу ручаться за одну изъ нихъ... не скажу за которую.

Тутъ онъ сталъ лукаво подмигивать Каркеру и сдѣлался до такой страшной степени лукавымъ, что туземецъ, опасаясь преждевременной кончины своего господина, рѣшился потрепать его по спинѣ, не дождавшись приказаній.

Подъ конецъ обѣда, т. е. когда туземецъ стоялъ у локтя майора съ первою бутылкой шампанскаго, онъ сдѣлался еще лукавѣе:

-- Наливай до краевъ, мерзавецъ! Мистеру Каркеру и мистеру Домби также. Годдемъ, джентльмены! мы посвятимъ эти бокалы божеству, котораго знакомствомъ Джое гордится и которому покланяется издали и съ благоговѣніемъ. Имя ея Эдиѳь -- ангелъ Эдиѳь!

-- Да здравствуетъ ангелъ Эдиѳь! воскликнулъ улыбающійся Каркеръ.

-- За здоровье Эдиѳи, конечно, сказалъ мистеръ Домби.

Появленіе слугъ съ новыми блюдами заставило майора приложить палецъ къ губамъ:

-- Хоть между нами, джентльмены, Джое Бэгсгокъ смѣшиваетъ шутки съ серьёзнымъ, говоря объ этомъ предметѣ, однако имя, которое я сейчасъ произнесъ, слишкомъ священно для слуха этихъ негодяевъ или кого бы то ни было... Ни слова, сэръ, пока они здѣсь!

Такая почтительность со стороны майора понравилась мистеру Домби, который посматривалъ на своего перваго министра и наблюдалъ, какое впечатлѣніе производили на него всѣ это шутки и намеки. Майоръ Бэгстокъ, убѣдившись въ благосклонности слушателей, принялся разсказывать самые удивительные полковые анекдоты, отъ которыхъ Каркеръ хохоталъ (искренно или притворно) до изнеможенія, а мистеръ Домби выглядывалъ изъ своего накрахмаленнаго галстуха, какъ владѣлецъ майора, или какъ искусникъ, довольный тѣмъ, что его медвѣдь хорошо пляшетъ. Когда майоръ уже охрипъ отъ любезности, собесѣдники встали изъ-за стола и имъ подали кофе. Майоръ спросилъ мистера Каркера-Управляющаго, играетъ ли онъ въ пикетъ.

-- О, да, немножко.

-- А въ экарт е?

-- И въ экарт е также.

-- Каркеръ играетъ во всѣ игры, и играетъ хорошо, замѣтилъ мистеръ Домби, разлегшись на софъ какъ деревянный джентльменъ, у котораго не сгибается ни одинъ членъ.

Каркеръ дѣйствительно съигралъ съ майоромъ по нѣскольку партій каждой игры и обнаружилъ такое искусство, что тотъ изумился и спросилъ наудачу, не играетъ ли онъ и въ шахматы?

-- Да, немножко. Иногда мнѣ случалось играть и даже выигрывать, -- но это такъ, шалость, -- не глядя на шашешницу.

-- Годдемъ, сэръ! воскликнулъ майоръ, выпучивъ глаза: -- вы совершенный контрастъ съ Домби, который не играетъ ни во что.

-- О, онъ! Онъ никогда не имѣлъ случая выучиться этимъ бездѣлицамъ; а такимъ людямъ, какъ я, онъ иногда могутъ пригодиться. Вотъ, хоть, на-примѣръ, теперь, майоръ Бэгстокъ, когда мнѣ предстоитъ удовольствіе помѣриться съ вами.

Они сѣли играть въ шахматы, и партія продолжалась до ночи. Мистеръ Каркеръ, хоть и объигралъ майора, сталъ въ его мнѣніи такъ высоко, что тотъ велѣлъ туземцу свѣтить ему до самой спальни, вдоль по всему корридору.

ГЛАВА III.

Горизонтъ темнѣетъ.

Мистеръ Каркеръ-Управляющій всталъ вмѣстѣ съ жаворонками и пошелъ прогуливаться. Размышленія его -- а онъ размышлялъ съ нахмуренными бровями -- едва-ли поднимались въ высоту вмѣстѣ съ жаворонками, или принимали направленіе въ сторону ихъ полета; скорѣе, они держались ближе къ своему земному гнѣзду и оглядывались вокругъ себя, среди пыли и червей. Не было, однако, птицы въ воздухѣ, которая бы пѣла невидимѣе и скрывалась отъ человѣческихъ взоровъ далѣе, чѣмъ скрывались мысли мистера Каркера. Онъ такъ хорошо управлялъ своимъ лицомъ, что о выраженіи его немногіе могли бы сказать съ опредѣлительностью болѣе, какъ то, что оно улыбается, или размышляетъ. Теперь на немъ выражалось напряженное размышленіе. По-мѣрѣ-того, какъ жаворонокъ поднимался, Каркеръ глубже погружался въ свои мысли. Чѣмъ яснѣе и звучнѣе были напѣвы жаворонка, тѣмъ серьёзнѣе дѣлался мистеръ Каркеръ. Наконецъ, когда жаворонокъ спустился стремглавъ внизъ, съ усиленнымъ потокомъ мелодическихъ звуковъ, Каркеръ пробудился отъ своей мечтательности и оглянулся вокругъ себя съ внезапною улыбкой, исполненной вѣжливости и нѣжности, какъ-будто былъ окруженъ многочисленными наблюдателями, изъ которыхъ предстояла возможность извлечь практическую пользу; послѣ этого онъ уже не впадалъ снова въ раздумье, а прояснялъ лицо какъ человѣкъ опомнившійся и продолжалъ улыбаться, какъ-будто для практики.

Можетъ-быть, имѣя въ виду важность первыхъ впечатлѣній, мистеръ Каркеръ одѣлся въ это утро особенно-тщательно. Онъ легкими шагами ступалъ по лугамъ, зеленымъ полянамъ и скользилъ между аллеями деревьевъ, пока не подошло время завтрака. Направившись къ гостинницѣ ближайшимъ путемъ, мистеръ Каркеръ продолжалъ идти, провѣтривая свои бѣлые зубы, и сказалъ вслухъ:

-- Теперь взглянемъ на вторую мистриссъ Домби!

Мистеръ Каркеръ бродилъ за городомъ и теперь приближался къ городу по прілтной дорожкѣ, отѣненной густою зеленью деревьевъ, между которыми виднѣлись по-временамъ скамьи для желающихъ отдохнуть. Мѣсто это было уединенное, въ особенности рано утромъ, и мистеръ Каркеръ, полагая себя въ немъ совершенно-одинокимъ, брелъ по травѣ вокругъ толстыхъ деревьевъ, какъ человѣкъ праздный, которому есть еще лишняя четверть часа времени и который не торопится.

Вскорѣ, однако, онъ убѣдился, что былъ въ рощицѣ не одинъ. Выходя неслышными шагами изъ-за одного толстаго дерева, котораго старая кора походила на шкуру носорога или какого-нибудь чудовищнаго допотопнаго звѣря, онъ увидѣлъ неожиданную фигуру на скамьѣ, близехонько отъ себя. То была дама, щегольски-одѣтая и прекрасная собою; черные гордые глаза ея были устремлены въ землю, и въ нихъ виднѣлась внутренняя борьба сильныхъ страстей. Нижняя губа ея была закушена, грудь волновалась, ноздри трепетали, голова дрожала, слезы негодованія текли но щекамъ, и ножка упиралась на мохъ, какъ-будто ей хотѣлось раздавить его въ прахъ. Тотъ же взглядъ, который увидѣлъ все это, показалъ ему ту же даму, которая встала съ надменнымъ видомъ утомленія и отвернулась отъ него, не выражая на лицѣ своемъ ничего, кромѣ небрежной красоты и презрительной величавости.

Оборванная и безобразная старуха, въ родѣ бродящихъ по странѣ нищенствующихъ и ворующихъ, наблюдала украдкою гордую красавицу; лишь-только она встала, старуха очутилась передъ нею, какъ выросшій изъ земли грибъ.

-- Позвольте вамъ погадать, хорошенькая лэди, сказала старуха, шевеля челюстями, какъ-будто скрывавшаяся подъ ея желтою кожей мертвая голова порывалась выбраться.

-- Я знаю свою судьбу сама, былъ отвѣтъ.

"-- Да, да. Можетъ-быть, да не совсѣмъ-вѣрно. Вы загадывали ее не такъ, когда тутъ сидѣли. Дайте мнѣ шиллингъ, и я вамъ разскажу все. На лицѣ вашемъ видны богатства, богатства!

-- Знаю, возразила дама, проходя мимо ея гордо и съ мрачною улыбкой.-- Я знала это и прежде.

-- Какъ! вы не дадите мнѣ ничего? Не хотите дать мнѣ шиллинга, чтобъ я вамъ погадала? Сколько и.е вы мнѣ дадите за то, чтобъ я не сказала вамъ будущаго? Дайте шиллингъ, не то я за-" кричу вамъ вслѣдъ вашу судьбу! кричала старуха сердитымъ, зловѣщимъ голосомъ.

Мистеръ Каркеръ, мимо котораго проходила красавица, выступилъ къ ней на встрѣчу, вѣжливо снялъ шляпу, и, остановивъ старуху, сказалъ ей, чтобъ она замолчала. Дама отблагодарила его легкимъ наклоненіемъ головы и пошла дальше.

-- Такъ дайте вы мнѣ что-нибудь, не то я закричу ей вслѣдъ! кричала старуха, порываясь пройдти, не смотря на его протянутую руку.-- Или, прибавила она, вдругъ понизивъ голосъ, глядя ему пристально въ глаза и забывъ на минуту предметъ своего гнѣва:-- дайте мнѣ что-нибудь; не то я закричу ея судьбу вамъ вслѣдъ!

-- Мнѣ? возразилъ управляющій, запуская руку въ карманъ.

-- Да! Я знаю...

-- Что же ты знаешь? спросилъ Каркеръ, бросивъ ей шиллингъ.-- Знаешь ли ты, кто эта хорошенькая лэди?

Старуха зашевелила челюстями сильнѣе, прислонилась къ обросшему мохомъ пню, вытащила изъ тульи шляпки черную трубчонку, высѣкла огня, и, закуривъ молча, глядѣла пристально на вопросителя.

Мистеръ Каркеръ засмѣялся и отвернулся.

-- Хорошо! воскликнула старуха.-- Одно дитя умерло, а другое живо; одна жена умерла, а другая наготовѣ. Ступайте къ ней!

Мистеръ Каркеръ невольно оглянулся и остановился. Старуха, продолжавшая курить и шевелить челюстями, какъ-будто разговаривая съ невидимымъ бѣсомъ, указала пальцемъ въ ту сторону, куда онъ шелъ, и засмѣялась.

-- Что ты тамъ бормочешь, вѣдьма?

Старуха не отвѣчала и продолжала курить, жевать и велешить подбородкомъ. Пробормотавъ ей прощаніе не изъ самыхъ лестныхъ, мистеръ Каркеръ продолжалъ идти своею дорогой; выходя изъ рощицы, онъ еще разъ оглянулся и увидѣлъ старуху, стоявшую въ прежнемъ положеніи, съ трубчонкою въ зубахъ, съ протянутымъ впередъ пальцемъ. Ему даже показалось, будто она вскрикнула ему вслѣдъ: "Ступайте къ ней!"

Мистеръ Каркеръ нашелъ въ гостинницѣ все въ готовности къ самому изъисканному и роскошному завтраку. Мистеръ Домби и майоръ Багетокъ ожидали прибытія дамъ -- первый, холодный и спокойный, а товарищъ его пыхтѣлъ и одувался въ сильной степени раздраженія. Наконецъ, туземецъ отворилъ двери настежъ, и черезъ краткій промежутокъ времени появилась разряженная и томная, но уже не молодая дама.

-- Милый мистеръ Домби, я боюсь, что мы опоздали, но Эдиѳь пошла выбирать хорошенькій пунктъ для пейзажа и задержала меня. Лживьпшіи изъ майоровъ (она подала ему мизинецъ), здоровы ли вы?

-- Мистриссъ Скьютонъ, сказалъ мистеръ Домби: -- позвольте осчастливить моего пріятеля Каркера (онъ сдѣлалъ особенное удареніе на словѣ "пріятель", какъ-будто выражая: такъ и быть, позволю ему поважничать этимъ отличіемъ), представя его вамъ. Вы слыхали отъ, меня нѣсколько разъ имя мистера Каркера.

-- Очень-рада познакомиться съ мистеромъ Каркеромъ.

Мистеръ Каркеръ былъ, разумѣется, въ восторгѣ.

-- Скажите, ради самаго неба, гди Эдиѳь? воскликнула мистриссъ Скьютонъ.-- О, она у дверей, даетъ Витерсу наставленія на счетъ рамокъ къ этимъ рисункамъ! Милый мистеръ Домби, будьте такъ любезны.

Мистеръ Домби уже отправился за Эдиѳью. Онъ вскорѣ воротился, ведя подъ руку ту самую щегольски-одѣтую даму, которую Каркеръ встрѣтилъ въ рощицѣ.

-- Каркеръ... началъ мистеръ Домби.-- Но они уже узнали другъ друга, и мистеръ Домби остановился въ изумленіи.

-- Я обязана этому джентльмену, сказала Эдиѳь съ величавымъ поклономъ:-- за избавленіе меня сейчасъ отъ докучливости какой-то нищей.

-- Считаю за особенное счастіе, что могъ оказать такую ничтожную услугу дамѣ, которой гордился бы быть преданнѣйшимъ слугою, отвѣчалъ Каркеръ съ низкимъ поклономъ.

Каркеръ замѣтилъ въ свѣтломъ и испытующемъ взглядѣ красавицы подозрѣніе, что онъ втайнѣ наблюдалъ ее до своего появленія въ минуту докучливости старухи; а она замѣтила по его взгляду, что подозрѣніе ея было не безъ основанія.

-- Мнѣ очень-пріятно, сказалъ мистеръ Домби съ напыщенною любезностью:-- что джентльменъ, столь близкій ко мнѣ, какъ Каркеръ, имѣлъ счастіе оказать малѣйшую услугу мистриссъ Грэнджеръ; но я завидую ему и жалѣю, что не имѣлъ этого счастія самъ.

-- Клянусь Богомъ, сэръ! воскликнулъ майоръ, увидя слугу, пришедшаго съ извѣстіемъ о завтракъ:-- мнѣ странно, что никто не можетъ имѣть чести и счастія перестрѣлять всю эту нищенствующую сволочь. Но вотъ рука Джое Б., если мистриссъ Грэнджеръ удостоитъ принять ее, чтобъ идти къ столу!

Съ этимъ словомъ, онъ подалъ руку Эдиѳи; мистеръ Домби открылъ шествіе, ведя мистриссъ Скьютонъ, а Каркеръ послѣдовалъ за ними, улыбаясь всему обществу.

-- Я очень-рада, мистеръ Каркеръ, сказала Клеопатра за завтракомъ, поглядѣвъ на него въ лорнетъ: -- вашему удачному пріѣзду. Вы поѣдете съ нами; а мы предпринимаемъ самую обворожительную экспедицію.

-- Всякая экспедиція будетъ обворожительна въ такомъ обществѣ, возразилъ Каркеръ:-- но я полагаю, что она сама-по-себѣ чрезвычайно-интересна.

-- О! замокъ очарователенъ! Воспоминанія среднихъ вѣковъ и все это... Вы вѣрно въ восторгѣ отъ среднихъ вѣковъ, мистеръ Каркеръ?

-- Безъ сомнѣнія.

-- Прелестныя времена! Сколько въ нихъ энергіи! сколько живописнаго! Какъ они далеки отъ пошлаго, вседневнаго!.. О, еслинъ они оставили намъ хоть часть своей поэзіи!

Во все время этихъ чувствительныхъ возгласовъ, мистриссъ Скьютонъ внимательно слѣдила за мистеромъ Домби; который смотрѣлъ на Эдиѳь; та слушала, не поднимая глазъ.

-- Какія чудесныя картины въ замкѣ! Вы вѣрно восторженный любитель картинъ, мистеръ Каркеръ?

-- Увѣряю васъ, мистриссъ Скьютонъ, сказалъ мистеръ Домби тономъ величаваго снисхожденія:-что Каркеръ большой знатокъ въ картинахъ и самъ очень-искусный художникъ. Я увѣренъ, что онъ будетъ въ восхищенія отъ вкуса и таланта мистриссъ Грэнджеръ.

-- Годдемъ, сэръ! воскликнулъ майоръ Бэгстокъ.-- По моему мнѣнію, вы преудивительный Каркеръ и умѣете дѣлать все на свѣтѣ.

-- О! улыбнулся Каркеръ смиренно.-- Вы слишкомъ-любезны, майоръ. Я умѣю дѣлать очень-немногое. Но мистеръ Домби такъ благосклонно оцѣняетъ всѣ бездѣльныя знанія; которыя человѣку, какъ я, почти необходимо пріобрѣтать, по которыхъ самъ онъ, въ своей далеко-возвышеннѣйшей сферѣ, гораздо-выше, что...

Мистеръ Каркеръ пожалъ плечами и замолчалъ.

Во все это время, Эдиѳь не поднимала глазъ. По когда Каркеръ пересталъ говорить, она взглянула на мистера Домби. Взглядъ былъ мгновенный, но въ немъ виднѣлось презрительное удивленіе, которое не ускользнуло отъ одного наблюдателя, улыбавшагося за другимъ концомъ стола.

-- Вы, къ-несчастію, бывали уже въ Варвикѣ, мистриссъ Грэнджеръ? спросилъ мистеръ Домби.

-- Нѣсколько разъ.

-- Значитъ, эта поѣздка вамъ наскучитъ.

-- О нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ.

-- Милая Эдиѳь! Ты совершенно какъ твой кузенъ лордъ Финиксъ. Онъ былъ въ Варвикѣ пятьдесятъ разъ, а еслибъ пріѣхалъ въ Лимингтонъ завтра, то вѣрно посѣтилъ бы въ пятьдесятъ-первый разъ.

-- Мы всѣ большіе энтузіасты, мама, не правда ли? возразила Эдиѳь съ холодною улыбкой.

-- Можетъ-быть, слишкомъ-большіе для нашего душевнаго спокойствія, мой ангелъ; но мы вознаграждаемся ощущеніями.

Мистриссъ Скьютонъ кротко вздохнула и съ невинностью глядѣла на свое дитя. Лицо Эдиѳи было обращено къ мистеру Домби, когда онъ адресовался къ ней съ своимъ вопросомъ, и оставалось въ томъ же положеніи, пока она говорила съ матерью, какъ-будто оказывая ему вниманіе, если онъ хочетъ сказать еще что-нибудь. Въ манерѣ этой простой вѣжливости было что-то особенное; казалось, будто она была вынуждена, будто она была слѣдствіемъ противнаго торга, отъ котораго отказаться невозможно; въ ней виднѣлась борьба гордости съ невольнымъ, но горькимъ униженіемъ, и все это опять не избѣжало вниманія улыбавшагося наблюдателя, который утвердился въ мнѣніи, составленномъ о красавицѣ подъ деревьями рощи.

Мистеръ Домби, которому нечего больше было сказать, предложилъ тронуться въ путь. Коляска ждала у подъѣзда, и въ ней усѣлись дамы, майоръ и мистеръ Домби; тощій пажъ и туземецъ помѣстились на козлахъ, а мистеръ Каркеръ поѣхалъ верхомъ.

Мистеръ Каркеръ держался шагахъ во стѣ отъ экипажа и наблюдалъ сидѣвшихъ въ немъ во всю поѣздку, какъ кошка. Куда бы онъ ни обернулъ голову, притворяясь, будто его интересуютъ луга, поля, жилища или бабочки, онъ не сводилъ края глаза съ чопорной фигуры своего патрона, обращеннаго лицомъ къ нему, и съ пера, которое свѣшивалось такъ презрительно и небрежно съ шляпки красавицы. Разъ только, перескакивая черезъ низкую ограду и пустившись въ галопъ черезъ поле, чтобъ опередить экипажъ и очутиться подлѣ дверецъ, когда онъ остановится у цѣли путешествія, спустилъ онъ съ глазъ предметы своей наблюдательности. Помогая дамамъ выидти, онъ встрѣтилъ удивленный взглядъ Эдиѳи, но тотчасъ же, когда она оперлась на его руку, видъ ея показывалъ, что она его вовсе не замѣчаетъ.

Мистриссъ Скьютонъ сама вызвалась показать Каркеру всѣ красоты замка. Она рѣшилась идти подъ руку съ нимъ, а также съ майоромъ, котораго подобные спутники должны были излечить отъ варварскаго неуваженія ко всему поэтическому. Такое случайное распоряженіе оставило мистеру Домби полную свободу вести Эдиѳь, съ которою онъ пошелъ по заламъ замка съ чинною величавостью.

Мистриссъ Скьютонъ начала съ Каркеромъ восторженный разговоръ о прелести прошедшихъ временъ и ихъ романтизмѣ; но такъ-какъ она, не смотря на свое восхищеніе, а онъ, не смотря на свою вѣжливость, наблюдали съ самымъ напряженнымъ вниманіемъ мистера Домби и Эдиѳь, то замѣчанія и отвѣты ихъ часто приходились наудачу и невпопадъ. Разсуждая о портретахъ и картинахъ, Каркеръ вдругъ остановился и воскликнулъ:

-- О, сударыня! Если вы говорите о картинахъ, вотъ вамъ группа! Какая галерея въ свѣтѣ можетъ похвалиться подобною!

Улыбающійся джентльменъ показывалъ въ это время на мистера Домби и Эдиѳь, стоявшихъ наединѣ въ серединѣ другой залы.

Они не обмѣнялись ни взглядомъ, ни словомъ. Стоя вмѣстѣ, рука-объ-руку, они казались раздѣленными болѣе, чѣмъ еслибъ между ними протекали моря. Даже въ гордости ихъ было такое различіе, какъ-будто тутъ стояли самое гордое и самое смиренное созданія во всей вселенной. Она, прелестная и граціозная до нельзя, но небрежная къ самой-себѣ, къ нему и ко всему окружающему, съ выраженіемъ негодованія на свою красоту, какъ-будто эта красота была ненавистною ливреей, которую она носила по сверхъ-естественному принужденію; онъ, напыщенный, холодный, натянутый, чопорный, накрахмаленный съ ногъ до головы. Оба были такъ противоположны другъ другу; присутствіе ихъ здѣсь казалось такимъ неестественнымъ столкновеніемъ контрастовъ, что казалось, будто окружавшія ихъ картины выражали эту чудную несообразность. Суровые рыцари и мрачные воины смотрѣли на нихъ искоса. Прелатъ съ поднятою рукою отвергалъ возможность приближенія такой четы къ алтарямъ Божіимъ. Тихія воды на ландшафтахъ, отражавшія въ себѣ солнечные лучи, спрашивали: не-уже-ли нельзя было утопиться, если не предстояло другаго спасенія? Развалины кричали: "смотрите сюда и увидите, что сталось съ нами, обрученными, съ враждебнымъ временемъ!" Животныя терзали другъ друга, какъ-будто для морали имъ. Амуры и купидоны улетали въ испугѣ, и мученичество не представляло подобныхъ терзаній въ своей живописной исторіи пытокъ.

Не смотря на все это, мистриссъ Скьютонъ была такъ восхищена зрѣлищемъ, на которое Каркеръ обратилъ ея вниманіе, что не могла воздержаться и воскликнула почти вслухъ: "О, какъ это очаровательно, какъ исполнено души!" Эдиѳь услышала это, оглянулась и вспыхнула отъ негодованія до самыхъ волосъ.

-- Моя Эдиѳь знаетъ, что я восхищалась ею! сказала Клеопатра, дотронувшись до нея почти съ робостью парасолемъ.-- Милое дитя!

Мастеръ Каркеръ снова увидѣлъ внутреннюю борьбу, которую подмѣтилъ такъ неожиданно въ рощѣ. И опять надменная, томная усталость и равнодушіе скрыли ее непроницаемымъ облакомъ. Она не взглянула на Каркера, но сдѣлала матери едва-замѣтный знакъ приблизиться, что та и исполнила немедленно, вмѣстѣ со своими кавалерами, и во всю остальную прогулку по замку не отходила отъ дочери.

Общество посѣтителей обошло весь замокъ, останавливалось противъ замѣчательныхъ картинъ, оглядѣло стѣны, башни и проч., наконецъ снова усѣлось въ коляску и поѣхало любоваться окрестными видами. Мистеръ Домби замѣтилъ церемонно, что очеркъ одного изъ мѣстоположеній, набросанный прелестною рукою мистриссъ Грэнджеръ, былъ бы ему пріятнѣйшимъ воспоминаніемъ этого очаровательнаго дня, и безъ того весьма-памятнаго. Тощій Витерсъ, державшій подъ мышкою альбомъ Эдиѳи, тотчасъ получилъ повелѣніе подать его, а экипажъ остановился, чтобъ дать Эдиѳи возможность нарисовать видъ, который мистеръ Домби собирался приложить къ своимъ остальнымъ сокровищамъ.

-- Я боюсь, не безпокою ли васъ? сказалъ мистеръ Домби.

-- Нисколько. Которую сторону желаете вы имѣть? отвѣчала она, обратившись къ нему съ прежнею принужденною внимательностью.

Мистеръ Домби поклонился такъ, что затрещалъ крахмалъ его тугаго галстуха, и изъявилъ желаніе предоставить выборъ прекрасной артисткѣ.

-- Нѣтъ, прошу васъ, назначайте сами.

-- Въ такомъ случаѣ, положимъ, что хоть отсюда. Пунктъ этотъ очень-хорошъ... или, Каркеръ, какъ вы думаете?

Случилось, что на первомъ планѣ, близехонько отъ нихъ, стояла группа деревьевъ, нѣсколько похожая на ту, среди которой мистеръ Каркеръ встрѣтилъ въ то утро Эдиѳь. У одного дерева стояла скамья, и оно очень походило видомъ и характеромъ на то, подлѣ котораго сидѣла взволнованная красавица.

-- Осмѣлюсь ли подсказать-мистриссъ Грэнджеръ, что съ этого пункта видъ долженъ быть очень-интересенъ, даже любопытенъ?

Взоры ея устремились по направленію хлыстика мистера Каркера, и потомъ она быстро взглянула на него. Это былъ второй взглядъ, которымъ они обмѣнялись послѣ свиданія за завтракомъ, и теперь выраженіе его было еще несомнѣннѣе.

-- Хотите, чтобъ я рисовала оттуда?

-- Я буду въ восхищеніи.

Коляска поѣхала къ тому мѣсту, которое должно было привести мистера Домби въ восхищеніе. Эдиѳь, не вставая съ мѣста, открыла альбомъ и начала рисовать съ своимъ обычнымъ гордымъ равнодушіемъ.

-- Карандаши мои притупились...

-- Позвольте мнѣ... или Каркеръ сдѣлаетъ это лучше. Іхаркеръ, прошу васъ, позаботьтесь о карандашахъ мистриссъ Грэнджеръ.

Мистеръ Каркеръ подъѣхалъ къ самымъ дверцамъ коляски, съ поклономъ и улыбкой взялъ карандаши у мистриссъ Грэнджеръ, и принялся очинивать ихъ. Потомъ онъ подавалъ ей карандаши по мѣрѣ цадобностин восхищался ея необыкновеннымъ дарованіемъ, особенно искусствомъ рисовать деревья, смотрѣлъ на ея работу и оставался все время подлъ нея. Мистеръ Домби стоялъ въ коляскѣ какъ статуя, а Клеопатра и майоръ нѣжничали между собою какъ древніе голубки.

-- Довольны вы этимъ, или желаете большей отдѣлки? спросила Эдиѳь, показывая рисунокъ мистеру Домби.

Мистеръ Домби объявилъ, что рисунокъ -- совершенство въ томъ видѣ, какъ онъ есть, и не нуждается ни въ какой дополнительной отработкѣ.

-- Удивительно, превосходно! восклицалъ мистеръ Каркеръ. Рисунокъ былъ отложенъ въ сторону для мистера Домби, альбомъ и карандаши убраны, экипажъ поѣхалъ дальше, а Каркеръ пріотсталъ и снова поскакалъ легкимъ галопомъ вслѣдъ за обществомъ; думая, можетъ-быть, что рисунокъ этотъ былъ переданъ его патрону какъ вещь сторгованная и купленная; что, не смотря на наружную готовность красавицы, ея надменное лицо, наклоненное надъ бумагою, или взгляды, бросаемые на рисунокъ, была лицомъ и взглядами гордой женщины, запутанной въ корыстной и противной ея чувствамъ сдѣлкѣ. Но какъ бы ни думалъ мистеръ Каркеръ, онъ улыбался, и когда казалось, что онъ любуется природою и вполнѣ наслаждается пріятнымъ воздухомъ и прогулкой, онъ все не сводилъ края глаза съ коляски и ея пассажировъ.

Прогулка по развалинамъ Кенильворта и поѣздки къ нѣкоторымъ живописнымъ пунктамъ заключили дневную экспедицію. Мистриссъ Скьютонъ и Эдиѳь поѣхали домой; мистеръ Каркеръ получилъ благосклонное приглашеніе Клеопатры посѣтить ее вечеромъ, вмѣстѣ съ мистеромъ Домби и майоромъ, чтобъ послушать музыку Эдиѳи; наконецъ, трое джентльменовъ отправились обѣдать въ свою гостинницу. Послѣ обѣда, они пошли къ мистриссъ Скьютонъ, у которой, кромѣ-ихъ, не было никого чужаго. Рисуики Эдиѳи виднѣлись на всѣхъ столикахъ; тощій пажъ Витерсъ подавалъ чай; Эдиѳь играла на Фортепьяно и на арфѣ и пѣла. По даже самая музыка ея выполнялась какъ-будто по заказу мистера Домби. На-примѣръ:

-- Эдиѳь, мой милый ангелъ, сказала мистриссъ Скьютонъ черезъ часъ послѣ чая: -- мистеръ Домби умираетъ отъ желанія послушать тебя.

-- У мистера Домби осталось достаточно жизни, чтобъ изъявить это желаніе самому.

-- Я буду обязанъ до крайности.

-- Чего же вы желаете?

-- Фортепьяно? проговорилъ мистеръ Домби нерѣшительно.

-- Что хотите. Выбирайте.

Въ-слѣдствіе чего она сѣла за фортепьяно. То же самое было съ арфою, съ пѣніемъ, съ выборомъ пьесъ или арій, которыя она играла и пѣла. Такое холодное и принужденное, но вмѣстѣ съ тѣмъ скорое согласіе на всѣ желанія мистера Домби не избѣгло наблюдательнаго взора Каркера; онъ замѣтилъ также, что мистеръ Домби очевидно гордился своею властью надъ красавицей и не упускалъ случая выказать ее. На разставаньи, мистеръ Домби, отвѣсивъ церемонный поклонъ Эдиѳи, наклонился надъ креслами Клеопатры и сказалъ ей вполголоса:

-- Я просилъ у мистриссъ Грэнджеръ позволенія посѣтить ее завтра утромъ, по особенному случаю -- и она назначила двѣнадцать часовъ. Могу ли надѣяться имѣть удовольствіе застать васъ дома послѣ этого времени?

Клеопатра была, разумѣется, взволнована до крайности непонятною рѣчью и могла только закрыть глаза и протянуть мистеру Домби руку; а тотъ, не зная навѣрно, что съ нею дѣлать, выпустилъ ее.

-- Домби, да ступайте же! кричалъ майоръ отъ дверей.-- Годдемъ, сэръ! старый Джое чувствуетъ сильное желаніе назвать Ройяль-Отель гостинницею трехъ веселыхъ холостяковъ, въ честь нашу и Каркера.

Съ этими словами майоръ потрепалъ по спинѣ мистера Домби, лукаво подмигнулъ черезъ плечо дамамъ и увлекъ за собою товарищей.

Мистриссъ Скьютонъ осталась на софѣ, а Эдиѳь подлѣ арфы, и обѣ сидѣли молча. Нать, играя вѣеромъ, взглядывала часто украдкою на дочь, которая мрачно предалась своимъ мыслямъ, съ потупленными глазами.

Такъ просидѣли онѣ цѣлый часъ, не обмѣнявшись ни однимъ словомъ, пока не явилась горничная мистриссъ Скьютонъ, чтобъ постепенно приготовить ея ночной туалетъ. Горничной скорѣе бы слѣдовало явиться скелетомъ, съ косою и песочными часами, нежели женщиной, потому-что прикосновеніе ея походило на прикосновеніе самой смерти: Клеопатра превращалась въ старуху, желтую, изношенную, кивающую, съ красными глазами, собранную какъ вязанка дряхлыхъ костей въ старую фланелевую кофту. Все тѣло ея съеживалось, волосы спадали, темныя дугообразныя брови превращались въ клочки сѣдыхъ волосъ, и раскрашенная старая кокетка дѣлалась морщинистымъ, отвратительнымъ остовомъ. Даже самый голосъ ея перемѣнился, обратясь къ Эдиѳи, когда онѣ снова остались наединѣ.

-- Отъ-чего ты мнѣ не сказала, что онъ пріидетъ сюда завтра утромъ по твоему назначенію? спросила старуха рѣзко.

-- Отъ-того, что вы это знаете, мама.

Какое насмѣшливое удареніе сдѣлала она на послѣднемъ словѣ!

-- Вы знаете, что онъ меня купилъ, продолжала дочь:-- или купитъ завтра. Онъ обдумалъ эту сдѣлку, показалъ ее своему пріятелю и гордится ею. Онъ думаетъ, что сдѣлка выгодна, покупка Достаточно дешева, и завтра все будетъ кончено. Боже! Дожить до этого и понимать это!

Совокупите въ одно прекрасное лицо чувство сознанія своего униженія и пылающее негодованіе ста женщинъ, сильныхъ гордостью и страстями: и вотъ оно, закрытое бѣлыми, трепещущими отъ негодованія руками!

-- Что ты подъ этимъ разумѣешь? спросила сердитая мать.-- Развѣ ты съ дѣтства...

-- Съ дѣтства! сказала Эдиѳь, глядя ей прямо въ глаза.-- Когда была я ребенкомъ? Какое дѣтство оставили вы на мою долю? Прежде, чѣмъ я начала понимать себя, я уже была женщиною -- коварной, лукавой, разсчетливой, корыстолюбивой, разставляющей сѣти мужчинамъ. Вы произвели на свѣтъ не младенца, а хитрую женщину. Полюбуйтесь на нее. Она теперь въ полномъ блескѣ!

Говоря это, она ударяла рукою по своей роскошной груди, какъ-будто хотѣла уничтожить себя.

-- Взгляните на меня, никогда незнавшую, что значитъ имѣть благородное сердце и любить. Взгляните на меня, наученную лукавству и разсчетамъ въ возрастѣ, когда дѣти предаются только невиннымъ ребяческимъ играмъ. Меня выдали замужъ въ юности за человѣка, къ которому я не чувствовала ничего, кромѣ равнодушія. Взгляните жь на меня, которую онъ оставилъ вдовою, умерши прежде, чѣмъ перешло къ нему ожиданное наслѣдство -- это было справедливымъ наказаніемъ вамъ!-- и потомъ скажите сами, какова была моя жизнь десять лѣтъ послѣ того.

-- Мы старались всячески пристроить тебя. Вотъ, въ чемъ прошла твоя жизнь. Теперь ты дождалась этого.

-- Нѣтъ невольницы на рынкѣ, нѣтъ лошади у барышниковъ, которую бы въ-продолженіе десяти постыдныхъ лѣтъ показывали, выставляли и разглядывали такъ, какъ меня, мама! воскликнула Эдиѳь съ пылающимъ челомъ и тѣмъ же горькимъ удареніемъ на послѣднемъ словѣ.-- Развѣ это не правда? Развѣ я не сдѣлалась поговоркою мужчинъ всѣхъ родовъ? Развѣ глупцы, развратники, мальчишки, сумасброды не бѣгали за мною и потомъ не отставали отъ меня одинъ послѣ другаго, потому-что вы были слишкомъ-просты, не смотря на всю вашу хитрость? Развѣ, наконецъ, мы не пріобрѣли себѣ самой незавидной знаменитости? Чему я не подверглась въ половинѣ сборныхъ пунктовъ публики, которые означены на картъ Англіи? Развѣ меня не навязывали и не выставляли на продажу всюду о вездѣ, пока во мнѣ не умерла послѣдняя искра уваженія къ самой-себѣ? Теперь я себя ненавижу, презираю! И вотъ, въ чемъ состояло мое позднее дѣтство -- другаго я не имѣла!

-- Ты бы давно могла быть замужемъ, по-крайней-мѣрѣ двадцать разъ, еслибъ достаточно поощряла искавшихъ твоей руки.

-- Нѣтъ! воскликнула дочь со всею энергіей бурной гордости и стыда:-- тотъ, кому суждено меня взять, возьметъ, какъ этотъ человѣкъ, котораго я не завлекала и не заманивала ничѣмъ. Онъ увидѣлъ меня на аукціонѣ и вздумалъ купить -- пусть покупаетъ! Когда онъ пришелъ для осмотра своей будущей собственности, или чтобъ сторговать меня, то потребовалъ списокъ моихъ достоинствъ и пожелалъ удостовѣриться въ нихъ -- я безпрекословно исполняла его желанія, дѣлала все, чего онъ требовалъ, и больше ничего не намѣрена дѣлать. Онъ покупаетъ меня по своей доброй волѣ, оцѣнивъ по-своему и чувствуя могущество своихъ денегъ. Я не подстрекала его ничѣмъ; ни вы не подстрекали... на сколько я могла не допустить этого.

-- Эдиѳь, ты странно говоришь съ своею матерью.

-- И мнѣ такъ кажется; мнѣ это еще страннѣе, чѣмъ вамъ. Но воспитаніе мое кончилось давнымъ-давно. Я теперь уже не молода и упала постепенно такъ-низко, что не могу начать идти другимъ путемъ или остановить васъ на вашемъ. Зародышъ всего, что очищаетъ и облагораживаетъ грудь женщины, никогда не волновалъ меня. Мнѣ нечѣмъ поддержать себя, когда я презрительна въ своихъ собственныхъ глазахъ. (Она произнесла слова эти съ трогательною грустью, которая вскорѣ исчезла, когда она прибавила съ дрожащими губами:) И такъ, вы видите, мы знатны, но бѣдны, и я очень-довольна тѣмъ, что мы будемъ богаты при помощи такихъ средствъ! Могу сказать только въ свое утѣшеніе одно: я исполнила единственное намѣреніе, на которое у меня достало силы, имѣя васъ подлѣ себя -- я не искушала этого человѣка.

-- Этого человѣка! Ты говоришь, какъ-будто ненавидишь его.

-- А вы думали, можетъ-быть, что я его люблю? Сказать ли вамъ, продолжала она, устремивъ неподвижный взглядъ на мать: -- кто понялъ насъ насквозь, кто постигъ насъ такъ, что я передъ нимъ чувствую себя еще болѣе униженною, чѣмъ передъ самой-собою?

-- Ты, кажется, нападаешь на этого несчастнаго... какъ его зовутъ? Каркера! возразила холодно мать.-- Мнѣ кажется, что мнѣніе его о тебѣ не помѣшаетъ тебѣ нисколько пристроиться. Зачѣмъ ты такъ смотришь на меня? Или ты нездорова?

Эдиѳь вздрогнула какъ ужаленная. Голова ея опустилась, и по всему тѣлу пробѣжалъ судорожный трепетъ. Но это длилось только мгновеніе, и она вышла изъ комнаты своею обыкновенною поступью.

Тогда явилась горничная, которой слѣдовало бы быть костлявымъ олицетвореніемъ смерти, и увела Клеопатру въ спальню. Старуха, надѣвъ фланелевую кофту, какъ-будто переродилась: у ней появились недуги дряхлости, и она побрела, кивая головой и опершись на руку своей служанки.

ГЛАВА IV.

Перемѣны.

-- Наконецъ, Сузанна, пришло время возвратиться въ нашъ старый, тихій домъ! сказала Флоренса своей неизмѣнной миссъ Нипперъ.

-- О, да, миссъ Флой, очень-тихій. До чрезвычайности тихій,

-- Когда я была ребенкомъ, сказала задумчиво Флоренса: -- случалось ли тебѣ видѣть этого джентльмена, который три раза пріѣзжалъ сюда, чтобъ меня видѣть? кажется, три раза, Сузанна?

-- Три раза, миссъ. Въ первый, когда вы гуляли съ этими Скеттль...

Кроткій взглядъ Флоренсы остановилъ Сузанну.

-- Съ сэромъ Барнетомъ и его лэди, понравилась она: -- и съ молодымъ джентльменомъ, миссъ. А потомъ еще два раза по вечерамъ.

-- Когда я была ребенкомъ и гости бывали у папа, приходилъ къ намъ этотъ джентльменъ, Сузанна?

-- Право, миссъ, не помню. Я была тогда новая въ домѣ.

-- Конечно, ты не могла знать всѣхъ, кто бывалъ въ домъ.

-- Нѣтъ, миссъ; но когда мы толковали о господахъ и гостяхъ, я помню, что мни случалось слышать, будто этотъ мистеръ Каркеръ былъ у вашего папа почти такимъ же важнымъ джентльменомъ, какъ теперь. Въ домѣ говорили, миссъ Флой, будто онъ ведетъ всѣ дѣла вашего на въ Сити, и управляетъ всѣмъ, и вашъ п а смотритъ на него больше, чѣмъ на кого-нибудь -- а это ему не очень-трудно, миссъ Флой, извините, такъ-какъ онъ не смотритъ ни на кого. Теперь же я слыхала отъ этой курицы Перча -- хоть онъ и жалкое созданіе, а знаетъ многое, что дѣлается въ Сити -- будто вашъ на не дѣлаетъ ничего безъ мистера Каркера и предоставляетъ ему вси дѣла, и дѣлаетъ все, что мистеръ Каркеръ скажетъ. Вотъ какова птичка мистеръ Каркеръ!

Флоренса, сидѣвшая въ раздумьи у окна, стала слушать съ большимъ вниманіемъ и не потеряла ни слова изъ разсказа миссъ Нипперъ.

-- Да, Сузанна, онъ въ довѣренности у папа и вѣрно его другъ.

Она остановилась на этой идеѣ, которая не покидала ея нѣсколько дней. Мастеръ Каркеръ въ оба визита, послѣдовавшіе за первымъ, принималъ съ нею особенный тонъ обращенія: онъ сообщалъ ей украдкою и съ таинственнымъ видомъ, что о "Сынѣ и Наслѣдникѣ" все еще нѣтъ никакихъ извѣстіи; показывалъ, будто имѣегъ надъ нею нѣкоторую власть, которую кротко воздерживаетъ; будто между ними существуетъ довѣренность.-Все это удивляло бѣдную дѣвушку и смущало ее. Она не имѣла никакихъ средствъ освободиться изъ паутины, которою онъ ее опутывалъ: для этого нужно было больше знанія свѣта, нужна была хитрость, которая бы могла бороться съ его ловкостью -- а бѣдная Флоренса была невинна и неопытна. Правда, онъ сказалъ ей не болѣе какъ то, что о кораблѣ нѣтъ извѣстій, и его почти навѣрное можно считать погибшимъ; по какимъ образомъ могъ онъ знать, почему этотъ корабль такъ сильно интересуетъ ее? почему онъ имѣетъ право обнаруживать передъ нею это знаніе такъ мрачно и вкрадчиво?

Такое поведеніе Каркера и привычка думать о немъ съ удивленіемъ и безпокойствомъ, окружили его въ умѣ Флоренсы страннымъ обаяніемъ; онъ пугалъ ея робкое воображеніе, хоть и ни разу не хмурился на нее и глядѣлъ не съ выраженіемъ неудовольствія или ненависти, но всегда съ любезною и свѣтлою улыбкой.

Флоренса, нетерявшая надежды возвратить себѣ любовь отца, тревожилась мыслью, что эта инстинктивная боязнь, которую внушалъ ей другъ и повѣренный его, принадлежитъ къ числу недостатковъ, охладившихъ къ ней родительское сердце. Она старалась преодолѣть чувства, отталкивавшія ее отъ мистера Каркера, и такимъ-образомъ, не имѣя никого, кто бы могъ ей посовѣтовать -- она и не рѣшилась совѣтоваться ни съ кѣмъ: это показалось бы жалобою на отца... Бѣдная Флоренса носилась по безпокойному морю сомнѣнія и надежды; а мистеръ Каркеръ, подобно чешуйчатому чудовищу водной бездны, плавалъ по глубинѣ и не спускалъ съ нея своего блестящаго взгляда.

Все это усиливало желаніе Флоренсы возвратиться домой, гдѣ одинокая жизнь успокоила бы ея робкую душу. 4art*o думала она о Валтерѣ, особенно въ темныя и бурныя ночи, но всегда съ надеждою; часто текли изъ глазъ ея слезы при мысли о его страданіяхъ, но рѣдко она оплакивала его какъ умершаго, или, если это и случалось, то никогда не было продолжительно.

Она писала къ старому инструментальному мастеру, на не получила никакого отвѣта,-- да и записка ея не требовала отвѣта. Въ такомъ положеніи была Флоренса въ утро своего отъѣзда домой.

Докторъ и мистриссъ Блимберъ отправились уже въ Брайтонъ, въ сопровожденіи весьма-неохотно сопутствовавшаго имъ юнаго Барнета. Праздники прошли; большая часть гостившихъ на дачѣ дѣтей разъѣхались по домамъ; наставалъ конецъ и долгому посѣщенію Флоренсы.

Былъ, между-прочимъ, одинъ гость, который, хотя и не жилъ въ домѣ сэра Барнета, но оказывалъ его семейству большое вниманіе: мистеръ Тутсъ. Возобновивъ съ молодымъ Барнетомъ знакомство, начатое на прощальномъ балѣ доктора Блимбера, онъ регулярно черезъ день дѣлалъ визиты сэру Барнету, у дверей котораго оставилъ цѣлую колоду визитныхъ карточекъ.

Мистеръ Тутсъ возъимѣлъ также счастливую мысль не дать семейству Скеттльсовъ забыть себя. Посовѣтовавшись съ Чиккеномь, онъ купилъ шести-весельную шлюпку, на руль которой садился самъ знаменитый Боевой-Пѣтухъ, наряженный въ багроваго цвѣта сюртукъ. Еще прежде, чѣмъ началъ свои прогулки по водъ, мистеръ Тутсъ спросилъ у своего ментора аллегорически, какое бы имя онъ далъ своей лодкѣ, предположивъ, что онъ, Боевой-Пѣтухъ, былъ влюбленъ въ особу по имени Мери? Чиккенъ отвѣчалъ съ обычными энергическими восклицаніями, что назвалъ бы лодку не иначе, какъ "П о ллью" { Poll -- такое уменьшительное Англичане сдѣлали изъ Mary. Примѣч. переводч. } или "Восторгомъ Чиккена". По зрѣломъ размышленіи, мистеръ Тутсъ рѣшился окрестить свою шлюпку именемъ: "Радость Тутса" -- это будетъ топкимъ, деликатнымъ комплиментомъ Флоренсѣ.

Въ щегольской шлюпкѣ, развалившись на малиновыхъ подушкахъ и провѣтривая свои башмаки на воздухѣ, мистеръ Тутсъ катался ежедневно по Темзѣ, около сада сэра Барнета; а Чиккенъ, правя рулемъ, дѣлалъ эволюціи и завороты, отъ которыхъ всѣ прибрежные жители приходили въ изумленіе. Но каждый разъ, какъ мистеръ Тутсъ замѣчалъ кого-нибудь въ саду, на краю рѣки, онъ притворялся, что очутился тутъ совершенно-нечаянно, но стеченію самыхъ случайныхъ и невѣроятныхъ обстоятельствъ.

-- Здравствуйте, Тутсъ! говаривалъ сэръ Барнетъ, махая ему рукою съ террасы, между-тѣмъ, какъ лукавый Чиккенъ правилъ прямо въ берегъ.

-- А, здоровы ли вы, сэръ Барнетъ? Какъ мнѣ удивительно видѣть васъ здѣсь!

Мистеръ Тутсъ всегда изъявлялъ такое удивленіе, какъ-будто это былъ не собственный домъ сэра Барнета Скеттльса, а какой-нибудь древній опустѣлый храмъ на берегахъ Нила или Ганга.

-- Никогда я такъ не удивлялся! восклицалъ мистеръ Тутсъ: -- а миссъ Домби здѣсь?

На этотъ вопросъ являлась иногда сама Флоренса.

-- О, Діогенъ совершенно здоровъ, миссъ Домби! крикивалъ ей Тутсъ.-- Я заходилъ справиться сегодня утромъ.

-- Премного благодарю васъ, отвѣчалъ ему пріятный голосъ Флоренсы.

-- Что же вы не выйдете на берегъ, Тутсъ? спрашивалъ сэръ Барнетъ.-- Вы вѣрно никуда не торопитесь. Приставайте къ берегу и зайдите къ намъ.

-- О, это ничего, благодарю васъ. Прощайте! И бѣдный Тутсъ, которому до смерти хотѣлось бы принять приглашеніе сэра Барнета, но который не имѣлъ смѣлости принять его, удалялся.

"Радость" стояла у садовой пристани въ необычайномъ блескѣ въ утро отъѣзда Флоренсы. Спустившись внизъ послѣ приведеннаго нами разговора съ Сузанною, чтобъ проститься съ гостепріимными хозяевами дома, Флоренса увидѣла мистера Тутса, дожидавшагося ея въ гостиной.

-- О, здоровы ли вы, миссъ Домби? Благодарю васъ, я совершенно здоровъ; надѣюсь, и вы также. Діогенъ былъ здоровъ вчера, я справлялся.

-- Вы очень-добры, мистеръ Тутсъ.

-- О, благодарю васъ, это ничего. Я думалъ, что вы, можетъ-быть, пожелаете воротиться домой водою, миссъ Домби. Погода прекрасная. Въ шлюпкѣ будетъ мѣсто и для вашей горничной.

-- Я вамъ очень-благодарна, но, право, не могу...

-- О, это ничего! Добраго утра!

-- Отъ-чего вы не подождете? Лэди Скеттльсъ сейчасъ пріидетъ сюда.

-- О, нѣтъ, благодарю васъ; это ничего.

Мистеръ Тутсъ, когда желаніе сердца его выполнялось, то-есть, когда ему удавалось поговорить съ Флоренсой, былъ всегда такъ робокъ и въ такихъ попыхахъ! Но въ эту минуту вошла лэди Скеттльсъ, и мистеръ Тутсъ почувствовалъ сильный припадокъ страсти спросить о ея здоровьѣ, пожать ей руку и объявить, что онъ совершенно здоровъ. Вошелъ сэръ Барнетъ. Тутсъ обратился и къ нему съ упорствомъ отчаянія.

-- Мы лишаемся сегодня, свѣта нашего дома, Тутсъ, сказалъ сэръ Барнетъ, обратясь къ Флоренсѣ.

-- О, это ничего... то-есть, нѣтъ, очень-много! Прощайте!

Мистеръ Тутсъ совершенно растерялся и, вмѣсто того, чтобъ уидти послѣ такого рѣшительнаго прощанья, стоялъ какъ вкопанный, глядя вокругъ себя съ отчаяніемъ. Флоренса, чтобъ его выручить, простилась съ лэди Скеттльсъ, поблагодаривъ ее искренно за любезность, и подала руку сэру Барнету.

-- Могу ли просить васъ, миссъ Домби, сказалъ хозяинъ, усаживая ее въ карету: -- передать вашему милому папа мои лучшіе комплименты?

Флоренсѣ было больно принять такое порученіе; она только поклонилась сэру Барнету и поблагодарила его. И опять она подумала, что пустынный и скучный домъ, свободный отъ подобныхъ затруднительностей и напоминаній о ея горести, будетъ ей лучшимъ убѣжищемъ.

Всѣ остававшіяся пріятельницы Флоренсы прибѣжала проститься съ нею. Всѣ любили ее; даже слуги кланялись, а служанки дома присѣдали ей издали. Оглянувшись на всѣ эти ласковыя лица и увидя между ними сэра Барнета съ лэди Скеттльсъ и Тутса, вытаращившаго глаза поодаль, она вспомнила ночь, когда уѣзжала вмѣстѣ съ маленькимъ Полемъ отъ доктора Блимбера. Когда карета тронулась, лицо ея было влажно отъ слезъ.

Слезы грусти -- вмѣстѣ съ тѣмъ и слезы утѣшенія; старый, скучный отцовскій домъ былъ ей драгоцѣненъ по воспоминаніямъ, которыя пробуждались одно послѣ другаго, по мѣрѣ приближенія кареты къ городу. Какъ долго, казалось Флоренсѣ, не ходила она по этимъ безмолвнымъ комнатамъ, гдѣ все говорило ей о матери и братѣ! Даже Сузанна Нипперъ становилась благосклоннѣе къ жилищу, гдѣ провела столько лѣтъ.-- Какъ тамъ ни скучно, миссъ, а мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ домъ сожгли или срыли.

-- Ты пройдешь съ удовольствіемъ по открытымъ комнатамъ, Сузанна?

-- Можетъ-быть, миссъ, хоть и очень-вѣроятно, что я завтра же буду ихъ снова ненавидѣть!

Флоренса чувствовала, что найдетъ душевное спокойствіе внутри высокихъ, мрачныхъ стѣнъ, гдѣ тайеа ея сердца не будетъ ежедневно возбуждать любопытства множества счастливыхъ глазъ. Здѣсь, въ святилищѣ тихихъ воспоминаній, сердцу ея будетъ легче, чѣмъ среди сценъ веселья, и она съ нетерпѣніемъ ожидала минуты, скоро ли старая темная дверь затворится за нею.

Исполненныя такихъ мыслей, онѣ въѣхали въ длинную и мрачную улицу. Флоренса сидѣла въ каретѣ не на тои сторонѣ, которая была ближе къ дому, и выглядывала изъ окна, ища взорами дѣтей, жившихъ насупротивъ. Внезапное восклицаніе Сузанны заставило ее быстро обернуться:-- Ахъ, Боже мой! да гдѣ жь нашъ домъ?

-- Нашъ домъ? отозвалась Флоренса.

Сузанна нѣсколько разъ высовывалась изъ окошка, и наконецъ, когда карета остановилась, устремила на свою госпожу взглядъ крайняго изумленія.

Вокругъ всего дома, отъ Фундамента до крыши, возвышался настоящій лабиринтъ подмостокъ и лѣсовъ. Цѣлая половина улицы была загромождена кирпичами, известью, бревнами, камнями, мусоромъ. Снаружи и внутри кипѣла работа каменьщиковъ, штукатуровъ, плотниковъ, малеровъ, обойщиковъ и драпировщиковъ, отъ погребовъ до чердаковъ.

Флоренса вышла изъ кареты, не вполнѣ увѣренная, точно ли это домъ ея отца. Наконецъ, она узнала Тоулинсона, съ загорѣлымъ отъ солнца лицомъ, ожидавшаго ее у дверей.

-- Ничего не случилось? спросила Флоренса со страхомъ.

-- О нѣтъ, миссъ.

-- Тутъ большія перемѣны?

-- Да, миссъ, большія перемѣны.

Флоренса промелькнула мимо его и побѣжала наверхъ по лѣстницѣ. Давно-изгнанный изъ парадныхъ комнатъ свѣтъ озарилъ ихъ снова; вездѣ стояли подмостки, козлы, скамьи, подвижныя лѣстницы; на нихъ работали люди въ бѣлыхъ бумажныхъ шапкахъ. Портретъ ея покойной матери былъ снятъ, и на мѣстѣ его виднѣлась надпись мѣломъ: "Зеленая съ золотомъ". Лѣстница была также лабиринтомъ лѣсовъ и подмостокъ, на которыхъ торчалъ цѣлый Олимпъ мастеровыхъ. Ея комната не была еще тронута, но, по-видимому, ожидала общей участи. Флоренса перешла въ другую комнату, гдѣ стояла маленькая кроватка покойнаго Поля. Тамъ она встрѣтила Сузанну Нипперъ, которая объявила, что папа ея дома и желаетъ ее видѣть.

-- Дома и зоветъ меня! воскликнула Флоренса съ трепетомъ.

Сузанна повторила свои слова, и Флоренса побѣжала внизъ, съ сильно-бьющимся сердцемъ. Отецъ могъ слышать каждое его біеніе. Еще моментъ, и она бросилась бы къ нему на шею, но онъ былъ не одинъ. Съ нимъ были двѣ дамы, и Флоренса остановилась. Въ это время, Діогенъ ворвался въ комнату съ такими прыжками и шумомъ, что одна изъ дамъ вскрикнула.

-- Флоренса, сказалъ отецъ, протянувъ руку такъ холодно, какъ-будто желая этимъ жестомъ отдалить отъ себя дочь:-- здорова ли ты?

Флоренса взяла его руку и робко прижала къ губамъ.

-- Что это за собака? спросилъ онъ съ неудовольствіемъ.

-- Это собака, папа... изъ Брайтона.,

-- А! и облако пронеслось по его лицу: онъ понялъ ее.

-- Она очень-добра, а теперь только обрадовалась мнѣ, сказала Флоренса, обращаясь кротко къ обѣимъ дамамъ.-- Простите ее. Взглядъ этотъ показалъ Флоренсѣ, что вскрикнувшая дама, которая сидѣла, была старуха; а другая, стоявшая подлѣ ея отца -- стройная и щегольски-одѣтая красавица.

-- Мистриссъ Скьютонъ, вотъ моя дочь Флоренса.

-- Очаровательна! какъ натуральна! Вы должны поцаловать меня, милая Флоренса.

Исполнивъ желаніе пожилой дамы, Флоренса обратилась къ другой, стоявшей подлѣ ея отца.

-- Эдиѳь, сказалъ мистеръ Домби: -- вотъ моя дочь Флоренса; эта дама будетъ скоро твоею мама.

Флоренса вздрогнула и взглянула на прекрасное лицо молодой дамы съ удивленіемъ, участіемъ, слезами и неопредѣленнымъ страхомъ. Наконецъ, она воскликнула: -- О, папа, будьте счастливы! очень, очень-счастливы, на всю жизнь! и упала рыдая на грудь Эднои.

Настало краткое молчаніе. Красавица, остановившаяся-было въ нерѣшимости, подойдти или нѣтъ къ Флоренсѣ, прижала ее къ сердцу и пожимала руку, которою дѣвушка обхватила ее, какъ-будто желая успокоить и утѣшить бѣдняжку. Она не произнесла ни одного слова, но склонила голову къ Флоренсѣ и молча цаловала ея влажныя щеки.

-- Не угодно ли пройдтись по комнатамъ и взглянуть на работы?.. сказалъ мистеръ Домби, предлагая руку мистриссъ Скьютонъ, которая разглядывала Флоренсу въ лорнетъ -- а Флоренса все еще рыдала, прижавшись къ груди молодой дамы. Послышался изъ другой комнаты голосъ Домби; -- Спросимъ лучше Эдиѳь. Ахъ, Боже мой, да гдѣ же она?

-- Эдиѳь, моя милая! кричала мистриссъ Скьютонъ.-- Гдѣ ты? Вѣрно ищешь гдѣ-нибудь мистера Домби. Мы здѣсь.

Красавица высвободилась изъ объятій Флоренсы, поцаловала ее еще разъ и поспѣшно присоединилась къ матери и жениху. Флоренса осталась на мѣстѣ, счастливая, грустная, въ слезахъ. Долго ли это длилось, она сама не помнила; вдругъ подошла къ ней опять ея новая мама и снова обняла ее.

-- Флоренса, сказала она торопливо и глядя ей пристально прямо въ глаза.-- Вы не начнете съ того, чтобъ меня ненавидѣть?

-- Ненавидѣть васъ, мама! И она обняла ее съ любовью.

-- Тсс! Не думайте обо мнѣ дурно. Вѣрьте, что я употреблю всѣ усилія сдѣлать васъ счастливою, что я готова любить васъ, Флоренса. Прощайте. Мы скоро увидимся. Не стойте здѣсь.

Она снова обняла и поцаловала Флоренсу... Красавица говорила торопливо, но съ твердостью, и Флоренса увидѣла, что она вскорѣ присоединилась къ ея отцу въ другой комнатѣ.

Свиданіе это воскресило надежды Флоренсы. Ночью ей снилось, что ея родная мама смотритъ на нихъ съ лучезарною улыбкой и благословляетъ дочь на новыя усилія!

ГЛАВА VI.

Открытіе глазъ мистриссъ Чиккъ.

Миссъ Токсъ, незнавшая ничего касательно лѣсовъ, подмостокъ, лѣстницъ и людей, у которыхъ головы были повязаны носовыми платками, и которые глазѣли въ окна дома мистера Домби, какъ летучіе геніи или чудныя птицы, и стучали, работали и сорили на пропалую -- миссъ Токсъ, позавтракавъ въ одно утро этого достопамятнаго періода, по своему скромному обыкновенію, поднялась наверхъ, съ намѣреніемъ съиграть на клавикордахъ птичій вальсъ, полить цвѣты, стереть отвсюду пыль и, вообще, по ежедневной привычкѣ, сдѣлать маленькую гостиную свою образцомъ изящнаго вкуса во всемъ Принцесс-Плэсѣ.

Миссъ Токсъ надѣла пару древнихъ перчатокъ, употреблявшихся собственно съ этою цѣлью, и во всякое другое время тщательно скрытыхъ въ ящикѣ столика, и принялась за дѣло систематически. Она начала съ птичьяго вальса; потомъ, по естественному ходу идей, перешла къ канарейкѣ, весьма голосистой, хотя далеко не молодой и значительно вылинявшей послѣ этого она занялась фарфоровыми украшеньицами своего жилища и, наконецъ, въ свое время, цвѣтами и растеніями, которыя подстригала весьма тщательно ножницами, по какой-то ботанической причинѣ, пользовавшейся ея особеннымъ вѣрованіемъ.

Миссъ Токсъ въ это утро не скоро добралась до своихъ растеній и вообще дѣйствовала какъ-то медлительно. Погода была теплая, вѣтръ южный, и дыханіе лѣта невольно обращало мысли миссъ Токсъ къ природъ. Лучъ солнца завернулъ на Принцесс-Плэсъ изъ-за угла широкой сосѣдней улицы, и закопченыя дымомъ трубы запрыгали радостно подъ его животворнымъ вліяніемъ; мальчикъ изъ гостиницы Принцессиныхъ-Гербовъ полилъ улицу и сообщилъ ей свѣжій запахъ, "совершенно растительный", какъ выражалась миссъ Токсъ. Благоуханіе свѣжаго сѣна, достигшее Принцесс-Плэса послѣ столкновеній по пути съ другими благоуханіями, неизбѣжными въ большомъ городѣ, достигалъ обонянія миссъ Токсъ и настроилъ мечты ея къ еще большей воспріимчивости впечатлѣній, порождаемыхъ красотами природы.

Миссъ Токсъ усѣлась на окнѣ и задумалась о своемъ покойномъ папа ~ мистерѣ Токсъ, нѣкогда служившемъ отечеству въ таможнѣ, и о своемъ дѣтствѣ, протекшемъ въ приморскомъ городѣ, среди значительнаго количества смолы и первобытной приморской простоты нравовъ. Она замечталась о лугахъ, покрытыхъ полевыми цвѣтами, изъ которыхъ въ прежніе годы сплетала она гирлянды и вѣнки для своихъ юношескихъ поклонниковъ, клявшихся ей въ вѣчной вѣрности и ходившихъ въ нанковыхъ костюмахъ, а также и о томъ, какъ скоро завяли эти вѣнки и гирлянды, и какъ невѣрны были клятвы юношей, ходившихъ въ нанковыхъ костюмахъ.

Сидя на подоконникѣ и глядя на воробьевъ, прыгавшихъ на солнышкѣ, миссъ Токсъ подумала также о своей покойной мама, о ея добродѣтеляхъ и ревматизмѣ. Когда проходилъ разнощикъ цвѣтовъ съ неуклюжими ногами, неся на головѣ корзину, отъ которой шляпа его сплющивалась въ блинъ, и кричалъ хриплымъ голосомъ о своемъ товарѣ, мысли миссъ Токсъ приняли такое меланхолическое направленіе, что она начала качать головою и подумала о томъ, какъ незамѣтно она можетъ состарѣться.

Въ такомъ расположеніи духа мысли миссъ Токсъ направились къ мистеру Домби, вѣроятно потому-что майоръ уже воротился домой и сейчасъ только поклонился ей изъ своего окна. Какая другая причина могла бы заставить миссъ Токсъ перейдти отъ гирляндъ полевыхъ цвѣтовъ и дней своей юности къ мистеру Домби? Сдѣлался ли онъ веселѣе? Примирился ли онъ съ приговорами судьбы? Вступитъ ли онъ когда-нибудь во второй бракъ, и если да, то съ кѣмъ? Кому суждено быть его второю супругой?

Лицо миссъ Токсъ зардѣлось внезапнымъ румянцемъ -- погода была жаркая -- въ то время, какъ, размышляя такимъ образомъ, она увидѣла въ зеркалѣ отраженіе своего задумчиваго лица. Румянецъ этотъ вспыхнулъ снова, когда она увидѣла маленькую карету, въѣзжавшую на Принцесс-Плэсъ и направившуюся прямо къ ея дверямъ. Миссъ Токсъ встала, поспѣшно взяла ножницы и чрезвычайно-прилежно подстригала свои растенія въ моментъ появленія мистриссъ Чинкъ.

-- Здорова ли, моя милая, обожаемая подруга? воскликнула миссъ Токсъ, встрѣчая гостью съ распростертыми объятіями.

Въ поступи обожаемой подруги была замѣтна нѣкоторая величавость, но она поцаловала миссъ Токсъ и сказала: -- Лукреція, благодарю васъ. Я чувствую себя хорошо.. Надѣюсь, и вы также. Гемъ!

У мистриссъ Чиккъ былъ какой-то особенный, односложный кашель, нѣчто въ родѣ предисловія къ настоящему кашлю.

-- Какъ рано вы сегодня пріѣхали и какъ это мило съ вашей стороны! продолжала миссъ Токсъ.-- Вы завтракали?

-- Благодарю, Лукреція. Я завтракала. Я позавтракала рано... (Тутъ она какъ-будто почувствовала особенную любознательность касательно Принцесс-Плэса и все глядѣла вокругъ себя) вмѣстѣ съ моимъ братомъ, который возвратился изъ Лимингтона.

-- Надѣюсь, что ему лучше, мой ангелъ?

-- Гораздо-лучше, благодарю васъ. Гемъ!

-- Моей милой Луизѣ надобно быть осторожною съ этимъ кашлемъ.

-- Ничего. Это не больше, какъ отъ близкой перемѣны погоды. Мы должны ожидать перемѣны.

-- Погоды? спросила простодушно миссъ Токсъ.

-- Во всемъ. Разумѣется, должны. Свѣтъ очень-перемѣнчивъ. Всякій, кто бы сталъ утверждать противное, удивилъ бы меня значительно и заставилъ бы даже усомниться на-счетъ своего разсудка. Перемѣны! воскликнула мистриссъ Чиккъ тономъ строго-назидательнымъ.-- Ахъ, Творецъ! Что на свѣтѣ не перемѣняется! Даже шелковичный червь, котораго, безъ сомнѣнія, можно полагать равнодушнымъ ко всему, вокругъ него происходящему -- даже атомъ, я увѣренна, перемѣняется постоянно въ разныя неожиданныя вещи.

-- Моя Луиза всегда удивительна въ своихъ сравненіяхъ.

-- Вы очень-добры, Лукреція, возразила мистриссъ Чиккъ, нѣсколько-смягченная.-- Надѣюсь, что ни одной изъ насъ не прійдется сомнѣваться въ другой.

-- О, я увѣрена въ этомъ!

Мистриссъ Чиккъ кашлянула раза два по-прежнему и принялась чертить на коврѣ разныя линіи кончикомъ парасоля. Миссъ Токсъ, знавшая довольно-хорошо свою обожаемую подругу, которая, будучи отъ чего-нибудь не въ духѣ, обыкновенно предавалась многосложной раздражительности, рѣшилась воспользоваться этою паузой и перемѣнить предметъ разговора.

-- Извините меня, милая Луиза, но мнѣ кажется, будто я замѣтила въ каретѣ мужественное лицо мистера Чикка?

-- Онъ тамъ; но, пожалуйста, оставьте его въ покоѣ. У него есть газета, слѣдовательно, онъ счастливъ на цѣлые два часа. Продолжайте заниматься вашими цвѣтами. Лукреція, а мнѣ позвольте сидѣть здѣсь и отдохнуть.

-- Моя Луиза знаетъ, что между такими друзьями, какъ мы, не можетъ-быть вопроса о церемоніи. Я потому... а потому миссъ Токсъ заключила фразу дѣломъ, надѣвъ снова перчатки, взявъ ножницы и начавъ подстригать свои растенія съ самымъ микроскопическимъ трудолюбіемъ.

-- Флоренса также возвратилась домой, сказала мистриссъ Чиккъ послѣ нѣкотораго молчанія, въ-продолженіе котораго сидѣла, склонивъ голову на одну сторону и не переставая выводить парасолемъ узоры:-- Флоренса уже такъ выросла, что не можетъ продолжать одинокую жизнь, къ которой привыкла. Безъ сомнѣнія, такъ. Конечно. Я готова чувствовать очень-мало уваженія къ тому, кто бы сталъ утверждать противное. Какъ бы я этого ни желала, но не могу уважить такихъ лицъ. До этой степени мы не въ состояніи приневоливать свои чувства...

Миссъ Токсъ согласилась, хоть и не понимала, къ чему все это клонится.

-- Если она дѣвушка странная и мой братъ Поль не можетъ чувствовать себя совершенно-спокойнымъ въ ея обществѣ, послѣ всѣхъ горестныхъ происшествій и ужасныхъ огорченій, чѣмъ на это отвѣтить? Онъ долженъ сдѣлать усиліе. Онъ обязанъ сдѣлать усиліе. Семейство наше всегда было замѣчательно по усиліямъ, которыя оно дѣлало надъ собою. Поль глава семейства, почти единственный, оставшійся представитель его -- я себя не считаю: что такое я? Я тутъ особа неважная...

-- Мой милый ангелъ...

Мистриссъ Чиккъ отерла глаза, которые были переполнены слезами и продолжала:

-- Значитъ, онъ непремѣнно обязанъ сдѣлать надъ собою усиліе. Хоть это и будетъ для меня ударомъ -- у меня натура такая слабая, я такая безумная, я бы скорѣе желала имѣть вмѣсто сердца кусокъ мрамора или камень изъ мостовой...

-- Мой ангелъ Луиза...

-- Но все для меня будетъ торжествомъ знать, что онъ не измѣнилъ себѣ и своему имени Домби, хотя, разумѣется, я въ этомъ всегда была убѣждена. Я только надѣюсь, прибавила она послѣ новой паузы:-- что и она сдѣлается достойною этого имени.

Миссъ Токсъ, переливавшая въ это время воду изъ глинянаго кувшина въ лейку, взглянула случайно на подругу и была изумлена выразительностью, которую мистриссъ Чиккъ придала своему лицу и съ которою смотрѣла на нее. Миссъ Токсъ поставила на столъ лейку и сѣла подлѣ нея.

-- Милая Луиза, успокоитъ ли васъ сколько-нибудь мое скромное мнѣніе, если я скажу, что ваша юная племянница подаетъ самыя пріятныя надежды?

-- Что вы подъ этимъ разумѣете? возразила мистриссъ Чиккъ съ удвоенною величавостью.-- О какомъ моемъ замѣчаніи говорите вы?

-- О томъ, что она сдѣлается достойною своего имени, мой ангелъ.

-- Если, сказала мистриссъ Чиккъ съ торжественною терпѣливостью: -- я выразилась не довольно-ясно, Лукреція, то вина въ этомъ моя. Нѣтъ, можетъ-быть, никакой причины, по которой мнѣ бы нужно было выражаться о такомъ предметѣ, исключая развѣ существовавшей между нами короткости... надѣюсь, Лукреція, ничто не нарушитъ ея; я даже позволяю себѣ быть убѣжденною въ этомъ. Но я желаю выразиться ясно, Лукреція, а потому, возвратившись къ моему послѣднему замѣчанію, прошу васъ понять, что оно вовсе не касалось Флоренсы... никакъ!

-- Не-уже-ли?

-- Нѣтъ, отвѣчала мистриссъ Чиккъ рѣзко и рѣшительно.

-- Такъ извините меня, другъ мой, я не поняла вашихъ словъ. Боюсь, что я стала непонятливою.

Мистриссъ Чиккъ оглядѣла всю комнату, потомъ посмотрѣла на улицу, на канарейку, на растенія, на лейку и кувшинъ -- словомъ, на все, что было въ комнатѣ, не взглянула только на хозяйку дома; наконецъ, взоръ ея остановился на миссъ Токсъ и она произнесла съ величаво-поднятыми бровями:

-- Лукреція, когда я говорю о томъ, будетъ ли она достойна этого имени, то подразумеваю вторую жену моего брата Поля. Мнѣ кажется, будто я сказала, или дала уразумѣть, что братъ мой намѣренъ вступить во второй бракъ.

Миссъ Токсъ поспѣшно встала со стула и возвратилась къ своимъ растеніямъ, у которыхъ принялась остригать вѣтки и листья безъ разбора и милосердія.

-- Почувствуетъ ли она вполнѣ всю важность отличія, которымъ ее осчастливили -- это другой вопросъ, продолжала мистриссъ Чиккъ также торжественно.

-- Я не теряю надежды. Мы обязаны думать хорошо другъ о другѣ, и я не отчаяваюсь. Моего совѣта не спрашивали. Еслибъ со мною посовѣтовались, то мнѣніе мое было бы принято, конечно, очень-безцеремонно, а потому дѣла лучше, какъ они есть. Я предпочитаю это.

Миссъ Токсъ, не поднимаясь изъ наклоннаго положенія, все еще обстригала вѣтки и листки. Мистриссъ Чиккъ, энергически покачивая по-временамъ головою, продолжала рѣчь, какъ-будто грозно вызывая кого-нибудь попробовать опровергнуть ее.

-- Еслибъ мой брать Поль посовѣтовался со мною, что онъ иногда и дѣлаетъ -- или, вѣрнѣе, иногда дѣлывалъ: теперь уже это кончено, съ меня снята отвѣтственность (тутъ она начала всхлипывать истерически) благодаря Бога, я не завистлива! Еслибъ братъ мой пришелъ ко мнѣ и спросилъ: Луиза, какихъ качествъ посовѣтуешь ты мнѣ искать во второй женѣ? Я бы, конечно, сказала: тебѣ нужна жена хорошей фамиліи, съ красотою, съ достоинствомъ, связями. Вотъ именно этими самыми словами я бы и выразилась, хоть везите меня на плаху! Клянусь всѣмъ священнымъ, я бы сказала: "Поль! Тебѣ жениться во второй разъ не на знатной! Тебѣ жениться не на красавицѣ! Тебѣ жениться не имѣя въ виду связей! Надобно быть совершенно безъ ума, чтобъ осмѣлиться подумать, будто такія вещи возможны!"

Слова эти пріостановили подстриганіе растеній; миссъ Токсъ, скрывая между ними свое лицо, стала прислушиваться очень-внимательно. Можетъ-быть, ей мелькнулъ лучъ надежды въ самой горячности мистриссъ Чиккъ.

-- Я не съумасшедшая, продолжала она:-- хоть и не смѣю считать себя женщиною высокаго ума, не смотря на странность нѣкоторыхъ людей, которые приписывали мнѣ это качество. И увѣрять меня, будто братъ мой могъ подумать о второмъ бракѣ, который не былъ бы основанъ на этихъ требованіяхъ, -- онъ, Поль Домби! Нѣтъ, это было бы слишкомъ-дерзко!

Въ-продолженіе мгновеннаго молчанія, наставшаго послѣ этихъ возгласовъ, ножницы миссъ Токсъ слабо стригнули раза два; но лицо ея оставалось незримымъ, а утреннее платье трепетало. Мистриссъ Чиккъ смотрѣла на нее исподтишка, сквозь промежутки въ листьяхъ.

-- Братъ мой, Поль, сдѣлалъ, разумѣется, то, чего всѣ отъ него ожидали. Сознаюсь, онъ удивилъ меня, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ и обрадовалъ. Когда Поль выѣхалъ отсюда, я никакъ не воображала, чтобъ у него могла родиться какая-нибудь привязанность внѣ Лондона, и, конечно, онъ не былъ здѣсь влюбленъ ни въ кого. Какъ бы то ни было, но партія, по-видимому, очень-приличная. Мать, безъ сомнѣнія, женщина знатная и тонкая, а я не въ правѣ разсуждать, хорошо или дурно она дѣлаетъ, собравшись жить въ домѣ моего брата: это дѣло Поля, не мое; что же до предмета его выбора, я видѣла только портретъ, и она должна быть красавица. Имя у нея прекрасное -- Эдиѳь: оно необыкновенно и поразительно, продолжала мистриссъ Чиккъ, энергически тряся головою: -- слѣдственно, Лукреція, я нисколько не сомнѣваюсь въ вашихъ чувствахъ, если скажу, что свадьба будетъ очень-скоро... вы, конечно, будете отъ этого очень-счастливы (опять сильная выразительность въ лицѣ и голосѣ мистриссъ Чиккъ). О, конечно! вы должны быть въ восторгѣ отъ близкой перемѣны въ судьбѣ моего брата, который часто оказывалъ вамъ много любезности!

Миссъ Токсъ не сказала ни слова, но взяла дрожащею рукою лейку и глядѣла вокругъ себя, какъ-будто разсчитывая, какую часть своей мебели улучшить изліяніемъ на нее содержавшейся въ этомъ сосудѣ влаги. Въ моментъ такого кризиса чувствъ миссъ Токсъ, дверь отворилась, она вздрогнула, захохотала громко и дико, и упала въ объятія вошедшаго, къ-счастью, равно безчувственная къ негодованію мистриссъ Чиккъ и къ мефистофелевской радости майора, глядѣвшаго на эту сцену изъ своего окна въ двойную театральную трубочку.

Не то было съ бѣднымъ туземцемъ, испуганною опорой упавшей въ обморокъ дѣвицы, который, входя по порученію майора для освѣдомленія о здоровьѣ прекрасной сосѣдки, очутился тутъ въ самый моментъ катастрофы, повергшей на его коричневыя руки нѣжное бремя, и налившей ему въ башмакъ цѣлое наводненіе. Озадаченный туземецъ прижималъ миссъ Токсъ нѣсколько времени къ сердцу, съ энергіею, сильно противорѣчившею его оторопѣлой наружности. Наконецъ, мистриссъ Чиккъ, достаточно пришедшая въ себя, велѣла ему опустить миссъ Токсъ на софу и выйдти; лишь-только онъ исчезъ, она принялась приводить въ чувство свою злополучную подругу.

При этихъ заботахъ, наружность мистриссъ Чиккъ вовсе не показывала того трогательнаго участія, которымъ отличаются дщери Еввы, когда помогаютъ другъ другу въ подобныхъ случаяхъ; тутъ не было того Франмасонства обмороковъ, которымъ онѣ вообще бываютъ таинственно связаны -- нѣтъ! мистриссъ Чиккъ скорѣе походила на палача, приводящаго въ чувство свою жертву передъ началомъ новыхъ пытокъ, когда подносила къ носу миссъ Токсъ соли, брызгала въ лицо холодную воду и употребляла всѣ испытанныя воскресительныя средства. Когда, наконецъ, миссъ Токсъ открыла глаза и постепенно ожила, мистриссъ Чиккъ отошла отъ нея, какъ отъ преступника, и смотрѣла на нее съ величавымъ негодованіемъ.

-- Лукреція! Не хочу скрывать свои чувства. Глаза мои разомъ открылись. Я бы этому не повѣрила, еслибъ услышала даже отъ святаго.

-- Какъ смѣшно падать въ обморокъ, проговорила запинаясь миссъ Токсъ.-- Но мнѣ сейчасъ будетъ лучше.

-- Вамъ сейчасъ будетъ лучше, Лукреція! возразила мистриссъ Чиккъ съ невыразимымъ презрѣніемъ.-- Вы воображали, кажется, что я слѣпа? Вы воображали, что для меня уже настало второе дѣтство? Нѣтъ, Лукреція! Я вамъ очень обязана!

Миссъ Токсъ устремила на свою подругу умоляющій, безнадежный взглядъ, и закрыла лицо носовымъ платкомъ.

-- Еслибъ кто-нибудь разсказалъ мнѣ это вчера, или даже полчаса назадъ, я бы, правоу почувствовала неодолимое желаніе поразить его. Лукреція Токсъ, глаза мои открылись и слѣпота моей довѣрчивости прошла. Ее употребили во зло, ею играли; но теперь всему конецъ!

-- О! на что вы намекаете такъ жестокосердо, мой ангелъ? спросила миссъ Токсъ сквозь слезы.

-- Лукреція, спросите ваше собственное сердце. Я должна просить васъ перестать адресоваться ко мнѣ въ этихъ фамильярныхъ выраженіяхъ. У меня осталось еще уваженіе къ самой-себѣ, хотя вы, можетъ-статься, и думаете противное.

-- О, Луиза! Какъ вы можете говорить со мною такимъ образомъ?

-- Какъ могу я говорить съ вами такимъ образомъ? Такимъ образомъ! О!

Миссъ Токсъ жалобно рыдала.

-- Вы свернулись, какъ змѣя, у очага моего брата; обвились вокругъ него, вкрались черезъ меня почти въ его довѣренность, Лукреція, чтобъ послѣ втайнѣ имѣть на него замыслы и осмѣлиться подозрѣвать возможность брачнаго союза съ нимъ! Да, нелѣпость такой идеи почти искупаетъ ея коварство! прибавила мистриссъ Чиккъ съ насмѣшливымъ достоинствомъ.

-- Луиза, умоляю васъ, не говорите такихъ ужасныхъ вещей!

-- Ужасныхъ вещей? Ужасныхъ вещей! Развѣ не положительный Фактъ, Лукреція, одно то, что вы сейчасъ не могли побѣдить вашихъ чувствъ передо мною, набросивъ такъ искусно на глаза мои покрывало?

-- Я не жаловалась, всхлипывала миссъ Токсъ.-- Я не сказала ничего. Если ваши вѣсти нѣсколько поразили меня, Луиза, и я имѣла какую-нибудь отдаленную мысль, что мистеръ Домби склоненъ ко мнѣ до нѣкоторой степени, то, конечно, Луиза, вы не будете осуждать меня.

-- Она хочетъ сказать, возразила мистриссъ Чиккъ, адресуясь ко всей мебели:-- она хочетъ сказать, я это вижу, что я поощряла ея сумасбродные замыслы!

-- Я не хочу дѣлать упрековъ, милая Луиза. Не хочу жаловаться. Но въ свое оправданіе...

-- Да! воскликнула мистриссъ Чиккъ съ улыбкой: -- вотъ, что она хочетъ выразить! Я это знала. Вы бы лучше высказали все откровенно. Говорите прямо! говорите прямо, Лукреція Токсъ, что бы вы ни были.

-- Въ оправданіе свое и только въ защиту противъ вашихъ жестокихъ упрековъ, милая Луиза, я хотѣла спросить, не вы ли сами допускали такую Фантазію и даже говаривали, что это могло случиться, судя по всему?

-- Есть предѣлъ, за которымъ снисходительность дѣлается ее только смѣшною, но даже виновною. Я могу снести многое, но не слишкомъ-многое. Не знаю, что привлекло меня сегодня въ этотъ домъ; но я имѣла предчувствіе, мрачное предчувствіе чего-нибудь особеннаго. Теперь, когда я постигла васъ вполнѣ, Лукреція, лучше для насъ обѣихъ, если мы не станемъ распространяться. Я желаю вамъ добра и всегда буду желать. Но какъ сестра моего брата, какъ будущая родственница его невѣстѣ и ея матери, -- могу ли я прибавить, какъ одна изъ Домби?-- я теперь не могу пожелать вамъ ничего больше, кромѣ добраго утра!

Слова эти, произнесенныя съ язвительною любезностью и чувствомъ высокаго нравственнаго самосознанія, были послѣдними со стороны мистриссъ Чиккъ. Она направилась къ дверямъ, у которыхъ голова ея склонилась, какъ у грознаго призрака, и сѣла въ карету, чтобъ найдти отраду и утѣшеніе въ объятіяхъ супруга, мистера Чикка.

То-есть, говоря аллегорически: руки мистера Чикка были заняты газетою, почему объятія его не могли быть свободными. Джентльменъ этотъ рѣшался взглядывать на свою супругу только украдкою и не произнесъ ни слова въ ея утѣшеніе. Однимъ словомъ, онъ продолжалъ читать, мурныкая отрывки разныхъ арій, по своей всегдашней привычкѣ, и только no-временамъ посматривалъ на жену исподтишка, не говоря ни хорошаго, ни дурнаго, ни равнодушнаго слова.

Мистриссъ Чиккъ, между-тѣмъ, обнаруживала страшное волненіе. Наконецъ, она не выдержала и воскликнула: "О, какъ широко открылись сегодня мои глаза!"

-- Какъ широко открылись сегодня твои глаза, моя милая?

-- О, не гове^и со мною! Если у тебя достаетъ духа видѣть меня въ такомъ положеніи и не спросить въ чемъ дѣло, тебѣ лучше замолчать разъ навсегда.

-- Да въ чемъ же дѣло, моя милая?

-- Только подумать, сказала мистриссъ Чиккъ въ родѣ монолога:-- что она могла имѣть подлый замыселъ породниться съ нашею фамиліей посредствомъ брака съ Полемъ! Подумать, что когда она играла въ лошадки съ милымъ ребенкомъ, который теперь лежитъ въ могилѣ -- мнѣ эти игры и въ то время никогда не нравились -- она скрывала такія двуличныя намѣренія! Удивляюсь, какъ она не боялась какого-нибудь несчастія въ наказаніе за свое коварство. Право, ей бы слѣдовало ожидать этого!

-- Да и мнѣ казалось до сегодняшняго утра, мой другъ, возразилъ съ разстановкою мистеръ Чиккъ, потирая себѣ переносье газетою:-- будто и ты сама была однѣхъ мыслей съ нею, и не считала этого ни несбыточнымъ, ни неприличнымъ.

Мистриссъ Чиккъ немедленно залилась слезами и объявила мужу, что если онъ желаетъ растоптать ее въ прахъ своими каблуками, то сдѣлалъ бы это лучше сейчасъ же, безъ промедленія.

-- Но съ Лукреціей Токсъ я кончила все, сказала мистриссъ Чиккъ, предавшаяся снова на нѣсколько минутъ своимъ чувствамъ, къ большому ужасу мистера Чикка.-- Я могу отречься отъ довѣренности Поля въ пользу той, которая можетъ этого стоить, и которою онъ намѣренъ замѣнить бѣдную Фанни; я могу перенести извѣщеніе объ этомъ, сдѣланное въ обыкновенномъ холодномъ тонѣ моего брата, хотя онъ и не спрашивалъ моего совѣта, а объявилъ о перемѣнѣ своихъ плановъ, когда все было уже рѣшено; но обмана я не могу перенести, и съ Лукреціей Токсъ у меня все кончено. Рука Провидѣнія видна во всемъ: все на свѣтѣ дѣлается къ лучшему. Обѣ онѣ изъ знати, и знакомство какой-нибудь миссъ Токсъ могло бы меня компрометтировать. Я сегодня подверглась тяжкому испытанію, но, вообще говоря, не жалѣю объ этомъ.

Въ такомъ истинно-христіанскомъ расположеніи духа, мистриссъ Чиккъ отерла себѣ глаза, поправила платье и сидѣла какъ прилично женщинѣ, которая покорна Провидѣнію среди ударовъ рока и спокойна въ своихъ горестяхъ. Мистеръ Чиккъ, чувствуя безъ сомнѣнія свою недостойность, велѣлъ кучеру остановиться на первомъ перекресткѣ, вышелъ изъ экипажа и побрелъ пѣшкомъ, посвистывая съ поднятыми превысоко плечами и запустивъ руки въ карманы.

Между-тѣмъ, несчастная миссъ Токсъ, которая, не смотря на страшныя обвиненія въ измѣнѣ своей "подругѣ", была дѣйствительно искренно привязана къ ней и поглощена благоговѣніемъ къ величію мистера Домби, -- отверженная миссъ Токсъ орошала свои растенія слезами и чувствовала, что на Принцесс-Плэсѣ воцарилась уже зима.

ГЛАВА VII.

Промежутокъ времени передъ свадьбою.

Хотя домъ мистера Домби пересталъ быть заколдованнымъ и обреченнымъ на вѣчное безмолвіе послѣ вторженія въ него рабочаго народа, который съ утра до вечера поднималъ страшный стукъ, трескъ, шумъ, бѣготню -- отъ чего Діогенъ лаялъ какъ бѣшеный съ восхода до заката солнца -- но въ образѣ жизни Флоренсы не произошло никакой перемѣны. Ночью, когда рабочіе уходили, домъ снова пустѣлъ и приходилъ въ свои первобытный характеръ; Флоренса, прислушиваясь къ улалявшимся голосамъ мастеровыхъ, рисовала въ своемъ воображеніи веселыя жилища, куда они возвращаются, и дѣтей, которыя ждутъ ихъ дома; ей пріятно было думать, что эти труженики уходили въ веселомъ и довольномъ расположеніи духа.

Она ждала вечерней тишины, какъ стараго друга; но теперь этотъ другъ приходилъ съ измѣнившимся лицомъ и смотрѣлъ на нее ласковѣе. Въ немъ была свѣжая надежда. Красавица, которая утѣшала и цаловала ее въ той самой комнатѣ, гдѣ душа ея была такъ безпощадно уязвлена жестокосердымъ отцомъ, являлась воображенію Флоренсы духомъ благодати. Кроткія видѣнія приближающейся свѣтлой жизни, когда любовь отца будетъ осѣнять ее и все потерянное въ тотъ горестный день, въ который нѣжность матери улетѣла съ ея послѣднимъ вздохомъ, носились вокругъ Флоренсы въ сумерки, и она встрѣчала ихъ съ радостною улыбкой. Взглядывая иногда на розовыхъ дѣтей въ противоположномъ домѣ, она помышляла съ удовольствіемъ о возможности скоро познакомиться съ ними, говорить съ ними; не бояться, какъ въ прежніе годы, показаться имъ, чтобъ не испугать ихъ своимъ одинокимъ, печальнымъ видомъ и глубокимъ трауромъ!

Думая о своей новой матери съ любовію и довѣрчивостью чистой, невинной души, Флоренса любила болѣе и болѣе покойную мать. Она не боялась соперничества ихъ въ своемъ сердцѣ: новый цвѣтокъ выросталъ въ немъ изъ глубоко-разросшагося и долго-любимаго корня. Каждое ласковое слово прекрасной молодой дамы отзывалось Флоренсѣ какъ эхо голоса, давно умолкшаго. Какъ могла изгладиться эта милая намять и быть вытѣснена другою привязанностью, когда въ ней заключалась вся родительская нѣжность, какую она когда-либо знала!

Разъ Флоренса сидѣла въ своей комнатѣ одна и думала объ обѣщанномъ скоромъ посѣщеніи прекрасной дамы, какъ вдругъ, поднявъ глаза, она увидѣла ее въ дверяхъ.

-- Мама! воскликнула дѣвушка радостно, бросившись ей на встрѣчу.

-- Еще не мамѣ, возразила Эдиѳь съ серьёзною улыбкой, обнимая ее.

-- Но скоро будете ею.

-- Да, скоро, очень-скоро.

Эдиѳь наклонила голову, прижала щеку свою къ цвѣтущей щекѣ Флоренсы и нѣсколько времени оставалась молча въ такомъ положеніи. Въ наружности и пріемахъ ея было столько нѣжности, что Флоренса была тронута ею еще больше, чѣмъ въ первую ихъ встрѣчу. Эдиѳь подвела ее къ стулу и сѣла съ нею рядомъ. Флоренса смотрѣла ей въ лицо, удивляясь ея красотѣ, и охотно оставила свою руку въ ея рукѣ.

-- Ты все оставалась одна, Флоренса, съ-тѣхъ-поръ, какъ я была здѣсь въ послѣдній разъ?

-- О, да!

Она смѣшалась и потупила взоры, потому-что новая мама смотрѣла на нее серьёзно и задумчиво.

-- Я... я привыкла къ этому. Мнѣ это нисколько не скучно. Иногда мы проводимъ цѣлые дни вдвоемъ съ Ди. Флоренса могла бы сказать, цѣлыя недѣли и мѣсяцы.

-- Ди твоя горничная, мой дружокъ?

-- Моя собака, мама, отвѣчала Флоренса смѣясь.-- Сузанна моя горничная.

-- И это твои комнаты? сказала Эдиѳь, оглядываясь вокругъ себя.-- Мнѣ ихъ въ тотъ разъ не показали. Надобно украсить ихъ, Флоренса. Мы сдѣлаемъ ихъ самыми хорошенькими въ цѣломъ домѣ.

-- Еслибъ я могла перемѣнить ихъ, мама, тамъ наверху есть одна, которая нравилась бы тинѣ больше.

-- Развѣ здѣсь не довольно высоко, дитя?

-- Та была комната моего брата, и я очень люблю ее. Я хотѣла говорить объ этомъ съ папа, когда, возвратясь домой, увидѣла здѣсь рабочихъ и всѣ передѣлки, но... (она потупила глаза, боясь смѣшаться отъ устремленнаго на нее взора) но боялась огорчить его. А такъ-какъ вы сказали, что скоро будете здѣсь, мам а, и распоряжаетесь всѣмъ, то я рѣшилась собраться съ духомъ и просить васъ.

Блестящіе глаза Эдиѳи смотрѣли ей пристально въ лицо, пока Флоренса не поднимала своихъ: тогда Эдиѳь, въ свою очередь, опустила взоры. Въ это время, Флоренсѣ показалось, что красота ея новой мама совершенно въ другомъ родѣ, чѣмъ когда она увидѣла ее въ первый разъ. Тогда красота эта казалась гордою и величавою; но теперь во всѣхъ пріемахъ Эдиѳи было столько ласки и кротости, что будь она даже одного возраста съ Флоренсой, то и тогда не располагала бы къ большей довѣрчивости и откровенности. Иногда только на лицѣ ея показывалась странная принужденность, и тогда казалось, что она чувствуетъ себя какъ-будто униженною передъ Флоренсой, которая едва понимала это, но не могла не замѣтить. Когда Эдиѳь сказала, что она еще не ея мама, и когда Флоренса назвала ее главною распорядительницей въ цѣломъ домѣ, такая перемѣна была даже поразительна; даже теперь, когда Флоренса смотрѣла ей въ лицо, казалось, будто она скорѣе смущена и желаетъ скрыться отъ молодой дѣвушки, чѣмъ готовится любить ее и ищетъ ея довѣренности по праву такого близкаго родства.

Эдиѳь охотно обѣщала устроить, новыя комнаты по желанію Флоренсы и объявила, что сама обо всемъ распорядится. Потомъ она сдѣлала нѣсколько вопросовъ о маленькомъ Полѣ и, наконецъ, пробесѣдовавъ нѣсколько времени, объявила Флоренсѣ, что хочетъ увезти ее къ себѣ.

-- Мы съ матушкой переѣхали теперь въ Лондонѣ и ты проживешь у насъ до моей свадьбы. Я очень желаю познакомиться и сойдтись съ тобою, Фроренса.

-- О, какъ вы добры, мама! Какъ я вамъ благодарна!

-- Я скажу тебѣ еще одно: можетъ-быть, другаго удобнаго случая къ этому не будетъ, продолжала Эдиѳь, оглядываясь, дѣйствительно ли онѣ однѣ и понизивъ голосъ: -- когда я выйду замужъ и уѣду отсюда на нѣсколько недѣль, сердце мое будетъ спокойнѣе, если ты воротишься домой сюда. Все равно, кто бы ни приглашалъ тебя къ себѣ, переѣзжай сюда. Лучше оставаться одною, чѣмъ... то-есть, я хотѣла сказать, милая Флоренса, что тебѣ, безъ сомнѣнія, будетъ пріятнѣе всего жить дома.

-- Я переѣду домой въ тотъ же день, мама.

-- Да, дружокъ. Полагаюсь на твое обѣщаніе. Теперь готовься ѣхать со мною, милое дитя. Ты найдешь меня внизу, когда соберешься.

Медленно и задумчиво пошла Эдиѳь одна по огромному дому, котораго вскорѣ должна была сдѣлаться госпожою, не обращая вниманія на роскошь и великолѣпіе, начавшія уже обнаруживаться. Та же неукротимая надменность души, то же гордое презрѣніе выражалось въ глазахъ и на устахъ красавицы; та же страшная красота, негодующая на себя и на все ее окружающее, проходила по пышнымъ чертогамъ. Розы на дорогихъ обояхъ и узоры на полахъ были для нея окружены колючими шипами, терзавшими ея высокую грудь; въ каждомъ клочкѣ позолоты видѣла она атомы ненавистныхъ денегъ, за которыя ее купили; огромныя зеркала отражали ей во весь ростъ фигуру женщины, въ которой у цѣлъ ли еще основанія благородныхъ качествъ, по которая такъ измѣнила себѣ и такъ упала, что не могла стать на свою настоящую высоту. Ей казалось, будто все это слишкомъ-ясно для всѣхъ, и одно убѣжище ея -- гордость: гордость, мучившая ея грудь днемъ и ночью, и поддерживавшая ее въ этой бурной борьбѣ съ самой-собою.

Не-уже-ли это та же самая женщина, которую Флоренса -- чистое, невинное дитя -- могла укротить до такой степени, что подлѣ нея она дѣлалась другимъ существомъ, съ успокоенными страстями и даже присмирѣвшею гордостью? Не-уже-ли это та самая женщина, которая теперь сидитъ въ каретѣ подлѣ Флоренсы, держитъ ее одной рукою за руку, обнявъ другою ея станъ, и прижимаетъ къ сердцу, умоляя о любви и довѣренности... которая готова отдать жизнь, чтобъ защитить это дитя отъ всякаго зла и огорченія?

О, Эдиѳь! право, тебѣ лучше умереть въ такія минуты! Тебѣ больше счастья умереть такъ, чѣмъ доживать до конца!

Высокопочтенная мистриссъ Скьютонъ, думавшая о чемъ угодно, кромѣ подобныхъ вещей -- она боялась смерти и не дозволяла упоминать при себѣ объ этомъ чудовищѣ -- выпросила себѣ для свадьбы домъ въ Брук-Стритѣ, на Гроевенор-Сквэрѣ, у одного знатнаго родственника изъ племени Финиксовъ. Родственника этого не было въ городѣ, и онъ охотно согласился на такой заемъ, въ надеждѣ, что онъ будетъ послѣднимъ и избавитъ его отъ всѣхъ будущихъ займовъ и даровъ въ пользу мистриссъ Скьютонъ и ея дочери. Для поддержанія наружнаго блеска фамиліи, мистриссъ Скьютонъ обратилась къ одному почтенному торговцу, ссужающему за сходную цѣну вельможъ и джентльменовъ всѣмъ, начиная съ серебрянаго сервиза до цѣлой арміи лакеевъ. Она избрала у него сѣдовласаго дворецкаго (которому за это преимущество, дававшее ему видъ стариннаго слуги семейства, платили дороже), двухъ превысокихъ лакеевъ и отборный штабъ кухонной прислуги. Въ-слѣдствіе этихъ распоряженій, пажъ Витерсъ, освобожденный разомъ отъ всѣхъ обязанностей своего многотруднаго положенія, по нѣскольку разъ въ день протиралъ себѣ глаза и щипалъ свои члены, чтобъ удостовѣриться, дѣйствительно ли такое блаженство не сонъ, а пріятная существенность. Разставивъ, гдѣ нужно, фарфоровыя, серебряныя и разныя другія украшенія, добытыя изъ того же источника, и нанявъ весьма приличную карету съ парою гнѣдыхъ, мистриссъ Скьютонъ расположилась на главной софѣ въ обычной позѣ Клеопатры, готовая принимать кого бы то ни было.

-- Здорова ли моя обворожительная Флоренса? сказала она при видѣ Эдиѳи съ ея будущею дочерью.-- Вы непремѣнно должны поцаловать меня, мой ангелъ!

Флоренса робко выбирала для поцалуя бѣлое мѣсто на лицѣ мистриссъ Скьютонъ, но та подставила ей ухо и вывела такимъ образомъ изъ затрудненія.

-- Эдиѳь, моя милая, право... станьте немножко поближе къ свѣту, моя прелестная Флоренса...

Флоренса повиновалась краснѣя.

-- Ты не помнишь, Эдиѳь, какова ты была въ возрастѣ нашей безцѣнной Флоренсы?

-- Я это давно уже забыла, мама.

-- Право, мои ангелъ, я замѣчаю рѣшительное сходство между тобою, когда ты была ея лѣтъ, и нашею до крайности обворожительною Флоренсой. Это показываетъ, что изъ нея еще можно будетъ сдѣлать.

-- Да, конечно, отвѣчала Эдиѳь сурово.

Мать, чувствуя себя не на совершенно-безопасномъ поприщѣ, сказала въ родѣ диверсіи:

-- Ангелъ мой, Флоренса, вы непремѣнно должны поцаловать меня еще разъ.

Флоренса еще разъ приложила губы къ уху мистриссъ Скьютонъ.

-- Вы вѣрно уже слышали, мой прелестный ангельчикъ, что вашъ папа, котораго мы рѣшительно обожаемъ, женится ровно черезъ недѣлю на моемъ миломъ дитяти, Эдиѳи?

-- Я знала, что это будетъ скоро, но не знала, когда именно.

-- Эдиѳь, моя шалунья, возможно ли? Ты не сказала этого Флоренсѣ?

-- Для чего мнѣ было сообщать ей объ этомъ? возразила Эдиѳь такъ рѣзко и сурово, что Флоренса едва рѣшилась вѣрить своему слуху.

Тогда мистриссъ Скьютонъ рѣшилась на другую, болѣе-безопасную диверсію: она объявила Флоренсѣ, что отецъ ея будетъ у нихъ обѣдать и, безъ сомнѣнія, пріидетъ въ восторгъ, увидя тутъ совершенно-неожиданно свою обожаемую дочь. Флоренса смутилась отъ этого извѣстія; безпокойство ея возрастало по мѣрѣ приближенія обѣденнаго часа, и наконецъ дошло до того, что она готова была убѣжать домой пѣшкомъ, одна, съ открытою головою, и удержалась только страхомъ объясненія, въ которомъ неминуемо былъ бы замѣшанъ ея отецъ: такъ боялась она этой милой неожиданности! Когда приблизилось время обѣда, она едва могла дышать и не осмѣливалась подойдти къ окну, боясь быть замѣченною имъ съ улицы; не рѣшалась пойдти наверхъ, опасаясь внезапной встрѣчи съ нимъ на лѣстницѣ. Волнуемая внутреннею борьбою, она сидѣла подлѣ софы Клеопатры, стараясь понимать ея пустыя, иперболическія рѣчи и отвѣчать на нихъ. Вдругъ она услышала на лѣстницѣ шаги.

-- Онъ идетъ! это его шаги! воскликнула Флоренса вздрогнувъ и поблѣднѣвъ.

Клеопатра, расположенная къ юношеской игривости и неутруждавшая себя изслѣдованіемъ причины волненія Флоренсы, толкнула ее за свое сѣдалище и накинула на нее шаль, чтобъ лучше обрадовать мистера Домби сюрпризомъ. Она сдѣлала это такъ проворно, что черезъ мгновеніе Флоренса услышала въ комнатѣ шаги отца. Мистеръ Домби поздоровался съ будущею тещей и невѣстой. Отъ звуковъ его голоса Флоренса затрепетала всѣмъ тѣломъ.

-- Подите сюда, мой милый Домби, сказала Клеопатра: -- и скажите намъ, здорова ли ваша прелестная Флоренса?

-- Флоренса здорова, отвѣчалъ онъ, подходя къ софѣ.

-- И дома?

-- Дома.

-- Мой милый Домби, увѣрены ли вы, что меня не обманываете? Не знаю, какъ прійметъ моя Эдиѳь такое объявленіе, но увѣряю честью, мой милый Домби, мнѣ приходится назвать васъ лживѣйшимъ изъ людей.

Еслибъ мистеръ Домби былъ дѣйствительно уличенъ на мѣстѣ въ самой безчестной лжи, то и тогда не растерялся бы до такой степени, какъ теперь, когда мистриссъ Скьютонъ отдернула шаль и взорамъ его предстала, какъ призракъ, Флоренса, блѣдная и дрожащая. Онъ не успѣлъ прійдти въ себя, какъ Флоренса подбѣжала къ нему, обвила его шею руками, поцаловала нѣсколько разъ въ лицо и выбѣжала изъ комнаты. Онъ глядѣлъ вокругъ себя, какъ-будто желая спросить у кого-нибудь объясненія, но Эдиѳь исчезла вслѣдъ за Флоренсою.

-- Теперь сознайтесь, мой милый Домби, сказала мистриссъ Скьютонъ, протягивая ему руку: -- что вы никогда въ жизни не были такъ удивлены и восхищены.

-- Я никогда не былъ такъ удивленъ...

-- И восхищены, мой милый Домби?

-- Я... да, мнѣ очень-пріятно встрѣтить здѣсь Флоренсу. Потомъ, какъ-будто обдумавъ этотъ предметъ должнымъ образомъ, онъ прибавилъ съ большею рѣшимостью:-- Да, мнѣ дѣйствительно очень-пріятно встрѣтить здѣсь Флоренсу.

-- Вы удивляетесь тому, какъ она очутилась съ нами?

-- Можетъ-быть, Эдиѳь...

-- О, догадливый хитрецъ! О, лукавый, лукавый человѣкъ! Такихъ вещей не должно бы разсказывать: вы, мужчины, удивительно тщеславны! Но вы знаете мою открытую душу, милый Домби... Хорошо, сейчасъ.

Это было сказано одному изъ превысокихъ людей, который пришелъ доложить объ обѣдѣ.

-- Но Эдиѳь, мой любезый Домби, продолжала она шопотомъ: -- когда не можетъ быть вмѣстѣ съ вами -- что, конечно, не всегда возможно, какъ я ей часто говорю -- хочетъ по-крайней-мѣрѣ имѣть подлѣ себя кого-нибудь изъ вашихъ. Какъ это обворожительно-натурально! И вотъ почему сегодня ничто не могло удержать Эдиѳь отъ поѣздки за нашимъ ангеломъ, Флоренсой. Не правда ли, какъ это необычайно-мило!

Видя, что она ожидаетъ отвѣта, мистеръ Домби отвѣчалъ: "Чрезвычайно".

-- О, благослови васъ Богъ, милый Домби, за такое доказательство чувствительности! воскликнула Клеопатра, пожимая ему руку.-- Но я дѣлаюсь слишкомъ-серьёзною! Сведите меня съ лѣстницы, какъ ангелъ, и посмотримъ, что эти люди намѣрены дать намъ къ обѣду. О, милый Домби!

Мистеръ Домби взялъ ее подъ руку и повелъ церемонно къ столу. Флоренса и Эдиѳь были уже тамъ и сидѣли рядомъ. Флоренса хотѣла встать, увидя отца, и уступить ему свой стулъ, но Эдиѳь положила ей руку на плечо, и мистеръ Домби занялъ мѣсто на противоположной сторонѣ круглаго стола.

За обѣдомъ разговоръ поддерживался почти исключительно иждивеніемъ мистриссъ Скьютонъ. Флоренса едва осмѣливалась поднять глаза, чтобъ на нихъ ее открылись слѣды слезъ; еще менѣе осмѣливалась она говорить; Эдиѳь не сказала ни слова, кромѣ развѣ въ отвѣтъ на адресовавшіеся къ ней вопросы. Клеопатрѣ приходилось трудиться не на шутку, и пристройка дочери обошлась ей очень-нелегко!

-- Итакъ, мой милый Домби, приготовленія ваши почти кончены? сказала мистриссъ Скьютонъ, когда дессертъ поставили на столъ и сѣдовласый дворецкій удалился.

-- Да, сударыня, все готово, и Эдиѳи остается только осчастливить насъ назначеніемъ времени свадьбы.

Эдиѳь сидѣла какъ прекрасная статуя, холодная, безмолвная и неподвижная.

-- Мой милый ангелъ, ты слышала, что говоритъ мистеръ Домби? О, мой любезный мистеръ Домби! Какъ ея разсѣянность напоминаетъ мнѣ время, когда это пріятнѣйшее существо, ея папа, былъ въ вашемъ теперешнемъ положеніи!

-- Мнѣ нечего назначать. Пусть будетъ по вашему желанію, сказала Эдиѳь, едва взглянувъ черезъ столъ на мистера Домби.

-- Завтра? подсказалъ онъ.

-- Если вамъ угодно.

-- Или, можетъ-быть, вы предпочтете черезъ недѣлю?

-- Мнѣ все равно. Когда хотите.

-- О равнодушная! возразила мать.-- А между-тѣмъ, ты съ утра до вечера въ попыхахъ, и у тебя вѣчныя хлопоты со всѣми этими заказами!

-- Хлопоты ваши, отвѣчала Эдиѳь, обратясь къ ней съ легко-сдвинутыми бровями.-- Вы можете уговориться съ мистеромъ Домби.

-- Правда, конечно, мой ангелъ, это чрезвычайно-деликатно съ твоей стороны! Моя очаровательная Флоренса, вы непремѣнно должны встать и поцаловать меня еще разъ!

Странная вещь, что всѣ эти порывы нѣжности къ Флоренсѣ случались съ Клеопатрою въ то время, когда Эдиѳи приходилось хоть сколько-нибудь участвовать въ разговорѣ! Конечно, Флоренса никогда въ жизни не наслаждалась столькими обниманьями, и, можетъ-быть, никогда въ жизни, не зная того сама, не была такъ полезна...

Мистеръ Домби былъ далекъ отъ неудовольствія на странныя манеры своей прекрасной невѣсты, находя въ ея холодности и надменности подобіе самому-себѣ. Его самолюбію льстила мысль о покорности такой женщины, которая, однако, предоставляетъ все его волѣ и по-видимому отказывается для нея отъ своей собственной. Ему пріятно было думать о томъ, какъ эта гордая и величавая женщина, хозяйничая со-временемъ въ его домѣ, будетъ принимать гостей и обдавать ихъ холодомъ не хуже его-самого. Достоинство Домби и Сына не только не упадетъ, но поддержится и возвысится какъ-нельзя-лучше въ такихъ рукахъ.

Такъ думалъ мистеръ Домби, оставшись одинъ за обѣденнымъ столомъ и размышляя о своемъ прошедшемъ и будущемъ. Онъ находилъ себѣ сочувствіе въ мрачной величавости столовой залы, съ темнокоричневыми стѣнами, на которыхъ виднѣлись почернѣлыя картины и гербы; съ двадцатью-четырьмя черными старинными стульями, стоявшими угрюмо, подобно нѣмымъ въ похоронной процессіи; двумя истертыми неграми, поддерживавшими вѣтви огромныхъ канделябровъ, и господствующимъ въ ней затхлымъ запахомъ, какъ-будто прахъ десяти тысячь обѣдовъ былъ погребенъ въ склепѣ подъ поломъ. Хозяинъ дома жилъ часто за границей: воздухъ Англіи рѣдко привлекалъ на долгое время членовъ фамиліи Финиксовъ; столовая зала надѣвала на себя по немъ трауръ постепенно глубже и глубже, и наконецъ сдѣлалась до того погребальною, что для полнаго сходства въ ней недоставало только покойника.

На случай, мистеръ Домби могъ бы очень-удобно заставить забыть даже и этотъ недостатокъ, если не по положенію своего тѣла, то по его наружной окоченѣлости. Взоры его были безотчетно устремлены на мертвое море краснаго дерева, на которомъ стояли блюда съ фруктами, графины и рюмки; казалось, будто предметы его размышленій то показывались на лакированной поверхности стола, то снова уходила въ глубину. Тутъ онъ видѣлъ Эдиѳь, въ полной величавости гордаго лица и стана; потомъ явилась Флоренса, съ обращенною къ нему робкою головою, какъ въ ту минуту, когда она выбѣжала изъ комнаты послѣ милаго сюрприза, подготовленнаго для него Клеопатрой; глаза Эдиѳи смотрѣли на бѣдную дѣвушку и рука ея была протянута съ видомъ покровительства. Потомъ появилась маленькая фигура въ низкихъ дѣтскихъ креслахъ, которая смотрѣла на него съ удивленіемъ, а блестящіе глаза и юное личико со стариковскимъ выраженіемъ мерцали какъ при трепетномъ свѣтѣ пламени камина. Потомъ снова показалась Флоренса и заняла все вниманіе отца. Была ли она созданнымъ на зло ему затрудненіемъ и препятствіемъ; или соперницей, ставшей на пути и могущей мѣшать ему; или его роднымъ дитятей, имѣвшимъ право на отцовскую нѣжность; или въ видѣ намека, что онъ хоть по наружности долженъ казаться попечительнымъ о своей крови и плоти передъ новою роднею -- это было лучше извѣстно ему самому. Затѣмъ предстали глазамъ его свадебные гости, брачные алтари и картины честолюбія, между которыми все-таки промелькивалъ образъ Флоренсы, вѣчной Флоренсы... Наконецъ, видѣнія стали до того смутны и сбивчивы, что онъ всталъ и пошелъ наверхъ къ дамамъ.

Давно уже было темно, но свѣчей не подавали: мистриссъ Скьютонъ жаловалась, что у нея болитъ отъ нихъ голова. Во весь остатокъ вечера, Флорѣнса и мистриссъ Скьютонъ разговаривали между собою. Клеопатра особенно старалась держать ее какъ-можно-ближе около себя; иногда Флоренса играла на Фортепьяно, къ неописанному восторгу мистриссъ Скьютонъ, не говоря уже о нѣкоторыхъ случаяхъ, когда эта нѣжная дама находила необходимымъ потребовать еще поцалуя каждый разъ, когда Эдиѳь говорила что-нибудь. Варочемъ, подобныхъ случаевъ было немного: Эдиѳь сидѣла все время въ сторонѣ, у открытаго окна, хотя мать и предостерегала ее очень-часто отъ простуды, и оставалась тамъ до самаго ухода мистера Домби. На прощаньи съ Флоренсою, онъ былъ къ ней необыкновенно-милостивъ, и она ушла спать въ комнату, смежную со спальнею Эдиѳи, до того счастливая и ободренная, что думала о своемъ прошломъ, какъ-будто оно касалось не ея, а другой несчастной, покинутой дѣвушки, заслуживающей состраданія въ своей горести. Флоренса плакала объ этой несчастной, пока не заснула крѣпкимъ сномъ.

Недѣля текла скоро въ поѣздкахъ по модисткамъ, швеямъ, брильянтщикамъ, законникамъ, цвѣточницамъ и кандитерамъ. Флоренсу брали каждый разъ съ собою. Флоренса должна была присутствовать на свадьбѣ, снять трауръ и быть при этомъ случаѣ въ блестящемъ нарядѣ. Идеи модистки на счетъ ея костюма -- модистка была Француженка и очень походила на мистриссъ Скьютонъ -- были такъ изящны и дѣвственны, что мистриссъ Скьютонъ заказала точь-въ-точь такое же платье для себя. Модистка клялась, что оно будетъ ей восхитительно къ-лицу и что весь свѣтъ прійметъ ее за сестру прелестной молодой дѣвицы.

Недѣля потекла скорѣе. Эдиѳь не глядѣла ни на что, не заботилась ни о чемъ. Къ ней приносили богатые наряды, которые она примѣряла и которыми восхищались мистриссъ Скьютонъ и модистки; потомъ ихъ убирали, не услышавъ отъ нея ни одного слова. Мистриссъ Скьютонъ составляла планы всѣхъ дѣйствій дня и выполняла ихъ. Когда ѣздили за покупками, Эдиѳь почти постоянно оставалась въ каретѣ; иногда только, въ необходимыхъ случаяхъ, она входила въ лавки: мистриссъ Скьютонъ вела всѣ дѣла, а Эдиѳь смотрѣла на ея хлопоты съ такимъ равнодушіемъ, какъ-будто она была тутъ совершенно-посторонняя. Флоренса могла счесть ее надменною и небрежною, но съ нею она была всегда совершенно-другимъ существомъ, а потому Флоренса подавляла свое удивленіе благодарностью и не позволяла ему обнаруживаться.,

Недѣля потекла еще скорѣе. Наконецъ, насталъ послѣдній вечеръ передъ свадьбою. Въ темной гостиной -- головная боль мистриссъ Скьютонъ по-прежнему не сносила свѣта, хотя она надѣялась выздоровѣть совершенно къ завтрашнему утру -- сидѣли Клеопатра, Эдиѳь и мистеръ Домби: Эдиѳь у открытаго окна, глядя на улицу, мистеръ Домби и Клеопатра тихо разговаривали на софѣ. Становилось поздно, и усталая Флоренса пошла уже спать.

-- Милый Домби, вы оставите мнѣ Флоренсу завтра, когда отнимете у меня Эдиѳь?

-- Съ большимъ удовольствіемъ.

Имѣть ее подлѣ себя, пока вы будете вмѣстѣ въ Парижѣ, и думать, что и мнѣ суждено содѣйствовать образованію ума такого ангела, мой милый Домби, это будетъ мнѣ утѣшительнымъ бальзамомъ въ одиночествѣ!

Эдиѳь вдругъ обернулась къ нимъ и стала прислушиваться съ напряженнымъ вниманіемъ.

-- Милый Домби, тысячу разъ благодарю за ваше доброе мнѣніе. Я уже боялась, что вы имѣете злоумышленіе, какъ говорятъ эти ужасные законники -- ахъ, какая проза!-- осудить меня на совершенное одиночество.

-- Зачѣмъ вы думаете обо мнѣ такъ несправедливо?

-- Потому-что очаровательная Флоренса объявила мнѣ положительно, будто ей непремѣнно надобно возвратиться домой завтра же. Я уже готова была считать васъ настоящимъ пашою.

-- Увѣряю васъ, сударыня, я ничего не приказывалъ Флоренсѣ; еслибъ это и было, то для меня нѣтъ ничего священнѣе вашего желанія.

-- О, милый Домби, какой вы куртизанъ! Впрочемъ, нѣтъ, вы не куртизанъ: у куртизановъ нѣтъ сердца, а ваше проявляется во всемъ вашемъ прелестномъ характерѣ. Не-уже-ли вы уже уходите?

-- Теперь уже поздно; мнѣ пора.

-- Не-уже-ли это Фактъ, а не сонъ? Могу ли вѣрить, мой обворожительный Домби, что вы завтра утромъ прійдете сюда и возьмете мою единственную отраду, мою Эдиѳь?

Мистеръ Домби, привыкшій понимать вещи буквально, напомнилъ мистриссъ Скьютонъ, что встрѣтится съ невѣстою не иначе, какъ въ церкви.

-- О, еслибъ вы знали, какъ мучительно разставаться съ единственнымъ дитятей, даже вручая его вамъ, милый Домби! Но я превозмогу себя завтра, будьте спокойны. Благослови васъ небо! Эдиѳь, дитя! закричала она игриво.-- Кто-то уходить!

Эдиѳь, снова обратившая голову къ окну, когда разговоръ ихъ пересталъ интересовать ее, поднялась со стула, но не сказала ни слова, не двинулась съ мѣста. Мистеръ Домби, съ достоинствомъ и любезностью, приличными его положенію, направился къ невѣстѣ, поцаловалъ ея руку и сказалъ: "Завтра утромъ я буду имѣть счастіе требовать эту руку, какъ руку мистриссъ Домби". Съ этимъ онъ торжественно раскланялся и вышелъ.

Мистриссъ Скьютонъ позвонила, чтобъ подали свѣчи, лишь-только затворилась за нимъ дверь. Вмѣстѣ съ свѣчами явилась горничная, неся юношественное платье, долженствовавшее завтра сбить съ толка весь свѣтъ. Разумѣется, что, нарядившись для примѣрки, она казалась въ этомъ дѣвственномъ костюмъ гораздо-старѣе и отвратительнѣе, чѣмъ въ своей фланелевой кофтъ. Но мистриссъ Скьютонъ, любуясь на себя въ зеркалъ, разсчитывала, какой убійственный эффектъ произведетъ это на майора, и потомъ, приказавъ горничной раздѣть себя и приготовить все для ночнаго покоя, распалась въ развалины, какъ карточный домикъ.

Во все это время, Эдиѳь сидѣла у окна и глядѣла по-прежнему на улицу. Оставшись снова наединѣ съ матерью, она поднялась съ мѣста, на которомъ просидѣла весь вечеръ, направилась къ ней и остановилась прямо противъ зѣвающей, трясущейся, брюзгливой старухи, которая безпокойно встрѣтила устремленный на нее огненный взглядъ дочери.

-- Я устала до смерти, сказала мать.-- На тебя нельзя положиться ни минуты. Ты хуже ребенка, ребенка! Нѣтъ ребенка, который былъ бы въ половину такъ упрямъ и непокоренъ.

-- Выслушайте меня, матушка, возразила Эдиѳь съ такимъ горькимъ презрѣніемъ, которое устраняло всякую мысль о шутливости.-- Вы должны оставаться однѣ до моего возвращенія.

-- Должна оставаться одна, Эдиѳь, до твоего возвращенія?

-- Или именемъ Того, кого я завтра призову въ свидѣтели лживѣіннаго и позорнѣйшаго дѣла -- клянусь вамъ, откажу этому человѣку въ самой церкви. Если нѣтъ, пусть я упаду мертвая на помостѣ!

Мать отвѣчала встревоженнымъ взглядомъ, который нисколько не успокоился отъ встрѣчи съ непреклоннымъ взглядомъ дочери.

-- Намъ довольно быть тѣмъ, что мы есть, сказала Эдиѳь твердымъ голосомъ.-- Я не хочу видѣть, какъ юность и непорочность упадутъ до уровня со мною, не хочу видѣть чистое существо испорченнымъ и развращеннымъ для забавы цѣлаго міра матерей. Вы меня понимаете? Флоренса должна возвратиться домой.

-- Ты съ ума сошла, Эдиѳь! воскликнула съ сердцемъ мать.-- Не-уже-ли ты воображаешь найдти въ этомъ домѣ спокойствіе, пока она не замужемъ и будетъ жить тамъ?

-- Спросите меня, или спросите себя, ожидала ли я когда-нибудь найдти тамъ миръ и спокойствіе?

-- Не-уже-ли послѣ всѣхъ моихъ трудовъ и хлопотъ, чтобъ доставить тебѣ независимость (старуха почти кричала и голова ея тряслась какъ листъ), ты скажешь, что во мнѣ заключается зараза и мое общество можетъ только испортить и развратить невинность? Что жь ты такое сама? Прошу тебя, скажи, что ты такое?

-- Я не разъ дѣлала себѣ этотъ самый вопросъ, возразила Эдиѳь, блѣдная какъ мертвецъ, указывая на окно:-- когда сидѣла гамъ и погибшія подобія моего пола проходили мимо: Богу извѣстно, какой я получила отвѣтъ... О, матушка, матушка! Еслибъ вы предоставили меня моимъ природнымъ влеченіямъ, когда я была дѣвушкой гораздо-моложе Флоренсы, я была бы не тѣмъ, что теперь!

Понимая, какъ безполезно обнаруженіе гнѣва, старуха принялась плакать и жаловаться, что она прожила слишкомъ-долго, что единственное дитя отрекается отъ нея, и любовь къ родителямъ забыта въ эти злыя времена; что упреки эти противны природѣ и заставляютъ ее желать смерти.

-- Жить, подвергая себя такимъ сценамъ, невыносимо! Право, лучше придумать какое-нибудь средство кончить мое существованіе. О, Эдиѳь, ты моя дочь и говоришь мнѣ въ такомъ духѣ!

-- Между нами время взаимныхъ упрековъ уже прошло, матушка, возразила горестно Эдиѳь.

-- Такъ зачѣмъ воскрешать его? Ты знаешь, что мучишь меня нестерпимо. Ты знаешь, какъ подобное обращеніе терзаетъ меня -- и въ такое время, когда я, естественно, желаю показаться въ самомъ лучшемъ видѣ! Удивляюсь тебѣ, Эдиѳь. Ты какъ-будто рѣшилась превратить меня въ страшилище въ день твоей свадьбы! Она всхлипывала и отирала себѣ глаза.

Эдиѳь устремила на нее тотъ же неумолимый взглядъ, и сказала тѣмъ же тихимъ и твердымъ голосомъ, который не возвышался и не упадалъ съ той минуты, какъ она заговорила;-- Флоренса должна возвратиться домой.

-- Пусть она возвращается! воскликнула поспѣшно испуганная и огорченная родительница.-- Что маѣ въ этой дѣвочкѣ? Что она для меня?

-- А для меня она то, что скорѣе, чѣмъ допустить прикосновеніе къ ней одного атома зла, которое въ моей груди, я бы отреклась отъ васъ такъ же точно, какъ отреклась бы отъ него завтра въ церкви, еслибъ вы подали къ этому поводъ. Оставьте ее въ покоѣ. Пока я могу охранять ее, она по будетъ испорчена уроками, которымъ я училась. Условіе это не очень-тягостно въ такую горькую ночь.

-- Еслибъ ты предложила его какъ дочь, Эдиѳь, конечно, нѣтъ. Но такія до крайности жестокія и язвительныя слова...

-- Они прошли и кончились между нами теперь. Дѣлайте, что хотите, матушка; наслаждайтесь своимъ пріобрѣтеніемъ какъ угодно; будьте счастливы сколько можете. Цѣль нашей жизни достигнута. Станемъ жить каждая по-своему. Съ этой минуты, я не выговорю ни слова о прошедшемъ. Прощаю вамъ вашу долю завтрашняго позора. Да проститъ мнѣ Богъ мою!

Безъ малѣйшаго трепета въ голосѣ, и поступью, которая какъ-будто попирала всякое нѣжное ощущеніе, Эдиѳь пошла въ свою комнату, пожелавъ матери доброй ночи.

Но не къ отдохновенію возвратилась она: въ душѣ ея не воцарялось спокойствіе даже и тогда, когда она осталась одна. Она ходила взадъ и впередъ по комнатѣ, среди пышныхъ нарядовъ, разложенныхъ для ея завтрашняго убранства; черные волосы ея распустились и падали въ безпорядкѣ; черные глаза горѣли бѣшенымъ огнемъ; высокая бѣлая грудь была красна отъ терзанія безпокойной руки, и она ходила взадъ и впередъ, отвернувъ голову, какъ-будто гнушаясь вида своихъ собственныхъ прелестей, которыя ее мучили и были ей ненавистны. Такъ, въ тишинѣ мертвой ночи, боролась Эдиѳь Грэнджеръ съ своимъ неугомоннымъ духомъ, безъ слезъ, безъ друзей, безъ жалобъ, безмолвная, гордая, неукротимая!

Случилось подъ конецъ, что рука ея коснулась до незапертой двери комнаты, гдѣ спала Флоренса.

Эдиѳь вздрогнула, остановилась и заглянула туда.

Въ комнатѣ горѣлъ огонь и освѣщалъ крѣпко-спавшую Флоренсу, въ полномъ цвѣтѣ невинности и красоты. Эдиѳь притаила дыханіе и почувствовала невольное влеченіе къ Флоренсѣ.

Она приближалась, какъ-будто увлекаемая таинственною силою все ближе и ближе. Наконецъ, наклонившись надъ дѣвушкой, она приложила губы къ ея свѣсившейся съ кровати рукѣ, и тихо обвила ею свою шею. Прикосновеніе это было магическимъ ударомъ: слезы брызнули ручьями, Эдиѳь опустилась на колѣни и положила страдальческую голову и распущенные волосы свои на подушку Флоренсы.

Такъ провела Эдиѳь Грэнджеръ ночь передъ свадьбою. Въ такомъ положеніи застало ее солнце на слѣдующее утро.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.

Свадьба.

Разсвѣтъ, съ своимъ блѣднымъ и безстрастнымъ лицомъ, крадется продрогнувъ къ церкви, подъ которою покоится прахъ маленькаго Поля и его матери, и заглядываетъ въ окна. Холодно и темно. Ночь медлитъ еще на мостовой и сидитъ пригорюнившись въ углахъ и закоулкахъ угрюмаго зданія. Колокольня съ часами возвышается надъ окрестными строеніями, какъ сѣрый маякъ, поставленный тутъ, чтобъ замѣчать скорость теченія моря времени; но во внутрь дверей разсвѣтъ можетъ сначала заглянуть только ночью, какъ-будто для того, чтобъ удостовѣриться, дѣйствительно ли она тамъ.

Порхая слабо вокругъ церкви и заглядывая въ нее, разсвѣтъ горюетъ о своемъ кратковременномъ владычествѣ, и слезы его стекаютъ по стекламъ оконницъ; прислонившіяся къ церковной стѣнѣ деревья склоняютъ головы и крутятъ свои многочисленныя руки изъ сочувствія. Ночь, блѣднѣя передъ нимъ, исчезаетъ постепенно изъ церкви, по все медлитъ внизу подъ сводами склеповъ и упрямо сидитъ на гробницахъ. Но вотъ приходитъ свѣтлый день, полируетъ башенные часы, румянитъ шпицъ колокольни, высушиваетъ слезы разсвѣта и задушаетъ его толкованія; спугнутый разсвѣтъ, слѣдуя за ночью, которую выгоняетъ изъ ея послѣдняго убѣжища, спасается самъ подъ своды могильныхъ склеповъ и скрываетъ испуганное лицо свое между мертвецами, пока не возвратится* ночь съ свѣжими силами и не выгопитъ его въ свою очередь.

И теперь мыши, которыя хлопотали около молитвенниковъ больше, чѣмъ ихъ хозяева, и около подушекъ, на которыхъ зубки ихъ оставили больше слѣдовъ, чѣмъ человѣческія колѣни, мыши прячутъ свои блестящіе глазки въ норы и толпятся въ страхѣ при громовомъ стукѣ церковныхъ дверей. Ихъ отворилъ сторожъ, человѣкъ важный, пришедшій въ церковь рано утромъ вмѣстѣ съ могильщикомъ; туда же пришла и мистриссъ Миффъ, маленькая, престарая и пресухая отворяльщица загороженныхъ скамей, которая прождала у дверей цѣлые полчаса, какъ и слѣдуетъ, пока не явился церковный сторожъ.

У мистриссъ Миффъ уксусное лицо, огорченная шляпка, скудно выкроенный костюмъ, и душа, мучимая жаждою къ шиллингамъ и шестипенсовикамъ. Привычка приглашать выразительными знаками разбредшихся богомольцевъ, чтобъ они помѣщались на загороженныхъ скамьяхъ, придала мистриссъ Миффъ таинственный видъ; въ глазахъ ея всегда выражается мысль о сбереженномъ мѣстечкѣ съ мягкими подушками, но вмѣстѣ съ тѣмъ и намекъ на денежное вознагражденіе. Такого факта, какъ мистеръ Миффъ, нѣтъ на свѣтѣ; его нѣтъ уже цѣлые двадцать лѣтъ, и мистриссъ Миффъ говоритъ о немъ неохотно. По-видимому, онъ былъ зараженъ вольнодумствомъ касательно порожнихъ мѣстъ въ церкви; хотя мистриссъ Миффъ и надѣется, что онъ отправился на верхъ, въ селенія праведныхъ, но не берется утверждать этого положительно.

Хлопочетъ въ это утро мистриссъ Миффъ у церковныхъ дверей, выколачивая пыль изъ покрова алтаря, изъ ковра и подушекъ, и стараясь дать всему этому самый пристойный видъ; много у нея разсказовъ о свадьбѣ, которая совершится сегодня. Мистриссъ Миффъ слыхала, будто новая мебель и передѣлки въ домѣ жениха стоили полныя пять тысячь Фунговъ стерлинговъ; да, кромѣ того, ей разсказывали вѣрные люди, что у невѣсты нѣтъ и шести пенсовъ для ея собственнаго благоденствія. Мистриссъ Миффъ помнитъ, какъ-будто это случилось вчера, похороны первой жены, и потомъ крестины, и потомъ опять похороны. Церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, сидѣвшій во все это время на ступеняхъ паперти, одобряетъ рѣчь мистриссъ Миффъ и спрашиваетъ, слыхала ли она, что невѣста преудивительная красавица? Утвердительный отвѣтъ мистриссъ Миффъ произвелъ пріятное впечатлѣніе на мистера Соундса, человѣка весьма-добродѣтельнаго и тучнаго, но записнаго любителя прекраснаго пола.

Въ домѣ мистера Домби суета и суматоха, особенно между женщинами: ни одна изъ нихъ не сомкнула глазъ съ четырехъ часовъ утра, и всѣ были уже въ полномъ парадѣ въ шесть часовъ. Тоулинсонъ кажется интереснѣе обыкновеннаго служанкѣ дома, а кухарка замѣчаетъ, что одна свадьба влечетъ за собою многія. Тоулинсонъ скрываетъ свои чувства и только сердится на усатаго иностранца-лакея, нанятаго для сопровожденія счастливой четы въ Парижъ, увѣряя, будто отъ иностранцевъ никто еще не видалъ добра. Въ доказательство, онъ приводитъ примѣръ Бонапарте: а до чего онъ дожилъ?

Кондитеръ трудится неутомимо въ похоронной столовой залѣ Брук-Стрита, а весьма-высокіе молодые люди смотрятъ на его приготовленія весьма-внимательно. Отъ одного, изъ нихъ уже сильно пахнетъ хересомъ, и рѣчи его становятся сбивчивы.

Звонари и оркестръ странствующихъ музыкантовъ также пронюхали свадьбу и практикуются съ величайшимъ усердіемъ. Ожиданіе и треволненія распространились на далекое разстояніе. Конторскій разсыльный Перчъ привезъ мистриссъ Перчъ, чтобъ доставить ей удовольствіе видѣть свадьбу и провести день въ обществѣ прислуги мистера Домби. Мистеръ Тутсъ наряжается на своей квартирѣ, какъ-будто и онъ по мёньшей мѣрѣ женихъ: онъ рѣшился смотрѣть на церемонію изъ потаеннаго уголка галереи и привести туда Чиккена, которому хочетъ во что бы ни стало показать Флоренсу; а Чиккенъ, между-тѣмъ, уписываетъ на его кухнѣ бифстексъ цѣлыми Фунтами. На Принцесс-Плэсѣ, миссъ Токсъ уже встала, и, не смотря на свою горькую печаль, также готовится дать шиллингъ мистриссъ Миффъ и получить отъ нея мѣстечко въ какомъ-нибудь уединенномъ уголку. Подъ вывѣскою деревяннаго мичмана всѣ на ногахъ: капитанъ Коттль, въ парадныхъ сапожищахъ съ кисточками, сидитъ за завтракомъ и слушаетъ Роба-Точильщика, которому велѣлъ читать вслухъ брачное богослуженіе, чтобъ понять вполнѣ торжественность предстоящей церемоніи, при чемъ онъ предоставилъ "амини" себѣ и произноситъ ихъ громко съ самодовольнымъ видомъ.

Кромѣ всего этого и многаго другаго, двадцать молодыхъ кормилицъ изъ улицы мистера Домби обѣщали двадцати молодымъ матерямъ, только-что разрѣшившимся отъ бремени, посмотрѣть свадьбу и разсказать все до малѣйшихъ подробностей. Дѣйствительно, церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, имѣетъ основательную причину чваниться, помѣстившись торжественно и въ полномъ парадѣ на паперти, въ ожиданіи свадебнаго поѣзда! Дѣйствительно, мистриссъ Миффъ имѣетъ основательную причину гнѣваться на неугомонныхъ ребятишекъ, дерзающихъ появляться слишкомъ-близко около церкви!

Кузенъ Финиксъ пріѣхалъ на свадьбу нарочно изъ-за границы. Кузенъ Финиксъ былъ уже взрослымъ юношей, лѣтъ за сорокъ; но пріемы и наружность его такъ юношественны, онъ такъ хорошо сохранился, что незнакомые съ нимъ люди удивляются, когда открываютъ морщины на лицѣ милорда, или замѣчаютъ въ немъ несовершенную увѣренность, туда ли онъ идетъ, куда нужно, когда онъ переходитъ черезъ комнату. Но кузенъ Финиксъ въ началѣ своего утренняго туалета и кузенъ Финиксъ по окончаніи туалета -- люди совершенно-непохожіе другъ на друга.

Мистеръ Домби выходитъ изъ уборной и разгоняетъ своимъ появленіемъ собравшуюся на лѣстницѣ толпу женщинъ; одна только мистриссъ Перчъ, находясь въ "интересномъ положеніи", не въ силахъ удалиться, и очутилась передъ нимъ; она низко присѣдаетъ въ невыразимомъ смущеніи и подвергаетъ значительной опасности будущаго члена дома Перча. Мистеръ Домби переходитъ въ гостиную, для ожиданія назначеннаго часа, и смотритъ необыкновенно-великолѣпно въ новомъ синемъ Фракѣ и лиловомъ жилетѣ; по всему дому разносится шопотъ, что волосы его завиты.

Двойной стукъ въ двери возвѣщаетъ пріѣздъ майора Бэгстока, также разряженнаго до нельзя, посинѣлаго еще болѣе, съ чудовищнымъ букетомъ "въ петличкѣ Фрака и также круто-завитаго.

-- Домби! восклицаетъ онъ, протягивая обѣ руки: -- какъ вы себя чувствуете?

-- Здравствуйте, майоръ.

-- Клянусь Юпитеромъ, сэръ! Джое Б. сегодня утромъ въ такомъ расположеніи духа, что, годдэмъ! онъ чуть не намѣренъ съиграть двойную свадьбу, сэръ, и жениться на матери.

Мистеръ Домби улыбается -- но слабо даже для него: мистеръ Домби чувствуетъ, что вступаетъ въ родство и съ матерью, надъ которою, при настоящихъ обстоятельствахъ, подшучивать непозволительно.

-- Домби, обѣщаю вамъ счастіе! восклицаетъ майоръ, замѣтившій это.-- Поздравляю васъ, Домби! Клянусь Богомъ, сэръ, вамъ сегодня можно позавидовать больше, чѣмъ кому-нибудь въ цѣлой Англіи!

Мистеръ Домби допускаетъ и это съ нѣкоторымъ ограниченіемъ: онъ дѣлаетъ дамѣ своего выбора большую честь и, безъ сомнѣнія, ей должно завидовать еще больше.

-- А что до Эднои Грэнджеръ, сэръ -- нѣтъ во всей Европѣ женщины, которая бы не отдала охотно свои уши и серьги, чтобъ только быть сегодня на мѣстѣ Эдиѳи Грэнджеръ!

-- Вы очень-любезны, майоръ.

-- Домби, вы это сами знаете. Между нами не должно быть ложной деликатности. Вы это знаете... Знаете ли вы это, или нѣтъ, Домби? возразилъ майоръ почти съ гнѣвомъ.

-- О, право, майоръ...

-- Годдэмъ, сэръ! Извѣстенъ ли вамъ этотъ Фактъ, или нѣтъ? Домби! Джое вашъ другъ или нѣтъ? Позволяется ли крутому и тугому Джое Б. говорить прямо, или ему держаться въ сторонѣ, на церемоніяхъ?

-- Любезный майоръ Бэгсгокъ, сказалъ мистеръ Домби съ самодовольнымъ видомъ:-- вы начинаете горячиться.

-- Годдемъ, сэръ! Я разгорячился. Джошъ Б. не опровергаетъ этого, Домби. Онъ расходился. Такой случаи, сэръ, долженъ вызвать наружу всѣ чувства симпатіи, какія только остались въ этомъ старомъ, изношенномъ, адскомъ, разбитомъ туловищѣ тугаго Джое. Я вамъ скажу вотъ что, Домби: въ такія эпохи, человѣкъ долженъ выболтать долой съ души все, или надѣть намордникъ, а Джозефъ Бэгстокъ говоритъ вамъ въ глаза, Домби, такъ же, какъ говоритъ въ своемъ клубѣ у васъ за Спиною, что онъ никогда не надѣнетъ намордника, когда дѣло идетъ о Полѣ Домби. Теперь, годдэмъ, сэръ, заключилъ майоръ съ грозною твердостью:-- что вы на это скажете?

-- Майоръ, увѣряю васъ, я вамъ премного благодаренъ. Я вовсе не имѣлъ въ мысляхъ удерживать вашу слишкомъ-пристрастнуго дружбу.

-- Вовсе не пристрастную, сэръ! Нѣтъ, Домбц, я этого не признаю!

-- Тогда я скажу: вашу дружбу, любезный майоръ. Я очень помню, какъ много ей обязанъ.

-- Домби, вотъ рука Джозефа Бэгстока -- простаго, стараго Джое Б., сэръ! Вотъ рука, о которой его королевское высочество покойный герцогъ Йоркскій осчастливилъ меня замѣчаніемъ, сэръ, его королевскому высочеству покойному герцогу кептскому, что это рука Джоша, крутаго и тугаго стараго забіяки. Домби, да будетъ это мгновеніе наименѣе-несчастнымъ въ нашей жизни! Благослови васъ Богъ!

Входитъ мистеръ Каркеръ, разодѣтый и улыбающійся какъ истинный свадебный гость. Онъ едва можетъ рѣшиться выпустить руку мистера Домби, которую пожимаетъ съ самыми теплыми поздравленіями; потомъ жметъ руку майора такъ искренно, что голосъ его дрожитъ, скользя по бѣлымъ зубамъ.

-- Самый день радуется нашей радости, говоритъ мистеръ Каркеръ.-- Погода ясная и веселая! Надѣюсь, # я не опоздалъ ни однимъ мгновеніемъ?

-- Пунктуальны до-нельзя, сэръ, отвѣчаетъ майоръ.

-- Очень-радъ. Я боялся, что опоздалъ нѣсколько секундъ -- меня задержала цѣлая процессія телегъ, и я взялъ смѣлость объѣхать кругомъ черезъ Брук-Стритъ, чтобъ оставить нѣсколько рѣдкихъ цвѣтовъ для мистриссъ Домби. Человѣкъ въ моемъ положеніи, отличенный честью приглашенія, приноситъ съ гордостью какой-нибудь знакъ своего вѣрноподданничества; такъ-какъ мистриссъ Домби, навѣрно, одарена безъ счета всѣмъ дорогимъ и великолѣпнымъ -- онъ бросилъ странный взглядъ на своего патрона -- то надѣюсь, что самая бѣдность моего приношенія доставитъ ему милостивый пріемъ.

-- Мистриссъ Домби, то-есть, будущая, мистриссъ Домби, возразилъ снисходительно мистеръ Домби: -- навѣрно будетъ вамъ признательна за такое вниманіе, Каркеръ.

-- А если ей суждено быть мистриссъ Домби сегодня утромъ, то намъ пора ѣхать, сэръ! замѣтилъ майоръ.

Мистеръ Домби, майоръ Бэгстокъ и мистеръ Каркеръ поѣхали въ церковь вмѣстѣ. Церковный сторожъ, мистеръ Соундсъ, встрѣтилъ ихъ на паперти, держа свою треугольную шляпу въ рукѣ. Мистриссъ Миффъ присѣдаетъ и предлагаетъ стулья въ ризницѣ, но мистеръ Домби предпочитаетъ подождать въ самой церкви. Когда взоръ его обратился къ органу, миссъ Токсъ на галереѣ отшатнулась назадъ и спрятала лицо заколонной. Капитанъ Коттль, напротивъ, встаетъ и махаетъ своимъ крючкомъ въ знакъ привѣтствія и одобренія. Мистеръ Тутсъ извѣщаетъ Боеваго-Пѣтуха, что важный джентльменъ отецъ предмета его страсти, а готъ отвѣчаетъ хриплымъ шопотомъ, что по его мнѣнію, хоть этотъ господинъ и смотритъ "надежно", но наука боксёрства предлагаетъ ресурсы, которыми его можно"сдвоить" хорошимъ тычкомъ "въ жилетъ".

Мистеръ. Соундсъ и мистриссъ Миффъ смотрятъ на мистера Домби въ почтительной дистанціи. Раздался стукъ колесъ на улицѣ, и мистеръ Соундсъ вышелъ. Мистриссъ Миффъ, встрѣтя взглядъ мистера Домби послѣ того, какъ онъ останавливался на мгновеніе на юродивомъ капитанѣ Коттлѣ, раскланивавшемся съ такою любезностью, отвѣшиваетъ книксенъ и сообщаетъ ему, что это, вѣроятно, пріѣхала его "добрая лэди". Народъ столпился и шепчется у дверей, и "добрая лэди" входитъ.

На лицѣ ея не видно ни малѣйшаго слѣда страданій прошлой ночи; въ осанкѣ и пріемахъ ея нѣтъ и тѣни той женщины, которая опустилась на колѣни и успокоила свою бурную голову въ прекрасномъ самозабвеніи, на подушкѣ спящей дѣвушки. Дѣвушка эта, прелестная, кроткая, невинная, подлѣ нея -- рѣзкая противоположность съ ея собственною презрительною и горделивою фигурой, которая стоитъ прямо, спокойно, съ непреклонною волей, блестящая и величественная въ зенитѣ прелестей, но презрительно попирающая возбуждаемый ими восторгъ.

Настаетъ краткая пауза, пока мистеръ Соундсъ пошелъ за пасторомъ и его помощникомъ. Мистриссъ Скьютонъ воспользовалась этимъ и говоритъ мистеру Домби выразительнѣе обыкновеннаго, придвигаясь ближе къ Эдиѳи: -- Мой милый Домби, я боюсь, что должна отказаться отъ нашего ангела Флоренсы и отпустить ее домой, какъ она сама желала. Послѣ моей сегодняшней утраты, милый Домби, у меня не достанетъ силъ даже для ея общества.

-- Развѣ ей все-таки не лучше оставаться у васъ? возразилъ женихъ.

-- Не думаю, милый Домби. Нѣтъ. Мнѣ лучше оставаться одной. Кромѣ того, Эдиѳь будетъ въ претензіи. А, Эдиѳь?

Нѣжная мам а жметъ руку дочери, можетъ-быть, для того, чтобъ обратить хорошенько ея вниманіе на слова свои.

-- Нѣтъ, милый Домби. Я откажусь отъ нашего обворожительнаго дитяти, чтобъ на него не пала часть моей грусти. Мы это сейчасъ рѣшили. Она понимаетъ это вполнѣ. Эдиѳь, мой ангелъ, она понимаетъ это вполнѣ?

Нѣжная мама опять жметъ руку дочери. Мистеръ Домби не дѣлаетъ возраженій, потому-что являются пасторъ и его помощникъ. Мистриссъ Миффъ и церковный сторожъ идутъ на свои мѣста къ рѣшеткѣ.

-- Кто отдаетъ эту женщину въ замужство за этого мужчину? произнесъ пасторъ.

Это лордъ Финиксъ, пріѣхавшій нарочно для свадьбы изъ Баден-Бадена.-- Чортъ возьми! говорилъ тамъ лордъ Финиксъ, существо очень-добродушное:-- когда богатый малый изъ Сити поступаетъ къ намъ въ родню, ему надобно оказать кой-какое вниманіе.

-- Я отдаю эту женщину въ замужство за этого мужчину, отвѣчаетъ онъ пастору, про чемъ въ разсѣянности чуть не подвелъ къ жениху одну старую дѣвицу, только десятью годами моложе мистриссъ Скьютонъ, дальнюю родственницу, взятую въ свидѣтельницы бракосочетанія.

-- И будутъ ли они, предъ лицомъ неба, любить..?

Да, будутъ. Мистеръ Домби говоритъ, что будетъ. А Эдиѳь?.. И она также.

Итакъ, съ сего дня на будущее время, въ радости и горѣ, въ богатствѣ и бѣдности, въ здоровьи и болѣзни, они клянутся предъ лицомъ Всевышняго любить другъ друга неизмѣнно, пока смерть не разлучитъ ихъ. Все кончено. Они обвѣнчаны!

Твердою, свободною рукою невѣста подписываетъ свое имя въ свадебномъ реестрѣ, когда они перешли въ ризницу. У Флоренсы рука дрожитъ во время подписи. Наконецъ, подписываются всѣ присутствующіе, и лордъ Финиксъ послѣ всѣхъ: онъ изображаетъ свое вельможное имя не тамъ, гдѣ нужно, и свидѣтельствуетъ, будто-бы онъ родился въ это самое утро.

По принятому старинному обычаю, всѣ подходятъ цаловать молодую супругу. Майоръ дѣлаетъ это съ воинственною любезностью; примѣру его слѣдуютъ кузенъ Финиксъ и даже мистеръ Домби. Наконецъ, подходитъ къ Эдиѳи мистеръ Каркеръ, котораго зубы блестятъ, какъ-будто онъ располагаетъ укусить ее скорѣе, чѣмъ вкусить сладость съ устъ ея.

На гордой щекѣ Эдиѳи зардѣлся румянецъ, и глаза сверкнули огнемъ, который долженъ бы былъ остановить мистера Каркера, но не остановилъ его, и онъ сдѣлалъ свое дѣло какъ всѣ прочіе, и пожелалъ ей всякаго счастія.

-- Если желанія, прибавилъ онъ въ-полголоса:-- не будутъ излишними, когда дѣло идетъ о такомъ бракѣ.

-- Благодарю васъ, сударь, отвѣчала она, сжавъ губы и съ волнующеюся грудью.

Не чувствуетъ ли Эдиѳь по-прежнему, какъ въ ту ночь, когда она знала о намѣреніи мистера Домби просить ея руки, что Каркеръ постигаетъ ее насквозь, читаетъ въ ея сердцѣ, и что она унижена его проницательностью больше, нежели чѣмъ-нибудь? Не по этой ли причинѣ надменность ея упадаетъ передъ его улыбкой и повелительный взглядъ опускается, встрѣчая его взглядъ, и невольно смотритъ въ землю?

-- Вижу съ гордостью, говоритъ мистеръ Каркеръ съ подобострастнымъ наклоненіемъ головы, которое уличаетъ во лжи его глаза и зубы:-- вижу съ гордостью, что мое смиренное приношеніе осчастливлено рукою мистриссъ Домби и пользуется такимъ завиднымъ мѣстомъ при такомъ радостномъ случаѣ.

Хотя она и склоняетъ въ отвѣтъ голову, но по движенію руки замѣтно, что ей бы хотѣлось раздавить эти цвѣты и бросить съ презрѣніемъ на полъ. Она кладетъ свою руку подъ руку своего новаго супруга, который стоялъ подлѣ и разговаривалъ съ майоромъ, и снова горда, неподвижна и безмолвна..

Кареты подъѣзжаютъ къ церковной паперти. Мистеръ Домби ведетъ подъ руку молодую супругу черезъ густую толпу зрителей и зрительницъ. Клеопатра и кузенъ Финиксъ садятся въ ту же карету. Въ слѣдующей помѣщаются Флоренса, дальняя родственница, чуть непопавшая въ невѣсты, майоръ и мистеръ Каркеръ. Лошади играютъ и горячатся; кучера и лакеи блестятъ новыми богатыми ливреями, букетами и бантами. Экипажи съ громомъ покатились по улицамъ; тысячи головъ оборачиваются, чтобъ взглянуть на поѣздъ, и тысячи моралистовъ-холостяковъ утѣшаютъ себя въ безбрачномъ состояніи мыслью, что такое счастіе не можетъ быть долговременно.

Миссъ Токсъ выходитъ изъ-за колонны, когда все затихло, и медленно спускается съ галереи. Глаза ея красны, а носовой платокъ мокрёхонекъ. Она огорчена, но не озлоблена, и надѣется, что новая чета будетъ счастлива. Она внутренно допускаетъ преимущество красоты Эдиѳи передъ своими собственными увядшими прелестями; но величавый образъ мистера Домби въ лиловомъ жилетѣ все рисуется передъ ея мысленными взорами, и она снова плачетъ подъ вуалью, направляясь домой къ Принцесс-Плэсу. Капитанъ Коттль, котораго хриплый голосъ присоединялся ко всѣмъ "аминямъ", очень доволенъ собою и проходитъ черезъ церковь съ миромъ въ душѣ и лакированною шляпой въ рукахъ. Щеголеватый Тутсъ оставляетъ храмъ въ сопровожденіи Чиккена, терзаемый страданіями любви. Чиккенъ еще не изобрѣлъ способа овладѣть сердцемъ Флоренсы, но крѣпко держится за первоначальную мысль касательно "сдвоенія" мистера Домби посредствомъ классическаго тычка "въ жилетъ". Прислуга мистера Домби вылѣзаетъ изъ своихъ обсерваціонныхъ пунктовъ и готовится отправиться въ Брук-Стритъ; по ее задержало внезапное нездоровье мистриссъ Перчъ, которая возбуждаетъ серьёзныя опасенія; однако мистриссъ Перчъ скоро поправилась и уведена благополучно. Мистриссъ Миффъ и мистеръ Соундсъ садятся на ступеняхъ паперти и считаютъ пріобрѣтенное въ этотъ достопамятный день, а могильщикъ начинаетъ похоронный звонъ въ колокола.

Кареты подъѣзжаютъ къ дому невѣсты; странствующая музыка гремитъ, маріонетки дѣйствуютъ на-пропалую; народъ зѣваетъ, толпится и толкается, чтобъ не упустить случая взглянуть, какъ торжественно мистеръ Домби ведетъ мистриссъ Домби въ чертоги Финиксовъ, куда слѣдуетъ за ними все остальное свадебное общество. Но отъ-чего мистеръ Каркеръ, проходя черезъ толпу къ дверямъ, подумалъ о старухѣ, съ которою встрѣтился въ рощѣ около Лимингтона? Или отъ-чего Флоренса, идучи за отцомъ, подумала съ трепетомъ о своемъ дѣтствѣ, когда она заблудилась, и о лицѣ "доброй" мистриссъ Броунъ?..

Въ домѣ поздравленія возобновляются; число гостей прибываетъ, но не очень; всѣ оставляютъ гостиную и располагаются въ темно-коричневой столовой залѣ, которую никакія усилія не могутъ освѣтить или заставить смотрѣть веселѣе. Тамъ въ совершенной готовности роскошный завтракъ. Въ числѣ прочихъ гостей, къ обществу присоединились мистеръ и мистриссъ Чиккъ. Мистриссъ Чиккъ удивляется, что Эдиѳь создана самою природой такою совертенною Домби; она любезна и разговорчива съ мистриссъ Скьютонъ, которая свалила съ плечь гору и не отказывается отъ шампанскаго. Все общество, однако, холодно и спокойно, и избыткомъ веселости не оскорбляетъ почернѣлыхъ картинъ и гербовъ. Кузенъ Финиксъ и майоръ Бэгсгокъ веселѣе всѣхъ, а мистеръ Каркеръ улыбается всему обществу; но для молодой супруги у него особенная улыбка, которую она встрѣчаетъ очень, очень-рѣдко.

Кузенъ Финиксъ встаетъ, когда столъ очищенъ и слуги вышли; онъ смотритъ необыкновенно-моложаво въ своихъ маншетахъ и съ румянцемъ шампанскаго на щекахъ.

-- Клянусь честью, начинаетъ онъ:-- хоть такія вещи и довольно-необыкновенны въ домѣ частнаго джентльмена, но я долженъ просить позволенія пригласить васъ выпить, что называется... то-есть, я предлагаю тостъ!

Майоръ хрипло выражаетъ свое одобреніе. Мистеръ Каркеръ, наклонясь надъ столомъ въ сторону лорда Финикса, улыбается и киваетъ головою нѣсколько разъ.

-- То-есть, что называется, но въ сущности это не... тутъ кузенъ Финиксъ замолчалъ.

-- Слушайте его, слушайте! воскликнулъ майоръ тономъ глубокаго убѣжденія.

Мистеръ Каркеръ тихонько апплодируетъ, улыбается еще слаще и старается выразить, что послѣднее замѣчаніе лорда Финикса подѣйствовало на его умъ особенно благодѣтельно.

-- То-есть, оказія, въ которой общепринятыя обыкновенія можно нѣсколько оставить въ сторонѣ, заговорилъ опять кузенъ Финиксъ:-- хоть я и никогда не былъ ораторомъ, даже сидя въ нижнемъ парламентѣ, гдѣ имѣлъ честь поддерживать своимъ голосомъ адресъ, послѣ чего захворалъ на двѣ недѣли съ полнымъ убѣжденіемъ въ неудачѣ...

Майоръ и мистеръ Каркеръ пришли въ такой восторгъ отъ этого отрывка индивидуальной исторіи, что кузенъ Финиксъ засмѣялся и, обращаясь собственно къ нимъ, продолжалъ:

-- Въ сущности, я былъ чертовски боленъ. А между-тѣмъ, знаете, чувствую, что на мнѣ лежитъ обязанность. А когда обязанность лежитъ на истинномъ Британцѣ, то, по-моему, онъ обязанъ исполнить ее какъ можетъ. Прекрасно! Сегодня наша Фамилія имѣла пріятность соединиться родствомъ, черезъ особу моей прелестной кузины, которую, что называется, я теперь вижу передъ собою...

Общія рукоплесканія.

-- Передъ собою. Родствомъ... съ человѣкомъ, что называется... то-есть, который... я хочу сказать, на котораго палецъ презрѣнія никогда... въ сущности, съ моимъ почтеннымъ другомъ Домби, если онъ позволитъ мнѣ называть его такимъ образомъ.

Кузенъ Финиксъ поклонился мистеру Домби, который торжественно отвѣтилъ тѣмъ же.

-- Я не имѣлъ случая познакомиться короче съ моимъ другомъ Домби, котораго качества дѣлаютъ одинаковую честь его головѣ и, то-есть, въ сущности, его сердцу; это отъ-того, что несчастіе привело меня -- какъ мы говаривали въ мое время въ шикнемъ парламентѣ, когда не было обычая подшучивать надъ верхнимъ и парламентскія дѣла шли получше теперешняго -- то-есть, я былъ въ другомъ мѣстѣ!

Съ майоромъ сдѣлались судороги отъ восторга.

-- Но я знаю достаточно моего друга Домби и убѣжденъ, что онъ... то-есть, въ сущности... можетъ назваться... что называется... купцомъ -- британскимъ купцомъ и... и мужемъ. И хотя я жилъ нѣсколько лѣтъ за границей, мнѣ будетъ особенно пріятно принять моего друга Домби и всѣхъ здѣсь присутствующихъ, въ Баден-Баденѣ, гдѣ я имѣю случай представить всѣхъ великому герцогу. Однако, я знаю достаточно мою прелестную родственницу и убѣжденъ вполнѣ, что она обладаетъ всѣми качествами, которыя могутъ осчастливить мужа, и что бракъ ея съ моимъ другомъ Домби по склонности и взаимной привязанности съ обѣихъ сторонъ...

Мистеръ Каркеръ участилъ свои улыбки.

-- А потому я поздравляю фамилію, которой имѣю честь быть членомъ, съ пріобрѣтеніемъ моего друга Домби. И поздравляю моего друга Домби съ бракомъ съ моею прелестною кузиной, и беру смѣлость пригласить всѣхъ васъ, то-есть, въ сущности, поздравить моего друга Домби и мою прелестную родственницу!

Рѣчь лорда Финикса заслужила общее одобреніе, и мистеръ Домби благодаритъ его за себя и за мистриссъ Домби. Вскорѣ послѣ того Джое Б. предлагаетъ выпить за здоровье мистриссъ Скьютонъ. Когда это кончилось, краткое оживленіе завтрака замерло снова, оскорбленные гербы отомщены, а Эдиѳь встала и пошла одѣваться по-дорожному.

Между-тѣмъ, вся прислуга завтракала внизу; шампанское сдѣлалось тамъ до невѣроятной степени обыкновеннымъ и не обращало на себя ни чьего особеннаго вниманія. Всѣ развеселились, особенно дамы, на лицахъ которыхъ господствовала значительная краснота. Кухарка мистера Домби предложила отправиться послѣ завтрака въ театръ, на что согласились всѣ, не исключая туземца, котораго вино превращаетъ въ тигра, и котораго глаза паводятъ ужасъ на дамъ. Одинъ изъ превысокихъ молодыхъ лакеевъ предлагаетъ послѣ театра балъ, и никто, даже не исключая мистриссъ Перчъ, раскраснѣвшейся больше прочихъ, не находитъ тому препятствій. Наконецъ, среди тостовъ, рѣчей и веселья, приходитъ извѣстіе, что молодые уѣзжаютъ, и всѣ бѣгутъ на крыльцо.

Карета у подъѣзда. Молодая спускается въ залу, гдѣ ее ждетъ мистеръ Домби. Флоренса на лѣстницѣ и готова ѣхать домой въ сопровожденіи Сузанны Нипперъ, неучаствовавшей въ завтракѣ внизу. Когда явилась Эдиѳь, Флоренса спѣшитъ къ ней, чтобъ проститься.

Развѣ Эдиѳь озябла, что она такъ дрожитъ? Развѣ есть что-нибудь сверхъестественное или злокачественное въ прикосновеніи Флоренсы, отъ чего прекрасныя Формы молодой какъ-будто скорчиваются судорогами? Не-уже-ли Эдиѳь до того торопится ѣхать, что успѣваетъ только махнуть рукой, пробѣжавъ черезъ сѣни въ экипажъ, который быстро умчалъ ее изъ глазъ съ новымъ супругомъ?

Мистриссъ Скьютонъ, которую одолѣли материнскія чувства, опускается на софу въ позѣ Клеопатры и проливаетъ нѣсколько слезъ, услыша стукъ колесъ отъѣзжающей кареты. Майоръ старается успокоить ее, но она ни за что не хочетъ быть успокоенною, и потому майоръ откланивается и уходитъ. Кузенъ Финиксъ и мистеръ Каркеръ также откланиваются и уходятъ; за ними и всѣ гости. Клеопатра, оставшись одна, чувствуетъ легкое головокруженіе и засыпаетъ крѣпкимъ сномъ.

Головокруженіе начинаетъ господствовать и внизу; всѣ пировавшіе мужчины и женщины упадаютъ духомъ. Мысль дурнаго дѣла преслѣдуетъ всѣхъ, и каждый смотритъ на сотоварища въ веселіи, какъ на сотоварища въ преступленіи; всѣ избѣгаютъ другъ друга и думаютъ, какъ бы разстаться и потомъ вовсе не сходиться. Никто и не помышляетъ о театрѣ, а еще менѣе о балѣ. Наконецъ, всѣ уплетаются во-свояси.

Наступаетъ ночь. Флоренса, прогулявшись по вновь-отдѣланному щегольскому дому отца изъ покоя въ покой, отъискиваетъ свою комнату, гдѣ заботливость Эдиѳи окружила се всевозможными удобствами и роскошью. Снявъ блестящій нарядъ, она надѣваетъ свое простое траурное платье но миломъ Полѣ, и садится читать; Діогенъ разлегся на полу подлѣ и подмигиваетъ. Но чтеніе не іідетъ ей на умъ. Домъ кажется ей новымъ и чужимъ, и въ немъ раздаются громкіе отголоски. На сердцѣ ея бремя; она не знаетъ, почему и что это такое -- но ей тяжело. Флоренса закрываетъ книгу, и косматый Діогенъ начинаетъ къ ней ласкаться. Но нѣсколько времени она видитъ его какъ-то неясно: между нимъ и ея глазами носится туманъ, въ которомъ сіяютъ, какъ ангелы, образы ея покойной матери и маленькаго Поля. Валтеръ также, бѣдный, странствующій, терпѣвшій кораблекрушеніе Валтеръ... о, гдѣ онъ?

Майоръ не знаетъ этого. Да ему и нѣтъ дѣла. Продремавъ весь вечеръ, онъ отобѣдалъ поздно въ своемъ клубѣ, гдѣ поймалъ какого-то скромнаго юношу, который не знаетъ, какъ отъ него избавиться, и разсказываетъ ему съ ожесточеніемъ анекдоты о Бэгсгокѣ, сэрѣ, на свадьбѣ у Домби, и о лордѣ Финиксѣ, чертовски джентльменистомъ пріятелѣ стараго Джое Б. А лордъ Финиксъ, которому слѣдовало бы спать спокойно въ отели Лонга, очутился, самъ не зная какъ, передъ игорнымъ столомъ, къ которому его привели своенравныя ноги, можетъ-статься, даже наперекоръ его собственному желанію.

Ночь, какъ исполинъ, наполняетъ церковь отъ помоста до крыши и владычествуетъ въ часы тишины и общаго спокойствія. Блѣдный разсвѣтъ снова заглядываетъ въ окна; потомъ уступаетъ мѣсто дню, видитъ, какъ ночь скрывается подъ сводами склеповъ, слѣдуетъ за нею, выгоняетъ ее, и прячется между мертвецами. Робкія мыши снова толпятся между собою, когда церковная дверь отворяется съ громомъ, и входятъ мистеръ Соундсъ и мистриссъ Миффъ. Опять треугольная шляпа одного и огорченная шляпка другой стоятъ поодаль во время свадебной церемоніи, и опять этотъ мужчина беретъ въ замужство эту женщину, на торжественномъ условіи:

"Съ сего дня на будущее время, въ радости и горѣ, въ богатствѣ и бѣдности, въ здоровьи и болѣзни, передъ лицомъ Всевышняго, любить другъ друга неизмѣнно, пока смерть не разлучитъ ихъ."

Эти уже самыя слова повторяетъ мистеръ Каркеръ, ѣдущій верхомъ по городу, съ зубами, оскаленными до-нельзя.

ГЛАВА II.

Деревянный мичманъ разбивается.

Честный капитанъ Коттль, не взирая на многія недѣли, пронесшіяся надъ его укрѣпленнымъ убѣжищемъ, продолжалъ по-прежнему принимать предосторожности противъ внезапнаго нападенія со стороны мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Капитанъ полагалъ свое настоящее спокойное положеніе слишкомъ-непрочнымъ, зная, что въ штиль надобно всегда ожидать крѣпкаго вѣтра: увѣренный въ непреклопномъ характерѣ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, онъ не могъ допустить, чтобъ она отреклась отъ мысли отъискать его и взять въ плѣнъ. Въ-слѣдствіе того, капитанъ Коттль велъ самую уединенную и затворническую жизнь, рѣдко выходилъ изъ дома до сумерекъ, да и то отваживался только пускаться по самымъ темнымъ улицамъ; по воскресеньямъ онъ не выходилъ вовсе, и вообще избѣгалъ женскихъ шляпокъ внутри и внѣ мѣста своего укрывательства, какъ-будто подъ этими шляпками точили на него зубы голодные львы.

Капитану и во снѣ не грезилась возможность воспротивиться мистриссъ Мэк-Стинджеръ, еслибъ она вдругъ аттаковала его на улицѣ. Онъ чувствовалъ, что этого нельзя сдѣлать никакъ. Воображеніе рисовало ему картину, какъ его въ такомъ случаѣ преспокойно усадятъ въ наемный кабріолетъ и повезутъ на старую квартиру: если онъ разъ туда попадется, ему нѣтъ спасенья; лакированная шляпа исчезнетъ; мистриссъ Мэк-Стинджеръ не спуститъ его съ глазъ ни днемъ, ни ночью; юные Мэк-Стинджеры засыплютъ его упреками, и онъ будетъ преступнымъ предметомъ недовѣрчивости и подозрѣнія -- чудовищемъ въ глазахъ дѣтей и уличеннымъ измѣнникомъ въ глазахъ ихъ матери.

Сильная испарина и унылое расположеніе духа находили на капитана Коттля каждый разъ, какъ подобная мрачная картина носилась передъ его умственными взорами. Это начиналось всегда передъ тѣмъ, какъ онъ собирался выйдти украдкою на улицу для освѣженія своего тѣла моціономъ. Понимая всю великость опасности, капитанъ въ такихъ случаяхъ имѣлъ обыкновеніе прощаться съ Робомъ-Точильщикомъ торжественно, какъ прилично человѣку, который не знаетъ навѣрно, суждено ли ему воротиться или нѣтъ: онъ увѣщевалъ Роба, еслибъ ему пришлось потерять его, капитана Коттля, надолго изъ вида -- идти путемъ добродѣтели и хорошенько чистить мѣдные инструменты.

Чтобъ не отказаться навсегда отъ вѣроятности спасенія и имѣть возможность сообщаться съ внѣшнимъ міромъ въ случаѣ бѣды, капитанъ Коттль возъимѣлъ счастливую мысль научить Роба какому-нибудь секретному опознательному сигналу, посредствомъ котораго этотъ подчиненный могъ бы дать знать о своемъ присутствіи и неизмѣнной преданности бѣдствующему командиру. Послѣ долгаго размышленія, капитанъ придумалъ, что лучше всего выучить Роба-Точильщика насвистывать мелодію извѣстной матросской пѣсни, общепринятой при тягѣ стеньг-вантъ или задрайкѣ найтововъ, и оканчивающейся припѣвомъ: "Ой-о-то! Ой-о-то!" Когда Робъ достигъ въ этомъ упражненіи приблизительнаго совершенства, до какого могъ дойдти житель берега, капитанъ далъ ему слѣдующія инструкціи:

-- Ну, пріятель, не зѣвай на брасахъ! Если я какимъ-нибудь случаемъ буду взятъ...

-- Взяты, капитанъ? прервалъ Робъ, раскрывъ прешироко свои круглые глаза.

-- Гм! сказалъ капитанъ мрачно:-- если я когда-нибудь уйду съ тѣмъ, чтобъ воротиться къ ужину, и не явлюсь на горизонтѣ черезъ сутки, ступай ты на Бриг-Плэсъ и свищи эту музыку около того мѣста, гдѣ я прежде былъ ошвартовленъ -- да дѣлай это не такъ, понимаешь? чтобъ оно казалось съ намѣреніемъ, а какъ-будто тебя случайно надрейфовало гуда. Если я отвѣчу тѣмъ же, поворачивай черезъ фордевиндъ и уплывай, а потомъ приходи опять черезъ сутки; но если я отвѣчу другимъ напѣвомъ, ты будешь лежать то на одномъ, то на другомъ галсѣ, и ждать новыхъ сигналовъ. Понимаешь?

-- Гдѣ же я буду лежать то на чемъ-то одномъ, то на другомъ, капитанъ? Подлѣ троттуара?

-- Вотъ умная голова! воскликнулъ капитанъ, бросивъ на него строгій взглядъ.-- Да ты не знаешь азбуки! Это значитъ отойди немножко и потомъ приходи назадъ, попеременно -- понялъ наконецъ?

-- Понялъ, капитанъ.

-- Такъ смотри же, не забывай, и дѣлай, какъ я тебѣ сейчасъ толковалъ, сказалъ капитанъ, видимо смягченный.

Желая лучше напечатлѣть свои наставленія въ умѣ Роба, капитанъ удостоивалъ иногда дѣлать по вечерамъ, когда лавка была заперта, репетиціи этимъ сценамъ: онъ нарочно удалялся въ кабинетъ, какъ-будто въ жилище мнимой мистриссъ Мэк Стинджеръ, и тщательно наблюдалъ исподтишка за дѣйствіями своего союзника. Робъ выполнялъ свою роль такъ умно и отчетливо, что послѣ подобныхъ экзаменовъ получалъ отъ капитана въ разныя времена семь шестипенсовиковъ, въ знакъ его благоволенія. Наконецъ, капитанъ предался волѣ Божіей, какъ человѣкъ, приготовившійся къ худшему и принявшій противъ ударовъ неумолимаго рока всѣ внушаемыя благоразуміемъ предосторожности.

Не смотря на то, капитанъ Коттль не искушалъ злой судьбины безразсудною отвагой и былъ остороженъ по-прежнему. Хотя онъ считалъ непремѣнною обязанностью -- будучи другомъ семейства и человѣкомъ, нечуждымъ свѣтскихъ обычаевъ -- присутствовать на свадьбѣ мистера Домби (о которой узналъ отъ Перча) и показать этому джентльмену пріятную и одобрительную мину съ галереи, но поѣхалъ въ церковь въ наемномъ кабріолетѣ, у котораго поднялъ и завѣсилъ обѣ рамы; онъ врядъ ли бы рискнулъ даже и на это, еслибъ не вспомнилъ, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ считается усердною почитательницею Мельхиседека, благочестиваго проповѣдывателя "выспренняго убѣжденія", и отъ-того, по всей вѣроятности, не удостоитъ заглянуть въ англиканскій храмъ.

Капитанъ Коттль возвратился домой благополучно и опять пошелъ по всегдашней колеѣ своей новой жизни, нетревожимый ничѣмъ, кромѣ ежедневно-появлявшагося количества женскихъ шляпокъ на улицѣ. Но за то другіе предметы лежали тяжкимъ бременемъ на душѣ капитана. О "Сынѣ и Наслѣдникѣ" не было никакихъ вѣстей; о Соллѣ Джильсѣ также. Флоренса даже не знала, что бѣдный старикъ исчезъ, а у капитана Коттля не ставало духу сказать ей объ этомъ. Капитанъ, по-мѣрѣ-того, какъ его собственныя надежды на спасеніе благороднаго, отважнаго юноши, котораго онъ любилъ на свой суровый ладъ съ самаго его ребячества, стали погасать и гасли съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе, чувствовалъ инстинктивную, болѣзненную боязнь встрѣтиться съ Флоренсою. Имѣй онъ для нея добрыя вѣсти, то не побоялся бы великолѣпія наново-отдѣланнаго дома и богатой мёбели -- что все, вмѣстѣ съ надменнымъ видомъ молодой супруги мистера Домби, наводило на капитана благоговѣйный страхъ -- и прорвался бы къ Флоренсѣ. Но теперь, онъ едва-ли бы испугался посѣщенія мистриссъ Мэк-Стинджеръ болѣе, чѣмъ посѣщенія Флоренсы.

Былъ темный, холодный, осенній вечеръ, и капитанъ Коттль велѣлъ развести огонь въ каминѣ маленькаго кабинета, больше чѣмъ когда-нибудь похожаго на каюту. Дождь дробилъ неумолчно и вѣтеръ ревѣлъ изо всѣхъ силъ; поднявшись наверхъ, въ обдуваемую бурями спальню своего стараго друга, капитанъ почувствовалъ невольное замираніе сердца и упалъ духомъ. Вышедъ на парапетъ, обратясь лицомъ къ холодному вѣтру и хлещущему дождю, и взглянувъ, какъ мокрые шквалы проносились надъ крышами сосѣднихъ домовъ, капитанъ тщетно искалъ какой-нибудь утѣшительной надежды. Видъ подлѣ, подъ рукою, былъ не отраднѣе: голуби Роба-Точильщика, жавшіеся въ чайныхъ и другихъ ящикахъ, ворковали какъ плачущіе зефиры; ржавый флюгеръ-мичманокъ съ телескопомъ у глаза, нѣкогда замѣтный съ улицы, но теперь давно уже заслоненный кирпичными постройками, стоналъ на своемъ изъѣденномъ временемъ и непогодами желѣзномъ штырѣ, дико вращаемый рѣзкими, немилосердыми порывами. На синей штормовой курткѣ капитана, холодныя дождевыя капли дробились какъ стальныя четки, и самъ онъ едва устоялъ противъ напора крѣпкаго норд-веста, силившагося сбить его съ ногъ на мостовую. "Если въ этотъ вечеръ надежда жива гдѣ-нибудь, то, конечно, забралась въ мѣстечко потеплѣе, а не торчитъ за дверьми", подумалъ капитанъ и воротился въ комнату.

Медленно спустился капитанъ въ кабинетикъ и сѣлъ въ кресла противъ камина; потомъ закурилъ трубку, попробовалъ успокоиться стаканомъ грока -- по надежда не проглядывала ни въ красноватомъ пламени, ни въ облакахъ табачнаго дыма, ни на днѣ стакана. Онъ прошелся раза два по лавкѣ и сталъ искать надежды между инструментами; но они упрямо вели счисленіе пропавшаго "Сына и Наслѣдника" къ "пришедшему пункту", который находился на днѣ бурнаго моря.

Вѣтръ продолжалъ дуть и дождь дробить въ закрытые ставни дома; капитанъ привелъ въ дрейфъ противъ поставленнаго на ночь на залавокъ деревяннаго мичмана и подумалъ, отирая рукавомъ мокрый мундиръ этого офицерика, сколько протекло лѣтъ, въ-теченіе которыхъ деревянные глаза его не видали тутъ почти никакой перемѣны, а теперь всѣ перемѣны пришли какъ-будто разомъ, въ одинъ день! Давно ли въ кабинетѣ сидѣло всегдашнее его маленькое общество, а теперь оно разбросано Богъ-знаетъ куда: теперь некому слушать балладу объ "очаровательной Пегъ", еслибъ и нашелся охотникъ спѣть ее -- а некому спѣть, потому-что, по внутреннему убѣжденію капитана, онъ одинъ могъ это сдѣлать, но ему было не до балладъ. Теперь въ домѣ не видать веселаго лица "Вал'ра"... при мысли о немъ рукавъ капитана перешелъ на минуту съ мундира деревяннаго мичмана къ его собственной щекѣ; парикъ и очки дяди Солля сдѣлались уже видѣніемъ прошлыхъ временъ; Ричардъ Виттингтонъ, трижды лорд-мэръ Лондона, разбитъ на голову; всѣ планы и замыслы, зародившіеся подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, дрейфуютъ безъ мачтъ и руля по водной пустынѣ!

Мысли эти вертѣлись въ головѣ капитана, и онъ продолжалъ тереть рукавомъ мундиръ маленькаго деревяннаго мичмана, отчасти въ разсѣянности, отчасти изъ нѣжности къ старому знакомцу, какъ вдругъ раздался у дверей стукъ. Робъ, сидѣвшій на залавкѣ съ вытаращенными на капитана круглыми глазами и обдумывавшій въ пятисотый разъ, не лежитъ ли на его душѣ смертоубійство, что совѣсть его такъ безпокойна и онъ всегда прячется -- Робъ привскочилъ съ мѣста въ испугѣ.

-- Это что? сказалъ тихо капитанъ.

-- Кто-то стучится, отвѣчалъ Робъ-Точильщикъ.

Капитанъ Коттль, съ робкимъ и преступнымъ видомъ, немедленно убрался на ципочкахъ въ кабинетъ и заперся въ немъ. Робъ, отворивъ дверь, приготовился вступить въ переговоры, на случай, еслибъ это была посѣтительница; но, увидя мужчину, онъ впустилъ его безпрепятственно, и тотъ вбѣжалъ, весьма-довольный, что укрылся отъ проливнаго дождя.

-- Новая работа Боргессу и Компаніи! сказалъ онъ, глядя съ состраданіемъ на свой забрызганный грязью костюмъ.

-- О! здоровы ли вы, мистеръ Джилльсъ?

Вопросъ этотъ адресовался къ капитану, выходившему изъ кабинета съ самымъ прозрачно-притворнымъ безпечнымъ видомъ.

-- Благодарствуйте, продолжалъ джентльменъ, не переводя духу.-- Я совершенно здоровъ, очень вамъ благодаренъ. Мое имя Тутсъ -- мистеръ Тутсъ!

Капитанъ припомнилъ, что видѣлъ его на свадьбѣ, и поклонился. Мистеръ Тутсъ сконфузился по своему обыкновенію, задышалъ тяжело, долго трясъ капитана за руку и потомъ, какъ-будто не находя другаго средства выпутаться изъ бѣды, бросился на Роба-Точильщика и сталъ трясти и его руку съ самымъ радушнымъ видомъ.

-- Послушайте, мистеръ Джилльсъ, мнѣ надобно переговорить съ вами, знаете, о миссъ Д. О. М., понимаете?

Капитанъ съ приличною важностью и таинственностью указалъ мистеру Тутсу крючкомъ на дверь кабинета и вошелъ туда вмѣстѣ съ нимъ.

-- О! извините, однако! сказалъ Тутсъ, глядя въ лицо капитану и усѣвшись противъ камина:-- вы, можетъ-быть, вовсе не знаете Боеваго-Пѣтуха?

-- Пѣтуха?

-- Да!

Капитанъ покачалъ головою отрицательно, и мистеръ Тутсъ объяснилъ, что Боевой-Пѣтухъ, иначе Чиккенъ, тотъ самый знаменитый боксеръ, который побѣдилъ Нобби изъ Шропшира, чѣмъ капитанъ былъ, по-видимому, не весьма просвѣщенъ.

-- Онъ за дверьми, вотъ и все, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- но это ничего; онъ, можетъ-быть, не слишкомъ промокнетъ.

-- Можно позвать его.

-- О, еслибъ вы позволили ему посидѣть въ лавкѣ вмѣстѣ съ вашимъ молодымъ человѣкомъ! А то онъ разсердится. Я позову его, мистеръ Джилльсъ?

Съ этими словами онъ подошелъ къ дверямъ лавки и свиснулъ особеннымъ образомъ въ темноту осенней ночи. На этотъ сигналъ явился стоической комплекціи джентльменъ въ бѣломъ косматомъ сюртукѣ, низенькой шляпѣ, весьма-коротко обстриженный, съ переломленнымъ переносьемъ и значительнымъ пустопорожнимъ пространствомъ за обоими ушами.

-- Садитесь, Чиккенъ.

-- А что, нѣтъ здѣсь ничего подручнаго? спросилъ вообще, не адресуясь ни къ кому, усаживающійся Чиккенъ.-- Такая ночь крута для человѣка, который живетъ своимъ званіемъ.

Капитанъ Коттль предложилъ стаканъ рома, который Чиккенъ влилъ въ себя залпомъ, какъ въ бочку, произнеся краткій тостъ: "Намъ!" Мистеръ Тутсъ и капитанъ возвратились въ кабинетъ, и Тутсъ началъ:

-- Мистеръ Джилльсъ...

-- Стопъ такъ! Мое имя Коттль.

Мистеръ Тутсъ сконфузился до нельзя, а капитанъ продолжалъ съ важностью:

-- Кэптенъ Коттль мое имя; Англія моя нація, а вотъ здѣсь я живу. Поняли?

-- О! А мнѣ нужно видѣть мистера Джилльса! Могу ли его видѣть? Мнѣ...

-- Еслибъ вы могли видѣть Солля Джильса, сказалъ выразительно капитанъ, положивъ тяжкую руку на колѣно мистера Тутса:-- то-есть, стараго Солля, замѣтьте -- вашими собственными глазами, я бы обрадовался вамъ больше, чѣмъ заштилѣвшій корабль вѣтру съ кормы. Но вы не можете видѣть Солля Джилльса. А почему?-- А потому-что онъ невидимъ.

-- О!

-- Да. Я смотрю здѣсь за него, по его запискѣ. И хоть онъ былъ мнѣ все равно, что родной братъ, а я не знаю, куда онъ ушелъ и зачѣмъ ушелъ. Затѣмъ ли, чтобъ искать своего племянника, или просто отъ разстройства въ головѣ -- объ этомъ я знаю не больше васъ. Разъ на разсвѣтѣ онъ отправился за бортъ, безъ всплеска и круговъ! Я искалъ этого человѣка вездѣ, на водѣ и на берегу, и съ того дня не видалъ и не слыхалъ его.

-- О! Но, Боже мой, миссъ Домби и не знаетъ...

-- А спрошу васъ, если въ васъ есть христіанская душа, зачѣмъ ей знать объ этомъ? Зачѣмъ ей знать, когда горю помочь нечѣмъ? Она такъ полюбила стараго Солля Джилльса, привязалась къ нему такъ нѣжно -- эта милая, добрая, удивительная... да что вамъ толковать?.. Вы ее сами знаете.

-- Надѣюсь, проговорилъ Тутсъ, вспыхнувъ дальше ушей.

-- И вы пришли отъ нея?

-- Да.

-- Ну, такъ вотъ что я вамъ скажу: вы пришли сюда по сигналу настоящаго ангела!

Мистеръ Тутсъ съ живостью схватилъ капитана за руку и сталъ просить его дружбы.

-- Увѣряю васъ честью, я буду вамъ очень-обязанъ, если вы согласитесь быть знакомымъ со мною. Я бы очень-очень желалъ этого, капитанъ. Право, я нуждаюсь въ другѣ. Маленькій Домби былъ мнѣ другомъ у стараго Блимбера, и былъ бы имъ и теперь, еслибъ не умеръ, бѣдненькій! Чиккенъ, продолжалъ онъ печальнымъ шопотомъ: -- очень-хорошъ, удивителенъ въ своемъ родѣ; всѣ говорятъ, что нѣтъ удара и манеры, которыхъ бы онъ не зналъ -- но я не знаю... онъ не все. Такъ, она сущій ангелъ, капитанъ! Если есть гдѣ-нибудь ангелъ, это миссъ Домби. Вотъ что я всегда говорилъ! Но, право, капитанъ, я буду вамъ очень обязанъ, если вы согласитесь быть короче знакомы со мною!

Капитанъ Коттль принялъ это предложеніе учтиво, но не сдаваясь еще. Онъ сказалъ только: "Есть такъ, пріятель! Посмотримъ, посмотримъ! Эй, эй!" Послѣ этого онъ напомнилъ мистеру Тутсу о цѣли его посѣщенія.

-- Дѣло въ томъ, отвѣчалъ Тутсъ: -- что я пришелъ отъ той молодой женщины, знаете, Сузанны Нипперъ... Не отъ миссъ Домби, а отъ нея.

Капитанъ кивнулъ головою, какъ-будто желая выразить, что эта особа пользуется особеннымъ его уваженіемъ.

-- И я вамъ скажу, какъ это случилось. Знаете, я иногда дѣлаю визиты миссъ Домби. Не то, чтобъ я ходилъ нарочно для этого, знаете, а мнѣ очень-часто случается быть, тамъ по сосѣдству. А когда я бываю въ тѣхъ мѣстахъ, ну, вотъ... вотъ я и захожу.

-- Натурально, замѣтилъ капитанъ.

-- Богъ я и зашелъ сегодня подъ вечеръ. Клянусь вамъ честью, невозможно составить себѣ понятія, какимъ ангеломъ миссъ Домби была сегодня подъ вечеръ!

Капитанъ махнулъ крючкомъ, давая знать, что ему легко составить себѣ объ этомъ понятіе.

-- Когда я вышелъ оттуда, молодая женщина, знаете, Сузанна Нипперъ, вдругъ повела меня неожиданно въ чуланъ.

Капитану, по-видимому, это обстоятельство не совсѣмъ понравилось; откинувшись назадъ въ креслахъ, онъ смотрѣлъ на мистера Тутса съ недовѣрчивымъ, если не съ угрожающимъ лицомъ.

...-- Куда она принесла вотъ эту газету и говоритъ, что прятала ее цѣлый день отъ миссъ Домби, найдя въ ней какія-то особенныя извѣстія, о чемъ-то извѣстномъ ей и миссъ Домби. Она прочитала ихъ мнѣ. Хорошо. Потомъ она сказала... постойте минуту, что такое она сказала?..

Мистеръ Тутсъ встрѣтилъ въ это время устремленный на него строгій взглядъ капитана, смутился и чуть не потерялъ окончательно нить своего разсказа.

-- О! А! Да! продолжалъ онъ послѣ долгаго припоминанія.-- Да! Она сказала, что не совсѣмъ вѣритъ истинѣ написаннаго тутъ въ газетѣ; а такъ-какъ сама не можетъ выпутаться изъ-затрудненія и боится испугать миссъ Домби, то и проситъ меня сходить въ эту улицу, къ мистеру Соломону Джилльсу, инструментальному мастеру, дядѣ молодаго джентльмена, о которомъ онѣ заботятся, и спросить у него, правду ли говоритъ газета, и не знаютъ ли чего-нибудь вѣрнѣе въ Сити. Она сказала, что если мнѣ не удастся поговорить съ мистеромъ Джилльсомъ, то отъискать капитана Коттля, то-есть васъ!

Капитанъ взглянулъ съ безпокойствомъ на газету, которую мистеръ Тутсъ держалъ въ рукѣ.

-- Ну, вотъ! А я здѣсь такъ поздно, потому-что зашелъ напередъ къ Финчли, гдѣ ростегъ превосходнѣйшій курослѣпъ, и купилъ его для птички миссъ Домби. Вы видѣли газету?

Капитанъ, неохотно читавшій газеты, опасаясь найдти въ нихъ публикацію на свой счетъ со стороны мистриссъ Мэк-Стинджеръ, затрясъ головою.

-- Прочитать вамъ то мѣсто, капитанъ?

На утвердительный знакъ его, мистеръ Тутсъ прочиталъ слѣдующее:

"Соутамитонъ. Варка Дефаііэнсъ, капитанъ Генри Джемсъ, при" шла сегодня въ нашъ портъ съ грузомъ сахара, кофе и рома, и "увѣдомила, что, заштилѣвъ на шестой день перехода отъ Ямайки, "въ широтѣ и долготѣ такой-то, знаете..."

-- Есть такъ! Наполняй паруса, пріятель!

"...Широтѣ и долготѣ такой-то, часовой на бакѣ замѣтилъ, за полчаса до солнечнаго заката, нѣсколько обломковъ разбитаго судна, которые несло волненіемъ въ разстояніи около мили. Такъ"какъ погода была ясная и судно штилевало, то спустили шлюпку съ приказаніемъ осмотрѣть видѣнный предметъ: нашли, что онъ "состоялъ изъ нѣсколькихъ рангоутныхъ деревьевъ и части вооруженія грот-мачты, а также части кормы, на которой ясно можно было прочитать надпись "Сынъ и На...". На обломкахъ не нашли мертвыхъ тѣлъ. По шканечному журналу Дефайэнса видно, что, послѣ задувшаго ночью вѣтерка, обломки были унесены изъ вида. Нѣтъ сомнѣнія, что брикъ "Сынъ и Наслѣдникъ", изъ Лондона, шедшій въ Барбадосъ, погибъ невозвратно, что онъ утонулъ въ прошедшій ураганъ, и что всѣ бывшіе на немъ погибли."

Капитанъ Коттль, какъ и все человѣчество, не зналъ самъ, сколько надежды таилось въ немъ при всемъ его прежнемъ уныніи, пока она не получила окончательнаго смертельнаго удара. Пока мистеръ Тутсъ читалъ параграфъ газеты, и съ минуту послѣ, капитанъ смотрѣлъ на него какъ человѣкъ отуманенный; потомъ, поднявшись вдругъ и надѣвъ лакированную шляпу, которую снялъ-было изъ вѣжливости къ посѣтителю, повернулся къ нему спиною и опустилъ голову на доску камина.

-- О, клянусь честью! воскликнулъ Тутсъ, котораго доброе сердце было глубоко тронуто неожиданною для него горестью капитана:-- что это за несчастный свѣтъ! Вѣчно кто-нибудь умираетъ, или пропадаетъ, или страдаетъ. Еслибъ я зналъ это, то, право, не сталъ бы столько хлопотать о своемъ наслѣдствѣ. Я никогда не видалъ такого ужаснаго свѣта; право, въ немъ хуже, чѣмъ у Блимбера.

Капитанъ Коттль, не перемѣняя своего положенія, просилъ Тутса не обращать на него вниманія.

-- Вал'ръ, мой милый малый, прощай! Прощай, Вал'ръ, дитя мое; я любилъ тебя! Онъ не былъ моимъ сыномъ, продолжалъ капитанъ, глядя на огонь:-- но я чувствую то же самое, что чувствуетъ отецъ, когда теряетъ сына. А почему? А потому-что тутъ не одна потеря* а цѣлая дюжина потерь. Гдѣ этотъ розовый мальчикъ съ кудрявыми волосами, который бѣгалъ, бывало, сюда изъ школы каждую недѣлю, такой веселый, такой рѣзвый? Утонулъ съ Вал'ромъ! Гдѣ этотъ свѣжій бойкій малый, который не уставалъ ни отъ чего и такъ краснѣлъ, когда мы подшучивали надъ нимъ на счетъ нашей удивительной миссъ? Утонулъ съ Вал'ромъ! Гдѣ этотъ молодецъ съ такимъ огнемъ, который не хотѣлъ допустить, чтобъ старикъ Солль ни на минуту не выходилъ изъ вѣтра, и совсѣмъ забылъ про себя? Утонулъ съ Вал'ромъ! Тутъ былъ не одинъ Вал'ръ, а цѣлая дюжина Вал'ровъ, которыхъ я зналъ и любилъ, и всѣ они утонули!

Мистеръ Тутсъ молчалъ, и только свертывалъ и складывалъ зловѣщую газету.

-- А Солль Джилльсъ, бѣдный старикъ, куда дѣвался ты? Послѣднія слова Вал'ра были: "берегите дядюшку Солля",-- гдѣ ты? Что я напишу о тебѣ въ шканечномъ журналѣ, на который смотритъ сверху Вал'ръ?

Капитанъ тяжко вздохнулъ.

-- Послушайте, молодецъ, скажите этой молодой женщинѣ прямо и честно, что несчастныя вѣсти слишкомъ-вѣрны. Видите, они о такихъ вещахъ не пишутъ небылицъ: извѣстіе взято изъ шканечнаго журнала, а это самая вѣрная книга, какая только есть на свѣтѣ. Завтра утромъ я пойду собирать справки, да это ни къ чему не послужитъ! Нечего и думать. Приспуститесь сюда завтра поутру, а молодой женщинѣ скажите отъ капитана Коттля, что все кончено... кончено!

И капитанъ, вынувъ изъ лакированной шляпы носовой платокъ, отеръ имъ свою сѣдую голову и потомъ снова бросилъ платокъ въ шляпу съ равнодушіемъ глубокаго отчаянія.

-- О! увѣряю васъ, право, мнѣ его очень-жаль, хотя и не зналъ этого джентльмена, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Какъ вы думаете, капитанъ Джилльсъ... я хочу сказать мистеръ Коттлъ, это очень опечалитъ миссъ Домби?

-- Богъ съ вами, возразилъ капитанъ, какъ-будто сострадая о невинности Тутса:-- да оба они были вотъ такіе маленькіе, а ужь любили другъ друга какъ голубки.

-- О! не-уже-ли? сказалъ мистеръ Тутсъ, котораго лицо значительно вытянулось при этомъ извѣстіи.

-- Они были какъ-будто нарочно созданы другъ для друга. Да что въ этомъ теперь!

-- Клянусь вамъ честью, право, я теперь огорченъ еще больше, чѣмъ прежде. Знаете, капитанъ Джилльсъ, я, я просто обожаю миссъ Домби; я, я совершенно боленъ любовью къ ней, а потому меня очень, очень огорчаетъ всякое ея огорченіе, какая бы ему ни была причина. Знаете, капитанъ, я люблю ее безъ эгоизма; для меня, капитанъ Джилльсъ, было бы величайшей радостью, еслибъ меня задавили лошади... или... или расшибло чѣмъ-нибудь, или... или меня бы сбросили съ очень-высокаго мѣста, или все, что хотите, для миссъ Домби. Вотъ въ какомъ родѣ я люблю ее!

Все это мистеръ Тутсъ проговорилъ въ-полголоса, не желая, чтобъ слышалъ его Чиккенъ, который не допускалъ нѣжныхъ ощущеній. Капитанъ Коттль, невольно тронутый такою безкорыстною любовью, потрепалъ его по спинѣ и совѣтовалъ ободриться и привести круче къ вѣтру.

-- О, благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ! Вы не можете себѣ представить, какъ я вамъ благодаренъ. Вы очень-добры, что говорите такъ, не смотря на ваше собственное горе. Я, право, нуждаюсь въ другѣ и буду очень-счастливъ вашимъ знакомствомъ. Хотя денегъ у меня довольно, продолжалъ онъ съ большою энергіей:-- вы не можете вообразить, что я за жалкое животное! Глупая толпа считаетъ меня удивительнымъ счастливцемъ, когда видитъ вмѣстѣ съ Чиккеномъ или другими въ родѣ его; но я просто несчастливъ. Я мучусь отъ миссъ Домби, капитанъ Джилльсъ. Обѣды мнѣ надоѣдаютъ; портной мой также наскучилъ, и я часто плачу, когда остаюсь одинъ. Увѣряю васъ, я съ радостью прійду къ вамъ завтра и готовъ прійдти хоть пятьдесятъ разъ!

Мистеръ Тутсъ, съ этими словами, пожалъ капитану руку, постарался скрыть по возможности отъ проницательнаго взгляда Чиккена слѣды своего волненія и присоединился къ нему въ лавкѣ. Боевой-Пѣтухъ, которому очень не хотѣлось потерять даже часть своего прибыльнаго вліянія надъ Тутсомъ, смотрѣлъ на капитана Котгля, видя, какъ онъ прощался съ его патрономъ, очень-немилостиво. Они вышли, не говоря ни слова и оставя капитана подавленнаго горестью, а Роба-Точильщика восторженнымъ до нельзя отъ счастія, что ему удалось выпучить глаза въ-продолженіе цѣлаго получаса на побѣдителя знаменитаго Нобби изъ Шропшира.

Робъ давно спалъ крѣпкимъ сномъ подъ залавкомъ, а капитанъ Коттль все еще смотрѣлъ на огонь камина; огонь давно уже погасъ, а капитанъ все продолжалъ смотрѣть на ржавыя желѣзныя полосы, съ печальными мыслями о Валтерѣ и дядѣ Соллѣ. Капитанъ не нашелъ успокоенія наверху, въ штормовой спальнѣ, и всталъ на другое утро грустный и неосвѣженный благодѣтельнымъ сномъ.

Лишь-только отперлись конторы въ Сити, капитанъ Коттль отправился въ принадлежавшія фирмѣ Домби и Сына. Въ то утро ставни деревяннаго мичмана не отворялись: Робъ-Точильщикъ, по приказанію капитана Коттля, оставилъ ихъ закрытыми, и домъ смотрѣлъ домомъ смерти.

Случилось, что мистеръ Каркеръ входилъ въ конторы въ то самое время, когда къ нимъ приблизился капитанъ, который молча и серьезно принялъ зубастую улыбку управляющаго, и взялъ смѣлость послѣдовать за нимъ въ кабинетъ.

-- Ну, что, капитанъ Коттль? сказалъ мистеръ Каркеръ, уставясь въ своемъ обычномъ положеніи противъ камина и не снимая шляпы:-- плохія дѣла!

-- Вы прочитали новость въ газетѣ, сэръ?

-- Да, мы ее получили! Это справедливо. Страховщики въ значительномъ убыткѣ. Намъ очень-жаль. Нечего дѣлать! Такова жизнь!

Мистеръ Каркеръ занялся обдѣлкой перочиннымъ ножичкомъ своихъ нѣжныхъ ногтей и смотрѣлъ съ улыбкою на стоявшаго въ дверяхъ капитана.

-- Мнѣ очень-жаль бѣднаго Гэіія и всего экипажа. Я слыхалъ, что тамъ было нѣсколько человѣкъ изъ нашихъ лучшихъ людей. Много семейныхъ также. Утѣшительно, что у бѣднаго Гэйя не было семейства, капитанъ Коттль!

Капитанъ стоялъ, потирая себѣ подбородокъ и глядя на управляющаго. Управляющій взглянулъ на нѣсколько нераспечатанныхъ писемъ, положенныхъ на письменный столъ, и взялъ газету.

-- Могу я сдѣлать для васъ что-нибудь, капитанъ Коттль? спросилъ онъ съ ласковымъ и выразительнымъ взглядомъ на дверь.

-- Я хотѣлъ успокоить свою душу, сэръ, на счетъ одной вещи, которая ее тревожитъ.

-- А! что же это такое? Только вамъ надобно поспѣшить разсказывать, капитанъ. Я очень занятъ.

-- Вотъ видите, сэръ. Прежде, чѣмъ мой пріятель Вал'ръ отправился въ свой несчастный вояжъ...

-- Полноте, капитанъ! зачѣмъ говорить о несчастныхъ вояжахъ? Здѣсь намъ дѣлать нечего съ несчастными вояжами, мой любезный. Вы вѣрно принялись очень-рано за свою дневную порцію, если забыли, что всѣ путешествія, по землѣ и по водѣ, подвержены случайностямъ. Вы вѣрно не мучитесь мыслью, что молодой... какъ его зовутъ, погибъ въ дурную погоду, которая поднялась противъ него въ этихъ конторахъ, не правда ли? Перестаньте, капитанъ! Сонъ и сода-катеръ самыя лучшія лекарства отъ безпокойствъ такого рода.

-- Если вы, возразилъ съ разстановкою капитанъ:-- шутите надъ такими вещами, то вы не тотъ джентльменъ, какимъ мнѣ сначала показались, и мнѣ есть о чемъ безпокоиться. Дѣло вотъ въ чемъ, мистеръ Каркеръ. Прежде, чѣмъ мой Вал'ръ снялся съ якоря, онъ все увѣрялъ меня, будто идетъ не на счастье и не ждетъ себѣ ничего хорошаго; я ему не вѣрилъ и пошелъ сюда; а какъ вашего главнаго губернатора не было дома, то я и рѣшился сдѣлать вопроса два вамъ. Вы отвѣтили какъ нельзя попутнѣе. Теперь, когда все кончено, я и хочу успокоить свою совѣсть, и попросить васъ сказать мнѣ прямо, былъ ли Вал'ръ правъ или нѣтъ? Точно ли хорошій вѣтръ дулъ ему въ паруса изъ вашихъ конторъ, когда онъ поднялъ марсафалы и снялся съ якоря въ Барбадосъ? Мистеръ Каркеръ, мы съ вами сошлись въ тотъ разъ такъ хорошо... если я теперь не имѣю той пріятности, по случаю бѣдствія моего Вал'ра, или если я какъ-нибудь промахнулся передъ вами, то имя мое Эд'рдъ Коттлъ, и я прошу у васъ прощенія.

-- Капитанъ Коттль, возразилъ управляющій со всевозможною вѣжливостью: -- я долженъ просить васъ объ одномъ одолженіи.

-- А чѣмъ могу служить, сударь?

-- Убраться отсюда, если вамъ угодно, и перенести вашъ бредъ куда-нибудь въ другое мѣсто.

Каждая шишка на лицѣ капитана побѣлѣла отъ изумленія и негодованія; даже красный рубецъ на лбу сталъ исчезать, какъ радуга среди сгущающихся тучь.

-- Я вамъ скажу вотъ что, капитанъ Коттль, сказалъ управляющій, грозя ему пальцемъ и показывая всѣ зубы, но все еще улыбаясь съ любезностью: -- я былъ съ вами слишкомъ-снисходителенъ, когда вы пришли сюда въ первый разъ. Вы принадлежите къ разбору людей лукавыхъ и интригующихъ. Желая спасти молодаго... какъ его зовутъ, отъ неудовольствія быть прогнаннымъ въ шею отсюда, мой любезный капитанъ, я оказалъ вамъ снисхожденіе; но только на одинъ разъ, понимаете? не больше. Теперь, ступайте вонъ, мой любезный!

Капитанъ какъ-будто приросъ къ полу и не могъ выговорить ни слова.

-- Ступайте, сказалъ добродушный управляющій, подбирая фалды и раздвинувъ ноги передъ каминомъ:-- какъ человѣкъ разсудительный, и не заставляйте насъ прибѣгать къ непріятнымъ мѣрамъ, въ родѣ изгнанія васъ силою. Еслибъ самъ мистеръ Домби былъ здѣсь, то вамъ пришлось бы уйдти отсюда болѣе-непріятнымъ образомъ; но я очень-добръ и говорю только: ступайте!

Капитанъ, положивъ себѣ на грудь огромную ручищу, чтобъ облегчить спершееся дыханіе, оглядѣлъ мистера Каркера съ головы до ногъ и потомъ осматривался вокругъ себя, какъ-будто не понимая, гдѣ онъ и съ кѣмъ.

-- Вы хитры, капитанъ Коттль, продолжалъ Каркеръ съ развязною откровенностью свѣтскаго человѣка, котораго не приведетъ въ негодованіе никакое открытіе дурныхъ поступковъ, если они не касаются непосредственно его собственной особы:-- но до дна вашей хитрости можно еще достать лотомъ, такъ же какъ и до замысловъ вашего отсутствующаго друга. Что вы дѣлали съ вашимъ отсутствующимъ другомъ, а?

Капитанъ снова наложилъ руку на грудь. Переведя съ трудомъ духъ, онъ проговорилъ шопотомъ:-- "Не зѣвай на брасахъ!"

-- Вы составляете премиленькіе заговоры, держите между собою премиленькіе совѣты и принимаете у себя премиленькихъ посѣтительницъ, капитанъ, а? Но являться сюда послѣ этого уже слишкомъ-дерзко, и это не отзывается вашимъ всегдашнимъ благоразуміемъ! Вы, заговорщики и хитрецы и бѣглецы, должны бы быть посметливѣе. Не угодно ли обязать меня вашимъ уходомъ?

-- Пріятель! проговорилъ капитанъ задыхающимся и дрожащимъ голосомъ, между-тѣмъ, какъ на стиснутомъ кулакѣ его происходило странное движеніе:-- я бы желалъ сказать тебѣ многое, но не знаю, въ какой части трюма завалены у меня слова. Пріятель мой Вал'ръ утонулъ и это сбиваетъ меня съ курса, какъ видишь. Но мы съ тобою еще сойдемся когда-нибудь въ жизни бортъ-о-бортъ!

-- Это будетъ вовсе-неразсчетливо съ вашей стороны, любезный капитанъ, возразилъ управляющій съ тою же откровенностью: -- потому-что въ такомъ случаѣ, пріймите честное предостереженіе: я открою и обнаружу васъ. Я нисколько не имѣю притязаній быть добродѣтельнѣе моихъ ближнихъ, любезный капитанъ; но довѣренность этого дома, или кого-нибудь изъ его членовъ, не будетъ употреблена во зло, пока я пользуюсь глазами и ушами. Добраго ли я! И онъ кивнулъ очень-дружески головою.

Капитанъ Коттлъ, посмотрѣвъ пристально на мистера Каркера, который смотрѣлъ ему въ глаза также прямо и пристально, вышелъ изъ комнаты; мистеръ Каркеръ остался съ раздвинутыми ногами передъ огнемъ, спокойный и любезный, какъ-будто на душѣ его не было ни малѣйшаго пятнышка, точно такъ же, какъ на тонкомъ бѣлоснѣжномъ бѣльѣ. Проходя черезъ конторы, капитанъ взглянулъ на письменный столъ, за которымъ обыкновенно сиживалъ Валтеръ: мѣсто его занималъ теперь другой мальчикъ, съ такимъ же свѣжимъ и бодрымъ лицомъ, какъ у него, когда они распивали втроемъ, въ кабинетикѣ дяди Солля, предпослѣднюю бутылку знаменитой мадеры. Воспоминанія эти принесли капитану большую пользу: онѣ укротили его гнѣвъ и вызвали слезу на глаза.

Пришедъ снова къ деревянному мичману и усѣвшись въ темномъ углу лавки, капитанъ почувствовалъ, что негодованіе его, какъ оно ни было сильно, не могло устоять противъ горести. Гнѣвъ казался ему оскорбленіемъ памяти погибшаго юноши, а всѣ на свѣтѣ живые лжецы и плуты были ничто въ-сравненіи съ честностью и правдивостью одного мертваго друга.

Въ такомъ состояніи духа, честный капитанъ понялъ несомнѣнно-ясно одно, кромѣ потери Валтера: что съ нимъ вмѣстѣ утонулъ почти весь міръ капитана Коттля. Если онъ упрекалъ себя иногда за содѣйствіе невинному обману Валтера, то утѣшался мыслью о томъ мистерѣ Каркерѣ -- не теперешнемъ -- котораго уже никакія моря не могли возвратить; или о томъ мистерѣ Домби, который, какъ онъ началъ постигать, унесся также далеко; или объ "удивительной миссъ", съ которою ему уже никогда не прійдется видѣться; или объ "очаровательной Пегъ", этой крѣпко-выстроенной изъ тика балладѣ, которая теперь разбилась въ дребезги объ утесистый подвѣтренный берегъ. Капитанъ, сидя въ темной лавкѣ, думалъ обо всѣхъ этихъ вещахъ, забывъ совершенно о нанесенной незадолго ему самому горькой обидѣ, и смотрѣлъ печально въ землю, какъ-будто мимо его проносились за корму обломки всего, что доставляло ему отраду.

Капитанъ Коттль вспомнилъ, однако, о требуемыхъ обычаемъ приличіяхъ, которыя рѣшился соблюсти въ честь бѣднаго Валтера. Поднявъ на ноги Роба-Точильщика, храпѣвшаго изо всѣхъ силъ въ темнотѣ искусственныхъ сумерекъ среди бѣлаго дня, капитанъ направился вмѣстѣ съ нимъ къ ветошнику и купилъ немедленно двѣ пары траурныхъ костюмовъ -- одну для Роба, непомѣрно узкую и короткую, и другую для себя, непомѣрно широкую. Онъ также купилъ для Роба шляпу, соединявшую въ себѣ удобства головныхъ уборовъ моряковъ и угольщиковъ, и вообще извѣстную подъ техническимъ названіемъ "зюйд-вестки" -- явленіе совершенно-новое въ инструментальномъ мастерствѣ. Оба немедленно надѣли этотъ трауръ и возбуждали удивленіе всѣхъ, съ кѣмъ встрѣчались на улицахъ идучи домой.

Въ такомъ преображенномъ состояніи, капитанъ принялъ мистера Тутса. "Меня теперь обстенило, пріятель", сказалъ онъ ему: "новости худыя. Скажите молодой женщинѣ, чтобъ она осторожнѣе сказала объ этомъ своей госпожѣ, и чтобъ обѣ онѣ вовсе перестали обо мнѣ думать".

Капитанъ отложилъ до другаго удобнѣйшаго времени упроченіе знакомства своего съ мистеромъ Тутсомъ и отпустилъ его отъ себя. Правду сказать, капитанъ Коттль до того упалъ духомъ, что въ этотъ день не принималъ почти никакихъ предосторожностей противъ вторженія мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Къ вечеру, однако, онъ нѣсколько пооправился и долго говорилъ о Вал'рѣ Робу-Точильщику, котораго при этомъ случаѣ похвалилъ за внимательность и вѣрность. Шпіонъ Робъ выслушалъ эти похвалы не краснѣя, выпуча на капитана глаза и притворившись растроганнымъ, а между-тѣмъ старался не забыть ни одного его слова, съ предательствомъ, подававшимъ самыя блистательныя надежды.

Когда Робъ расположился на постели подъ залавкомъ, капитанъ зажегъ свѣчу, надѣлъ очки (онъ считалъ необходимостью носить очки сдѣлавшись продавцомъ оптическихъ и другихъ инструментовъ, хотя имѣлъ зрѣніе соколиное) и открылъ въ молитвенникѣ погребальное богослуженіе. Читая его потихоньку про себя, въ маленькомъ кабинетикѣ, и пріостанавливаясь по-временамъ, чтобъ отереть глаза, капитанъ мысленно предалъ тѣло Валтера вѣчному покою въ волнахъ.

ГЛАВА III.

Противоположности.

Обратимъ взоры на два жилища, отдѣленныя большимъ разстояніемъ другъ отъ друга, хотя оба весьма-недалеки отъ предѣловъ огромнаго города Лондона.

Первое находится въ зеленой и лѣсистой сторонѣ около Норвуда. Это не барскій замокъ; въ немъ нѣтъ притязаній на великолѣпіе, но устроено оно превосходно и содержится съ самымъ изящнымъ вкусомъ. Лугъ, отлогій, мягкій скатъ, цвѣтникъ, клумбы деревьевъ, гдѣ видны граціозныя формы ивы и клёна, оранжерея, сельская верранда, по столбамъ которой вьются благоухающія ползучія растенія; простая наружность дома, хорошо-устроенныя службы -- все это обнаруживаетъ комфортъ, котораго было бы достаточно для дворца. Тотъ, кому это покажется, не ошибется: внутри дома дѣйствительно царствуетъ самая изящная роскошь. Богатые цвѣта, чрезвычайно-искусно перемѣшанные между собою, встрѣчаютъ взоры на каждомъ шагу -- на превосходной мебели, удивительно соразмѣренной съ величиною маленькихъ комнатъ, на стѣнахъ, на полахъ; они вездѣ облегчаютъ и дѣлаютъ пріятнымъ для глазъ свѣтъ, входящій сквозь окна и стеклянныя двери. Тамъ можно также видѣть нѣсколько отличныхъ картинъ и гравюръ; въ уютныхъ уголкахъ нѣтъ недостатка въ книгахъ; есть бильярды, столики для разныхъ игръ, требующихъ счастья или искусства, какъ-то: шахматы фантастическихъ фигуръ, карты, кости, триктракъ и т. п.

А между-тѣмъ, среди всего утонченнаго комфорта, есть въ самомъ воздухѣ что-то производящее непріятное впечатлѣніе -- отъ того ли, что ковры и подушки слишкомъ-мягки и безшумны, такъ-что ступающіе по нимъ, или покоящіеся на нихъ, дѣйствуютъ какъ-будто исподтишка, -- отъ-того ли, что гравюры и картины не изображаютъ великихъ подвиговъ, не олицетворяютъ великихъ идей, или не передаютъ природы въ ландшафтахъ и видахъ, а дышатъ однимъ только сладострастіемъ, -- отъ-того ли, что на раззолоченныхъ переплетахъ книгъ видны заглавія, дѣлающія ихъ приличными сотоварищами гравюръ и картинъ,-- отъ-того ли, что среди повсемѣстнаго изящества и роскоши видно тамъ-и-сямъ намѣреніе обнаружить смиреніе, которое такъ же лживо, какъ лицо того слишкомъ-вѣрно написаннаго портрета, или оригинала его, сидящаго въ креслахъ за завтракомъ,-- или, можетъ-быть, отъ-того, что ежедневное дыханіе хозяина оставляетъ на всемъ отдѣляющіяся при этомъ тонкія частицы его-самого, которыя напечатлѣваютъ на всѣ предметы общее выраженіе его собственнаго характера!

Въ креслахъ сидитъ мистеръ Каркеръ-управляющій. Отличный попугай карабкается по проволокамъ полированной клѣтки, теребитъ ихъ клювомъ и вскрикиваетъ по-временамъ; но мистеръ Каркеръ не обращаетъ на него вниманія, а смотритъ съ задумчивою улыбкой на картину, повѣшенную на противоположной стѣнѣ.

-- Какое странное случайное сходство! сказалъ онъ.

Можетъ-быть, это Юнона; можетъ-быть, жена Пентефрія; можетъ-быть, какая-нибудь надменная нимфа -- смотря потому, какъ вздумали окрестить ее продавцы картинъ. Это женская фигура необыкновенной красоты, которая, отворачиваясь, но съ обращеннымъ къ зрителю лицомъ, бросаетъ ему гордый взглядъ.

Она походитъ на Эдиѳь.

Мистеръ Каркеръ сдѣлалъ рукою жестъ, адресовавшійся къ картинѣ... Какъ! угроза? Нѣтъ; однако нѣчто похожее на угрозу. Знакъ торжества? Нѣтъ; однако нѣчто еще болѣе похожее на него. Наглое привѣтствіе? Нѣтъ; однако похоже и на это. Потомъ онъ принялся снова за прерванный ненадолго завтракъ и ласково крикнулъ разгнѣванной птицѣ, которая вошла въ подвѣшенное подъ вершинкою клѣтки позолоченное кольцо -- похожее Формою на обручальное -- и начала раскачиваться взадъ и впередъ къ большому удовольствію своего хозяина.

Другое жилище -- у противоположной стороны Лондона, около мѣстъ, гдѣ большая сѣверная дорога въ столицу, нѣкогда кипѣвшая дѣятельностью, теперь почти-совершенно запустѣла и оживляется только изрѣдка пѣшеходами. Тутъ бѣдный маленькій домикъ, скудно мёблированный, но чрезвычайно-опрятный; видно, однако, желаніе украсить его, обнаруживающееся въ простыхъ цвѣтахъ, насаженныхъ у входа и въ тѣсномъ палисадникѣ. Мѣстоположеніе домика не имѣетъ въ себѣ ничего ни сельскаго, ни городскаго -- это ни городъ, ни деревня. Городъ, какъ исполинъ въ дорожныхъ сапогахъ, перешагнулъ черезъ него и уперъ свою кирпично-известковую пяту далеко впереди; а промежуточное пространство между его ступнями -- не городъ, а только пустырь. Здѣсь-то, посреди нѣсколькихъ высокихъ трубъ, изрыгающихъ днемъ и ночью черный дымъ, посреди кирпичныхъ заводовъ и аллей, гдѣ вырѣзываютъ турфъ, гдѣ обваливаются заборы, гдѣ растетъ покрытая пылью крапива, гдѣ еще виднѣются плетни, куда заходятъ иногда птицеловы -- здѣсь можно найдти это второе жилище.

Живущая въ немъ обитала нѣкогда въ первомъ жилищѣ, но оставила его, рѣшившись послѣдовать сюда за отверженнымъ братомъ. Съ нею удалился изъ перваго дома его духъ-искупитель, а изъ груди его хозяина одинокій ангелъ; но хотя онъ пересталъ любить сестру за то, что называетъ неблагодарнымъ бѣгствомъ, и хотя теперь совершенно ее оставилъ, однако даже онъ не можетъ забыть ее окончательно. Доказательство этому ея цвѣтникъ, въ который нога его никогда не ступаетъ, но который поддерживается среди всѣхъ дорогихъ передѣлокъ и измѣненій точь-въ-точь въ томъ видѣ, какъ-будто она только вчера его оставила!

Гэрріетъ Каркеръ перемѣнилась съ-тѣхъ-поръ, и на красоту ея легла тѣнь тяжело той, которую налагаетъ время само-по-себѣ, какъ оно ни всемогуще -- тѣнь горести и безпокойства и ежедневной борьбы съ бѣдностью. Но все-таки это красота -- кроткая, тихая, скромная красота, которую надобно найдти, потому-что сама она не можетъ себя выказывать, или еслибъ и могла, то была! бы тѣмъ же, что теперь, не больше.

Да. Эта стройная, легкая фигура небольшаго роста, съ ангельскимъ терпѣніемъ, одѣтая въ простыя ткани и выражающая въ своей наружности только скудныя домашнія добродѣтели, въ которыхъ такъ мало общаго съ принятыми понятіями о героизмѣ и величіи души (развѣ, если лучъ ихъ блеснетъ иногда въ жизни великихъ, и тогда онъ превращается въ созвѣздіе, за которымъ слѣдятъ прямо въ небеса) -- эта стройная, легкая фигура небольшаго роста, съ ангельскимъ терпѣніемъ на лицѣ, опирающаяся на мужнину не стараго, но уже сѣдаго и отнявшаго -- сестра его, та самая сестра, которая одна изъ цѣлаго свѣта присоединилась къ нему въ его позорѣ, вложила руку въ его руку и съ кроткою рѣшимостью повела его, какъ ангелъ благодати, по пустынному жизненному пути.

-- Еще рано, Джонъ, сказала она.-- Зачѣмъ ты уходишь такъ рано?

-- Немногими минутами раньше обыкновеннаго, Гэрріетъ. Если достанетъ времени, мнѣ бы хотѣлось -- это фантазія -- пройдти разъ мимо дома, гдѣ я съ нимъ простился.

-- Какъ жаль, что я никогда не знала и не видала его, Джонъ.

-- Вспомни его участь. Лучше, другъ мои, такъ,какъ оно есть.

-- Но еслибъ я даже знала его, то не могла бы жалѣть о немъ больше теперешняго. Развѣ твое горе не мое горе, Джонъ? Мы бы тогда могли говорить о немъ, и это было бы для тебя отрадою, и тебѣ было бы со мною не такъ скучно.

-- Милая сестра, не-уже-ли есть на свѣтѣ что-нибудь, чѣмъ бы ты могла сдѣлаться мнѣ отраднѣе или ближе? Я чувствую, ты какъ будто знала его, Гэрріетъ, какъ-будто раздѣляла мою къ нему привязанность.

Она обвила рукою, покоившеюся на плечѣ брата, его шею и отвѣчала съ легкою нерѣшимостью:

-- Нѣтъ... не совсѣмъ.

-- Правда, правда! Ты думаешь, что я не сдѣлалъ бы ему никакого вреда, допустивъ познакомиться съ собою покороче?

-- Думаю? Я увѣрена въ этомъ.

-- Но репутація его была для меня такъ драгоцѣнна, что я не могъ губить ее такимъ образомъ, и мнѣ легче на совѣсти... Онъ пріостановился, стараясь одолѣть свою грусть, и прибавилъ съ улыбкой: "до свиданія!"

-- До свиданія, милый Джонъ! Вечеромъ я встрѣчу тебя по дорогѣ домой, въ обыкновенное время. До свиданія.

Радушное лицо, поднявшееся для братскаго поцалуя, было его домомъ, жизнью, вселенной, но вмѣстѣ съ тѣмъ частью его горя и наказанія: въ облакѣ на немъ -- хоть это облако было ясно и спокойно, какъ самое лучезарное облако при закатѣ солнца -- въ постоянномъ самоотверженіи ея и въ пожертвованіи всѣми удобствами и увеселеніями жизни, изобиліемъ и надеждою, видѣлъ онъ горькіе плоды своего стараго преступленія, плоды постоянно-зрѣлые и свѣжіе.

Она стояла на порогѣ и смотрѣла ему вслѣдъ, сложивъ небрежно руки. Каждый разъ, какъ онъ оглядывался -- это случилось раза два -- радушное лицо сестры освѣщало ему сердце животворнымъ лучомъ; но когда онъ скрылся изъ вида по своему неровному пути и не могъ ее видѣть, на глазахъ ея выступили слезы.

Задумчивая Гэрріетъ Каркеръ не долго оставалась праздною у дверей. Ей предстояло отправленіе ежедневныхъ обязанностей, въ которыхъ не было и тѣни героической поэзіи -- и она дѣятельно предалась смиреннымъ домашнимъ заботамъ. Сдѣлавъ все, что было нужно и приведя бѣдный домикъ въ чистоту и порядокъ, она пересчитала свой скудный денежный капиталъ и пошла съ задумчивымъ лицомъ за покупками для стола, разсчитывая, какъ бы по возможности сберечь нѣсколько пенсовъ. Вотъ какъ жалко существованіе такихъ смиренныхъ душъ, которыя не только не кажутся великими въ глазахъ своихъ лакеевъ или горничныхъ, но не имѣютъ даже ни лакеевъ, ни горничныхъ, передъ которыми имъ хотѣлось бы казаться великими!

Пока она была въ отсутствіи и домъ оставался пустымъ, къ нему приближался по дорогѣ, противоположной взятому Джономъ Каркеромъ направленію, одинъ джентльменъ больше чѣмъ среднихъ лѣтъ, но съ прямымъ станомъ и здоровымъ, открытымъ лицомъ, которое сіяло добродушіемъ. Брови его были еще черны, такъ же какъ часть волосъ, хотя между ними просѣдь была уже очень замѣтна и очень шла къ его широкому лбу и честнымъ глазамъ.

Постучавшись въ дверь и не получивъ отвѣта, джентльменъ сѣлъ на скамью подъ навѣсомъ крыльца. Особенное движеніе пальцевъ, которымъ онъ аккомпанировалъ по скамейкѣ разнымъ отрывкамъ мелодій, обозначала, по-видимому, музыканта, а необыкновенное удовольствіе, доставленное ему какимъ-то весьма-протяжнымъ напѣвомъ, который было бы очень-трудно разобрать, показывало ученаго музыканта. Джентльменъ пробовалъ какую-то тэму, которую варіировалъ на разные лады, не останавливаясь ни на одномъ, какъ показалась Гэрріетъ, возвращавшаяся домой. Онъ всталъ и пошелъ къ ней на встрѣчу съ обнаженною головою.

-- Вы опять пришли, сударь! сказала она, запинаясь.

-- Да, я осмѣлился. Могу ли просить удѣлить мнѣ пять минутъ вашего досуга?

Послѣ краткой нерѣшимости, она отворила дверь и впустила его въ свою маленькую пріемную. Джентльменъ сѣлъ противъ нея, и голосомъ, вполнѣ соотвѣтствовавшимъ его наружности, съ чрезвычайно-привлекательною простотою сказалъ:

-- Миссъ Гэрріетъ, вы не можете быть горды, хоть и говорили это, когда я посѣтилъ васъ въ то утро. Простите, если скажу, что я смотрѣлъ вамъ тогда въ лицо, и что оно вамъ противоречило. Я смотрю на него опять, и оно противоречитъ вамъ больше и больше.

Она смутилась и не нашла отвѣта.

-- Лицо ваше -- зеркало истины и кротости. Простите, что я ввѣрился ему и возвратился.

Тонъ, которымъ онъ сказалъ это, совершенно отнималъ у его словъ характеръ комплимента. Онъ говорилъ просто, серьёзно, чистосердечно, и Гэрріетъ наклонила голову, какъ-будто благодаря за искренность.

-- Разница въ нашихъ лѣтахъ и прямота моего намѣренія позволяютъ мнѣ высказать мои мысли. Я такъ думаю, и вотъ почему вы видите меня въ другой разъ.

-- Есть особенный родъ гордости, сударь, или то, что можно назвать гордостью, но что дѣйствительно составляетъ только чувство долга. Надѣюсь, что я не имѣю другой гордости.

-- Для себя?

-- Для себя.

-- Но, извините меня... для вашего брата Джона?

-- Я горжусь его любовью, сударь, возразила Гэрріетъ, глядя гостю прямо въ глаза и съ твердостью, отъ которой голосъ ея нѣсколько дрожалъ:-- я горжусь имъ. Вы, сударь, которому, по страннымъ обстоятельствамъ, извѣстна исторія его жизни...

-- Я разсказалъ ее вамъ единственно для того, чтобъ получить право на вашу довѣренность. Ради Бога, не думайте...

-- Я увѣрена, что вы воскресили ее въ моемъ воспоминаніи съ благороднымъ намѣреніемъ. Я убѣждена въ этомъ.

-- Благодарю васъ, отвѣчалъ онъ, поспѣшно пожавъ ей руку:-- вы отдаете мнѣ справедливость, будьте увѣрены. Вы хотѣли сказать, что я, которому извѣстна исторія Джона Каркера...

-- Можете удивиться, когда я говорю, что горжусь имъ. Но это правда. Было время, когда этого не было, когда этого не могло быть, но оно прошло. Смиреніе многихъ лѣтъ, безжалобное искушеніе, истинное раскаяніе, ужасная горесть, страданіе, которое ему причиняетъ даже моя привязанность (онъ воображаетъ, что она стоитъ мнѣ дорого, когда Небу извѣстно какъ я счастлива, еслибъ только не печаль его!.. о, сударь, послѣ всего, что я видѣла, умоляю васъ, если вы человѣкъ съ вліяніемъ надъ ближними, не наказывайте никогда, ни за какое преступленіе, наказаніемъ безвозвратнымъ!

-- Вашъ братъ сталъ другимъ человѣкомъ, возразилъ джентльменъ съ состраданіемъ.-- Я никогда въ этомъ не сомнѣвался, увѣряю васъ,

-- Онъ былъ другимъ человѣкомъ, когда сдѣлалъ свой проступокъ, но теперь онъ сталъ тѣмъ, чѣмъ создалъ его Богъ, вѣрьте мнѣ.

-- Но мы, сказалъ посѣтитель, потирая себѣ лобъ и говоря какъ-будто про себя, и потомъ начиная барабанить по столу пальцами: -- мы живемъ какъ заведенныя часы, день за днемъ, и не можемъ слѣдить за этими перемѣнами, ни замѣчать ихъ хода. Онѣ... онѣ метафизическаго свойства; а мы... намъ на это нѣтъ времени, да и не-достаетъ духу. Этоліу не учатъ въ школахъ, и мы не знаемъ, какъ приняться за такія наблюденія. Короче, мы такой чертовски-дѣловой народъ! воскликнулъ онъ, подойдя съ досадою къ окну и потомъ опять усѣвшись на свое мѣсто.

-- Право, продолжалъ онъ послѣ краткой паузы и снова потирая себѣ лобъ: -- эта машинальная, работящая жизнь, все та же день за днемъ, примиритъ человѣка со всѣмъ на свѣтѣ. Не видишь ничего, не слышишь ничего, не знаешь ничего -- вотъ несомнѣнный Фактъ! Мы все дѣлаемъ по привычкѣ, хорошее и дурное. Единственнымъ оправданіемъ передъ совѣстью, когда мнѣ прійдется разсчитываться съ нею на смертномъ одрѣ, будетъ привычка. Привычка, скажу я; я былъ глухъ, нѣмъ, слѣпъ, безчувственъ къ мильйону вещей по привычкѣ. Все это очень-хорошо, и очень по дѣловому, мистеръ... какъ васъ зовутъ, скажетъ совѣсть, да это здѣсь не принимается!

Джентльменъ всталъ, опять подошелъ къ окну и потомъ вернулся назадъ, серьёзно-разстроенный, хотя это разстройство и выражалось такъ оригинально.

-- Миссъ Гэрріетъ, сказалъ онъ, усѣвшись снова подлѣ нея: -- позвольте чѣмъ-нибудь служить вамъ. Взгляните на меня! Я долженъ смотрѣть честнымъ человѣкомъ, потому-что въ эту минуту, право, убѣждена въ своей честности. Такъ ли?

-- Да, отвѣчала она съ улыбкой.

-- Я вѣрю каждому вашему слову. Упрекаю себя какъ-нельзя-больше за то, что могъ бы знать то и другое, видѣть то и другое, и знать васъ давнымъ-давно въ-теченіе этихъ двѣнадцати лѣтъ, а между-тѣмъ не замѣчалъ и не видѣлъ ничего, и не зналъ васъ. Я, право, едва постигаю, какъ очутился здѣсь, будучи рабомъ не только своихъ привычекъ, но привычекъ другихъ людей! Но, очутившись здѣсь, прошу васъ позволить мнѣ что-нибудь сдѣлать. Я прошу объ этомъ со всѣмъ почтеніемъ, которое вы мнѣ внушаете въ высочайшей степени. Позвольте мнѣ быть вамъ полезнымъ.

-- Мы довольны, сударь.

-- Нѣтъ, нѣтъ, не совсѣмъ. Я увѣрена, что не совсѣмъ. Есть разные мелочные комфорты, которые могутъ угладить жизнь вамъ и ему... И ему! повторилъ онъ, думая произвести этимъ больше впечатлѣнія.-- Я имѣлъ привычку думать, что для него ничего нельзя сдѣлать, что все уже сдѣлано... короче, я имѣлъ привычку не думать объ этомъ вовсе. Теперь, я другой человѣкъ. Позвольте сдѣлать что-нибудь для него. Вы сами, прибавилъ онъ съ осторожностью:-- должны беречь свое здоровье ради его, а я боюсь, что оно слабѣетъ.

-- Кто бы вы ни были, сударь, отвѣчала Гэрріетъ, смотря ему въ глаза:-- пріймите мною глубокую благодарность. Я вполнѣ убѣждена, что ваша единственная цѣль -- сдѣлать намъ добро. Но годы прошли съ-тѣхъ-поръ, какъ мы начали эту жизнь; отнять у моего брата хоть часть того, чѣмъ онъ сдѣлался для меня до такой степени драгоцѣннымъ, чѣмъ доказалъ рѣшимость загладить прежнее, отнять хотя часть достоинства его безпомощнаго, темнаго, забытаго перерожденія, значило бы уменьшить отраду, которая будетъ его и моимъ удѣломъ, когда настанутъ минуты, о которыхъ вы сейчасъ говорили. Слезы эти выразятъ вамъ мою благодарность лучше словъ. Вѣрьте имъ, прошу васъ.

Джентльменъ былъ растроганъ и съ благоговѣніемъ прижалъ къ губамъ протянутую ему руку.

-- Если ему когда-нибудь, хоть отчасти возвратятъ положеніе, котораго онъ лишился...

-- Возвратятъ! воскликнулъ гость съ живостью.-- Какъ можно этого надѣяться? Въ чьихъ рукахъ власть сдѣлать это? Я убѣжденъ въ словахъ своихъ, если скажу, что безцѣнная отрада жизни вашего брата есть главная причина ненависти, которую обнаруживаетъ къ нему братъ его!

-- Вы коснулись предмета, о которомъ даже между нами никогда не говорится ни слова.

-- Прошу прощенія. Я бы долженъ былъ понимать это. Забудьте мою неумышленную ошибку. Теперь, переставъ настаивать (я не имѣю на это права), прошу позволить мнѣ, человѣку чужому для васъ, хотя и не совсѣмъ-чужому, просить о двухъ милостяхъ.

-- О какихъ?

-- Первая: если вы увидите какую-нибудь причину отступить отъ вашей теперешней рѣшимости, допустите меня быть вашею правою рукою. Тогда имя мое будетъ къ вашимъ услугамъ; оно безполезно теперь и весьма-незначительно всегда.

-- Мы не можемъ затрудняться въ выборѣ друзей, отвѣчала Гэрріетъ съ грустною улыбкой.-- Принимаю ваше первое предложеніе.

-- Вторая милость состоитъ въ томъ, чтобъ вы позволили мнѣ иногда -- скажемъ, хоть по понедѣльникамъ, утромъ, въ девять часовъ... опять привычка!-- непремѣнно надобно дѣлать все по дѣловому... проходя мимо, видѣть васъ у окна или у дверей. Не прошу позволенія входить, такъ-какъ въ эти часы вашего брата уже не будетъ дома; но прошу позволенія говорить съ вами; я желаю только одного, для своей собственной душевной отрады, видѣть, что вы здоровы и напоминать вамъ, безъ докучливости, что вы имѣете друга, пожилаго друга, уже сѣдаго и сѣдѣющаго все больше и больше, которымъ вы всегда можете располагать.

Радушное лицо взглянуло на гостя, повѣрило ему и обѣщало.

-- Я подразумѣваю по-прежнему, сказалъ гость вставая: -- что вы не располагаете говорить о моемъ посѣщеніи Джону Каркеру, котораго, конечно, можетъ огорчить знакомство мое съ его Исторіей. Я этому отчасти радъ, такъ-какъ это выходитъ изъ обыкновеннаго порядка вещей, и -- снова привычка! заключилъ онъ съ нетерпѣніемъ:-- какъ-будто нѣтъ порядка вещей лучше обыкновеннаго порядка!

Съ этимъ онъ пошелъ не надѣвая шляпы до самой улицы, и простился съ Гэрріетъ съумѣвъ такъ удачно соединить безпредѣльную почтительность съ непритворнымъ участіемъ, которому не можетъ научить никакое воспитаніе, которому не можетъ не довѣрить прямодушіе, и которое можетъ выразить только чистое и благородное сердце.

Посѣщеніе его возбудило въ душѣ сестры Джона Каркера многія полузабытыя чувства. Прошло уже столько времени съ-тѣхъ-поръ, какъ ни одинъ гость не переступалъ черезъ порогъ ихъ жилища; столько времени съ-тѣхъ-поръ, какъ ни чей голосъ участія не раздавался пріятною музыкой въ ушахъ ея! Фигура гостя рисовалась передъ ея воображеніемъ долго послѣ его ухода, когда она сидѣла подлѣ окна, усердно работая иголкою; ей казалось, что все имъ сказанное повторяется слово-въ-слово въ ея слухѣ. Онъ дотронулся до пружины, открывавшей всю жизнь ея, и если она потеряла его изъ вида на короткое время, то онъ скрылся только между многими другими образами одного великаго воспоминанія, изъ котораго была составлена эта жизнь.

Размышляя и работая поперемѣнно, то принуждая себя на долгій промежутокъ времени къ непрерывному движенію иголки, то роняя работу изъ рукъ и уносясь воображеніемъ вслѣдъ за болѣе-дѣятельными мыслями, Гэрріетъ Каркеръ сидѣла, не замѣчая теченія часовъ и не видя, какъ утро замѣнялось днемъ. Утро, ясное и свѣтлое, постепенно подернулось облаками; задулъ рѣзкій вѣтеръ, полился дождь и холодная пасмурность, павшая на отдаленный городъ, скрыла его изъ вида.

Она часто смотрѣла съ состраданіемъ въ такую погоду на пробиравшихся къ Лондону путниковъ. Они брели по большой дорогѣ, усталые, съ разболѣвшимися отъ ходьбы ногами, и смотрѣли боязливо впередъ, на огромный городъ, какъ-будто предчувствуя, что ихъ собственныя страданія тамъ будутъ не больше, какъ капля въ морѣ, или песчинка на прибрежьѣ; они шли впередъ, ёжась и кутаясь отъ сердитой погоды, и смотря такъ, какъ-будто самыя стихіи Лондона отвергаютъ ихъ. День-за-днемъ тянулись мимо ея такіе странники, но всегда, ей казалось, по одному направленію, всегда къ городу. Поглощаемые въ томъ или другомъ фазисѣ его неизмѣримости, къ которой ихъ тянуло, по-видимому, отчаяннымъ обаяніемъ, они никогда не возвращались. Какъ-будто обреченные для богаделень, кладбищъ, тюремъ, дна рѣки, горячекъ, сумасшествія, порока и смерти, они влеклись впередъ, къ ревущему въ отдаленіи чудовищу -- и гибли.

Пронзительный вѣтръ вылъ, дождь лилъ ливнемъ, и день угрюмо темнѣлъ, когда Гэрріетъ, поднявъ глаза отъ работы, которою давно уже занялась съ упорнымъ прилежаніемъ, увидѣла приближеніе одного изъ этихъ скитальцевъ.

Это была женщина, одинокая женщина лѣтъ тридцати, высокая, хорошо-сложенная, прекрасная собою, нищенски-одѣтая; разнородная почва многихъ проселочныхъ дорогъ въ разныя погоды, пыль, мѣлъ, грязь, глина, дресва -- налипли слоемъ на ея сѣромъ плащѣ и стекали съ него, разведенныя мокротою; голова безъ шляпки и роскошные черные волосы защищались отъ дождя только оборваннымъ платкомъ; раздувающимися концами его и волосами вѣтръ ослѣплялъ ее, и она часто останавливалась, чтобъ отодвинуть ихъ назадъ и смотрѣть на дорогу, по которой шла.

Въ одну изъ такихъ минутъ, ее замѣтила Гэрріетъ. Когда руки странницы, раздѣляясь на загорѣломъ отъ солнца лбу, отирали лицо и освобождали его отъ докучливыхъ помѣхъ, на немъ виднѣлись беззаботная, дикая красота, безстрашное и развратное равнодушіе больше, чѣмъ къ одной только погодѣ, озлобленное пренебреженіе ко всему, чѣмъ бы ни могли разразиться надъ ея обнаженною головою небо и земля -- все это, вмѣстѣ съ ея одинокостью и нищетою, тронуло сердце сестры -- женщины. Гэрріетъ подумала обо всемъ, что было развращено и унижено внутри странницы, такъ же какъ и на ея наружности, о скромныхъ украшеніяхъ души, теперь ожесточенной и закаленной, какъ прелести тѣла, о многихъ дарахъ Творца, брошенныхъ въ добычу вѣтрамъ, какъ въ безпорядкѣ разметанные волосы, обо всей прекрасной нравственной развалинѣ, на которую теперь вѣяла буря и напускалась ночь.

Думая объ этомъ, Гэрріетъ не отвернулась съ сантиментальнымъ негодованіемъ, слишкомъ-обыкновеннымъ у многихъ изъ прекраснаго пола, но пожалѣла о ней.

Падшая сестра приближалась, глядя далеко впередъ, стараясь пронзить одѣвавшій городъ туманъ жадными взорами и посматривая по временамъ на обѣ стороны съ одичалымъ и недоумѣвающимъ видомъ чужеземца. Хотя поступь ея была смѣла и беззаботна, но она казалась весьма-утомленною и, послѣ минутной нерѣшимости, сѣла на груду камней, не ища убѣжища отъ дождя и давъ ему полную волю мочить себя сколько угодно.

Это случилось противъ самаго дома Каркера-Младшаго. Поднявъ голову, которую поддерживала нѣсколько секундъ обѣими руками, скиталица встрѣтилась взорами съ Гэрріетъ.

Въ одно мгновеніе Гэрріетъ очутилась у дверей; скиталица, по ея знаку, поднялась и медленно пошла къ ней, съ прежнимъ ожесточеннымъ выраженіемъ лица.

-- Зачѣмъ вы остаетесь на дождѣ? кротко спросила Гэрріетъ.

-- Затѣмъ, что мнѣ некуда укрыться.

-- Но здѣсь по близости много убѣжищъ. Здѣсь, указывая на свой маленькій навѣсь: -- вамъ будетъ лучше, нежели тамъ, гдѣ вы сидѣли. Отдохните здѣсь.

Скиталица взглянула на нее съ недовѣрчивостью и удивленіемъ, но безъ малѣйшей тѣни выраженія благодарности. Сѣвъ подъ навѣсомъ, она сняла одинъ изъ своихъ изношенныхъ башмаковъ, чтобъ вытряхнуть набившіеся въ него камни и песокъ. Нога была изрѣзана, и изъ нея текла кровь.

На сострадательное восклицаніе Гэрріетъ, путница подняла голову съ презрительною и недовѣрчивою улыбкой.

-- Что мнѣ такое разсѣченная нога? И что значитъ. разсѣченная нога у такой, какъ я, для такой, какъ вы?

-- Войдите, обмойте ногу, отвѣчала Гэрріетъ ласково:-- и позвольте принести что-нибудь, чѣмъ перевязать ее.

Женщина схватила ея руку, притянула къ своимъ глазамъ, закрыла ихъ ею и заплакала -- заплакала не какъ женщина, но какъ суровый мужчина, невзначай поддавшійся такой слабости -- съ бурнымъ волненіемъ груди и усиліемъ превозмочь себя, показавшимъ, какъ подобныя ощущенія были ей несвойственны.

Она допустила ввести себя въ домъ, и тамъ, очевидно больше изъ благодарности, чѣмъ изъ заботливости о самой-себѣ, обмыла и Перевязала больное мѣсто. Тогда Гэрріетъ поставила передъ нею что нашлось изъ ея собственнаго скромнаго обѣда, и когда странница поѣла очень-умѣренно, просила ее, чтобъ она прежде, чѣмъ пойдётъ дальше, обсушила платье передъ огнемъ. Опять, больше изъ благодарности, чѣмъ изъ малѣйшей заботливости о самой-себѣ, она сѣла передъ каминомъ и развязала на головѣ платокъ; густые мокрые волосы высыпались ниже пояса, и она выжимала ихъ руками, вперивъ глаза на пламя.

-- Я полагаю, вы думаете, что я нѣкогда была хороша, сказала она, внезапно поднявъ голову.-- Я то же думаю; я знаю, что была хороша. Смотрите сюда!

Она сурово приподняла свои волосы, какъ-будто хотѣла выpвать ихъ изъ головы, потомъ откинула ихъ назадъ, какъ связку змѣй.

-- Вы въ здѣшнемъ мѣстѣ чужая? спросила Гэрріетъ.

-- Чужая! возразила та, пріостанавливаясь послѣ каждаго отрывистаго отвѣта и глядя на огонь.-- Да; чужая, лѣтъ десять или двѣнадцать... У меня не было календарей тамъ, гдѣ я была... Десять или двѣнадцать лѣтъ. Этихъ мѣстъ я не знаю. Они много перемѣнились послѣ меня.

-- Вы были далеко?

-- Очень-далеко. Мѣсяцы за мѣсяцами на морѣ и потомъ очень-далеко внутри берега. Я была тамъ, куда ссылаютъ преступниковъ, прибавила она, глядя прямо въ глава своей хозяйкѣ.-- Я сама была ссыльная.

-- Да проститъ и поможетъ вамъ Богъ! былъ кроткій отвѣтъ.

-- О, да! Да проститъ и поможетъ мнѣ Богъ! возразила она, кивая головою на огонь.-- Еслибъ люди помогли намъ хоть немножко больше, то Богъ прощалъ бы насъ, можетъ-быть, скорѣе.

Но ее смягчило кроткое, сострадательное, радушное лицо, на которомъ не было тѣни осужденія, и она сказала нѣсколько-спокойнѣе:

-- Мы должны быть однихъ лѣтъ съ вами. Если я старше,, то не больше, какъ годомъ или двумя. О, подумайте объ этомъ!

Она раздвинула руки, какъ-будто желая видомъ своей наружности показать, до какой степени она упала нравственно: потомъ, руки ея опустились и она понурила голову.

-- Нѣтъ ничего безнадежно-неисправимаго, сказала Гэрріетъ;-- никогда не поздно исправиться. Вы каетесь...

-- Нѣтъ, не каюсь! Не могу и не хочу каяться! За что я буду каяться, а весь свѣтъ будетъ гулять на свободѣ? Мнѣ говоримъ о раскаяніи -- а кто кается за все зло, которое мнѣ было сдѣлано?

Она встала, повязала голову платкомъ и повернулась, чтобъ выйдти.

-- Куда же вы идете? спросила Гэрріетъ.

-- Туда, отвѣчала она, указывая рукою: -- въ Лондонъ.

-- У васъ есть тамъ домъ?

-- У меня есть, кажется, мать. Она столько же мать, сколько ея жилище -- домъ, отвѣчала несчастная съ горькимъ смѣхомъ.

-- Возьмите это, воскликнула Гэрріетъ, всовывая ей въ руку нѣсколько денегъ.-- Старайтесь не тратить по-пустому. Этого очень-мало, но достанетъ вамъ на одинъ день.

-- Вы замужемъ? сказала странница слабымъ голосомъ, принимая деньги.

-- Нѣтъ. Я живу здѣсь съ братомъ. У насъ самихъ очень немного; иначе я дала бы вамъ больше.

-- Вы мнѣ позволите поцаловать васъ?

Не видя на лицѣ Гэрріетъ ни презрѣнія, ни отвращенія, предметъ ея милосердія наклонился надъ нею, дѣлая этотъ вопросъ, и приложилъ губы къ ея щекѣ. Потомъ, несчастная снова схватила благодѣтельную руку и закрыла ею свои глаза -- потомъ вышла...

Вышла на темнѣющую ночь, на воющій вѣтеръ и дробный дождь, спѣша впередъ, къ одѣтому туманомъ городу, гдѣ мерцали тусклые огни; черные волосы и развѣвающіеея концы платка, служившаго ей головнымъ уборомъ, раздувало вѣтромъ по ея буйно-безстрашному лицу.

ГЛАВА IV.

Еще мать и дочь.

Въ гадкой и темной горенкѣ, старуха, такъ же гадкая и угрюмая, сидѣла прислушиваясь къ вѣтру и дождю, пожимаясь передъ скуднымъ огнемъ. Болѣе преданная послѣднему занятію, чѣмъ первому, она не перемѣняла своей позы и только по-временамъ, когда заблудившіяся капли дождя упадали съ шипѣніемъ на тлѣющія головни, она приподнимала голову съ возобновленнымъ вниманіемъ къ свисту и стуку за дверьми; потомъ, голова ея опускалась ниже, ниже и ниже, по-мѣрѣ-того, какъ она погружалась въ раздумье, въ которомъ обращала на разнородный шумъ ночи такъ же мало вниманія, какъ человѣкъ, усѣвшійся для созерцанія на прибережьѣ, мало вниманія обращаетъ на однообразный шумъ моря.

Комнатка освѣщалась только огнемъ этого костра. Разгараясь сердито отъ времени-до-времени, какъ глаза полусоннаго дикаго звѣря, онъ не озарялъ ничего, достойнаго лучшаго освѣщенія. Груда тряпья, груда костей, жалкая кровать, два или три изувѣченные стула или табурета, черныя стѣны и потолокъ еще чернѣе, вотъ и все. Когда старуха, которой исполинская и изуродованная тѣнь отражалась вполовину на стѣнѣ, вполовину на потолкѣ, сидѣла наклонившись надъ разсыпанными кирпичами очага, среди которыхъ горѣли головни, она казалась вѣдьмою, наблюдающею доброе или злое предвѣщаніе; одно только слишкомъ-частое движеніе ея трясшихся челюстей и подбородка показывало, что это не химера, порожденная мерцающимъ свѣтомъ, который то мелькалъ на лицѣ ея, то исчезалъ съ него и освѣщалъ ея неподвижное тѣло.

Еслибъ Флоренса могла стоять тутъ и видѣть оригиналъ тѣни, отражавшейся на стѣнѣ и крышѣ, который сидѣлъ съёжившись надъ огнемъ, то одинъ взглядъ напомнилъ бы ей лицо "доброй" мистриссъ Броунъ; не смотря на то, что ея дѣтскія воспоминанія о страшной старухѣ были такимъ же уродливымъ искаженіемъ истины, какъ тѣнь на стѣнѣ. Но Флоренсы тутъ не случилось; добрая мистриссъ Броунъ осталась неузнанною и сидѣла, незамѣченная, глазѣя на свой огонь.

Пробужденная дробною стукотнею дождя за дверьми, Который захлесталъ сильнѣе обыкновеннаго, когда струйка воды скатилась на огонь по трубѣ, старуха нетерпѣливо подняла голову, чтобъ прислушаться съ свѣжимъ вниманіемъ. Въ этотъ разъ, голова ея не опускалась снова: на дверяхъ была рука, и въ коморку кто-то вошелъ.

-- Кто тамъ? спросила старуха, оглянувшись черезъ плечо.

-- Тотъ, кто несетъ тебѣ вѣсти, отвѣчалъ женскій голосъ.

-- Вѣсти? Откуда?

-- Издалека.

-- Изъ-за морей? воскликнула старуха, вздрогнувъ.

-- Да, изъ-за морей.

Старуха поспѣшно поправила огонь, подошла вплоть къ посѣтительницѣ, которая остановилась посреди каморки, заперевъ за собою двери, наложила руку на ея вымокшій плащъ и поворотила къ огню несопротивлявшуюся фигуру, чтобъ разсмотрѣть ее лучше. Она нашла, по-видимому, не то, чего ожидала, что бы то ни было, ибо оставила плащъ и испустила жалобный крикъ.

-- Ну, что такое? спросила гостья.

-- Охо-хо! кричала старуха съ ужаснымъ воемъ.

-- Да что такое? повторила гостья.

-- Это не моя дѣвка! кричала старуха, ломая руки съ отчаяніемъ.-- Гдѣ моя Алиса? гдѣ моя хорошенькая дочка? Они убили ее!

-- Они ее еще не убили, если твое имя Марвудъ.

-- Такъ ты ее видѣла? Она писала ко мнѣ?

-- Она сказала, что ты не умѣешь читать.

-- Правда, не умѣю! воскликнула старуха съ горестью.

-- А что, у тебя здѣсь нѣтъ свѣчки?

Старуха, тряся головою, пережевывала челюстями и, бормоча про-себя о своей красоткѣ-дочери, достала свѣчку изъ шкафа въ углу, поднесла ее къ головнямъ трясущеюся рукою, залегла съ Трудомъ и поставила на столъ. Грязная, заплывшая саломъ свѣтильня горѣла сначала тускло; наконецъ, когда загноившіеся и ослабѣвшіе глаза старухи могли различать предметы, она увидѣла гостью, сидѣвшую съ сложенными руками и вперенными въ землю взорами, а платокъ, которымъ голова ея была повязана, лежалъ подлѣ на столѣ.

-- Такъ она послала мнѣ слово, моя дѣвка, Алиса? проворчала старуха, подождавъ нѣсколько секундъ.-- Что же она сказала?

-- Гляди, возразила гостья.

Старуха повторила это слово съ сомнительнымъ видомъ; заслонивъ глаза рукою, она посмотрѣла на гостью, оглядѣлась вокругъ себя и потомъ снова посмотрѣла на гостью.

-- Алиса Сказала: гляди, еще разъ, мать -- и она устремила на нее пристальный взглядъ.

Старуха еще разъ оглянулась въ каморкѣ, посмотрѣла на гостью и снова оглядывалась вокругъ себя; потомъ, схвативъ торопливо свѣчку, поднесла ее къ лицу гостьи, громко вскрикнула, поставила свѣчку и бросилась на шею дочери!

-- Это моя дѣвка! Моя Алиса! Это моя красотка-дочь! Она жива и воротилась! кричала старуха, метаясь то на ту, то на другую сторону груди, которая холодно встрѣчала эти ласки.-- Это моя дѣвка! Это моя Алиса! Моя хорошенькая дочка! Она жива и воротилась! повторила старуха, опустясь передъ дочерью на полъ, обнимая ея колѣни, прижимаясь къ нимъ головою и метаясь со стороны на сторону, со всѣми неистовыми изъявленіями, къ какимъ только была способна ея жизненность.

-- Да, мать! возразила Алиса, нагнувшись на мгновеніе впередъ и поцаловавъ старуху, но стараясь даже при этой ласкѣ высвободиться изъ ея объятій.-- Я здѣсь, наконецъ. Оставь, мать, оставь. Встань и сядь на стулъ. Ну, что въ этомъ хорошаго?

-- Она воротилась еще жостче, чѣмъ была когда ушла! воскликнула мать, поднявъ на нее глаза и все держа ее за колѣни.-- Она меня знать не хочетъ, послѣ всѣхъ этихъ лѣтъ и всей горькой жизни, которую вела я!

-- Что же, мать! сказала Алиса, тряся оборванныя полы своего плаща, чтобъ освободить ихъ изъ рукъ старухи: -- въ этомъ двѣ стороны. Были годы и для меня такъ же, какъ для тебя, и была горькая жизнь для меня, какъ и для тебя. Встань, встань!

Мать встала, плакала, ломала себѣ руки и смотрѣла на нее, отойдя поодаль. Потомъ, она снова взяла свѣчку, ходила вокругъ дочери и оглядывала ее съ головы до ногъ съ тихимъ стономъ; потомъ поставила свѣчку, сѣла на свое прежнее мѣсто, хлопала руками, какъ-будто подъ ладъ жалобному напѣву, и перекачивалась со стороны на сторону, продолжая стѣнать и сѣтовать про себя.

Алиса встала, сняла свои мокрый плащъ и положила его въ сторону. Послѣ этого она сѣла по-прежнему, скрестила руки, устремивъ глаза на огонь и слушая молча, съ презрительнымъ лицомъ, невнятныя сѣтованія своей старой матери.

-- Развѣ ты ожидала увидѣть меня такою же молодою, какою я ушла? сказала она наконецъ, обратясь къ старухѣ.-- Развѣ ты воображаешь, что жизнь, какъ моя тамъ, была хороша для красоты? Слушая тебя, можно это подумать!

-- Не то! кричала мать.-- Она знаетъ это!

-- Такъ что же такое? Лучше, если это будетъ что-нибудь недлинное; иначе дорога моя вонъ отсюда будетъ легче, чѣмъ дорога сюда.

-- Слушай ее! Послѣ всѣхъ этихъ годовъ, она грозится бросить меня въ ту самую минуту, какъ воротилась!

-- Я тебѣ скажу, мать, еще разъ: были годы для меня такіе, какъ и для тебя. Воротилась жостче прежняго? Разумѣется, воротилась жостче. Чего другаго могла ты ожидать?

-- Жостче ко мнѣ! къ своей родной матери!

-- Не знаю, кто началъ дѣлать меня жостче, чѣмъ бы я была, если не моя любезная родная мать, возразила дочь, скрестивъ руки, нахмуривъ брови и стиснувъ зубы, какъ-будто затѣмъ, чтобъ изгнать изъ своей груди силою всякое болѣе-нѣжное чувство.-- Выслушай два слова, мать. Если мы поймемъ другъ друга теперь, то, можетъ-быть, и не разрознимся больше. Я ушла отсюда дѣвчонкой, а воротилась женщиной. Я ушла довольно-непокорною дочерью и воротилась не лучше -- въ этомъ ты можешь присягнуть. Но была ли ты сама почтительна ко мнѣ?

-- Я! воскликнула старуха.-- Къ моей родной дѣвкѣ? Мать почтительна къ своему родному ребенку?

-- Оно звучитъ мудрено, не правда ли? возразила дочь, хладнокровно обратя къ ней суровое, гордое, затвердѣлое, но прекрасное лицо.-- Однако, я думала объ этомъ иногда въ мои одинокіе годы и наконецъ попривыкла къ этому. Я часто слыхала и слышу теперь, какъ толкуютъ о покорности, долгѣ и тому подобное; но все это было только о моей покорности и моемъ долгѣ къ другимъ. Я по-временамъ удивлялась -- такъ, отъ скуки -- не-уже-ли нѣтъ на свѣтѣ никого, кто бы былъ чѣмъ-нибудь обязанъ въ-отношеніи ко мнѣ?

Мать сидѣла, шевеля, кивая челюстями и тряся головою; но нельзя было угадать, выражало ли это досаду, угрызеніе совѣсти, или отрицаніе, или просто физическую немощь.

-- Былъ когда-то ребенокъ, котораго звали Алисою Марвудъ, сказала дочь съ горькимъ хохотомъ и глядя на себя съ ужасающею насмѣшливостью:-- ребенокъ этотъ родился и вскормленъ въ нищетѣ и небрежности. Никто не училъ его, никто не сдѣлалъ для него шага, никто не позаботился о немъ.

-- Никто! отозвалась мать, указывая на себя и ударяя себя въ грудь.

-- Одна заботливости которую эта дѣвочка испытала, возразила дочь:-- состояла въ томъ, что ее иногда били, ругали и обдѣляли; она могла бы гораздо-лучше обойдтись и безъ этой нѣжности. Она жила въ домахъ въ родѣ этого, или на улицахъ, въ толпѣ маленькихъ дѣвчонокъ такихъ же, какъ она. Между-тѣмъ, она вынесла изъ такого дѣтства хорошенькое личико. Тѣмъ хуже для нея. Лучше, еслибъ ее загнали и замучили до смерти за уродливость...

-- Продолжай! продолжай!

-- Я продолжаю. Была потомъ дѣвушка, которую звали Алисою Марвудъ. Она была хороша собою. Ее учили слишкомъ-поздно и научили всему худому. Ее берегли черезъ-чуръ, ей помогали слишкомъ-хорошо, за нею ухаживали слишкомъ-много. Ты ее очень любила -- въ тѣ дни дѣла твои были лучше теперешняго. Что сталось съ этою дѣвушкой, то дѣлается каждый годъ съ тысячами -- она сгибла: она для этого и родилась.

-- Послѣ столькихъ лѣтъ! всплакалась старуха.-- Вотъ, съ чего начинаетъ моя дѣвка!

-- Она скоро договоритъ. Была преступница, которую звали Алисою Марвудъ -- еще молодая дѣвушка, но брошенная всѣми и отверженная. Ее судили, приговорили. И Боже мой, какъ объ этомъ толковали джентльмены въ судѣ! Какъ важно смотрѣлъ судья, когда говорилъ о ея обязанностяхъ, и о томъ, какъ дурно она воспользовалась дарами природы -- какъ-будто онъ не понималъ лучше всякаго другаго, что эти-то проклятые дары природы и погубили ее! И какъ онъ проповѣдывалъ о сильной рукѣ закона, которая такъ "сильно" помогала ей, когда она была невиннымъ и безпомощнымъ ребенкомъ! Какъ торжественно и религіозно все это было! Я думала объ этомъ много разъ послѣ того, право!

Она плотнѣе скрестила руки на груди и захохотала такимъ хохотомъ, при которомъ завыванія старухи казались пріятною мелодіей.

-- Ну, вотъ, мать, Алису Марвудъ увезли за моря, продолжала дѣвушка:-- чтобъ она научилась тамъ хорошему, увезли туда, гдѣ въ двадцать разъ меньше хорошаго и больше зла, мерзостей и позора, чѣмъ здѣсь. И Алиса Марвудъ воротилась взрослой женщиной -- такою женщиной, какой должно было ожидать послѣ всего этого. Прійдетъ опять свое время, и снова будутъ торжественно засѣдать, и опять толковать такъ разумно о сильной и твердой рукѣ закона, и тогда съ нею, вѣроятно, покончатъ; но этимъ джентльменамъ нечего бояться, что они останутся безъ дѣла. Есть тьма мальчишекъ и дѣвчонокъ, которые растутъ на улицахъ, гдѣ и живутъ, и дадутъ имъ работу, пока они не разбогатѣютъ.

Старуха оперлась локтями на столъ, закрыла себѣ лицо обѣими руками и обнаружила сильнѣйшую горесть -- можетъ-быть, она ее и чувствовала.

-- Ну, мать! Я кончила, сказала дочь, махнувъ рукою, какъ-будто отпуская отъ себя предметъ разговора.-- Я сказала довольно. Теперь намъ обѣимъ можно перестать толковать о покорности, что бы мы ни начали. Твое дѣтство было, я думаю, въ родѣ моего. Тѣмъ хуже для насъ обѣихъ. Я не хочу осуждать тебя или Оправдываться передъ тобою... къ чему? Все это прошло давнымъ-давно. Но я теперь женщина -- ужь не дѣвочка -- и намъ нечего выставлять на позоръ свою исторію и корчить этихъ джентльменовъ, которые въ судѣ-то. Мы знаемъ о ней все какъ-нельзя-лучше!

У этого погибшаго и такъ-низко упавшаго существа оставалась еще красота въ лицѣ и формахъ, которой нельзя было не признать, взглянувъ на него съ малѣйшимъ вниманіемъ. По-мѣрѣ-того, какъ несчастная погружалась въ молчаніе, суровое выраженіе лица ея успокоивалось; въ черныхъ глазахъ, устремленныхъ на огонь, исчезъ оживлявшій ихъ бурный пламень и замѣнился чѣмъ-то похожимъ на грусть; сквозь все утомленіе и нищету, промелькивалъ слабый отблескъ исчезнувшей лучезарности падшаго ангела.

Мать, глядѣвшая на нее молча нѣсколько времени, отважилась протянуть къ ней черезъ столъ свою костлявую руку; видя, что дочь допускаетъ это, она коснулась ея лица и пригладила ей волосы. Чувствуя, по-видимому, что старуха была искренна въ этихъ знакахъ участія, Алиса не шевелилась и позволила ей продолжать. Такимъ-образомъ, мать постепенно приближалась къ ней, поправила ей волосы, сняла съ ея ногъ мокрые башмаки, накинула ей на плечи что-то сухое, и ходила вокругъ нея смиренно, бормоча про-себя и узнавая въ ней болѣе и болѣе прежнія черты лица и прежнее выраженіе.

-- Ты очень-бѣдна, мать, я вижу, сказала Алиса, оглянувшись вокругъ себя послѣ довольно-продолжительнаго молчанія.

-- Горько бѣдна, моя дорогая, отвѣчала старуха.

Она любовалась своею дочерью съ боязнью. Можетъ-быть, восхищеніе ея, каково бы оно ни было, имѣло весьма-отдаленное начало и переносилось къ тому времени, когда она открыла въ Алисѣ.признаки красоты среди тяжкой борьбы съ нищетою ея первоначальнаго существованія. Можетъ-быть, боязнь относилась отчасти къ обозрѣнію прошлыхъ дней, услышанному ею сейчасъ изъ устъ дочери. Какъ бы то ни было, она стояла передъ дочерью съ покорностью и смиреніемъ, наклонивъ голову, какъ-будто жалобно умоляя пощадить ее отъ дальнѣйшихъ упрековъ.

-- Какъ ты жила?

-- Милостынею, моя дорогая.

-- И воровствомъ, мать?-- Иногда, Алли, такъ, помаленьку. Я стара и труслива. Я иногда отнимала у дѣтей кой-какія бездѣлицы, моя дорогая, но не часто. Я караулила.

-- Караулила? возразила дочь, взглянувъ на нее.

-- Не выпускала изъ глазъ одно семейство, моя дорогая, сказала мать еще покорнѣе и смиреннѣе.

-- Какое семейство?

-- Тсс, тсс, мое дитятко! Не сердись на меня. Я дѣлала это любя тебя... въ память моей бѣдной дѣвки, которая за морями. Она протянула руку, какъ-будто упрашивая дочь о пощадѣ, и потомъ приложила ее къ губамъ.

-- Много лѣтъ назадъ, моя дорогая, продолжала старуха, боязливо поглядывая на обращенное къ ней суровое и внимательное лицо: -- я наткнулась на его дочь, случаемъ.

-- На чью дочь?

-- Не его, Алли; не смотри на меня такъ, моя дорогая; не его. Какъ можно на его дочь? Ты знаешь, что у него нѣтъ дочери.

-- Ну, такъ на чью же? Ты сказала: его.

-- Тсс, Али! ты пугаешь меня, дитя. Мистера Домби -- только мистера Домби. Послѣ того, моя дорогая, я видала ихъ часто. Я видала и его.

Произнося это послѣднее слово, старуха съежилась и отшатнулась назадъ, какъ-будто отъ внезапнаго страха, что дочь хочетъ ее ударить. Но хотя лицо дочери было обращено къ ней и выражало самый бурный гнѣвъ, она не шевельнулась: только скрещенныя на груди руки стиснулись еще сильнѣе, какъ-будто этимъ она хотѣла удержать ихъ отъ нанесенія вреда самой-себѣ или кому-нибудь, въ слѣпомъ порывѣ бѣшеной злобы, которая вдругъ овладѣла ею.

-- Мало онъ воображалъ, кто я такая! проговорила старуха, тряся сжатою рукою.

-- И мало думалъ объ этомъ! проворчала сквозь зубы дочь.

-- Но тамъ мы сошлись лицомъ-къ-лицу. Я говорила съ нимъ, а онъ говорилъ со мною. Я сидѣла и караулила его, когда онъ уходилъ вдоль длинной аллеи, и за каждымъ его шагомъ посылала проклятія его душѣ и тѣлу.

-- Ему будетъ хорошо наперекоръ всему этому, возразила презрительнымъ тономъ дочь.

-- Да, ему хорошо.

Старуха замолчала, видя, какъ бѣшенство обезобразило лицо и формы сидѣвшей передъ нею дочери. Казалось, будто грудь ея хотѣла разорваться отъ внутренней борьбы. Усиліе, которое удерживало эти порывы, казалось столько же страшнымъ, какъ самое бѣшенство, и обнаруживало не менѣе его буйный и опасный характеръ женщины, способной къ такой ненависти. Но волненіе мало-по-малу затихло, и она спросила послѣ нѣкотораго молчанія:

-- Онъ женатъ?

-- Не знаю, моя дорогая. Но его господинъ и пріятель женатъ. О, мы можемъ пожелать ему радости! Мы можемъ поздравить ихъ всѣхъ! кричала старуха, трепля себя отъ восторга тощими руками.-- Отъ этой свадьбы намъ будетъ весело! Вспомни меня!

Дочь смотрѣла на нее вопросительно.

-- Но ты измокла и устала; тебѣ хочется ѣсть и пить, сказала старуха, ковыляя къ шкапу: -- а тутъ найдется немногое, да и тутъ -- запустивъ руку въ карманъ и вытаскивая оттуда нѣсколько полупенсовъ, которые бросила на столъ -- и тутъ немного. Есть у тебя сколько-нибудь денегъ, Алиса, дитя?

Алчное, угловатое, жадное лицо, съ которымъ она сдѣлала этотъ вопросъ и смотрѣла, какъ дочь вынула изъ-за пазухи маленькій подарокъ, такъ недавно ею полученный, высказалъ почти столь же хорошо всю исторію матери и дочери, сколько дочь выразила словами.

-- Больше у меня нѣтъ. И это милостыня.

-- Только милостыня, а? моя дорогая? сказала старуха, наклонясь торопливо надъ столомъ, чтобъ взглянуть на деньги! Казалось, будто она чувствовала недовѣрчивость, видя, какъ дочь держитъ ихъ въ рукѣ и смотритъ на нихъ.-- Гм! шесть да шесть двѣнадцати, да еще шесть, восьмнадцать -- ну, надобно сдѣлать изъ этого все, что можно. Я пойду и куплю чего-нибудь.

Съ большею расторопностью, чѣмъ бы можно было ожидать судя по ея наружности (старость и нищета сдѣлали ее столько же дряхлою, какъ безобразною), она принялась завязывать дрожащими руками загрязненныя тесемки гадкой шляпки и обвертѣла себя оборванною шалью, все не спуская глазъ съ денегъ, бывшихъ въ рукѣ дочери, и съ тѣмъ же скареднымъ выраженіемъ.

-- Какого же веселья дождемся мы отъ этой свадьбы, мать? Ты еще не досказала.

-- Веселья, моя дорогая, что любви тамъ вовсе нѣтъ, а много гордости и ненависти. Веселья, что между ними будетъ много ссоръ и стычекъ -- оба такъ горды,-- и опасности... опасности, Алли!

-- Какой опасности?

-- Я видѣла то, что видѣла. Я знаю то, что знаю! хихикала мать съ злобнымъ восторгомъ.-- Пусть кое-кто смотритъ въ оба глаза? Пусть кое-кто остерегается. Моя дѣвка можетъ еще быть въ хорошей компаніи!

Потомъ, замѣтивъ, что при изумленіи, съ которымъ дочь слушала, рука ея невольно сжала деньги, старуха поспѣшила овладѣть ими и прибавила: -- Но я пойду и куплю чего-нибудь; я пойду и куплю чего-нибудь!

Она стала передъ дочерью съ протянутою рукою, и дояь, взглянувъ на деньги еще разъ, поднесла ихъ къ губамъ прежде, чѣмъ отдала старухѣ.

-- Что, Алли! Ты цалуешь ихъ? Это по-шему, я часто дѣлаю то же самое. О, это намъ такъ хорошо! продолжала старуха, втискивая свои замасленые полупенсы назадъ въ карманъ:-- такъ годится на все, хоть и не приходитъ кучами!

-- Я цалую ихъ, мать, или поцаловала тогда... прежде я этого никогда не дѣлала... ради того, кто ихъ далъ.

-- Того, кто ихъ даль, а? возразила старуха, которой мутные глаза залоснились, когда она взяла деньги.-- Да! и я готова поцаловать ихъ ради того, кто далъ, лишь бы только онъ продолжалъ давать ихъ намъ чаще. Но я пойду и куплю на нихъ чего бы съѣсть, да выпить, моя дорогая. Я сейчасъ ворочусь.

-- Ты какъ-будто говоришь, что знаешь многое, мать, сказала дочь, провожая ее до дверей глазами.-- Ты стала очень-умна съ-тѣхъ-поръ, какъ мы разстались.

-- Знаю ли! каркала старуха, сдѣлавъ шага два назадъ.-- Я знаю больше, чѣмъ ты думаешь. Знаю даже больше, чѣмъ онъ воображаетъ, моя дорогая. Я сейчасъ разскажу тебѣ все. Я о немъ все знаю.

Дочь улыбнулась недовѣрчиво.

-- Я знаю про его брата, Алиса, сказала старуха, протянувъ шею съ злымъ взглядомъ, котораго можно было испугаться:-- онъ могъ бы быть тамъ, гдѣ ты была, за то, что укралъ деньги... Онъ живетъ вмѣстѣ съ сестрою, туда, далеко, у сѣверной дорога къ Лондону.

-- Гдѣ?

-- У сѣверной дороги къ Лондону, моя дорогая. Ты можешь посмотрѣть на его домъ, если хочешь. Имъ нечего похвастать: онъ не такъ хорошъ, какъ у того. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! кричала старуха со смѣхомъ, тряся головою и видя, что дочь ея вскочила:-- не теперь; это слишкомъ-далеко; это тамъ, гдѣ свалены каменья и мусоръ; завтра мы пойдемъ туда, Алли, если погода будетъ хороша и ты будешь въ духѣ. Но я пойду и...

-- Стой! закричала дочь, бросившись на нее съ прежнею необузданною яростью.-- Сестра смазливый дьяволъ съ темными волосами?

Струсившая старуха кивнула головою.

-- Я вижу тѣнь его у нея на лицѣ! Это темно-красный домъ, въ сторонѣ. Передъ дверьми маленькій зеленый навѣсъ?

Старуха снова кивнула.

-- Въ которомъ я сегодня сидѣла! Отдай мнѣ назадъ деньги!

-- Алиса! дитя!

-- Отдай деньги; не то тебѣ худо будетъ!

Съ этими словами она вырвала деньги изъ рукъ матери и, не заботясь нисколько о мольбахъ и жалобахъ старухи, накинула на себя снятую одежду и бросилась опрометью въ дверь.

Мать послѣдовала за нею, ковыляя сколько позволяли ей силы и производя на дочь столько же вліянія своими доводами, сколько имѣли на нее вліянія окружавшіе ихъ дождь и мракъ. Упорная и неукротимая, равнодушная ко всему постороннему, дочь шла, не взирая на погоду и разстояніе, какъ-будто не помнила ни долгой ходьбы своей, ни усталости, направляясь къ дому, гдѣ ей оказали гостепріимство. Черезъ четверть часа, запыхавшаяся старуха попробовала удержать ее за полу плаща, но это не помогло, и онѣ продолжали идти рядомъ, молча, сквозь дождь и темноту. Если у матери вырывалось по-временамъ слово жалобы, она старалась задушить его, чтобъ дочь не бросила ея и не оставила за собою. Дочь не выговорила ни слова.

Былъ уже часъ за полночь или около того, когда городскія улицы остались у нихъ назади, и онѣ пошли по нейтральной почвѣ, гдѣ находился домъ. Городъ былъ въ отдаленіи, мрачный, подернутый мглою; холодный вѣтеръ вылъ на открытомъ пространствѣ; все кругомъ было дико, черно, угрюмо.

-- Вотъ мѣсто по мнѣ! воскликнула дочь, пріостановившись и оглянувшись вокругъ себя.-- Я это подумала, когда была здѣсь въ первый разъ.

-- Алиса, дружокъ, кричала мать, подергивая ее за полу.-- Алиса!

-- Ну, что такое, мать? 7

-- Не отдавай назадъ денегъ, моя дорогая, сдѣлай милость. Намъ нельзя этого дѣлать. Намъ нуженъ ужинъ, дружокъ. Деньги все-таки деньги, кто бы ихъ ни далъ. Говори, что хочешь, только оставь деньги у себя.

-- Смотри сюда! былъ отвѣтъ дочери.-- Вотъ домъ, о которомъ я говорила. Тотъ ли?

Старуха кивнула утвердительно, и нѣсколько шаговъ привели ихъ къ порогу. Видѣнъ былъ свѣтъ отъ камина и свѣчки въ комнатѣ, гдѣ сидѣла Алиса, когда обсушала свое платье. Она постучала скобою въ дверь, и Джонъ Каркеръ вышелъ на крыльцо.

Онъ изумился, увидѣвъ такихъ посѣтительницъ въ такой поздній часъ, и спросилъ Алису, что ей нужно.

-- Мнѣ нужно вашу сестру -- женщину, которая сегодня дала мнѣ денегъ.

При звукѣ ея возвысившагося голоса вышла Гэрріетъ.

-- О, ты здѣсь! Помнишь ты меня?

-- Да, отвѣчала та, не понимая.

Лицо, которое такъ недавно смирялось передъ нею, смотрѣло на нее теперь съ такою неукротимою ненавистью и злобой; рука, которая нѣжно касалась ея руки, была стиснута съ такимъ очевиднымъ враждебнымъ намѣреніемъ, какъ-будто хотѣла броситься и задушить ее, что Гэрріетъ безсознательно прижалась къ брату, ища его защиты.

-- И я могла говорить съ тобою и не узнать тебя! Могла стоять подлѣ тебя и не чувствовать, какая кровь въ твоихъ жилахъ, по отзыву моей собственной! воскликнула Алиса съ угрожающимъ жестомъ.

-- Что вы хотите сказать? Что я сдѣлала?

-- Что сдѣлала! Ты сидѣла подлѣ меня у огня, ты дала мнѣ пищу и денегъ: ты оказала мнѣ состраданіе! Ты! на чье имя я плюю!

Старуха, съ злостью, отъ которой безобразіе ея сдѣлалось ужасающимъ, грозила костлявымъ кулакомъ брату и сестрѣ, въ подкрѣпленіе словъ своей дочери, а между-тѣмъ не переставала подергивать дочь за платье, умоляя, чтобъ она не отдавала назадъ денегъ.

-- Если я уронила слезу на твою руку, пусть рука твоя отъ нея отсохнетъ! Если я сказала тебѣ ласковое слово, пусть оно оглушитъ тебя! Если я дотронулась до тебя губами, пусть поцалуй мой будетъ тебѣ ядомъ! Проклятіе этому дому, который укрылъ меня! Горе и стыдъ на твою голову! Гибель всѣмъ, кто тебѣ дорогъ!

Говоря эти слова, она бросила деньги на землю и топтала ихъ ногами.

-- Я втопчу ихъ въ пыль; я бы не взяла ихъ, еслибъ онѣ даже умостили мнѣ дорогу на небо! Я бы желала, чтобъ изъязвленныя ноги, которыя привели меня сегодня сюда, отгнили прежде, чѣмъ я дошла до твоего дома!

Гэрріетъ, блѣдная и дрожащая, удерживала своего брата и дала ей полную свободу говорить.

-- Хорошо, что обо мнѣ сострадала и меня простила ты, или кто бы ни былъ твоего имени, въ первыя минуты моего возвращенія! Хорошо, что ты разъиграла со мною милосердую госпожу! Я отблагодарю тебя, когда буду умирать: тогда я помолюсь за тебя и за все твое отродье, можешь быть увѣрена!

Она дико махнула рукою, какъ-будто разсыпая на землю ненависть и обрекая этимъ на гибель всѣхъ, тутъ стоявшихъ, взглянула еще разъ на черное небо и снова углубилась въ темноту бурной ночи.

Мать, которая безуспѣшно дергала ее за платье и смотрѣла на валявшіяся деньги съ поглощающею жадностью, охотно осталась бы рыскать около дома, пока бы въ немъ не погасли огни, чтобъ рыться въ грязи, въ надеждѣ отъискать брошенныя дочерью сокровища; но дочь увлекла ее, и онѣ направились прямо назадъ, къ своему жилищу. Старуха плакалась и тужила, горюя, сколько осмѣливалась, о непокорномъ поведеніи ея красотки-дочери, которая лишила ее ужина на первую же ночь ихъ свиданія послѣ столькихъ лѣтъ разлуки.

Старуха легла спать, утоливъ голодъ кой-какими черствыми крохами, которыя чавкала и пережевывала, сидя передъ скуднымъ огнемъ, долго послѣ того, какъ непокорная дочь ея спала крѣпкимъ сномъ,

Не были ли эта жалкая мать и эта жалкая дочь только олицетвореніемъ, на нисшей ступени жизни, извѣстныхъ общественныхъ пороковъ, которые господствуютъ въ слояхъ выше? Въ этомъ кругломъ свѣтѣ многихъ круговъ, вращающихся внутри другихъ круговъ, не дѣлаемъ ли мы утомительнаго странствія отъ высокихъ разрядовъ къ низкимъ, затѣмъ только, чтобъ добраться наконецъ до убѣжденія въ томъ, какъ они близки другъ къ другу, какъ крайности сходятся и какъ конецъ нашего мысленнаго путешествія есть не болѣе, какъ начало, отъ котораго мы тронулись? Допустите большую только разницу въ матеріи и узорѣ -- развѣ образчики этой ткани не повторяются вовсе между тѣми, въ чьихъ жилахъ течетъ болѣе-благородная кровь?

Отвѣчай на это, Эдиѳь Домби! И Клеопатра, нѣжнѣйшая изъ матерей, нельзя ли намъ воспользоваться вашимъ высокороднымъ свидѣтельствомъ?..

ГЛАВА V.

Счастливая чета.

Темное пятно на длинной улицѣ исчезло. Палаты мистера Домби, если продолжаютъ быть въ родѣ прогалины -- выражаясь аллегорически -- между сосѣдними жилищами человѣческими, то потому только, что ни одно изъ нихъ не можетъ спорить съ ихъ пышностью, которая надменно отталкиваетъ отъ себя все остальное. Если старинную пословицу: "дома все-таки дома, какъ бы тамъ бѣдно ни было" примѣнить къ противоположной крайности и сказать, что дома все-таки дома, какъ бы великолѣпно тамъ ни было, то какой алтарь домашнимъ божествамъ воздвигнутъ здѣсь!

Въ этотъ вечеръ, огни блестятъ во всѣхъ окнахъ; красноватое пламя каминовъ отбрасываетъ яркое зарево на дорогіе занавѣсы и мягкіе ковры; обѣдъ въ готовности и столъ накрытъ съ величайшею роскошью, хотя только на четыре прибора, а съ боку буфетный столъ ломится отъ серебряной посуды. Со времени окончанія передѣлокъ, домъ приготовился въ первый разъ сдѣлаться обитаемымъ, и счастливую чету ждутъ съ минуты на минуту.

Вечеръ этотъ, по занимательности для всѣхъ домашнихъ мистера Домби и ожиданіямъ ихъ, можетъ стать на ряду только развѣ съ свадебнымъ утромъ. Мистриссъ Перчъ пьетъ на кухнѣ чай; она уже обошла по всему дому, оцѣнила по ярдамъ {Ярдъ -- три фута.} всѣ шелковыя и штофныя матеріи, бархаты и ковры, и уже истощила весь словарь междометіи, выражающихъ восторгъ и удивленіе. Подмастерье обойщика, оставившій подъ стуломъ въ залѣ свою шляпу съ носовымъ платкомъ, то и другое сильно пропитанные запахомъ лака, рыскаетъ по чертогамъ, смотритъ вверхъ на раззолоченные карнизы и внизъ на ковры, и повременамъ, въ безмолвномъ восхищеніи, вынимаетъ изъ кармана складной ярдъ и прикидываетъ на него дорогіе предметы украдкою и съ чувствами невыразимыми. Кухарка въ выспреннемъ расположеніи духа и говоритъ: "дайте ей мѣсто, гдѣ бы было большое общество -- а она готова прозакладывать шестипенсовикъ, что здѣсь будетъ собираться -- большое общество, такъ-какъ она женщина живаго характера, была такою съ самаго дѣтства, мало заботится о томъ, знаетъ ли кто объ этомъ или нѣтъ"; на эту рѣчь мистриссъ Перчъ отзывается отвѣтственнымъ ропотомъ подтвержденія и удовольствія. Все, чего надѣется служанка дома, это "счастья имъ"; но супружество -- лотерея, и чѣмъ больше она о немъ думаетъ, тѣмъ больше чувствуетъ преимущество независимости одинокой жизни. Мистеръ Тоулинсонъ угрюмъ и мраченъ; онъ говоритъ, что и самъ держится того же мнѣнія, но дайте ему въ добавокъ войну и къ чорту французовъ!.. этотъ молодой человѣкъ питаетъ убѣжденіе, что всякій иностранецъ долженъ быть непремѣнно французомъ и не можетъ быть ничѣмъ другимъ, по законамъ природы.

При каждомъ новомъ стукѣ колесъ всѣ умолкаютъ, о чемъ бы ни шла рѣчь, и прислушиваются; не разъ уже всѣ вскакивали съ восклицаніемъ: "вотъ они!" Но это все еще не они; кухарка начинаетъ уже сокрушаться объ обѣдѣ, который отставляла два раза, а подмастерье обойщика продолжаетъ рыскать по комнатамъ, непрерываемый никѣмъ въ своихъ блаженныхъ мечтаніяхъ!

Флоренса готова принять отца и свою новую мама. Она сама не знаетъ, радость или горе волнуетъ ея встревоженную грудь; но трепещущее сердце оживляетъ усиленнымъ румянцемъ ея щеки и придаетъ особенный блескъ глазамъ ея; домашняя прислуга внизу, сближаясь головами (они всегда говорятъ о ней въ-полголоса) восклицаетъ: "какъ" хороша сегодня вечеромъ миссъ Флоренса, и какою милою миссъ она сдѣлалась, бѣдняжка!" Настаетъ пауза; тогда кухарка, какъ президентъ домашней челяди, чувствуя, что присутствующіе ждутъ ея мнѣнія, удивляется какъ можно... тутъ она умолкаетъ. Служанка также удивляется, и мистриссъ Перчъ также. Мистриссъ Перчъ имѣетъ счастливый талантъ удивляться всегда вмѣстѣ со всѣми, не погружаясь въ особенно-глубокомысленныя изслѣдованія касательно предметовъ своего удивленія. Мистеръ Тоулинсонъ, открывающій теперь возможность привести общее расположеніе духа въ такое же пасмурное состояніе, въ какомъ находится его собственный, говоритъ угрюмо:

-- Посмотримъ и увидимъ!

Кухарка вытягиваетъ изъ груди вздохъ и произноситъ въ-полголоса:

-- Охъ! чуденъ нашъ свѣтъ, право! Когда же эта мысль обошла вокругъ всего стола, она прибавляетъ увѣщательнымъ тономъ: -- Однако, Томъ, не можетъ же миссъ Флоренсѣ сдѣлаться хуже отъ какой бы ни было перемѣны!

Тоулинсонъ отвѣчаетъ на это съ зловѣщею значительностью:

-- О, конечно! и чувствуя, что пророчественнѣе этого простой смертный не можетъ выразиться, погружается снова въ молчаніе.

Мистриссъ Скьютонъ, приготовившаяся принять милую дочь и очаровательнаго зятя съ распростертыми объятіями, нарядилась по этому случаю въ самый дѣвственный костюмъ съ короткими рукавами. Покуда зрѣлыя прелести Клеопатры процвѣтаютъ въ тѣни ея покоевъ, изъ которыхъ она не выходила ни раза съ-тѣхъ-поръ, какъ въ нихъ водворилась -- а это произошло за нѣсколько часовъ назадъ -- она уже начинаетъ брюзгливо сердиться на отлагательство обѣда. Горничная ея, которой слѣдовало бы быть скелетомъ съ косою, но которая въ сущности пухленькая и свѣжая дѣвица, напротивъ, чувствуетъ себя въ самомъ любезномъ состояніи духа, помышляя о большомъ обезпеченіи своего жалованья и еже-трехмѣсячныхъ награжденій, и предвидя значительное улучшеніе въ столѣ и содержаніи.

Гдѣ же счастливая чета, которую ждетъ этотъ домъ съ такимъ нетерпѣніемъ? Не-уже-ли паръ, вѣтръ, теченія и кони умѣряютъ свою быстроту, чтобъ долѣе насладиться вчужѣ такимъ блаженствомъ? Или рои амуровъ и грацій и смѣховъ толпятся вокругъ нихъ и задерживаютъ нарочно ихъ приближеніе? Или веселый путь ихъ усыпанъ розами безъ шиповъ и ароматнѣйшими цвѣтами, до того, что лошади едва въ силахъ- подаваться впередъ?

Наконецъ, вотъ они! Раздается стукъ колесъ, и карета останавливается у подъѣзда. Громовой ударъ скобою въ двери, произведенный ненавистнымъ иностраннымъ лакеемъ, предупреждаетъ стремленіе Тоулинсона, уже бросившагося отворять; мистеръ Домби и супруга его выходятъ изъ экипажа и вступаютъ рука-обьруку въ свои чертоги.

-- О, милая Эдиѳь! О, безцѣннѣйшій Домби! восклицаетъ взволнованный голосъ на лѣстницѣ, и короткіе рукава обнимаютъ съ восторгомъ счастливую чету.

Флоренса также спустилась въ сѣни, но не смѣетъ идти впередъ, откладывая свое робкое привѣтствіе до окончанія этихъ болѣе-близкихъ и болѣе-нѣжныхъ восторговъ. Но Эдиѳь увидѣла ее съ самаго порога; она удовлетворила свою чувствительную родительницу небрежнымъ поцалуемъ въ щеку, потомъ поспѣшила къ Флоренсѣ и обняла ее съ чувствомъ.

-- Здорова ли ты, Флоренса? сказалъ мистеръ Домби, протягивая ей руку.

Флоренса, поднимая съ трепетомъ руку отца къ губамъ, встрѣтила его взглядъ, холодный и довольно отталкивающій, правда; но сердцу ея показалось, какъ-будто въ немъ выражается нѣсколько-больше участія, чѣмъ она привыкла видѣть когда-нибудь; въ немъ отразилось даже нѣчто въ родѣ изумленія, безъ примѣси неудовольствія, при видѣ ея. Она не рѣшалась взглянуть на него еще разъ, но чувствовала, что онъ опять смотритъ на нее и опять не менѣе благосклонно. О, какимъ восторгомъ прониклось все существо ея, оживленное этимъ подтвержденіемъ ея надежды, что современемъ она пріобрѣтетъ любовь отца при посредствѣ своей новой и прекрасной мама!

-- Вы будете недолго переодѣваться, надѣюсь, мистриссъ Домби? сказалъ мистеръ Домби.

-- Я сію минуту буду готова.

-- Подавать обѣдъ черезъ четверть часа.

Съ этими словами, мистеръ Домби направился въ свою гардеробную, а мистриссъ Домби поднялась по лѣстницѣ къ себѣ. Мистриссъ Скьютонъ и Флоренса пошли въ гостиную, гдѣ эта нѣжнѣйшая изъ матерей сочла необходимымъ пролить нѣсколько неудержимыхъ слезъ, долженствовавшихъ выражать ея восторгъ отъ счастія дочери; она весьма-жеманно отирала глаза кружевнымъ угломъ носоваго платка, когда вошелъ ея зять.

-- А каково понравилось моему безцѣнному Домби въ этомъ очаровательномъ Парижѣ? спросила она, преодолѣвая свое внутреннее волненіе.

-- Тамъ было холодно.

-- Весело, какъ всегда, разумѣется?

-- Нельзя сказать. Мнѣ онъ показался скучнымъ.

-- О, мой безцѣнный Домби! скучнымъ!

-- Онъ произвелъ на меня такое впечатлѣніе, сударыня, сказалъ мистеръ Домби съ величавою учтивостью.-- Кажется, что и мистриссъ Домби нашла Парижъ скучнымъ; она говорила это раза два.

-- Какъ, шалунья! кричала мистриссъ Скьютонъ, обратясь къ входившей въ это время дочери; -- какія невѣроятно-еретическія вещи говорила ты о Парижѣ?

Эдиѳь подняла брови съ видомъ утомленія. Прощедъ мимо отпертыхъ настежъ дверей, въ которыя виднѣлась великолѣпная анфилада комнатъ въ новомъ и пышномъ убранствѣ и едва удостоивъ ихъ взгляда, она сѣла подлѣ Флоренсы.

-- Милый Домби, сказала мистриссъ Скьютонъ:-- какъ обворожительно исполнили эти люди каждую идею, на которую мы только намекнули! Положительно можно сказать, они превратили этотъ домъ въ настоящій дворецъ.

-- Да, онъ хорошъ, сказалъ мистеръ Домби, оглядываясь вокругъ себя.-- Я велѣлъ не щадить издержекъ, и, кажется, все, что деньги могли сдѣлать, сдѣлано.

-- Чего же онѣ не могутъ сдѣлать, милый Домби? замѣтила Клеопатра.

-- Онѣ могущественны, сударыня.

Онъ взглянулъ съ торжественнымъ видомъ на жену, но та не сказала ни слова.

-- Надѣюсь, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ, обратясь къ женѣ послѣ краткаго молчанія и говоря особенно отчетисто:-- эти передѣлки удостоились вашего одобренія?

-- Онѣ такъ хороши, какъ только могутъ быть, отвѣчала жена съ надменною небрежностью.-- Онѣ иначе и не должны быть, разумѣется; я полагаю, что все это прекрасно.

Презрительное выраженіе казалось свойственнымъ ея гордому лицу и никогда не оставляло его; но презрѣніе, которое являлось на немъ каждый разъ, когда мистеръ Домби ожидалъ отъ нея восторга, почтенія или удивленія, основанныхъ на его богатствѣ -- все равно, какое бы пустое или обыкновенное обстоятельство ни было къ тому поводомъ -- было выраженіемъ новымъ и особеннымъ даже на ея лицѣ, превосходившемъ энергіею все, что могло на немъ отражаться. Понималъ ли это мистеръ Домби, убѣжденный въ своемъ исполинскомъ величіи, или нѣтъ, ему не было недостатка въ случаяхъ, которые могли просвѣтить его умъ на этотъ счетъ; теперь было бы на то достаточно одного взгляда черныхъ глазъ, которые, окинувъ бѣгло и небрежно предметы его самодовольствія, остановились вскользь на немъ самомъ. Онъ могъ прочитать въ одномъ этомъ взглядѣ, что все его богатство -- будь оно хоть вдесятеро колоссальнѣе -- не пріобрѣтетъ ему для него самого ни одного кроткаго и радушнаго взгляда женщины, которая прикована къ нему, но которой душа возмущается противъ него всѣми своими силами. Онъ могъ ясно прочитать въ одномъ этомъ взглядѣ, что даже, несмотря нападеніе свое передъ богатствомъ, она пренебрегаетъ имъ, считая высшую степень его могущества своимъ правомъ -- низкимъ и ничтожнымъ вознагражденіемъ за то, что она продала себя и сдѣлалась его женою. Онъ могъ прочитать въ этомъ взглядѣ, что она, обнажая свою голову передъ молніями, которыми ее поражаютъ ея собственная гордость и презрѣніе, считаетъ себя, при каждомъ новомъ и даже невинномъ намекѣ на могущество его богатствъ, униженною больше и больше въ своемъ собственномъ мнѣніи, что это только усиливаетъ горькую пустоту ея души и терзаетъ ее новыми пытками.

Но пришли доложить объ обѣдѣ. Мистеръ Домби церемонно повелъ Клеопатру; за ними послѣдовали Эдиѳь и Флоренса. Проходя мимо золотыхъ и серебряныхъ демонстрацій буфетнаго стола, какъ мимо груды нечистоты, и не удостоивъ ни однимъ взглядомъ всей окружавшей ее роскоши, она въ первый разъ заняла за его столомъ мѣсто хозяйки и просидѣла цѣлый обѣдъ какъ статуя.

Мистеръ Домби, и самъ значительно-походившій на статую, видѣлъ не безъ удовольствія холодную и гордую неподвижность своей красавицы-супруги. Манеры ея были вообще изящны и граціозны, а эта величавость, какъ обращикъ обращенія со всѣми, была ему пріятна. Потому, предсѣдательствуя за столомъ съ обычнымъ достоинствомъ и не разогрѣвая своей супруги ни однимъ проблескомъ теплоты или веселости, онъ исполнялъ обязанности хозяина съ холоднымъ самодовольствіемъ; словомъ, первый обѣдъ новобрачныхъ, хотя внизу его и не считали предвѣстникомъ особенно-завиднаго супружескаго блаженства, прошелъ прилично, чинно, церемонно и морозно.

Вскорѣ послѣ чая, мистриссъ Скьютонъ, представлявшая себя слишкомъ-утомленною и растроганною отъ душевныхъ восторговъ, возбужденныхъ видомъ счастія милой дочери, соединенной съ предметомъ ея сердечнаго выбора, удалилась на отдыхъ; вѣроятно также, ей показался нѣсколько-скучнымъ этотъ семейный кружокъ, который заставилъ ее цѣлый часъ зѣвать безпрестанно втихомолку и закрываться вѣеромъ. Эдиѳь также ушла, не сказавъ никому ни слова, и больше не возвращалась. Такимъ образомъ, случилось, что Флоренса, которая была наверху, чтобъ побесѣдовать кое-о-чемъ съ Діогеномъ, возвратясь въ гостиную съ своимъ рабочимъ ящичкомъ, не нашла тамъ никого, кромѣ отца, прохаживавшагося взадъ и впередъ въ пустынномъ величіи.

-- Извините, папа. Прикажете мнѣ уйдти? сказала Флоренса слабымъ голосомъ, остановившись въ нерѣшимости у дверей.

-- Нѣтъ, возразилъ мистеръ Домби, оглянувшись на нее черезъ плечо:-- ты можешь приходить сюда и уходить отсюда когда захочешь, Флоренса. Это не мой кабинетъ.

Флоренса вошла и сѣла съ работою за отдаленнымъ столикомъ. Она увидѣла себя въ первый разъ въ жизни, въ первый разъ, сколько она помнила себя съ самаго младенчества, наединѣ съ отцомъ. Она, его естественный товарищъ и единственное дитя, которая въ одиночествѣ печальнаго существованія уже испытала мученія растерзаннаго сердца; которая, видя любовь свою отринутою отцомъ, всегда произносила имя его въ ночныхъ молитвахъ съ теплыми благословеніями, ложившимися на него тяжеле проклятій; которая молила Бога, чтобъ онъ далъ ей умереть въ юности, лишь бы она только умерла въ объятіяхъ отца; которая отплачивала за холодность, небрежность и отвращеніе только кроткою, терпѣливою любовью, извиняя его и оправдывая, какъ добрый ангелъ!

Флоренса трепетала, и въ глазахъ ея потемнѣло. Фигура отца, ходившая по комнатѣ, казалась ей выше и массивнѣе: то подергивалась она туманомъ, то снова обрисовывалась ясными очерками; иногда Флоренсѣ чудилось, будто все это происходило когда-то прежде, точь-въ-точь какъ теперь, много лѣтъ назадъ. Она рвалась къ нему душою, а между-тѣмъ боялась его приближенія. Неестественно такое чувство въ дитяти безвинномъ! Безчеловѣчна рука, управлявшая острымъ плугомъ, который немилосердо избороздилъ ея кроткое сердце для посѣва сѣменъ своихъ!

Стараясь не огорчать и не оскорблять его видомъ своего внутренняго волненія, Флоренса превозмогла себя и спокойно занялась работой. Пройдясь еще нѣсколько разъ взадъ и впередъ по комнатѣ, мистеръ Домби удалился въ теплый уголъ поодаль, развалился въ спокойныхъ креслахъ, накрылъ себѣ лицо носовымъ платкомъ и приготовился вздремнуть.

Для Флоренсы было достаточно того, что она можетъ тутъ сидѣть и бодрствовать надъ нимъ; она по-временамъ устремляла взоры на его кресла, глядѣла на него мысленно, когда лицо ея наклонялось надъ работою, и грустно радовалась, что онъ можетъ спать, когда она тутъ, и не тревожится ея непривычнымъ и давно-запрещеннымъ присутствіемъ.

Что бы подумала она, еслибъ знала, что онъ не сводитъ съ нея глазъ, что покрывало на его лицѣ, случайно или съ намѣреніемъ, дозволяетъ ему видѣть свободно, и что взоры его пристально и внимательно устремлены на нее, что, когда она смотрѣла на него въ темный уголъ, то ея краснорѣчивые глаза, выражавшіе въ своей трогательной и безсловесной рѣчи болѣе, чѣмъ выражаютъ всѣ витійства ораторовъ цѣлаго свѣта, и проникавшіе его тѣмъ глубже своимъ нѣмымъ говоромъ, встрѣчаются безъ ея вѣдома съ его глазами,-- что, когда снова наклонялась она надъ шитьемъ, онъ переводилъ духъ свободнѣе, не смотрѣлъ на нее также-пристально, на ея чистое, бѣлое чело, свѣсившіеся локоны, хлопотливыя руки, и взоры его однажды прикованные ко всему этому, не имѣли уже силы оторваться!

А какія мысли занимали его въ это время? Съ какими чувствами продолжалъ онъ смотрѣть втайнѣ и пристально на незнакомую ему дочь? Читалъ ли онъ себѣ упрекъ на ея спокойномъ лицѣ и въ кроткихъ глазахъ? Началъ ли онъ чувствовать справедливость ея пренебреженныхъ правъ, тронули ли они его наконецъ до души и возбудили ли въ немъ какое-нибудь сознаніе въ его немилосердой жестокости?

Есть минуты чувствительности въ жизни самыхъ суровыхъ и безчувственныхъ людей, хотя они часто храпятъ это въ непроницаемой тайнѣ. Видъ Флоренсы въ ея дѣвственной красотѣ, почти сдѣлавшейся взрослою женщиной безъ его вѣдома, могъ извлечь нѣсколько такихъ мгновеній даже изъ его жизни, посвященной одной только гордости. Мимолетная мысль, что и у него есть подъ рукою сердечный уголокъ благодѣтельнаго духа, склоняющагося у ногъ его -- духа, котораго онъ забылъ въ своемъ накрахмаленномъ и сердитомъ высокомѣріи,-- такая мысль могла въ немъ тогда зародиться. Эту мысль, можетъ-быть, призадержало простое краснорѣчіе, внятное, хотя высказанное только ея глазами, нечувствовавшими, что онъ въ нихъ читаетъ: "Смертными одрами, у которыхъ я бодрствовала, страдальческимъ дѣтствомъ моимъ, полночною встрѣчею нашей въ этомъ пустынномъ домѣ, крикомъ, исторгнутымъ изъ меня мукою сердца -- отецъ! умоляю, обратись ко мнѣ и пожелай найдти отраду въ любви моей, пока еще это не поздно!" Другая, болѣе-низкая мысль могла пріидти ему въ голову -- мысль, что его умершій сынъ замѣненъ теперь новыми узами и онъ въ состояніи простить ей мѣсто, занимаемое ею въ сердцѣ мальчика, на любовь котораго онъ одинъ считалъ себя имѣющимъ право. Можетъ-быть даже, для этого было достаточно предположенія, что она будетъ.хорошимъ украшеніемъ его пышнаго и великолѣпнаго дома. Какъ бы то ни было, но, глядя на нее, онъ смягчался болѣе и болѣе. Глядя на нее, онъ почувствовалъ, что образъ дочери началъ сливаться въ его воображеніи съ образомъ милаго, утраченнаго сына, и онъ уже едва могъ различать ихъ другъ отъ друга. Глядя на нее, онъ увидѣлъ ее на мгновенье въ болѣе-ясномъ и чистомъ свѣтѣ, ненаклоняющеюся, какъ его соперникъ, надъ подушкою умирающаго малютки... чудовищная мысль! но какъ ангела его дома, ухаживавшаго и за нимъ самимъ, когда онъ сидѣлъ уныло, подперши голову рукою, подлѣ этой незабвенной маленькой кроватки. Онъ чувствовалъ желаніе говорить съ нею, позвать ее къ себѣ. Слова: "Флоренса, пойди сюда!" уже поднимались къ его устамъ медленно и трудно, они были ему такъ несвойственны... но ихъ остановилъ шорохъ на порогѣ.

То была жена его. Она уже замѣнила обѣденный нарядный костюмъ широкимъ капотомъ и распустила волосы, которые свободно свѣшивались на ея шеѣ и плечахъ. Но не эта перемѣна заставила его. вздрогнуть.

-- Флоренса, дружокъ мой, сказала она:-- я искала тебя вездѣ.

Она сѣла подлѣ Флоренсы, наклонилась и поцаловала ея руку.

Онъ едва узналъ свою жену, такъ она перемѣнилась. Не одна ея улыбка была для него новостью, хотя онъ никогда не видалъ ея улыбки; но ея манеры, звукъ голоса, выраженіе блеска ея глазъ, участіе, довѣренность, плѣнительное желаніе пріобрѣсти любовь невинной дѣвушки -- нѣтъ, это не Эдиѳь!

-- Тише, милая мама. Папа уснулъ.

Теперь это Эдиѳь. Она взглянула въ его уголъ, и онъ узналъ какъ-нельзя-лучше лицо ея и осанку.

-- Я едва думала, чтобъ ты могла быть здѣсь, Флоренса.

Опять, какъ она перемѣнилась и смягчилась въ одно мгновеніе:

-- Я ушла отсюда раньше, продолжала Эдиѳь:-- нарочно затѣмъ, чтобъ посидѣть и побесѣдовать съ тобою наверху. Но, войдя въ твою комнату, я нашла, что-моя птичка улетѣла; я все дожидалась тамъ, скоро ли она воротится.

Еслибъ Флоренса была дѣйствительно птичкой, Эдиѳь и тогда не могла бы прижать ее къ своему сердцу нѣжнѣе, бережнѣе и съ большею кротостью.

-- Пойдемъ, дружокъ.

-- Когда папа проснется, то вѣрно не будетъ ожидать найдти меня здѣсь, сказала Флоренса нерѣшительно.

-- А ты какъ думаешь, Флоренса? возразила Эдиѳь, глядя ей прямо въ глаза.

Флоренса опустила голову, встала и убрала въ ящичекъ свою работу. Эдиѳь обвила ее рукою, и онѣ вышли изъ комнаты, какъ сестры. Мистеръ Домби, провожая ихъ глазами до дверей, подумалъ, что даже поступь жены его совершенно перемѣнилась.

Онъ просидѣлъ въ своемъ темномъ углу такъ долго, что церковныя часы пробили четыре прежде, чѣмъ онъ ушелъ къ себѣ. Все это время, глаза его были упорно устремлены на то мѣсто, гдѣ сейчасъ сидѣла Флоренса. Комната стала темнѣть по-мѣрѣ-того, какъ догорали и гасли свѣчи; но лицо его подернулось мракомъ гораздо-глубже ночнаго, и ничто не могло его разсѣять.

Флоренса и Эдиѳь, усѣвшись передъ каминомъ въ отдаленной комнатѣ, гдѣ умеръ маленькій Поль, долго разговаривали между собою. Діогенъ, принадлежавшій къ ихъ обществу, сначала не соглашался впустить Эдиѳь, и даже, повинуясь приказанію своей повелительницы, дозволилъ ей войдти не иначе, какъ продолжая протестовать ворчаніемъ. Наконецъ, выходя мало-по-малу изъ своего логовища въ передней, онъ, по-видимому, вскорѣ постигъ, что далъ промахъ, отъ какого иногда не избавляются наилучшимъ образомъ организованные собачьи умы; въ доказательство чего онъ помѣстился между дамами, на самомъ жаркомъ мѣстѣ передъ огнемъ, и сталъ прислушиваться къ разговору, высунувъ языкъ, дыша коротко и съ самымъ глупымъ выраженіемъ морды.

Разговоръ шелъ сначала о книгахъ и любимыхъ занятіяхъ Флоренсы, и о томъ, какъ она провела время послѣ свадьбы. Послѣднее навело ее на предметъ, который, какъ она говорила, былъ очень-близокъ ея сердцу, и oui сказала со слезами на глазахъ:

-- О, мама! Послѣ того дня я испытала большое горе.

-- Ты... большое горе, Флоренса?

-- Да. Бѣдный Валтеръ утонулъ.

Она закрыла лицо обѣими руками и плакала отъ души. Много слезъ пролила она втайнѣ объ участи Валтера, и все-таки плакала снова каждый разъ, когда думала или говорила о немъ.

-- Но скажи мнѣ, другъ мой, спросила Эдиѳь, стараясь се успокоить:-- кто былъ этотъ Валтеръ? Что онъ былъ для тебя?

-- Онъ былъ для меня братомъ, мама. Послѣ смерти Поля, мы сказали другъ другу, что будемъ между собою какъ братъ и сестра. Я знала его еще очень-давно, когда сама была маленькимъ ребенкомъ. Онъ зналъ Поля, который очень любилъ его; Поль сказалъ почти передъ самымъ концомъ: "Не забудьте Валтера, милый папа! Я любилъ его!" Валтера привели къ нему, и онъ былъ тогда, въ этой самой комнатѣ.

-- А онъ заботился о Валтерѣ? спросила Эдиѳь строгимъ тономъ.

-- Папа? Онъ послалъ его за границу. Валтеръ утонулъ на пути въ кораблекрушеніи, возразила Флоренса, рыдая.

-- Онъ знаетъ о его смерти?

-- Не знаю, мама. Мнѣ это не можетъ быть извѣстно... Милая мама! воскликнула Флоренса, прижимаясь къ ней, какъ-будто ища опоры и скрывая лицо свое на ея груди: -- я знаю, что вы видѣли...

-- Постой! Постой, Флоренса!.. Эдиѳь до того поблѣднѣла и говорила такъ серьёзно, что Флоренсѣ не было нужно руки, которую та наложила ей на уста.-- Напередъ скажи мнѣ все о Валтерѣ; дай мнѣ понять всю эту исторію съ начала до конца.

Флоренса разсказала эту исторію и все, что могло къ ней касаться, не забывъ даже дружбы мистера Тутса, о которомъ, не смотря на свою горесть и на всю питаемую къ нему благодарность, не могла говорить иначе, какъ улыбаясь сквозь слезы. Когда она кончила свой разсказъ, который Эдиѳь выслушала съ напряженнымъ вниманіемъ, держа ее за руку, и когда настало снова молчаніе, Эдиѳь спросила:

-- О чемъ хотѣла ты говорить, что я видѣла, Флоренса?

-- Что я не любимое дитя, мама, возразила Флоренса съ тою же нѣмою мольбой и также быстро скрывая лицо свое на груди Эдиѳи.-- Я никогда не была любимымъ дитятей. Я не съумѣла дойдти до этого, и меня некому было научить. О, скажите мнѣ, какъ это сдѣлать! Научите меня -- вы такъ добры! И снова, прижимаясь къ ея груди и произнося невнятныя слова благодарности и нѣжности, Флоренса, открывшая ей свою печальную тайну, плакала долго, но не такъ горько, какъ прежде, въ объятіяхъ новой мама.

Блѣдная, даже съ поблѣднѣвшими губами, съ лицомъ, которое по-видимому волновалось внутренними чувствами, стараясь казаться спокойнымъ, пока ея гордая красота не установилась съ неподвижностью бмерти, смотрѣла Эдиѳь на плачущую дѣвушку и поцаловала ее. Потомъ, высвобождаясь постепенно и отводя рукою Флоренсу, она сказала, спокойная и величавая, какъ мраморная статуя, голосомъ, котораго выраженіе дѣлалось глубже помѣрѣ-того, какъ она говорила, но который не обнаруживалъ въ себѣ никакого другаго признака душевнаго волненія:

-- Флоренса, ты не знаешь меня! Избави тебя Богъ у меня учиться!

-- Учиться у васъ? повторила изумлеиная Флоренса.

-- Избави Богъ, чтобъ я стала учить тебя, какъ любить или какъ быть любимой! Еслибъ ты могла научить этому меня, было бы лучше; но теперь это уже слишкомъ-поздно. Ты для меня очень-дорога, Флоренса. Я никогда не думала найдти существо, къ которому могла бы привязаться такъ, какъ привязалась къ тебѣ въ это короткое время.

Видя, что Флоренса хочетъ говорить, она остановила ее рукою и продолжала:

-- Я всегда буду тебѣ вѣрнымъ другомъ, буду любить тебя столько, сколько могъ бы любить тебя кто-нибудь на свѣтѣ. Ты можешь на меня положиться -- я въ этомъ убѣждена и говорю это, другъ мой, со всею довѣрчивостью даже твоего чистаго сердца. Есть много женщинъ лучше и непорочнѣе меня во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, на которыхъ онъ, могъ жениться, Флоренса; но нѣтъ ни одной, которая могла бы прійдти сюда, какъ его жена и которой сердце билось бы болѣе искреннею и надежною привязанностью къ тебѣ, какъ мое.

-- Я это знаю, милая мама! вскричала Флоренса.-- Я это поняла съ того перваго и счастливаго дня...

-- Счастливаго дня! Эдиѳь, по-видимому, повторила эти слова невольно и безсознательно, и продолжала: -- Хотя достоинство этого не на моей сторонѣ... я мало думала о тебѣ, пока тебя не увидѣла... пусть мнѣ незаслуженною наградой будетъ любовь твоя и довѣренность. И теперь, Флоренса -- я должна высказать это въ первую же ночь пребыванія моего здѣсь -- говорю тебѣ въ первый и въ послѣдній разъ...

Флоренса, не зная сама почему, почти боялась слушать дальше; но взоры ея остались прикованными къ прекрасному лицу, которое такъ пристально на нее смотрѣло.

-- Не ищи во мнѣ никогда, сказала Эдиѳь, положивъ ея руку себѣ на грудь:-- того, чего здѣсь нѣтъ. Никогда, если ты можешь это сдѣлать, Флоренса, не покидай меня за то, что этого нѣтъ здѣсь. Мало-по-малу, ты узнаешь меня лучше; прійдетъ время, когда ты узнаешь меня такъ, кокъ я сама себя знаю. Тогда будь ко мнѣ снисходительна сколько можешь и не превращай въ горечь единственнаго утѣшительнаго воспоминанія, которое у меня останется.

Слезы, выступившія въ глазахъ ея, устремленныхъ на Флоренсу, доказывали, что спокойное лицо было только прекрасною маской; но она не сбрасывала ее и продолжала:

-- Я видѣла то, о чемъ ты говоришь, и знаю, что это правда. Но, вѣрь мнѣ -- ты скоро это поймешь, если не можешь постигнуть теперь -- нѣтъ на свѣтѣ существа, которое могло бы помочь тебѣ меньше, чѣмъ я. Не спрашивай меня никогда почему, и впередъ не говори мнѣ никогда объ этомъ или о моемъ мужѣ. Касательно этого между нами должно быть молчаніе такое же ненарушимое, какъ въ могилѣ.

Она просидѣла нѣсколько времени говори ни слова. Флоренса едва осмѣливалась дышать, между-тѣмъ, какъ смутные призраки истины, со всѣми ея ежедневными слѣдствіями, проносились въ ея испуганномъ, но все еще неубѣжденномъ воображеніи. Почти тотчасъ же послѣ того, какъ она замолчала, лицо Эдиѳи начало успокоиваться, смягчаться и принимать то кроткое выраженіе, которое было на немъ всегда, когда она оставалась наединѣ съ Флоренсою. Послѣ этой перемѣны, она закрыла лицо обѣими руками; потомъ встала, обняла Флоренсу съ нѣжностью, пожелала ей доброй ночи и вышла изъ комнаты скорыми шагами, не оглядываясь ни раза назадъ.

Но когда Флоренса была уже въ постели и комната освѣщалась только огнемъ камина, Эдиѳь воротилась и, сказавъ, что ея спальня слишкомъ-пуста, что она не можетъ уснуть, придвинула къ. камину кресла и смотрѣла, какъ мало-по-малу догорали въ немъ уголья. Флоренса также смотрѣла на нихъ изъ постели, пока они, вмѣстѣ съ сидѣвшею передъ ними съ распущенными волосами благородною фигурой, не сдѣлались неясными и не скрылись во снѣ.

Даже во снѣ, Флоренса не могла освободиться отъ смутнаго воспоминанія того, что произошло такъ недавно. Предметъ этотъ являлся ей въ сновидѣніяхъ то въ одномъ, то въ другомъ видѣ -- но всегда угнеталъ ея грудь и всегда возбуждалъ страхъ. Ей снилось, что она ищетъ отца своего въ пустынѣ, или слѣдуетъ за нимъ на страшныя высоты и потомъ въ глубокія пади и пещеры; что у нея есть какая-то вещь, которая должна избавить его отъ невыразимаго страданія -- она не знала, какая именно вещь и почему -- а между-тѣмъ, она никакъ не можетъ добраться до цѣли и помочь ему. Потомъ она видѣла его мертвымъ въ этой самой комнатѣ, на этой самой кровати, и знала, что онъ никогда, до послѣдней минуты, не любилъ ея; но она упала на его холодную грудь и плакала горючими слезами. Потомъ видѣніе перемѣнилось: передъ нею текла рѣка, и жалобный, знакомый, милый голосъ кричалъ: "Она все течетъ впередъ, Флой! Она не останавливалась вовсе! Ты движешься вмѣстѣ съ нею!" И она видѣла, какъ онъ издали протягивалъ къ ней ручонки, а между-тѣмъ, похожая на Валтера фигура стояла подлѣ него, страшно спокойная, неподвижная, ясная. Во всякомъ видѣніи являлась и исчезала Эдиѳь, то къ ея радости, то къ горю, пока обѣ не очутились однѣ на краю глубокой могилы; Эдиѳь указала ей туда пальцемъ; она взглянула и увидѣла... что?.. другую Эдиѳь, которая лежала на днѣ.

Въ ужасѣ отъ этого страшнаго сновидѣнія, она вскрикнула и проснулась, какъ ей казалось. Кроткій голосъ шепталъ ей на ухо: "Флоренса, милая Флоренса, это только сонъ!" Протянувъ обѣ руки, она отвѣчала на ласки своей покой мама, которая вышла за двери, когда уже начало свѣтать. Съ минуту, Флоренса просидѣла въ постели, удивляясь, дѣйствительно ли это было на яву, или нѣтъ; но она могла убѣдиться только въ сѣромъ свѣтѣ утра, въ томъ, что почернѣвшіе остатки огня оставались на рѣшеткѣ камина и что она была въ комнатѣ одна.

Такъ прошла ночь, въ которую счастливая чета воротилась домой.

ГЛАВА VI.

Обновленіе дома.

Прошло много дней въ такомъ же порядкѣ; много визитовъ было сдѣлано и принято; мистриссъ Скьютонъ принимала гостей въ своихъ покояхъ, гдѣ майоръ Бэгстокъ былъ частымъ посѣтителемъ, и Флоренсѣ ни разу не удалось встрѣтить взгляда отца, хотя она и видѣлась съ нимъ каждый день. Ей не случалось также имѣть продолжительныхъ разговоровъ съ новой мама, которая была надменна и повелительна со всѣми въ домѣ, исключая ея -- этого Флоренса не могла не замѣтить. Хотя Эдиѳь всегда посылала за нею или приходила къ ней сама, возвращаясь домой послѣ визитовъ; хотя она всегда заходила въ ея комнату передъ тѣмъ, чтобъ идти спать, въ какой бы ни было поздній часъ; хотя она не пропускала ни одного случая быть съ нею вмѣстѣ, однако часто просиживала въ ея обществѣ въ безмолвной задумчивости.

Флоренса, основывавшая такія надежды на женитьбѣ отца, не могла удержаться, чтобъ не сравнить иногда настоящаго великолѣпія дома съ угрюмостью и запустѣніемъ его въ прежніе дни; она спрашивала себя невольно, настанетъ ли въ немъ когда-нибудь настоящая домашняя жизнь, которой до-сихъ-поръ тутъ не было ни для кого, хотя все шло по заведенному порядку и на самую роскошную ногу. Часто, днемъ и ночью, со слезами унынія и утраченной надежды, Флоренса убѣждалась въ справедливости такъ сильно выраженнаго увѣренія ея новой мама, что нѣтъ на свѣтѣ существа, которое было бы менѣе ея способно научить Флоренсу искусству пріобрѣсти любовь отца. Скоро Флоренса начала думать, или, вѣрнѣе, рѣшилась думать, что такъ-какъ никто лучше Эдиѳи постигнуть не могъ невозможность преодолѣть холодность къ ней отца, то она сдѣлала ей это предостереженіе и запретила говорить о немъ изъ одного только состраданія. Чуждая себялюбія въ этомъ случаѣ, какъ и во всемъ, Флоренса лучше хотѣла переносить боль отъ новой сердечной раны, чѣмъ-допустить невольно вкрадывавшуюся мысль, которая обвиняла отца. Она была къ нему неизмѣнно нѣжна, даже въ своихъ блуждающихъ мысляхъ. Что до его дома, она надѣялась, что жизнь сдѣлается въ немъ семейнѣе и домашнѣе, когда пройдетъ періодъ новизны и непривычности. О самой-себѣ она думала мало и ни на что не жаловалась.

Если никто изъ новаго семейства не чувствовалъ себя дома въ частности, то рѣшили, что мистриссъ Домби должна безъ отлагательства чувствовать себя дома въ обществѣ. Мистеръ Домби и мистриссъ Скьютонъ составили проектъ ряду пиршествъ, долженствовавшихъ произойдти для празднованія бракосочетанія; этимъ увеселеніямъ рѣшили начаться съ того, что мистриссъ Домби будетъ дома въ извѣстный вечеръ, и, сверхъ того, мистеръ и мистриссъ Домби пригласятъ въ тотъ же день къ обѣду многочисленное общество, составленное изъ самыхъ неудобосмѣшиваемыхъ элементовъ.

Въ-слѣдствіе чего мистеръ Домби представилъ списокъ нѣсколькихъ "восточныхъ"-магнатовъ {Въ восточной части Лондона находятся всѣ коммерческія конторы, домъ Остиндской Компаніи, доки, складочные магазины и проч. Тамъ же живутъ богатѣйшіе купцы. Западную часть, или Вест-Эндъ, занимаетъ аристократія.}, которыхъ онъ намѣренъ пригласить съ своей стороны, тогда-какъ мистриссъ Скьютонъ, дѣйствовавшая за милую дочь, которая оставалась надменно-равнодушною ко всему, приложила "западный" списокъ, заключавшій въ себѣ и кузена Финикса, все еще несобравшагося воротиться въ Баденъ-Баденъ, къ большому вреду его личнаго имущества; кромѣ того, Клеопатра пригласила цѣлый рой мошекъ разныхъ разборовъ и возрастовъ, которыя въ разныя времена кружились около свѣта ея прелестной дочери или ея собственнаго, обжигая слегка и не надолго свои крылышки. Флоренса была въ числѣ обѣденныхъ гостей по поколѣнію Эдиѳій вызванному минутною нерѣшимостью мистриссъ Скьютонъ; Флоренса, удивляясь и постигая инстинктивно все, что только задѣвало заживо ея отца, въ какой бы ни было легкой степени, приняла безмолвное участіе въ пиршествѣ того дня.

Дѣло началось съ того, что мистеръ Домби, въ необыкновенно высокомъ и накрахмаленномъ галстухѣ, прохаживался безъ отдыха по гостиной до назначеннаго обѣденнаго часа. Лишь-только часъ пробилъ, явился одинъ изъ директоровъ Остиндской Компаніи, несметно-богатый, въ пайковомъ жилетѣ, сооруженномъ, повидимому, скорѣе простымъ плотникомъ, нежели портнымъ; его принялъ одинъ мистеръ Домби. Потомъ мистеръ Домби послалъ свои "комплименты" мистриссъ Домби, съ точнымъ извѣщеніемъ о времени; при этомъ случаѣ, остиндскій директоръ повергся ницъ -- въ разговорномъ смыслѣ; а такъ-какъ мистеръ Домби не находилъ нужнымъ поднимать его, то оставилъ въ покоѣ, уставившись передъ каминомъ и не сводя съ него глазъ, пока не явилась мистриссъ Скьютонъ. Директоръ, на первый случай, принялъ ее за мистриссъ Домби и привѣтствовалъ съ энтузіазмомъ.

Послѣ него явился одинъ изъ директоровъ Лондонскаго Банка, пользовавшійся репутаціею, что онъ въ состояніи купить все на свѣтѣ, все человѣчество вообще, еслибъ забралъ себѣ въ голову дѣйствовать на денежный курсъ по этому направленію; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ былъ необыкновенно скроменъ,-- хвастливо-скроменъ,-- и говорилъ о своемъ "домикѣ" въ Кингстонѣ-на-Темзѣ, какъ-будто въ немъ только бы и нашлось, что постель и кусокъ ростбифа, еслибъ мистеръ Домби вздумалъ навѣстить его тамъ. "Дамъ" говорилъ онъ "не можетъ рѣшиться пригласить къ себѣ человѣкъ, привыкшій къ такому тихому и простому образу жизни; по еслибъ мистриссъ Скьютонъ и мистриссъ Домби случайно очутились въ тѣхъ мѣстахъ, то осчастливили бы его премного, удостоивъ заглянуть на кой-какіе кустарники, да на цвѣтничокъ, да на скромное подражаніе ананасной теплицѣ, и тому подобныя двѣ или три безпритязательныя попытки." Выдерживая свой характеръ, джентльменъ этотъ одѣвался чрезвычайно-просто: обрѣзокъ кембрика служилъ ему шейнымъ платкомъ; онъ ходилъ въ толстыхъ башмакахъ, во фракѣ слишкомъ-просторномъ, и въ панталонахъ слишкомъ-короткихъ; на какое-то замѣчаніе мистриссъ Скьютонъ объ итальянской оперѣ, онъ сказалъ, что бываетъ тамъ очень-рѣдко: такая расточительность была бы ему не по состоянію. По-видимому, онъ говорилъ такія вещи съ большимъ наслажденіемъ, весело посматривая на своихъ слушателей и запуская руки въ карманы съ особенною лучезарностью въ глазахъ.

Наконецъ, явилась мистриссъ Домби, прекрасная, гордая и презрительная ко всѣмъ. На лицѣ ея было написано неукротимое выраженіе, какъ-будто цвѣточная гирлянда ея головнаго убора имѣла внутри стальныя иглы, вдавленныя въ нее для того, чтобъ исторгнуть согласіе, которому она скорѣе предпочитаетъ смерть. Съ нею была Флоренса. Когда обѣ онѣ вошли, лицо мистера Домби подернулось такою же мрачною тѣнью, какъ въ ночь его пріѣзда; но это не было ими замѣчено: Флоренса не рѣшалась поднять на него глазъ, а Эдиѳь была такъ выспренно-равнодушна, что не удостоивала его малѣйшимъ вниманіемъ.

Гости съѣзжались толпою. Еще директоры и предсѣдатели важныхъ компаній, пожилыя дамы съ головами, обремененными наряднымъ уборомъ, кузенъ Финиксъ, майоръ Бэгстокъ, подруги мистриссъ Скьютонъ, съ такими же, какъ у нея, искусственно-цвѣтущими лицами и весьма-дорогими жемчугами и брильянтами на весьма-морщинистыхъ шеяхъ. Въ числѣ ихъ была шестидесяти-пятилѣтняя дѣвица, замѣчательно-прохладно одѣтая касательно плечъ и спины: она говорила съ увлекательнымъ шепеляньемъ, а зрачки глазъ ея никакъ не могли успокоиться, и манеры были исполнены прелестной вѣтрености, столь очаровательной въ молоденькихъ и хорошенькихъ дѣвушкахъ. Такъ-какъ большая часть гостей списка мистера Домби была наклонна къ молчаливости, а большая часть гостей списка мистриссъ Домби была склонна къ разговорчивости, и между обѣими сторонами не проявлялось никакого сочувствія, то общество мистриссъ Домби, по тайному магнитизму, составило наступательный союзъ противъ общества мистера Домби, которое бродило по комнатамъ, искало убѣжища въ углахъ, сталкивалось со вновь-прибывавшими гостями, и черезъ это попадалось въ западни за софами и креслами, получало въ лобъ удары внезапно отворявшихся за разбросанными членами его дверей и вообще подвергалось разнымъ неудобствамъ.

Когда доложили объ обѣдѣ, мистеръ Домби повелъ къ столу весьма-пожилую даму, походившую на малиновую бархатную подушку, начиненную банковыми билетами; кузёнъ Финиксъ повелъ мистриссъ Домби; майоръ Бэгсгокъ взялъ мистриссъ Скьютонъ; дѣвица съ обнаженными плечами досталась въ родѣ гасильника остиндскому директору; прочія дамы остались въ гостиной на произволъ прочихъ джентльменовъ, пока не являлись отчаянные удальцы, отваживавшіеся вести ихъ къ обѣду; эти герои съ своими призами загородили дверь столовой, изъ которой вытѣснили семерыхъ кроткихъ джентльменовъ въ сѣни. Наконецъ, когда всѣ усѣлись, явился одинъ изъ этихъ кроткихъ джентльменовъ: но зная куда пріютиться, онъ конфузно улыбался и обошелъ раза два вокругъ всего стола, сопровождаемый дворецкимъ, пока не отьискалъ себѣ свободнаго стула, который нашелся по лѣвую сторону мистриссъ Домби. Усѣвшись, этотъ кроткій джентльменъ уже не рисковалъ поднять глаза во время всего обѣда.

Обширная столовая съ обществомъ, сидящимъ за великолѣпно-убраннымъ столомъ и трудящимся съ серебряными и позолочеными ложками, ножами, вилками и тарелками, походила на сцену представленій Тома Тиддлера, гдѣ дѣти подбираютъ серебро и золото. Самъ мистеръ Домби выполнялъ какъ-нельзя-лучше роль Тиддлера: длинный серебряный замороженный подносъ, уставленный вазами и мерзлыми купидонами, который отдѣлялъ его отъ молодой супруги, между-тѣмъ, какъ купидоны подавали имъ цвѣты безъ запаха, могъ доставить прекрасные матеріалы для аллегорическихъ сравненій.

Куз е нъ Финиксъ былъ, какъ говорится, особенно "въ ударѣ" и смотрѣлъ необыкновенно-моложаво. Въ такомъ расположеніи духа, онъ рѣдко обдумывалъ свои рѣчи; память его бродила такъ же своевольно, какъ ноги, и въ этотъ разъ онъ бросилъ въ дрожь все общество. Вотъ какъ это случилось. Дѣвица съ обнаженною спиною, заглядывавшаяся на кузена Финикса съ чувствомъ особенной нѣжности, ловко направила своего остиндскаго директора къ мѣсту подлѣ него, а потомъ, въ знакъ благодарности, забыла о кавалерѣ, который очутился отѣненнымъ съ другой стороны тощею и безсловесною дамой въ огромномъ мрачномъ токѣ съ перьями и съ вѣеромъ въ рукѣ; злополучный директоръ упалъ духомъ и погрузился въ самого-себя. Кузенъ Финиксъ и дѣвица были очень-веселы и разговорчивы, и дѣвица такъ усердно хохотала отъ одного изъ анекдотовъ, что майоръ Бэгстокъ спросилъ отъ имени мистриссъ Скьютонъ (они сидѣли насупротивъ, нѣсколько-ниже), нельзя ли сдѣлать этотъ анекдотъ общественною собственностью.

-- Что жь, клянусь жизнію! сказалъ кузенъ Финиксъ: -- тутъ нѣтъ ничего особеннаго, не стоитъ повторять. Весь фактъ состоитъ въ томъ, что это анекдотъ про Джека Адамса; смѣю сказать, пріятель мои Домби -- общее вниманіе сосредоточилось на кузенѣ Финиксѣ -- вѣроятно помнитъ Джека Адамса. Джека Адамса, а не Джое: тотъ былъ его братъ. Ну, вотъ, Джекъ, маленькій Джекъ -- человѣкъ съ бѣльмомъ на одномъ глазѣ и слегка косноязычный -- онъ сидѣлъ въ парламентѣ по выбору какого-то мѣстечка. Мы называли его въ мое парламентское время W. Р. Адамсомъ, въ-слѣдствіе того, что онъ былъ нагрѣвальникомъ { Warming-Pan -- нагрѣвальникъ.} одного несовершеннолѣтняго юноши. Можетъ-быть, нашъ другъ Домби зналъ этого человѣка?

Мистеръ Домби, который столько же могъ знать Гюйя Фаукеса, знаменитаго виновника "пороховаго заговора"., отвѣчалъ отрицательно. Но одинъ изъ семи кроткихъ джентльменовъ, вдругъ, неожиданно, отличился, сказавъ, что онъ зналъ Джека Адамса, и еще присовокупилъ: "всегда носилъ гессенскіе сапоги!"

-- Такъ точно, возразилъ кузенъ Финиксъ, наклоняясь впередъ, чтобъ разсмотрѣть кроткаго джентльмена и пославъ ему поощрительную улыбку на другой конецъ стола.-- Это былъ Джекъ. А Джое носилъ...

-- Съ отворотами! воскликнулъ кроткій джентльменъ, возвышаясь съ каждою минутой въ общемъ мнѣніи.

-- Совершенно! сказалъ кузенъ Финиксъ.-- Вы были съ нимъ коротко знакомы?

-- Я зналъ ихъ обоихъ, отвѣчалъ кроткій джентльменъ, съ которымъ мистеръ Домби выпилъ немедленно рюмку вина.

-- Чертовски-добрый малый Джекъ! сказалъ куз е нъ Финиксъ, снова наклоняясь впередъ и улыбаясь.

-- Превосходный! возразилъ другой, дѣлаясь смѣлѣе отъ своего неожиданнаго успѣха.

-- Такъ вы знаете исторію?

-- А вотъ, увижу, милордъ, когда услышу, что вы будете разсказывать. Съ этими словами онъ откинулся назадъ на своемъ стулѣ и сталъ улыбаться, глядя въ потолокъ, какъ-будто зная исторію наизусть и внутренно потѣшаясь ею.

-- Въ сущности факта, это вовсе не исторія, сказалъ кузенъ Финиксъ, улыбнувшись всѣмъ присутствующимъ и весело тряхнувъ головою:-- она не стоитъ даже предисловія. Но главное, она показываетъ, что за опредѣлительный малый былъ Джекъ. Фактъ состоитъ въ томъ, что Джека пригласили на свадьбу -- кажется, въ Баркширъ?

-- Шропширъ, поправилъ ободрившійся кроткій джентльменъ, къ которому адресовался этотъ вопросъ.

-- О? прекрасно! Въ сущности Факта все равно, въ какомъ бы ширѣ это ни произошло. Итакъ, пріятель мой былъ приглашенъ на свадьбу въ какой-то ширь и поѣхалъ. Ну, точно, какъ нѣкоторые изъ насъ, имѣя честь быть приглашенными на свадьбу моей прелестной и обворожительной родственницы съ моимъ другомъ Домби, не заставили просить себя два раза, а были чертовски-рады присутствовать при такой интересной оказіи. Поѣхалъ -- Джекъ поѣхалъ. Теперь, въ сущности факта, свадьба эта была свадьбой одной необыкновенно-хорошенькой дѣвушки съ человѣкомъ, за котораго она бы не дала и пуговки, а вышла за него потому только, что онъ былъ удивительно богатъ, необъятно! Когда Джекъ воротился послѣ свадьбы въ городъ и встрѣтился съ однимъ своимъ знакомымъ въ сѣняхъ нижняго парламента, тотъ и спрашиваетъ его: "Ну что" говоритъ "Джекъ? Какъ поживаетъ наша худо-подобранная чета?" -- Худо-подобранная? говоритъ Джекъ; -- вовсе нѣтъ. Дѣло ведено какъ-нельзя-честнѣе: она регулярнымъ образомъ куплена, а ты можешь присягнуть, что онъ такимъ же регулярнымъ образомъ проданъ!

Въ полномъ наслажденіи отъ замысловатости своей исторіи, кузенъ Финиксъ сначала не замѣчалъ произведеннаго ею впечатлѣнія. Дрожь, обошедшая съ быстротою электрической искры вокругъ всего стола, поразила наконецъ и его -- онъ остановился. Ни на одномъ лицѣ не было видно улыбки; настало глубокое молчаніе, и злополучный кроткій джентльменъ, которому исторія эта была такъ же мало извѣстна, какъ нерожденному младенцу, читалъ съ глубокимъ огорченіемъ во взглядѣ каждаго изъ присутствующихъ, что его считаютъ главнымъ поводомъ ко всему злу.

Лицо мистера Домби было не изъ перемѣнчивыхъ; торжественное выраженіе его нисколько не нарушилось отъ разсказа кузена Финикса, и онъ величаво произнесъ среди общаго безмолвія, что исторія "очень-хороша". Эдиѳь бросила на Флоренсу бѣглый взглядъ, но, кромѣ этого признака, оставалась по наружности безстрастною и равнодушною.

Обѣдъ тянулся чинно и медленно. Изъисканныя кушанья и дорогія вина; золото и серебро; лакомства, извлеченныя изъ земли, воды, воздуха и огня; рѣдкіе фрукты и -- вещь безполезная на пиршествахъ мистера Домби -- мороженое: все это являлось на столѣ, поглощалось и уносилось. Послѣдняя часть обѣда происходила подъ звуки безпрестанныхъ двойныхъ ударовъ дверной скобы, возвѣщавшихъ о прибытіи новыхъ гостей, которымъ предназначалось довольствоваться однимъ запахомъ пира. Когда мистриссъ Домби встала, надобно было видѣть ея супруга, какъ онъ съ неподвижною шеей и несгибаемымъ станомъ отворилъ дверь, выпуская изъ столовой дамъ; надобно было видѣть, какъ она промелькнула мимо его рука-объ-руку съ Флоренсой.

Мистеръ Домби представлялъ важное зрѣлище среди графиновъ; остиндскій директоръ представлялъ зрѣлище отчаянное, въ одиночествѣ за пустымъ концомъ стола; майоръ представлялъ зрѣлище воинственное, разсказывая анекдоты о герцогѣ Йоркскомъ шести кроткимъ джентльменамъ изъ семи -- честолюбивый изъ нихъ былъ подавленъ окончательно; директоръ байка представлялъ зрѣлище смиренное, разсказывая планъ своей "маленькой ананасной теплицы" группѣ удивлявшихся слушателей, а кузенъ Финиксъ представлялъ зрѣлище задумчивое, приглаживая длинные отвороты своего Фрака и украдкою поправляя парикъ. Но всѣ эти зрѣлища были кратковременны: ихъ прервалъ кофе, и вскорѣ потомъ столовая опустѣла.

Въ парадныхъ комнатахъ, число гостей возрастало съ каждою минутой, но все-таки общество мистера Домби никакъ не могло слиться съ обществомъ мистриссъ Домби. Единственное исключеніе изъ этого правила представлялъ собою мистеръ Каркеръ: онъ улыбался всему обществу среди кружка, составившагося около мцстриссъ Домби -- наблюдая за нею, за своимъ владыкой, за Клеопатрой и майоромъ, за Флоренсой и всѣми -- и казался одинъ въ своей тарелкѣ между обѣими партіями гостей, не принадлежа, повидимому, исключительно ни къ той, ни къ другой.

Флоренса боялась его и чувствовала невольное безпокойство, когда онъ бывалъ въ комнатѣ. Она не могла освободиться отъ этого впечатлѣнія, и по-временамъ взгляды ея приковывались къ нему притягательною силой отвращенія и недовѣрчивости. Но мысли ея были чаще заняты другимъ. Сидя въ сторонѣ, хотя ее отъискивали и ей удивлялись, она постигала, какъ мало участія принимаетъ ея отецъ во всемъ происходящемъ; ей больно было видѣть, какъ неловко онъ себя чувствуетъ, когда, желая особенно отличить нѣкоторыхъ изъ гостей, онъ подводилъ ихъ къ женѣ, и та принимала ихъ съ надменною холодностью, не обнаруживая ни малѣйшей любезности, ни желанія приласкать или понравиться, не удостоивая ихъ ни однимъ словомъ послѣ церемоніи формальнаго представленія. Флоренсу огорчало это тѣмъ болѣе, что та же самая женщина обращалась съ нею совершенно иначе, съ трогательною ласкою, съ нѣжною любовью. Бѣдной дѣвушкѣ почти казалось неблагодарностью то, что она понимала все это и не могла скрыть этого отъ себя.

Счастлива была бы Флоренса, еслибъ могла рѣшиться доказать отцу участіе свое хоть однимъ только взглядомъ, и счастлива была она въ сущности, что не подозрѣвала главной причины его непріятнаго расположенія духа. Боясь возбудить его неудовольствіе, если онъ пойметъ, что она видитъ его въ невыгодномъ положеніи? и колеблясь между влеченіемъ къ отцу и благодарною привязанностью къ Эдиѳи, она едва осмѣливалась поднять глаза на него или на нее. Грустная и встревоженная за нихъ обоихъ, она невольно подумала, что лучше было бы для нихъ, еслибъ въ этихъ комнатахъ никогда не раздавалось теперешняго шума голосовъ, шаркотни и шороха платьевъ, еслибъ старое запустѣніе никогда не замѣнялось теперешнимъ великолѣпіемъ и роскошью, еслибъ покинутое дитя не нашло себѣ друга въ Эдиѳи, а продолжало жить въ одиночествѣ, забытое всѣми, невозбуждающее ни чьего состраданія.

Мистриссъ Чиккъ была также подъ вліяніемъ мыслей подобнаго рода, хотя онѣ и не проявлялись въ ней такъ тихо и безмолвно. Эта почтенная дама была, во-первыхъ, обижена тѣмъ, что ея не удостоили приглашенія къ обѣду. Оправясь нѣсколько отъ такого удара, она сдѣлала большія издержки, чтобъ явиться передъ мистриссъ Домби въ блескѣ, который ослѣпилъ бы ее и нагромоздилъ бы цѣлыя горы завистливыхъ огорченій на главу мистриссъ Скьютонъ.

-- Да на меня обращаютъ не больше вниманія, какъ на Флоренсу! сказала мистриссъ Чиккъ мистеру Чикку.-- Кто замѣчаетъ меня хоть сколько-нибудь? Никто!

-- Никто, моя милая, подтвердилъ мистеръ Чиккъ, усѣвшійся у стѣны подлѣ своей супруги и утѣшавшій себя даже и тутъ тихимъ насвистываньемъ.

-- Видно ли хоть сколько-нибудь, чтобъ во мнѣ здѣсь нуждались? воскликнула мистриссъ Чиккъ съ пылающими взорами.

-- Нисколько, моя милая. Я этого не вижу.

-- Поль съ ума сошелъ!

Мистеръ Чиккъ засвиЛалъ.

-- Если ты не, чудовище, какъ мнѣ иногда кажется, сказала мистриссъ Чиккъ съ большимъ чистосердечіемъ:-- не сиди здѣсь съ своимъ насвистываньемъ и жужжаньемъ. Можетъ ли кто-нибудь, одаренный хоть самыми незамѣтными человѣческими чувствами, видѣть равнодушно, какъ тёща Поля въ своемъ непристойномъ нарядѣ кокетничаетъ съ майоромъ Бэгстокомъ, за котораго, въ числѣ многихъ другихъ драгоцѣнностей, мы обязаны твоей Лукреціи Токсъ...

-- Моей Лукреціи Токсъ, мой другъ!.. воскликнулъ оглушенный мистеръ Чиккъ.

-- Да, возразила его супруга съ большою строгостью: -- твоей Лукреціи Токсъ -- я говорю, какъ можетъ кто-нибудь видѣть эту тёщу Поля, и эту надутую жену Поля, и этихъ неблагопристойныхъ страшилищъ съ такими плечами и шеями -- короче, всю эту домашнюю жизнь вообще, и жужжать... на этомъ словѣ она сдѣлала презрительное удареніе, заставившее мистера Чикка вздрогнуть:-- это, благодареніе небу, для меня непостижимая тайна!

Мистеръ Чиккъ завинтилъ ротъ свой въ положеніе, совершенно несообразное съ жужжаніемъ или насвистываніемъ, и смотрѣлъ весьма-созерцательно.

-- Но я надѣюсь, что понимаю свои права, сказала мистриссъ Чиккъ съ величавымъ негодованіемъ:-- хотя Поль, по-видимому, и забылъ объ этомъ. Я не стану сидѣть здѣсь, какъ членъ этого семейства, чтобъ меня не удостоивали никакого вниманія. Я еще покуда не грязь изъ-подъ ногъ мистриссъ Домби -- нѣтъ еще! (Она сказала это такъ, какъ-будто ожидала сдѣлаться этимъ веществомъ завтра или послѣзавтра). И я уѣду отсюда. Я не скажу, что все это устроено нарочно, чтобъ унизить меня и обидѣть -- какъ бы они тамъ ни думали -- я только уѣду. Моего отсутствія вѣрно не замѣтятъ!

Мистриссъ Чиккъ встала и выпрямилась съ этими словами; потомъ, воспользовавшись поданнымъ ей локтемъ мистера Чикка, вышла изъ комнаты, просидѣвъ тамъ съ полчаса совершенно въ тѣни. Должно отдать справедливость ея проницательности: отсутствія ея дѣйствительно никто не замѣтилъ.

Мистриссъ Чиккъ была не единственною негодующею особою изъ собравшагося здѣсь общества: списокъ мистера Домби (невыпутавшійся изъ своихъ затрудненій) былъ всею массой недоволенъ спискомъ мистриссъ Домби за то, что тотъ разглядывалъ его въ лорнеты и удивлялся вслухъ, что это за народъ; а списокъ мистриссъ Домби жаловался на скуку, и дѣвица съ плечами, лишенная любезности веселаго кузена Финикса (который уѣхалъ тотчасъ же послѣ обѣда), созналась по секрету тридцати или сорока пріятельницамъ, что ей все это надоѣло до смерти. Всѣ пожилыя дамы съ головами, обремененными токами и тому подобнымъ, имѣли болѣе или менѣе причинъ жаловаться на мистриссъ Домби; а директоры и предсѣдатели компаній соглашались между собою, что если Домби нужно было жениться, то лучше бы онъ выбралъ кого-нибудь постарѣе, позажиточнѣе, да не такую красавицу. Общее мнѣніе этихъ джентльменовъ было, что Домби сдѣлалъ большую ошибку и доживетъ до времени, когда ему прійдется каяться. Едва ли кто-нибудь изъ посѣтителей или посѣтительницъ, исключая развѣ кроткихъ джентльменовъ, оставаясь тугъ или уходя, не имѣлъ причины роптать на небрежность и невнимательность хозяина или хозяйки; а безсловесная дама въ черномъ бархатномъ токѣ лишилась употребленія языка отъ-того, что даму въ малиновомъ бархатѣ повели къ столу впереди ея. Даже смирная натура кроткихъ джентльменовъ подверглась развращенію, отъ излишняго ли употребленія лимонада, или отъ общей заразы: только и они отпускали другъ другу саркастическія замѣчанія, и шептали осужденіе хозяевамъ въ уединенныхъ уголкахъ и на лѣстницѣ. Общее неудовольствіе распространилось до того, что всѣ лакеи въ сѣняхъ знали о немъ не хуже своихъ господъ. Даже факельщики у подъѣзда заразились имъ: они сравнивали общество съ похороннымъ, безъ траура, когда никто изъ родственниковъ не упомянутъ въ духовномъ завѣщаніи.

Наконецъ, гости разъѣхались, и факельщики разбрелись по домамъ; улица, загроможденная такъ долго каретами, опустѣла; угасавшіе въ комнатахъ огни освѣщали только мистера Домби и мистера Каркера, разговаривавшихъ въ сторонѣ, да мистриссъ Домби съ матерью. Первая сидѣла на софѣ, а послѣдняя раскинулась въ позѣ Клеопатры, въ ожиданіи своей горничной. Когда мистеръ Домби переговорилъ о чемъ нужно было съ Каркеромъ, тотъ подошелъ подобострастно къ дамамъ, чтобъ проститься.

-- Надѣюсь, сказалъ онъ:-- что утомленіе отъ этого прелестнаго вечера не будетъ завтра имѣть непріятныхъ слѣдствіи для мистриссъ Домби.

-- Мистриссъ Домби, сказалъ приближавшійся въ это время мистеръ Домби:-- поберегла себя достаточно, чтобъ избавить васъ отъ всякихъ безпокойствъ такого рода. Мнѣ непріятно замѣтить, мистриссъ Домби, что я бы желалъ видѣть васъ нѣсколько-болѣе утомленною послѣ сегодняшняго вечера.

Она бросила на него поверхностный взглядъ, какъ-будто не считая достойнымъ труда продлить его, и отвернулась, не говоря ни слова.

-- Сожалѣю, сударыня, что вы не сочли своею обязанностью..

Она опять взглянула на него.

-- Своею обязанностью, продолжалъ мистеръ Домби:-- принять моихъ друзей съ нѣсколько-большимъ вниманіемъ. Нѣкоторые изъ тѣхъ, кѣмъ вамъ угодно было пренебречь такъ замѣтно сегодня вечеромъ, мистриссъ Домби, дѣлаютъ вамъ честь своимъ посѣщеніемъ, я долженъ это довести до вашего свѣдѣнія.

-- Вы знаете, что здѣсь кто-то есть? возразила она, начавъ смотрѣть на него пристально.

-- Нѣтъ, Каркеръ! Прошу остаться. Я требую, чтобъ вы остались, кричалъ мистеръ Домби, останавливая безшумнаго джентльмена, который хотѣлъ исчезнуть.-- Мистеръ Каркеръ, сударыня, какъ вы знаете, пользуется моею довѣренностью. Ему извѣстенъ столько же, какъ мнѣ, предметъ, о которомъ я хочу говорить. Позвольте вамъ сказать, для вашего личнаго назиданія, мистриссъ Домби, что въ моихъ глазахъ эти богатыя и важныя особы дѣлаютъ честь мнѣ своимъ посѣщеніемъ,-- и мистеръ Домби выпрямился до-нельзя, какъ-будто придавъ послѣднимъ замѣчаніемъ самую высокую степень важности гостямъ, о которыхъ говорилъ.

-- Я спрашиваю васъ, повторила она, не сводя съ него упорнаго и презрительнаго взгляда:-- вы знаете, что здѣсь кто-то есть, сударь?

-- Я долженъ просить, умолять, требовать, чтобъ меня освободили, сказалъ мистеръ Каркеръ, выступая впередъ,-- Какъ ни легко и неважно это разногласіе...

Мистриссъ Скьютонъ, несводившая глазъ съ лица дочери, подхватила:

-- Моя милая Эдиѳь, мой любезнѣйшій Домби, нашъ превосходнѣйшій другъ мистеръ Каркеръ -- я увѣрена, что должна называть его не иначе...

Мистеръ Каркеръ пробормоталъ: "Слишкомъ-много чести".

...-- Употребилъ именно то выраженіе, которое вертѣлось у меня въ умѣ и которое я до смерти желала вмѣшать въ разговоръ. Легкое и неважное! Моя милая Эдиѳь, мой безцѣннѣйшій Домби! развѣ мы не знаемъ, что всякое разногласіе въ вашихъ мнѣніяхъ... Нѣтъ, Флоуерсъ, не теперь.

Флоуерсъ была горничная, которая поспѣшно отступила, увидя мужчинъ.

-- Что всякое разногласіе между вами, продолжала мистриссъ Скьютонъ:-- при вашей сердечной чувствительности и очаровательномъ союзѣ душъ, который васъ соединяетъ, не можетъ быть иначе, какъ только легкимъ и неважнымъ! Какими другими словами можно лучше выразить такой фактъ? Никакими. А потому я съ удовольствіемъ пользуюсь этимъ неважнымъ случаемъ -- именно неважнымъ случаемъ, вообще весьма-натуральнымъ при вашихъ индивидуальныхъ характерахъ, и тому подобное... (слезы умиленія выступаютъ на глазахъ родительницы) чтобъ сказать, какъ мало значительности я придаю ему, кромѣ того развѣ, что при этомъ развертываются второстепенные элементы души; и я, вовсе не по обычаю тёщей (какое прозаическое выраженіе, милый Домби!) -- какими ихъ вообще представляютъ въ этомъ слишкомъ-искусственномъ обществѣ -- я никогда не рѣшусь посредничать между вами въ такихъ обстоятельствахъ, и никогда не могу сожалѣть о такихъ маленькихъ вспышкахъ свѣтильника того, какъ его зовутъ -- не Купидона, а другаго очаровательнаго существа...

Во взглядѣ доброй матери на счастливую чету была особенная значительность, которая выражала прямое и обдуманное намѣреніе, замаскированное этими безтолковыми Фразами -- намѣреніе отстранить себя при самомъ началѣ отъ всѣхъ бренчаній ихъ цѣпи, которымъ суждено было настать, и оградиться видомъ невиннаго вѣрованія, что они любятъ другъ друга и созданы другъ для друга.

-- Я указалъ мистриссъ Домби, сказалъ мистеръ Домби со всею величавостью, къ какой только былъ способенъ:-- на то въ ея поведеніи, при самомъ началѣ нашей супружеской жизни, противъ чего нахожу возраженіе и что, я требую, должно быть исправлено. Каркеръ! (и онъ кивнулъ ему головою) доброй ночи!

Мистеръ Каркеръ поклонился повелительной фигурѣ супруги, которой сверкающій взглядъ не сходилъ съ лица мужа, и уходя, смиренно поцаловалъ благосклонно-протянутую ему руку Клеопатры.

Еслибъ прекрасная супруга дѣлала ему упреки, или даже хоть нѣсколько смѣшалась, или прервала свое упорное молчаніе теперь, когда они остались наединѣ (Клеопатра отретировалась со всевозможною поспѣшностію), то мистеръ Домби выдержалъ бы противъ нея свой характеръ. Но глубокое, невыразимое, уничтожающее презрѣніе, съ которымъ послѣ взгляда на него опустились ея взоры, какъ-будто онъ былъ слишкомъ-ничтоженъ и недостоинъ даже малѣйшаго звука ея голоса, надменная небрежность, съ которою она передъ нимъ сидѣла, холодная, непреклонная рѣшимость, съ которою, по-видимому, каждая фибра на ея лицѣ повергала его передъ собою въ прахъ -- противъ всего этого онъ не имѣлъ оружія. Онъ оставилъ ее, со всею ея самовластною красотою, сосредоточенною на одномъ выраженіи -- презрѣнія!

Былъ ли онъ такъ низокъ, что подстерегалъ ее цѣлый часъ послѣ того на знакомой лѣстницѣ, по которой нѣкогда Флоренса поднималась, съ трудомъ неся на рукахъ маленькаго Поля? Или онъ очутился тамъ въ потьмахъ случайно, когда, взглянувъ вверхъ, увидѣлъ жену, выходящую со свѣчою изъ комнаты Флоренсы, и снова замѣтилъ прежнюю непостижимую перемѣну на лицѣ, котораго онъ не могъ покорить?

Но лицо это никогда не могло измѣниться столько, сколько измѣнилось его собственное. Никогда, въ крайней степени своей гордости и гнѣва, оно не знало тѣни, которая пала на него въ темномъ углу, въ ночь ихъ возвращенія, и часто послѣ того падала -- тѣни, которая сгустилась на немъ теперь, когда онъ взглянулъ вверхъ.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

ГЛАВА I.

Еще предостереженія.

Флоренса, Эдиѳь и мистриссъ Скьютонъ сидѣли въ одной комнатѣ, и коляска уже дожидалась ихъ у подъѣзда. Клеопатра наслаждалась теперь собственною галерой, а Витерсъ, уже больше не тощій, становился бодро за ея безколеснымъ стуломъ во время обѣда, въ голубой курткѣ и военныхъ панталонахъ, и уже пересталъ служить въ родѣ тарана. Волосы Витерса были жирно напомажены; въ наставшіе для него дни блаженства, онъ носилъ лайковыя перчатки и пахнулъ одеколонью.

Онѣ были въ комнатѣ Клеопатры. "Змѣя древняго Нила" -- не нарушая къ ней должнаго почтенія -- покоилась на софѣ, вкушая утренній шоколадъ въ три часа пополудни, а горничная Флоуерсъ, облачала ее въ моложавые воротнички и маншетки, и надѣвали на нее персиковаго цвѣта бархатную шляпку, которой искусственныя розы живописно шевелились отъ сотрясеній дряхлой головы, какъ отъ дыханія зефира.

-- Мнѣ кажется, сегодня утромъ я какъ-будто немножко нервёзна, Флбуерсъ, сказала мистриссъ Скьютонъ: -- посмотри, какъ дрожитъ у меня рука.

-- Вы вчера вечеромъ были душою общества, мэмъ, возразила Флоуерсъ: -- и за это, изволите видѣть, страдаете теперь.

Эдиѳь, подозвавшая Флоренсу къ окну и глядѣвшая на улицу, обратясь спиною къ туалету своей уважаемой матери. Вдругъ она отшатнулась назадъ, какъ-будто передъ нею блеснула молнія.

-- Милое дитя, закричала ей протяжно мистриссъ Скьютонъ:-- не-уже-ли и ты нервозна? Не говори мнѣ, мой ангелъ, Эдиѳь, что ты, съ своею завидною комплекціей, начинаешь дѣлаться Такою же мученицей, какъ твоя злополучно-созданная мать! Витерсъ, тамъ кто-то у дверей.

-- Карточка, мэмъ, сказалъ Витерсъ, подавая ее мистриссъ Домби.

-- Я сейчасъ ѣду, отвѣчала та, не взглянувъ на карточку.

-- О, ангелъ мой! протянула мистриссъ Скьютонъ:-- какъ можно отказывать, не видѣвъ кому! Покажи сюда, Витерсъ.-- Ахъ, Боже мой! Да это мистеръ Каркеръ, этотъ чувствительнѣйшій и умный мистеръ Каркеръ!

-- Я ѣду, повторяла Эдиѳь такимъ повелительнымъ тономъ, что Витерсъ, подойдя къ дверямъ, повелительно увѣдомилъ дожидавшагося слугу: "Мистриссъ Домби сейчасъ ѣдетъ; убирайся", и заперъ передъ нимъ двери.

Но слуга воротился послѣ непродолжительнаго отсутствія и прошепталъ что-то Витерсу, который еще разъ, и довольно-неохотно, подошелъ къ мистриссъ Домби:

-- Осмѣлюсь доложить, мэмъ, миётеръ Каркеръ посылаетъ вамъ свои почтительнѣйшіе комплименты о проситъ удѣлить ему одну минуту, если вамъ можно -- по дѣлу, мэмъ, если вамъ угодно.

-- Право, мой ангелъ, сказала мистриссъ Скьютонъ самымъ нѣжнымъ тономъ, видя, что лицо дочери начинаетъ принимать грозное выраженіе:-- если ты позволишь маѣ просить тебя зд него, я бы полагала...

-- Приведи его сюда, сказала Эдиѳь. Когда Витерсъ исчезъ, она прибавила, нахмурясь на мать: -- Такъ-какъ онъ принять во вашей рекомендаціи, то пусть и приходитъ въ вашу комнату.

-- А мнѣ... можно уйдти? спросила торопливо Флоренса.

Эдиѳь кивнула въ знакъ согласія; но въ дверяхъ Флоренса встрѣтила уже посѣтителя. Съ тою же непріятною смѣсью короткости и почтительности, съ которою онъ адресовался къ ней въ первый разъ, онъ обратился къ ней и теперь самымъ мягкимъ тономъ изъявилъ надежду, что она здорова -- о чемъ находилъ излишнимъ спрашивать, видя ея лицо... едва имѣлъ честь узнать ее вчера: такъ удивительно она перемѣнилась -- и держалъ ей двери, выпуская изъ комнаты, съ тайнымъ сознаніемъ власти надъ нею, отъ котораго она невольно вздрагивала и котораго не могла совершенно скрыть воя его наружная вѣжливость и почтительность.

Укрѣпившись въ гордомъ могуществѣ, при всемъ упорствѣ своего непреклоннаго духа, Эдиѳь все-таки чувствовала себя неловко отъ прежняго убѣжденія, что этотъ человѣкъ вполнѣ постигъ и ее и мать съ перваго дня ихъ знакомства, и знаетъ самыя невыгодныя стороны ихъ обѣихъ; что все униженіе, которое она чувствовала внутренно, было такъ же ясно ему, какъ ей самой; что онъ прочиталъ ея жизнь, какъ скверную книгу, и перебиралъ передъ нею листы съ оттѣнками презрѣнія въ тонѣ и взглядахъ, неуловимыми ни для кого, кромѣ ея одной. Какъ гордо она ни противилась ему, съ повелительнымъ лицомъ, требовавшимъ его смиренія, съ презрѣніемъ на устахъ, съ гнѣвомъ въ груди на его докучливость и съ сердито-опущенными черными рѣсницами, чтобъ его не озарилъ ни одинъ лучъ свѣта глазъ ея,-- какъ подобострастно онъ ни стоялъ передъ нею, съ умоляющимъ и обиженнымъ видомъ, но съ полною покорностью ея волѣ -- она въ душѣ сознавалась, что торжество и превосходство на его сторонѣ, и что онъ понималъ это какъ-нельзя-лучше.

-- Я осмѣлился испросить свиданіе и рѣшился назвать его дѣловымъ, такъ-какъ...

-- Вы, можетъ-быть, имѣете отъ мистера Домби порученіе сообщить мнѣ какой-нибудь выговоръ. Вы обладаете довѣренностью мистера Домби въ такой необычайной степени, что я нисколько не удивлюсь, если вы пришли за этимъ.

-- Я не имѣю отъ него никакого порученія къ дамѣ, которая покрываетъ блескомъ его имя, но прошу ее лично отъ себя быть справедливою къ смиренному просителю -- не больше, какъ служащему у мистера Домби -- что уже есть положеніе смиренное, -- подумать о моей совершенной безпомощности во вчерашній вечеръ и о невозможности избѣгнуть участія, которое меня заставали принять насильно въ весьма-горестномъ обстоятельствѣ.

-- Милая Эдиѳь, намекнула въ-полголоса Клеопатра, откладывая свой лорнетъ:-- право, этотъ... какъ-его-зовутъ, очарователенъ. Въ немъ столько сердца!

-- Я рѣшаюсь, продолжалъ Карверъ, обращая къ мистриссъ Скьютонъ взглядъ благодарнаго почтенія:-- я рѣшаюсь назвать этотъ случай горестнымъ, хотя онъ былъ "горестнымъ, конечно, только для меня, его нечаяннаго свидѣтеля. Такое легкое разногласіе между лицами, которыхъ любовь другъ къ другу основана на безкорыстной преданности и которыя всегда готовы пожертвовать собою одно для другаго, совершенно-ничтожно. Какъ сама мистриссъ Скьютонъ выразилась вчера съ такою истиной и такимъ чувствомъ -- это ничтожно.

Эдиѳь не могла, взглянуть на него, но сказала черезъ нѣсколько секундъ:

-- А ваше дѣло, сударь...?

-- Эдиѳь шалунья!.. замѣтила игриво мистриссъ Скьютонъ:-- мистеръ Каркеръ все это время стоитъ! Милый мистеръ Карверъ, прошу васъ, садитесь.

Онъ не отвѣчалъ ни слова матери, но устремилъ глаза на гордую дочь, какъ-будто рѣшившись повиноваться только ея приказаніямъ, Эдиѳь, наперекоръ самой себѣ, сѣла и небрежно указала ему на стулъ. Трудно было сдѣлать это холоднѣе, надменнѣе, съ болѣе-дерзкимъ видомъ неуваженія и превосходства, но она согласилась противъ воли на такую снисходительность, которая была у нея исторгнута. Этого было достаточно! Мистеръ Каркеръ сѣлъ.

-- Могу ли просить позволенія, сударыня... сказалъ Каркеръ, обративъ къ мистриссъ Скьютонъ свои бѣлые зубы: -- ваша проницательность и чувствительность удостоятъ меня одобренія, по основательной причинѣ, я убѣжденъ въ этомъ -- могу ли просить позволенія обратиться къ мы стрессъ Домби съ тѣмъ, что я долженъ сказать, и предоставить ей сообщить это вамъ, ея лучшему и драгоцѣннѣйшему другу -- послѣ мистера Домби?

Мистриссъ Скьютонъ хотѣла удалиться, но ее остановила Эдиѳь, которая остановила бы и его и велѣла бы ему съ негодованіемъ говорить прямо или на говорить вовсе, еслибъ онъ не прибавилъ въ-полголоса: -- Миссъ Флоренса, молодая дѣвица, которая сейчасъ только вышла отсюда...

Эдиѳь позволила ему продолжать. Теперь она взглянула на него. Когда онъ наклонился впередъ, чтобъ быть къ ней ближе, съ выраженіемъ высшей степени деликатности и почтенія, съ бѣлымъ зубами, блестѣвшими убѣдительностью, и съ покорною улыбкой -- она чувствовала, что была бы готова убить его на мѣстѣ.

-- Положеніе, миссъ Флоренсы, началъ онъ:-- было самое несчастное. Мнѣ больно говорить объ этомъ вамъ, которой привязанность къ отцу миссъ Флоренсы должна, естественнымъ образовъ, выслушивать съ ревностью каждое касающееся до нея слово... (Рѣчь мистера Каркера была всегда сладкозвучна и отчетамъ, но никакой языкъ не возразитъ ея мягкости и ясности, когда отъ произносилъ эти слова, или другія подобнаго имъ значенія). Но, какъ человѣкъ, преданный мистеру Домби въ другомъ родѣ, какъ человѣкъ... котораго вся жизнь протекла въ удивленіи характеру мистера Домби, могу ли сказать, не оскорбляя вашей нѣжность какъ любящей супруга, что, къ-несчастію, миссъ Флоренса была оставлена безъ вниманія отцомъ. Могу ли сказать, ея отцомъ?

-- Я это знаю.

-- Вы знаете! воскликнулъ мистеръ Каркеръ, какъ-будто получилъ отъ такого отвѣта большее облегченіе.-- Это сдвигаетъ гору съ груди моей. Могу ли надѣяться, что вы знаете, откуда выродилось такое небреженіе -- въ какой любезной сторонѣ гордости мистера Домби... я хочу оказать, его характера?

-- Можете умолчать объ этомъ, сударь, и дойдти скорѣе до конца того, что хотите сказать мнѣ.

-- Я вполнѣ убѣжденъ, сударыня... вѣрьте мнѣ, глубоко убѣжденъ, что мистеръ Домби ни въ чемъ не требуетъ оправданія передъ вами. Но судите снисходительно о моихъ чувствахъ по своимъ собственнымъ, и простите участіе, которое я въ немъ принимаю, если оно въ своемъ усердіи зайдетъ даже слишкомъ-далеко.

Какой ударъ ея гордому сердцу! Сидѣть тутъ, лицомъ-къ-лицу съ нимъ, и слушать, какъ онъ ежеминутно дразнитъ ее ложной клятвой, произнесенной ею предъ алтаремъ; какъ гнететъ онъ ее этою клятвой, какъ-будто заставляя выпить всю гущу со дна горькой чаши отвратительнаго питья, отъ котораго она не можетъ отвернуться, въ омерзѣніи къ которому не смѣетъ сознаться! Какъ бушевали въ груди ея стыдъ, гнѣвъ, укоры совѣсти, когда, сидя передъ нимъ прямо и величаво, въ надменной красотѣ, она знала, что духъ ея лежитъ у его ногъ!

-- Миссъ Флоренса, сказалъ Каркеръ: -- оставленная попеченіямъ, если можно ихъ такъ назвать, слугъ и наемниковъ, во всѣхъ отношеніяхъ нисшихъ ея, нуждалась въ руководителѣ своихъ юныхъ дней, и, весьма-естественно, за неимѣніемъ приличныхъ руководителей, была неосторожна въ выборѣ и забыла до нѣкоторой степени свое положеніе... Была какая-то безразсудная привязанность къ одному Валтеру, мальчику простаго званія, который, къ-несчастію, теперь уже умеръ, да еще нѣкоторыя весьма-неприличныя знакомства съ разными шкиперами незавидной репутаціи и съ бѣглымъ старымъ банкрутомъ.

-- Я слыхала эти обстоятельства, сударь, возразила Эдиѳь, сверкнувъ на него презрительнымъ взглядомъ: -- и знаю, что вы искажаете ихъ. Вамъ, можетъ-быть, извѣстна истина... надѣюсь.

-- Извините, сказалъ Каркеръ: -- но я полагаю, что никто не знаетъ этихъ обстоятельствъ такъ хорошо, какъ я. Ваша пылкая и возвышенная душа, сударыня, душа, которая такъ благородно-повелительна... Въ оправданіи любимаго и почитаемаго вами супруга, и которая осчастливила его вполнѣ по достоинству -- возбуждаетъ во мнѣ восторгъ и благоговѣніе, и я преклоняюсь передъ нею. Но что касается обстоятельствъ, на которыя я испросилъ позволенія обратить ваше вниманіе, я не сомнѣваюсь въ нихъ нисколько: Стараясь исполнить свою обязанность какъ повѣренный мистера Домби,-- осмѣлюсь сказать, какъ другъ его,-- я вполнѣ убѣдился въ нихъ. Исполняя эту обязанность, и съ весьма-понятнымъ Для васъ глубокимъ участіемъ ко всему, что до него касается, участіемъ, которое усилено, если вамъ угодно (такъ-какъ Я, по-видимому, не имѣю счастья пользоваться вашею благосклонностью) болѣе-низкимъ побужденіемъ доказать свое усердіе и выиграть въ его мнѣніи, я долго слѣдилъ за этими обстоятельствами самъ и чрезъ посредство вѣрныхъ людей: вотъ почему и имѣю безчисленныя и самыя подробныя подтвержденія словамъ своимъ.

Она подняла взоры до высоты его губъ, и увидѣла въ каждомъ зубѣ вредоносное орудіе.

-- Извинте, сударыня, если въ своемъ затруднительномъ положеніи я осмѣливаюсь, совѣщаться съ вами я рѣшусь дѣйствовать не иначе, какъ съ вашего приказанія. Кажется, я замѣтилъ, что вы очень интересуетесь миссъ Флой?

Что въ ней открылось такого, чего онъ еще не зналъ и не замѣчалъ? Униженная и вмѣстѣ съ тѣмъ взбѣшенная отъ мысли, которую онъ снова разовьетъ въ другомъ видѣ, она закусила дрожащую отъ гнѣва губу, чтобъ принудить ее успокоиться, и гордо наклонила въ отвѣтъ голову.

-- Это участіе, сударыня, служащее трогательнымъ доказательствомъ того, какъ все близкое мистеру Домби драгоцѣнно вамъ, заставляетъ меня пріостановиться прежде, чѣмъ рѣшусь увѣдомятъ его обо всѣхъ этихъ вещахъ, которыя до-сихъ-поръ ему неизвѣстны. Оно до такой степени потрясаетъ мое вѣрноподданство, если смѣю такъ выразиться, что по малѣйшему желанію вашему я готовъ предать ихъ совершенному забвенію.

Эдиѳь быстро подняла голову, откинулась назадъ и устремила на него мрачный взглядъ. Онъ встрѣтилъ его самою пріятною и вѣжливою улыбкой и продолжалъ:

-- Вы говорите, что въ разсказѣ моемъ эти обстоятельства искажены... Боюсь, что нѣтъ... боюсь, что нѣтъ. Но допустимъ это. Безпокойство, которое я иногда ощущалъ, думая о вашемъ предметѣ, происходитъ вотъ отъ-чего: одна мысль о сближеніяхъ съ подобными лицами, хотя миссъ Флоренса и дошла до нихъ до невинности и неопытной довѣрчивости, можетъ побудить мистера Домби, уже предубѣжденнаго противъ нея -- мнѣ извѣстно, что онъ по временамъ думалъ объ этомъ -- рѣшиться на окончательную разлуку съ нею и на отчужденіе ее отъ своего дома... Сударыня! не оспоривайте меня и вспомните, какъ давно я знаю мистера Домби, какъ безпрестанно бываю съ нимъ въ сношеніяхъ, какъ привыкъ относиться къ нему почти съ самаго дѣтства: повѣрьте мнѣ, если у него есть недостатокъ, то онъ заключается въ выспреннемъ упорствѣ, утвердившемся на корнѣ благородной гордости и чувства своего могущества, которыя мы всѣ должны почитать и такихъ характеровъ нельзя осуждать наравнѣ съ другими, просто упрямыми -- они выростаютъ изъ самихъ-себя, день за днемъ, годъ за годомъ.

Она все не сводила съ него глазъ; но какъ ни былъ твердъ взглядъ ея, ея ноздри надменно расширились, дыханіе стало глубже и губы слегка зашевелились, когда Каркеръ описывалъ то въ своемъ патронѣ, передъ чѣмъ всѣ должны склоняться. Онъ замѣтилъ это; и хотя выраженіе лица его нисколько не измѣнилось, она знала, что онъ это замѣтилъ.

-- Даже пустой случай, какъ, па-примѣръ, вчерашній, продолжалъ Каркеръ:-- если позволите припомнить его еще разъ -- пояснить мои слова лучше, чѣмъ всякое болѣе-важное обстоятельство. Фирма "Домби и Сынъ" не знаетъ ни времени, ни мѣста, ни поры года, но повергаетъ все это передъ собою... Радуюсь вчерашнему случаю, потому-что онъ открылъ мнѣ сегодня возможность говорить о нашемъ предметѣ съ мистриссъ Домби, хотя и подвергъ меня п е ни ея временнаго неудовольствія. Сударыня, среди моихъ безпокойствъ и опасеній касательно миссъ Флоренсы, мистеръ Домби потребовалъ меня въ Лимингтонъ. Тамъ я увидѣлъ васъ. Тамъ я не могъ не узнать, въ какихъ отношеніяхъ вы вскорѣ будете съ нимъ, къ его и вашему прочному счастью. Тамъ рѣшился дождаться времени, когда вы окончательно поселитесь здѣсь, и сдѣлать, что сдѣлалъ сегодня. На душѣ моей нѣтъ упрека, что я не исполнилъ своего долга въ-отношеніи къ мистеру Домби, потому-что я высказалъ вамъ все: если два лица имѣютъ одинъ умъ и одно сердце, какъ въ такомъ супружествѣ, то одно лицо почти представляетъ собою другое. Совѣсть моя очищается одинаково, вамъ или ему высказана эта тэма. По причинамъ, которыя я имѣлъ честь изложить, я предпочелъ васъ. Могу ли надѣяться на счастье видѣть мою довѣренность принятою, и долженъ ли я считать себя освобожденнымъ отъ отвѣтственности?

Онъ долго помнилъ взглядъ, которымъ она его теперь надѣлила... кто могъ видѣть и забыть этотъ взглядъ? и внутреннюю борьбу, которая потомъ кипѣла въ ней. Наконецъ, она сказала:

-- Я принимаю вашу довѣренность, сударь. Не угодно ли вамъ считать это дѣло конченнымъ? Дальше оно не должно идти.

Онъ низко поклонился и всталъ. Она также встала и онъ простился со всевозможнымъ смиреніемъ. Но Витерсъ, встрѣтясь съ нимъ на лѣстницѣ, остановился отъ изумленія, произведеннаго красотою зубовъ мистера Каркера и его блестящею улыбкой. Когда же мистеръ Каркеръ поѣхалъ на своемъ бѣлоногомъ конѣ, встрѣчный народъ принималъ его за дантиста: такіе великолѣпные зубы выставлялъ онъ на показъ публикѣ. Встрѣчный народъ принималъ ее, когда она вскорѣ потомъ выѣхала въ коляскѣ, за важную даму, столько же счастливую, сколько богатую и прекрасную. Но они не видали ея, когда она была одна въ своей комнатѣ незадолго до этого; они не слыхали, какъ она произнесла эти три слова: "О, Флоренса, Флоренса! "

Мистриссъ Скьютонъ, возсѣдая на софѣ и вкушая свой шоколадъ, не слыхала ничего, кромѣ низкаго слова "дѣло", къ которому она чувствовала смертельное отвращеніе; вообще, она изгнала его изъ своего лексикона, и въ-слѣдствіе этого, очаровательнѣйшимъ образомъ, съ невѣроятнымъ количествомъ "сердца", не говоря уже о Душѣ, чуть не разорила нѣсколькихъ модистокъ и другихъ лицъ въ томъ же родѣ. Въ-слѣдствіе чего мистриссъ Скьютонъ не дѣлала никакихъ вопросовъ и не обнаружила ни малѣйшаго любопытства. Бархатная персиковаго цвѣта шляпка доставила ей достаточно занятій, когда онѣ поѣхали: шляпка была надѣта чуть не на затылокъ, а погода стояла вѣтреная, отъ-чего Клеопатрѣ безпрестанно приходилось заботиться о спасеніи шляпки отъ игривости эола. Когда закрыли экипажъ и вѣтру не было въ него доступа, дряхлость головы заиграла искусственными розами... вообще же, мистриссъ Скьютонъ чувствовала себя довольно-плохо...

Къ вечеру, ей не сдѣлалось лучше. Когда мистриссъ Домби, совершенно одѣтая, дожидалась ее съ полчаса въ своей уборной, мистеръ Домби парадировалъ въ гостиной передъ зеркалами, въ величавомъ и нарядномъ нетерпѣніи -- всѣ трое собирались ѣхать въ гости обѣдать -- горничная Флоуерсъ вбѣжала къ мрстриссъ Домби съ испуганнымъ лицомъ.

-- Мэмъ, извините, но я не могу ничего сдѣлать съ миссисъ!

-- Что тамъ такое?

-- Что, мэмъ, я, право, не знаю. Она дѣлаетъ такія лица!

Эдиѳь посмѣшила въ комнату матери. Клеопатра была разряжена въ пухъ, въ брильянтахъ, въ короткихъ рукавахъ, нарумяненная съ фальшивыми локонами, зубами и съ прочими молодящими принадлежностями, но паралича этимъ нельзя было провести; онъ все-таки узналъ свою жертву и поразилъ ее передъ зеркаломъ, гдѣ она лежала, какъ гадкая, упавшая на полъ кукла.

Дочь и горничная разобрали ее по частямъ и положили въ постель немногое существенное изъ ея особы. Доктора явились немедленно и приложили сильныя средства; по мнѣнію ихъ, она могла оправиться отъ этого удара, во ужъ непережилабы другаго. Она пролежала нѣсколько дней безсловесная и неподвижная, уставя глаза въ потолокъ, изрѣдка отзываясь невнятными звуками на вопросы, узнаётъ ли она тѣхъ, кто въ комнатѣ, и тому подобные; часто она не отвѣчала ни звукомъ, ни знакомъ, ни неподвижными глазами.

Наконецъ, она начала приходить въ себя и получила въ нѣкоторой степени силу движенія, хотя все еще не могла говорить. Потомъ она могла владѣть правою рукою; показавъ а?о горничной" ухаживавшей за нею постоянно и никакъ не могшей успокоиться, она потребовала знаками карандашъ и бумаги. Горничная поспѣшила исполнить ея приказаніе, думая, что она, можетъ-быть, хочетъ написать духовную или изъявить какую-нибудь предсмертную волю; такъ-какъ мистриссъ Домби не было дома, горничная ожидала результата съ торжественными чувствами.

Послѣ продолжительныхъ трудныхъ попытокъ и начертанія не тѣлъ буквъ, которыя какъ-будто сами собою ниспадали съ карандаша, старуха нацарапала слѣдующее:

"Розовые занавѣсы."

Горничная, пораженная изумленіемъ и не безъ причины -- не могла понять, въ чемъ дѣло. Тогда Клеопатра дополнила рукопись еще двумя словами, и вышло:

"Розовые занавѣсы для докторовъ."

Тутъ только горничная начала постигать, что она желаетъ этихъ вещей для выгоднѣйшаго представленія цвѣта своего лица ученому факультету. Но знавшіе Клеопатру коротко были убѣждены ъ справедливости такого мнѣнія, которое она вскорѣ подтвердида сама: кровать ея обвѣсили розовыми занавѣсами, и она стала видимо поправляться гораздо-скорѣе. Черезъ нѣсколько времени, она могла уже сидѣть въ локонахъ, въ обшитыхъ кружевами чепчикѣ и ночномъ капотѣ, и съ искусственнымъ румянцемъ на ввалившихся щекахъ.

Страшно было смотрѣть, какъ эта нарядная старуха жеманилась и кокетничала со смертью, какъ-будто съ майоромъ Багетовомъ. Однако, ударъ паралича произвелъ въ ней и нѣкоторую нравственную перемѣну, достойную размышленія и дѣлавшую ее не менѣе мертвенною.

Отъ ослабленія ли умственныхъ способностей стала она лукавѣе и лживѣе; или она перемѣшивала свое притворное состояніе съ истиннымъ; или, можетъ-быть, явились проблески совѣсти, которой нельзя было ни задушить, ни обнаружить вполнѣ; или она была доведена до этого болѣзнью, перепутавшею въ ней все -- и это, можетъ-быть, было самое вѣрное -- но результатъ былъ вотъ какой: она стала необыкновенно-взъискательна въ требованіяхъ отъ Эдиѳи любви, благодарности и вниманія; выхваляла себя постоянно, какъ самую нѣжную и безпримѣрную мать, и сдѣлалась чрезвычайно-ревнивою ко всему, что могло соперничать съ нею въ чувствахъ дочери. Потомъ, вмѣсто того, чтобъ помнить уговоръ съ дочерью и избѣгать непріятнаго для нея предмета разговора, она безпрестанно толковала о новомъ замужствѣ Эдиѳи, приводя его въ примѣръ своихъ несравненныхъ материнскихъ достоинствъ -- и все это съ капризами, съ слабостью болѣзненнаго состоянія, доставлявшими обильные матеріалы для насмѣшливыхъ комментарій на счетъ ея вѣтренности и желанія молодиться.

-- Гдѣ мистриссъ Домби? спрашивала она у горничной.

-- Выѣхала, мэмъ.

-- Выѣхала! Она выѣзжаетъ, чтобъ не видѣть своей мама, Флоуерсъ?

-- Богъ съ вами, нѣтъ, мэмъ! Мистриссъ Домби выѣхала только покататься съ миссъ Флоренеой.

-- Миссъ Флоренеой! Кто такое миссъ Флоренса? Не говори мнѣ о миссъ Флоренсѣ. Что такое миссъ Флорёнса для нея вѣсравненіи со мною?

Тутъ ей приносили брильянты, или персиковаго цвѣта шляпку -- она въ этой шляпкѣ принимала посѣтителей задолго до того, когда могла выйдти за двери -- или наряжали ее во что-нибудь новое и пестрое, и слезы ея унимались. Она оставалась спокойною "и довольною, пока не приходила къ ней Эдиѳь; взглянувъ на ея гордое лицо, она снова впадала въ плаксивое уныніе.

-- Я увѣрена, Эдиѳь!... кричала она, тряся головою.

-- Въ чемъ дѣло, матушка?

-- Дѣло! Я, право, не знаю, въ чемъ дѣло. Свѣтъ сталъ такимъ искусственнымъ и неблагодарнымъ... я даже начинаю думать, что нѣтъ въ немъ больше сердце -- или чего-нибудь подобного. Витерсъ скорѣе похожъ не мое дитя, чѣмъ ты. Онъ обращаетъ ни меня больше вниманія, чѣмъ моя дочь. Я почти желаю казаться не такою молодою... тогда, можетъ-быть, ко мнѣ будутъ имѣть больше почтенія.

-- Что же вамъ еще нужно?

-- О, многаго, Эдиѳь, многаго!

-- Развѣ вы чувствуете въ чемъ-нибудь недостатокъ? Если такъ, то сами виноваты.

-- Сама виновата! сказала она, начиная плакаться.-- Какою матерью была я для тебя, Эдиѳь! я не оставляла тебя съ самой колыбели! А когда ты мною пренебрегаешь и не питаешь ко мнѣ насколько любви, какъ-будто я для тебя чужая -- ни на двадцатую долю того, что чувствуешь къ Флоренсѣ... но я вѣдь только твоя мать и могу развратить ее со-временемъ!-- и ты упрекаешь меня, и говорить, что я сама виновата.

-- Матушка, матушка, я не упрекаю васъ ни въ чемъ. Зачѣмъ вы говорите объ этихъ вещахъ?

-- Развѣ мнѣ не натурально Говорить о нихъ, когда я вся состою изъ чувствительности и любви, когда я, уязвлена самымъ жестокимъ образомъ отъ каждаго твоего взгляда?

-- Я вовсе не думала огорчать васъ, матушка. Развѣ вы забыли, что было сказано между нами? Оставьте въ покоѣ прошлое.

-- Да, оставить! И благодарность ко мнѣ также оставить, и любовь ко мнѣ... я останусь въ своей комнатѣ, въ глуши, безъ всякаго общества и вниманія, пока ты отъискиваешь себѣ новыхъ родныхъ, о которыхъ заботишься, до-нельзя и которые не имѣютъ на тебя никакихъ, правъ! Ахъ, Боже мой, Эдиѳь, да знаешь ли ты, какъ ты великолѣпно пристроена?

-- Знаю. Перестаньте!..

-- А это джентльменистое созданіе Домби? знаешь ли ты, что ты за нимъ замужемъ, Эдиѳь, и что имѣешь положеніе въ свѣтѣ, и свой экипажъ, и Богъ-знаетъ что еще?

-- Знаю очень-хорошо, матушка.,

-- У тебя было бы все это съ этимъ премилымъ старичкомъ... какъ его звали?-- Грэнджеромъ, еслибъ онъ не умеръ. А кому ты обязана всѣмъ этимъ, Эдиѳь?

-- Вамъ, матушка, вамъ.

-- Такъ обними же и поцалуй меня, дитя. Покажи мнѣ, Эдиѳь, какъ ты чувствуешь, что никогда не слыхала о лучшей мама, чѣмъ я была для тебя... Да не дѣлай изъ меня страшилища, не утомляй и не мучь меня своею неблагодарностью; не то, когда я снова покажусь въ обществѣ, ни одна душа не будетъ узнавать меня, ни даже это ненавистное животное, майоръ Бэгстокъ.

Но по-временамъ, когда Эдиѳь къ ней приближалась, наклоняла свою прекрасную голову, прикладывала свою холодную щеку къ ея щекѣ, мать отодвигалась, какъ-будто пугаясь дочери; съ нею дѣлались припадки дрожи, и она вскрикивала, кто чувствуетъ, какъ мысли ея перепутываются. Иногда старуха умильно упрашивала Эдиѳь сѣсть въ кресла подлѣ ея кровати и смотрѣла на нее -- когда она сидѣла въ угрюмомъ размышленіи -- съ лицомъ, которое казалось, изношеннымъ и страшнымъ, не взирая даже на розовые занавѣсы.

Розовые занавѣсы покраснѣли въ свое время, глядя на тѣлесное исцѣленіе Клеопатры, на ея нарядъ -- юношественный больше чѣмъ когда-нибудь для прикрытія слѣдовъ болѣзни -- на румяна, на зубы, локоны, брильянты, короткіе рукава, и на весь гардеробъ куклы, упавшей передъ зеркаломъ. Они краснѣли иногда, по-временамъ, отъ безсвязности ея рѣчей, сопровождавшихся невиннымъ дѣвическимъ хиканьемъ, отъ случайныхъ отказовъ ея памяти, которые не были подчинены никакой регулярности, но появлялись и исчезали по произволу, какъ-будто въ насмѣшку надъ ея фантастическою особой.

Но никогда не зарумянились они, глядя на перемѣну въ ея обращеніи, мысляхъ и рѣчахъ съ дочерью. Хотя эта дочь бывала часто подъ ихъ розовымъ вліяніемъ, они никогда не видали, чтобъ красота ея освѣтилась улыбкою, или суровое выраженіе смягчилось нѣжностью любви дочериной.

ГЛАВА II.

Миссъ Токсъ возобновляетъ старинное знакомство.

Злополучная миссъ Токсъ, покинутая своимъ другомъ, Луизою Чиккъ, и лишенная милостей мистера Домби -- такъ-какъ п а ры щегольскихъ карточекъ новобрачныхъ, перевязанной серебряной ниткой, не было видно за каминнымъ зеркаломъ Принцесс-Плэса, или на клавикордахъ, или на какомъ бы то ни было праздничномъ мѣстѣ выставки -- миссъ Токсъ упала духомъ и значительно страдала отъ меланхоліи. Птичьяго вальса на время не было слышно на Принцесс-Плэсѣ; растенія были запущены, и пыль покрыла миньятюрный портретъ ея предка съ напудренною головою и косой.

Массъ Токсъ, однако, не была еще въ такихъ лѣтахъ или такой комплекціи, чтобъ могла долго предаваться безполезной скорби. Двѣ только ноты клавикордъ не дѣйствовали отъ недостатка практики, когда птичій вальсъ защебеталъ снова въ тѣсной гостиной; одинъ только кустъ гераніума палъ жертвой небреженія до того времени. когда она снова собралась поливать и лелѣять свои растенія регулярно по утрахъ; напудренный предокъ оставался запыленнымъ только шесть недѣль, по истеченіи которыхъ миссъ Токсъ снова подышала на его лицо и отполировала его кускомъ замши.

А все-таки миссъ Токсъ жила въ одинокой грусти. Привязанности ея, какъ смѣшно онѣ ни проявлялись, были искренни и сильны; она была, по ея собственному выраженію, "глубоко удивлена незаслуженнымъ жестокосердіемъ Луизы". Но въ составъ миссъ Токсъ не входило злопамятство. Если она прошла не жизненному путъ сладкорѣчиво и безъ собственныхъ мнѣній, то не имѣла и буровыхъ страстей. Одинъ видъ Луизы Чиккъ, которую она подглядѣла однажды на улицѣ, въ значительномъ разстояніи, подѣйствовалъ до того на ея мягкую натуру, что она бросилась искать убѣжища въ случившейся по близости лавкѣ пирожника, и тамъ, въ темной горенкѣ, посвященной поглощенію суповъ и пропитанной атмосферой бульйона изъ бычьихъ хвостовъ, облегчила свою грудь ручьями слезъ.

Миссъ Токсъ не находила никакихъ причинъ жаловаться на мистера Домби. Благоговѣніе ея къ нему было такъ велико, что однажды, удалясь у него изъ вида, она вообразила будто и всегда была въ неизмѣримомъ разстояніи отъ этого джентльмена, который оказывалъ ей необыкновенное снисхожденіе, позволивъ приблизиться къ своей особѣ. По искреннему убѣжденію миссъ Токсъ, никакая жена не могла быть для него слишкомъ-прекрасною или слишкомъ-важною; она проливала слезы при такомъ предположеніи и допускала его вполнѣ, по двадцати разъ въ день. Ей никогда не приходила на умъ надменность, съ которою мистеръ Домби подчинилъ ее своему удобству и прихотямъ, дозволивъ быть одною изъ нянекъ его маленькаго сына; она помнила только, до ея собственнымъ словамъ, что "провела въ этомъ домѣ много счастливыхъ часовъ, за которые должна быть благодарна", и что "никогда не перестанетъ считать мистера Домби однимъ изъ достойнѣйшихъ и замѣчательнѣйшихъ людей".

Отрѣзанная отъ немилосердой Луизы и робѣя майора -- на котораго вечеръ смотрѣла она съ нѣкоторою недовѣрчивостью -- миссъ Токсъ находила весьма-непріятнымъ свое теперешнее невѣдѣніе о происходящемъ въ домѣ мистера Домби. Такъ-какъ она дѣйствительно считала "Домби и Сына" въ родѣ оси, около которой вообще вращается міръ, то рѣшилась, въ надеждѣ пріобрѣсти какія-либо извѣстія о столь-интересномъ для нея предметѣ, отьискатъ свою старую знакомку мистриссъ Ричардсъ; она знала, что мистриссъ Ричардсъ, послѣ ея послѣдняго достопамятнаго появленія передъ дивомъ мистера Дорби, видится иногда съ его прислугою. Можетъ-быть, миссъ Токсъ, отъискивая Тудлей, слѣдовала тайному влеченію сердца найдти Кого-нибудь, хотя изъ самаго смиреннаго званія, съ кѣмъ бы можно было потолковать о мистерѣ Домби.

Какъ бы то ни было, миссъ Токсъ направилась однажды вечеромъ къ Тудлямъ. Мистеръ Тудль, въ это время, пропитанный сажею и пепломъ, освѣжалъ себя чаемъ въ нѣдрахъ своего семейства. Мистеръ Тудль зналъ только три разряда существованія: или они освѣжался и подкрѣплялся въ вышеупомянутыхъ нѣдрахъ, или проносился по земной поверхности съ быстротою отъ двадцати-пяти до пятидесяти миль въ часъ, или спалъ послѣ трудовъ. Онъ былъ всегда или въ вихрѣ или въ затишьи, и въ томъ и другомъ случаѣ человѣкомъ мирнымъ и незаносчивымъ, передавъ, по-видимому, бурливость житейскую своимъ машинамъ, которыя горячились, фыркали, пыхтѣли, рвались, дымились и выбивались изъ силъ безпощадно, тогда-какъ санъ онъ велъ жизнь смирную и ровную.

-- Полли, сразилъ онъ, имѣя на каждомъ колѣнѣ по юному Тудлю, тогда-какъ двое другихъ готовили ему чай, да еще множество было разсыпано вокругъ -- у мистера Тудля былъ всегда хорошій запасъ дѣтей: -- ты давно не видала вашего Байлера?

-- Нѣтъ, да онъ навѣрно прійдетъ сегодня вечеромъ. Сегодня его вечеръ, и онъ его не пропуститъ.

-- Я полагаю, вашъ Байлеръ теперь на хорошей дорогѣ, а? Полли?

-- О, конечно!

-- А не до какимъ-то скрытнымъ дѣламъ -- а?

-- Нѣтъ! возразила мистриссъ Тудль увѣсисто.

-- Очень-радъ, Полли, что онъ не во скрытнымъ дѣламъ, замѣтилъ мистеръ Тудль съ разстановкой и ковыряя складнымъ ножомъ въ своемъ хлѣбѣ и маслѣ, какъ въ топкѣ паровоза: -- а то это смотритъ нехорошо; такъ ли, Полли?

-- Конечно, отецъ. Какъ можешь ты спрашивать объ этомъ!

-- Видите, вы, ребятишки, сказалъ мистеръ Тудль, обратясь ко всему своему семейству: -- надобно дѣлать все честно и открыто. Если вы будете въ разрѣзахъ или туннеляхъ, то не возитесь тамъ въ-тихомолку, а свищите во всѣ пар ы, чтобъ знали гдѣ вы.

Юные Тудли подряди звонкій ропотъ, изъявлявшій готовность ихъ воспользоваться родительскимъ совѣтомъ.

-- Да отъ-чего ты говоришь это на-счетъ Роба, отецъ? спросила съ безпокойствомъ жена.

-- Полли, моя старуха, я не знаю, чтобъ говорилъ особенно на-счетъ Роба, право. Я "тронулся" начиная съ него; потомъ подъѣхалъ къ "вѣтви"; тамъ взялъ, что нашлось, а вотъ явился цѣлый поѣздъ мыслей, которыя прицѣпились къ нему прежде, чѣмъ я узналъ, гдѣ я и откуда онѣ. Что за удивительная "прицѣпка" человѣческія мысли! Пра...во!

Такое глубокомысленно разсужденіе мистеръ Тудль промылъ внизъ вмѣстительною кружкою чая и продолжалъ упрочивать его тяжеловѣснымъ количествомъ хлѣба съ масломъ. При этомъ случаѣ, онъ посовѣтовалъ дочерямъ смотрѣть, чтобъ было больше кипятку, такъ-какъ онъ чувствуетъ въ глоткѣ большую сухость и опорожнитъ "цѣлый видъ" кружекъ для утоленія жажды.

Удовлетворяя себя, однако, мистеръ Тудль не забывалъ своихъ младшихъ "вѣтвей", которыя хотя уже и поужинали, но все-таки были не прочь отъ иррегулярныхъ кусковъ, всегда чрезычайно-пріятныхъ. Отецъ услаждалъ ими дѣтей, выставляя массивные ломти хлѣба съ масломъ, отъ которыхъ все семейство откусывало поочереди, въ законной послѣдовательности, и раздавая имъ также правильно чай по ложечкамъ: гостинцы эти доставляли юнымъ Тудлямъ такое удовольствіе, что они послѣ каждаго вкушенія принималась прыгать, плясать, скакать на одной ножкѣ и выражать своя чувства разными гимнастическими доказательствами. Уходившись, они снова сталпливались вокругъ мистера Тудля и глядѣли пристально, какъ онъ уписывалъ еще ломти хлѣба и масломъ; притворяясь, впрочемъ, какъ-будто они не имѣютъ никакого дальнѣйшаго порыва на эти съѣстные вещества, но разговариваютъ о постороннихъ предметахъ и сообщаютъ другъ другу мысли свои по довѣренности, шопотомъ.

Мистеръ Тудль, среди своего семейства, которому подавалъ превосходный примѣръ касательно аппетита, мысленно перевозилъ и Бирмингэмъ двухъ сидѣвшихъ у него на колѣняхъ младшихъ Тудлей, съ отдѣльнымъ поѣздомъ, и созерцалъ остальныхъ черезъ брустверъ изъ хлѣба и масла, какъ вдругъ явился Робъ-Точильщикъ въ своей зюдвесткѣ и траурномъ нарядѣ, и былъ встрѣченъ общимъ стремленіемъ къ нему братьевъ и сестеръ.

-- Ну, что, мать? Здорова ли ты? сказалъ Робъ, цалуя ее почтительно.

-- Вотъ мой мальчикъ! закричала Полли, обнимая и трепля его по спинѣ.-- Секреты! Богъ съ тобою, отецъ, какіе у него секреты!

Это замѣчаніе адресовалось къ мистеру Тудлю, для его частнаго свѣдѣнія; но Робъ-Точильщикъ, чувствовавшій себя не безъ грѣха, поймалъ эти слова на лету.

-- Какъ! Отецъ опять говорилъ что-то про меня? воскликнулъ онъ съ видомъ обиженной невинности.-- Охъ, какое горе, когда разъ залетишь вкось! А потомъ жди каждый разъ, что родной отекъ станетъ попрекать тебя этимъ за стѣною. Право, этимъ можно заставить сизак а пропасть и сдѣлать что-нибудь съ досады! кричалъ Робъ, прибѣгая къ своимъ обшлагамъ въ знакъ горести.

-- Мой бѣдный мальчикъ! возразила Полли;-- отецъ не думахъ ничего худаго!

-- А если отецъ не думалъ, хныкалъ обиженный Точильщикъ:-- такъ зачѣмъ толковать такія вещи, мать? Никто не думалъ обо мнѣ и вполовину такъ дурно, какъ мой родной отецъ. Ну, право, я бы хотѣлъ, чтобъ мнѣ кто-нибудь отхватилъ голову! Отцу, я думаю, было бы мало горя и я бы лучше хотѣлъ, чтобъ это сдѣлалъ онъ, а не тотъ.

Отъ такихъ отчаянныхъ словъ, всѣ юные Тудли поддали единогласный визгъ -- Точильщикъ усилилъ эффектъ этого визга, уговаривая ихъ иронически, чтобъ они не плакали за него, такъ-какъ они должны его ненавидѣть, если они добрые мальчики и дѣвочки. Этимъ онъ до того растрогалъ второго Тудля съ конца, что тотъ, весьма-чувствительный вообще, поперхнулся и побагровѣлъ. Мистеръ Тудль, растерявшись отъ отчаянія, поднесъ его къ ушату, съ водою и вѣрно сунулъ бы туда, еслибъ тотъ не оправился отъ воззрѣнія на этотъ инструментъ.

Когда дѣла дошли до этого, мастеръ Тудль объяснился; добродѣтельныя чувства его сына успокоились; они пожали другъ другу руки, и гармонія воцарилась снова.

-- Хочешь дѣлать по-моему, Байлеръ, мои милый? спросилъ отецъ, принявшись за чай съ новымъ усердіемъ.

-- Нѣтъ, отецъ, благодарю. Мы пили чай съ хозяиномъ.

-- Я что хозяинъ, Робъ? сказала Полли.

-- Да, право, не знаю, мать. Имъ нечего похвастать. Дѣло не идетъ на ладъ, видишь. Онъ ничего не понимаетъ въ дѣлѣ, этотъ кэп'нъ. Сегодня еще приходилъ въ лавку кто-то и говоритъ: мнѣ нужно то и то, говоритъ... какое-то мудреное имя.-- "А что такое?" спрашиваетъ кэп'нъ.-- То и то, отвѣчаетъ другой.-- "Почтенный" говоритъ кэп'ні?: "не хотите ли вы сдѣлать обсервацію по всей лавкѣ?" -- Ну, говоритъ тотъ, я осмотрѣлъ.-- "Нашли вы, что вамъ нужно?" говоритъ кэп'нъ.-- Нѣтъ, не нашелъ, говоритъ тотъ. -- "А вы узнаете ту вещь, которую вамъ нужно, когда ее увидите? и говоритъ кэп'нъ.-- Нѣтъ, говоритъ тотъ.-- "Ну, пріятель" говоритъ кэп'нъ; "такъ вы лучше ступайте да спросите у добрыхъ людей, какова она съ виду, потому-что и я этого не знаю!"

-- Ну, этакъ мудрено разбогатѣть! замѣтила Полли.

-- Разбогатѣть! Да онъ никогда не разживется, мать. У него такая манера, какой я не видывалъ. Онъ мнѣ не худой хозяинъ, скажу правду, да мнѣ отъ того мало прибыла, и я думаю остаться у него недолго.

-- Не остаться на этомъ мѣстѣ, Робъ! воскликнула мать, между-тѣмъ, какъ мистеръ Тудль вытаращилъ глаза.

-- Но на этомъ мѣстѣ, можетъ-быть, возразилъ подмигивая Точильщикъ.-- Ничего нѣтъ мудренаго... друзья при дворѣ, знаешь... но не заботься, мать. Все ладно!

Въ этихъ намекахъ и въ таинственности Точильщика было столько неосторожныхъ доказательствъ недостатка, о которомъ говорилъ его отецъ при самомъ началѣ, что ему бы опять пришлось обижаться, а семейству его визжать; но, къ счастію всѣхъ, показалась въ ту. самую минуту въ дверяхъ посѣтительница, которой появленіе изумило Полли до н е льзя, и которая улыбалась всѣмъ присутствующимъ съ видомъ ласковаго покровительства.

-- Каково поживаете, мистриссъ Ричардсъ? сказала миссъ Токсь.

-- Я пришла къ вамъ въ гости. Можно войдти?

Доброе лицо Полли засіяло гостепріимнымъ отвѣтомъ, и миссъ Токсъ, принявъ, поданный ей стулъ и поздоровавшись благосклонно съ мистеромъ Тудлемъ, развязала ленты своей шляпки и сказала, что, во-первыхъ, она должна просить милыхъ дѣтей, отъ перваго до послѣдняго, прійдти и поцаловать ее.

Второй Тудль съ конца, родившійся, по-видимому, подъ вліяніемъ злополучной планеты, не могъ принять законнаго участія въ томъ всеобщемъ цалованіи: онъ, забавляясь "зюдвесткою" Роба, надѣлъ ее задомъ напередъ и надвинулъ себѣ на голову до того, что никакъ не могъ снять; случай этотъ, представляя его испуганному воображенію печальную картину того, какъ онъ проживетъ остатокъ дней своихъ во мракѣ и въ безнадежной разлукѣ съ друзьями и родными, заставилъ его отчаянно барахтаться и испускать задушенные крики. Когда его высвободили, то нашли, что лицо его было очень-разгорячено, красно и влажно; миссъ Токсъ посадила его къ себѣ на колѣни, сильно утомленнаго.

-- Вы, я думаю, почти забыли меня? сказала миссъ Токсъ ласково мистеру Тудлю.

-- Нѣтъ, мэмъ, нѣтъ, возразилъ тотъ.-- Но всѣ мы стали съ того времени немножко-постарѣе.

-- А какъ вы поживаете, сэръ?

-- Хорошо, мэмъ, благодарю васъ. А вы каково поживаете, мэмъ? ревматики до васъ не добрались, мэмъ? Всѣмъ намъ приходится ихъ бояться, когда дѣлаемся старѣе.

-- Благодарствуйте; я еще не чувствую этой болѣзни.

-- Вы очень-счастливы, мэмъ. Въ ваши лѣта, мамъ, много народу мучится ими. Вотъ, была моя мать... Но тутъ, поймавъ взоръ жены, мистеръ Тудль, весьма-разсудительно утопилъ остатокъ своей рѣчи въ другой кружкѣ съ чаемъ.

-- Вы вѣрно не скажете, мистриссъ Ричардсъ, вскричала миссъ Тойсъ, глядя на Роба:-- что это вашъ...

-- Старшій, мэмъ. Да, такъ точно. Это тотъ самый маленькій пріятель, который былъ невинной причиной такихъ бѣдъ.

-- Тотъ самый, мэмъ, сказалъ Тудль;-- что былъ съ коротенькими ножками, а онѣ были, прибавилъ онъ съ нѣкоторою поэзіей въ звукѣ голоса:-- черезъ-чуръ коротки для кожаныхъ чехловъ то мистеръ Домби отдалъ въ точильщики.

Воспоминаніе объ этомъ чуть не одолѣло миссъ Токсъ. Робъ немедленно сдѣлался въ ея глазахъ предметомъ особеннаго участія; она, попросила позволенія пожать ему руку и поздравила Полли съ его открытымъ, чистосердечнымъ лицомъ. Слыша такую похвалу, Робъ старался дать своей физіономіи соотвѣтственное выраженіе, но довольно-неудачно.

-- А теперь, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ:-- и вы, сударь, также, -- адресуясь къ Тудлю,-- я скажу вамъ прямо я откровенно, за чѣмъ сюда пришла. Вы, можетъ-быть, знаете, мистриссъ Ричардсъ -- вѣроятно, это и вамъ извѣстно, сударь -- что сдѣлалось маленькое разстояніе между мною и нѣкоторыми изъ друзей, и что тѣхъ, у кого прежде я бывала часто, теперь я уже не посѣщаю.

Полли, сразу понявшая женскимъ инстинктомъ въ чемъ дѣло, выразила ей это однимъ скорымъ взглядомъ. Мистеръ Тудль, не имѣвшій ни малѣйшаго понятія, о чемъ толкуетъ миссъ Токсъ, вытаращилъ ей глаза въ знакъ того же.

-- Разумѣется, продолжала миссъ Токсъ:-- нѣтъ нужды разсказывать, какимъ-образомъ и почему произошла наша маленькая холодность. Довольно, если я скажу, что чувствую величайшее какое только можно уваженіе и участіе къ мистеру Домби (голосъ ея нѣсколько задрожалъ)... и ко всему, что до него касается,

Просвѣщенный этими словами, мистеръ Тудль покачалъ головою, сказалъ, что слыхалъ объ этомъ, и съ своей стороны считаетъ мистера Домби человѣкомъ мудренымъ.

-- Прошу васъ, сударь, не говорить этого, возразила миссъ Токсъ.-- Позвольте просить васъ, сударь, не говорить такихъ вещей ни теперь, ни впередъ. Подобныя замѣчанія мнѣ больно слышать, а джентльмену съ такимъ умомъ и сердцемъ, какъ ваши, они не могутъ, я увѣрена, доставить большаго удовольствія.

Мистеръ Тудль, никакъ невоображавшій, что замѣчаніе его прійдется не впопадъ, значительно смутился.

-- Я желаю сказать, мистриссъ Ричардсъ, начала опять миссъ Токсъ:-- и я адресуюсь также къ вамъ, сударь, вотъ что: всякое извѣстіе о семействѣ мистера Домби, о благоденствіи этого семейства, о здоровьѣ этого семейства, какое только можетъ дойдти до васъ, будетъ очень-много интересовать меня; мнѣ всегда будетъ очень-пріятно поболтать съ мистриссъ Ричардсъ объ этомъ семействѣ и о временахъ прошлыхъ; а такъ-какъ между мною я мистриссъ Ричардсъ никогда небыль разногласія, хоть я бы и желала быть съ нею гораздо-знакомѣе, но въ недостаткѣ этого виновата я одна -- то надѣюсь, что она согласятся сблизиться со мною, позволитъ мнѣ приходить сюда, когда мнѣ вздумается, и не станетъ смотрѣть на меня, какъ на чужую. Теперь, право, я надѣюсь, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ съ чувствомъ:-- что вы пріймете мое предложеніе, какъ доброе и милое существо, какимъ вы всегда были.

Полли была ей благодарна и обнаружила свою благодарность. Мастеръ Тудль самъ не зналъ, доволенъ ли онъ или нѣтъ, а потому сохранилъ на лицѣ ненарушимое спокойствіе.

-- Видите, мистриссъ Ричардсъ, сказала миссъ Токсъ: -- я надѣюсь и вы также, сударь... есть много неважныхъ вещей, въ которыхъ я могу замъ быть полезною, если вы не станете меня чуждаться, и, право, я съ радостью готова сдѣлать для васъ все, что могу. На-примѣръ, я могу научитъ чему-нибудь вашихъ дѣтей. Я прійду когда-нибудь вечеромъ, принесу кой-какія дѣтскія книжкѣ, если вы позволите, или какую-нибудь работу, и каждый разъ буду учить ихъ... О, Боже мой! дѣти ваши выучатся премногому и сдѣлаютъ честь своей учительницѣ.

Мистеръ Тудль, питавшій къ наукамъ глубокое уваженіе, подмигнулъ одобрительно женѣ и помуслилъ себѣ руки съ явнымъ удовольствіемъ.

-- Тогда, не будучи у васъ чужою, продолжила миссъ Токсъ:-- я не помѣшаю никому, и у васъ все будетъ идти, какъ-будто меня тутъ и нѣтъ. Мистриссъ Ричардсъ станетъ шить, или гладить, или няньчиться, не обращая на меня вниманія; а вы, сударь, можете курить трубку, если захотите; будете курить, сударь?

-- Благодарствуйте, мэмъ. Да, я не прочь, закурю.

-- Вы очень-добры, сударь. Право, увѣряю васъ, мнѣ это доставитъ большую отраду; если я буду такъ счастлива, что окажусь хоть сколько-нибудь полезною вашимъ дѣтямъ, то вы больше чѣмъ вознаградите меня, если согласитесь на этотъ маленькій договоръ радушно, добросердечію, безъ возраженіи.

Договоръ былъ ратификованъ на мѣстѣ, и миссъ Токсъ чувствовала себя уже столько дома, что немедленно приступила къ предварительному, экзамену дѣтей, всѣхъ безъ исключенія -- чему мастеръ Тудль весьма удивлялся -- и потомъ записала ихъ имена, лѣта и познанія на листкѣ бумаги. Эта церемонія съ сопровождавшею ее болтовнею продляли время позже того часа, когда семейство Тудлей имѣло обыкновеніе ложиться спать, да и миссъ Токсъ была задержана, такъ-что ей было уже слишкомъ-поздно возвращаться во-свояси одной. Вѣжливый Точильщикъ выручилъ ее изъ бѣды, предложивъ проводить до ея дверей; а такъ-какъ мессъ Токсъ находила утѣшительнымъ быть доведенною до своего жилища юношей, котораго мистеръ Домби облекъ въ первый разъ въ мужественный кожаный нарядъ, рѣдко называемый по имени, она охотно воспользовалась любезностью Роба,

Пожавъ руку мастеру Тудлю и Полли, и перецаловавъ всѣхъ дѣтей, миссъ Токсъ вышла изъ ихъ жилища, оставя послѣ себя блистательное впечатлѣніе и чувствуя на сердцѣ такъ легко, что мистриссъ Чиккъ вѣрно бы этимъ обидѣлась.

Робъ-Точильщикъ хотѣлъ-было изъ скромности идти за нею, но миссъ Токсъ желала имѣть его подлѣ себя для разговоровъ. Онъ оказался такимъ чистымъ, свѣтлымъ и блестящимъ, что совершенно обворожилъ миссъ Токсъ, которая сочла его юношей безподобнымъ -- нѣжнымъ сыномъ, малымъ благоразумнымъ, сметливымъ, добропорядочнымъ, честнымъ, мягкосердымъ, откровеннымъ -- словомъ, юношей, подававшимъ, самыя блистательныя надежды.

-- Я чрезвычайно рада, что узнала васъ, сказала ему миссъ на разставаньи у своихъ дверей.-- Надѣюсь, вы будете считать меня своимъ другомъ и посѣщать меня, когда только вздумаете. Вы держите денежный ящичекъ?

-- Какъ же, мэмъ! я коплю деньги, пока ихъ, не наберется столько, чтобъ положить въ банкъ, мэмъ.

-- Очень-похвально, право; рада слышать это. Положите же туда эту полкрону, прошу васъ.

-- О, благодарю васъ, мамъ; но, право, я не могу рѣшиться лишить васъ...

-- Мнѣ очень нравится вашъ независимый характеръ; но тутъ нѣтъ никакого лишенія, увѣряю васъ. Вы меня обидите, если не пріймете этого, какъ знакъ моего доброжелательства. Покойной ночи, Робинъ.

-- Покойной ночй, мэмъ, и очень-благодаренъ! отвѣчалъ Робъ.

Ухмыляясь побѣжалъ онъ размѣнять свое пріобрѣтеніе у пирожника. Но въ школѣ Точильщиковъ никто еще не научился честности, тогда-какъ господствующая тамъ система воспитанія порождала въ гораздо-сильнѣйшей степени лицемѣріе. Многіе изъ друзей, или хозяевъ, или господъ прежнихъ Точильщиковъ говаривали, что если таковъ результатъ народнаго воспитанія, то гораздо-лучше обойдтись безъ него вовсе. Нѣкоторые болѣе-разсудительные говорили: "давайте воспитаніе лучше". Но лица, управлявшія заведеніями Точильщиковъ, вступались тогда за нихъ; приводили въ примѣръ нѣсколькихъ мальчиковъ, изъ которыхъ вышли хорошіе люди наперекоръ системѣ воспитанія, и доказывали, что въ нихъ былъ прокъ единственно отъ этого воспитанія, чѣмъ и опровергались доводы ихъ противниковъ и упрочивалась слава заведенія.

ГЛАВА ІІІ.

Дальнѣйшія приключенія капитана Эдварда Коттля, морехода.

Время, твердое на ногу и крѣпкое волей, подалось впередъ на столько, что опредѣленный дядею Соллемъ годовой срокъ, раньше котораго пріятелю его не позволялось распечатать пакетъ, сопровождавшій адресованное къ нему письмо, уже прошелъ, и капитанъ Коттль началъ вечеромъ посматривать на пакетъ съ ощущеніемъ таинственнаго безпокойства.

Въ благородствѣ души своей, капитанъ столько же думалъ объ открытія пакета за часъ до назначеннаго срока, сколько о вскрытіи своей собственной персоны, для изученія анатоміи. Онъ только вытаскивалъ пакетъ, въ извѣстный періодъ своей первой вечерней трубки, клалъ его на столъ и смотрѣлъ сквозь облака табачнаго дыма на его наружность, важно и безмолвно, часа но два и-по три сряду. По-временамъ, послѣ созерцанія его въ-теченіе порядочнаго промежутка, капитанъ отодвигалъ свой стулъ дальше и дальше, какъ-будто желая выбраться внѣ выстрѣловъ обаянія таинственнаго пакета; но если таково было его намѣреніе, оно некогда не удавалось: даже, когда стулъ капитана встрѣчалъ препону въ стѣнѣ кабинетика, пакетъ все продолжалъ притягивать его къ себѣ; или, когда глаза капитана бродили въ задумчивости и устремлялись въ потолокъ или въ огонь камина -- образъ пакета слѣдовалъ за ними немедленно и устанавливался среди угольевъ, или выбиралъ себѣ выгодную позицію на штукатурѣ потолка.

Относительно "удивительной миссъ", чувства отеческаго восторга и удивленія капитана не знали перемѣнъ. Но со времени послѣдняго свиданія своего съ мистеромъ Каркеромъ, капитанъ Коттль дошелъ до сомнѣнія, было ли его прежнее посредничество въ пользу этой колодой дѣвицы и его милаго Вал'ра такъ благодѣтельно, какъ бы онъ желалъ, или какъ тогда думалъ. Короче, капитанъ началъ подозрѣвать съ серьёзнымъ безпокойствомъ, что онъ надѣлалъ больше зла, чѣмъ добра.; тревожимый совѣстью о въ скромности своей, разсудилъ онъ, что лучшее средство помочь этому горю было -- отстранить себя отъ возможности вредить невольно кому бы то ни было, бросивъ себя за бортъ, какъ человѣка, котораго присутствіе за кораблѣ опасно.

Погребенный, по этой причинѣ, среди своихъ инструментовъ, капитанъ никогда не подходилъ къ дому мистера Домби, ни подавалъ о своемъ существованіи никакихъ сигналовъ Флоренсѣ или миссъ Нипперъ. Онъ даже прекратилъ сношенія съ мистеромъ Перчемъ, увѣдомивъ сухо этого джентльмена при его слѣдующемъ визитѣ, что онъ благодаритъ его за любезность, но "обрѣзалъ бакштовъ" всѣхъ такихъ знакомствѣ, будучи не въ состояніи предвидѣть, чью крют-камору онъ можетъ взорвать на воздухъ, вовсе того не желая. Въ такомъ добровольномъ отшельничествѣ капитанъ проводилъ цѣлые дни и недѣли, не обмѣнявшись ни съ кѣмъ словомъ, за исключеніемъ Роба-Точильщика, котораго уважалъ какъ образчикъ самой безкорыстной преданности и вѣрности. Въ этомъ уединеніи, капитанъ, глядя молча на пакетъ по вечерамъ, курилъ себѣ, помышляя о Флоренсѣ и бѣдномъ Вал'рѣ, пока оба они не представились его смиренной фантазіи мертвыми и перешедшими въ состояніе вѣчной юности, прекрасными и невинными дѣтьми его старинныхъ воспоминаній.

Однако, капитанъ, не смотря на раздумье, не пренебрегалъ своимъ собственнымъ усовершенствованіемъ, или умственнымъ образованіемъ Роба-Точильщика. Онъ обыкновенно заставлялъ этого молодаго человѣка читать себѣ во часу въ каждый вечеръ изъ какой-нибудь книги; а такъ-какъ капитанъ вѣдовалъ неукоснительно во все печатное, то пріобрѣлъ такимъ образомъ свѣдѣнія о значительномъ множествѣ достопримѣчательныхъ фактовъ. По воскреснымъ вечерамъ, отходя ко сну, капитанъ прочитывалъ самъ извѣстное божественное поученіе, произнесенное на Горѣ, и хотя привыкъ приводить текстъ этого поученія на свой ладъ безъ книги, однако читалъ, по-видимому, съ такимъ же благоговѣйымъ уразумѣніемъ его небеснаго смысла, какъ-будто зналъ его отъ-слова-до-слова наизусть на греческомъ языкѣ, и былъ способенъ написать сколько угодно теологическихъ разсужденій на каждую ни его фразъ.

Почтеніе Роба-Точильщика къ духовному чтенію было развито въ школѣ Милосердыхъ Точильщиковъ постояннымъ соприкосновеніемъ его умственныхъ голеней ко всѣмъ собственнымъ именамъ племенъ Іуды, и монотоннымъ повтореніемъ -- въ наказаніе -- мудреныхъ фразъ изъ священныхъ книгъ; да, сверхъ того, онъ парафировалъ, въ шестилѣтнемъ возрастѣ, въ кожаныхъ ножнахъ, по гри раза въ каждое воскресенье, весьма-высоко и въ весьма-теплой церкви, имѣя подъ самымъ ухомъ своей одурманенной головы огромный органъ, который жужжалъ какъ исполинская и до крайности дѣятельная пчела. На основаніи этого, Робъ-Точильщикъ притворялся чувствующимъ необыкновенное назиданіе, когда капитанъ переставалъ читать, и вообще зѣвалъ и кивалъ, пока чтеніе продолжалось; но послѣдняго факта добродушный капитанъ и не думалъ подозрѣвать.

Капитанъ Коттль, какъ-будто дѣловой человѣкъ, счелъ необходимымъ вести книги. Онъ записывалъ въ нихъ замѣчанія о погодѣ и теченіяхъ телегъ, каретъ, кабріолетовъ и разнаго рода повозокъ, которыя, какъ онъ замѣчалъ, направляются въ его кваротлѣ по утрамъ и въ-теченіе большей части дня къ западу, а подъ вечеръ къ востоку. Раза два завертывали къ нему въ лавку какіе-то праздношатающіеся, которые "переговаривали" -- такъ онъ записалъ -- на-счетъ очковъ, но потомъ, не купивъ ихъ положительно, обѣщали зайдти въ другой разъ: изъ этого капитанъ вывелъ, что торговыя дѣла деревяннаго мичмана начинаютъ улучшаться, почему и внесъ такое обстоятельство въ. книгу "шканечнаго журнала". Вѣтръ дулъ тогда WtN (это онъ записалъ прежде всего), довольно "свѣжій" и перемѣнившійся въ ночь.

Однимъ изъ главныхъ затрудненій капитана былъ мистеръ Тутсъ, который навѣщалъ его часто, и, не сообщая ничего въ особенности, имѣлъ, по-видимому, мысль, что маленькій кабинетикъ инструментальнаго мастера былъ мѣстомъ весьма-удобнымъ для его хиканья; поэтому онъ неуклонно пользовался комфортомъ этого покоя по цѣлымъ получасамъ, не подвигаясь насколько впередъ въ расположеніи капитана. Капитанъ же, сдѣлавшись осторожнѣе отъ послѣдняго урока, Не могъ рѣшить навѣрное, дѣйствительно ли мистерѣ Тутсъ былъ кроткимъ и невиннымъ существомъ, какимъ казался, или непроницаемо-коварнымъ и скрытнымъ лицемѣромъ. Частыя рѣчи его о миссъ Домби были подозрительны; но капитанъ чувствовалъ къ мистеру Тутсу тайное расположеніе за то, что тотъ ему ввѣрился, и потому онъ удерживался отъ рѣшительнаго приговора и только смотрѣлъ на мистера Тутса съ невѣроятною проницательностью каждый разъ, когда тотъ касался предмета, столь близкаго его сердцу.

-- Капитанъ Джилльсъ, воскликнулъ однажды мистеръ Тутсъ совершенно-неожиданно, по своему обыкновенію: -- какъ вы думаете, можете вы смотрѣть благосклонно на мое предложеніе объ удовольствіи вашего знакомства?

-- Ну, знаете, что я вамъ скажу, мой любезный, возразилъ капитанъ, рѣшившійся наконецъ остановиться на чемъ-нибудь: -- я уже думалъ и передумывалъ объ этомъ.

-- О, капитанъ Джилльсъ! Вы очень-добры, и я вамъ премного обязанъ. Клянусь моимъ честнымъ словомъ, капитанъ Джилльсъ, вы окажете милосердіе, если подарите меня удовольствіемъ вашего знакомства. Право, такъ.

-- Видите, почтенный, произнесъ капитанъ съ разстановкою:-- вѣдь я васъ не знаю.

-- Да вы никогда и не можете узнать меня, капитанъ Джилльсъ, возразилъ мистеръ Тутсъ, непреклонно добивавшійся своей цѣли:-- если не подарите меня удовольствіемъ вашего знакомства.

Капитанъ былъ пораженъ оригинальностью и силою этого замѣчанія, и глядѣлъ за мистера Тутса какъ-будто размышляя, что въ немъ гораздо-больше толку, чѣмъ бы слѣдовало предполагать

-- Хорошо сказано, любезный мой, замѣтилъ капитанъ, кивая задумчиво головою:-- правда. Теперь, смотри-ка сюда: вы сдѣлали мнѣ нѣсколько обсервацій, изъ которыхъ я понимаю, что вы очень удивляетесь извѣстному премилому существу. А!

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, запальчиво жестикулируя рукою, въ которой онъ держалъ шляпу:-- удивленіе и есть еще настоящее слово! Клянусь честью, вы не имѣете даже понятія о моихъ чувствахъ. Еслибъ меня окрасили черными сдѣлали невольникомъ миссъ Домби, я бы счелъ это комплиментомъ. Еслибъ, пожертвованъ всѣмъ моимъ имуществомъ, я могъ превратиться въ собаку миссъ Домби... я... право, думаю, что никогда бы не пересталъ махать хвостомъ. Я былъ бы такъ совершенно-счастливъ, капитанъ Джилльсъ!

Мистеръ Тутсъ проговорилъ это съ влажными главами и прижалъ шляпу къ груди съ глубокимъ чувствомъ.

-- Любезный мой, возразилъ капитанъ, тронутый до состраданія:-- если вы говорите серьёзно...

-- Капитанъ Джилльсъ, кричалъ Мистеръ Тутсъ:-- я въ томъ состояніи духа, что еслибъ могъ присягнуть въ этомъ, наложивъ руку на кусокъ раскаленнаго желѣза, или на горячіе уголья, или обмакнувъ ее въ растопленный свинецъ, или накапавъ на нее горящаго сургучу, или что бы ни было въ томъ же родѣ, отчего бы мнѣ сдѣлалось очень-больно, я бы, право, былъ этому очень радъ и облегчилъ бы этимъ свои чувства. И мистеръ Тутсъ торопливо озирался вокругъ себя, какъ-будто ища въ комнатѣ достаточно-мучительныхъ средствъ для исполненія своего страшнаго намѣренія.

Капитанъ отодвинулъ на затылокъ свою лакированную шляпу, погладилъ себя по лицу тяжкою рукою -- отъ-чего носъ его показался еще шороховатѣе -- уставился передъ мистеромъ Тутсомъ, и, притянувъ его къ себѣ крючкомъ за лацканъ фрака, обратился къ нему съ слѣдующею рѣчью, тогда-какъ мистеръ Тутсъ смотрѣлъ ему въ глаза съ большимъ вниманіемъ и нѣкоторымъ изумленіемъ.

-- Если вы говорите серьёзно... видишь, мой любезный, началъ капитанъ:-- то вы предметъ милосердія, а милосердіе лучшій алмазъ въ коронѣ на головѣ Британца -- для чего разверии конституцію, какъ она изложена въ Rule Britannia, и когда найдешь это мѣсто, такъ вотъ тебѣ граммата, которую тамъ поютъ безъ счета разовъ ангелы. Не зѣвать на снастяхъ! Твое предложеніе меня немножко обстеняло. А почему? Потому-что я плаваю на этихъ водахъ одинъ, понимаешь, безъ спутника, котораго у меня нѣтъ, да котораго я, можетъ-быть, и не желаю имѣть. Такъ держать! Ты "окликнулъ" меня первый, по случаю одной молодой и преудивительной миссъ, которая тебя зафрахтовала. Такъ вотъ въ чемъ дѣла: если вамъ съ вами плавать вмѣстѣ, то имя этой молодой миссъ не должно быть выговорено между вами ни одного раза. Я не знаю, какихъ бѣдъ могло надѣлать то, что это ими до-сихъ-поръ вертѣлось на языкѣ слишкомъ-свободно, а потому я застопорилъ. Поняли вы меня ясно, мой почтенный?

-- Ну, хорошо, вы меня извините, капитанъ Джилльсъ, возразилъ мистеръ Тутсъ:-- если я васъ иногда не совсѣмъ понимаю. Но клянусь честью, я... право, это жестоко, капитанъ Джилльсъ, не имѣть право говорить о миссъ Домби! Право, у меня здѣсь такой тяжелый грузъ! онъ трогательно указалъ на свою манишку обѣими руками: что чувствую днемъ и ночью точь-въ-точь, какъ-будто кто-нибудь сидитъ на мнѣ.

-- Вотъ мои условія, сказалъ капитанъ.-- Коли они жестоки, что очень можетъ быть, обойдешься и безъ нихъ -- руль на бортъ, и съ Богомъ!

-- Капитанъ Джилльсъ, возразилъ мастеръ Тутсъ: -- я, право, не знаю отъ-чего это, но, судя по всему, что вы мнѣ сказали, когда я пришелъ сюда въ первый разъ, я... я чувствую, какъ-будто лучше желаю думать о миссъ Домби въ вашемъ обществѣ, чѣмъ говорить о ней съ кѣмъ бы то ни было другомъ. А потому, капитанъ Джилльсъ, если вы подарите меня вашимъ знакомствомъ, я съ большемъ счастіемъ принимаю его на вашихъ условіяхъ. Хочу быть честнымъ, капитанъ Джилльсъ, продолжалъ мистеръ Тутсъ, взявъ на мгновеніе назадъ протянутую капитану руку: -- и потому считаю себя обязаннымъ сказать, что я не въ силахъ не думать о миссъ Домби. Мнѣ рѣшительно невозможно обѣщать вамъ перестать думать о ней.

-- Любезный мой, сказалъ напитавъ, котораго мнѣніе о Тутсѣ значительно улучшилось послѣ этого чистосердечнаго признанія:-- человѣческія мысли какъ вѣтры, и никто не можетъ отвѣчать за нихъ навѣрное, на какое-нибудь положенное время. Такъ уговоръ сдѣланъ на-счетъ словъ?

-- Что до словъ, капиталъ Джилльсъ, я думаю, что могу ограничить себя.

Мистеръ Тутсъ протянулъ тогда капитану руку; а капитанъ, съ пріятнымъ и милостиво-снисходительнымъ видомъ, удостоилъ его форменно своего знакомства. Мистерѣ Тутсъ былъ, по-видимому, чрезмѣрно радъ такому пріобрѣтенію и клохталъ въ восторгѣ во весь остатокъ визита. Капитанъ, съ своей стороны, былъ также доволенъ положеніемъ покровителя и остался въ восторгѣ отъ своего благоразумія и предусмотрительности..

Но сколько ни былъ онъ одаренъ этимъ послѣднимъ качествомъ, однако, въ тотъ же вечеръ его ожидалъ сюрпризъ со стороны столько же невиннаго, сколько простодушнаго юноши, Роба-Точильщика. Этотъ безхитростный малой, сидя за чаемъ вмѣстѣ съ капитаномъ и смиренно наклонясь надъ чашкою и блюдечкомъ, дѣлалъ нѣсколько времени косвенныя наблюденія надъ лицомъ своего господина, который съ большимъ трудомъ, по съ приличнымъ достоинствомъ, читалъ газету сквозь очки; наконецъ, Робъ прервалъ молчаніе:

-- О! прошу прощенія, капитанъ; но вамъ, можетъ-быть, не нужны ли голуби, сэръ?

-- Нѣтъ, пріятель.

-- Потому-что я желаю, сбыть своихъ, капитанъ.

-- Эй, эй! воскликнулъ капитанъ, приподнявъ слегка свои щетинистыя брови.

-- Да, я ухожу, капитанъ, если вамъ угодно.

-- Уходишь? Куда уходишь? спросилъ капитанъ, разглядывая поверхъ очковъ.

-- Какъ? вы не знали, что я васъ оставляю, капитанъ? спросилъ Робъ, улыбаясь исподтишка.

Капитанъ положилъ на столъ газету, снялъ очки и направилъ взоры прямо въ лицо дезертира.

-- О, да, капитанъ. Я долженъ васъ предупредить. Я полагалъ, что вы, можетъ-быть, знали объ этомъ прежде, сказалъ Робъ, потирая руки и вставая:-- Еслибъ вы могли найдти кого-нибудь поскорѣе, капитанъ, это бы меня очень облегчило! Я боюсь, капитанъ, вы не успѣете отъискать себѣ другаго мальчика завтра утромъ; можете, какъ вы думаете?

-- Такъ вотъ, ты собираешься измѣнить своему флагу, пріятель, такъ ли? сказалъ капитанъ послѣ долгаго разсматриванія его лица.

-- О, это, право, больно сизак у, капитанъ! воскликнулъ чувствительный Робъ, ободрясь съ разу:-- не смѣй сдѣлать честнаго предостереженія безъ того, чтобъ не глядѣли на тебя нахмурясь и не назвали измѣнникомъ и бѣглецомъ. Вы не имѣете никакого нрава давать такія имена бѣдному сизаку, капитанъ. Вы господинъ, а я слуга -- вотъ отъ-чего вы меня поносите. Что я сдѣлалъ дурнаго? Ну, скажите, капитанъ, какое я сдѣлалъ преступленіе?

Огорченный Точильщикъ плакалъ и отиралъ глаза обшлагомъ.

-- Ну, что же, капитанъ, кричалъ обиженный юноша: -- назовите мою вину! Въ чемъ я провинился? Развѣ я укралъ что-нибудь изъ товаровъ? Развѣ я зажегъ домъ? если я это сдѣлалъ, отъ-чего вы не отправите меня въ судъ? Но отнимать добрую славу у малаго, который вамъ хорошо служилъ, за то, что ему невыгодно оставаться у васъ, это злая обида! Вотъ награда за вѣрную службу! Такъ-то всегда портятъ молодыхъ сизак о въ, и они летаютъ вкривь и вкось... Я удивляюсь вамъ, капитанъ, право, удивляюсь.

Все это Точильщикъ провылъ съ плаксивымъ хныканьемъ, отодвигаясь осторожно къ дверямъ.

-- Такъ ты добылъ себѣ другую койку, пріятель? такъ ли? сказалъ капитанъ, продолжая смотрѣть на него пристально.

-- Да, капитанъ, если вы объ этомъ такъ говорите, я добылъ себѣ другую койку! кричалъ Робъ, все продолжая пятиться назадъ:-- лучшую койку, чѣмъ здѣшняя, гдѣ мнѣ не будетъ нужды въ вашемъ добромъ словѣ, капитанъ, и это для меня очень-счастливо послѣ всей грязи, которою вы меня закидали за то, что я бѣденъ и мнѣ невыгодно оставаться у васъ. Да, у меня есть другая конка, и я бы ушелъ туда сейчасъ же, еслибъ не оставлялъ васъ безъ слуги; а это было бы лучше -- по-крайней-мѣрѣ, тогда я бы не слышалъ отъ васъ такихъ названій за то только, что я бѣденъ и мнѣ невыгодно у васъ оставаться. Зачѣмъ вы мнѣ попрекаете, что я бѣденъ и что мнѣ невыгодно оставаться у васъ? Какъ вы можете унижать себя до этого, капитанъ?

-- Послушай-ка, пріятель, возразилъ миролюбивый капитанъ: -- не "вытравливай" лучше такихъ словъ.

-- Такъ и вы, капитанъ, лучше не вытравливайте вашихъ разныхъ прозваній, захныкала еще громче оскорбленная невинность, продолжая продвигаться къ дверямъ лавки.-- Вы бы лучше взяли мою кровь, чѣмъ мою добрую славу.

-- Потому-что, продолжалъ спокойно капитанъ:-- ты, можетъ-быть, слыхалъ иногда о такой вещи, которая называется пеньковымъ линькомъ?

-- О, слыхалъ ли, капитанъ? Нѣтъ, не слыхалъ. Я никогда не слыхалъ о такой вещи!

-- Ну, такъ, по моему мнѣнію, ты можешь познакомиться съ такою вещью, если не станешь смотрѣть хорошепько впередъ. Я вѣдь понимаю твои сигналы, пріятель. Можешь убираться.

-- О! я могу уйдти? сейчасъ же могу, капитанъ? воскликнулъ Робъ въ восторгѣ отъ своего успѣха.-- Но, замѣтьте: я не просилъ о томъ, чтобъ сейчасъ же уйдти, капитанъ. Вы не можете дать мнѣ худой аттестатъ за то, что отсылаете отъ себя по своей доброй волѣ/ Вы не можете задержать мое жалованье, капитанъ!

Капитанъ рѣшилъ послѣдній пунктъ, вытащивъ свой жестяной ящичекъ и выложивъ на столъ деньги, которыя Робу слѣдовали по разсчету. Точильщикъ, хныкая, сморкаясь, съ глубоко-оскорбленнымй чувствами получалъ монеты одну послѣ другой, прихныкивая при каждой и завязывая ихъ въ отдѣльные узлы своего носоваго платка; потомъ, онъ поднялся на чердакъ, гдѣ нагрузилъ себѣ шляпу и карманы голубями; потомъ пошелъ подъ залавокъ, къ своей постели, и связалъ въ узелъ свои пожитки, прихныкивая еще громче и чувствительнѣе, какъ-будто сердце его разрывалось на части отъ трогательныхъ воспоминаній; потомъ крикнулъ: "доброй ночи, капитанъ! я оставляю васъ безъ злости", наконецъ, дернувъ на прощаньи за носъ деревяннаго мичмана, вышелъ на улицу и отправился вдоль ея, оскаля зубы съ выраженіемъ торжества.

Оставшись одинъ, капитанъ снова принялся читать газету съ большимъ вниманіемъ, какъ-будто съ нимъ не случилось нечего особеннаго или неожиданнаго. Но капитанъ не понималъ въ газетѣ ни одного слова, хотя прочиталъ въ ней множество словъ: фигура Точильщика подпрыгивала передъ его глазами ввергъ и внизъ по столбцамъ новѣйшихъ извѣстій.

Сомнительно, чувствовалъ ли себя достойный капитанъ, до этого вечера, совершенно-покинутымъ; но теперь, старый Солль, Джилльсъ, Вал'ръ и "удивительная миссъ" дѣйствительно пропали для него навсегда, а, вмѣсто ихъ, его немилосердо оскорблялъ и обманывалъ мистеръ Каркеръ. Всѣхъ ихъ представлялъ собою ложный Робъ, которому онъ много разъ сообщалъ| воспоминанія, теплившіяся въ груди его, вѣровалъ въ лживаго Роба и вѣровалъ съ удовольствіемъ; онъ сдѣлалъ его своимъ товарищемъ, какъ послѣдняго уцѣлѣвшаго матроса изъ всего судоваго экипажа, принялъ начальство надъ деревяннымъ мичманомъ, имѣя Роба своею правою рукою; считалъ., что дѣлаетъ ему добро и привязался къ негодному мальчишкѣ, какъ-будто кораблекрушеніе выбросило ихъ вдвоемъ на пустынный берегъ. И теперь, когда лживый Робъ внесъ обманъ, измѣну и лицемѣріе въ маленькій кабинетовъ инструментальнаго мастера -- въ мѣсто, священное, но его мнѣнію -- капитанъ чувствовалъ, что кабинетику остается только пойдти ко дну, чему бы онъ ни мало не удивился и чѣмъ бы, конечно, но былъ Богъ-знаетъ какъ озабоченъ.

Вотъ почему капитанъ Коттль читалъ газету съ напряженнымъ вниманіемъ и ничего не понималъ въ ней; вотъ почему капитанъ Коттль не говорилъ о Робѣ ни слова съ самимъ-собою и не допускалъ мысли, чтобъ Робъ имѣлъ какое-нибудь сношеніе съ его чувствами, одинокими какъ Робинсонъ-Крузе.

Съ такою же спокойною и дѣловою манерой, капиталъ направился къ Лиденгалльскому-Рынку, гдѣ уговорился съ однимъ сторожемъ на-счетъ открыванія и закрыванія ставней деревяннаго мичмана по утрамъ и вечерамъ; потомъ завернулъ въ таверну, для уменьшенія на половину отпускавшейся оттуда деревянному мичману ежедневной порціи съѣстнаго, и въ портерную лавку, чтобъ остановить дальнѣйшую выдачу пива измѣннику. "Мой молодой человѣкъ досталъ себѣ лучшее мѣсто, миссъ", объяснилъ онъ дѣвицѣ, стоявшей въ буфетѣ. Наконецъ, капитанъ рѣшился спать на постели подѣ залавкомъ, вмѣсто того, чтобъ уходить на ночлегъ на самый верхъ, оставшись теперь единственнымъ стражемъ имущества инструментальнаго мастера.

Съ той поры, капитанъ Коттль ежедневно поднимался съ этого ложа въ шесть часовъ утра и надѣвалъ лакированную шляпу съ одинокимъ видомъ Робинсона, довершающаго свой туалетъ шапкою изъ козлиной шкуры. Хотя опасенія капитана намечетъ прихода дикаго племени Мэк-Стинджеровъ нѣсколько, охладились, подобно опасеніемъ одинокаго мореходца, когда онъ долго не видалъ слѣдовъ людоѣдовъ, однако онъ продолжалъ свои оборонительныя операціи и никогда не принималъ женской шляпки, неосмотрѣвъ ея напередъ изъ своей засады. Въ то же время, вътеченіе котораго мистеръ Тутсъ не дѣлалъ ему визитовъ, увѣдомивъ запискою объ отлучкѣ своей изъ Лондона, собственный голосъ его сталъ какъ-то странно звучать въ его слухѣ; онъ пріобрѣлъ также привычку глубокомысленнаго размышленія отъ частой чистки и разстановки инструментовъ и отъ частаго сидѣнья за залавкомъ, съ книгою или газетой, или глядѣнія въ окно -- отъ чего красный рубецъ, начертанный у него на лбу жесткою лакированною шляпой, болѣлъ иногда при избыткѣ умственной работы.

Годъ уже прошелъ, и капитанъ счелъ необходимымъ открыть таинственный пакетъ; но какъ онъ всегда разсчитывалъ сдѣлать это въ присутствіи Роба-Точильщика, которымъ пакетъ былъ ему врученъ, и такъ-какъ онъ думалъ, что будетъ правильно и "по-морскому" распечатать его въ присутствіи кого бы то ни было, то капитанъ не зналъ, какъ приступить къ такому дѣйствію, за рѣшительнымъ недостаткомъ свидѣтеля. Находясь въ такомъ затрудненіи, онъ прочиталъ однажды утромъ съ неимовѣрнымъ восторгомъ въ "Корабельныхъ Вѣдомостяхъ" о прибытіи изъ прибрежнаго плаванія "Осторожной Клары", капитанъ Джонъ Б о нсби. Капитанъ Коттль немедленно послалъ по почтѣ письмо къ мудрецу, требуя ненарушимой тайны насчетъ мѣста своего жительства, и прося доставать ему удовольствіе своимъ посѣщеніемъ въ раннюю пору вечера.

Бонсби, одинъ изъ мудрецовъ, которые дѣйствуютъ не иначе, какъ по убѣжденію, взялъ нѣсколько дней срока, чтобъ хорошенько убѣдиться въ дѣйствительности полученнаго имъ на этотъ предметъ письма. Но когда, послѣ нѣкоторой борьбы съ этимъ фактомъ, онъ наконецъ овладѣлъ имъ, то немедленно отправилъ своего юнгу съ вѣстью: "Онъ будетъ сегодня вечеромъ". Юнгѣ поручалось передать эти слова и исчезнуть, что тотъ и исполнилъ, подобно смоленому духу -- вѣстнику таинственнаго предостереженія.

Капиталъ, очень-довольный этимъ, приготовилъ приличное количество трубокъ, рома и воды, и сталъ ждать гостя въ маленькомъ кабинетикѣ. Въ восемь часовъ, басистое мычаніе за дверьми, издаваемое какъ-будто водянымъ валомъ и сопровождаемое стукомъ палки по навели, возвѣстило внимавшему уху Капитана Коттля, что Бонсби присталъ къ борту; онъ впустилъ его немедленно, косматаго и на-распашку, съ безчувственнымъ по обыкновенію и вытесаннымъ изъ краснаго дерева лицомъ, которое не обнаруживало ни малѣйшаго сознанія чего бы то ни было предстоящаго, но казалось наблюдающимъ весьма-внимательно нѣчто, свершающееся въ другой части свѣта.

-- Бонсби! сказалъ капитанъ Коттль, схвативъ его за руку: -- каково, пріятель? каково?

-- Товарищъ, возразилъ сиплый голосъ внутри Бонсби, не сопровождаемый никакимъ наружнымъ знакомъ со стороны*самого командира а Осторожной Клары":-- ладно, ладно.

-- Бонсби! воскликнулъ капитанъ, отдавая невольную дань удивленія генію своего гостя:-- вотъ ты и здѣсь! Человѣкъ, который можетъ высказать мнѣнія свѣтлѣе брильянтовъ -- давай мнѣ человѣка въ засмоленныхъ штанахъ, которыя для меня блестятъ какъ брильянты: ты найдешь это въ станфелльсовомъ бюджетѣ, а когда отъищешь, то запиши на память. Вотъ ты и здѣсь, человѣкъ, который на этомъ самомъ мѣстѣ далъ мнѣніе, да такое, что оно сбылось отъ-слова-до-слова, -- чему капитанъ вѣрилъ искренно.

-- Эй, эй? прохрипѣлъ Бонсби.

-- Отъ-слова-до-слова.

-- На что? снова захрипѣлъ Бонсби, взглянувъ на своего пріятеля въ первый разъ.-- Въ какую сторону? Если такъ, почему нѣтъ? А значитъ... Отпустивъ эти пророческія изреченія (повидимому, у капитана Коттля закружилась отъ нихъ голова: они развернули передъ нимъ неизмѣримое море догадокъ и умозрѣній), мудрецъ дозволилъ Хозяину помочь снять съ себя лоцманскій непромокаемый сюртукъ, и послѣдовалъ за нимъ въ кабинетъ, гдѣ рука его остановилась сама-собою на бутылкѣ съ ромомъ, изъ которой онъ немедленно составилъ прекрутой грокъ; потомъ онъ также машинально взялъ Трубку, набилъ ее и принялся курить.

Капитанъ Коттль, подражая всѣмъ дѣйствіямъ своего гостя -- хотя ненарушимая безмятежность командира "Осторожной Клары" была далеко выше его силъ -- усѣлся у противоположной стороны камина, почтительно наблюдая физіономію мудреца и какъ-будто ожидая поощренія или изъявленій любопытства со стороны Бонсби, что уполномочило бы его приступить къ дѣлу. Но краснодеревый философъ не обнаруживалъ ничего, кромѣ ощущенія теплоты и табаку; разъ только, вынувъ изо рта трубку, для очищенія мѣста стакану съ грокомъ, онъ замѣтилъ случайно съ крайне-суровою хриплостью, что имя его Джекъ Бонсби -- объявленіе, не открывшее повода къ дальнѣйшему разговору. Въ-слѣдствіе чего капитанъ, прося вниманія мудраго гостя при краткомъ похвальномъ словѣ, разсказалъ ему всю исторію того, какъ исчезъ дядя Солль, равно Какъ и перемѣну, происшедшую въ его жизни и положеніи отъ этой причины; въ-заключеніе, онъ положилъ на столъ таинственной пакетъ.

Послѣ долгой паузы, Бонсби кивнулъ головою.

-- Распечатать? спросилъ капитанъ.

Бонсби кивнулъ еще разъ.

На основаніи чего, капитанъ сломалъ печать и представилъ двѣ сложенныя бумаги съ надписями, на одной: "Послѣдняя воля и духовное завѣщаніе Соломона Джилльса; а на другой: "Письмо къ Неду Коттлю".

Бонсби, котораго взоръ наблюдалъ берега Гренландіи, повидимому, приготовился слушать. Капитанъ прокашлялся и прочиталъ вслухъ письмо:

"Другъ Недъ Коттль. Когда я оставилъ домъ свой и отправился "въ Вест-Индію..."

Тутъ капитанъ остановился и посмотрѣлъ пристально на Бонсби, который, съ своей стороны, не сводилъ глазъ съ гренландскаго берега.

..."Въ Вест-Индію, для безполезныхъ, можетъ-быть, розъисковъ о моемъ миломъ мальчикѣ, я очень-хорошо зналъ, что еслибъ ты провѣдалъ о моемъ намѣреніи, то или помѣшалъ бы мнѣ, или поѣхалъ бы со мною: вотъ почему я держалъ свое намѣреніе въ тайнѣ. Если ты когда-нибудь прочитаешь это письмо, Недъ, я буду по всей вѣроятности въ могилѣ. Тогда ты легко простишь безразсудство стараго друга, и пріймешь участіе въ неизвѣстности и безпокойствѣ, съ которыми онъ отправился въ такое сумасбродное путешествіе. Объ этомъ не стоитъ больше толковать. У меня мало надежды, что моему бѣдному племяннику прійдется читать эти слова, или что его открытое лицо порадуетъ еще разъ твои глаза..." Нѣтъ, нѣтъ, никогда! сказалъ капитанъ Коттль въ грустномъ раздумьи:-- никогда! Онъ лежитъ тамъ...

Бонсби, у котораго было музыкальное ухо, вдругъ замычалъ: "Въ Бискайскомъ-Заливѣ. Ой--о--го!" чѣмъ до того тронулъ добраго капитана, который принялъ это какъ приличную дань погибшему юношѣ, что онъ съ благодарностью пожалъ мудрецу руку и отеръ себѣ глаза.

-- Хорошо, хорошо! сказалъ капитанъ со вздохомъ, когда "плачъ Бонсби" пересталъ потрясать воздухъ.-- Онъ долго терпѣлъ горе, какъ говоритъ пѣсня, стоитъ развернуть волюму и найдешь, гдѣ это написано.

-- Лекари, замѣтилъ Бонсби: -- не пособили.

-- Эй, эй, разумѣется. Что въ пользы саженяхъ на двухъ или трехъ-стахъ глубины! Потомъ, обратясь снова къ письму, напитавъ продолжалъ читать: -- "Но еслибъ онъ тутъ случился, когда письмо это будетъ распечатано" капитанъ невольно оглянулся вокругъ себя и потрясъ головою: -- "или еслибъ онъ узналъ о немъ въ-послѣдствіи",-- капитанъ снова покачалъ сомнительно головою: -- "даю ему мое благословеніе! Въ случаѣ, если приложенная бумага написана не по законной формѣ, въ этомъ мало нужды, такъ какъ кромѣ его и тебя нѣтъ наслѣдниковъ; мое желаніе, если онъ живъ, доставить ему немногое, что послѣ меня можетъ остаться; а если, чего я боюсь, его уже нѣтъ, то передать это тебѣ, Недъ. Я знаю, ты уважишь мое желаніе. Награда тебя Богъ за это и за твою дружбу къ Соломону Джинлльсу". -- Бонсби! воскликнулъ торжественно капитанъ:-- что ты на это скажешь? Вотъ, ты сидишь тутъ, человѣкъ, у котораго голова была расшиблена и проломана, начиная съ дѣтства и далѣе, и въ каждой прорѣхѣ, которая въ ней открывалась, засѣло по новому мнѣнію. Ну, что ты на это скажешь?

-- Если такъ, возразилъ Бонсби съ необыкновенною поспѣшностью:-- такъ-какъ онъ умеръ, то, по моему мнѣнію, онъ не пріѣдетъ назадъ. А если онъ живъ, то, по моему мнѣнію, прійдетъ. Говорю ли я, что онъ прійдетъ? Нѣтъ. Почему нѣтъ? Потому-что румбъ этого пеленга заключается въ томъ, какъ его проложишь.

-- Бонсби! воскликнулъ капитанъ Коттль, по-видимому оцѣнившій мнѣнія своего замысловатаго пріятеля въ пропорція необычайной трудности, съ которою онъ выводилъ изъ нихъ что-нибудь: Бонсби, продолжалъ онъ, совершенно растерявшись отъ восторга:-- ты легко носишь на умѣ грузъ, отъ котораго утонуло бы судно въ мои тонны. Но касательно вотъ этого завѣщанія, я не намѣренъ сдѣлать ни шагу, чтобъ принять въ свое владѣніе имущество стараго Солля... оборони Богъ! я только буду беречь его для законнаго хозяина; и я все-таки надѣюсь, что законный хозяинъ, Солль Джилльсъ, еще живъ и воротится, хоть онъ и не присылаетъ о себѣ депешей, къ моему удивленію. Ну, каково твое мнѣніе, Бонсби, на-счетъ уборки въ трюмъ этихъ бумагъ, на которыхъ мы снаружи надпишемъ, что онѣ были распечатаны такого-то числа, въ присутствіи Джона Бонсби и Эд'рда Коттля?

Бонсби не нашелъ противъ этого никакихъ опроверженій на берегу Гренландіи, или гдѣ бы то ни было, а потому согласился съ идеею капитана Коттля. Великій человѣкъ, приведя взоръ свой на минуту въ соприкосновеніе съ находившеюся около него существенностью, приложилъ къ оберткѣ свою подпись, воздерживаясь совершенно, съ характеристическою скромностью, отъ употребленія большихъ начальныхъ буквъ. Капитанъ Коттль, подписать также свое имя лѣвою рукою и замкнувъ пакетъ въ желѣзный сундукъ, упросилъ гостя составить еще стаканъ гроку и выкурить еще трубку; сдѣлавъ то же самое съ своей стороны, онъ впалъ передъ огнемъ въ раздумье на-счеть вѣроятной судьбы бѣднаго старика, инструментальнаго мастера.

Теперь случилось съ ними Происшествіе, столь странное, что капитанъ Коттль, еслибъ не былъ поддержанъ присутствіемъ мудраго Бонсби, былъ бы имъ навѣрно подавленъ и остался бы пропадшимъ человѣкомъ на всю жизнь.

Какимъ-образомъ капитанъ, даже допустивъ крайнюю степень удовольствія отъ пріема такого знаменитаго гостя, могъ только затворить дверь, а не запереть ее на зам о къ (такое нерадѣніе было, конечно, непростительно) -- это одинъ изъ вопросовъ, которымъ суждено оставаться навсегда предметами умозрѣнія или неопредѣленными обвиненіями противъ судьбы. Но черезъ эту самую незамкнутую дверь, въ эту спокойную минуту, ворвалась въ кабинетъ лютая Мэк-Стинджеръ, внося на родительскихъ рукахъ своего Александра Мэк-Стинджера, а за собою месть и отчаяніе -- не говоря уже о слѣдовавшихъ за нею Джюльенѣ Мэк-Стинджеръ и братцѣ милой дѣвочки, Чарлзѣ Мэк-Стинджеръ, извѣстномъ на поприщѣ своихъ юношескихъ игръ подъ именемъ Ч о ули. Она вошла такъ быстро и безмолвно, подобно порыву вѣтерка, изъ сосѣдства ост-индскихъ доковъ, что капитанъ Коттль очутился сидящимъ противъ нея и смотрящимъ ей въ лицо прежде, чѣмъ его собственная спокойная физіономія -- какою она была во время грустныхъ мечтаній передъ огнемъ -- успѣла принять выраженіе ужаса и отчаянія.

Но лишь только капитанъ понялъ всю великость бѣды, какъ инстинктъ самосохраненія внушилъ ему мысль попытки къ побѣгу. Бросившись, къ маленькой двери, которая вела изъ кабинета на крутыя ступени схода въ погребъ, капитанъ ринулся туда, головою впередъ, какъ человѣкъ, который не думаетъ объ ушибахъ и контузіяхъ, а только ищетъ, во что бы ни стало, спасенія въ нѣдрахъ матери-земли. Онъ, вѣроятно, успѣлъ бы въ этомъ, еслибъ его не задержали нѣжно расположенные къ нему Чоули и Джюль е на, которые ухватились за его ноги (каждое изъ милыхъ дѣтей овладѣло по одной) и взывали къ нему съ жалобными криками, какъ къ другу. Въ такое время, мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая никогда не приступала къ важнымъ дѣламъ, не перевернувъ напередъ Александра Мэк-Стинджера и не отсыпавъ ему бѣглаго огня шлепковъ ладонью, послѣ чего усаживала его на землю для прохлажденія, въ какомъ положеній читатель и увидѣлъ его въ первый разъ,-- мистриссъ Мэк-Стинджеръ совершила и теперь этотъ торжественный обрядъ съ такимъ жаромъ, какъ-будто въ настоящемъ случаѣ онъ былъ жертвоприношеніемъ фуріямъ; потомъ, посадивъ жертву на полъ, направилась къ капитану Коттлю съ непреклонною рѣшимостью, которая, по-видимому, угрожала царапаньемъ посрединчествовавшему Бонсби.

Крики двухъ старшихъ Мэк-Стинджеровъ и страдальческіе вопли юнаго Александра, который, можно сказать, проводилъ пѣгое дѣтство -- принижая въ разсчетъ, что лицо его было черно въ-теченіе половины этого волшебнаго, невиннаго, возраста -- все это совокуплялось къ усугубленію ужасовъ страшной грозы. Но когда тишина водворялась снова, и капитанъ, въ сильной испаринѣ, стоялъ и смотрѣлъ съ умоляющимъ видомъ на свирѣпую посѣтительницу, ужасы эти достигли высшей своей степени.

-- О, кэп'нъ Коттль, кэп'нъ Коттль! возгласила мистриссъ Мэк-Стинджеръ, давъ своему подбородку строгое выраженіе и пошевеливая имъ въ тактѣ съ тѣмъ, что можно было бы назвать, еслибъ не слабость ея нѣжнаго пола... ея кулакомъ.-- О, кэп'нъ Коттль, кэп'нъ Коттль! и вы смѣете смотрѣть мнѣ въ лицо и не повалиться на землю!

Капитанъ, котораго наружность выражала все на свѣтѣ, кромѣ смѣлости, пробормоталъ слабымъ голосомъ: "Стоять на снастяхъ!"

-- О! я была слабою и довѣрчивою дурой, когда приняла васъ подъ свою крышу, кэп'нъ Коттль, право! кричала мистриссъ Мэк-Стинджеръ.-- Думать о пріятностяхъ, которыми я осыпала этого человѣка, и о томъ, какъ внушала своимъ дѣтямъ, чтобъ они любили и почитали его, какъ отца, тогда-какъ нѣтъ во всемъ околодкѣ ни одной хозяйки, и въ цѣлой улицѣ ни одного жильца, которые бы не знали въ какомъ я убыткѣ отъ этого человѣка и отъ его безпорядочной жизни! И всѣ они въ голосъ закричали, стыдно ему обидѣть, трудолюбивую женщину, которая рано и поздно на ногахъ для своего молодаго семейства, и держитъ въ такой чистотѣ свой бѣдный домъ, что всякій можетъ жрать свой обѣдъ и пить свой чай, если расположенъ къ этому, на любомъ полу или на любомъ крыльцѣ, и которая столько заботилась объ этомъ самомъ человѣкѣ, не смотря на его безтолковую жизнь!..

Мистриссъ Мэк-Стинджеръ пріостановилась, чтобъ перевести духъ, и лицо ея сіяло торжествомъ отъ этого вторичнаго удачнаго упоминанія о безпорядочной жизни капитана Коттля.

-- И онъ убѣга-а-а-етъ! воскликнули она, продливъ послѣдній слогъ такъ, что несчастный капитанъ Коттль сталъ считать себя неблагодарнѣйшимъ изъ злодѣевъ:-- и прячется цѣлый годъ! Отъ женщины! Вотъ какая у него совѣсть! У него не хватаетъ духу встрѣтиться съ не-е-е-ю! (опять удлиненный слогъ)... но онъ убѣгаетъ потихоньку, какъ воръ. Вотъ, еслибъ этотъ младенецъ изъ моихъ, сказала она внезапною скороговоркой:-- задумалъ убѣжать потихоньку, какъ воръ, я исполнила бы надъ нимъ свою обязанность, какъ мать, пока бы онъ не покрылся весь полосами!

Юный Александръ, перетолковавъ это въ положительное обѣщаніе, которое скоро исполнится, покатился по полу въ горести и страхѣ, и лежалъ съ поднятыми къ верху ножками, показывая всѣмъ подошвы своихъ башмаковъ и испускай такіе оглушительные возгласы, что мистриссъ Мэк-Стинджеръ сочла необходимымъ поднять его снова на руки; когда онъ np-временамъ опять прорывался внезапными взвизгиваніями, она успокоивала его, потряхивая такъ, что отъ этого могли у него расшататься зубы.

-- Хорошаго сорта человѣкъ кэп'нъ Коѣттль,-- продолжала мистриссъ Мэк-Стинджеръ съ язвительнымъ удареніемъ на имени капитана.-- Взять къ себѣ въ домъ человѣка, не спать для него, заботиться о немъ, считать его попросту мертвымъ -- и шататься взадъ-и-впередъ по цѣлому благословенному городу, спрашивая о немъ у всякаго встрѣчнаго! О, хорошаго сорта человѣкъ! Ха, ха, ха, ха! Онъ стоитъ всѣхъ этихъ безпокойствъ и еще гораздо-большаго. О, это нечего, Господь съ вами! Ха, ха, ха, ха! Кэп'нъ Коттль! (съ внезапнымъ строгимъ измѣненіемъ въ голосѣ и осанкѣ) я желаю знать, намѣрены ли вы воротиться домой?

Испуганный капитанъ взглянулъ въ свою шляпу, какъ-будто ему оставалось только надѣть ее и сдаться.

-- Кэп'нъ Коттлъ, повторила мистриссъ Мэк-Стинджеръ тѣмъ же неумолимымъ тономъ: -- я желаю знать, намѣрены вы воротиться домой, или нѣтъ, сэръ?

Капитанъ былъ уже, по-видимому, готовъ идти, но только слабо замѣтилъ что-то въ родѣ: "зачѣмъ же дѣлать для этого столько шума?"

-- Эй, эй, эй, сказалъ Бонсби успокоительнымъ голосомъ.-- Стопъ такъ, моя красотка, стопъ такъ!

-- А вы что такое, если осмѣлюсь спросить! возразила мистрисъ Мэк-Стинджеръ съ выспреннимъ цѣломудріемъ.-- Вы живали когда-нибудь въ девятомъ нумерѣ на Бриг-Плэсѣ, сэръ? Память у меня, можетъ-быть, худая, но только, кажется, не у меня. Тамъ была какая-то мистриссъ Дж о ильсонъ, которая жила въ девятомъ нумерѣ прежде меня, и вы, можетъ-быть, принимаете меня за нее. Иначе я не растолкую себѣ вашей фамильярности, сэрѣ.

-- Ну, ну, моя красотка, стопъ такъ! сказалъ Бонсби.

Капитанъ Коттль едва вѣрилъ своимъ глазамъ -- даже со стороны такого великаго человѣка -- хотя видѣлъ это неоспоримо: Бонcби, выдвинувшись смѣло впередъ, обхватилъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ мохнатою синею рукою и до того укротилъ ее этимъ магическимъ дѣйствіемъ и этими немногими словами -- больше онъ и не говорилъ -- что она растаяла, залилась слезами. Посмотрѣла нѣсколько мгновеній на капитана и замѣтила, что теперь дитя можетъ ее покорить: такъ она упала духомъ.

Безмолвный и изумленный до-нельзя, капитанъ видѣлъ, какъ мудрецѣ постепенно убѣждалъ и наконецъ убѣдилъ неумолимую женщину выйдти изъ кабинетика въ лавку, какъ потомъ воротился за ромомъ, водою и свѣчкой, поднесъ все это къ ней и усмирилъ ее, не произнося, повидимому, ни слова. Послѣ этого, онъ снова заглянулъ въ кабинетѣ; облекшись уже въ лоцманскій сюртукъ, и сказалъ: "Коттль, я буду конвойнымъ до дома"; наконецъ, капитанъ Коттль, смущенный больше, чѣмъ еслибъ онъ былъ самъ закованъ въ кандалы для надежнаго доставленія на Бриг-Плэсъ, видѣлъ, какъ все семейство мирно направилось къ дверямъ, предводительствуемое самою мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Онъ едва успѣлъ вынуть изъ своего жестянаго ящичка нѣсколько шиллинговъ и всучить ихъ Джюльенѣ, своей прежней любимицѣ, и Ч о ули, котораго онъ отличалъ, находя его мальчикомъ морской конструкціи, какъ всѣ они оставили въ покоѣ деревяннаго мичмана. Бонсби, шепнувъ при этомъ, что онъ поведетъ ихъ подъ хорошими парусами и навѣститъ Неда Коттля прежде, чѣмъ воротится на "Осторожную Клару", затворилъ двери за собою, какъ за послѣднимъ изъ общества.

Капитаномъ овладѣли тревожныя мысли, что онъ, можетъ-быть ходитъ во снѣ и былъ посѣщенъ семействомъ призраковъ, а не существъ во плоти, и крови, когда онъ воротился въ свой пріютъ и снова остался одинъ; но затѣмъ, безграничная вѣра въ философа и невыразимое удивленіе его мудрости, повергли капитанаі просто въ обморокъ благоговѣнія.

Время проходило, а Бонсби не возвращался: это внушило капитану безпокойства другаго рода. Не былъ ли Бонсби лукаво завлеченъ въ Бриг-Плэсъ, гдѣ его задержали въ качествѣ заложника за вѣроломнаго капитана Коттля? Въ такомъ случаѣ, ему, какъ человѣку благородному, должно выручитъ мудреца во что бы и стало, даже съ пожертвованіемъ собственной свободы. Или онъ былъ, можетъ-быть, аттакованъ и побѣжденъ грозною мистриссъ Мэк-Стинджеръ, и боится показаться ему на глаза, стыдясь своего пораженія? Или Мистриссъ Мэк-Стинджеръ, обдумавъ этотъ предметъ подробнѣе, рѣшилась воротиться и снова абордировать деревяннаго мичмана, а Бонсби, подъ предлогомъ приведенія и туда кратчайшимъ путемъ, хлопочетъ, чтобъ семейство заблудилось среди опасныхъ пустырей и дикихъ закоулковъ столицы? Главное же, какъ поступить ему, капитану Коттлю, въ случаѣ еслибъ дѣйствительно ни Бонсби, ни Мэк-Стинджеры не подали ему никакихъ признаковъ своего существованія, что очень могло случиться при такомъ удивительномъ и непредвидѣнномъ стеченіи обстоятельствъ?

Капитанъ разсуждалъ обо всемъ этомъ до изнеможенія -- а Бонсби все нѣтъ какъ нѣтъ. Онъ уже приготовилъ себѣ подъ залавкомъ постель и собрался ложиться спать -- а Бонсби все нѣтъ. Наконецъ, когда капитанъ уже отказался отъ надежды видѣть его, по-крайней-мѣрѣ въ эту ночь, и началъ раздѣваться, вдругъ послышался стукъ приближающихся колесъ; они остановилось у дверей деревяннаго мичмана, и вскорѣ потомъ раздался хриплый окликъ Бонсби.

Капитанъ затрепеталъ при мысли, что ему, можетъ-бытъ, нѣтъ спасенія отъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, которая теперь пріѣхала за нимъ въ экипажѣ.

Однако нѣтъ. Бонсби не сопровождался ничѣмъ, кромѣ большаго сундука, который втащилъ въ лавку на рукахъ, а втащить, усѣлся на него. Капитанъ Коттль узналъ въ немъ сундукъ, оставленный имъ передъ побѣгомъ въ домѣ мистриссъ Мэк-Ствиджеръ; взглянувъ повнимательнѣе и се свѣчей въ рукѣ на Бонсби, онъ убѣдился, что тотъ "зар и фился", или, попросту, пьянъ. Впрочемъ, трудно было удостовѣриться въ этомъ обстоятельствѣ, потому-что лицо командира "Осторожной Клары" не имѣло никакого слѣда выраженія, даже когда онъ былъ трезвъ.

-- Коттль, сказалъ онъ, поднявшись съ сундука и пріоткрывъ крышку:-- это твоя западня?

Капитанъ убѣдился немедленно, что это его собственность.

-- Обработалъ все ладно, и шкоты на мѣстахъ, товарищъ, ге? сказалъ Бонсби.

Благодарный и одичалый капитанъ схватилъ его за руку и хотѣлъ выразиться въ отвѣтъ изліяніемъ своихъ изумленныхъ чувствъ, но Бонсби высвободился порывистымъ движеніемъ и, по-видимому, сдѣлалъ усиліе подмигнуть своимъ единственнымъ вращающаяся глазомъ; слѣдствіемъ такого усилія было то, что оно его едва не перекачнуло. Тогда онъ быстро отворилъ двери и направился подъ всѣми парусами на "Осторожную Клару", что было его неизмѣнною привычкой, когда онъ считалъ себя совершившимъ какой-нибудь мудреный подвигъ.

Не имѣя особеннаго желанія принимать часто гостей, капитанъ Коттль рѣшился не ходить къ Бонсби и не посылать къ нему завтра, или пока мудрецъ не изъявитъ милостиваго желанія увидѣться съ нимъ, или, еслибъ этого не случилось, пока не пройдетъ нѣкоторый промежутокъ времени. Такимъ-образомъ, съ слѣдующаго утра онъ зажилъ по-прежнему отшельникомъ и глубоко размышлялъ по многимъ утрамъ, полуднямъ и вечерамъ, о старомъ Соллѣ Джидльсѣ, о произнесенныхъ мудрымъ Бонсби касательно его приговорахъ и о надеждахъ, какія можно было питать на счетъ его возвращенія. Частыя думы объ этомъ предметѣ подкрѣпили надежды капитана Коттля; онъ ласкалъ ихъ и себя, поджидая инструментальнаго мастера у дверей -- на что онъ теперь рѣшался, пріобрѣтя такимъ страннымъ образомъ свободу -- устанавливая стулъ старика на обычномъ мѣстѣ и устроивая кабинетикъ на прежній ладъ, на случай, еслибъ дядя.Солль вдругъ къ нему явился. Въ раздумье своемъ, онъ снялъ также съ гвоздика маленькій миньятюрный портретъ Валтера, нарисованный въ тѣ времена, когда онъ ходилъ еще въ школу, чтобъ видъ его не поразилъ старика при возвращеніи. Иногда у капитана раждались предчувствія, что старый другъ его долженъ непремѣнно прійдти въ такой-то день; однажды въ воскресенье, надежды его разъигрались до того, что онъ даже заказалъ двойную порцію обѣда. Но Соломонъ Джилльсъ не являлся, а сосѣди замѣчали только моряка въ лакированной шляпѣ, который стоялъ по вечерамъ въ дверяхъ лавки и посматривалъ то въ ту, то въ другую сторону улицы,

ГЛАВА IV.

Семейныя обстоятельства.

Для человѣка съ характеромъ мистера Домби, было бы не въ порядкѣ вещей, еслибъ самовластная жосткость его нрава смягчилась отъ отпора, какой онъ встрѣтилъ въ непреклонномъ духѣ Эдиѳи, или, еслибъ холодная и крѣпкая броня гордости, въ которой онъ прожилъ весь свой вѣкъ, сдѣлалась гибче отъ постояннаго столкновенія съ надменною и презрительною небрежностію. Проклятіе такихъ характеровъ -- главная доля тяжкаго возмездія, которое они находятъ въ самихъ-себѣ -- заключается въ томъ, что если почтительность и уступчивость вздуваютъ сильнѣе ихъ дурныя качества, служа пищею, на которой эти качества вырастаютъ, то, съ другой стороны, отпоръ и непризнаніе ихъ взъискательныхъ требованій поджигаютъ ихъ не менѣе. Зло это находитъ равномѣрную поддержку своей растительной силѣ и распространенію въ противоположныхъ крайностяхъ: сладкое, или горькое, уничиженіе или гордый отпоръ, все равно -- оно все-таки порабощаетъ грудь, которую избрало своимъ трономъ; боготворимое или отвергнутое, оно владыка столь же неумолимый, какъ демонъ старинныхъ балладъ.

Относительно первой своей жены, мистеръ Домби, въ напыщенномъ высокомѣріи, держалъ себя какъ верховное существо, какимъ почти воображалъ себя. Онъ былъ для нея "мистеръ Домби" съ первой минуты, когда она его увидѣла, и остался "мистеромъ Домби" до ея послѣдняго издыханія. Онъ предъявлялъ ей свое величіе въ-теченіе всей ихъ брачной жизни, и она кротко признавала его. Онъ сидѣлъ въ неприступной напыщенности на своемъ тронѣ, а она оставалась съ неизмѣннымъ смиреніемъ на нисшей его ступени: онъ почиталъ величайшимъ благомъ жить такимъ-образомъ, предаваясь въ одиночествѣ одной постоянной мысли. Онъ воображалъ себѣ, что гордый характеръ второй жены соединится съ его собственнымъ, будетъ имъ поглощенъ и тѣмъ возвыситъ еще больше его величіе; онъ видѣлъ себя надменнѣе, чѣмъ когда-нибудь, покоривъ своей власти надменность Эдиѳи, и никакъ не допуская даже тѣни возможности сопротивленія съ ея стороны. А теперь, видя, какъ на каждомъ шагу его ежедневной жизни надменность эта возстаетъ противъ него, обращая къ нему холодное, презрительное и вызывающее на бой лицо,-- гордость его, вмѣсто того, чтобъ увянуть или поникнуть отъ такихъ ударовъ, пустила новые отпрыски, сдѣлалась сосредоточеннѣе и напряженнѣе, мрачнѣе, сердитѣе, раздражительнѣе и непреклоннѣе чѣмъ когда-нибудь.

Кто носитъ такую броню, того постигаетъ другое, не менѣе тяжкое возмездіе: броня эта непроницаема для примиренія, любви и довѣренности; она не пропускаетъ извнѣ никакого кроткаго участія, никакой нѣжности, никакихъ сердечныхъ движеній; но за то и нисколько не защищаетъ самолюбія, которое получаетъ самыя глубокія раны, и уязвимо какъ голая грудь передъ сталью. Тогда раны самолюбія болятъ такъ нестерпимо и въ нихъ зараждастся такой мучительный гной, какого не знаютъ никакія другія раны -- даже тѣ, которыя наноситъ рука гордости, одѣтая въ желѣзную перчатку, гордости слабѣйшей, обезоруженной и поверженной на землю.

Таковы были его раны. Онъ чувствовалъ ихъ ѣдкую боль въ уединеніи своихъ старыхъ покоевъ, куда теперь снова сталъ удаляться чаще и гдѣ проводилъ долгіе, одинокіе часы. По-видимому, судьба создала его гордымъ и могущественнымъ, но всегда былъ онъ жалкимъ и слабымъ тамъ, гдѣ бы хотѣлъ быть сильнѣе. Кому же суждено исполнить надъ нимъ этотъ приговоръ?

Кому? Кто овладѣлъ любовью его жены, какъ нѣкогда овладѣлъ любовью сына? Кто доказалъ ему такъ ясно эту новую побѣду, когда онъ сидѣлъ въ темномъ углу комнаты? Кто дѣлалъ малѣйшимъ своимъ словомъ то, чего не могли сдѣлать всѣ его усилія? Кто это существо, неподдержанное его любовью, вниманіемъ и заботливостью, которое выросло и сдѣлалось прекраснымъ и цвѣтущимъ, когда умирали тѣ, на комъ онъ основывалъ всѣ своя надежды? Кому тутъ быть, какъ не той самой дочери, на которую онъ часто смотрѣлъ съ безпокойствомъ въ ея осиротѣломъ дѣтствѣ, съ нѣкоторою даже боязнью, что современемъ будетъ ее ненавидѣть? Теперь предчувствіе это сбылось: онъ ненавидѣлъ дочь въ глубинѣ своего сердца.

Да, онъ опасался ненависти; но то была ненависть, хотя Флоренсу окружали еще по временамъ слабые проблески свѣта, къ которому она предстала ему въ достопамятный вечеръ возвращенія его домой съ молодою супругой. Онъ зналъ теперь, что она прекрасна; не оспоривалъ въ ней граціозности и привлекательности, и сознавался внутренно, что появленіе ея, почти, взрослой, было для него До нѣкоторой степени сюрпризомъ. Но онъ даже это обращалъ противъ нея. Въ своемъ сердитомъ и болѣзненномъ раздумье, несчастный человѣкъ, глухо постигавшій свое отчужденіе отъ всѣхъ сердецъ и неопредѣленно стремившійся къ тому, что отталкивалъ отъ себя во всю жизнь, составилъ мысленно превратную картину своихъ правъ и обидъ, и оправдывался ею противъ дочери. Чѣмъ больше достоинствъ она въ себѣ предвѣщала, тѣмъ къ большимъ притязаніямъ былъ онъ расположенъ на ея любовь и покорность. Обнаружила ли она когда-нибудь дочернюю любовь и покорность къ нему? Чью жизнь старалась она украсить -- его или Эдиѳи? Для кого были ея привлекательныя качества -- для него или для Эдиѳи? Почему онъ и она не были между собою никогда какъ отецъ и дочь? Они были всегда отчуждены другъ отъ друга. Она поперечила ему вездѣ и во всемъ. Теперь она въ заговорѣ противъ него. Самая.красота ея смягчала сердца, закаленныя противъ него крѣпче стали, и оскорбляла своимъ противоестественнымъ торжествомъ.

Можетъ-быть, во всемъ этомъ участвовалъ ропотъ заговорившаго въ груди его, чувства -- хотя пробужденнаго себялюбіемъ и сознаніемъ своего невыгоднаго положенія -- чувства того, чѣмъ бы она могла сдѣлать его жизнь. Но онъ заглушилъ отдаленный громъ шумомъ прибоя моря своей гордости. Онъ не хотѣлъ слушать ничего, кромѣ внушеніи гордости. И въ этой гордости -- грудѣ несообразностей, огорченія и добровольно-претерпѣваемыхъ пытокъ, ненавидѣлъ дочь.

Сердитому, упрямому, своенравному демону, который, владѣлъ имъ, Эдиѳь противопоставила во всей силѣ свою гордость другаго свойства. Никогда не могли бы они жить счастливо вмѣстѣ; но ничто не могло сдѣлать жизнь ихъ несчастнѣе, какъ упрямая и рѣшительная борьба такихъ элементовъ. Его гордость настаивала на поддержаніи великолѣпнаго первенства и хотѣла вынудить сознаніе ея въ этомъ превосходствѣ. Она же допустила бы замучить себя до смерти и все-таки обращала бы на него надменный взглядъ холоднаго, непреклоннаго презрѣнія. Вотъ, какъ отвѣчала ему Эдиѳь! Онъ не подозрѣвалъ, черезъ какую бурную внутреннюю борьбу прошла она прежде, чѣмъ увѣнчалась благополучіемъ супружества съ нимъ. Онъ не подозрѣвалъ, какимъ неизмѣримымъ пожертвованіемъ въ ея глазахъ было то, что она позволила ему называть себя его женою.

Мистеръ Домби рѣшился показать ей свою власть. Не должно быть ничьей воли, кромѣ его. Онъ желалъ видѣть ее гордою, но гордою за себя, а не противъ себя. Сидя одинъ и ожесточаясь болѣе и болѣе, онъ часто слыхалъ, какъ она выѣзжала и возвращалась домой, крутясь въ вихрѣ лондонской жизни, не заботясь насколько, нравится ему это или нѣтъ, и думая о его удовольствіи или неудовольствіи не болѣе, какъ еслибъ онъ былъ ея конюхомъ. Ея выспреннее и холодное равнодушіе -- его неоспоримая принадлежность, ею присвоенная -- уязвляло его больше, чѣмъ бы могло уязвить всякое другое обращеніе. Онъ рѣшился преклонить ее передъ своею великолѣпною и величавою волей.

Мысли эти давно уже бродили въ головѣ его. Однажды ночью, услышавъ ея поздній пріѣздъ домой, онъ дошелъ въ ея покоя. Она была одна, въ блестящемъ нарядѣ, и только-что воротилась къ себѣ изъ комнаты матери. Лицо ея было грустно и задумчиво, когда онъ направлялся къ ней; но она замѣтила его въ дверяхъ: взглянувъ на отраженіе этого лица въ зеркалѣ, онъ не замедлилъ увидѣть, какъ въ рамкѣ, нахмуренное чело и омраченную красоту, столь хорошо ему знакомыя.

-- Мистриссъ Домби, сказалъ онъ входя: -- я долженъ просить позволенія сказать вамъ нѣсколько словъ.

-- Завтра, былъ лаконическій отвѣтъ.

-- Нѣтъ времени удобнѣе настоящаго, сударыня, возразилъ онъ.-- Вы ошибаетесь на счетъ вашего положенія. Я привыкъ выбирать время самъ, а не ждать на это распоряженія другихъ. Вы, кажется, не совершенно понимаете, кто я и что я, мистриссъ Домби.

-- А мнѣ кажется, что я понимаю васъ очень-хорошо.

Про этихъ словахъ, она взглянула на него, а потомъ, скрестивъ на волнующейся груда свои бѣлыя руки, блестѣвшія золотомъ и брильянтами, она отвернулась.

Будь она менѣе прекрасна и менѣе величава въ своемъ холодномъ спокойствіи, она, можетъ-быть, не убѣдила бы его такъ могущественно въ невыгодности его положенія, которое поразило его гордость въ самое сердце. Но она имѣла эту силу, и онъ чувствовалъ это болѣзненно. Онъ оглянулся вокругъ себя въ комнатѣ; вездѣ были разбросаны великолѣпные уборы, дорогія принадлежности самаго роскошнаго туалета, блестящія украшенія, разбросанныя не по прихоти или безпечности (какъ-бы онъ могъ подумать), но изъ упорнаго, надменнаго пренебреженія къ цѣннымъ вещамъ -- и самолюбію его стало еще больнѣе. Цвѣточныя гирлянды, разноцвѣтныя перья, драгоцѣнные каменья, кружева, шелки, атласы -- куда бы онъ ни посмотрѣлъ, вездѣ богатства раскиданы съ презрѣніемъ; по всему видно, что ихъ ставятъ ни во что. Самые брильянты -- свадебный подарокъ -- которые нетерпѣливо поднимались и опускались на груди ея, какъ-будто жаждали разорвать замокъ, державшій ихъ вокругъ шеи, и покатиться на полъ, гдѣ бы она могла попирать ихъ ногами.

Онъ чувствовалъ свою невыгоду и обнаружилъ это. Торжественный, но чуждый среди этихъ разноцвѣтныхъ драгоцѣнностей и сладострастнаго блеска -- чуждый и принужденный передъ надменною обладательницею всего этого, обладательницею, которой отталкивающая красота отражалась тутъ вездѣ и во всемъ, какъ въ счетномъ множествѣ осколковъ разбитаго зеркала -- онъ ощущалъ смущеніе и неловкость. Все, способствовавшее къ ея небрежному самообладанію, уязвляло его заживо. Взбѣшенный на самого-себя, онъ сѣлъ и продолжалъ съ нисколько-неулучшеннымъ расположеніемъ духа;

-- Мистриссъ Домби, я считаю необходимымъ, чтобъ мы дошли до взаимнаго уразумѣнія другъ друга. Ваше поведеніе мнѣ не нравится, сударыня.

Она взглянула на него слегка еще разъ и снова отвернулась; во она могла бы говорить цѣлый часъ и выразила бы меньше.

-- Повторяю вамъ, мистриссъ Домби: мнѣ не нравится. Я уже имѣлъ случай замѣтить, что желаю въ этомъ перемѣны. Теперь я требую этого настоятельно.

-- Вы избрали приличный случай для своего перваго выговора, сударь, приняли приличную манеру и употребляете приличныя выраженія. Вы требуете настоятельно! Отъ меня!...

-- Сударыня, возразилъ мистеръ Домби съ самымъ наступательно-величественнымъ видомъ:-- я сдѣлалъ васъ своею женою. Вы носите мое имя. Вы раздѣляете мое положеніе въ свѣтѣ и мою репутацію. Я не хочу упоминать, что свѣтъ вообще считаетъ васъ отличенною такимъ союзомъ; по скажу, что привыкъ настаивать съ тѣми, кто со мною связанъ и кто отъ меня зависитъ.

-- Чѣмъ изъ двухъ угодно вамъ считать меня?

-- По моему мнѣнію, жена моя должна быть -- и есть, волею или неволей, тѣмъ и другимъ, мистриссъ Домби.

Она устремила на него пристальный взоръ и сжала дрожащія губы. Онъ видѣлъ, какъ заколыхалась грудь ея, видѣлъ, какъ лицо ея вспыхнуло и потомъ поблѣднѣло. Все это онъ могъ знать и зналъ, но онъ не зналъ, что ее удерживало одно слово, которое шептало въ самомъ глубокомъ тайникѣ ея сердца, и слово это было: Флоренса!

Слѣпой безумецъ, бросающійся въ пропасть! Онъ воображалъ, что она стоитъ въ страхѣ передъ нимъ!

-- Вы слишкомъ-расточительны, сударыня, продолжалъ, мистеръ Домби.-- Вы безразсудно-расточительны. Вы тратите множество денегъ -- или то, что было бы множествомъ для большей части мужей -- посѣщая такія общества, которыя мнѣ безполезны и вообще даже непріятны для меня. Я настоятельно требую совершенной перемѣны во всемъ этомъ. Знаю, что новизна обладанія десятою долей тѣхъ средствъ, какими надѣлило васъ счастье, вовлекаетъ иногда дамъ въ крайнее мотовство. Этого было уже больше, чѣмъ довольно. Я желаю, чтобъ уроки другаго рода, которыми пользовалась мистриссъ Грэнджеръ, послужили къ насталенію мистриссъ Домби.

Тотъ же пристальный взглядъ, тѣ же дрожащія губы, волнующаяся грудь, и лицо, то багровое, то бѣлое какъ полотно -- и попрежнему шопотъ: Флоренса, Флоренса, отзывавшійся ей въ каждомъ біеніи сердца.

Наглое самодовольствіе мистера Домби окрылилось при видѣ темой перемѣны въ Эдиѳи. Разбухнувъ отъ ей прошлаго презрѣнія и его собственнаго недавняго сознанія своей невыгоды, не менѣе; какъ отъ теперешней покорности (такъ онъ воображалъ ея душевное состояніе), оно было слишкомъ-сильно для его груди и вырвалось изъ всякихъ границъ. Кто могъ противиться его величественной волѣ! Онъ рѣшился переломить -- и вотъ, смотрите!

-- Также точно, сударыня, продолжалъ онъ полновластно-повелительнымъ тономъ:-- вы поймете ясно, что ко мнѣ должно относиться во всемъ, что должно мнѣ повиноваться. Мнѣ должно показывать положительнымъ образомъ передъ свѣтомъ почтительность и сознаніе моей власти, сударыня. Я къ этому привыкъ, Я требую этого, какъ своего права. Короче, я этого хочу, считаю это приличнымъ вознагражденіемъ за доставшееся вамъ возвышеніе въ свѣтѣ, и полагаю, что никто не удивится моему требованію, или вашему повиновенію... Мнѣ, мнѣ! прибавилъ онъ особенно-выразительно.

Ни слова отъ нея. Никакой перемѣны въ ней. Глаза прикованы по прежнему къ его лицу.

-- Я узналъ отъ вашей матушки, мистриссъ Домби, сказалъ онъ съ магистерскою важностью: -- это, вѣроятно, извѣстно и вамъ -- что для ея здоровья ей очень рекомендуютъ жить въ Брайтонѣ. Мистеръ Каркеръ былъ такъ добръ...

Она вдругъ вся измѣнилась. Лицо и грудь запылали, какъ-будто ихъ озарило краснымъ заревомъ зловѣщаго солнечнаго заката. Не упустивъ замѣтить это и перетолковать по-своему, мистеръ Домби продолжалъ:

-- Мистеръ Каркеръ былъ такъ добръ, что поѣхалъ туда и нанялъ намъ на время домъ. По возвращеніи хозяйства въ Лондонъ, я пріиму мѣры, какія сочту полезными для лучшаго имъ управленія. Одною изъ нихъ будетъ приглашеніе сюда (если это возможно) весьма-почтенной особы, находящейся въ ограниченныхъ обстоятельствахъ, одной мистриссъ Пинчинъ, которая занимала нѣкогда довѣренное мѣсто въ моемъ семействѣ: она будетъ здѣсь въ качествѣ домоправительницы. Такое хозяйство, какъ это, надъ которымъ предсѣдательствуютъ только по имени, мистриссъ Домби, требуетъ способной головы.

Она перемѣнила свое положеніе прежде, чѣмъ онъ дошелъ до послѣдней фразы, и теперь сидѣла -- все не- сводя съ него глазъ -- вертя на рукѣ браслетъ, не легкимъ женскимъ, прикосновеніемъ, но нажимая и двигая имъ по гладкой кожѣ, такъ-что на ней обозначился красный рубецъ.

-- Я замѣтилъ, сказалъ мистеръ Домби: -- и этимъ окончу то, что счелъ нужнымъ сообщить вамъ теперь, мистриссъ Домби -- я замѣтилъ сейчасъ, сударыня, что вы приняли особеннымъ образомъ упоминаніе мое о мистерѣ Каркерѣ. По случаю обнаруженія вамъ при этомъ довѣренномъ лицѣ моего неудовольствія касательно вашей манеры принимать моихъ гостей, вамъ было угодно объявить возраженіе противъ его присутствія. Вамъ прійдется преодолѣть свое неудовольствіе, сударыня, и привыкнуть къ вѣроятности видѣть. мистера Каркера при многихъ подобныхъ случаяхъ, если вы не воспользуетесь средствомъ отвратить это -- средствомъ, которое въ вашихъ рукахъ, то-есть, если вы перестанете подавать мнѣ поводъ къ неудовольствію на васъ. Мистеръ Каркеръ -- продолжалъ мистеръ Домби, который, послѣ замѣченнаго имъ сейчасъ волненія, надѣялся этимъ способомъ вѣрнѣе усмирить гордость своей жены, а, можетъ-быть, желалъ также выказать передъ этимъ джентльменомъ свою власть въ новомъ и торжественномъ видѣ: -- мистеръ Каркеръ, пользуясь моею довѣренностью, мистриссъ Домби, можетъ до такой степени пользоваться и вашею. Надѣюсь, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ послѣ краткаго молчанія, въ-теченіе котораго, въ усугубившейся надменности, онъ, по-видимому, остановился на своей идеѣ: -- что мнѣ не будетъ случая поручать мистеру Каркеру передавать вамъ мои замѣчанія или выговоры; но какъ въ моемъ положеніи и при моей репутаціи было бы унизительно вступать часто въ мелочные споры съ дамою, которой я сдѣлалъ величайшее отличіе, какое только къ моей власти, я не задумаюсь воспользоваться его услугами, когда сочту это нужнымъ...

-- Теперь, подумалъ онъ, вставая съ полнымъ убѣжденіемъ въ своемъ нравственномъ могуществѣ, и вставая болѣе негибкимъ и непроницаемымъ чѣмъ когда-нибудь: она знаетъ меня и мою рѣшимость.

Рука, которая такъ нажимала браслетъ, легла тяжело на грудь Эдиѳи, но она все смотрѣла на мужа съ неизмѣнившимся лицомъ, и сказала тихимъ голосомъ:

-- Постойте... ради самого Бога! Я должна говорить вами.

Почему она не заговорила въ-теченіе нѣсколькихъ, минутъ, и какая внутренняя борьба- сдѣлала ее неспособною говорить, между-тѣмъ, какъ сильное принужденіе дало лицу ея неподвижность мрамора? Она смотрѣла на него ни покорно, ни непокорно, безъ дружбы или ненависти, безъ гордости или смиренія -- только вопрошающимъ взглядомъ.

-- Соблазняла ли я васъ когда-нибудь, чтобъ вы искали моей руки? Прибѣгала ли я когда-нибудь къ лукавству для привлеченія васъ? Была ли я съ вами любезнѣе, когда вы искали моей руки, чѣмъ теперь, послѣ нашей свадьбы? Была ли я съ вами когда-нибудь другою, нежели теперь?

-- Сударыня, я не вижу никакой надобности входить въ такія разсужденія...

-- Думали ли вы, что я васъ люблю? Знали ли вы, что этого никогда не было? Заботились ли вы когда-нибудь -- вы, мужчина!-- о моемъ сердцѣ и о томъ, какъ пріобрѣсти такую недостойную вещь? Было ли въ нашемъ торгѣ какое-нибудь жалкое притязаніе на любовь -- съ моей стороны или съ вашей?

-- Вопросы эти не имѣютъ никакой цѣли, сударыня.

Она встала между имъ и дверью, чтобъ загородитъ ему дорогу, и, выпрямившись во всю величавость своего стройнаго стана, продолжала смотрѣть на. него пристально.

-- Вы отвѣчаете на каждый изъ этихъ вопросовъ. Вы отвѣчаете мнѣ прежде, чѣмъ я говорю -- да. Какъ можете вы этому помочь, вы, которому жалкая истина извѣстна столько же, какъ и мнѣ? Теперь, скажите мнѣ: еслибъ я любила васъ до обожанія, могла ли бы я сдѣлать больше, какъ отдать вамъ всю мою волю и все мое существо, чего вы сейчасъ требовали? Еслибъ сердце мое было чисто и совершенно непорочно, а вы были бы его идоломъ, могли ли бъ вы требовать большаго и получить больше?

-- Вѣроятно нѣтъ, сударыня, отвѣчалъ онъ холодно.

-- Вы знаете, что я вовсе не такова. Вы видите, какъ я за васъ смотрю, я можете прочитать на лицѣ моемъ теплоту страсти, которую я къ вамъ питаю. (Ни малѣйшаго движенія его гордыхъ губъ, ни малѣйшаго проблеска огня въ черныхъ глазахъ, ничего, кромѣ того же пристальнаго и вопрошающаго взора, не сопровождало этихъ словъ.) Вы знаете мою исторію... Вы говорили о моей матери... Не-уже-ли вы думаете, что можете унизить или переломить меня до покорности и послушанія?

Мистеръ Домби улыбнулся, какъ улыбнулся бы при вопросѣ, въ состояніи ли онъ выплатить десять тысячь фунтовъ стерлинговъ.

-- Если есть что-нибудь необыкновенное тутъ, сказала она съ легкимъ движеніемъ руки къ лицу, какъ и прежде, неподвижному и безвыразительному, кромѣ того же пытливаго взгляда:-- такъ-какъ я знаю, что теперь необыкновенныя чувства здѣсь (приподнявъ прижатую къ груди руку и тяжко опустивъ ее) -- подумайте, что теперешняя просьба моя къ вамъ имѣетъ значеніе, которое выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ. Да, прибавила она поспѣшно, какъ-будто въ отвѣтъ на нѣчто, отразившееся на лицѣ его: -- я собираюсь просить васъ.

Мистеръ Домби, съ небрежно-снисходительнымъ наклоненіемъ подбородка, отъ-чего зашумѣлъ его туго-накрахмаленный галстухъ -- сѣлъ на стоявшую подлѣ него софу и приготовился слушать просьбу жены.

-- Если вы можете повѣрить, что я теперь въ такомъ состояніи духа... (ему почудились слезы на глазахъ ея, и онъ подумалъ съ самодовольствіемъ, что довелъ ее до этого, хотя ни одна слеза не скатилась по щекѣ Эдиѳи, и она смотрѣла на него съ такою же твердостью, какъ всегда)... если я нахожусь въ такомъ состояніи духа, которое дѣлаетъ мои слова невѣроятными для меня-самой, потому-что они сказаны человѣку, сдѣлавшемуся моимъ мужемъ, а что еще важнѣе, сказаны вам и, то вы, можетъ-быть, придадите имъ больше вѣса. Къ мрачной цѣли, къ которой мы оба стремимся и можемъ дойдти, мы запутываемъ на пути не однихъ себя -- это было бы еще неважно, но и другихъ.

Другихъ! Онъ понялъ, на кого метило это слово, и угрюмо нахмурился.

-- Я говорю съ вами ради другихъ... также ради васъ-самихъ, и ради меня. Съ самой нашей свадьбы, вы обращались со мною нагло-надменно, и я отплачивала вамъ тѣмъ же. Вы показывали мнѣ и всѣмъ, кому случалось насъ окружать, что сдѣлали мнѣ большую честь и большую милость, женившись на мнѣ. Я думала иначе и показывала это ясно. Вы, кажется, не понимаете, или (сколько зависѣло бы отъ вашей воли) не желаете, чтобъ каждый изъ насъ шелъ своимъ отдѣльнымъ путемъ: вмѣсто этого, вы ждете отъ меня покорности, которой никогда не получите.

Хотя лицо ея было то же, однако слово "никогда" получило свое могущественное Значеніе отъ самаго дыханія, съ которымъ было выговорено.

-- Я не чувствую никакой вѣрности къ вамъ, вы это знаете. Вы бы и не заботились о ней, еслибъ я даже любила или могла любить васъ. Также точно я знаю, что и вы не питаете никакой нѣжности ко мнѣ. Но мы соединены другъ съ другомъ, и въ этихъ узахъ, какъ я уже сказала, запутаны, другіе. Мы оба должны умереть; мы оба уже въ связи съ мертвыми, каждый черезъ маленькаго ребенку. Будемъ удерживаться...

Мистеръ Домби тяжело перевелъ духъ, какъ-будто хотѣлъ сказать: о! такъ вотъ что!

-- Нѣтъ богатства, продолжала она, поблѣднѣвъ сильнѣе, тогда, какъ глаза заблестѣли еще большею выразительностью -- которымъ можно было бы купить у меня эти слова, или ихъ значеніе. Сказанныя разъ, не воротятся ни отъ какого богатства, на отъ какой власти. Я чувствую ихъ, взвѣсила ихъ смыслъ, и останусь вѣрною, потому-что рѣшилась. Если вы дадите. мнѣ обѣщаніе удерживаться съ вашей стороны, я обѣщаю вамъ удерживаться съ своей. Мы самая несчастная чета, изъ которой исторгнуты, по различнымъ причинамъ, всѣ чувства, дающія супружеское счастіе, или, по-крайней-мѣрѣ, оправдывающія супружество; но со-временемъ можетъ зародиться между нами нѣкоторое дружество, или нѣкоторое приспособленіе другъ къ другу. Я постараюсь надѣяться этого, если вы попытаетесь сдѣлать то же; буду смотрѣть съ надеждою на лучшее и счастливѣйшее употребленіе своихъ зрѣлыхъ лѣтъ, чѣмъ то, какое сдѣлала изъ своей юности и лучшей поры жизни!

Все это проговорила она тихимъ и яснымъ голосомъ, который не возвышался и не понижался ни раза; кончивъ, она опустила руку, которою удерживала грудь и принуждала себя къ безстрашію и наружному спокойствію: руку, но не взоры, которые такъ пристально наблюдали его лицо!!

-- Сударыня, сказалъ мистеръ Домби, съ крайнею степенью достоинства:-- я не могу принять никакихъ предложеній такого необыкновеннаго свойства.!

Она все смотрѣла на него безъ малѣйшаго измѣненія въ лицѣ.

-- Я не могу, продолжалъ онъ, вставая: -- согласиться пересуживать или подвергать переговорамъ съ вами, мистриссѣ Домби, предмета, О которомъ вамъ уже извѣстны мои мысли и ожиданія. Я объявилъ свой ultimatum, сударыня, и мнѣ осталось только просить васъ обратить на него самое серьёзное вниманіе.

Надобно было видѣть, какъ лицо ея вдругъ приняло свое прежнее выраженіе, только съ усилившеюся энергіей; какъ эти глаза опустились, будто переставъ смотрѣть на какой-нибудь низкій и противный предметъ; какъ вдругъ озарилось это надменное чело, какъ презрѣніе, гнѣвъ, негодованіе и отвращеніе пробились наружу, а блѣдная тѣнь мольбы исчезла, будто легкій наръ! Ему оставалось только смотрѣть на это, и смотрѣть къ своему уничиженію.

-- Ступайте, сударь! сказала она, указавъ повелительнымъ жестомъ на дверь.-- Нашъ первый и послѣдній откровенный разговоръ кончился. Ничто не можетъ раздѣлить насъ больше того, какъ мы будемъ раздѣлены съ этихъ поръ.

-- Я пойду своимъ путемъ, сударыня, возразилъ мистеръ Домби: -- и будьте увѣрены, ничто не совратитъ меня съ него.

Она молча обернулась къ нему спиною и сѣла передъ зеркаломъ.

-- Полагаюсь на лучшее уразумѣніе вами вашихъ обязанностей, на болѣе-основательныя чувства, и на болѣе-вѣрныя внушенія вашего разсудка, сударыня.

Ни слова въ отвѣтъ. Онъ видѣлъ въ зеркалѣ, что лицо ея не выражало ни малѣйшаго помышленія о немъ, будто онъ былъ не больше, какъ незримымъ паукомъ на стѣнѣ или перебѣгавшимъ по полу жукомъ, или, вѣрнѣе, будто онъ былъ тѣмъ или другимъ, видѣннымъ и раздавленнымъ ею насѣкомымъ, отъ котораго она сейчасъ только отвернулась, и потомъ забыла, какъ о ничтожной, мертвой гадинѣ въ родѣ околѣвающихъ ежедневно на землѣ.

Онъ оглянулся назадъ, дойдя до дверей, и окинулъ взоромъ роскошный, ярко-освѣщённый покой, раскиданные вездѣ прекрасные и блестящіе предметы, фигуру Эдиѳи передъ зеркаломъ въ великолѣпномъ бальномъ нарядѣ, и посмотрѣлъ еще разъ налицо ея, какимъ увидѣлъ его въ зеркалѣ; дотомъ онъ отправился въ свою старую комнату, посвященную размышленіямъ, унося съ собою въ мысляхъ живую картину всего этого и блуждающую, безотчетную мысль, какія иногда бродятъ въ человѣческой головѣ: каково будетъ смотрѣть эта комната, когда онъ увидитъ ее въ слѣдующій разъ?

Впрочемъ, мистеръ Домби былъ вообще весьма-молчаливъ, весьма-величавъ и твердо убѣжденъ въ непремѣнномъ достиженіи своей цѣли. Такимъ онъ и остался.

Онъ не былъ расположенъ сопровождать свое семейство въ Брайтонъ, но благосклонно увѣдомилъ Клеопатру за завтракомъ, въ утро ихъ отъѣзда, послѣдовавшаго дня черезъ два послѣ описанной вами супружеской сцены, что его можно скоро ожидать въ тѣхъ мѣстахъ. Нужно было спѣшить доставить Клеопатру куда-нибудь въ здоровое мѣсто: она казалась рѣшительно на ущербѣ и быстро-склонявшеюся къ землѣ.

Не претерпѣвъ рѣшительнаго вторичнаго припадка болѣзни, старуха, по-видимому, отползла назадъ въ своемъ выздоровленіи отъ перваго. Она была тощѣе и морщинистѣе, болѣе-сбивчива въ своемъ частомъ полоуміи, путалась чаще въ рѣчахъ и забывалась чаще. Въ числѣ признаковъ послѣдняго недуга, она впала въ привычку перемѣшивать имена своихъ двухъ зятей, живаго и покойнаго, и обыкновенно называла мистера Домби или "Грэнджби", или "Домберомъ", или безъ разбора тѣмъ и другимъ именемъ.

Но все-таки она была юношественно-игрива и чрезвычайно-моложава, явилась къ завтраку передъ отъѣздомъ въ новой шляпкѣ, заказанной нарочно по этому случаю, и дорожномъ платьѣ, вышитомъ и обшитомъ какъ для младенца. Теперь не легко было надѣть на нее "летучую" шляпку или удержать ее на мѣстѣ -- на темени дряхолой трясущейся головы, когда она была наконецъ надѣта. Въ настоящемъ случаѣ шляпка эта все сдвигалась на одинъ бокъ, и ее безпрестанно поправляла горничная Флоуерсъ, которая держалась въ-теченіе всего завтрака по близости съ этою исключительною цѣлью.

-- Ну, мой любезнѣйшій Грэнджби, сказала мистриссъ Скьютонъ:-- вы рѣшительно должны обѣщать къ намъ очень-скоро. Она имѣла также привычку урѣзывать слоги словъ, а иногда совершенно выкидывать и цѣлыя слова.

-- Я сказалъ сейчасъ, сударыня, возразилъ мистеръ Домби грозно и съ напряженіемъ:-- что располагаю пріѣхать черезъ день мы черезъ два.

-- Богъ съ вами, Домберъ!

Тутъ майоръ, пришедшій проститься съ дамами и вытаращившій на мистриссъ Скбютонъ свои апоплексическіе глаза, съ безкорыстнымъ спокойствіемъ существа безсмертнаго сказалъ:

-- Клянусь Богомъ, сударыня, вы не приглашаете къ себѣ стараго Джое!

-- Кто этотъ злодѣй? прошепеляла Клеопатра. Но Флоуррсъ, потрепала ее по тульѣ съѣхавшей шляпки и какъ-будто возвратила ей память. Она привосокупила:-- О! вы говорите о себѣ, негодное созданіе!

-- Чертовски-плохо, сэръ, шепнулъ майоръ мистеру Домби.-- Плохо. Никогда не укутывалась какъ должно; майоръ былъ самъ застегнутъ до подбородка.-- Кого же могъ Дж. Б. подразумѣвать, какъ не стараго Джое, стараго Джое Бэгстока -- Джозефа, вашего раба -- Джое, сударыня! Вотъ онъ! Вотъ бэгстокскіе мѣх и, сударыня! вскричалъ майоръ, ударяя себя звонко но груди.

-- Мой ангелъ Эдиѳь, Грэнджби, какъ это странно, сказала Клеопатра брюзгливо:-- что майоръ...

-- Бэгстокъ! Дж. Б.! подхватилъ майоръ, видя, что она забыла его имя.

-- Ну, это все равно, возразила Клеопатра:-- Эдиѳь, мой ангелъ, ты знаешь, я всегда забывала имена -- что же такое? О! какъ-то странно, что столько народа собирается навѣстить меня. Я уѣзжаю вѣдь ненадолго. Я ворочусь. Они, конечно, могутъ подождать, пока я ворочусь!

Клеопатра оглядывала всѣхъ сидящихъ за столомъ и казалась не въ духѣ.

-- Я не хочу гостей... право, ненужно гостей; немножко отдыха -- и все тутъ... мнѣ больше ничего не нужно. Ко мнѣ не должны приближаться негодныя твари, пока я не поправлюсь; при этомъ, желая снова выкинуть одну изъ своихъ кокетливыхъ продѣлокъ, она хотѣла ударить майора вѣеромъ, но, вмѣсто того, опрокинула чашку мистера Домби, стоявшую совершенно по другому направленію.

Потомъ она позвала Витерса и велѣла ему смотрѣть, чтобъ непремѣнно приступили къ нѣкоторымъ пустымъ передѣлкамъ въ ея комнатѣ, которыя должно кончить прежде, чѣмъ она воротится и начать немедленно, такъ-какъ нельзя сказать, когда именно ей вздумается воротиться, а у нея много приглашеній, и она намѣрена дѣлать и принимать цѣлую тьму визитовъ. Витерсъ выслушалъ эти приказанія съ приличнымъ вниманіемъ и поручился за ихъ исполненіе; но отступивъ отъ своей госпожи шага на два парадъ, не могъ удержаться отъ страннаго взгляда на майора, тотъ взглянулъ также странно на мистера Домби, а мистеръ Домби не менѣе странно на мистрессъ Скьютонъ; та же, съ своей стороны, кивнула до того, что шляпка съѣхала ей на одинъ глазъ, и она барабанила по тарелкѣ, дѣйствуя ножомъ и вилкою, какъ-будто играя кастаньетами.

Одна Эдиѳь не поднимала глазъ ни на чье лицо изъ присутствугощихъ и не казалась удивленною или огорченною ничѣмъ, что бы ни дѣлала, что бы ни говорила ея мать. Она слушала ея безсвязную болтовню, или, по-крайней-мѣрѣ, повертывала къ ней голову, когда та адресовалась къ ней, отвѣчала нѣсколькими тихими словами, когда было нужно, иногда останавливала Клеопатру; когда та бредила, или направляла ея память на путь истинный односложнымъ словомъ, когда та сбивалась. Мать, какъ бы ни блуждали ея мысли на-счетъ всего остальнаго, была постоянна въ одномъ -- безпрестанно наблюдала физіономію дочери. Она смотрѣла на прекрасное лицо, строгое и мраморно-неподвижное, то съ какимъ-то боязливымъ восторгомъ; то съ рѣзвымъ тиканьемъ, стараясь вызвать на немъ улыбку, то съ брюзгливыми слезами и завистливыми сотрясеніями головы, какъ-будто воображая, что дочь къ ней невнимательна -- но всегда подъ вліяніемъ влеченія къ ней, которое не слабѣло, какъ бы ни бродили мысли старухи, но овладѣло всѣмъ существомъ ея. Съ лица Эдиѳи взоръ ея переходилъ no-временамъ на Флоренсу съ довольно-дикимъ выраженіемъ; иногда она пробовала смотрѣть куда-нибудь въ сторону, какъ-будто избѣгая притягательной силы лица дочери; но глаза ея обращались къ ней снова и по-видимому насильно, хотя Эдиѳь не искала встрѣчи съ ними и не обезпокоила матери ни однимъ взглядомъ.

По окончаніи завтрака, мистриссъ Скьютонъ, прикинувшись опирающеюся съ дѣвическою легкостью на руку майора, хотя по другую сторону ее съ усиліемъ поддерживала горничная Флоуерсъ, а сзади пажъ Витерсъ, добралась до кареты, въ которой должна была ѣхать въ Брайтонъ вмѣстѣ съ Флоренсою и Эдиѳью.

-- Не-уже-ли Джозефъ рѣшительно изгнанъ, мэмъ? сказалъ майоръ, всунувъ свое синее лицо въ окошко кареты.-- Годдэмъ, мэмъ, не-уже-ли Клеопатра такъ жестокосерда, что запретитъ своему вѣрному Антоніо Бэгстоку приближаться въ ней?

-- Убирайтесь! отвѣчала Клеопатра.-- Я васъ терпѣть не могу. Вы увидите меня, когда я ворочусь, если будете вести себя очень-хорошо.

-- Такъ скажите Джое, что онъ можетъ жить надеждою, мэмъ; не то онъ умретъ съ отчаянія.

Клеопатра вздрогнула и откинулась назадъ.

-- Эдиѳь, мое дитя, скажи ему...

-- Что?

-- Какія страшныя слова! Онъ говоритъ такія страшныя вещи!

Эдиѳь сдѣлала ему знакъ удалиться, велѣла ѣхать и предоставила майора мистеру Домби, къ которому онъ воротился посвистывая.

-- Знаете, что я вамъ скажу, сэръ? сказалъ майоръ, закинувъ руки за спину и раздвинувъ широко ноги: -- одна изъ нашихъ прелестныхъ знакомыхъ отправилась въ безъизвѣстную улицу.

-- Я васъ не понимаю, майоръ.

-- Я хочу сказать, Домби, что вы скоро будете осиротѣлымъ зятемъ.

Мистеру Домби, по-видимому, очень не понравилась такая безцеремонности, и майоръ принялся за свой лошадиный кашель, что всегда дѣлалъ, когда хотѣлъ казаться степеннымъ.

-- Годдэмъ, сэръ! Нѣтъ никакой нужды скрывать этотъ фактъ. Джое человѣкъ прямой, сэръ. Такая у него натура. Если вы хотите имѣть стараго Джоша, сэръ, то берите его такимъ, каковъ онъ есть, и вы найдете его чертовски-ржавымъ, старымъ забіякой, изъ зубастой Дж. Б. породы. Домби, матушка вашей жены утекаетъ, сэръ.

-- Я боюсь, возразилъ мистеръ Домби весьма-философически:-- что мистриссъ Скьютонъ значительно потрясена.

-- Потрясена, Домби? Разбита въ дребезги!

-- Однако, перемѣна жизни и заботливость могутъ еще сдѣлать для нея многое.

-- Не вѣрьте этому, сэръ. Годдэмъ, сэръ! она никогда не куталась какъ должно. Если человѣкъ не укутается, такъ его нечему держать. Есть люди, которымъ должно умереть. Непремѣнно. Годдэмъ, они умрутъ. Они упрямы. Я вамъ скажу вотъ что, Домби: можетъ-быть, это не будетъ вычурно; можетъ-быть, не утонченно, а туго и круто, но нѣсколько стараго, настоящаго британскаго, бэгстоковскаго элемента, сэръ, не мѣшало бы подбавить въ человѣчество, для улучшенія людской породы.

Сообщивъ это драгоцѣнное свѣдѣніе, майоръ, человѣкъ по истинѣ "синій", какими бы онъ ни обладалъ другими качествами, за которыми входилъ въ классификаціи "стараго, настоящаго британскаго элемента" -- чего еще никто не опредѣлилъ вполнѣ -- майоръ свернулъ свои параличные признаки и раковые глаза въ клубокъ и пыхтѣлъ такъ во весь, остатокъ дня.

Клеопатра, то брезгливая, то самодовольная, иногда сонная, иногда несонная, но вообще необычайно-юношественная, пріѣхала въ тотъ же вечеръ въ Брайтонъ, разсыпалась на части, по обыкновенію, и была уложена въ постель. Тамъ мрачно-настроенная фантазія могла бы легко нарисовать болѣе-могущественное олицетвореніе смерти, чѣмъ какимъ была ея полная, здоровая горничная, которой бы слѣдовало быть скелетомъ -- олицетвореніе смерти, бодрствующее за розовыми занавѣсами, привезенными нарочно сюда, чтобъ они проливали свой цвѣтъ на полуживую старуху.

Верховный совѣтъ медицинскихъ авторитетовъ рѣшилъ, что она должна ежедневно пользоваться воздухомъ, катаясь въ каретѣ, или прогуливаясь пѣшкомъ, если ее на это станетъ. Эдиѳь была готова сопутствовать ей, всегда готова, съ прежнею машинальною внимательностью и холодною красотою -- и онѣ выѣзжали вдвоемъ: Эдиѳь чувствовала себя неловко при Флоренсѣ теперь, когда матери ея стало хуже, и она сказала Флоренсѣ съ нѣжнымъ поцѣлуемъ, что предпочитаетъ выѣзжать съ матерью одна.

Разъ, мистриссъ Скьютонъ была въ нерѣшительномъ, капризномъ, ревнивомъ расположеніи духа, которое развилось въ ней, когда она начинала выздоравливать отъ перваго удара паралича. Просидѣвъ нѣсколько времени молча въ каретѣ и во все это время наблюдая лицо дочери, она вдругъ взяла ея руку и начала цаловать съ жаромъ. Рука не была ни дана, ни отнята, но просто уступила безсознательно тому, что съ нею хотѣли дѣлать, а дотомъ, когда мать перестала держать ее, она опустилась сама собою, какъ безжизненная. На это старуха начала плакаться и жаловаться, и говорить, какою нѣжною матерью она была, и какъ она теперь покинута и забыта! Она, продолжала сѣтовать по своевольнымъ промежуткамъ времени, даже когда онѣ вышли изъ кареты. Старуха двигалась пѣшкомъ, при помощи Витерса и трости, Эдиѳь шла рядомъ съ нею, а карета слѣдовала за ними въ недальнемъ разстояніи.

День былъ пасмурный, зловѣщій, вѣтренный, и они шли по доунсамъ, имѣя передъ собою только небо и голую полосу песчаной почвы. Мать продолжала брюзгливо свои монотонныя сѣтованія, повторяя ихъ по временамъ въ-полголоса, а гордая фигура дочери двигалась медленно подлѣ нея, какъ вдругъ на одномъ пригоркѣ показались двѣ другія женскія фигуры, которыя издали казались такими странными и преувеличенными подобіями ихъ собственныхъ, что Эдиѳь невольно остановилась.

Почти въ одно время съ нею остановились и тѣ женщины; та, которая показалась Эдиѳи изуродованною тѣнью ея матери, говорила съ жаромъ другой, указывая рукою на обѣихъ дамъ. Первая, по-видимому, чувствовала расположеніе вернуться; но другая, въ которой Эдиѳь узнала столько сходства съ собою, что была поражена страннымъ чувствомъ, похожимъ на страхъ, продолжала идти; тогда обѣ пошли вмѣстѣ.

Большую часть этихъ замѣчаній Эдиѳь сдѣлала, подходя къ тѣмъ двумъ фигурамъ, потому-что она пріостановилась только на мгновеніе. Разсмотрѣвъ ихъ ближе, она увидѣла, что онѣ одѣты бѣдно, какъ безпріютныя скиталицы; младшая разносила для продажи кой-какія вязаныя вещи и товаръ въ томъ же родѣ, а старая брела съ пустыми руками.

И между-тѣмъ, какъ далеко ни была она выше младшей женщины по одеждѣ, наружному достоинству и красотѣ, но все-таки Эдиѳь не могла удержаться отъ сравненія ея съ собою. Можетъ-быть, она видѣла на ея лицѣ нѣкоторые слѣды того, что таилось въ ея собственной душѣ, хотя и не отражалось въ наружности; но когда младшая подошла, встрѣтила ея взглядъ и устремила на нее свои блестящіе глаза -- несомнѣнно представляя нѣчто изъ ея вида и осанки, и, по-видимому, сочувствуя ея мыслямъ -- она ощутила, какъ по тѣлу ея пробѣгалъ ознобъ, будто день дѣлался пасмурнѣе, а вѣтръ холоднѣе.

Обѣ группы сошлись. Старуха, остановившись, нагло протянула руку и стала просить милостыни у мистриссъ Скьютонъ. Молодая остановилась также; она и Эдиѳь смотрѣли другъ другу прямо въ глаза.

-- Что ты продаешь? спросила Эдиѳь.

-- Только это, отвѣчала она, держа на показъ свои товары и не глядя на нихъ.-- Себя я продала уже давно.

-- Миледи, не вѣрьте ей, каркала старуха, обратясь къ мистриссъ Скьютонъ: -- не вѣрьте. Она любитъ болтать такой вздоръ. Это моя хорошенькая и непокорная дочь. Я не слышу отъ нея ничего, кромѣ упрековъ, милэди, за все, что для нея сдѣлала. Вотъ, посмотрите на нее, милэди, какъ она глядитъ на свою бѣдную старую мать.

Мистриссъ Скьютонъ достала кошелекъ и принялась торопливо и дрожащею рукою искать въ немъ монетъ, которыхъ другая старуха ждала съ жадностію; дряхлыя головы ихъ чуть не касались между собою въ этой поспѣшности. Въ это время, вмѣшалась въ разговоръ Эдиѳь:

-- Я видѣла тебя прежде, обратясь къ старухѣ.

-- Да, милэди (и она присѣла).-- Тамъ, въ Варикш и рѣ, утромъ, между деревьями... когда вы не хотѣли дать мнѣ ничего. Но тотъ джентльменъ, онъ далъ мнѣ денегъ! О, Богъ съ нимъ, Богъ съ нимъ! чавкала она, держа протянутою костлявую руку и страшно оскаля зубы къ дочери.

-- Hе зачѣмъ останавливать меня, Эдиѳь! сказала мистриссъ Скьютонъ, сердито ожидая возраженія съ ея стороны.-- Ты ничего не понимаешь. Я не хочу, чтобъ мнѣ мѣшали. Я увѣрена, что это предобрѣйшая женщина и хорошая мать.

-- Да, милэди, да, щебетала старуха, протянувъ къ ней свою алчную руку.-- Благодарю васъ, милэди. Благослови васъ Богъ, милэди. Еще шестипенсовикъ, моя хорошенькая лэди... сами вы добрая мать.

-- И со мною иногда поступаютъ довольно-таки непочтительно, мое доброе старое твореніе, увѣряю тебя, сказала мистриссъ Скьютонъ плаксивымъ тономъ.-- Вотъ тебѣ! Дай мнѣ руку. Ты предоброе старое твореніе -- полное того, какъ оно называется -- и все это. Ты вся нѣжность и прочая, не такъ ли?

-- О, да, милэди!

-- Да, я увѣрена; таково же это джентльменистое созданіе Грэнджби. Право, я должна пожать тебѣ руку еще разъ. Ну, теперь ты можешь идти, знаешь... и я надѣюсь (обращаясь къ дочери своего двойника), что ты будешь оказывать больше благодарности и врожденнаго -- какъ его зовутъ, и все остальное... но я никогда не помнила именъ, потому-что вѣрно никогда не было лучшей матери, чѣмъ было для тебя это доброе старое твореніе. Пойдемъ, Эдиѳь!

Развалина Клеопатры двигалась, продолжая сѣтовать и плакаться, и отирать глаза съ осторожностью, помня о румянахъ по сосѣдству ихъ; а другая старуха заковыляла въ другую сторону, двигая челюстями, чавкая я пересчитывая деньги. Между Эдиѳью и младшею странницей не было сказано ни слова, не было ни одного жеста; но ни одна не свела ни на мгновеніе пристальнаго взгляда съ другой. Все это, время онѣ стояли лицомъ-къ-лицу; наконецъ, Эдиѳь, будто пробудившись отъ сновидѣнія, пошла тихо впередъ.-- Ты красавица, бормотала ея тѣнь, глядя ей вслѣдъ: -- но красота насъ не спасаетъ. Ты женщина гордая; но гордость насъ не спасаетъ. Намъ нужно узнать другъ друга, когда мы опять встрѣтимся!

ГЛАВА V.

Еще голоса на волнахъ.

Все идетъ своимъ чередомъ. Волны охрипли, повторяя свои таинства; пыль лежитъ грудами на прибрежьи; морскія птицы поднимаются въ воздухъ и парятъ; вѣтры и облака стремятся по своему безслѣдному пути; бѣлыя руки манятъ при лунномъ свѣтѣ въ невидимую страну, которая далеко за-водами.

Съ кроткимъ и грустныхъ удовольствіемъ видитъ себя Флоренса снова въ знакомыхъ мѣстахъ, гдѣ она бродила такъ печально, но все-таки была такъ счастлива; она думаетъ о покойномъ братѣ тамъ, гдѣ, бывало, часто съ нимъ бесѣдовала, когда вода волновалась недалеко отъ его колясочки. Теперь, сидя тутъ въ задумчивости, она прислушивается къ однообразному ропоту моря и слышитъ повтореніе маленькой исторіи умершаго малютки, слышитъ отголоски его собственныхъ словъ; ей кажется, что вся ея жизнь, надежды и печаля послѣ того -- въ прежнемъ пустынномъ домѣ и пышномъ дворцѣ настоящаго времени -- имѣютъ свою долю въ этихъ чудныхъ напѣвахъ.

Добрый мистеръ Тутсъ, скитающійся поодаль и смотрящій внимательно на боготворимое имъ существо (онъ послѣдовалъ за Флоренсою сюда, хотя изъ деликатности и не рѣшился тревожить ее въ, такое время), также слышитъ requim маленькому Домби на волнахъ, которыя плавно движутся, поднимаются и опускаются, напѣвая вѣчный мадригалъ хвалы Флоренсѣ. Да! онъ подразумѣваетъ, бѣдный мистеръ Тутсъ, что волны говорятъ кое-что о временахъ, когда самъ онъ чувствовалъ себя нѣсколько-блистательнѣе и не такимъ безмозглымъ, какъ теперь; слезы выступаютъ на его глазахъ при опасеніи, что теперь онъ скученъ и глупъ, и годится только для посмѣшища: это отравляетъ пріятность, которую мистеръ Тутсъ ощущалъ, освободившись отъ непосредственной отвѣтственности передъ Чиккеномъ, уѣхавшимъ (на счетъ Тутса) готовиться на побоище съ знаменитымъ боксеромъ Ларки, или Жаворонкомъ.

Но мистеръ Тутсъ ободряется, когда волны нашептываютъ ему ласковую мысль; постепенно и часто останавливаясь въ нерѣшимости, онъ приближается къ Флоренсѣ. Запинаясь и краснѣя, мистеръ Тутсъ прикидывается изумленнымъ такою встрѣчей, и увѣряетъ, хотя онъ слѣдовалъ по пятамъ за каретой, въ которой, она ѣхала, отъ самаго Лондона, глотая съ наслажденіемъ даже пыль изъ-подъ ея колесъ, что онъ никогда въ жизни не были такъ удивленъ.

-- И взяли съ собою Діогена, миссъ Домби! говоритъ мистеръ!

Тутсъ, проникнутый насквозь прикосновеніемъ нѣжной ручки, протянутой ему такъ радушно и чистосердечно.!

Безъ сомнѣнія, Діогенъ здѣсь, и безъ сомнѣнія, мистеръ Тутсъ имѣетъ причину замѣтить его, потому-что Діогенъ устремляется прямо къ ногамъ мистера Тутса и, перекувыркивается въ запальчивости этого движенія, какъ настоящая собака знаменитаго Монтаржи. Но порывъ пса укрощенъ голосомъ его милой госпожи:

-- Смирно, ли, смирно! Развѣ ты забылъ, кто сдѣлалъ насъ друзьями, ли? Стыдясь!

О! хорошо Діогену прижимать свою морду къ ея рукѣ, метаться со стороны на сторону, кружиться около нея, лаять и бросаться, какъ бѣшеному, на всякаго встрѣчнаго, въ доказательство своей преданности. Мистеръ Тутсъ былъ бы и самъ готовъ броситься, какъ бѣшеный, на кого бы то ни было. Проходитъ мимо военный джентльменъ, и мистеръ Тутсъ чувствуетъ пламенное желаніе устремиться на него.

-- Діогенъ здѣсь къ своимъ родномъ воздухѣ, миссъ Домби, не такъ ли?

Флоренса соглашается, благодарно улыбаясь.

-- Миссъ Домби, извините, но еслибъ вы вздумали прогуляться къ Блимберамъ, я... я иду туда,

Флоренса молча подала ему руку, и они пошли вмѣстѣ, предшествуемые Діогеномъ. Ноги мистера Тутса трясутся; хотя онъ разряженъ щегольски, однако ему кажется, что платье сшито не въ пору, и онъ видитъ морщинки на мастерскихъ произведеніяхъ Боргесса и Комп.; онъ былъ, бы довольнѣе, еслибъ надѣлъ лакировавные сапоги.

Наружность дома доктора Блимбера имѣетъ свой прежній схоластическій и ученый видъ. Наверху невредимо окно, куда Флоренса заглядывала, ища блѣднаго личика, окно, гдѣ блѣдное личико озарялось радостью увидя ее, и откуда исхудалая ручонка посылала ей нѣжные поцалуи. Дверь отворена прежнимъ слабоокимъ молодымъ человѣкомъ, который глупо оскаливаетъ зубы при видѣ мистера Тутса. Ихъ вводятъ въ кабинетъ доктора Блимбера, гдѣ слѣпой Гомеръ и Минерва даютъ имъ аудіенцію, какъ и въ-старину, при степенномъ чиканьи большихъ стѣнныхъ часовъ залы; глобусы стоятъ на своихъ прежнихъ мѣстахъ, какъ-будто свѣтъ, остановился и ничто въ немъ не погибло, покоряясь общему закону, который вертитъ, и вертитъ его безъ устали, а между-тѣмъ призываетъ все къ землѣ,

И вотъ, самъ докторъ Блимберъ, съ своими учеными ногами; и вотъ мистриссъ Блимберъ въ чепчикѣ небеснаго цвѣта; и вотъ Корнелія, со своими песчанистыми рядами кудрей и блестящими очками: она роется по-прежнему какъ могильщикъ въ могилахъ мертвыхъ языковъ. Вотъ столъ, на которомъ сидѣлъ бѣдный малютка, одинокій и безпомощный, "новый мальчикъ" училища; сюда доходитъ отголосокъ воркотни старыхъ учениковъ, живущихъ стариками въ старой комнатѣ и на старыхъ началахъ!

-- Тутсъ, говоритъ докторъ Блимберъ:-- очень радъ видѣть васъ, Тутсъ.

Мистеръ Тутсъ х а каетъ въ отвѣтъ.

-- И видѣть васъ, Тутсъ, въ такомъ хорошемъ обществѣ.

Мистеръ Тутсъ объясняетъ съ побагровѣвшимъ лицомъ, что онъ встрѣтилъ случайно миссъ Домби и что, такъ-какъ миссъ Дѣмби пожелала, подобно ему, видѣть это старое училище, то они и пришли сюда вмѣстѣ.

-- Безъ сомнѣнія, миссъ Домби, вы заглянете къ нашимъ молодымъ друзьямъ, сказалъ докторъ Блимберъ.-- Все ваши прежніе сотоварищи, Тутсъ. Я полагаю, въ нашемъ портикѣ нѣтъ новыхъ учениковъ, моя милая (обращаясь къ Корнеліи), съ-тѣхъ-поръ, намъ насъ оставилъ мистеръ Тутсъ?

-- Кромѣ Битерстона, отвѣчала дочь.

-- Да, правда, Битерстонъ новое лицо для Тутса.

Новое и для Флоренсы: въ учебной комнатѣ, Битерстонъ -- уже не тотъ Битерстонъ, который былъ мученикомъ мистриссъ Пинчинъ -- является въ тугомъ галстухѣ и брыжжахъ, и уже носитъ часы съ цѣпочкой. Но Битерстонъ, рожденный подъ какимъ-нибудь зловѣщимъ созвѣздіемъ Бенгала, чрезвычайно-черниленъ; лексиконъ его до того страдаетъ водяною отъ безпрестанныхъ справокъ съ нимъ, что уже не хочетъ закрываться и какъ-будто зѣваетъ въ. доказательство потребности покоя. То же самое дѣлаетъ обладатель его, Битерстонъ, подверженный самому "высокому давленію" доктора Блимбера; но въ зѣвотѣ Битерстона, видна огрызающаяся злость, и говорятъ, будто-бы онъ даже выражалъ желаніе поймать "стараго Блимбера" въ Индіи. Тамъ бы этотъ старый чортъ увидѣлъ себя очень-скоро унесеннымъ во внутрь страны его (т. е. Битерстона) куліями и переданъ Т'хаггамъ {Секта смертоубійцъ въ Индіи.}: вотъ что онъ можетъ ему обѣщать.

Бриггсъ работалъ по-прежнему надъ жерновами мельницы знанія; Токеръ, также; Джонсонъ также; и всѣ остальные. Старые ученики заняты больше всего, съ неутомимымъ усердіемъ, стараніемъ забыть все, что они знали, когда были молодыми учениками. Всѣ вѣжливы и блѣдны по-прежнему; между ними мистеръ Ф и деръ, "баккалавръ искусствъ", съ костлявыми руками и щеткоподобною годовой, трудится безъ устали надъ Геродотомъ, которымъ только-что зарядилъ себя, и остальными мудрецами, стоящими за нимъ на полкѣ.

Визитъ освобожденнаго Тутса произвелъ сильное впечатлѣніе даже между, этими степенными юношами; на него смотрятъ съ нѣкоторымъ благоговѣніемъ, какъ на перешедшаго черезъ Рубиконъ и уже неожидаемаго назадъ; покрой его платья, кольца на рукахъ и другія галантерейныя бездѣлушки возбуждаютъ у него за спиною толки въ-полголоса. Желчный Битерстонъ, не современникъ мистера Тутса, прикидывается передъ младшими учениками будто послѣднія вещи возбуждаютъ его презрѣніе: онъ говоритъ, что желалъ бы видѣть Тутса съ такою дрянью въ Бенгалгѣ, гдѣ у его матери ость изумрудъ, взятый изъ скамеечки какого-то раджи. Вотъ это вещь!

Видъ Флоренсы возбуждаетъ одурманявающія чувства; всѣ молодые джентльмены влюбляются въ нее снова, кромѣ вышеупомянутаго желчнаго Битерстона, который не влюбляется по свойственному ему духу противорѣчія. Во всѣхъ сердцахъ рождается черная ревность къ мистеру Тутсу, и Бриггсъ изъявляетъ мнѣніе, что "наконецъ онъ еще вовсе недовольно-старъ". Но мистеръ Тутсъ уничтожаетъ такой коварный намекъ сразу, обратясь громко съ мистеру Фидеру: "каково поживаешь, Фидеръ?" и пригласивъ его къ себѣ обѣдать сегодня же въ Бедфордъ-Отель, по праву каковыхъ подвиговъ онъ и могъ избавиться отъ всѣхъ вопросовъ, какъ самъ "Старый Парръ".

Много пожатій руки, много расшаркиванья, и сильное желаніе со стороны каждаго изъ молодыхъ джентльменовъ свалить мистера Тутса въ милостивомъ расположеніи миссъ Домби. Потомъ, когда мистеръ Тутсъ удостоилъ минутнаго х а канья свою" прежнюю конторку, онъ и Флоренса ушли съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей, а докторъ Блимберъ, выходя послѣ, всѣхъ и запирая за собою двери, замѣчаетъ:

-- Джентльмены, мы теперь пріймемся за наши занятія.

Одно только это, да развѣ еще немногое другое, слышитъ ученый докторъ въ говорѣ моря, или слыхалъ отъ него вовсю свою жизнь.

Флоренса уходятъ потихоньку въ прежнюю спальню покойнаго брата, вмѣстѣ съ мистриссъ Блимберъ и Корнеліей; мистеръ Тутсъ, чувствуетъ, что тамъ нѣтъ надобности ни въ немъ, ни въ комъ бы то ни было, стоитъ у дверей и бесѣдуетъ съ докторомъ, или, скорѣе, слушаетъ мудрыя рѣчи доктора, и удивляется, какъ могъ онъ нѣкогда считать этотъ кабинетъ великимъ святилищемъ, и самого доктора съ точеными круглыми ногами, похожими на ножки духовнаго фортепьяно, за великаго и грознаго человѣка. Флоренса вскорѣ спускается внизъ и прощается; мистеръ Тутсъ откланивается также; Діогенъ, который во все это время пугалъ безпощадно слабоокаго молодаго человѣка; бросается за двери и весело лаетъ на утесъ, между-тѣмъ, какъ Мелія и другая служанка доктора Блимбера выглядываютъ изъ верхняго окна, посмѣиваются надъ "этимъ мистеромъ Тутсомъ" и говорятъ о миссъ Домби: "право, однако, а вѣдь она не похожа на своего брата, только пригожѣе его?"

Мистеръ Тутсъ, увидя слезы на глазахъ Флоренсы, когда она сошла съ верху, мучится отчаяніемъ и безпокойствомъ, и думаетъ, что сдѣлалъ худо, предложивъ ей это посѣщеніе. Но онъ скоро приходитъ въ себя, когда она говоритъ, что ей было очень пріятно имѣть эти давно-знакомыя мѣста; она бесѣдуетъ о нихъ съ удовольствіемъ, идучи съ своимъ кавалеромъ вдоль взморья. Голоса волнъ, нѣжный голосъ Флоренсы, когда они подходятъ къ дому мистера Домби, и необходимость разстаться съ нею -- все это порабощаетъ мистера Тутса до того, что у него не остается ни на волосъ свободной воли. Когда на прощаньи она дружески протянула ему руку, онъ не въ силахъ былъ выпустить ее изъ своей руки.

-- Миссъ Домби, извините, говоритъ мистеръ Тутсъ печальнымъ шопотомъ:-- но еслибъ вы позволили мнѣ...

Улыбающійся и невинный взглядъ Флоренсы ставить его въ тупикъ.

-- Еслибъ вы позволили мнѣ... еслибъ не сочли вольностью, миссъ Домби, что я... безъ всякаго поощренія съ вашей стороны... еслибъ могъ надѣяться, знаете...

Флоренса смотритъ на него вопросительно.

-- Миссъ Домби, (онъ чувствуетъ, что теперь ему уже дѣваться некуда, и надобно продолжать волей или неволей), я, право, въ такомъ состояніи... такъ обожаю васъ, что не знаю, что съ собою дѣлать. Я самое жалкое существо. Еслибъ мы были теперь не на углу сквера, я бы опустился на колѣни и умолялъ бы васъ -- безъ всякаго поощренія съ вашей стороны -- позволить мнѣ только надѣяться, что могу...могу считать возможнымъ, что вы...

-- О, прошу васъ, перестаньте! восклицаетъ Флоренса, испуганная и огорченная.-- Не дѣлайте этого, мистеръ Тутсъ. Перестаньте, прошу васъ. Не продолжайте. Изъ дружбы ко мнѣ, не продолжайте!

Мистеръ Тутсъ пристыженъ ужасно и открываетъ ротъ.

-- Вы были ко мнѣ такъ добры. Я вамъ такъ благодарна, имѣю столько причинъ считать васъ своимъ добрымъ другомъ, столько люблю васъ (Тутъ невинное лицо улыбнулось ему съ самымъ милымъ и ласковымъ взглядомъ), что увѣрена, вы хотѣли только проститься со мною!

-- Конечно, миссъ Домби, я... я... Вы совершенно угадали. Только этого я и хотѣлъ. Это ничего...

-- Прощайте, мистеръ Тутсъ!

-- Прощайте, миссъ Домби! Надѣюсь, вы перестанете думать объ этомъ. Это... это ничего, благодарю васъ. Въ этомъ нѣтъ на малѣйшей важности...

Бѣдный мистеръ Тутсъ отправляется въ свою гостинницу съ отчаяніемъ въ душѣ, бросается на постель и лежитъ долго, какъ-будто въ "этомъ" пребольшая важность. Но мистеръ Фидеръ, "баккалавръ искусствъ", приходитъ къ обѣду и доставляетъ этимъ большую отраду мистеру Тутсу, который иначе навѣрное не могъ бы рѣшать, когда онъ встанетъ. Мистеръ Тутсъ обязанъ, однако, встать и принять гостя съ должнымъ радушіемъ.

Благородное вліяніе этой общественной добродѣтели, гостепріимства (не говоря о добромъ винѣ и хорошихъ кушаньяхъ), отверзаетъ сердце мистера Тутса и разогрѣваетъ его разговорчивость. Онъ не разсказываемъ мистеру Фидеру о происшедшемъ на углу сквера; но на вопросъ мистера Фидера: "Когда же этому свершиться?" Мистеръ Тутсъ отвѣчаетъ: "Есть нѣкоторые предметы"... Чѣмъ мистеръ Фидеръ спущенъ немедленно тона на два ниже. Мистеръ Тутсъ удивляется, но какому праву смѣлъ Блимберъ дѣлать замѣчанія на счетъ того, что онъ въ обществѣ миссъ Домби: если онъ сдѣлалъ это изъ дерзости, то онъ, Тутсъ, вызоветъ его на дуэль, будь онъ хоть сто разъ докторъ наукъ; но онъ полагаетъ, что это произошло отъ одного только невѣжества. Мистеръ Фидеръ съ этимъ совершенно-согласенъ.

Мистеръ Фидеръ, однако, какъ задушевный другъ, не исключенъ изъ довѣренности мистера Тутса, который требуетъ только, чтобъ о ней упоминалось съ таинственностью и чувствомъ. Послѣ нѣсколькихъ рюмокъ вина, онъ предлагаетъ тостъ за здоровье миссъ Домби, замѣчая:

-- Фидеръ, ты не можешь себѣ представить, съ какими чувствами я предлагаю этотъ тостъ!

-- О, напротивъ, другъ Тутсъ; они вполнѣ къ твоей чести, старый пріятель.

Послѣ этого, мистеръ Фидеръ растроганъ дружбою, и они пожимаютъ другъ другу руки. Фидеръ говоритъ, что если Тутсу когда-нибудь понадобится братъ, то ему извѣстно куда адресоваться, и онъ получитъ его немедленно по почтѣ или съ пересылкой. Мистеръ Фидеръ говоритъ также, что, по его мнѣнію, Тутсу необходимо выучиться играть на гитарѣ или по-крайней-мѣрѣ на флейтѣ: женщины вообще любятъ музыку, когда за ними ухаживаютъ -- въ чемъ онъ убѣдился собственнымъ опытомъ.

Это наводитъ мистера Фидера на исповѣдь, что онъ имѣетъ виды на Корнелію Блимберъ. Онъ увѣдомляетъ мистера Тутса, что не считаетъ ея очковъ серьёзнымъ препятствіемъ, и если докторъ согласится на благое дѣло и потомъ откажется отъ своихъ занятій, то имъ не придется голодать. По его мнѣнію, если человѣкъ заработалъ себѣ трудомъ порядочную сумму, то онъ обязанъ отказаться отъ дальнѣйшихъ, занятій по своей части; а Корнелія будетъ спутницею жизни, которою всякій мужчина можетъ гордиться. Мистеръ Тутсъ, вмѣсто отвѣта, пускается въ дикія похвалы совершенствамъ миссъ Домби и намекаетъ, что иногда ему приходило въ голову пустить себѣ пулю въ лобъ. Мистеръ Фидеръ находитъ такой поступокъ безразсуднымъ* и показываетъ ему, какъ лекарство примиряющее съ существованіемъ, портретъ Корнеліи, съ очками и прочими принадлежностями.

Такъ проводятъ вечеръ эти мирныя души. Когда вечеръ смѣнился ночью, мистеръ Фидеръ идетъ домой въ сопровожденіи Тутса, который разстается съ нимъ у самыхъ дверей доктора Блимбера. Но мистеръ Фидеръ только "на фальшивую" поднимается по лѣстницѣ: когда мистеръ Тутсъ скрылся изъ вида, онъ спускается снова и идетъ бродить по взморью одинъ и размышляетъ о своихъ планахъ и надеждахъ. Мистеръ Фидеръ слышитъ ясно, какъ волны говорятъ ему, что докторъ Блимберъ навѣрно откажется отъ педагогическихъ дѣдъ; онъ чувствуетъ романическое удовольствіе, глядя снаружи на старый домъ и мечтая, что докторъ выкраситъ, его напередъ, а потомъ подвергнетъ тщательному исправленію.

Мистеръ Тутсъ также бродитъ взадъ и впередъ около хранилища его безцѣннаго алмаза; въ жалобномъ расположеніи духа и подвергаясь подозрѣніямъ полицій, онъ смотритъ вверхъ на окно, гдѣ видѣнъ свѣтъ, который, безъ-сомнѣнія, въ комнатѣ Флоренсы. Но онъ ошибается: это комната мистриссъ Скьютонъ, Флоренса, уснувшая уже въ другой комнатѣ, видитъ себя въ кроткихъ сновидѣніяхъ среди прежнихъ сценъ, и воспоминанія прошедшаго оживаютъ передъ всю; а между-тѣмъ, фигура, которая въ угрюмой существенности замѣняетъ больнаго малютку, угасшаго въ другомъ мѣстѣ, и напоминаетъ снова -- но какъ различно!-- о смерти и тлѣніи, лежитъ тутъ, безсонная, жалкая и плаксивая. Безобразна и мертвенна лежитъ она на ложѣ не-отдыха; а подлѣ нея, въ страшно-безстрастной красотѣ, которая внушаетъ страхъ угасающимъ глазамъ больной -- сидитъ Эдиѳь. Что говорятъ волны имъ въ тишинѣ ночи?...

-- Эдиѳь, Какая тамъ каменная рука поднялась хочетъ меня ударить?

-- Нѣтъ никакой, матушка; она только въ вашемъ, воображенія.

-- Только въ моемъ воображеніи! Все только въ моемъ воображеніи... Смотри! Невозможно, чтобъ ты не видѣла!..

-- Право, матушка, нѣтъ ничего. Не-уже-ли я бы могла сидѣть спокойно, еслибъ тутъ было дѣйствительно что-нибудь подобное?

-- Спокойно? глядя на нее дико: -- теперь пропало -- а почему ты такъ спокойна? Это не фантазія, Эдиѳь. Мнѣ холодно смотрѣть на тебя, когда ты подлѣ меня.

-- Очень сожалѣю, матушка.

-- Сожалѣешь! Ты, кажется, всегда сожалѣешь... только не обо мнѣ.

Съ этимъ она расплакалась. Метая безпокойную голову со стороны на сторону на подушкѣ, она распространяется о невнимательности дочери, и о томъ, какою она всегда была матерью, и какая добрая мать старуха, которую онѣ встрѣтили, и какого холодностью дочери платятъ матерямъ за ихъ попеченія. Среди всей этой сбивчивой болтовни, она вдругъ умолкаетъ, взглядываетъ на дочь, вскрикиваетъ, что разсудокъ ея уходитъ, и прячетъ лицо и подушку.

Эдиѳь наклоняется, надъ нею съ состраданіемъ и старается успокоить ее. Больная старуха обхватываетъ ея шею обѣими руками и говоритъ съ ужасомъ во взорѣ:

-- Эдиѳь! мы скоро воротимся домой, въ Лондонъ. Ты увѣрена, что я еще ворочусь домой?

-- Да, матушка, да.

-- А что говорилъ тотъ... какъ его зовутъ, я никогда не помнила именъ -- майоръ -- то страшное слово, когда мы уѣзжала -- вѣдь это не правда? Эдиѳь! (вскрикнувъ и вытаращивъ глаза) со мною вѣдь теперь дѣлается не это?

Ночь за ночью, свѣтъ видѣнъ въ окнѣ, и фигура умирающей старухи лежитъ на постели, а подлѣ сидитъ Эдиѳь, и неугомонныя волны взываютъ неумолкно къ обѣимъ. Ночь за ночью, возни охрипли, передавая свои таинства; пыль лежитъ грудами на прибрежьи; морскія птицы поднимаются и парятъ въ воздухѣ; вѣтры и облака стремятся по своему безслѣдному пути; бѣлыя руки манятъ при лунномъ свѣтѣ въ невидимую страну, которая далеко за водами...

И все больная старуха смотритъ въ уголъ, гдѣ каменная рука -- по ея мнѣнію, часть статуи съ какого-нибудь могильнаго памятника -- поднимается, чтобъ ее ударить. Наконецъ, рука эта опускается тяжко; тогда видна на постели нѣмая старуха, съёженная и скорченная; половина ея уже мертва.

Такова фигура, размалеванная и залѣпленая, какъ-будто въ насмѣшку надъ солнцемъ, которую каждый день возятъ шагомъ въ каретѣ черезъ толпу народа; она выглядываетъ по дорогѣ и старается увидѣть "доброе старое твореніе", которое было такою матерью, и дѣлаетъ гримасы, не видя ея въ толпѣ. Такова фигура, которую часто привозятъ на взморье, гдѣ ея экипажъ останавливается; во никакой вѣтръ не навѣетъ на нее свѣжести; ропотъ моря не имѣетъ для нея утѣшительнаго слова. Она лежитъ и-прислушивается къ нему по цѣлому часу; но рѣчь волнъ для нея мрачна и безнадежна; страхъ изображается на лицѣ ея, и когда глаза блуждаютъ въ далекомъ пространствѣ, имъ представляется только широкая полоса печальной пустыни между небомъ и землею.

Флоренсу она видитъ рѣдко, а когда видитъ, то бываетъ сердита и дѣлаетъ гримасы. Эдиѳь подлѣ нея всегда и держитъ Флоренсу дальше отъ своей матери; а Флоренса, ночью, въ своей постели, трепещетъ при мысли о смерти въ такомъ образѣ; она пробуждается и прислушивается, думая, что смерть уже пришла въ домъ. Лучше, чтобъ немногіе глаза видѣли больную: дочь ея бодрствуетъ у кровати одна. Тѣнь даже на этомъ оцѣненномъ рукою смерти лицѣ, заостреніе даже этихъ осунувшихся и угловатыхъ чертъ, и сгущеніе покрывала передъ глазами въ плотность гробоваго покрова, затмившаго послѣдній тусклый свѣтъ -- наконецъ пришли. Блуждающія надъ одѣяломъ руки слабо соединяются ладонями и направляются къ дочери; а голосъ -- непохожій на ея голосъ, или на какой бы то ни было, говорящій смертнымъ языкомъ, звучитъ: "Вѣдь я тебя вскормила!"

Эдиѳь, безъ слезъ, становится на колѣни, чтобъ привести свой голосъ ближе къ поникающей головѣ и отвѣчаетъ:

-- Матушка, можете ли вы меня слышать?

Широко раскрывъ глаза, матъ силится кивнуть.

-- Можете ли вспомнить ночь передъ моею свадьбой?

Голова неподвижна, но выражаетъ какъ-то: "Да".

-- Я сказала вамъ тогда, что прощаю ваше участіе въ ней и молю Бога, чтобъ Онъ простилъ мое собственное въ ней участіе. Я сказала вамъ, что прошлое забыто между нами. Повторяю это и теперь. Поцалуйте меня, матушка.

Эдиѳь приложила губы къ побѣлѣвшимъ губамъ матери, и на мгновеніе все стихло. Но вдругъ мать ея, съ дѣвическимъ смѣхомъ и скелетомъ Клеопатры, поднимается въ постели...

Задерните розовыя занавѣсы! Теперь еще нѣчто на полетѣ. Кромѣ вѣтра и облаковъ... Задерните плотнѣе розовые занавѣсы!

-----

Извѣстіе о происшедшемъ послано въ городъ къ мистеру Домби, который ѣдетъ къ кузену Финиксу, все еще не рѣшившемуся отправиться въ Баден-Баденъ и также сейчасъ получившему печальное увѣдомленіе. Такое добродушное существо, какъ кузенъ Финиксъ, создано нарочно для свадебъ и похоронъ, а положеніе его въ семействѣ требуетъ, чтобъ съ нимъ совѣтовались.

-- Домби, говоритъ кузенъ Финиксъ: -- клянусь душою, мнѣ очень-непріятно видѣть васъ по такому горестному случаю. Бѣдная тётка! Она была чертовски-живая женщина...

-- Очень, отвѣчаетъ сухо мистеръ Домби.

-- И отправилась, право, молодою, знаете, принимая въ разсчетъ... Увѣряю васъ, въ день вашей свадьбы я считалъ ее надежною еще лѣтъ на двадцать. Въ сущности факта, я сказалъ одному знакомому у Брука -- маленькому Билли Джо перу... вы его знаете, навѣрно -- съ лорнетомъ въ одномъ глазѣ?

Мистеръ Домби дѣлаетъ отрицательный знакъ.-- Касательно похоронъ, намекаетъ онъ:-- я бы полагалъ...

-- Да, клянусь жизнью, возражаетъ кузенъ Финиксъ, поглаживая свой подбородокъ, до котораго рука его только-что достала изъ-подъ подтяжекъ: -- право, не знаю. Въ моемъ имѣньи есть мавзолей въ паркѣ, да я боюсь, что онъ очень-неисправенъ и, въ сущности факта, въ чертовски-плохомъ состояніи. Но еслибъ, онъ не былъ немножко-далеко, я бы, пожалуй, починилъ его; да бѣда еще вотъ какая: туда, я боюсь, съѣзжаются разные люди и дѣлаютъ пикники за желѣзною рѣшеткой, въ оградѣ.

Мистеру Домби ясно, что это мѣсто неприлично.

-- Тамъ есть въ деревнѣ необыкновенно-хорошая церковь, продолжаетъ задумчиво кузенъ Финиксъ:-- чистый обративъ старинной англо-норманской архитектуры и удивительно нарисованная этою мастерицей, лэди. Дженни Финчбюри -- она ходитъ въ преузкомъ корсетѣ и претуго шнуруется -- да ту испортили штукатуркой, а притомъ, очень-далеко отсюда.

-- Можетъ-быть, Брайтонъ, надоумилъ мистеръ Домби.

-- Клянусь честью, Домби, лучшаго намъ ничего и не придумать! Эта на мѣстѣ, видите, и тамъ вообще очень-весело живутъ.

-- А когда полагаете вы?

-- Я сочту обязанностью согласиться на любой день, который вы сами вздумаете назначить. Я буду имѣть пребольшое удовольствіе -- печальное удовольствіе, разумѣется -- проводить мою бѣдную тётку къ предѣламъ... то-есть, въ сущности факта, до могилы, заключаетъ кузенъ Финиксъ, не успѣвъ въ болѣе-краснорѣчивомъ риторическомъ оборотѣ.

-- Угодно ли вамъ будетъ выѣхать изъ города въ понедѣльникъ? спросилъ мистеръ Домби.

-- Понедѣльникъ для меня самый удобный день; ничего не можетъ быть совершеннѣе. Въ-слѣдствіе чего мистеръ Домби обѣщаетъ кузену Финиксу заѣхать за нимъ въ понедѣльникъ и откланивается. Кузенъ Финиксъ провожаетъ его до лѣстницы и говорите на прощаньи:-- право, мнѣ очень-жаль, Домби, что вамъ приходится имѣть столько хлопотъ.

-- Вовсе нѣтъ, отвѣчаетъ мистеръ Домби.

Въ назначенное время, сходятся кузенъ Финиксъ и мистеръ Домби, ѣдутъ въ Брайтонъ, гдѣ представляютъ своими особами всѣхъ остальныхъ оплакивателей кончины умершей дамы, и провожаютъ ея бренные останки до мѣста вѣчнаго успокоенія. Кузенъ Финиксъ, сидя въ траурной каретѣ, узнаётъ по дорогѣ несчетное множество знакомыхъ, но изъ приличія не обращаетъ на нихъ вниманія, а только исчисляетъ ихъ вслухъ, но пѣрѣ появленія, для назиданія мистера Домби: "Томъ Джонсонъ, съ пробковою ногой; отъ Вайта. Какъ, ты здѣсь, Томми? Ф о лей, на кровной кобылѣ. См а лдеры, дѣвушки"... и такъ далѣе. Во время похоронной церемоніи, кузенъ Финиксъ смотритъ уныло, замѣчая, что такія обстоятельства заставляютъ человѣка подумать, въ сущности факта, о своей ненадежности; глаза его дѣйствительно влажны, когда все кончилось. Но онъ скоро успокоивается. То же дѣлаютъ всѣ остальные друзья и родственники покойной мистриссъ Скьютонъ, о которой майоръ постоянно разсказываетъ въ своемъ клубѣ, что она никогда не куталась какъ должно; а дѣвица "со спиною", которая такъ хлопочетъ съ своими вѣками, говоритъ съ легкимъ вскрикиваньемъ, что покойница была необычайно-стара и умерла отъ разнаго рода ужасовъ, и... лучше не упоминайте, объ этомъ.

Итакъ, мать Эдиѳи лежитъ въ землѣ, не "упоминаемая" милыми подругами, которыя глухи къ войнамъ, охрипшимъ отъ повторенія своихъ таинствъ; слѣпы къ пыли, лежащей грудами на прибрежьи, и не видятъ бѣлыхъ рукъ, которыя при лунномъ свѣтѣ манятъ въ невидимую страну, далекую, за водами... Но все идетъ по-прежнему, на взморьѣ неизвѣстнаго моря; Эдиѳь стоитъ тамъ одна, прислушивается къ волнамъ, бросающимъ ей подъ ноги сырыя колючія травы, которыми будетъ усыпанъ дальнѣйшій жизненный путь ея.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

ГЛАВА I.

Что говорилъ мистеръ Домби своему повѣренному, и что потомъ случилось.

Не наряженный болѣе въ черные штаны и зюйд-вестовую шляпу капитана Коттля, но одѣтый въ существенную пару темной ливреи, работою которой могъ бы похвастаться каждый портной, Робъ-Точильщикъ, такимъ-образомъ преобразованный наружно и внутренно, ни мало незаботившійся ни о капитанѣ, ни о мичманѣ, исключая тѣ случаи, когда, въ минуты свободнаго времени, онъ красовался передъ этими достойными людьми, и вспоминалъ, подъ одобрительную музыку этого мѣднаго инструмента, своей совѣсти, какъ торжественно онъ избавилъ себя отъ ихъ общества -- служилъ теперь своему покровителю, мистеру Каркеру. Живя въ домѣ мистера Каркера и прислуживая ему, Робъ со страхомъ и трепетомъ не сводилъ своихъ круглыхъ глазъ съ бѣлыхъ зубовъ, и чувствовалъ, что ему приходится открывать ихъ болѣе обыкновеннаго.

Онъ не могъ бы сильнѣе дрожать передъ зубами всѣмъ существомъ своимъ, еслибъ поступилъ въ услуженіе къ какому-нибудь могущественному волшебнику, у котораго зубы были бы сильнѣйшими чарами. Мальчикъ имѣлъ такое высокое понятіе о власти и могуществѣ своего покровителя, что оно поглощало все его вниманіе и требовало съ его стороны слѣпаго повиновенія. Онъ даже не считалъ себя въ совершенной безопасности, думая о своемъ покровителѣ, когда его не было дома, и все боялся, что кто-нибудь опять возьметъ его за горло, какъ въ то утро, когда онъ въ первый разъ сталъ служить ему, и что онъ увидитъ каждый изъ отъискивающихъ его зубовъ, проникающихъ въ сокровеннѣйшія его мысли. Находясь съ нимъ лицомъ-къ-лицу, Робъ такъ же былъ увѣренъ, что мистеръ Каркеръ знаетъ всѣ его мысли, или можетъ узнать ихъ, если захочетъ, безъ малѣйшаго усилія, какъ въ томъ, что мистеръ Каркеръ видитъ его, когда на него смотритъ. Вліяніе это было такъ велико, и держало его въ такомъ страхѣ, что онъ не смѣлъ ни о чемъ думать, кромѣ непреодолимой власти своего господина, который могъ сдѣлать изъ него все, что хотѣлъ. И Робъ-Точильщикъ стоялъ передъ нимъ, угадывая его желанія, стараясь предупреждать его волю и не заботясь болѣе ни о чемъ.

Робъ, можетъ-быть, не справлялся самъ съ собою. Въ тогдашнемъ состояніи его духа было бы необыкновенною дерзостью спрашивать -- не потому ли онъ такъ безотчетно подчинился этому вліянію, что подозрѣвалъ своего господина въ знаніи нѣкоторыхъ предательскихъ наукъ, о которыхъ онъ слышалъ еще въ Школѣ Точильщиковъ. При всемъ томъ, Робъ столько же удивлялся ему, какъ и боялся его. Вѣроятно, мистеру Каркеру лучше былъ извѣстенъ источникъ его власти, которая ничего не теряла отъ его скрытности.

Робъ, въ тотъ же самый вечеръ, какъ отошелъ отъ капитана, распродалъ своихъ голубей, въ-торопяхъ довольно-невыгодно, и прямо пошелъ къ дому мистера Каркера, гдѣ смѣло явился къ своему новому господину съ пылающимъ лицомъ, которое какъ-будто ожидало одобренія.

-- Какъ, негодяй! сказалъ мистеръ Каркеръ, взглянувъ на его узелъ.-- Ты оставилъ свое мѣсто и пришелъ ко мнѣ?

-- О, сударь, прошепталъ Робъ:-- вы сказали, помните, когда я былъ здѣсь въ послѣдній...

-- Я сказалъ, отвѣчалъ мистеръ Каркеръ:-- что я сказалъ?

-- Вы, сэръ, ничего не сказали, отвѣчалъ Робъ, предостереженный тономъ этого вопроса и сильно сконфуженный.

Покровитель посмотрѣлъ на него, выказавъ свои десны, и, грозя пальцемъ, замѣтилъ:

-- Вижу, ты дождешься дурнаго конца, бродяга. Ты пропадешь совсѣмъ.

-- О, сэръ! вскричалъ Робъ, у котораго тряслись ноги.-- Я хотѣлъ только работать для васъ, сэръ, и служить вамъ, сэръ, и вѣрно исполнять, что мнѣ прикажутъ, сэръ.

-- Ты лучше вѣрно исполняй, что тебѣ прикажутъ, если будешь имѣть со мною дѣло.

-- Да, я знаю это, сэръ, съ покорностью отвѣчалъ Робъ: -- я увѣренъ въ этомъ, сэръ. Еслибъ вы только сдѣлали милость, испытали меня, сэръ! Если когда-нибудь вы замѣтите, сэръ, что я поступаю противъ вашего желанія, то можете убить меня.

-- Собака! сказалъ мистеръ Каркеръ, опрокидываясь на стулѣ и усмѣхаясь.-- Это ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что я сдѣлаю, если ты вздумаешь обмануть меня.

-- Да, сэръ, отвѣчалъ несчастный Точильщикъ: -- я увѣренъ, что вы поступите со мною ужасно. Я не измѣню вамъ ни за какія деньги.

Не слыша ожиданныхъ одобреній, оробѣвшій Точильщикъ стоялъ неподвижно, смотря на своего покровителя, и напрасно старался не смотрѣть на него, оказывая такое же безпокойство, какое замѣчается въ собакѣ въ подобномъ случаѣ.

-- Такъ ты оставилъ свое прежнее мѣсто и пришелъ сюда просить, чтобъ я взялъ тебя къ себѣ, э? сказалъ мистеръ Каркеръ.

-- Да, сэръ, если будетъ ваша милость, отвѣчалъ Робъ.

-- Хорошо, сказалъ мистеръ Каркеръ.-- Ты знаешь меня, любезный?

-- Знаю, сэръ, отвѣчалъ Робъ, комкая свою шляпу и напрасно стараясь не смотрѣть на мистера Каркера.

Мистеръ Каркеръ кивнулъ головою.-- Смотри же, берегись!

Робъ множествомъ поклоновъ показалъ, что понимаетъ это предостереженіе, и кланялся до самыхъ дверей, спѣша скорѣе изъ нихъ выбраться, какъ вдругъ покровитель остановилъ его.

-- Эй! закричалъ онъ, грубо призывая его назадъ.-- Ты привыкъ... запри эту дверь.

Робъ повиновался съ такою живостью, какъ-будто жизнь его зависѣла отъ его проворства.

-- Ты привыкъ подслушивать и подстерегать... и такъ далѣе?

-- Я не буду этого здѣсь дѣлать, сэръ, отвѣчалъ Робъ: -- клянусь честью, не буду, сэръ; пусть я умру, если буду, сэръ, что бы мнѣ ни обѣщали.

-- Смотри же. Ты также привыкъ болтать и пересказывать, сказалъ покровитель совершенно-хладнокровно.-- Берегись дѣлать это здѣсь, или ты погибшій человѣкъ; и онъ снова усмѣхнулся и снова погрозилъ ему пальцемъ.

Дыханіе Точильщика сдѣлалось тяжело и прерывисто отъ ужаса. Онъ хотѣлъ объяснить всю чистоту своихъ намѣреній, но могъ только выпучить глаза на улыбающагося джентльмена съ выраженіемъ оцѣпенѣлой покорности, чѣмъ улыбающійся джентльменъ оказался совершенно-доволенъ, потому-что велѣлъ ему идти внизъ, посмотрѣвъ на него нѣсколько минутъ въ молчаніи, и далъ ему понять, что оставляетъ его при себѣ.

Вотъ какимъ образомъ Робъ-Точильщикъ поступилъ къ мистеру Каркеру, и внушенная ему ужасомъ преданность къ этому джентльмену укрѣплялась и усиливалась, если возможно, съ каждою минутою его службы.

Прошло уже нѣсколько мѣсяцевъ съ этого времени, какъ въ одно утро Робъ отворилъ садовую калитку мистеру Домби, который пришелъ завтракать къ его господину. Въ ту же самую минуту, господинъ его самъ бросился встрѣтить почетнаго гостя и привѣтствовалъ его всѣми своими зубами.

-- Я никогда не думалъ, сказалъ Каркеръ, помогши ему слѣзть съ лошади: -- видѣть васъ здѣсь. Это необыкновенный день въ календарѣ моемъ. Никакой случай не имѣетъ особенности для такого человѣка, какъ вы, который можетъ все сдѣлать; но для человѣка, какъ я, это другое дѣло.

-- У васъ здѣсь прекрасное мѣсто, Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, удостоивая остановиться на лугу и осматриваясь кругомъ.

-- Вы очень-снисходительны, отвѣчалъ Каркеръ.-- Благодарю васъ.

-- Право, сказалъ мистеръ Домби съ видомъ покровительства:-- всякій въ правѣ это сказать. По возможности, это очень удобное и прекрасно-устроенное мѣсто; совершенно изящно.

-- По возможности, правда, униженно отвѣчалъ Каркеръ.-- Это необходимо прибавить... Но мы довольно уже о немъ поговорили, и хотя вы слишкомъ-снисходительно его хвалите, я не менѣе того вамъ благодаренъ. Не угодно ли войдти?

Мистеръ Домби, войдя въ домъ, замѣтилъ, какъ слѣдовало, полное убранство комнатъ и многочисленныя средства для комфорта и эффекта. Мистеръ Каркеръ, при неизмѣнномъ смиреніи, слушалъ эти замѣчанія съ почтительною улыбкою, и сказалъ, что понимаетъ ихъ тонкое значеніе и цѣнитъ его, но что эта хижина дѣйствительно годна для человѣка въ его положеніи и даже слишкомъ хороша для такого бѣдняка, какъ онъ.

-- Но, можетъ-быть, вамъ, стоящимъ такъ высоко, она въ-самомъ-дѣлѣ кажется лучше, чѣмъ она есть, сказалъ онъ, вытягивая во всю длину свой лживый ротъ.

Говоря это, онъ бросилъ значительный взглядъ и значительную улыбку мистеру Домби, и отпустилъ еще значительнѣе взглядъ и еще значительнѣе улыбку, когда мистеръ Домби, помѣстясь передъ огнемъ, въ положеніи, такъ часто перенимаемомъ его подчиненнымъ, взглянулъ на картины, висѣвшія по стѣнамъ. Между-тѣмъ, какъ его равнодушный взглядъ блуждалъ по картинамъ, зоркій глазъ Каркера шелъ за нимъ слѣдомъ, замѣчая, куда онъ направлялся и что разсматривалъ. Когда онъ остановился на одной картинѣ въ особенности, Каркеръ едва переводилъ дыханіе; но взглядъ его начальника перешелъ отъ нея далѣе, и казалось, что она произвела на него такое же впечатлѣніе, какъ и другія.

Каркеръ смотрѣлъ на нее (то была картина, походившая на Эдиѳь) какъ на живую, съ скрытымъ, злымъ смѣхомъ на лицѣ, который частію, казалось, обращался къ картинѣ, хотя вполнѣ относился къ великому человѣку, такъ довѣрчиво стоявшему возлѣ него. Вскорѣ поданъ былъ завтракъ; пригласивъ мистера Домби сѣсть на стулъ, обращенный задомъ къ картинѣ, онъ, по обыкновенію, сѣлъ противъ нея.

Мистеръ Домби былъ даже серьёзнѣе обыкновеннаго и совершенно молчаливъ. Попугай, качаясь въ золоченомъ кольцѣ своей богатой клѣтки, напрасно старался привлечь на себя вниманіе; мистеръ Каркеръ такъ зорко слѣдилъ за своимъ гостемъ, что не могъ смотрѣть на попугая; а гость, погрузясь въ размышленіе, казался неподвижнымъ и даже угрюмымъ надъ своимъ жосткимъ галстухомъ, и не поднималъ глазъ со скатерти. Что касается до Роба, который прислуживалъ, то всѣ его способности были до такой степени сосредоточены на его господинѣ, что онъ едва могъ удѣлить мѣсто мысли, что гость былъ готъ знатный джентльменъ, къ которому его приносили въ дѣтствѣ, въ подтвержденіе семейнаго здоровья, и которому онъ былъ обязанъ своими кожаными панталонами.

-- Позвольте мнѣ, вдругъ сказалъ Каркеръ: -- спросить, какъ здоровье мистриссъ Домби?

Онъ заботливо наклонился впередъ, дѣлая этотъ вопросъ, не отнимая подбородка отъ руки, и въ то же время глаза его устремились на картину, какъ-будто говоря ей: "Теперь смотри, какъ я его поведу!"

Мистеръ Домби покраснѣлъ, отвѣчая:

-- Мистриссъ Домби совершенно-здорова. Вы напоминаете мнѣ, Каркеръ, о разговорѣ, который я хотѣлъ имѣть съ вами.

-- Робинъ, ты можешь насъ оставить, сказалъ его господинъ, и при этихъ словахъ Робъ вздрогнулъ и исчезъ, не сводя глазъ съ своего покровителя.

-- Вы, конечно, не помните этого мальчика? прибавилъ онъ, когда исчезъ Точильщикъ.

-- Нѣтъ, сказалъ мистеръ Домби съ совершеннымъ равнодушіемъ.

-- Невѣроятно, чтобъ подобный вамъ человѣкъ помнилъ, почти невозможно, прошепталъ Каркеръ.-- Но онъ принадлежитъ къ тому семейству, изъ котораго вы брали кормилицу. Можетъ-быть, вы помните, какъ великодушно озаботились вы о его воспитаніи?

-- Развѣ это тотъ самый мальчикъ? сказалъ мистеръ Домби нахмурясь.-- Онъ, я думаю, мало приноситъ чести своему воспитанію.

-- Я боюсь, что онъ порядочный негодяй, отвѣчалъ Каркеръ, пожимая плечами:-- но я взялъ его въ услуженіе, потому-что, не находя себѣ мѣста, онъ вздумалъ (вѣроятно ему внушили это дома), что имѣетъ на васъ родъ права, и старался постоянно преслѣдовать васъ своею просьбою. Хотя мои сношенія съ вами имѣютъ болѣе дѣловой характеръ, при всемъ томъ я принимаю такое участіе во всемъ, до васъ касающемся, что...

Онъ опять остановился, какъ-бы стараясь угадать, довольно ли далеко завелъ онъ мистера Домби, и опять, уперши подбородокъ въ руку, съ усмѣшкою взглянулъ на картину.

-- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби:-- я благодаренъ, что вы не ограничиваете вашей...

-- Службы, подхватилъ улыбающійся человѣкъ.

-- Нѣтъ, я хочу сказать вашей заботливости, замѣтилъ мистеръ Домби, увѣренный, что такимъ-образомъ онъ дѣлалъ ему пріятный и лестный комплиментъ:-- одними дѣловыми сношеніями. Ваше вниманіе къ моимъ чувствамъ, надеждамъ и огорченіямъ въ ничтожномъ случаѣ, о которомъ вы упомянули, служитъ тому примѣромъ; я вамъ обязанъ, Каркеръ.

Мистеръ Каркеръ тихо наклонилъ голову и слегка потеръ руки, какъ-бы опасаясь какимъ-нибудь движеніемъ прервать рѣчь мистера Домби.

-- Вашъ намекъ пришелся кстати, сказалъ мистеръ Домби, послѣ нѣкоторой нерѣшимости:-- онъ ведетъ къ тому, о чемъ я началъ вамъ говорить, и напоминаетъ мнѣ о дѣлѣ, которое не раждаетъ между нами совершенно-новыхъ отношеній, но можетъ увеличить личную довѣренность съ моей стороны, которою я до-сихъ-поръ...

-- Меня удостоивали, подхватилъ Каркеръ, снова наклоняя голову.-- Не стану говорить, сколько цѣню я эту честь, потому-что подобный вамъ человѣкъ знаетъ, сколько у него въ рукахъ чести, которую онъ раздаетъ по произволу.

-- Мистриссъ Домби и я, сказалъ мистеръ Домби, не обращая вниманія на комплиментъ:-- не совершенно сходимся въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ. Мы какъ-будто до-сихъ-поръ не понимаемъ другъ друга. Мистриссъ Домби должна кое-что узнать.

-- Мистриссъ Домби отличается многими рѣдкими достоинствами, и, безъ-сомнѣнія, привыкла Къ лести, сказалъ хитрый и вкрадчивый наблюдатель его каждаго взгляда и голоса.-- Но гдѣ дѣло идетъ о привязанности, долгѣ и уваженіи, тамъ всѣ небольшія недоразумѣнія скоро исчезаютъ.

Мысли мистера Домби инстинктивно перенеслись назадъ къ лицу, которое смотрѣло на него въ уборной его жены, когда рука повелительно показывала на дверь, и, припомнивъ привязанность, долгъ и уваженіе, которыя на немъ выражались, онъ чувствовалъ, какъ кровь бросилась къ нему въ лицо, такъ же ясно, какъ видѣли это устремленные на него глаза.

-- Мы съ мистриссъ Домби, продолжалъ онъ:-- до смерти мисстриссъ Скьютонъ имѣли нѣкоторый споръ о причинахъ моего неудовольствія, которое вы могли понять, бывъ свидѣтелемъ того, что происходило между мною и мистриссъ Домби въ тотъ вечеръ, когда вы были въ нашемъ... въ моемъ домѣ.

-- Когда я такъ сожалѣлъ, что случился тутъ, сказалъ улыбающійся Каркеръ.-- Гордясь, какъ гордился бы на моемъ мѣстѣ всякій, удостоенный вашего вниманія, и имѣвъ честь быть представленнымъ мистриссъ Домби прежде, чѣмъ она возвысилась, принявъ ваше имя, я почти сожалѣлъ въ тотъ вечеръ, что былъ столько счастливъ.

Чтобы человѣкъ могъ, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, сожалѣть о томъ, что былъ отличенъ снисходительностью и покровительствомъ мистера Домби -- это казалось послѣднему нравственнымъ Феноменомъ, котораго онъ не могъ понять. Поэтому онъ и возразилъ съ чувствомъ собственнаго достоинства:-- Въсамомъ-дѣлѣ! Отъ-чего же это, Каркеръ?

-- Я боюсь, отвѣчалъ повѣренный:-- что мистриссъ Домби, никогда неимѣвшая ко мнѣ расположенія (человѣкъ, подобный мнѣ, не могъ и ожидать расположенія отъ дамы, гордой отъ природы, и которой такъ идетъ гордость], не проститъ мнѣ моего присутствія при этомъ разговорѣ. Вспомните, что ваше неудовольствіе не бездѣлица; а испытать его передъ третьимъ лицомъ...

-- Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби съ досадою:-- мнѣ кажется, что прежде всего должно думать обо мнѣ.

-- О, развѣ въ этомъ есть какое-нибудь сомнѣніе! отвѣчалъ мистеръ Каркеръ съ нетерпѣніемъ человѣка, приводящаго положительный и неоспоримый Фактъ.

-- Мнѣ кажется, мистриссъ Домби остается на второмъ планѣ, когда дѣло идетъ о насъ обоихъ, сказалъ мистеръ Домби: -- такъ ли?

-- Такъ ли, повторилъ Каркеръ: -- вамъ это должно быть столько извѣстно, что не для чего и спрашивать.

-- Въ такомъ случаѣ, надѣюсь, Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби:-- что ваше сожалѣніе о пріобрѣтеніи нерасположенія мистриссъ Домби можетъ быть перевѣшено тѣмъ, что вамъ остается моя довѣренность и мое доброе мнѣніе.

-- Мнѣ кажется, я имѣлъ несчастіе, отвѣчалъ Каркеръ:-- заслужить это нерасположеніе. Мистриссъ Домби говорила вамъ объ этомъ?

-- Мистриссъ Домби изъявляла разныя мнѣнія, сказалъ мистеръ Домби съ величественною холодностью и равнодушіемъ:-- которыхъ я не раздѣляю и которыхъ не намѣренъ оспоривать. Я объяснилъ мистриссъ Домби, нѣсколько времени назадъ, какъ я уже говорилъ вамъ, нѣкоторые пункты домашняго уваженія и повиновенія, на которыхъ нахожу необходимость настоять. Мнѣ не удалось убѣдить мистриссъ Домби въ необходимости измѣнить ея поведеніе для ея собственнаго спокойствія и счастія и для моего достоинства; и я сказалъ мистриссъ Домби, что если найду необходимымъ дѣлать ей новыя замѣчанія, то буду передавать ей свое мнѣніе черезъ васъ, моего повѣреннаго.

Вмѣстѣ со взглядомъ, брошеннымъ на него Каркеромъ, былъ другой, дьявольскій взглядъ на картину, висѣвшую надъ его головою -- взглядъ упавшій на нее какъ блескъ молніи.

-- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби: -- не колеблясь говорю вамъ, что я выдержу свой характеръ. Со мною шутить нельзя. Мистриссъ Домби узнаетъ, что моя воля -- законъ, и что я не могу дозволить ни малѣйшаго отступленія отъ правилъ моей жизни. Вы потрудитесь взять на себя сказать ей это, чѣмъ обяжете меня за мистриссъ Домби. Я увѣренъ, что вы исполните это такъ же точно, какъ исполняете всякое другое порученіе.

-- Вы знаете, сказалъ мистеръ Каркеръ:-- что вамъ стоитъ только приказать мнѣ.

-- Знаю, сказалъ мистеръ Домби съ величественнымъ изъявленіемъ согласія: -- что мнѣ стоитъ только приказать вамъ. Я буду продолжать. Безъ-со мнѣнія, мистриссъ Домби во многихъ отношеніяхъ обладаетъ прекрасными качествами, которыя...

-- Оправдываютъ вашъ выборъ, подхватилъ Каркеръ, выказывая зубы.

-- Да, если вы хотите такъ выразиться, сказалъ мистеръ Домби:-- но теперь я не вижу, чтобъ мистриссъ Домби его оправдывала. Въ мистриссъ Домби есть духъ противорѣчія, который должно искоренить, который должно преодолѣть. Мистриссъ Домби какъ-будто не понимаетъ, сказалъ мистеръ Домби съ усиліемъ: -- что мысль противиться мнѣ чудовищна и нелѣпа.

-- Мы, въ Сити, лучше васъ знаемъ, отвѣчалъ Каркеръ съ улыбкою, простершеюся отъ одного его уха до другаго.

-- Вы лучше меня знаете, сказалъ мистеръ Домби:-- надѣюсь. Впрочемъ, я долженъ отдать справедливость мистриссъ Домби, сказавъ, какъ ни несходно это съ ея дальнѣйшимъ поведеніемъ (которое остается неизмѣннымъ), что когда я изъявлялъ ей свое неодобреніе и свою рѣшимость съ нѣкоторою строгостью, увѣщаніе мое, казалось, произвело на нее сильное дѣйствіе.

Мистеръ Домби произнесъ эти слова съ какимъ-то зловѣщимъ величіемъ.-- Поэтому я бы желалъ, Каркеръ, чтобъ вы потрудились, отъ моего имени, напомнить ей нашъ разговоръ и изъявить мое удивленіе, что онъ до-сихъ-поръ не производитъ своего дѣйствія. Я долженъ настаивать на томъ, чтобъ она держала себя, какъ я ей совѣтовалъ при этомъ разговорѣ. Я недоволенъ ею. Я очень ею недоволенъ. И я буду въ весьма-непріятной необходимости передать ей черезъ васъ болѣе-ясныя и болѣе-непріятныя вѣсти, если здравый смыслъ и собственныя чувства не заставятъ ея свыкнуться съ моими желаніями, какъ сдѣлала покойная мистриссъ Домби, и, какъ я увѣренъ, сдѣлала бы всякая женщина на ея мѣстѣ.

-- Покойная мистриссъ Домби жила очень-счастливо, сказалъ Каркеръ.

-- У покойной мистриссъ Домби былъ здравый смыслъ, сказалъ мистеръ Домби съ благородной снисходительностью къ мертвымъ:-- весьма-добрыя чувства.

-- Какъ вы думаете, походитъ ли миссъ Домби на ея мать? сказалъ Каркеръ.

Лицо мистера Домби вдругъ перемѣнилось. Повѣренный зорко слѣдилъ за нимъ.

-- Я коснулся грустнаго предмета, сказалъ онъ жалобнымъ тономъ, несогласнымъ съ выраженіемъ его глазъ.-- Прошу васъ, простите меня. При моемъ усердіи, я забываю прошедшее. Прошу васъ, простите меня.

И во все это время его зоркій взглядъ не оставлялъ ни на минуту потупленнаго лица мистера Домби; потомъ этотъ взглядъ съ торжествомъ остановился на картинѣ, какъ-бы призывая ее въ свидѣтели того, что было и что будетъ далѣе.

-- Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, бросая разсѣянный взглядъ на столъ и говоря измѣнившимся и прерывистымъ голосомъ: -- тутъ нечего извиняться. Вы ошибаетесь. Дѣло идетъ о настоящемъ, а не о прошедшемъ. Я не одобряю обхожденія мистриссъ Домби съ моей дочерью.

-- Извините меня, сказалъ мистеръ Каркеръ:-- я несовсѣмъ понимаю васъ.

-- Поймите же, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- что вы передадите это мистриссъ Домби. Потрудитесь сказать ей, что ея привязанность къ моей дочери мнѣ не нравится. Это можетъ многихъ заставить находить противоположность въ отношеніяхъ мистриссъ Домби къ дочери съ отношеніями ко мнѣ. Вы потрудитесь объяснить мистриссъ Домби, что я этого не хочу, и что ожидаю отъ нея немедленнаго повиновенія моей волѣ. Мистриссъ Домби можетъ дѣйствительно любить ее, или просто прихотничать, или дѣлать это для того, чтобъ противоречить мнѣ; но я не допускаю этого ни въ какомъ случаѣ. Если она дѣйствительно мою дочь любитъ, то тѣмъ скорѣе должна повиноваться, потому-что такимъ обращеніемъ она не принесетъ никакой пользы моей дочери. Жена моя можетъ изъявлять свою чувствительность кому угодно, кромѣ моей дочери. Каркеръ, сказалъ мистеръ Домби, оправляясь отъ волненія, съ которымъ говорилъ и принимая свой обыкновенный величественный гонъ: -- вы потрудитесь не упустить изъ виду этого предмета; считайте его однимъ изъ важнѣйшихъ порученій.

Мистеръ Карьеръ наклонилъ голову, и, вставъ отъ стола, задумчиво остановился передъ огнемъ, держа руку у подбородка и смотря на мистера Домби съ злобною усмѣшкою. Мистеръ Домби, постепенно приходя въ себя, или умѣряя свое волненіе чувствомъ собственнаго достоинства, сидѣлъ, собирая понемногу свою прежнюю твердость и смотря на попугая, который качался въ кольцѣ.

-- Извините меня, сказалъ Карьеръ, послѣ нѣкотораго молчанія вдругъ садясь на стулъ и сдвигая его противъ стула мистера Домби: -- но позвольте мнѣ объясниться. Извѣстно ли мистриссъ Домби, что вы дѣлаете меня органомъ вашего неудовольствія?

-- Да, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- я сказалъ ей.

-- Сказали, быстро повторилъ Карьеръ:-- для чего же?

-- Для чего! замѣтилъ мистеръ Домби съ нерѣшимостью:-- потому-что сказалъ.

-- Такъ, отвѣчалъ Каркеръ.--Но для чего же вы говорили ей? Видите, продолжалъ онъ съ улыбкою, тихонько кладя свою бархатную руку, какъ кошка положила бы свои когти, на руку мистера Домби:-- еслибъ я хорошо понялъ ваши мысли, то, мнѣ кажется, могъ бы съ большею пользою быть употребленъ въ дѣло. Мнѣ кажется, что я понимаю. Я не имѣлъ чести заслужить доброе мнѣніе мистриссъ Домби. Въ моемъ положеніи невозможно было и ожидать его; но положимъ, что я имъ не пользуюсь...

-- Можетъ-быть, сказалъ мистеръ Домби.

-- Слѣдовательно, продолжалъ Каркеръ:-- получить эти извѣстія черезъ меня будетъ очень-непріятно для мистриссъ Домби.

-- Мнѣ кажется, сказалъ мистеръ Домби, съ гордостью, но вмѣстѣ и съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: -- что намъ нѣтъ никакого дѣла до мнѣнія мистриссъ Домби. Но это быть можетъ.

-- И, извините меня, если я ошибаюсь, сказалъ Каркеръ:-- полагая, что вы видите въ этомъ средство унизить гордость мистриссъ Домби (я называю этимъ выразительнымъ именемъ качество, которое въ должныхъ границахъ могло бы украсить женщину, одаренную такими совершенствами) и не наказать, но довести ее до повиновенія, котораго вы такъ справедливо требуете?

-- Какъ вамъ извѣстно, Каркеръ, сказала" мистеръ Домби:-- я не привыкъ отдавать отчета въ какихъ бы то ни было поступкахъ; но тутъ не буду противоречить. Если находите какое-нибудь основательное препятствіе, то это другое дѣло, и одно слово, что это препятствіе существуетъ, будетъ для меня достаточно. Но, признаться, я не предполагалъ, чтобъ какая бы то ни была довѣренность съ моей стороны могла унизить васъ.

-- Меня унизить! вскричалъ Каркеръ:-- на службѣ вамъ!

-- Или поставить васъ, продолжалъ мистеръ Домби:-- въ непріятное положеніе.

-- Меня въ непріятное положеніе! вскричалъ Каркеръ.-- Я съ гордостью, съ восторгомъ исполню ваше порученіе. Признаюсь, я бы не желалъ дать женщинѣ, къ ногамъ которой готовъ положить всю свою преданность -- потому-что она ваша супруга -- новыя причины меня ненавидѣть; но одно ваше желаніе выше всякихъ другихъ соображеній на землѣ. Сверхъ-того, когда мистриссъ Домби исправится отъ своихъ ошибочныхъ сужденіи, происходящихъ, вѣроятно, отъ новости ея положенія, я надѣюсь, что въ ничтожномъ участіи, которое я тутъ принимаю, она увидитъ только каплю того уваженія къ вамъ, которое она сама будетъ пріобрѣтать съ каждымъ днемъ.

Мистеру Домби показалось съ минуту, что онъ опять видитъ ея руку, показывающую на дверь, и сквозь льстивую рѣчь своего повѣреннаго слышитъ опять эхо ея словъ: "Ничто не можетъ раздѣлить насъ больше того, какъ мы будемъ раздѣлены съ этихъ поръ!" Но онъ отогналъ эту мечту и не измѣнилъ своего намѣренія.-- Конечно... безъ-сомнѣнія, отвѣчалъ онъ.

-- Вы ничего болѣе не имѣете мнѣ сказать? спросилъ Каркеръ, отодвигая свой стулъ на прежнее мѣсто, потому-что они еще почти не завтракали, и не садясь въ ожиданіи отвѣта.

-- Ничего, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- кромѣ слѣдующаго. Потрудитесь замѣтить, Каркеръ, что ни одно изъ посланіи къ мистриссъ Домби, которое можетъ быть вамъ поручено, не требуетъ отвѣта. Потрудитесь не приносить мнѣ отвѣта. Мистриссъ Домби знаетъ, что я не люблю разсуждать о дѣлахъ, которыя между нами кончены, и что рѣшеніе мое неизмѣнно.

Мистеръ Каркеръ показалъ, что совершенно его понимаетъ, и они принялись за завтракъ съ возможнымъ аппетитомъ. Точильщикъ также появился въ свое время, безъ отдыха несводя глазъ съ своего господина и оставаясь въ почтительномъ ужасѣ. Завтракъ кончился, мистеру Домби подали лошадь, мистеръ Каркеръ сѣлъ на свою, и они вмѣстѣ поѣхали въ Сити.

Мистеръ Каркеръ былъ очень-веселъ и много говорилъ. Мистеръ Домби слушалъ его разговоръ съ гордымъ видомъ человѣка, который имѣетъ право слушать, и иногда удостоивалъ бросить нѣсколько словъ для поддержанія разговора. Такимъ образомъ, они ѣхали довольно-характеристически. Но мистеръ Домби, при своемъ достоинствѣ, ѣхалъ съ весьма-длинными стременами и ослабленными поводьями, и очень-рѣдко удостоивалъ взглянуть, куда идетъ его лошадь. Въ-слѣдствіе чего случилось, что лошадь мистера Домби, идя ровною рысью, споткнулась о разбросанные каменья, сбросила его, перекатилась черезъ него, и, стараясь вскочить на ноги, ударила его копытомъ.

Мистеръ Каркеръ, имѣя зоркій взглядъ и твердую руку, какъ хорошій ѣздокъ, тотчасъ соскочилъ съ лошади и, въ одну минуту поставивъ упавшую лошадь на ноги, держалъ ее за узду. Иначе, этотъ утренній разговоръ былъ бы послѣднимъ для мистера Домби. Но даже при быстротѣ и поспѣшности своего движенія, мистеръ Каркеръ успѣлъ наклониться къ своему начальнику, оскалилъ всѣ зубы и прошепталъ: Теперь я сильно обидѣлъ мистриссъ Домби, еслибъ она могла это знать!

Мистеръ Домби, безъ чувствъ, съ окровавленнымъ лицомъ и головою, по указанію Каркера, отнесенъ былъ людьми, исправлявшими дорогу, въ ближайшей трактиръ, гдѣ его вскорѣ окружили доктора, поспѣшно собравшіеся со всѣхъ сторонъ, какъ-будто по какому-то таинственному инстинкту, какъ коршуны слетаются въ пустынѣ надъ умирающимъ верблюдомъ. Затрудняясь сначала, какъ привести его въ чувство, эти джентльмены стали потомъ разсматривать ушибы. Одинъ докторъ, жившій почти возлѣ, настойчиво утверждалъ, что нога переломлена; того же мнѣнія держался и трактирщикъ; но два доктора, жившіе довольно-далеко, и только случайно бывшіе по сосѣдству, такъ безкорыстно оспоривали это мнѣніе, что наконецъ рѣшили, что хотя паціентъ сильно ушибенъ, но кости у него не переломлены, или можетъ-быть переломлено какое-нибудь ребро, и что его къ ночи можно осторожно перенести домой. Когда осмотрѣли и перевязали раны, что продолжалось довольно-долго, и оставили въ покоѣ мистера Домби, Каркеръ снова сѣлъ на лошадь и поѣхалъ отвезти это извѣстіе.

Никогда еще лицо его не выражало столько коварства и жестокости, хотя черты его были правильны и почти прекрасны. Оживленный коварствомъ и жестокостью своихъ мыслей, онъ ѣхалъ, какъ-будто кого-нибудь преслѣдуя. Наконецъ, подтянувъ поводья и уменьшивъ шагъ при въѣздѣ на многолюдную дорогу, онъ по обыкновенію поѣхалъ шагомъ, принявъ свой льстивый и вкрадчивый видъ и свою предательскую улыбку.

Онъ поѣхалъ прямо къ дому мистера Домби, сошелъ съ лошади у дверей и просилъ доложить о себѣ мистриссъ Домби по весьма-важному дѣлу. Слуга, проводившій его въ кабинетъ мистера Домби, вскорѣ возвратился, и сказалъ ему, что въ это время мистриссъ Домби не принимаетъ визитовъ, и просилъ извиненія въ томъ, что не предупредилъ его объ этомъ ранѣе.

Мистеръ Каркеръ, совершенно-приготовленный къ холодному пріему, написалъ на визитной карточкѣ, что онъ осмѣливается повторить свою просьбу, и что не дерзнулъ бы сдѣлать это во второй разъ (это онъ подчеркнулъ), еслибъ не былъ совершенно увѣренъ въ возможности оправдаться. Вскорѣ послѣ этого, вышла горничная мистриссъ Домби и проводила его наверхъ, въ пріемную, гдѣ были Эдиѳь и Флоренса.

Никогда еще онъ не представлялъ себѣ Эднои столь прекрасною. Сколько ни восхищался онъ прелестью ея лица и Формъ, и какъ ни живо сохранялись онъ въ его чувственной памяти, никогда еще онъ не представлялъ ее себѣ столь прекрасною.

Взглядъ ея гордо упалъ на Каркера; но Каркеръ смотрѣлъ на Флоренсу съ какимъ-то неотразимымъ выраженіемъ власти и съ торжествомъ увидѣлъ, что взглядъ опустился въ замѣшательствѣ -- Эдиѳь привстала, чтобы принять его.

Онъ былъ очень-печаленъ, онъ былъ глубоко огорченъ, онъ не могъ сказать, съ какою неохотою пришелъ, чтобы приготовить ее къ извѣстію о весьма-незначительномъ случаѣ. Онъ уговаривалъ мистриссъ Домби успокоиться, давалъ честное слово, что опасаться нечего. Но мистеръ Домби....

Флоренса вдругъ вскрикнула. Онъ смотрѣлъ не на нее, но на Эдиѳь. Эдиѳь успокоивала и утѣшала ее. Она не вскрикнула отъ безпокойства -- нѣтъ, нѣтъ.

-- Съ мистеромъ Домби случилось несчастіе. Когда онъ ѣхалъ верхомъ, лошадь его поскользнулась и сбросила его.

Флоренса дико вскрикнула, что онъ опасно ушибенъ, что онъ убился!

Нѣтъ, онъ клялся честью, что мистеръ Домби сначала лишился чувствъ, но скоро пришелъ въ себя, и хотя немного и ушибенъ, однако находится внѣ опасности. Еслибъ это была неправда, то онъ, незваный гость, никогда бы не осмѣлился явиться къ мистриссъ Домби. Это дѣйствительно была правда, онъ увѣрялъ честью.

Все это онъ говорилъ, какъ-бы отвѣчая Эдиѳи, а не Флоренсѣ, и обращая глаза и улыбку къ Эдиѳи.

Потомъ онъ разсказалъ ей, гдѣ остался мистеръ Домби и просилъ дать въ его распоряженіе карету, чтобъ привезти его домой.

-- Маменька, прошептала Флоренса въ слезахъ:-- нельзя ли мнѣ ѣхать?

Мистеръ Каркеръ смотрѣлъ на Эдиѳь, когда Флоренса произнесла эти слова; онъ взглянулъ на нее выразительнѣе и покачалъ головою. Онъ видѣлъ, какъ Эдиѳь боролась сама съ собою прежде, чѣмъ отвѣтила ему своими прекрасными глазами; но онъ ждалъ отъ нея отвѣта -- онъ показалъ ей, что дождется отвѣта, если будетъ говорить и растерзаетъ сердце Флоренсы -- и она отвѣчала ему. Какъ онъ смотрѣлъ поутру на картину, такъ взглянулъ теперь на нее, когда она отвернулась.

-- Мнѣ приказано просить, сказалъ онъ:-- чтобъ новая ключница... кажется мистриссъ Пипчинъ...

Ничто не ускользнуло отъ него. Онъ увидѣлъ, въ эту минуту, что тутъ была новая обида отъ мистера Домби.

-- Приготовила ему постель въ его комнатѣ наверху. Я тотчасъ возвращусь къ мистеру Домби. Нѣтъ нужды увѣрять васъ, сударыня, что ему будетъ оказано всевозможное вниманіе и попеченіе. Позвольте мнѣ повторить опять, что нѣтъ ни малѣйшей опасности. Вы можете быть совершенно-спокойны, повѣрьте мнѣ.

Выходя, онъ по обыкновенію поклонился; потомъ, возвратясь въ комнату мистера Домби, поспѣшилъ послать за нимъ карету въ Сити, и, сѣвъ на лошадь, медленно поѣхалъ туда же. Онъ былъ очень задумчивъ дорогою, и очень задумчивъ тамъ, и очень задумчивъ въ каретѣ, возвращаясь къ мистеру Домби. Только сидя у постели своего джентльмена, онъ сдѣлался прежнимъ человѣкомъ и привелъ въ дѣйствіе свои зубы.

Около сумерекъ, мистеръ Домби, мучимый страданіями, былъ отнесенъ въ карету и обложенъ съ одной стороны подушками и одѣялами, между-тѣмъ, какъ его повѣренный помѣстился съ другой стороны. Чтобы не растревожить его, они ѣхали почти шагомъ, и было совершенно темно, когда его привезли домой. Мистриссъ Пипчинъ, угрюмая и сердитая, встрѣтила его у дверей и освѣжила слугъ словеснымъ уксусомъ, между-тѣмъ, какъ они несли мистера Домби въ его комнату. Мистеръ Каркеръ оставался при немъ, пока его не уложили въ постель, и потомъ, какъ мистеръ Домби никого не хотѣлъ принимать, кромѣ превосходной мистриссъ Пипчинъ, мистеръ Каркеръ удалился, чтобъ извѣстить мистриссъ Домби о состояніи здоровья ея мужа.

Онъ опять нашелъ Эдиѳь одну съ Флоренсою, и опять обратился со своею успокоительною рѣчью къ Эдиѳи, какъ будто-она болѣе мучилась безпокойствомъ. Въ почтительной симпатіи своей, онъ былъ такъ забывчивъ, что, прощаясь, осмѣлился -- взглянувъ сначала на Флоренсу -- взять ея руку, и, наклонясь, прикоснуться къ ней своими губами.

Эдиѳь не отняла руки, не ударила его въ лицо, не смотря на румянецъ, выступившій на ея щекахъ, на блескъ ея глазъ и на трепетъ ея тѣла. Но, оставшись одна въ своей комнатѣ, она ударила о мраморную доску камина такъ, что отъ одного удара рука ея ушиблась до крови, потомъ протянула ее къ огню, и какъ-будто хотѣла бросить ее туда и сжечь.

До поздней ночи, сидѣла она передъ потухавшимъ огнемъ, въ мрачной и грозной красотѣ, смотря на угрюмыя тѣни, бродившія по стѣнамъ, какъ-будто мысли ея были осязаемы и отбрасывали отъ себя эти тѣни. Какіе бы образы обиды и позора и мрачныя предзнаменованія того, что могло случиться, ни блуждали передъ нею, одинъ злобный призракъ всегда велъ ихъ противъ нея -- и этотъ призракъ былъ мужъ ея.

ГЛАВА II.

Ночь.

Флоренса, давно проснувшись, печально замѣчала то отчужденіе, которое существовало между отцомъ ея и Эдиѳью и которое съ каждымъ днемъ увеличивалось. Съ каждымъ днемъ опытъ сгущалъ тѣнь надъ ея любовью и надеждою, пробуждалъ старое горе, уснувшее на нѣсколько времени, и давалъ чувствовать его тяжесть сильнѣе, чѣмъ прежде.

Тяжело было -- никто, кромѣ Флоренсы, не знаетъ, какъ тяжело!-- превратить въ агонію кроткую привязанность молодаго, искренняго сердца, и, вмѣсто нѣжнаго участія и заботливости, найдти суровое отвращеніе. Тяжело было чувствовать то, что чувствовало ея сердце, и никогда не знать счастія взаимности; по еще тяжеле было прійдти къ необходимости осуждать своего отца или Эдиѳь, которая такъ любила ее, и думать о своей любви къ каждому изъ нихъ, поочереди, съ боязнью, недовѣрчивостью и удивленіемъ.

И при всемъ томъ, Флоренса начала такъ поступать, и этотъ поступокъ былъ внушенъ ей чистотою души ея. Она видѣла, что отецъ былъ холоденъ и жестокъ, какъ къ ней, такъ и къ Эдиѳи, твердъ, неумолимъ, непреклоненъ. Не-уже-ли, спрашивала она себя со слезами, милая мать ея такъ же страдала отъ такого обращенія, и истомилась, и умерла? Потомъ она думала, какъ горда и надменна Эдиѳь со всѣми, кромѣ ея, съ какимъ презрѣніемъ она обходится съ нимъ, какъ далеко она держитъ себя отъ него, и что она сказала въ тотъ вечеръ, когда пріѣхала домой... И вдругъ представилось Флоренсѣ, какъ преступленіе, что она побитъ ту, которая ненавидитъ отца ея; и что отецъ ея, зная объ этомъ, долженъ думать о ней въ своей одинокой комнатѣ, какъ о безчувственномъ ребенкѣ, который съ самаго рожденія не могъ заслужить его привязанности. Первое ласковое слово, первый привѣтливый взглядъ Эдиѳи разсѣевали эти мысли и выставляли ихъ въ видѣ черной неблагодарности, потому-что кто же развеселялъ бѣдное сердце Флоренсы и былъ ея лучшимъ утѣшителемъ? Такимъ-образомъ, склоняясь на сторону ихъ обоихъ, сочувствуя несчастіямъ обоихъ и сомнѣваясь въ своихъ обязанностяхъ къ обоимъ, Флоренса, при своей распространявшейся любви, возлѣ Эдиѳи страдала болѣе, чѣмъ въ то время, когда берегла свою нераздѣльную тайну въ печальномъ домѣ, и когда ея прекрасная маменька еще не переступала черезъ порогъ его.

Одна печальная истина, превосходившая все остальное, оставалась тайною для Флоренсы. Она никогда не подозрѣвала, что Эдиѳь, своею нѣжностью къ ней, болѣе и болѣе отдаляла отъ нея отца и давала ему новыя причины къ неудовольствію. Еслибы Флоренса понимала возможность такихъ послѣдствій отъ такой причины, сколько скорби узнала бы она, какой жертвы не принесла бы она, бѣдная, любящая дѣвушка! какъ скоро и вѣрно перешла бы она къ тому Всевышнему Отцу, который не отвергаетъ любви своихъ дѣтей, не презираетъ ихъ сердецъ истерзанныхъ и измученныхъ грустью! Но случилось иначе.

Никогда ни слова не было произнесено между Эдиѳью и Флоренсою объ этихъ предметахъ. Эдиѳь сказала, что на этотъ счетъ между ними должно быть мертвое молчаніе:-- и Флоренса чувствовала, что Эдиѳь была права.

Въ такомъ положеніи было дѣла, когда отца ея привезли домой больнаго и разбитаго. Слуги отнесли его въ его комнату; Эдиѳь не подошла къ нему; при немъ не осталось никого, кромѣ Каркера, который также удалился около полуночи.

-- Чудесный онъ собесѣдникъ, миссъ Флой, сказала Сузаина Нипперъ.-- О, онъ мастеръ своего дѣла! Я бы ни за что въ свѣтѣ не подпустила его къ себѣ.

-- Милая Сузанна, прошептала Флоренса: -- перестань!

-- Хорошо вамъ говорить "перестань", миссъ Флой; но мы дошли до такихъ продѣлокъ, которыя всю кровь въ человѣкѣ превращаютъ въ булавки и иголки. Не ошибитесь въ моихъ словахъ, массъ Флой; я ничего не говорю о вашей мачихѣ, которая всегда обходилась со мною какъ прилично госпожѣ, хотя она немного и горда, что, впрочемъ, не мое дѣло; но когда мы доходимъ до того, что какихъ-нибудь мистриссъ Пипчинъ ставятъ выше насъ и даютъ имъ стеречь дверь вашего папеньки, какъ крокодиламъ (хорошо еще, что они не кладутъ яицъ), то это для насъ ужь слишкомъ-обидно!

-- Папенька хорошаго мнѣнія о мистриссъ Пипчинъ, Сузаина, отвѣчала Флоренса: -- и имѣетъ право выбирать себѣ ключницу. Прошу тебя, перестань.

-- Хорошо, миссъ Флой, отвѣчала Нипперъ: -- когда вы что приказываете, я всегда васъ слушаю; но мистриссъ Пипчинъ дѣйствуетъ на меня, все равно, какъ сырой крыжовникъ.

Сузаина была особенно разгорячена въ тотъ вечеръ, когда мистера Домби привезли домой, потому-что когда Флоренса послала ее внизъ узнать о здоровьи отца, она принуждена была передать этотъ вопросъ своей смертельной непріятельницѣ, мистриссъ Пиппинъ, которая, ничего не сказавъ мистеру Домби, взяла на себя дать довольно-дерзкій отвѣтъ, какъ выражалась миссъ Нипперъ. Такой поступокъ Сузанна Нипперъ называла неуваженіемъ къ своей молодой госпожѣ, чего нельзя было извинить. Но уже съ самой женитьбы мистера Домби, въ Сузаннѣ родились подозрѣніе и недовѣрчивость, потому-что, питая сильную и искреннюю привязанность къ Флоренсѣ, она ревновала Эдиѳь, раздѣлившую съ нею власть и ставшую между ними. Какъ ни гордилась, какъ ни радовалась Сузанна Нипперъ, что ея молодая госпожа займетъ свое настоящее мѣсто, и что она будетъ имѣть прекрасную супругу отца своего покровительницею и подругою, она не могла уступить своей власти Эдиѳи безъ досады и смутной злопамятности, которымъ не замедлила найдти оправданіе въ надменномъ характерѣ госпожи своей. Съ самой женитьбы мистера Домби миссъ Нипперъ издали смотрѣла на домашнія дѣла съ рѣшительнымъ убѣжденіемъ, что отъ мистриссъ Домби не будетъ ничего хорошаго, и при всякомъ удобномъ случаѣ объявляла, что она ничего не можетъ сказать противъ нея.

-- Сузанна, сказала Флоренса, сидѣвшая задумчиво у стола: -- теперь очень-поздно. Мнѣ ничего болѣе не нужно къ ночи.

-- Ахъ, миссъ Флой! отвѣчала Нипперъ:-- какъ часто жалѣю я о бываломъ времени, когда сиживала съ вами гораздо-позже и, уставъ, засыпала, когда вы и не думали еще смыкать глазъ. Но теперь у васъ есть мачиха, миссъ Флой, и мнѣ тутъ нечего дѣлать.

-- Я не забуду, что ты всегда была при мнѣ, когда у меня не было матери, Сузанна, кротко отвѣчала Флоренса: -- никогда не забуду! И, поднявъ глаза, она обвила свою руку около шеи своей бѣдной подруги, прильнула лицомъ своимъ къ ея лицу и, пожелавъ ей доброй ночи, поцаловала ее. Это такъ смягчило миссъ Нипперъ, что она зарыдала.

-- Любезная миссъ Флой, сказала Сузанна: -- я опять схожу внизъ и посмотрю, въ какомъ состояніи вашъ папенька; я знаю, вы безпокоитесь о немъ.

-- Нѣтъ, отвѣчала Флоренса:-- ступай спать. Поутру мы больше узнаемъ. Я сама спрошу поутру. Маменька вѣрно была внизу, или теперь тамъ. (И Флоренса покраснѣла, не имѣя этой надежды.) Доброй ночи.

Сузанна была такъ растрогана, что не могла изъявить сомнѣніе о присутствіи мистриссъ Домби въ комнатѣ ея мужа; она тихонько вышла. Флоренса, оставшись одна, закрыла лицо руками, какъ она часто дѣлывала въ прежніе дни, и не старалась болѣе удерживать своихъ слезъ. Непріятность домашняго раздора и несчастія, исчезающая надежда найдти доступъ къ сердцу отца, сомнѣнія и боязнь между отцомъ и мачихои, сожалѣніе невинной души объ обоихъ; тяжелая грусть при видѣ такого конца -- все это столпилось въ ея мысляхъ и быстрѣе погнало изъ глазъ слезы. Потерявъ мать и брата, не заслуживъ привязанности отца, видя Эдиѳь, которая ненавидѣла его, но любила ее и была любима ею, она была увѣрена, что никогда не будетъ счастлива. Эта грустная увѣренность вскорѣ стихла; но мысли, породившія ее, были такъ сильны и справедливы, что не могли исчезнуть вмѣстѣ съ нею.

Между этими размышленіями, являлся образъ ея отца, страдающаго и раненнаго, лежащаго въ своей комнатѣ, покинутаго тѣми, которыхъ мѣсто было возлѣ него, и проводившаго поздніе часы ночи въ одинокомъ страданіи. Страшная мысль, заставившая ее вздротуть и всплеснуть руками -- хотя эта мысль была для нея не новою -- что онъ можетъ умереть и никогда не увидѣть ея, не произнести даже ея имени -- оледеняла ее ужасомъ. Въ волненіи, трепеща всѣмъ тѣломъ, она вздумала еще разъ спуститься внизъ и пробраться къ дверямъ его.

Она стала прислушиваться. Въ домѣ все было тихо и всѣ огни потушены.-- Много, много прошло времени, думала она, съ-тѣхъ-поръ, какъ она начала свои ночныя путешествія къ дверямъ его.

Съ тѣмъ же дѣтскимъ сердцемъ въ груди, съ тѣмъ же робкимъ дѣтскимъ взглядомъ и волнистыми кудрями, Флоренса, такъ-же чуждая для отца въ юности, какъ въ дѣтствѣ, осторожно спустилась по лѣстницѣ и подошла къ его комнатѣ. Никто не шевелился въ домѣ. Дверь была полуотворена для воздуха, и въ комнатѣ было такъ тихо, что она могла слышать, какъ горѣлъ огонь и счесть стуканье часовъ, стоявшихъ на каминѣ.

Она заглянула въ комнату. Въ этой комнатѣ ключница, завернувшись въ одѣяло, крѣпко спала въ покойномъ креслъ передъ огнемъ. Дверь въ другую комнату была притворена и закрыта ширмою; но тамъ виденъ былъ огонь, освѣщавшій карнизъ постели. Все было такъ тихо, что она могла слышать дыханіе отца. Это дало ей смѣлость зайдти и заглянуть за ширмы,

Она съ такою боязнью смотрѣла на его спящее лицо, какъ-будто увидѣла его неожиданно; она такъ же стояла на одномъ мѣстѣ, какъ стала бы тогда, когда бы онъ проснулся.

На лбу у него былъ рубецъ; его намоченные волосы въ безпорядкѣ лежали на подушкѣ. Рука, свисшая съ постели, была перевязана. Онъ былъ очень-блѣденъ. Но не это приковало Флоренсу къ одному мѣсту, послѣ того, какъ она увѣрилась, что онъ спитъ. Она нашла въ немъ что-то особенное.

Она никогда еще не видѣла его лица безъ выраженія убійственнаго къ ней равнодушія. Она никогда еще не видѣла его лица безъ того, чтобъ не потупить своего робкаго взгляда передъ его суровымъ, отталкивающимъ взоромъ. При взглядѣ на него теперь, ей въ первый разъ показалось, что на немъ нѣтъ облака, помрачавшаго ея дѣтство. Тихая, покойная ночь царствовала у его изголовья. Онъ, можетъ-быть, заснулъ, благословляя ее.

Проснись, недобрый отецъ! Проснись теперь, жестокосердый человѣкъ! Время летитъ, часы бѣгутъ сердитымъ бѣгомъ. Проснись!

На лицѣ его не видно было никакой перемѣны; его недвижное спокойствіе напоминало лица умершимъ. Такъ, бывало, смотрѣли они;' такъ могла бы и она встрѣтить ласковый взглядъ, вмѣсто ненависти и равнодушія, которыя окружали ее! Когда прійдетъ это время, для него не будетъ тяжеле отъ того, что ей хотѣлось бы сдѣлать, а ей стало бы гораздо-легче.

Она подошла къ самой постели; удерживая дыханіе, наклонилась и тихонько поцаловала его въ лицо; она даже положила на минуту свое лицо къ нему на подушку и, не, прикасаясь къ нему, обвила его своею рукою.

Проснись, несчастный, пока она еще близко! Время летитъ и часъ бѣжитъ сердитымъ бѣгомъ; его нога уже въ твоемъ домѣ. Проснись!

Она молила Бога благословить ея отца и смягчить его къ ней, если возможно; если же нѣтъ, то простить ему, если онъ несправедливъ, и позабыть ея молитву. Потомъ, взглянувъ еще разъ на отца, она робко вышла изъ комнаты.

Теперь пусть онъ спитъ, сколько хочетъ! Но дай Богъ, чтобъ при пробужденіи онъ нашелъ возлѣ себя дочь свою!

Грустно и печально было сердце Флоренсы, когда она поднималась наверхъ. Молчаливый домъ казался еще угрюмѣе. Общій сонъ среди мертвой ночи имѣлъ для нея торжественность жизни и смерти. Таинственность ея поступка еще болѣе увеличивала страхъ ея. Она какъ-будто не хотѣла, не могла войдти въ свою спальню. Пробравшись въ гостиную, гдѣ луна ярко сіяла сквозь шторы, она выглянула на опустѣлую улицу.

Вѣтеръ вылъ уныло. Фонари казались блѣдными и дрожали, какъ-будто отъ стужи. На отдаленномъ небѣ виднѣлось что-то непохожее ни на темноту, ни на свѣтъ, и зловѣщая ночь дрожала, какъ умирающій при послѣднихъ мученіяхъ. Флоренса припоминала, какъ, у постели больной, она хмурилась на пасмурную погоду, какъ-будто имѣла къ ней врожденную антипатію, а было очень, очень-пасмурно...

Маменька не приходила въ этотъ вечеръ въ ея комнату: вотъ почему она такъ долго не ложилась въ постель. Чувствуя какое-то безпокойство и вмѣстѣ съ тѣмъ необходимость говорить съ кѣмъ-нибудь и разрушить чары молчанія и мрака, Флоренса направила свои шаги къ той комнатѣ, гдѣ спала Эдиѳь.

Дверь не была заперта изнутри и легко уступила усилію дрожавшей руки. Флоренса удивилась, увидя яркій свѣтъ; удивленіе ея еще болѣе увеличилось, когда она увидѣла, что ея мать, полураздѣтая, сидѣла передъ потухшимъ каминомъ. Глаза ея были подняты вверхъ, и въ ихъ блескѣ, и въ ея лицѣ, и въ движеніи ея рукъ, судорожно сжимавшихъ ручки креселъ, Флоренса увидѣла такое дикое волненіе, что невольно ужаснулась.

-- Маменька! вскричала она:-- что съ вами?

Эдиѳь вдрогнула и взглянула на нее съ такимъ страхомъ, что Флоренса испугалась еще болѣе.

-- Маменька, милая маменька! что съ вами? сказала Флоренса, поспѣшно подходя къ ней.

-- Я не такъ здорова, отвѣчала Эдиѳь, подавая ей руку и смотря на нее съ тѣмъ же страннымъ выраженіемъ.-- Я видѣла дурные сны, мой другъ.

-- Еще не ложась въ постель, маменька!

-- Нѣтъ; это были сны на яву.

Черты лица ея постепенно смягчались, и, обнявъ Флоренсу, она нѣжно спросила:

-- Но что дѣлаетъ здѣсь моя птичка? Зачѣмъ здѣсь моя птичка?

-- Мнѣ стало грустно, маменька, потому-что не видала васъ вечеромъ и не знала, что съ папенькой.

Флоренса остановилась.

-- Поздно теперь? спросила Эдиѳь, откидывая назадъ кудри дѣвушки, смѣшавшіяся съ ея черными полосами.

-- Очень-поздно. Скоро день.

-- Скоро день! съ изумленіемъ повторила Эдиѳь.

-- Милая маменька, что вы сдѣлали со своею рукою? спросила Флоренса.

Эдиѳь быстро отдернула руку и съ прежнимъ испугомъ взглянула на дѣвушку, но, тотчасъ же оправясь, отвѣчала:

-- Ничего, ничего, милая Флоренса.

И грудь ея волновалась, и она горько заплакала.

-- Маменька, милая маменька! не-уже-ли я ничего не могу сдѣлать для вашего счастія? Не-уже-ли нѣтъ никакихъ средствъ?

-- Никакихъ! отвѣчала Эдиѳь.

-- Точно ли вы въ этомъ увѣрены? Не-уже-ли это рѣшительно невозможно? Вы не будете сердиться, милая маменька, если, не смотря на ваше запрещеніе, я буду говорить о томъ, что у меня на сердцѣ?..

-- Безполезно, отвѣчала Эдиѳь:-- безполезно. Я сказала тебѣ, мой ангелъ, что видѣла дурные сны. Ничто не можетъ измѣнить ихъ и помѣшать имъ возвратиться опять.

-- Я не понимаю васъ, сказала Флоренса, смотря на ея встревоженное и опечаленное лицо.

-- Мнѣ грезилось, сказала Эдиѳь тихимъ голосомъ:-- гордость, безсильная на добро, всевластная на зло; гордость, раздражаемая и подстрекаемая въ-продолженіе многихъ постыдныхъ годовъ; гордость, унизившая человѣка сознаніемъ собственнаго его униженія и никогда недававшая ему силы почувствовать это униженіе или избѣгнуть его, или сказать: "этого не должно быть"; гордость, которая, при благородномъ направленіи, могла бы вести къ лучшей цѣли, но которая теперь довела человѣка только до ненависти къ самому-себѣ, до ожесточенія и гибели.

Эдиѳь уже не смотрѣла на Флоренсу и не обращалась къ ней, но какъ-будто говорила сама съ собою.

-- И грезилось мнѣ, сказала она:-- равнодушіе и холодность, происшедшія отъ этого презрѣнія, отъ этой постыдной радости; они неслышными шагами шли къ алтарю, повинуясь старому, семейному зву. О, матушка, матушка!

На лицѣ ея выражалось дикое волненіе, которое поразило Флоренсу.

-- Мнѣ грезилось, сказала она: -- что при первомъ позднемъ усиліи, чтобъ опомниться, ее подавила презрѣнная нога. Мнѣ грезилось, что она истерзана, загнана, разорвана собаками, но все еще не хочетъ сдаться, не хочетъ уступить ненавистному и презрѣнному человѣку.

Ея рука сжала трепещущую руку, которую держала она въ своихъ рукахъ, и лицо ея прояснилось при взглядѣ на испуганное и удивленное лицо дѣвушки.

-- О, Флоренса! сказала она.-- Я чуть не сошла съ ума въ эту ночь!

И, склонивъ къ ней голову, она снова заплакала.

-- Не оставляй меня! Будь возлѣ меня! На тебя вся моя надежда! повторяла она.

Скоро Эдиѳь успокоилась, сжалившись надъ слезами Флоренсы и надъ ея безсонною ночью. Между-тѣмъ разсвѣтало; Эдиѳь взяла ее на руки, положила на свою постель, и, не ложась сама, сѣла возлѣ нея, уговаривая ее заснуть.

-- Ты устала, моя милая, ты несчастна. Тебѣ нужно отдохнуть.

-- Я сегодня въ-самомъ-дѣлѣ несчастна, милая маменька, сказала Флоренса.-- Но вы такъ же устали и несчастны.

-- Я счастлива, когда ты спишь возлѣ меня, мой другъ.

Онѣ поцаловали другъ друга, и усталая Флоренса тихо заснула; но, когда начала она засыпать, ей такъ грустно стало думать объ отцѣ, что рука ея крѣпче обняла Эдиѳь, какъ-бы ища въ ней утѣшенія. И во снѣ ей хотѣлось помирить ихъ обоихъ, показать имъ, что она ихъ обоихъ любитъ; но она не могла этого сдѣлать, и эта невозможность возмущала тихій сонъ ея.

Эдиѳь, сидя возлѣ нея, съ кроткимъ сожалѣніемъ смотрѣла на ея темныя, влажныя отъ слезъ рѣсницы и на пылающія щеки. Наступалъ день, а она все еще сидѣла на одномъ мѣстѣ, и только изрѣдка шептала, смотря на кроткое лицо спящей дѣвушки:

-- Будь возлѣ меня, Флоренса! На тебя вся моя надежда!

ГЛАВА III.

Разлука.

Съ наступленіемъ дня, хотя и не вмѣстѣ съ солнцемъ, встала миссъ Сузанна Нипперъ. Въ быстрыхъ черныхъ глазахъ молодой дѣвушки видна была какая-то усталость, нѣсколько помрачавшая ихъ блескъ и допускавшая возможность думать, что они когда-нибудь бываютъ закрыты. Замѣтна была даже опухоль вѣкъ, какъ-будто она плакала ночью. Но Сузанна нисколько не унывала; напротивъ, она была необыкновенно-смѣла и жива, и какъ-будто готовилась на какое-то великое дѣло: это замѣтно было и по ея платью, болѣе обыкновеннаго нарядному и перетянутому, и по безпрестанному движенію головы, показывавшему ея твердую рѣшимость.

Однимъ словомъ, ей хотѣлось ни болѣе, ни менѣе, какъ добраться до мистера Домби и объясниться съ нимъ наединѣ.

-- Я часто говорила, что хочу сдѣлать это, замѣтила она съ угрожающимъ видомъ:-- а теперь сдѣлаю!

Рѣшившись на эту отчаянную попытку, Сузанна Нипперъ цѣлое утро выжидала на лѣстницѣ удобнаго случая. Наконецъ, она замѣтила подъ вечеръ, что ея заклятой врагъ, мистриссъ Пипчинъ, подъ предлогомъ усталости, убралась спать, и мистеръ Дом6и остался одинъ въ своей комнатѣ.

Сузанна съ живостью прокралась на-ципочкахъ къ дверямъ мистера Домби, и постучала. "Войдите" сказалъ мистеръ Домби. Сузанна ободрилась и вошла.

Мистеръ Домби, смотрѣвшій на огонь, съ удивленіемъ взглянулъ на гостью и даже приподнялся, опираясь на руку. Сузанна сдѣлала книксенъ.

-- Что тебѣ нужно? спросилъ мистеръ Домби.

-- Мнѣ нужно поговорить съ вами, сэръ, отвѣчала Сузанна.

Мистеръ Домби пошевелилъ губами, какъ-будто повторяя эти слова; но его такъ поразила дерзость молодой женщины, что онъ, казалось, не въ состояніи былъ произнести ихъ вслухъ.

-- Я уже двѣнадцать лѣтъ живу у васъ въ услуженіи, сказала Сузанна съ своею обыкновенною торопливостью.-- Молодая госпожа моя, миссъ Флой, еще не говорила, когда я пришла сюда въ первый разъ, и я давно уже была въ здѣшнемъ домѣ, когда поступила сюда мистриссъ Ричардсъ. Мнѣ хоть не столько лѣтъ, какъ Маѳусаилу, но я все-таки не грудной ребенокъ.

Мистеръ Домби, опершись на руку, смотрѣлъ на нее, ничего не отвѣчая.

-- Нѣтъ на свѣтѣ дѣвицы добрѣе и прекраснѣе моей молодой госпожи, сэръ; это мнѣ извѣстно лучше другихъ, потому-что я видѣла ее въ горѣ и въ радости. Я видѣла ее съ братомъ и одну, тогда-какъ другіе никогда ея не видали, и всегда готова сказать всѣмъ и каждому -- прибавила черноглазая, слегка топнувъ ногою -- что миссъ Флой милѣйшій, прекраснѣйшій изъ ангеловъ, когда-либо существовавшихъ на землѣ. Я буду говорить это, хоть бы меня разорвали на части.

Мистеръ Домби, отъ негодованія и удивленія, сдѣлался еще блѣднѣе, чѣмъ былъ при паденіи съ лошади. Онъ не сводилъ глазъ съ говорившей, думая, что и глаза и уши его обманываютъ.

-- Никто не можетъ не похвалить миссъ Флой, сэръ, продолжала Сузанна:-- и я ничего не говорю о своей двѣнадцатилѣтней службѣ, потому-что люблю свою госпожу. Да, я готова сказать всѣмъ и каждому, что люблю ее! И черноглазая опять топнула ногою, едва удерживая слезы.-- Надѣюсь, что моя вѣрная служба даетъ Мнѣ право говорить, и я должна высказать все, во что бы то ни стало.

-- Что съ тобой сдѣлалось? сказалъ мистеръ Домби, выпучивъ на нее глаза.-- Какъ ты смѣешь?

-- Я хочу говорить почтительно и безъ обиды для васъ; а какъ я смѣю, это вы увидите... О, сэръ, вы совсѣмъ не знаете моей молодой госпожи!

Мистеръ Домби, въ бѣшенствѣ, протянулъ руку Къ шнурку колокольчика; но но эту сторону камина не было шнурка, а ему невозможно было добраться до него безъ помощи другихъ. Зоркій глазъ Сузанны тотчасъ замѣтилъ это обстоятельство, и тутъ она тотчасъ смекнула, что мистеръ Домби въ ея рукахъ.

-- Миссъ Флой, продолжала она: -- самая терпѣливая, самая почтительная, самая прекрасная изъ дочерей, и нѣтъ ни одного джентльмена въ Англіи, какъ бы онъ богатъ ни былъ, который бы не сталъ ею гордиться. Еслибъ онъ оцѣнилъ ее по достоинству, то скорѣе отдалъ бы свое величіе и богатство, и съ сумою пошелъ просить милостыни, чѣмъ терзать ея бѣдное сердце, какъ терзаютъ его здѣсь въ домѣ!

Сказавъ это, Сузанна залилась слезами.

-- Женщина, вскричалъ мистеръ Домби:-- выйдь вонъ!

-- Извините, сэръ, но если за мою настойчивость вы даже лишите меня мѣста, которое я занимала столько времени и на которомъ такъ много видѣла, я все-таки должна высказать вамъ до конца. Я хоть и не жена Индійца и никогда не думаю быть ею, но если мнѣ вздумается сгорѣть живою, я сгорю! И теперь же, доскажу вамъ все.

Эту рѣшимость Сузанна не замедлила подтвердить жестами.

-- Изъ прислуги вашей нѣтъ ни одного человѣка, продолжала черноглазая:-- который бы боялся васъ болѣе, чѣмъ я, и вы можете представить себѣ, какъ должны быть справедливы мои слова, когда я осмѣлилась говорить съ вами, на что, до вчерашняго вечера, ни какъ не могла бы рѣшиться.

Мистеръ Домби, внѣ себя, хотѣлъ снова схватиться за шнурокъ, но, не найдя его, схватился за волосы.

-- Я видѣла, сказала Сузанна:-- какъ миссъ Флой въ своемъ дѣтствѣ страдала такъ безропотно, что могла бы служить примѣромъ всякой женщинѣ; я видѣла, какъ она просиживала ночи, уча своего братца; я видѣла, какъ она помогала ему и смотрѣла за нимъ во всякое другое время... есть люди, которые должны знать, когда это было. Я видѣла, какъ она, безъ посторонняго одобренія и помощи, сдѣлалась прекрасною дѣвицею, которая можетъ украсить и возвысить собою всякое общество. Я видѣла, какое пренебреженіе ей оказывали, и какъ она переносила его, это не мѣшало бы знать нѣкоторымъ!

-- Не-ужели-тамъ никого нѣтъ? закричалъ мистеръ Домби.-- Гдѣ люди? гдѣ женщины? Эй! кто-нибудь!

-- Вчера вечеромъ я поздно оставила свою госпожу, продолжала Сузанна:-- она не ложилась спать, потому-что безпокоилась о вашей болѣзни. Я хоть и не павлинъ, но у меня есть глаза, и сидя въ своей комнатѣ, я сама видѣла, какъ она прокралась по лѣстницѣ и подошла къ вашимъ дверямъ -- какъ-будто считая преступленіемъ взглянуть на отца, и потомъ возвратилась назадъ въ свою одинокую комнату, плача такъ, что мнѣ стало больно смотрѣть на нее. Я не могу этого переносить, сказала Сузанна Нипперъ, утирая свои черные глаза и смѣло устремивъ ихъ на взбѣшеное лицо мистера Домби.-- Я видѣла это не въ первый разъ. Вы не знаете своей собственной дочери, сэръ; вы сами не знаете, что дѣлаете, и это вамъ грѣшно и стыдно!

-- Какъ? вскричалъ голосъ мистриссъ Пипчинъ, когда черное бомбазиновое платье этого гіерувіанскаго рудокопа появилось въ комнатѣ.-- Это что такое?

Сузанна бросила на мистриссъ Пипчинъ взглядъ, изобрѣтенный нарочно для нея еще при первомъ ихъ знакомствѣ, и предоставила отвѣтъ мистеру Домби.

-- Что это такое? повторилъ мистеръ Домби, почти задыхаясь:-- что это такое, сударыня? И вы, завѣдуя хозяйствомъ и смотря здѣсь за порядкомъ, спрашиваете меня? Знаете ли вы эту женщину?

-- Я не знаю о ней ничего хорошаго, прокаркала мистриссъ Пипчинъ.-- Какъ ты осмѣлилась прійдти сюда, мерзавка? Вонъ отсюда!

Но непреклонная Сузанна, не удостоивая взглядомъ мистриссъ Пипчинъ, оставалась на мѣстѣ.

-- Какъ вы могли, управляя хозяйствомъ, допустить ее прійдти сюда и говорить со я тою? сказалъ мистеръ Домби.-- Джентльмена въ его собственномъ домѣ, въ его собственной комнатѣ, заставляютъ выслушивать дерзости отъ его же служанокъ!

-- Я очень сожалѣю объ этомъ, сэръ, отвѣчала мистриссъ Пипчинъ, между-тѣмъ, какъ мстительность сверкала въ ея сѣромъ глазѣ:-- но съ этою женщиною нѣтъ никакой возможности сладить. Она избалована у миссъ Домби и никого не хочетъ слушать. Ты знаешь это, негодная! Вонъ отсюда!

-- Если у меня въ услуженіи есть люди, съ которыми нельзя сладить, сказалъ мистеръ Домби, обращаясь къ камину:-- то, мнѣ кажется, вы должны знать, что съ ними дѣлать. Вы знаете, для чего вы здѣсь въ домѣ. Выгоните ее вонъ!

-- Я знаю, что мнѣ дѣлать, сэръ, отвѣчала мистриссъ Пипчинъ: -- и сдѣлаю свое дѣло. Сузанна Нипперъ, ты можешь не болѣе мѣсяца оставаться здѣсь въ домѣ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? вскричала Сузанна.

-- Да, не болѣе мѣсяца, повторила мистриссъ Пипчипъ:-- да не скаль на меня зубовъ-то, мерзавка, или я отучу тебя. Вонъ сію же минуту!

-- Я и безъ того хотѣла сейчасъ уйдти, отвѣчала миссъ Нипперъ.-- Я въ этомъ домѣ двѣнадцать лѣтъ ходила за своею молодою госпожою и часу не хочу остаться подъ начальствомъ какой-нибудь Пипчинъ. Да, мисстриссъ Пи!

-- Вонъ отсюда, дрянь этакая! или я велю вынести тебя! въ бѣшенствѣ вскричала старуха.

-- По-крайней-мѣрѣ, я довольна тѣмъ, продолжала Сузанна, смотря на мистера Домби:-- что высказала сегодня часть той истины, которую давно пора было бы высказать. Ея не оспорятъ никакія Пипчинсы, сколько бы ихъ ни было на свѣтѣ, а ихъ, я думаю, довольно...

При этихъ словахъ, мистриссъ Пипчинъ снова закричала: "Вонъ отсюда!" а Сузанна снова остановила ее взглядомъ.

-- Хоть бы онѣ кричали съ утра до ночи и издохли отъ крика!..

Съ этими словами, миссъ Нипперъ вышла изъ комнаты вмѣстѣ съ своимъ злѣйшимъ врагомъ, и, войдя къ себѣ, усѣлась между сундуками и начала горько плакать.

Мистриссъ Пипчинъ, оставшаяся за дверьми, скоро вывела ее изъ этого положенія.

-- Долго ли эта безстыдная шлюха останется въ домѣ? спросила она изъ-за дверей.

Миссъ Нипперъ отвѣчала съ своего мѣста, что такой особы тутъ нѣтъ, но что имя ея Пипчинъ, а живетъ она въ комнатѣ ключницы.

-- Ахъ, дрянь проклятая! кричала мистриссъ Пипчинъ, бѣснуясь за дверьми:-- вонъ отсюда сію же минуту! Сейчасъ укладывай свои вещи! Какъ ты смѣешь разговаривать такъ съ благородною женщиною, которая видала лучшіе дни?

На это миссъ Нипперъ отвѣчала, что она сожалѣетъ о лучшихъ дняхъ, которые видала мистриссъ Пипчинъ.

-- Да что ты шумишь за дверью, продолжала Сузанна:-- и прикасаешься къ замку своимъ глазомъ? Я и безъ тебя соберусь и уйду.

При такомъ извѣстіи, мистриссъ Пипчинъ изъявила живѣйшее удовольствіе и, сдѣлавъ нѣсколько замѣчаній о негодныхъ женщинахъ, которыхъ испортила миссъ Домби, вышла, чтобъ приготовить жалованье миссъ Нипперъ; тогда Сузанна занялась приготовленіями къ отъѣзду, всхлипывая по-временамъ при мысли о Флоренсѣ.

Миссъ Флой не заставила себя ждать, ибо во всемъ домѣ узнали въ одну минуту, что Сузанна поссорилась съ мистриссъ Пипчинъ, что онѣ обѣ приходили къ мистеру Домби, и что Сузанна отходитъ. Это послѣднее извѣстіе Флоренса нашла столь справедливымъ, что Сузанна заперла уже послѣдній сундукъ и сидѣла на немъ со шляпкою на головѣ, когда она вошла въ ея комнату.

-- Сузанна! вскричала Флоренса:-- не-уже-ли и ты меня оставляешь?

-- О, ради Бога, миссъ Флой! сказала Сузанна рыдая:-- не говорите ни слова, или я унижу себя передъ этими Пипчинсами, а я ни за что въ свѣтѣ не хочу, чтобъ онѣ видѣли меня въ слезахъ, миссъ Флой!

-- Сузанна! сказала Флоренса:-- моя милая, добрая подруга! Что со мною безъ тебя будетъ? какъ ты можешь меня покинуть?

-- Душечка моя, миссъ Флой, дѣлать нечего. Не моя вина; я исполнила долгъ свой. Пусть будетъ, чему быть. Послѣ мнѣ труднѣе было бы разстаться съ вами. Полноте, миссъ Флой, сжальтесь надо мною; вѣдь я не мраморная.

-- Что съ тобою? сказала Флоренса.-- Не-уже-ли ты мнѣ не скажешь?

Сузанна отрицательно покачала головою.

-- Нѣтъ, моя милочка, отвѣчала Сузанна:-- не спрашивайте меня, потому-что я не должна ничего говорить. Не старайтесь меня удерживать, вы только больше себя разстроите. Да благословитъ васъ Богъ, моя милая! простите меня, если въ это время я чѣмъ-нибудь обидѣла васъ.

И Сузанна сжимала въ объятіяхъ госпожу свою.

-- Ангелъ мой, продолжала Сузанна:-- у васъ будутъ другія служанки, которыя станутъ служить вамъ вѣрно и хорошо, и рады будутъ служить вамъ; но никто не съумѣетъ любить васъ такъ, какъ я. Прощайте, добрая миссъ Флой!

-- Куда же ты поѣдешь, Сузанна? спросила плачущая Флоренса.

-- У меня есть братъ въ деревнѣ, миссъ, отвѣчала разстроенная Нипперъ: -- онъ мызникъ въ Эссексѣ и держитъ множество коровъ и поросятъ. Я поѣду къ нему въ дилижансѣ и остановлюсь у него. Не безпокойтесь обо мнѣ; у меня есть кой-какія деньги въ банкѣ; я еще не нуждаюсь въ мѣстѣ, и не въ состояніи поступить ни на какое мѣсто, моя милая госпожа!

Жалобы и рыданія Сузанны были прерваны голосомъ мистриссъ Пипчинъ, ворчавшей внизу. Услышавъ этотъ голосъ, Сузанна тотчасъ отерла свои красные и опухшіе глаза и бодро приказала мистеру Тоулинсону нанять извощика и снести внизъ ея вещи.

Флоренса, блѣдная, разстроенная, не смѣла вступиться за Сузанну, опасаясь возбудить новые раздоры между своимъ отцомъ и его женою, и какъ-будто предчувствуя, что она была невольною причиною отсылки своего стараго друга, съ плачемъ послѣдовала въ уборную Эдиѳи за Сузанною, которая хотѣла проститься съ барыней.

-- Ну, вотъ извощикъ, а вотъ и сундуки; убирайся же вонъ! сказала мистриссѣ Пипчинъ, входя вслѣдъ за ними.

-- Извините, сударыня, замѣтила она, обращаясь къ Эдиѳи:-- такъ изволилъ приказать мистеръ Домби.

Эдиѳь, сидѣвшая подъ руками горничной, собираясь къ обѣду, не измѣнила своего гордаго лица и не обратила на нее ни малѣйшаго вниманія.

-- Вотъ твои деньги, сказала мистриссъ Пипчинъ:-- чѣмъ скорѣе ты уберешься отсюда, тѣмъ лучше.

Сузанна не имѣла даже духа бросить на мистриссъ Пипчинъ взглядъ, вполнѣ ей принадлежавшій. Она сдѣлала книксенъ мистриссъ Домби, которая, не говоря ни слова, наклонила голову и не взглянула ни на кого, кромѣ Флоренсы, и потомъ бросилась къ своей молодой госпожѣ, заключившей ее въ свои объятія. Лицо бѣдной Сузанны, старавшейся удержать свои рыданія и не унизиться передъ мистриссъ Пипчинъ, представляло смѣсь самыхъ странныхъ противоположностей.

-- Извините, миссъ, сказалъ Тоулинсонъ, выглядывая изъ-за дверей и обращаясь- къ Флоренсѣ:-- мистеръ Тутсъ прислалъ спросить, какъ поживаетъ Діогенъ и баринъ. Онъ дожидается въ столовой.

Флоренса быстрѣе мысли исчезла изъ комнаты и сбѣжала внизъ, гдѣ мистеръ Тутсъ, разодѣтый въ пухъ, притаилъ дыханіе въ ожиданіи ея прихода.

-- О, какъ ваше здоровье, миссъ Домби? сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Что съ вами?

Послѣднее восклицаніе вырвалось у мистера Тутса при видѣ глубокой горести, написанной на лицѣ Флоренсы. Онъ остановился, какъ-будто превратясь въ статую отчаянія.

-- Добрый мистеръ Тутсъ, сказала Флоренса:-- вы оказываете мнѣ столько расположенія, что я хочу просить васъ объ одной Милости.

-- Миссъ Домби, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ:-- говорите; вы возвращаете мнѣ аппетитъ. Я давно уже отвыкъ отъ него, прибавилъ онъ съ чувствомъ.

-- Мой старый и лучшій другъ, Сузанна, сейчасъ уѣзжаетъ отсюда, совершенно одна, бѣдняжка! Она ѣдетъ домой въ деревню. Могу я просить васъ проводить ее до дилижанса?

-- Миссъ Домби, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ: -- вы дѣлаете мнѣ истинную честь и милость. Ваша довѣренность ко мнѣ послѣ того, какъ я велъ себя въ Брайтонѣ...

-- Ничего, не думайте объ этомъ, сказала Флоренса.-- Такъ вы проводите ее? Тысячу разъ благодарю васъ. Теперь у меня отлегло на сердцѣ. Ей будетъ не такъ грустно. Я не знаю, какъ благодарить васъ за вашу услугу!

И Флоренса нѣсколько разъ повторяла свою благодарность, между-тѣмъ, какъ мистеръ Тугсъ, выходя изъ комнаты, не сводилъ съ нея глазъ.

Флоренса не имѣла духа выйдти въ переднюю, чтобъ проводить Сузанну, за которою прыгалъ Діогенъ, пугая мистриссъ Пипчинъ и сердито ворча при звукахъ ея голоса. Она видѣла, какъ Сузанна простилась со всею прислугою, и какъ въ послѣдній разъ оглянулась на свой прежній домъ; она видѣла, какъ Діогенъ поскакалъ за каретой, какъ потомъ заперли дверь и какъ все утихло. Слезы полились градомъ по ея старомъ другѣ, котораго никто не могъ для нея замѣнить -- никто, никто.

Мистеръ Тутсъ, вѣрный своему слову, въ одну минуту остановилъ кабріолетъ и передалъ Сузаннѣ Нипперъ свое порученіе, отъ котораго она еще болѣе расплакалась.

-- Клянусь душою и тѣломъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, садясь возлѣ нея:-- мнѣ жаль васъ. Клянусь честью, что я лучше понимаю ваши чувства, чѣмъ вы сами. Можетъ ли что-нибудь быть ужаснѣе разлуки съ миссъ Домби?

Теперь Сузанна вполнѣ предалась своей грусти, и въ-самомъ-дѣлѣ, жаль было смотрѣть на нее.

-- Знаете что? сказалъ мистеръ Тутсъ.

-- Что, мистеръ Тутсъ?

-- Поѣзжайте ко мнѣ и пообѣдайте до отъѣзда. У меня кухарка препочтенная женщина; она очень-рада будетъ услужить вамъ. Сынъ ея, прибавилъ мистеръ Тутсъ: -- въ довершеніе рекомендаціи, воспитывался въ сине-курточной школѣ и взлетѣлъ на воздухъ вмѣстѣ съ пороховымъ заводомъ.

Сузанна приняла предложеніе, и мистеръ Тутсъ повезъ ее къ своему жилищу, гдѣ ихъ встрѣтила означенная кухарка, вполнѣ оправдавшая рекомендацію Тутса, и Боевой-Пѣхухъ, который, увидя въ каретѣ даму, подумалъ, что Тутсъ, по его совѣту, надулъ мистера Домби и увезъ его дочь. Этотъ джентльменъ возбудилъ нѣкоторое удивленіе въ миссъ Нипперъ, потому-что лицо его, по милости какого-то отчаяннаго бойца, было такъ изуродовано, что съ нимъ невозможно было никуда показаться.

Послѣ хорошаго завтрака, предложеннаго съ большимъ радушіемъ, Сузанна отправилась въ контору дилижансовъ въ другомъ кабріолетѣ. Мистеръ Тутсъ по-прежнему помѣстился внутри вмѣстѣ съ нею, а Боевой-Пѣтухъ или Чиккенъ взобрался на козлы, внушая маленькому обществу уваженіе къ его моральной силѣ и героизму характера, но ни мало не украшая его Физически, при множествѣ пластырей на лицѣ. Но Чиккенъ далъ тайное обѣщаніе, что онъ никогда не разстанется съ мистеромъ Тутсомъ (который всѣми силами старался отъ него избавиться), развѣ только для трактира со всѣми принадлежностями, гдѣ онъ могъ бы напиться до смерти.

Дилижансъ, въ которомъ Сузанна должна была отправиться, былъ совершенно-готовъ. Мистеръ Тутсъ, усадивъ ее, въ нерѣшимости остановился у окна, между-тѣмъ, какъ почтальйонъ влѣзалъ на козлы. Наконецъ, приблизивъ къ окну свое лицо, на которомъ выражалось смущеніе и безпокойство, онъ сказалъ прерывающимся голосомъ:

-- Сузанна! Миссъ Домби...

-- Что вы говорите?

-- Какъ вы думаете... можетъ ли она...

-- Извините, мистеръ Тутсъ, сказала Сузанна: -- я ничего не слышу.

-- Какъ вы думаете, можетъ ли она, то-есть, не вдругъ, а со временемъ... черезъ долгое время... полюбить меня? Вотъ вамъ! сказалъ мистеръ Тутсъ.

-- Нѣтъ! отвѣчала Сузанна, качая головою.-- Никогда, никогда!

-- Покорно васъ благодарю, сказалъ Тутсъ.-- Это ничего. Доброй ночи. Ничего. Покорно васъ благодарю.

ГЛАВА IV.

Повѣренный.

Эдиѳь выѣзжала одна въ этотъ день и рано возвратилась домой. Десять часовъ только-что пробило, когда ея карета прокатилась по улицѣ, въ которой жила она.

На лицѣ ея было то же принужденное спокойствіе, какъ и при одѣваніи, и гирлянда на головѣ ея обвивалась около того же холоднаго и неизмѣннаго лица. Но лучше было бы, еслибъ всѣ эти листья и цвѣты, вмѣсто того, чтобъ украшать собою ея мнимое спокойствіе, были изорваны въ клочки ея бѣшеною рукою. Такъ ожесточена, такъ непреклонна была эта женщина, что, казалось, ничто не могло смягчить души ея, но каждая бездѣлица только раздражала ее.

Подъѣхавъ къ дверямъ, она готовилась выйдти изъ кареты, когда кто-то, вышедъ изъ передней съ непокрытою головою, подалъ ей свою руку. Слуга остался въ сторонѣ, и ей невозможно было отказаться. Тогда только она увидѣла, чья это рука.

-- Каковъ вашъ больной, сэръ? спросила она, закусивъ губы.

-- Ему лучше, отвѣчалъ Каркеръ.-- Гораздо-лучше. Я сейчасъ только оставилъ его.

Она наклонила голову и стала подниматься по лѣстницѣ.

Мистеръ Каркеръ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ.

-- Могу ли я просить васъ, сударыня, удѣлить мнѣ одну минуту? сказалъ онъ.

Она остановилась и обернулась назадъ.

-- Теперь невозможно, сэръ; я устала. Развѣ дѣло очень-важное?

-- Очень-важное, отвѣчалъ Каркеръ.-- Такъ-какъ я имѣлъ счастіе васъ встрѣтить, позвольте мнѣ повторить свою просьбу.

Она съ минуту смотрѣла на его блестящій ротъ; а онъ не сводилъ съ нея глазъ и опять думалъ о томъ, какъ она прекрасна.

-- Гдѣ миссъ Домби? громко спросила она лакея.

-- Въ залѣ, сударыня.

-- Проводи насъ туда!

Взглянувъ еще разъ на внимательнаго джентльмена, стоявшаго внизу лѣстницы, и показавъ ему движеніемъ головы, что онъ можетъ за нею слѣдовать, она пошла впередъ.

-- Извините, мистриссъ Домби, вскричалъ Каркеръ, догнавшій ее въ одно мгновеніе.-- Я буду просить, чтобъ миссъ Димби не была при нашемъ разговорѣ.

Эдиѳь опять взглянула на него.

-- Мнѣ бы хотѣлось избавить миссъ Домби отъ того, что я долженъ сказать вамъ, продолжалъ Каркеръ.-- Впрочемъ, я совершенно предоставляю вамъ рѣшить, должна ли она быть при разговорѣ, или нѣтъ. Я не могу поступить иначе.

Она медленно отвела отъ него свои глаза и сказала, обращаясь къ слугѣ:

-- Веди въ какую-нибудь другую комнату.

Онъ повелъ ихъ въ гостиную, освѣтилъ ее и потомъ вышелъ. До его ухода, никто не произнесъ ни слова. Эдиѳь сѣла у камина, а мистеръ Каркеръ, держа шляпу въ рукахъ и опустивъ глаза, стоялъ отъ нея въ нѣкоторомъ отдаленіи.

-- Прежде, чѣмъ я васъ выслушаю, сэръ, сказала Эдиѳь, когда слуга заперъ дверь:-- я хочу, чтобъ вы меня выслушали.

-- Слышать отъ мистриссъ Домби даже незаслуженные упреки такая для меня честь, что я охотно готовъ исполнить ея желаніе.

-- Если вы имѣете какое-нибудь порученіе отъ человѣка, котораго сейчасъ оставили...

Ленстеръ Каркеръ поднялъ глаза, чтобъ выразить удивленіе, но она встрѣтила его взглядъ и продолжала:

-- То не трудитесь передавать мнѣ его. Я не пріиму его. Я, впрочемъ, напрасно и спрашивала, зачѣмъ вы пришли. Я ожидала снова васъ.

-- Я такъ несчастливъ, отвѣчалъ Каркеръ:-- что нахожусь здѣсь противъ воли. Но меня привели сюда двѣ цѣли. Вы знаете первую.

-- Ваша первая цѣль достигнута, отвѣчала Эдиѳь.-- Если вы заговорите о ней...

-- Можетъ ли думать мистриссъ Домби, что я осмѣлюсь дѣйствовать противъ ея воли? сказалъ Каркеръ, подходя ближе.-- Не-уже-ли, не понимая моего несчастнаго положенія, вы такъ несправедливы, что считаете меня за одно съ моимъ повелителемъ?

-- Сэръ, отвѣчала Эдиѳь, устремивъ на него свой мрачный взглядъ и говоря съ возрастающимъ одушевленіемъ, которое расширило ея ноздри и взволновало грудь.-- Зачѣмъ вы являетесь ко мнѣ и говорите мнѣ о любви и обязанностяхъ къ моему мужу, утверждая, что я счастлива этимъ замужствомъ? Какъ вы смѣете такъ оскорблять меня, когда знаете, что между нами, вмѣсто привязанности, существуетъ одно отвращеніе и ненависть, и что я презираю его почти столько же, сколько презираю себя за то, что принадлежу ему. Я несправедлива? Еслибъ я вздумала вознаградить себя за мученія, которыя вы заставляете меня испытывать, и отомстить за всѣ оскорбленія, я бы убила васъ!

Она спросила его, зачѣмъ онъ дѣлалъ это. Еслибъ гордость и ненависть не ослѣпляли ея, она прочла бы отвѣтъ на его лицѣ. Онъ хотѣлъ довести ее до этого объясненія.

Эдиѳь не замѣтила этого и мало думала, правда это или нѣтъ. Она видѣла только страданія и борьбу, которыя перенесла и которыя ей снова предстояло переносить. Эта мысль терзала ее. Занятая болѣе ею, чѣмъ Каркеромъ, она дергала перья изъ вѣера и разбрасывала ихъ по полу.

Каркеръ не смутился отъ ея взгляда, но ожидалъ, пока пройдетъ гнѣвъ, съ видомъ человѣка, у котораго готовы отвѣты на всѣ пункты. Наконецъ, онъ сказалъ, смотря на ея пламенные глаза:

-- Сударыня, я знаю, я давно зналъ, что не могъ заслужить вашего расположенія, и зналъ почему. Да, я зналъ это; вы говорили со мною откровенно, и такъ осчастливили меня своею довѣренностью...

-- Довѣренностью? повторила Эдиѳь съ презрѣніемъ.

Каркеръ какъ-будто ничего не слышалъ.

-- Что я не буду передъ вами скрываться. Я съ перваго раза увидѣлъ, что съ вашей стороны не было никакой привязанности къ мистеру Домби; да и могла ли она существовать между столь различными характерами? Я видѣлъ въ-послѣдствіи, что чувство, сильнѣйшее равнодушія, родилось въ груди вашей; и могло ли это быть иначе? Но согласитесь, могъ ли я сознаться вамъ въ этомъ?

-- Но развѣ вы должны были притворяться, отвѣчала она; -- и каждый день мучить меня своимъ притворствомъ?

-- Я долженъ былъ поступать такъ, отвѣчалъ Каркеръ.-- Поступивъ иначе, я бы никогда не говорилъ съ вами такимъ-образомъ. Я предвидѣлъ, зная лучше другихъ характеръ мистера Домби, что если вы не сдѣлаетесь столь же уступчивою и покорною, какъ его первая жена, въ чемъ я сомнѣваюсь...

Гордая улыбка дала ему понять, что онъ можетъ повторить это.

-- Въ чемъ я сомнѣваюсь, то пріидетъ время, когда слова мои могутъ сдѣлаться полезными...

-- Полезными для кого, сэръ? съ досадою спросила Эдиѳь.

-- Для васъ. Не хочу прибавлять, что они были бы полезны и для меня, избавляя меня отъ ограниченныхъ похвалъ мистеру Домби, которыя возбуждаютъ вашу ненависть и презрѣніе.

-- Съ вашей стороны очень-благородно, сэръ, сказала Эдиѳь:-- отзываться такъ унизительно о человѣкѣ, котораго вы главный совѣтникъ и льстецъ!

-- Совѣтникъ, но не льстецъ, сказалъ Каркеръ.-- Это маленькая предосторожность, въ которой я долженъ сознаться. Но выгоды и приличія заставляютъ многихъ изъ насъ идти противъ призванія. Мы каждый день видимъ компаніи изъ выгодъ и приличія, торговлю изъ выгодъ и приличія, браки изъ выгодъ и приличія...

Она закусила губы, но не отвела отъ него своего мрачнаго, угрюмаго взгляда.

-- Сударыня, сказалъ Каркеръ, садясь возлѣ нея на стулъ съ видомъ глубочайшаго уваженія:-- почему мнѣ, совершенно посвятившему себя на службу вамъ, не говорить съ вами откровенно! Очень-натурально, что женщина, подобно вамъ одаренная всѣми качествами, могла допустить возможность нѣсколько измѣнить и смягчить характеръ своего мужа.

-- Я объ этомъ никогда не думала, сэръ, и никогда этого по ожидала, отвѣчала Эдиѳь.

Ея смѣлое и гордое лицо показало ему, что она не хочетъ носить маски, которую онъ предлагалъ, и ни мало не заботится о его мнѣніи.

-- По-крайней-мѣрѣ, продолжалъ мистеръ Каркеръ:-- вы могли предполагать возможность быть женою мистера Домби, не унижаясь передъ нимъ и не доходя до такихъ крайностей. Но, предполагая это, вы не знали мистера Домби. Вы не знали, какъ онъ взъискателенъ и гордъ; вы не знали, до какой степени онъ рабъ собственнаго своего величія. Какъ-будто запряженный въ свою торжественную колесницу, онъ идетъ, не обращая ни на что вниманія и попирая все на пути.

Зубы его блестѣли язвительною улыбкою, когда онъ продолжалъ:

-- Мистеръ Домби не способенъ уважать ни васъ, ни меня. Это сближеніе нѣсколько-рѣзко, но совершенно-справедливо. Мистеръ Домби, пользуясь своею властью, просилъ меня вчера поутру быть посредникомъ между имъ и вами, зная, какъ это для васъ непріятно, и думая этимъ наказать васъ. Онъ считаетъ меня за купленнаго слугу, который долженъ безпрекословно исполнять его приказанія; онъ не предполагаетъ во мнѣ никакой воли, никакого чувства. Вы видите, какъ мало онъ цѣнитъ васъ, посылая къ вамъ такого повѣреннаго. Вы помните, что онъ прежде угрожалъ вамъ этимъ.

Она слѣдила за нимъ еще внимательнѣе, но онъ также слѣдилъ за нею и видѣлъ, какъ ее поразила мысль, что онъ знаетъ, что происходило между ею и мужемъ.

-- Я припоминаю это не для того, чтобъ увеличить отчужденіе, существующее между вами и мистеромъ Домби -- Боже меня избави! Какая мнѣ отъ этого польза? Но говорю это въ доказательство того, что мистеръ Домби ставитъ себя выше всего на свѣтѣ. Мы, окружающіе его, правда, нѣсколько виноваты въ такомъ образѣ его мыслей; но еслибъ не мы, то другіе сдѣлали бы то же, или не остались бы на своихъ мѣстахъ. Мистеръ Домби можетъ ужиться только съ покорными и низко-поклонными людьми, которые преклоняютъ предъ нимъ колѣни и гнутъ шею. Онъ до-сихъ-поръ никогда еще не зналъ, что значитъ оскорбленная гордость и сильная ненависть, противопоставленныя его особѣ.

-- Но теперь онъ узнаетъ! какъ-будто хотѣла сказать Эдиѳь, хотя губы ея не шевельнулись и глаза не измѣнили своего направленія. Мистеръ Каркеръ видѣлъ это и продолжалъ:

-- Хотя мистеръ Домби весьма-почтенный джентльменъ, но онъ слишкомъ привыкъ объяснять все въ свою пользу. Онъ совершенно увѣренъ, что замѣчанія, сдѣланныя имъ своей настоящей супругѣ, по одному извѣстному вамъ случаю, незадолго до смерти мистриссъ Скьютонъ, произвели на нее сильное дѣйствіе и на время совершенно измѣнили ее.

Эдиѳь захохотала дикимъ и нестройнымъ смѣхомъ. Довольно сказать, что мистеръ Каркеръ радовался, слыша этотъ смѣхъ.

-- Сударыня, сказалъ онъ: -- я кончилъ это дѣло. Ваши собственныя мнѣнія такъ тверды и такъ неизмѣнны, я увѣренъ, что боюсь снова возбудить ваше неудовольствіе, сказавъ, что, не смотря на всѣ недостатки мистера Домби, я привыкъ къ нему и уважаю его. Я говорю это не для того, чтобъ хвастаться чувствомъ, столь противоположнымъ вашему, и къ которому вы не можете имѣть симпатіи, но чтобъ убѣдить васъ въ моемъ усердіи и показать, съ какимъ негодованіемъ исполняю я свою обязанность.

Эдиѳь сидѣла, какъ-будто боясь оторвать глаза отъ его лица.

Теперь оставалось кончить.

-- Уже становится поздно, сказалъ Каркеръ, послѣ нѣкотораго молчанія: -- и вы вѣрно устали; но мнѣ остается еще объяснить вамъ вторую цѣль. Совѣтую вамъ, прошу васъ убѣдительно, по весьма-важнымъ причинамъ, быть осторожнѣе въ обращеніи съ миссъ Домби.

-- Осторожнѣе! Что вы хотите сказать?

-- Не изъявлять слишкомъ-много привязанности къ этой молодой дѣвушкѣ.

-- Слишкомъ-много привязанности, сэръ! сказала Эдиѳь, нахмурясь и вставая.-- Кто вздумалъ судить о моихъ привязанностяхъ или взвѣшивать ихъ? Вы?

-- Нѣтъ, не я. (Каркеръ былъ или хотѣлъ казаться смущеннымъ.)

-- Кто же?

-- Не-уже-ли вы не можете угадать?

-- Я не хочу угадывать, отвѣчала она.

-- Сударыня, сказалъ онъ, послѣ нѣкоторой нерѣшимости: -- я нахожусь въ затруднительномъ положеніи. Вы сказали, что не хотите принимать отъ меня никакихъ порученій и запретили мнѣ возвращаться къ этому предмету; но оба предмета такъ тѣсно между собою связаны, что если не пріймите моего предостереженія, не смотря на то, что оно для васъ непріятно, то я долженъ буду нарушить запрещеніе, которое вы на меня наложили.

-- Вы можете дѣйствовать, какъ вамъ угодно, сказала Эдиѳь.-- Нарушайте.

Она поблѣднѣла и затрепетала. Каркеръ не ошибся въ разсчетѣ,

-- Мистеръ Домби поручилъ мнѣ предупредить васъ, продолжалъ онъ тихо:-- что ваше обращеніе съ его дочерью ему не нравится, что оно подаетъ поводъ къ сравненіямъ, не слишкомъ для него лестнымъ, что этого не должно быть, и что ваша явная привязанность къ миссъ Домби не принесетъ ей никакой пользы.

-- Это, кажется, угроза? спросила она.

-- Угроза, отвѣчалъ Каркеръ:-- но угроза не вамъ.

Горда и величественна, какъ стояла передъ нимъ, съ тѣмъ же огненнымъ, пытливымъ взглядомъ, съ тою же горькою и презрительною улыбкою, Вдись вдругъ упала, какъ-будто земля разверзлась подъ ея ногами. Прикосновеніе Каркера, спѣшившаго поддержать ее, мгновенно возвратило ей силы, и, отступивъ назадъ, она повелительно указала ему на дверь.

-- Извольте выйдти. На этотъ разъ довольно.

-- Я повинуюсь вамъ, отвѣчалъ Каркеръ.-- Вы должны были знать его мысли для предупрежденія непріятныхъ послѣдствій. Я слышалъ, что миссъ Домби опечалена теперь разлукою съ своей служанкой; вотъ вамъ одно изъ нихъ. Вы не сердитесь, что я избѣгалъ присутствія миссъ Домби? Могу ли я быть въ этомъ увѣренъ?

-- Не сержусь; по прошу васъ, оставьте меня, сэръ.

-- Я знаю, что при вашей привязанности къ миссъ Домби, вы были бы совершенно опечалены мыслью, что повредили ей во мнѣніи отца и разрушили ея надежды въ будущемъ.

-- Довольно. Оставьте меня, прошу васъ.

-- Я буду постоянно навѣшать мистера Домби. Позвольте мнѣ снова васъ видѣть, чтобъ узнать ваши желанія и исполнить ихъ.

Она указала ему на дверь.

-- Не знаю, говорить ли мистеру Домби, что я исполнилъ его порученіе, или увѣрить его, что я не нашелъ къ тому удобнаго случая. Мнѣ необходимо какъ-можно-скорѣе узнать ваше мнѣніе.

-- Когда вамъ угодно, только не теперь, отвѣчала Эдиѳь.

-- Прощу васъ, чтобъ миссъ Домби не было при нашемъ свиданіи. Я ищу случая васъ видѣть, какъ человѣкъ, имѣвшій счастіе заслужить вашу довѣренность и готовый оказать вамъ возможную помощь и предохранить миссъ Домби отъ всякихъ непріятностей.

Не сводя съ него гордаго, испытующаго взгляда, Эдиѳь изъявила согласіе и снова просила его уйдти.

Каркеръ поклонился, готовясь выйдти; но, дойдя до дверей, онъ опять вернулся назадъ и сказалъ:

-- Я объяснилъ вамъ мою вину и прощенъ вами. Могу ли -- для миссъ Домби и для меня самого -- поцаловать вашу руку?

Она подала ему руку, затянутую въ перчатку. Эта самая рука была избита ею наканунѣ. Онъ взялъ ее, поцаловалъ и вышелъ. Заперши за собою дверь, онъ махнулъ рукою, которая прикасалась къ ея рукѣ, и прижалъ ее къ своему сердцу.

ГЛАВА V.

Встрѣча.

Между многими измѣненіями въ жизни и привычкахъ Каркера, начинавшими появляться около этого времени, всего замѣтнѣе было необыкновенно-тщательное занятіе дѣлами и стараніе, съ которымъ онъ вникалъ во всѣ подробности конторскихъ оборотовъ. Всегда проницательный и дѣятельный въ подобныхъ дѣлахъ, онъ еще болѣе увеличилъ свою бдительность и не только успѣвалъ слѣдить за настоящимъ, но при своихъ огромныхъ занятіяхъ находилъ еще время перебирать старинныя сдѣлки ихъ торговаго дома и вычислять, что приходилось на его долю за нѣсколько лѣтъ. Часто случалось, что писаря уже уходили, въ конторахъ было темно и пусто, и всѣ подобныя мѣста были заперты, а Каркеръ все еще рылся въ тайнахъ счетныхъ книгъ и бумагъ, съ терпѣніемъ человѣка, анатомирующаго во всей подробности сбой субъектъ. Разсыльный. Перчъ, остававшійся въ подобныхъ случаяхъ въ конторѣ, занимаясь чтеніемъ прейс-куранта или дремля передъ огнемъ, не могъ надивиться усердію мистера Каркера, хотя это усердіе мѣшало ему наслаждаться домашнимъ благополучіемъ, и безпрестанно твердилъ своей супругѣ о необыкновенныхъ способностяхъ управляющаго.

Съ тѣмъ же усиленнымъ вниманіемъ Каркеръ занимался и собственными дѣлами. Хотя честь -- быть партнёромъ въ торговли принадлежала только наслѣдникамъ великаго имени Домби, однако, Каркеръ имѣлъ нѣкоторые проценты съ доходовъ и, стараясь всѣми силами употреблять деньги съ наибольшею выгодою, прослылъ между многими за богатаго человѣка. Мелкіе торговцы поговаривали, что Джемъ Каркеръ непремѣнно будетъ капиталистомъ, а на биржѣ многіе держали Пари, что Джемъ женится на богатой вдовѣ.

Всѣ эти занятія нисколько не уменьшали почтительности Каркера къ мистеру Домби и не измѣняли ни одной изъ его прежнихъ привычекъ. Въ немъ произошла только та перемѣна, что, ѣздя взадъ и впередъ по улицамъ, онъ впадалъ въ задумчивость, какъ въ то утро, когда случилось несчастіе съ мистеромъ Домби. При этихъ разъѣздахъ, онъ машинально отъискивалъ дорогу и, казалось, ничего не видѣлъ и не слышалъ до самаго пріѣзда къ дому.

Однажды утромъ, подъѣзжая на своей бѣлоногой лошади къ конторѣ мистера Домби, онъ по обыкновенію не обратилъ вниманія ни на двѣ пары женскихъ глазъ, ни на Роба-Точильщика, который, желая показать свою точность, безпрестанно снималъ и надѣвалъ шляпу и бѣжалъ за своимъ господиномъ, напрасно стараясь обратить на себя его вниманіе.

-- Посмотри, куда онъ ѣдетъ! вскричала одна изъ женщинъ, старая, безобразная мегера, показывая на Каркера своей спутницѣ, вмѣстѣ съ нею стоявшей подъ воротами дома.

Дочь мистриссъ Броунъ выглянула изъ воротъ. На лицѣ ея рѣзко отражались гнѣвъ и мщеніе.

-- Я никогда не думала болѣе его видѣть, сказала она: -- но, можетъ-быть, все къ лучшему. Вижу, вижу!

-- Онъ не перемѣнился! замѣтила старуха съ злобнымъ взглядомъ.

-- Ему перемѣниться? Отъ-чего? Что онъ перенесъ? Довольно, что я измѣнилась за десятерыхъ. Развѣ этого не довольно?

-- Смотри, какъ онъ ѣдетъ! шептала старуха, слѣдя за дочерью своими красными глазами:-- какъ парадно! верхомъ, тогда-какъ мы въ грязи...

-- Мы сами грязь, съ нетерпѣніемъ прервала Алиса.-- Мы грязь изъ-подъ копыта его лошади. Чѣмъ же намъ быть?

Внимательно слѣдя за Каркеромъ, она махнула рукою, когда старуха хотѣла отвѣчать, какъ-будто опасаясь, чтобъ ея зрѣнію не помѣшалъ звукъ. Мать, не сводя съ нея глазъ, молчала. Наконецъ, Алиса отвела глаза и вздохнула свободнѣе, какъ-будто ее тяготилъ видъ Каркера.

-- Алиса! сказала старуха, держа дочь за рукавъ: -- красавица моя, Алиса, не-уже-ли ты дашь ему такъ проѣхать, когда можешь выжать изъ него деньги? Худо, худо!

-- Я говорила тебѣ, что не хочу его денегъ. Не-уже-ли ты до-сихъ-поръ мнѣ не вѣришь? Взяла ли я деньги отъ его сестры? Если я взяла бы отъ него пенни, такъ развѣ для того, чтобъ напитать ядомъ и отослать назадъ. Полно, мать, пойдемъ прочь.

-- Онъ такъ богатъ, а мы такъ бѣдны! прошептала старуха.

-- Бѣдны, потому-что не можемъ заплатить ему за зло, отвѣчала дочь.-- Пусть онъ дастъ мнѣ это богатство, я возьму его. Пойдемъ прочь. Что пользы смотрѣть на его лошадь? Пойдемъ, мать!

Въ это время старуха увидѣла Роба-Точильщика, который шелъ по улицѣ, ведя лошадь. Она стала внимательно его разсматривать, какъ-будто не вѣря глазамъ, потомъ радостно взглянула на дочь и, вышедъ изъ-подъ воротъ, когда Робъ проходилъ мимо, схватила его за плечо.

-- Гдѣ это пропадалъ до-сихъ-поръ мой ненаглядный Робъ? сказала старуха.

Ненагляднаго Роба до того озадачила эта встрѣча, что у него изъ глазъ выступили слезы.

-- Не-уже-ли вы не можете оставить въ покоѣ бѣдняка, мистриссъ Броунъ, жалобно пропищалъ Точильщикъ: -- когда у него есть и хорошее мѣсто и добрая слава? Зачѣмъ вы вредите мнѣ, разговаривая со мною на улицѣ, когда я веду господскую лошадь на конюшню, лошадь, которую бы вы давно продали?.. Я думалъ, что вы давно умерли!

-- Вотъ, какъ онъ говоритъ со мною! вскричала старуха, обращаясь къ дочери:-- а я знала его нѣсколько недѣль и мѣсяцевъ и не разъ выручала его отъ птицелововъ.

-- Оставьте птицъ въ покоѣ, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ съ мучительнымъ страхомъ:-- съ ними хуже встрѣчаться, чѣмъ со львами. Ну, какъ ваше здоровье, и что вамъ отъ меня нужно?

Эти учтивые вопросы Точильщикъ сдѣлалъ въ совершенномъ отчаяніи.

-- Смотри, какъ онъ говоритъ со старымъ другомъ! вскричала мистриссъ Броунъ, снова обращаясь къ дочери.-- Но у него есть старые друзья, которые не такъ терпѣливы, какъ я. Если я скажу имъ, гдѣ его можно найдти...

-- Замолчите ли вы, мистриссъ Броунъ! вскричалъ несчастный Точильщикъ, осматриваясь кругомъ и думая встрѣтить бѣлые зубы своего господина.-- Что вамъ за радость вредить бѣдному мальчику? И въ ваши лѣта, когда вамъ пора о многомъ подумать...

-- Какая славная лошадь! сказала старуха, гладя ее но шеѣ.

-- Оставьте ее въ покоѣ, мистриссъ Броунъ! вскричалъ Робъ, отталкивая ея руку.-- Вы меня совсѣмъ погубите.

-- Какое же зло я тебѣ дѣлаю?

-- Зло! повторилъ Робъ.-- У меня есть господинъ, который тотчасъ замѣтитъ, что трогали его лошадь.

И Робъ подулъ на мѣсто, къ которому прикоснулась старуха, и началъ тереть его пальцемъ.

Старуха, взглянувъ на дочь, пошла вслѣдъ за Робомъ, продолжая разговоръ.

-- Хорошее мѣсто, Робъ? сказала она.-- Ты счастливъ, дитя мое?

-- Не говорите, пожалуйста, о счастіи, мистриссъ Броунъ! вскричалъ бѣдный Точильщикъ, останавливаясь.-- Я могъ бы назваться счастливымъ, еслибъ вы убрались отсюда и никогда ко мнѣ не приходили. Отойдите прочь, мистриссъ Броунъ, и не идите за мною!

-- Какъ! вскричала старуха, искрививъ свое отвратительное лицо злою улыбкою:-- ты гонишь своего стараго товарища! Столько разъ бѣгавъ ко мнѣ въ домъ, за ночлегомъ, когда у тебя не было другой постели, кромѣ мостовой, ты осмѣливаешься такъ говорить со мною! Мы покупали и продавали вмѣстѣ; я учила тебя своему ремеслу, а ты гонишь меня прочь! Я могу собрать толпу старинныхъ друзей, которые завтра же тебя уничтожатъ, а ты не хочешь и смотрѣть на меня! Пойдемъ, Алиса.

-- Постойте, мистриссъ Броунъ, вскричалъ Точильщикъ.-- Что съ вами? Не сердитесь! Я не хотѣлъ васъ обидѣть. Развѣ я не сказалъ вамъ сначала: "какъ ваше здоровье?" Подумайте сами, могу ли я разговаривать съ вами, когда мнѣ поручено отвести на конюшню лошадь?

Старуха по-видимому смягчилась, но все еще трясла головою и ворчала.

-- Пойдемте въ конюшню; я васъ поподчую, мистриссъ Броунъ, чѣмъ намъ ходить по улицѣ другъ за другомъ. Еслибъ не лошадь, повѣрьте, я былъ бы очень-радъ васъ видѣть!

Съ отчаяніемъ въ душѣ, Робъ продолжалъ свой путь. Старуха, мигнувъ дочери, не отставала отъ него ни на шагъ. Алиса шла вслѣдъ за нею.

Повернувъ на небольшой дворъ, надъ которымъ возвышалась церковная башня, Робъ-Точильщикъ передалъ бѣлоногую лошадь конюху, стоявшему у конюшни, и, пригласивъ женщинъ сѣсть возлѣ на каменную ступеньку, принесъ изъ сосѣдняго трактира большую кружку съ виномъ и стаканъ.

-- За твоего господина, мистера Каркера, сказала старуха, взявшись за стаканъ.

-- Я, кажется, не говорилъ вамъ его имени, замѣтилъ удивленный Робъ.

-- Мы знаемъ его съ виду, сказала мистриссъ Броунъ.-- Мы видѣли, какъ онъ проѣхалъ сегодня верхомъ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ Робъ, проклиная судьбу.-- Что съ нею? Отъ-чего она не пьетъ?

Этотъ вопросъ относился къ Алисѣ, которая сидѣла въ сторонѣ, завернувшись въ платокъ и не обращая вниманія на предложенный ей стаканъ.

Старуха покачала головою.

-- Оставь ее, у нея свои причуды. Но мистеръ Каркеръ...

-- Тсс! сказалъ Робъ, осматриваясь кругомъ.-- Тише!

-- Но вѣдь его здѣсь нѣтъ, замѣтила старуха.

-- Почему знать? шепталъ Робъ, поднявъ глаза на церковную башню, какъ-будто ища на ней Каркера.

-- Что, онъ хорошій господинъ? спросила мистриссъ Броунь.

Робъ кивнулъ головою.

-- Очень-строгъ, сказалъ онъ тихо.

-- Онъ, кажется, живетъ за городомъ?

-- Когда онъ дома; но до-сихъ-поръ мы еще не живемъ дома.

-- Гдѣ же? спросила старуха.

-- Въ трактирѣ, недалеко отъ мистера Домби.

Молодая женщина такъ неожиданно и такъ зорко устремила на него свои глаза, что Робъ совершенно смѣшался и снова предложилъ ей стаканъ, но безъ, успѣха.

-- Мистеръ Домби, о которомъ мы съ вами иногда говорили...

Старуха кивнула головою.

-- Мистеръ Домби упалъ съ лошади, продолжалъ Робъ съ видимою неохотою: -- и господинъ мой находится безотлучно то съ нимъ, то съ его женою. Поэтому мы и переѣхали въ городъ.

-- Они очень-дружны между собою? спросила старуха.

-- Кто?

-- Онъ и она? ,

-- Мистеръ и мистриссъ Домби? Почему мнѣ знать!

-- Не мистеръ и мистриссъ Домби, отвѣчала старуха съ усмѣшкою.

-- Не знаю, сказалъ Робъ, снова осматриваясь.-- Кажется, дружны. Какъ вы любопытны, мистриссъ Броунь! Чѣмъ больше знаешь, тѣмъ меньше говори!

-- Тутъ еще нѣтъ большаго зла, вскричала старуха со смѣхомъ.-- Рѣзвый Робъ присмирѣлъ съ-тѣхъ-поръ, какъ получилъ мѣсто. Это недурно.

-- Я знаю, что недурно, отвѣчалъ Робъ, посматривая то кругомъ себя, то на церковь.-- Я не долженъ даже разсказывать, сколько пуговицъ на фракѣ у моего господина. Онъ не любитъ болтуновъ и говоритъ, чтобъ въ такомъ случаѣ я заранѣе утопился. Я бы ни за что не сказалъ вамъ его имени. Говорите о комъ-нибудь другомъ.

Между-тѣмъ, какъ Робъ снова боязливо осматривался кругомъ, старуха сдѣлала знакъ своей дочери. Это было дѣломъ одной минуты, но дочь поняла ее и, переставъ смотрѣть на мальчика, сидѣла, завернувшись въ платокъ.

-- Другъ мой, Робъ, сказала старуха, маня его къ себѣ: -- ты всегда былъ моимъ любимцемъ, не правда ли?

-- Правда, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Точильщикъ сквозь зубы.

-- И ты могъ со мною разстаться! сказала она, обвиваясь руками около его шеи.-- Ты могъ оставить меня и не извѣстить стараго друга о своемъ счастіи, гордый мальчикъ!

-- Я въ ужасномъ положеніи, мистриссъ Броунъ.-- Господинъ мой можетъ прійдти сюда каждую минуту. Перестаньте, ради Бога!

-- Не пріидешь ли ты ко мнѣ, Робби? спросила мистриссъ Броунъ.

-- Прійду, говорю вамъ; прійду!

-- О, мой милый Робъ! сказала старуха, отирая слезы.-- Я живу тамъ же.

-- Хорошо.

-- Скоро ли ты прійдешь, Робби?

-- Скоро, скоро, скоро! вскричалъ Робъ.-- Клянусь душою и тѣломъ.

-- Въ такомъ случаѣ, я никогда не подойду къ тебѣ и не вымолвлю ни слова -- никогда!

Эти слова нѣсколько успокоили несчастнаго Точильщика, и онъ со слезами просилъ старуху не погубить его. Мистриссъ Броунъ обняла его и тихонько отъ дочери шопотомъ попросила у него денегъ.

-- Одинъ шиллингъ, дружечикъ, или пол-шиллинга! Для стараго знакомства. Я такъ бѣдна, а моя красавица дочь чуть не моритъ меня съ голода.

Но между-тѣмъ, какъ Точильщикъ подавалъ ей деньги, Алиса, стоявшая къ нимъ спиною, обернулась, схватила мать за руку и вырвала у нея милостыню.

-- Какъ! вскричала она:-- всегда деньги! деньги съ начала и до конца! 1Іе-уже-ли мать моя такъ мало думаетъ о томъ, что я говорю? На, возьми ихъ назадъ!

Старуха застонала, но не противилась и поплелась со двора за дочерью. Удивленный Точильщикъ, смотря имъ въ слѣдъ, видѣлъ, какъ онѣ остановились и жарко о чемъ-то говорили. Онъ видѣлъ, какъ молодая женщина дѣлала угрожающій жестъ рукою и какъ старалась подражать ей старуха, и искренно желалъ не быть предметомъ ихъ разговора.

Точильщикъ, радуясь ихъ уходу и утѣшая себя мыслью, что мистриссъ Броунъ не вѣчно будетъ жить на свѣтѣ, а, можетъ-быть, и очень-недолго, отправился за приказаніями къ своему господину, въ контору мистера Домби.

Каркеръ, къ которому съ трепетомъ явился Робъ, далъ ему отнести портфёль съ бумагами къ мистеру Домби и записку къ мистриссъ Домби, сдѣлавъ головою знакъ быть осторожнѣе. Этотъ знакъ сильнѣе поразилъ Роба, чѣмъ всѣ слова и угрозы.

Оставшись одинъ въ своей комнатѣ, Каркеръ принялся за работу и работалъ цѣлый день. Онъ принялъ нѣсколькихъ посѣтителей, просмотрѣлъ множество документовъ и, спрятавъ бумаги въ столъ, впалъ въ прежнюю задумчивость.

Онъ стоялъ на своемъ всегдашнемъ мѣстѣ, опустивъ глаза внизъ, когда его братъ принесъ нѣсколько писемъ, доставленныхъ въ-продолженіе дня. Джонъ спокойно положилъ ихъ на столъ и хотѣлъ удалиться, но Каркеръ-управляющій остановилъ его.

-- Зачѣмъ вы здѣсь, Джонъ Каркеръ?

Джонъ показалъ на письма и снова хотѣлъ уйдти.

-- Я удивляюсь, сказалъ управляющій:-- что вы не спросите о здоровья мистера Домби.

-- Въ конторѣ говорили сегодня, что мистеръ Домби поправляется, отвѣчалъ Джонъ.

-- Вы сдѣлались такимъ добрымъ, что, пожалуй, всякое несчастіе, случившееся съ нимъ, огорчитъ васъ, съ усмѣшкою замѣтилъ управляющій.

-- Я сталъ бы искренно сожалѣть о немъ, Джемсъ.

-- Онъ сталъ бы сожалѣть! вскричалъ управляющій, показывая на брата, какъ-будто кто-нибудь его слушалъ. Онъ сталъ бы искренно сожалѣть! И это мой братъ, котораго, какъ старую картину, Богъ-знаетъ сколько лѣтъ держутъ въ грязи! Онъ хочетъ меня увѣрить въ своей благодарности и въ своемъ уваженіи къ мистеру Домби!

-- Я ни въ чемъ не хочу увѣрять васъ, Джемсъ. Будьте ко мнѣ такъ же справедливы, какъ и къ другимъ. Я отвѣчаю на вашъ вопросъ.

-- Не-уже-ли вы на него не жалуетесь? спросилъ управляющій.-- Вы испытали и дерзость, и взъискательность, и дурное обращеніе. Чортъ возьми! вы человѣкъ или мышь?

-- Невозможно, чтобъ люди, столько лѣтъ жившіе вмѣстѣ, и въ-особенности начальникъ и подчиненный, могли всегда быть довольны другъ другомъ, отвѣчалъ Джонъ.-- Но, за исключеніемъ моей исторіи...

-- Его исторіи! вскричалъ управляющій.

-- За исключеніемъ ея, я совершенно доволенъ. Повѣрьте, что всѣ искренно сожалѣютъ о несчастій, постигшемъ главу нашего дома.

-- Вы также имѣете свои причины быть благодарнымъ! презрительно замѣтилъ управляющій.-- Не-уже-ли вы не понимаете, что васъ держутъ, какъ примѣръ доброты Домби и Сына, которая можетъ быть полезна кредиту знаменитаго дома?

-- Нѣтъ, мнѣ казалось, что меня держали по причинѣ болѣе-благородной и безкорыстной.

-- Вы, кажется, хотите привести какое-то христіанское изреченіе? язвительно замѣтилъ управляющій.

-- Нѣтъ, Джемсъ, хотя между нами давно разорваны узы братства...

-- Кто разорвалъ ихъ, сударь? спросилъ управляющій.

-- Я, своимъ проступкомъ. Васъ я не обвиняю.

-- А! вы меня не обвиняете...

-- Повторяю вамъ: хотя между нами нѣтъ болѣе никакой связи, избавьте меня отъ безполезныхъ упрековъ и не перетолковывайте въ худую сторону моихъ словъ. Я хотѣлъ только убѣдить васъ, что вы ошибаетесь, полагая, что одни вы принимаете участіе во всемъ, касающемся до мистера Домби. Всѣ мы, отъ перваго до послѣдняго, раздѣляемъ эти чувства.

-- Ты лжешь! вскричалъ управляющій, покраснѣвъ отъ гнѣва.-- Ты лицемѣръ, Джонъ Каркеръ, и лжешь!

-- Джемсъ, къ чему эти обидныя слова? чего ты отъ меня хочешь?

-- Повторяю, что твое лицемѣрство не обманетъ меня! Нѣтъ ни одного человѣка, отъ меня до послѣдняго слуги, который бы не радовался униженію мистера Домби, который бы втайнѣ не ненавидѣлъ его, который бы не желалъ ему скорѣе зла, чѣмъ добра, который не возсталъ бы противъ него, еслибъ имѣлъ власть и силу. Вотъ, какъ всѣ здѣсь думаютъ!

-- Не знаю, сказалъ Джонъ, переходя отъ досады къ удивленію:-- кто до такой степени воспользовался вашимъ легковѣріемъ, и почему вы вздумали разспрашивать меня, а не другаго. Теперь я увѣренъ, что вы хотѣли испытать меня. Повторяю еще разъ: васъ обманули.

-- Я знаю это, отвѣчалъ управляющій.

-- Но не я обманулъ васъ; васъ обманули, можетъ-быть, ваши же мысли и подозрѣнія.

-- У меня нѣтъ подозрѣній, сказалъ управляющій.-- Я совершенно увѣренъ въ томъ, что говорю. Малодушныя, низкія, ползающія собаки! Всѣ вы поете одну пѣсню, всѣ таитесь одинъ отъ другаго.

Джонъ Каркеръ вышелъ, не говоря ни слова, и заперъ за собою дверь. Управляющій подвинулъ стулъ къ камину и началъ разбивать уголья щипцами.

-- Подлые рабы, прошепталъ онъ, выказывая рядъ зубовъ.-- Между ними нѣтъ ни одного человѣка, который бы казался оскорбленнымъ или обиженнымъ! Нѣтъ ни одного, который бы, имѣя власть и силу, разбилъ бы гордость Домби, какъ эти уголья!

Онъ ударилъ щипцами по рѣшеткѣ и потомъ погрузился въ глубокую задумчивость. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ всталъ, осмотрѣлся кругомъ, взялъ шляпу и перчатки, и, сѣвъ на лошадь, поѣхалъ по освѣщеннымъ улицамъ.

Проѣзжая мимо дома мистера Домби, онъ заглянулъ въ окна. Окно, у котораго онъ когда-то видѣлъ Флоренсу съ собакою, прежде другихъ обратило на себя его вниманіе, хотя въ немъ не видно было огня.

-- Было время, сказалъ онъ съ улыбкою:-- когда пріятно было слѣдить даже за восходившею звѣздою, и знать, съ которой стороны поднимаются облака. Но явилась планета и закрыла ее своимъ блескомъ.

Онъ поворотилъ свою бѣлоногую лошадь за уголъ улицы и началъ искать одно окно на задней сторонѣ дома. Съ этимъ окномъ сливалась мысль о гордой осанкѣ, о рукѣ, замкнутой въ перчатку, о перьяхъ дорогой птицы, разсыпанныхъ по полу, и о шумѣ платья, какъ о гулѣ отдаленной бури. Эти мысли онъ унесъ съ собою, поворотивъ назадъ и проѣзжая по темнымъ и опустѣлымъ паркамъ.

Должно высказать горькую истину: всѣ эти мысли имѣли предметомъ женщину, гордую женщину, которая ненавидѣла его, но которую онъ заставилъ принимать себя и выслушивать его мнѣніе о ея невниманіи къ мужу и къ самой-себѣ. Эти мысли имѣли предметомъ женщину, которая глубоко его ненавидѣла, которая гнала его и не довѣряла ему, потому-что они обоюдно знали другъ друга. И при всемъ томъ эта женщина позволяла ему съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе съ нею сближаться, не смотря на свою къ нему ненависть?

Не-уже-ли призракъ этой женщины леталъ около него, между-тѣмъ, какъ онъ ѣхалъ? Да; онъ мысленно видѣлъ ее совершенно такою, какова она была въ дѣйствительности. Онъ видѣлъ ее съ ея гордостью, ненавистью, гнѣвомъ и съ ея дивною красотою. То она представлялась ему надменною и недоступною, то въ прахѣ, подъ ногами его лошади.

И когда, окончивъ поѣздку и переодѣвшись, онъ вошелъ въ ея пышный будуаръ съ поникшею головою, вкрадчивымъ голосомъ и льстивою улыбкою, онъ увидѣлъ ту же женщину, которая представлялась его воображенію.

ГЛАВА VI.

Громовой ударъ.

Время не разрушало преграды между мистеромъ Домби и его женою. Время, смягчающее гнѣвъ и горе, ничего не могло сдѣлать для этихъ несчастныхъ супруговъ, связанныхъ между собою невыносимыми оковами. Ихъ гордость, различная но роду и цѣли, была равносильна, а въ борьбѣ ихъ, упорной, какъ кремень, издавала огонь, попалившій все между ними и покрывавшій ихъ супружескій путь грудами пепла.

Будемъ справедливы къ мистеру Домби. При своемъ странномъ характерѣ, онъ не хотѣлъ уступить женѣ; но чувства его къ ней не измѣнились. Въ глазахъ его, она была виновна тѣмъ, что не признавала его превосходства и не изъявляла своей покорности, и въ этомъ отношеніи необходимо было усмирить ее и исправить; но во всѣхъ другихъ случаяхъ, онъ видѣлъ въ ней женщину, которая въ состояніи съ честью оправдать его выборъ и носить его имя.

Но Эдиѳь, со всею силою гордой ненависти, бросала свой мрачный взглядъ на человѣка, черезъ котораго она узнала униженіе и обиду и этотъ человѣкъ былъ мужъ ея!

Мотъ ли назваться ненатуральнымъ главный порокъ мистера Домби? Иногда на умъ приходитъ вопросъ: что такое человѣческая натура, какимъ-образомъ измѣняютъ ее люди, и при этой перемѣнѣ натуралыю ли быть ненатуральнымъ?

О, если бы добрый ангелъ снялъ крыши съ домовъ болѣе могущественною и кроткою рукою, чѣмъ бѣсъ романа, и показалъ христіанамъ, какія черныя тѣни кроются въ иныхъ домахъ, сопутствуя мрачному демону! Еслибъ хотя одна ночь показала имъ блѣдные призраки, возстающіе изъ смраднаго и зараженнаго воздуха, гдѣ кроется порокъ и болѣзни! Свѣтло и ясно было бы утро послѣ такой ночи, потому-что люди сдѣлали бы свѣтъ лучшимъ, чѣмъ онъ есть.

Но такъ же свѣтелъ и благодатенъ былъ бы этотъ день для тѣхъ людей, которые никогда не видѣли окружавшаго ихъ міра, которые никогда не знали, что они также принадлежатъ къ нему и никогда не подозрѣвали своего нравственнаго униженія.

Но солнце такого дня никогда не восходило ни для мистера Домби, гіи для жены его. Ихъ путь былъ неизмѣненъ.

Въ-продолженіе шести мѣсяцевъ его болѣзни, ихъ взаимныя отношенія оставались тѣ же. Гранитная скала не могла бы тверже ея стоять на его пути; замерзшій потокъ, скрытый въ глубинѣ сыраго погреба отъ всѣхъ лучей свѣта, не могъ бы быть мрачнѣе и холоднѣе его.

Надежда, оживившая сердце Флоренсы съ появленіемъ Эдиѳи, давно уже исчезла. Прошло два года, и ничто не оправдало ея ожиданіи. Если въ ней еще оставалась мысль, что Эдиѳь и отецъ ея когда-нибудь могутъ быть счастливы, то, вмѣстѣ съ тѣмъ, она была убѣждена, что отецъ никогда не будетъ любить ее. То время, когда ей казалось, что онъ смягчился, было давно изглажено воспоминаніемъ о его прошедшей и настоящей холодности.

Флоренса все еще любила отца, но постепенно стала любить его какъ человѣка, который когда-то былъ, или могъ быть для нея дорогъ. Оттѣнокъ тихой грусти, неразлучный съ воспоминаніемъ о маленькомъ Полѣ и о ея матери, смѣшивался теперь съ ея мыслями объ отцѣ и какъ-будто превращалъ ихъ въ воспоминанія. Потому ли, что онъ для нея умеръ, по тѣсной ли его связи съ ея любимыми существами, по сожалѣнію ли о надеждахъ, которыя онъ погубилъ -- Флоренса сама не знала -- но объ отцѣ, котораго она любила, у ней осталась одна только смутная идея.

Эта перемѣна, подобная переходу отъ дѣтства къ юности, явилась вмѣстѣ съ этимъ переходомъ. Флоренсѣ было уже семнадцать лѣтъ, когда, въ минуты печальныхъ размышленій, эти мысли впервые пришли ей на умъ.

Теперь она часто оставалась одна, потому-что сношенія между ею и ея О маменькою измѣнились во многомъ. Во время болѣзни отца, Флоренса въ первый разъ замѣтила, что Эдиѳь убѣгаетъ ея. Испуганная дѣвушка, не понимая такой перемѣны, еще разъ пришла къ ней въ комнату, ночью.

-- Маменька, не-уже-ли я васъ оскорбила? спросила Флоренса.

-- Нѣтъ, отвѣчала Эдиѳь.

-- Я въ чемъ-нибудь виновата. Скажите, въ чемъ? Вы совсѣмъ перемѣнились со мною. Я очень чувствую эту перемѣну, милая маменька, потому-что люблю васъ всѣмъ сердцемъ.

-- Я также люблю тебя, отвѣчала Эдиѳь.-- Ахъ, Флоренса, вѣрь мнѣ, люблю болѣе, чѣмъ когда-нибудь!

-- Зачѣмъ же вы такъ часто отъ меня уходите, зачѣмъ убѣгаете меня? спросила Флоренса.-- Зачѣмъ иногда вы такъ странно смотрите на меня, милая маменька? Неправда ли, вѣдь это случается?

Эдиѳь сдѣлала утвердительный знакъ глазами.

-- За что это? сказала Флоренса умоляющимъ голосомъ.-- Скажите, за что, чтобъ я могла исправиться. Скажите мнѣ, что этого болѣе не будетъ.

-- Флоренса, отвѣчала Эдиѳь, обнимая бѣдную дѣвушку, стоявшую передъ нею на колѣняхъ: -- я не могу сказать тебѣ, зачѣмъ я это дѣлаю. Не могу сказать, и ты не должна слышать; но это не можетъ быть иначе. Не-уже-ли я была бы въ состояніи такъ перемѣниться, если бы этого не требовала необходимость?

-- Не-уже-ли, маменька, мы должны быть чужими другъ для друга?

Молчаніе Эдиѳи говорило "да".

Флоренса глядѣла на нее съ возрастающимъ удивленіемъ и ужасомъ, и слезы градомъ покатились по лицу ея.

-- Флоренса, другъ мой, выслушай меня! Я не могу видѣть твоей печали... Успокойся... Взгляни, какъ я спокойна, а не-уже-ли я менѣе страдаю?

Эдиѳь приняла свой прежній видъ и продолжала:

-- Мы не будемъ совершенно-чужими, но только по наружности будемъ чуждаться другъ друга. Въ душѣ я всегда останусь для тебя та же. То, что я принуждена дѣлать, дѣлаю я не для себя.

-- Для меня, маменька?

-- Довольно, сказала Эдиѳь.-- Милая Флоренса, мы должны рѣже видѣться. Мы должны разрушить нашу связь.

-- Когда? вскричала Флоренса.-- Когда, маменька?

-- Теперь же, отвѣчала Эдиѳь.

-- И навсегда?

-- Я не говорю этого. Я сама не знаю. Я даже не говорю, что дружба между нами вредна и неприлична, и что изъ нея не выйдетъ ничего добраго. Дай Богъ, чтобъ ты никогда не узнала пути, по которому я иду, и который Богъ-знаетъ куда приведетъ меня...

Голосъ ея замеръ. Она сидѣла, смотря на Флоренсу съ какимъ-то страннымъ отчужденіемъ. Прежняя гордость и гнѣвъ пробѣжали по чертамъ ея лица, какъ дикій аккордъ по струнамъ ара"ы. Но вслѣдъ за ними не видно было изнеможенія. Она не опустила головы, не заплакала, не сказала, что вся ея надежда на Флоренсу. Она казалась прекрасною Медузою, готовою превратить все въ камень.

-- Маменька, я вижу въ васъ перемѣну, которая меня безпокоитъ. Позвольте мнѣ съ вами остаться.

-- Нѣтъ, другъ мой, отвѣчала Эдиѳь.-- Мнѣ теперь лучше остаться одной. Не спрашивай меня болѣе, но вѣрь, что я бываю съ тобою холодна не по своей волѣ. Какъ ни чужды мы будемъ казаться другъ другу, я никогда не измѣнюсь для тебя.-- Прости меня, что я какъ тѣнь помрачила твой грустный домъ, и не будемъ болѣе говорить объ этомъ.

-- Мы не разстанемся, маменька? прошептала Флоренса.

-- Мы должны казаться чужими, чтобъ не разставаться, отвѣчала Эдиѳь.-- Не спрашивай меня болѣе. Ступай, Флоренса. Съ тобою неразлучны моя любовь и раскаяніе!

Она обняла ее на прощанье; ей казалось, что съ уходомъ Флоренсы улетѣлъ ея добрый ангелъ и оставилъ ее на жертву гордымъ и раздраженнымъ страстямъ, положившимъ свою печать на челѣ ея.

Съ этой минуты, Эдиѳь и Флоренса были уже не тѣ другъ для друга. Онѣ встрѣчались только за столомъ, и то при мистерѣ Домби. Тогда Эдиѳь, надменная и молчаливая, никогда на нее не смотрѣла. При Каркерѣ она старалась еще болѣе отдаляться отъ Флоренсы. Но она горячо обнимала Флоренсу, когда ей случалось встрѣчать ее одну, и часто, поздно возвращаясь домой, прокрадывалась она въ комнату Флоренсы и благословляла бѣдную дѣвушку. Флоренса сквозь сонъ слышала ея кроткія слова и чувствовала ея поцалуй на устахъ своихъ. Но это случалось все рѣже и рѣже.

Сердце Флоренсы снова начало чувствовать вокругъ себя пустоту. Какъ образъ любимаго отца мало-по-малу сдѣлался для нея чуждымъ, такъ и Эдиѳь, подобно всѣмъ, къ кому душа Флоренсы чувствовала привязанность, съ каждымъ днемъ отдалялась отъ нея, подобно блѣднѣющему призраку; мало-по-малу, пропасть между ними становилась глубже и шире, мало-по-малу нѣжность и любовь Эдной охлаждались въ борьбѣ съ ея непреклоннымъ характеромъ.

Одною только мыслью Эдиѳь старалась утѣшить себя въ своей тяжкой потерѣ. Флоренса, нетерзаемая болѣе съ одной стороны привязанностью къ матери, съ другой покорностью къ отцу, могла любить ихъ обоихъ и не быть ни къ кому изъ нихъ несправедливою. Какъ тѣнямъ своего воображенія, она могла дать имъ равныя права въ своемъ сердцѣ, не оскорбляя ихъ никакими сомнѣніями.

Такъ она и старалась дѣлать. По-временамъ, мысль о причинѣ перемѣны Эдиѳи пугала ея воображеніе; но, уже привыкнувъ къ тоскѣ и одиночеству, Флоренса болѣе не роптала.

Такимъ-образомъ, Флоренса достигла семнадцати лѣтъ. Уединенная жизнь сдѣлала ее робкою и боязливою, но не ожесточила ея кроткаго характера. Она казалась ребенкомъ по своей невинной простотѣ, женщиною -- по скромной увѣренности въ самой-себѣ и по полнотѣ чувства. И ребенокъ и женщина отражались и смѣшивались въ ея прекрасномъ лицѣ и въ нѣжной стройности Формъ, какъ-будто весна не хотѣла исчезать съ наступленіемъ лѣта, и перемѣшивала едва распустившіеся цвѣты съ ихъ полнымъ цвѣтомъ. Но въ ея дрожащемъ голосѣ, въ спокойномъ взглядѣ и въ задумчивой красотѣ было выраженіе, напоминавшее умершаго мальчика; даже совѣтъ, собиравшійся въ лакейской, шепталъ между собою то Нсе, и качалъ головами, что, впрочемъ, не мѣшало ему ѣсть и пить болѣе обыкновеннаго.

Отъ этого почтеннаго общества можно было вдоволь наслышаться о мистерѣ Домби, его супругѣ и о мистерѣ Каркерѣ, который неудачно принялъ на себя роль посредника. Всѣ оплакивали такой ходъ дѣлъ и единодушно утверждали, что причиною всего зла была мистриссъ Пипичинъ, которую никто терпѣть не могъ въ домѣ.

Обыкновенные посѣтители дома, и тѣ, которыхъ посѣщали мистеръ Домби и его супруга, считали ихъ совершенною парою, по-крайней-мѣрѣ по ихъ одинаковой гордости, и ничего болѣе о нихъ не думали. Молодая дама съ горбомъ долго не являлась послѣ смерти мистриссъ Скьюгонъ, увѣряя своихъ задушевныхъ друзей, что это семейство всегда напоминаетъ ей надгробные памятники; но, пріѣхавъ, она не нашла въ домѣ ничего предосудительнаго, кромѣ связки золотыхъ печатей, которую носилъ мистеръ Домби при своихъ часахъ. О Флоренсѣ она замѣтила, что ей не достаетъ "хорошаго тона". Многіе, пріѣзжавшіе въ домъ только по особеннымъ случаямъ, даже не знали, кто была Флоренса, и, уѣзжая, говорили: "Въ самомъ дѣлѣ? это была миссъ Домби, въ углу? Она "не дурна, но слишкомъ печальна и задумчива".

Съ трепетомъ въ сердцѣ Флоренса сѣла за столъ наканунѣ того дня, когда должно было исполниться два года женитьбѣ ея отца на Эдиѳи. Каркеръ, приглашенный по этому случаю, казался ей несноснѣе и страшнѣе обыкновеннаго.

Эдиѳь была богато одѣта, собираясь ѣхать на балъ вмѣстѣ съ мистеромъ Домби. За столъ сѣли очень-поздно. Эдиѳь явилась, когда уже сидѣли за столомъ, и Каркеръ всталъ и довелъ ее до ея стула. На лицѣ ея, сіявшемъ молодостью и красотою, было что-то безнадежно отдѣлявшее ее отъ Флоренсы, и еще болѣе отъ другихъ. При всемъ томъ, Флоренсѣ показалось, что она взглянула на нее кротко, прежде чѣмъ погрузилась въ свою неприступную холодность.

За обѣдомъ говорили мало. Флоренса слышала, какъ отецъ ея разговаривалъ съ паркеромъ о дѣлахъ, но она мало обращала вниманія на ихъ разговоръ, и только желала, чтобъ скорѣе кончился обѣдъ. Когда подали дессергъ и всѣ слуги вышли, мистеръ Домби, который уже нѣсколько разъ откашливался съ видомъ, непредвѣщавишмъ ничего добраго, сказалъ:

-- Вамъ вѣроятно извѣстно черезъ ключницу, мистриссъ Домби, что завтра у насъ будутъ къ обѣду гости?

-- Я не обѣдаю дома, отвѣчала она.

-- Гостей будетъ немного, продолжалъ мистеръ Домби, какъ-будто не слыша ея отвѣта:-- человѣкъ двѣнадцать или четырнадцать. Сестра моя, майоръ Бэгстокъ, и другіе, отчасти вамъ знакомые люди.

-- Я не обѣдаю дома, повторила Эдиѳь.

-- Какъ ни сомнительно для меня пріятное воспоминаніе, сопряженное съ этимъ днемъ, продолжалъ мистеръ Домби:-- но есть приличія, которыхъ нельзя нарушать передъ свѣтомъ. Если вы не имѣете уваженія къ самой-себѣ, мистриссъ Домби...

-- Никакого, отвѣчала она.

-- Сударыня, вскричалъ мистеръ Домби, ударивъ рукою по столу:-- выслушайте меня до конца. Я говорю, что если вы не имѣете уваженія къ самой-себѣ...

-- А я говорю, что не имѣю никакого...

Онъ взглянулъ на нее; но лицо ея не измѣнилось бы передъ взглядомъ самой смерти.

-- Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби, спокойно обращаясь къ своему повѣренному:-- такъ-какъ вы уже прежде были посредникомъ между мною и мистриссъ Домби, то, для сохраненія приличій, я буду просить васъ сказать мистриссъ Домби, что если она не имѣетъ уваженія къ самой-себѣ, то я себя уважаю, и потому хочу, чтобъ желанія мои были исполнены.

-- Скажите своему господину, что я успѣю переговорить съ нимъ объ этомъ предметѣ, и переговорю наединѣ.

-- Мистеръ Каркеръ, зная причину, по которой я долженъ отказать вамъ въ этомъ правъ, не передаетъ мнѣ такихъ отвѣтовъ.

Сказавъ это, мистеръ Домби ожидалъ, какое дѣйствіе произведутъ его слова.

-- Здѣсь ваша дочь, сэръ, сказала Эдиѳь.

-- Моя дочь здѣсь и останется, сказалъ мистеръ Домби. Флоренса, вставшая съ мѣста, сѣла опять, закрывъ лицо руками и дрожа.

-- Моя дочь, сударыня... началъ мистеръ Домби.

Но Эдиѳь тотчасъ остановила его.

-- Я сказала, что буду говорить только съ вами. Если вы не совсѣмъ потеряли разсудокъ, то можете понять меня.

-- Я имѣю власть говорить съ вами, сударыня, гдѣ и когда хочу; а я хочу говорить здѣсь и сію же минуту.

Она встала и хотѣла выйдти изъ комнаты, но потомъ сѣла опять и спокойно сказала:

-- Говорите!

-- Во-первыхъ, я долженъ замѣтить вамъ, что этотъ угрожающій видъ совсѣмъ-неприличенъ, сказалъ мистеръ Домби.

Эдиѳь засмѣялась. Брильянты закачались и задрожали въ ея волосахъ. Говорятъ, что были драгоцѣнные камни, которые тускнѣли, когда ихъ владѣтелю угрожала опасность. Обладая такими качествами, ея брильянты потускли бы теперь, какъ свинецъ. Каркеръ слушалъ, опустивъ глаза.

-- Что касается до моей дочери, продолжалъ мистеръ Домби: -- то ей не безполезно будетъ знать, какого поведенія относительно меня она должна остерегаться; теперь вы можете служить для нея лучшимъ примѣромъ, и я надѣюсь, что она имъ воспользуется.

-- Теперь я не остановлю васъ и не встану, хотя бы горѣла комната, сказала Эдиѳь, не измѣняя ни взгляда, ни голоса.

Мистеръ Домби наклонилъ голову въ знакъ насмѣшливаго вниманія, и продолжалъ свою рѣчь. Но въ ней уже не было прежней увѣренности. Безпокойство Эдиѳи о Флоренсѣ, ея равнодушіе къ нему и къ его замѣчаніямъ, мучили и раздражали его, какъ смертельная рана.

-- Мистриссъ Домби, сказалъ онъ:-- моей дочери не безполезно будетъ знать, какъ неумѣстенъ и нестерпимъ капризный характеръ, особенно въ людяхъ, которые обязаны другимъ своимъ удовлетвореннымъ самолюбіемъ и выгодами. Мнѣ кажется, что и то и другое сопряжено съ мѣстомъ, которое вы здѣсь занимаете.

-- Нѣтъ! я не встану, не уйду, не произнесу ни одного слова, хотя бы горѣла комната, повторила Эдиѳь.

-- Очень-натурально, мистриссъ Домби, что вамъ непріятно видѣть слушателей этихъ печальныхъ истицъ; хоть я и не понимаю, почему при другихъ онѣ должны имѣть большую силу, чѣмъ при мнѣ. Очень-натурально, что вы ни при комъ не хотѣли бъ слышать, что у васъ упрямый характеръ, который вы не можете скоро исправить, но который вы должны исправить, мистриссъ Домби. Я замѣчалъ въ васъ этотъ недостатокъ еще до нашей женитьбы, видя ваше обращеніе съ вашею покойною матушкою. Исправить все это зависитъ отъ васъ-самихъ. Начавъ этотъ разговоръ, я очень-хорошо помнилъ, что моя дочь здѣсь; надѣюсь, что завтра вы не забудете, что есть посторонніе, и изъ приличія пріймете гостей какъ должно.

-- Итакъ, для васъ не довольно знать, что происходило между нами; недовольно, что этотъ человѣкъ, сказала Эдиѳь, указывая на Каркера, сидѣвшаго съ опущенными глазами: -- что этотъ человѣкъ напоминаетъ вамъ нанесенное мнѣ оскорбленіе; недовольно, что вы можете смотрѣть на нее, прибавила она, обращаясь къ Флоренсѣ:-- радуясь тому, что вы сдѣлали, радуясь моей мукѣ; недовольно, что этотъ день памятенъ мнѣ по борьбѣ, въ которой я желала бы умереть! Вы прибавляете ко всему этому довершающую низость, дѣлая ее свидѣтельницею того униженія, до котораго я упала; а между-тѣмъ вы знаете, что я жертвовала собою для нея, я готова была бы, еслибъ могла, совершенно покориться вашей волѣ и быть вашею покорнѣйшею рабою!

Эти слова оскорбили величіе мистера Домби. Они только сильнѣе прежняго пробудили въ немъ старое чувство. Опять пренебреженное имъ дитя, въ эту трудную минуту его жизни, привязало къ себѣ даже эту непокорную женщину, и было такъ могущественно, когда онъ былъ такъ безсиленъ!

Онъ обратился къ Флоренсѣ и приказалъ ей выйдти изъ комнаты. Флоренса повиновалась, закрывъ лицо руками, дрожа и плача.

-- Я понимаю, сударыня, сказалъ мистеръ Домби съ торжествующимъ видомъ:-- что одинъ только духъ противорѣчія заставилъ васъ обратиться сюда съ вашею привязанностью; но этому не бывать, мистриссъ Домби, этому не бывать...

-- Тѣмъ хуже для васъ, отвѣчала Эдиѳь, не измѣняя ни лица, ни голоса.-- Да, повторила она:-- то, что дурно для меня, во сто разъ хуже для васъ. Поймите это, если вы ничего болѣе понять не можете.

Брильянты, перевитые съ ея черными волосами, ярко блестѣли и сверкали. Они не имѣли дара предсказывать, иначе почернѣли бы и потускли, какъ запятнанная честь. Каркеръ по-прежнему сидѣлъ и слушалъ, опустивъ глаза.

-- Мистриссъ Домби, такимъ поведеніемъ вы не смягчите меня и не заставите перемѣнить моего намѣренія.

-- Однимъ только этимъ я еще не измѣняю себѣ, отвѣчала Эдиѳь:-- но, еслибъ я знала, что какая бы то ни было перемѣна можетъ смягчить васъ, я, конечно, пренебрегла бы сю. Я не исполню ничего, о чемъ вы просите.

-- Я не привыкъ просить, мистриссъ Домби, я приказываю.

-- Завтра меня ни въ какомъ случаѣ не будетъ въ вашемъ домѣ. Я не буду выставлена на показъ, какъ непокорная раба, которую вы купили. Если мнѣ приходится вспоминать о днѣ моей свадьбы, то я вспоминаю о немъ, какъ о днѣ стыда. Уваженіе къ самой-себѣ, свѣтскія приличія, что они для меня? Съ вашей стороны, вы исполнили все, чтобъ сдѣлать ихъ для меня ничѣмъ, и они ничто!

-- Каркеръ! сказалъ мистеръ Домби послѣ нѣкотораго размышленія:-- мистриссъ Домби забывается до такой степени, что заставляетъ меня положить конецъ этимъ безпорядкамъ.

-- Въ такомъ случаѣ освободите меня отъ цѣпи, которою я скована, сказала Эдиѳь, не измѣнясь ни въ лицѣ, ни въ голосѣ.-- Отпустите меня.

-- Сударыня! вскричалъ мистеръ Домби.

-- Освободите меня; дайте мнѣ волю!

-- Сударыня! повторилъ онъ.-- Мистриссъ Домби!

-- Скажите ему, что я требую развода, сказала Эдиѳь, обращая къ Каркеру свое гордое лицо.-- Пусть все это кончится разомъ. Скажите ему, что я соглашаюсь на всѣ его условія; богатство для меня не нужно. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

-- Мистриссъ Домби! вскричалъ ея мужъ съ неописаннымъ изумленіемъ:-- не-уже-ли вы думаете, что я въ состояніи слышать подобное предложеніе? Знаете ли вы, сударыня, кто я? Знаете ли, что я представитель? Слышали вы когда-нибудь о торговомъ домѣ Домби-и-Сына? Люди станутъ говорить, что мистеръ Домби -- мистеръ Домби!-- развелся съ женою! Простые люди станутъ говорить о мистерѣ Домби и его домашнихъ дѣлахъ! Не-уже-ли вы вѣсамомъ-дѣлѣ думаете, мистриссъ Домби, что я позволю насмѣхаться надъ своимъ именемъ? Вздоръ, вздоръ, сударыня! Вы сказали нелѣпость. Стыдно!

Мистеръ Домби захохоталъ.

Но Эдиѳь засмѣялась не тѣмъ смѣхомъ. Ей лучше было бы умереть, чѣмъ засмѣяться такъ, какъ она засмѣялась ему въ отвѣтъ, устремивъ на него свой взглядъ. Ему легче было бы умереть, чѣмъ, сидя въ своемъ величіи, слышать этотъ смѣхъ.

-- Нѣтъ, мистриссъ Домби, продолжалъ онъ:-- нѣтъ, сударыня. Разводъ между нами невозможенъ, и потому я снова совѣтую вамъ подумать о своихъ обязанностяхъ. Я хотѣлъ просить тебя, Каркеръ...

Каркеръ, во все это время сидѣвшій и слушавшій со вниманіемъ, поднялъ глаза, въ которыхъ теперь блисталъ необыкновенный огонь.

-- Я хотѣлъ просить тебя, Каркеръ, продолжалъ мистеръ Домби:-- сказать мистриссъ Домби, что я поставилъ себѣ правиломъ никому не позволять себѣ противорѣчить и никого не допускать повиноваться другимъ, вмѣсто меня. То, что было говорено о моей дочери, не должно быть. За-одно ли моя дочь съ мистриссъ Домби, я не знаю, и не хочу знать; но послѣ того, что говорила сегодня мистриссъ Домби, что слышала моя дочь, я прошу тебя сказать мистриссъ Домби, что если она по-прежнему будетъ заводить несогласія въ моемъ домѣ, то я буду считать отчасти виновною мою дочь и постараюсь показать ей свое неудовольствіе. Мистриссъ Домби спрашивала "не довольно ли", что она сдѣлала то и то. Потрудись отвѣтить ей, что не довольно.

-- Позвольте! вскричалъ Каркеръ.-- Какъ ни затруднительно мое положеніе, тѣмъ болѣе, что я съ сожалѣніемъ долженъ выразить противное мнѣніе, осмѣлюсь спросить, не лучше ли вамъ разсмотрѣть вопросъ о разводѣ. Знаю, какъ оно кажется несообразно съ вашимъ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ, и понимаю твердость, съ которою вы объявили мистриссъ Домби, что одна только смерть можетъ разлучить васъ; по, принимая въ соображеніе, что мистриссъ Домби, живя въ здѣшнемъ домѣ, и, по вашимъ словамъ, дѣлая его мѣстомъ несогласій, вредить миссъ Домби, не лучше ли будетъ согласиться на ея просьбу и пожертвовать ею для сохраненія вашего высокаго мѣста въ свѣтѣ?

Блескъ его глазъ снова упалъ на Эдиѳь, которая стояла, смотря на мужа съ злою улыбкою на лицѣ.

-- Каркеръ! отвѣчалъ мистеръ Домби, нахмуривъ брови:-- ты не понимаешь своего положенія, предлагая мнѣ свои мнѣнія о такомъ предметѣ, и не понимаешь меня, изъявляя такія мнѣнія. Довольно.

-- Можетъ-быть, сказалъ Каркеръ:-- вы не поняли моего положенія, удостоивъ меня чести вести переговоры съ мистриссъ Домби...

-- Совсѣмъ нѣтъ. Ты долженъ былъ...

-- Какъ вашъ подчиненный, унизить мистриссъ Домби. Я позабылъ. О, да, вы этого именно хотѣли! Извините.

Наклонивъ голову передъ мистриссъ Домби съ видомъ уваженія, дурно согласовавшимся съ его словами, онъ украдкою взглянулъ на Эдиѳь.

Ей легче было бы превратиться въ чудовище и упасть замертво, чѣмъ стоять съ этою улыбкою на лицѣ, во всемъ величіи красоты и ненависти падшаго духа. Она подняла руку къ коронѣ драгоцѣнныхъ каменьевъ, блестѣвшей на головѣ ея, и, выдернувъ ее съ силою, которая заставила разсыпаться по плечамъ ея роскошные черные волосы, бросила брильянты на полъ. Съ каждой руки она сняла по брильянтовому браслету, швырнула ихъ, и растоптала блестящую груду. Не произнеся ни слова, не потупивъ своего огненнаго взгляда, не измѣнивъ ужасной улыбки, она до конца смотрѣла на мистера Домби, пока не вышла изъ комнаты.

Флоренса довольно слышала для того, чтобъ понять, что Эдиѳь любила ее по-прежнему, что она страдала для нея и хранила эти страданія втайнѣ, чтобъ не возмутить ея спокойствія. Флоренса не хотѣла говорить ей объ этомъ, но желала однимъ безмолвнымъ и горячимъ поцалуемъ убѣдить ее въ своей благодарности.

Мистеръ Домби уѣхалъ одинъ въ этотъ вечеръ, и Флоренса, вышедъ изъ своей комнаты, но всему дому искала Эдиѳь, но напрасно. Эдиѳь была въ своихъ комнатахъ, куда Флоренса давно перестала ходить, и гдѣ она и теперь не смѣла ея безпокоить. Но, не теряя надежды встрѣтиться съ нею до ночи, она ходила изъ, комнаты въ комнату и блуждала по великолѣпному, но скучному дому, никого не встрѣчая.

Она шла по галереѣ, выходившей на лѣстницу и освѣщавшейся только по особеннымъ случаямъ, какъ вдругъ увидѣла, что кто-то спускался внизъ по лѣстницѣ. Думая увидѣть отца, она спряталась въ темнотѣ; но это былъ мистеръ Каркеръ. Звонъ колокольчика не возвѣстилъ о его уходѣ, и его не провожалъ ни одинъ слуга. Онъ тихонько сошелъ съ лѣстницы, самъ отперъ дверь и тихонько заперъ ее за собою.

Непреодолимое отвращеніе къ этому человѣку заставило затрепетать Флоренсу. Казалось, въ ней охладѣла кровь. Оправясь, она поспѣшно ушла въ свою комнату и заперла за собою дверь; но и тутъ, запершись вмѣстѣ съ собакою, она не могла освободиться отъ чувства ужаса, какъ-будто вездѣ ей угрожала опасность.

Это чувство тревожило ее цѣлую ночь. Вставъ поутру съ тяжелымъ воспоминаніемъ о семейныхъ несчастіяхъ, она опять повсюду искала Эдиѳь, искала цѣлое утро. Но Эдиѳь не выходила изъ своей комнаты, и Флоренса не могла ее видѣть. Узнавъ однако, что предположенный обѣдъ отложенъ, Флоренса надѣялась, что Эдиѳь выѣдетъ вечеромъ, и рѣшилась дождаться ея на лѣстницѣ.

Когда наступилъ вечеръ, ей послышались знакомые шаги. Бросившись къ комнатѣ Эдиѳи, Флоренса встрѣтила ее одну.

Каковъ же былъ ея ужасъ и удивленіе, когда, при видѣ ея, Эдиѳь со слезами отступила назадъ и вскрикнула:

-- Не подходи ко мнѣ! Поди прочь! дай мнѣ пройдти!

-- Маменька! сказала Флоренса.

-- Не называй меня этимъ именемъ! не говори со мной! не смотри на меня! не прикасайся ко мнѣ, Флоренса!

Флоренса, стоя передъ ея блѣднымъ -лицомъ и помутившимся взглядомъ, видѣла, какъ-будто сквозь сонъ, какъ Эдиѳь подняла руки, и затрепетавъ всѣмъ тѣломъ, бросилась отъ нея и исчезла.

Флоренса безъ чувствъ упала на лѣстницу, гдѣ, какъ ей казалось, подняла ее мистриссъ Пипчинъ. Она ничего болѣе не помнила, пока не увидѣла себя въ постели. Мистриссъ Пипчинъ и нѣсколько слугъ стояли возлѣ.

-- Гдѣ маменька? былъ ея первый вопросъ.

-- Маменька уѣхала на обѣдъ, отвѣчала мистриссъ Пипчинъ.

-- А папенька?

-- Мистеръ Домби въ своей комнатѣ, миссъ, сказала мистриссъ Пипчинъ:-- и я лучше всего совѣтую вамъ раздѣться и лечь спать. Это средство достойная женщина находила лучшимъ лекарствомъ отъ всѣхъ бѣдъ.

Наконецъ, Флоренсѣ удалось освободиться отъ мистриссъ Пипчипъ и ея свиты. Оставшись одна, она сначала съ сомнѣніемъ по думала о случившемся на лѣстницѣ, потомъ со слезами, и наконецъ съ тѣмъ невыразимымъ отчаяніемъ, которое она испытала уже наканунѣ.

Она рѣшилась не засыпать до возвращенія Эдиѳи и, не найдя возможности говорить съ нею, удостовѣриться по-крайней-мѣръ, что она благополучно возвратилась домой. Флоренса сама не знала, какой таинственный ужасъ заставилъ ее Припять это намѣреніе, и не смѣла догадываться. Она знала только, что до возвращенія Эдиѳи не успокоится ея растерзанное сердце.

Вечера, превратился въ ночь; наступила полночь; Эдиѳь не возвращалась.

Флоренса не могла ни читать, ни успокоиться на минуту. Она ходила по комнатѣ, отворяла дверь и выходила на галерею, выглядывала изъ окна на улицу, прислушивалась къ шуму вѣтра и паденію дождя, садилась у камина, вставала и смотрѣла на луну, которая, какъ корабль, гонимый бурею, мчалась по морю облаковъ.

Въ домъ все уже спало, кромѣ двухъ слугъ, ожидавшихъ внизу возвращенія своей госпожи.

Пробило часъ. Стукъ каретъ то раздавался въ отдаленіи, то приближался, то вдругъ затихалъ. Постепенно наступала тишина, изрѣдка прерываемая порывомъ вѣтра или шумомъ дождя. Пробило два часа. Эдиѳь не возвращалась.

Флоренса, сильно встревоженная, ходила взадъ и впередъ по комнатѣ и по галереѣ, и смотрѣла на луну, напоминавшую ей блѣдное лицо несчастной женщины. Пробило четыре... пять -- Эдиѳь не возвращалась!

Въ домѣ стали уже безпокоиться, и Флоренса слышала, какъ одинъ изъ слугъ разбудилъ мистриссъ Пипчинъ, которая встала и пошла къ дверямъ ея отца. Слѣдя за нею по лѣстницѣ, Флоренса видѣла, какъ отецъ ея вышелъ въ халатѣ, и испугался, когда ему сказали, что мистриссъ Домби еще не возвращалась домой. Онъ послалъ на конюшню узнать, возвратился ли кучеръ, и въ ожиданіи отвѣта началъ поспѣшно одѣваться.

Слуга явился вмѣстѣ съ кучеромъ, который увѣрялъ, что онъ пріѣхалъ домой еще въ десять часовъ вечера. Онъ отвезъ госпожу къ ея старому дому въ Брук-Стридѣ, гдѣ ее встрѣтилъ мистеръ Каркеръ...

Флоренса стояла на томъ самомъ мѣстѣ, по которому она видѣла, какъ проходилъ Каркеръ. Она опять затрепетала отъ ужаса, и едва въ состояніи была слушать и понимать, что сказано было послѣ.

".... Мистеръ Каркеръ сказалъ ему, чтобъ онъ не пріѣзжалъ за госпожою, и отпустилъ его."

Флоренса видѣла, какъ поблѣднѣлъ ея отецъ, и слышала, какъ дрожащимъ голосомъ велѣлъ онъ позвать горничную мистриссъ Домби. Весь Домъ былъ въ тревогѣ. Горничная явилась, блѣдная, испуганная.

Она сказала, что рано одѣла свою госпожу, почти за два часа до ея выѣзда, и что мистрисъ Домби, по обыкновенію, отпустила ее спать. Она сейчасъ изъ покоевъ своей госпожи, но...

-- Но что? что такое? спросилъ мистеръ Домби, какъ сумашедшій.

-- Но уборная заперта и ключъ вынутъ.

Отецъ Флоренсы схватилъ свѣчу, которую кто-то поставилъ на полъ, и съ такимъ бѣшенствомъ побѣжалъ на верхъ, что Флоренса, въ страхѣ, едва успѣла убѣжать. Добѣжавъ до своей комнаты, внѣ себя отъ ужаса, она слышала еще, какъ отецъ ей съ яростью ломился въ дверь.

Но когда дверь уступила, и онъ бросился въ комнату, что онъ увидѣлъ? никто не зналъ. Только на полу были сброшены въ кучу всѣ уборы, купленные съ тѣхъ-поръ, какъ Эдиѳь была его женою, всѣ ея наряды, все, что она имѣла. Это была та самая комната, гдѣ въ зеркалѣ онъ видѣлъ гнѣвное лицо, приказывавшее ему выйдти вонъ; та комната, гдѣ онъ думалъ о томъ, какой видъ пріимутъ всѣ эти вещи, когда онъ увидитъ ихъ опять!

Въ бѣшенствѣ бросивъ ихъ въ коммодъ и заперши его на ключъ, онъ увидѣлъ на столѣ Эдиѳи какія-то бумаги. Это былъ ихъ свадебный контрактъ и письмо. Онъ прочелъ, что она убѣжала, что онъ былъ опозоренъ. Онъ прочелъ, что она убѣжала въ самый день свадьбы съ тѣмъ человѣкомъ, котораго онъ избралъ для ея униженія! Мистеръ Домби выбѣжалъ изъ комнаты и изъ дома, съ неистовою мыслью отъискать ее на томъ мѣстѣ, куда ее привезли, и стереть всѣ слѣды красоты съ торжествующаго лица ея...

Флоренса, сама не зная, что она дѣлаетъ, накинула шаль и шляпку, чтобъ бѣжать по улицамъ, вездѣ отъискивал Эдиѳь, и потомъ, сжавъ ее въ своихъ объятіяхъ, спасти ее и привести домой. Но когда, вышедъ на лѣстницу, она увидѣла, какъ испуганные слуги бѣгали вверхъ и внизъ со свѣчами, шепчась и избѣгая встрѣчи съ ея отцомъ, она вспомнила о своей беззащитности, и, спрятавшись въ одну изъ большихъ и богатыхъ комнатъ, чувствовала, какъ ея сердце разрывалось отъ грусти.

Состраданіе къ отцу было первымъ чувствомъ, еще боровшимся съ этою грустью. Ея любящее сердце сочувствовало его несчастію такъ искренно и пламенно, какъ-будто онъ осуществлялъ ту идею, которая постепенно становилась для нея чуждѣе и отвлеченнѣе. Не понимая всей глубины его бѣдствія, она сожалѣла о немъ, какъ о покинутомъ и обиженномъ отцѣ, и сердце снова влекло ее къ нему.

Онъ былъ недалеко отъ нея. Флоренса еще не успѣла отереть слезы, когда послышались шаги его. Онъ приказывалъ слугамъ заниматься своимъ дѣломъ и пошелъ въ свою комнату, гдѣ продолжалъ ходить взадъ и впередъ.

Увлекаясь привязанностью, позабывъ свою робость и помня только о его горѣ, Флоренса бросилась внизъ по лѣстницѣ. Когда она входила въ залъ, онъ выходилъ изъ своей комнаты. Она бросилась, простирая къ нему руки, и съ крикомъ: "милый, милый папенька!" хотѣла броситься къ нему на шею.

Но въ бѣшенствѣ, онъ поднялъ руку и ударилъ бѣдную дѣвушку, такъ-что она зашаталась на мраморномъ полу. Вмѣстѣ съ этимъ ударомъ, онъ сказалъ ей, что такое была Эдиѳь, и велѣлъ ей идти по ея слѣдамъ, такъ-какъ онѣ всегда были неразлучны.

Флоренса не упала къ его ногамъ, не закрыла лица дрожащими руками, не плакала, ни однимъ словомъ не выразила упрека. Но она взглянула на него, и вопль отчаянія вырвался изъ ея сердца. Смотря на него, она чувствовала, что онъ сгубилъ ту нѣжную привязанность, которую она къ нему питала, не смотря на его поступки. Она чувствовала, что его жестокость, пренебреженіе и ненависть превозмогли ее и разбили въ дребезги. Она чувствовала, что у нея на землѣ нѣтъ болѣе отца, и какъ сирота выбѣжала изъ его дома.

Еще минута -- и рука ея была на ручкѣ дверей, и вопль на ея устахъ, потому-что лицо ея отца казалось еще блѣднѣе при блескѣ желтыхъ свѣчь, боровшихся съ печальнымъ разсвѣтомъ, чуть проникавшимъ сквозь ставни. Еще минута -- и мракъ запертаго дома смѣнился блескомъ яснаго утра, и Флоренса, опустивъ голову, чтобъ скрыть свои горькія слезы, очутилась на улицахъ.

ГЛАВА VII.

Бѣгство Флоренсы.

Полная стыда, отчаянія и ужаса, несчастная дѣвушка встрѣтила свѣтлое утро какъ темную зимнюю ночь. Ломая руки и заливаясь слезами, не чувствуя ничего, кромѣ глубокой раны въ груди, убитая потерею всего, что любила, она шла безъ мысли, безъ надежды, безъ намѣренія, только чтобъ куда-нибудь бѣжать.

Красивая перспектива длинной улицы, освѣщенной утреннимъ солнцемъ, видъ голубаго неба и воздушныхъ облаковъ, прохладная свѣжесть утра -- не нашли сочувствія въ ея растерзанномъ сердцѣ. Гдѣ-нибудь, гдѣ бы то ни было, только скрыть свою голову! только бы найдти пристанище, чтобъ никогда не видѣть мѣста, изъ котораго она бѣжала!

По мимо ее, взадъ и впередъ, ходили люди; начали открывать лавки, и слуги выглядывали изъ дверей. Дневной шумъ уже начинался. Флоренса видѣла удивленіе и любопытство на многихъ лицахъ, видѣла длинныя тѣни на мостовой и слышала, какъ незнакомые голоса спрашивали, куда она идетъ и что съ нею; и хотя съ перваго раза они еще болѣе ее напугали и заставили ее ускорить шагъ, но они оказали ей услугу, заставя ее прійдти въ себя.

Куда идти? Куда-нибудь, куда бы то ни было! Но куда? Она вспомнила, какъ въ прежнее время заблудилась на лондонскихъ улицахъ, и пошла по той же дорогѣ, къ ч дому, гдѣ жилъ дядя Валтера.

Удерживая рыданія и отеревъ заплаканные глаза, Флоренса нѣсколько-спокойнѣе пошла впередъ, какъ вдругъ знакомая тѣнь собаки мелькнула на мостовой, приблизилась къ ней, обѣжала кругомъ ея, и Діогенъ, оглашая улицу радостнымъ лаемъ, очутился у ея ногъ.

-- О, Ди! милый, вѣрный Ди! какимъ образомъ ты попалъ сюда? Какъ могла я оставить тебя, ли, когда ты никогда меня не оставляешь!

Флоренса наклонилась къ мостовой и прижала къ своей груди мохнатую голову собаки; потомъ онѣ встали и пошли вмѣстѣ. ли былъ болѣе на воздухѣ, чѣмъ на земли, стараясь на лету поцаловать свою госпожу, перевертываясь и снова прыгая, пугая служанокъ, обметавшихъ двери, и безпрестанно останавливаясь, чтобъ взглянуть на Флоренсу и своимъ лаемъ собирая всѣхъ собакъ.

Съ такою свитою, Флоренса дошла до Сити. Здѣсь шумъ сдѣлался громче, прохожіе встрѣчались чаще, въ лавкахъ видно было болѣе суеты, и ее понесло вмѣстѣ съ потокомъ, равнодушно бѣжавшимъ мимо домовъ и лавокъ, тюремъ, церквей, рынковъ, мимо богатства, бѣдности, добра и зла, какъ бѣжитъ свободная рѣка въ широкое море.

Вскорѣ Флоренса приблизилась къ знакомому мѣсту. Показался и маленькій мичманъ, по обыкновенію занятый своими наблюденіями; показалась и открытая дверь, какъ-будто приглашавшая войдти. Флоренса, снова ускоривъ шагъ, въ сопровожденіи Діогена перешла черезъ улицу и упала безъ чувствъ на порогѣ знакомой комнатки.

Капитанъ, въ лакированной шляпѣ, стоялъ надъ огнемъ, приготовляя свой завтракъ и посматривая на часы, стоявшіе на каминѣ. Услышавъ походку и шелестъ платья, капитанъ оборотился съ трепетною мыслію объ ужасной мистриссъ Мэк-Стинджеръ, въ ту самую минуту, какъ Флоренса, протянувъ къ нему руки, зашаталась и упала на полъ.

Капитанъ, поблѣднѣвъ болѣе Флоренсы, поднялъ ее какъ ребенка, и положилъ на ту же самую софу, на которой она спала еще давно-давно.

-- Это радость сердца! сказалъ капитанъ, смотря ей въ лицо.-- Милое созданіе сдѣлалось женщиною!

Капитанъ Коттль былъ такъ къ ней почтителенъ и имѣлъ къ ней столько уваженія при этой новой для него перемѣнѣ, что, при ея безчувственности, ни за какія тысячи не согласился бы держать ее на рукахъ.

-- Моя радость сердца! сказалъ капитанъ, ставъ въ сторонѣ съ выраженіемъ безпокойства и участія на лицъ:-- если ты хотя мизинцомъ можешь откликнуться на зовъ Неда Коттля, отвѣчай мнѣ!

Но Флоренса не шевелилась.

-- Радость сердца! сказалъ съ трепетомъ капитанъ:-- хотя для Валтера, утонувшаго въ соленой водѣ, произнеси хоть одно слово!

Найдя ее нечувствительною даже къ такому сильному заклинанію, капитанъ Коттль схватилъ со стола кружку съ холодною водою и спрыснулъ ею лицо Флоренсы. Уступая необходимости, капитанъ съ необыкновенною осторожностью своею огромною рукою освободилъ ее отъ шляпки, освѣжилъ холодною водою ея губы и лобъ, откинулъ назадъ ея волосы, покрылъ ея ноги собственнымъ сюртукомъ, который нарочно скинулъ, погладилъ ее но головѣ и, замѣтивъ движеніе ея вѣкъ и губъ, еще усерднѣе началъ за нею ухаживать.

-- Веселѣе! сказалъ капитанъ:-- веселѣе! Такъ держи, моя милочка, такъ держи! Ну, вотъ теперь намъ лучше. Такъ держи! Выпей капельку. Ну, каково вамъ теперь, моя радость?

Съ этимъ словомъ, капитанъ Коттль, имѣя неточное понятіе объ отношеніи часовъ къ леченію паціента, снялъ свои собственные часы съ камина, и, держа ихъ на своемъ крючкѣ, взялъ Флоренсу за руку, и смотрѣлъ то на нее, то на часы, какъ-будто ожидая отъ нихъ помощи.

-- Каково вамъ, моя красавица? сказалъ капитанъ.-- Вы помогли ей, продолжалъ онъ, одобрительно смотря на часы.-- Отводи васъ на полчаса каждое утро, и на четверть каждое послѣ обѣда, вы были бы превосходными часами. Каково вамъ, моя радость?

-- Капитанъ Коттль! Вы ли это? вскричала Флоренса, стараясь приподняться.

-- Я, я, моя милая барышня, сказалъ капитанъ, радуясь, что нашелъ такое приличное названіе.

-- Дядюшка Валтера здѣсь?

-- Здѣсь ли онъ, моя радость? повторилъ капитанъ.-- Онъ давно уже не бывалъ здѣсь. О немъ нѣтъ ни слуху, ни духу съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ снялся съ якоря вслѣдъ за бѣднымъ Вал'ромъ. Но онъ, прибавилъ капитанъ:-- погибнувъ для взоровъ, милъ для памяти, для дружбы, любви и отчизны.

-- Вы здѣсь живете? спросила Флоренса.

-- Здѣсь, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.

-- О, капитанъ Коттлъ! вскричала Флоренса, съ умоляющимъ видомъ сложивъ руки.-- Спасите меня! Оставьте меня здѣсь! Пе говорите никому, гдѣ я! Со-временемъ, когда я. буду въ состояніи, разскажу вамъ, что со мною случилось. Въ цѣломъ мірѣ мнѣ не къ кому идти. Не гоните меня прочь!

-- Гпать васъ прочь, моя радость! вскричалъ капитанъ.-- Васъ, радость сердца! Постойте! Мы закроемъ ставни и запремъ дверь на ключъ!

И капитанъ, дѣйствуя съ необыкновенною живостью и рукою и крючкомъ, вышелъ, заперъ ставни и защелкнулъ за собою дверь.

Когда онъ возвратился къ Флоренсѣ, она взяла его руку и поцаловала ее. Этотъ безмолвный призывъ, эта довѣренность, невыразимая грусть, написанная на лицѣ ея, ея беззащитность и всѣ прошедшія страданія до того растрогали добраго капитана, что онъ таялъ отъ состраданія и участія.

-- Радость моя, сказалъ онъ, натирая рукою кончикъ своего носа до того, что тотъ заблестѣлъ, какъ вычищенная мѣдь: -- не говорите ни слова Эдварду Коттлю, пока совсѣмъ не успокоитесь; а это не случится ни сегодня, ни завтра. Выдать же васъ, или разсказать, гдѣ вы, я не въ состояніи, клянусь вамъ, ни за что въ свѣтѣ.

Все это капитанъ высказалъ разомъ и съ особенною торжественностью, снявъ шляпу при словѣ "клянусь вамъ", и снова надѣвъ ее по окончаніи рѣчи.

Флоренса только однимъ могла благодарить его и показать, что довѣряется ему. Прижавшись къ суровому моряку, какъ къ единственному пристанищу для своего растерзаннаго сердца, она положила голову къ нему на плечо, обвилась около его шеи, и упала бы передъ щімъ на колѣни, если бы, угадавъ ея намѣреніе, онъ не поддержалъ ея.

-- Такъ держать! сказалъ капитанъ.-- Такъ держать! Видите, моя радость, вы слишкомъ-слабы, не можете стоять; вамъ нужно опять лечь. Вотъ, такъ! Стоило видѣть, какъ капитанъ положилъ ее на софу и покрылъ сюртукомъ.

-- Теперь, продолжалъ онъ: -- вамъ нужно позавтракать, моя радость, и собакѣ также, а потомъ я отнесу васъ наверхъ, въ комнату стараго Соля Джильса, гдѣ вы уснете, какъ ангелъ.

Упомянувъ о Діогенѣ, капитанъ Коттль погладилъ его, и Діогенъ съ достоинствомъ принялъ эту ласку. Казалось, онъ, до-сихъ-поръ, не рѣшилъ еще, броситься ли ему на капитана или предложить ему свою дружбу, и эта борьба чувствъ выражалась то маханіемъ хвоста, то выставкою зубовъ и ворчаньемъ. Но тутъ всѣ сомнѣнія его разсѣялись. Видно было, что онъ считалъ капитана однимъ изъ пріятнѣйшихъ людей, дѣлавшихъ честь собакѣ своимъ знакомствомъ.

Въ подтвержденіе этого, Діогенъ ходилъ за капитаномъ, между-тѣмъ, какъ тотъ приготовлялъ чай и намазывалъ хлѣбъ, и, казалось, принималъ живѣйшее участіе въ его хозяйствѣ. Но напрасно добрый капитанъ дѣлалъ всѣ эти приготовленія для Флоренсы: она не могла ни до чего дотронуться и только плакала не переставая.

-- Полно! полно! сказалъ сострадательный капитанъ: -- отдохнувъ, моя радость, вы успокоитесь. Теперь я буду подчивать тебя, пріятель, прибавилъ онъ, обращаясь къ Діогену.-- Ты будешь стеречь на верху свою барышню.

Діогенъ, который давно уже глядѣлъ на завтракъ, облизываясь и поводя глазами, вмѣсто того, чтобъ воспользоваться имъ, поднялъ уши и бросился къ дверямъ на улицу, громко залаявъ.

-- Кто это? съ безпокойствомъ спросила Флоренса.

-- Не бойтесь, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.-- Кто станетъ стоять тамъ, не стучась въ дверь? Успокойтесь, моя красавица. Это народъ ходитъ мимо.

Но, не смотря на слова капитана, Діогенъ продолжалъ лаять съ возрастающимъ ожесточеніемъ; иногда онъ останавливался, но потомъ, какъ-будто получивъ новое убѣжденіе, лаялъ громче и громче. Даже рѣшаясь воротиться къ своему завтраку, онъ шелъ съ какимъ-то сомнѣніемъ, и, не дотронувшись ни до чего, снова выбѣжалъ и залаялъ.

-- Можетъ-быть, кто-нибудь подсматриваетъ и подслушиваетъ, прошептала Флоренса.-- Можетъ-быть, кто-нибудь меня видѣлъ и шелъ за мною.

-- Не молодая ли женщина, моя радость? спросилъ капитанъ, пораженный свѣтлою мыслью.

-- Сузанна? сказала Флоренса, качая головою.-- Нѣтъ, Сузанна давно меня оставила!

-- Не измѣнила же она вамъ, надѣюсь? Не могла же убѣжать она отъ васъ, моя радость.

-- О, нѣтъ, нѣтъ, у нея преданнѣйшее сердце въ мірѣ! вскричала Флоренса.

Капитанъ былъ очень-доволенъ такимъ отвѣтомъ и выразилъ свое удовольствіе, снявъ лакированную шляпу и отеревъ голову платкомъ; онъ также нѣсколько разъ замѣтилъ, съ необыкновеннымъ самодовольствіемъ и сіяющимъ лицомъ, что былъ въ этомъ увѣренъ.

-- Ну, теперь ты, братецъ, успокоился? сказалъ онъ Діогену.-- Тамъ никого и не было, моя радость, не бойтесь.

Діогенъ еще не совершенно убѣдился. Дверь притягивала его по-прежнему, и, ворча, онъ продолжалъ ее обнюхивать. Между-тѣмъ, капитанъ, видя слабость и усталость Флоренсы, рѣшился тотчасъ же приготовить для нея комнату Соля Джильса. Съ этимъ намѣреніемъ онъ поднялся на верхъ и сдѣлалъ все, что позволяли ему средства и воображеніе.

Вездѣ было чисто. Капитанъ покрылъ постель чистымъ бѣлымъ одѣяломъ, превратилъ маленькій умывальный столъ въ этажерку, на которой разложилъ двѣ чайныя серебряныя ложки, горшокъ съ цвѣтами, зрительную трубу, свои знаменитые часы, карманную гребенку и пѣсенникъ, какъ собраніе рѣдкостей. Спустивъ у окна жалузи и поправя на полу коверъ, капитанъ, съ довольнымъ видомъ, осмотрѣлъ свои распоряженія и сошелъ въ маленькую комнату сказать Флоренсѣ, что все готово.

Ничто не могло заставить капитана повѣрить, что Флоренса сама въ состояніи подняться на верхъ. Еслибъ такая мысль пришла ему въ голову, то онъ счелъ бы ее противною всѣмъ правиламъ гостепріимства. Флоренса была такъ слаба, что не могла его оспоривать, и капитанъ снесъ ее на верхъ, положилъ и покрылъ широкимъ пальто.

-- Радость моя, сказалъ капитанъ:-- вы здѣсь въ такой же безопасности, какъ на вершинѣ церкви св. Павла, когда оттуда снимутъ лѣстницу. Вамъ болѣе всего нуженъ сонъ; онъ вамъ поможетъ. Если вамъ что-нибудь понадобится, радость сердца, что въ состояніи дать нашъ скромный домъ или городъ, кликните только Эдварда Коттля, который будетъ стоять за дверьми, и этотъ человѣкъ весь превратится въ восторгъ.

Капитанъ, по окончаніи рѣчи, поцаловалъ руку, которую протянула ему Флоренса, какъ поцаловалъ бы въ былыя времена странствующій рыцарь, и на-ципочкахъ вышелъ изъ комнаты.

Сойдя въ гостиную, капитанъ Коттль, посовѣтовавшись самъ съ собою, рѣшился на нѣсколько минутъ отпереть дверь на улицу, чтобъ самому убѣдиться, что никто не ходитъ около дома. Отворивъ ее, онъ сталъ на порогѣ и сквозь очки осмотрѣлъ вдоль и поперегъ всю улицу.

-- Здравствуйте, капитанъ Джилльсъ! сказалъ возлѣ него чей-то голосъ.

Капитанъ, оглянувшись, увидѣлъ мистера Тутса.

-- Какъ поживаешь, братецъ? спросилъ капитанъ.

-- Слава Богу, благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ. Вы знаете, что я никогда не могу быть тѣмъ, чѣмъ желаю. Я не надѣюсь и на будущее.

Мистеръ Тутсъ никогда, въ разговорѣ съ капитаномъ Коттлемъ, не простиралъ далѣе этого своихъ намековъ на великую тэму своей жизни, помня ихъ уговоръ.

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- я бы хотѣлъ переговорить съ вами... мнѣ необходимо.

-- Вотъ видишь, мой милый, отвѣчалъ капитанъ, вводя его въ комнатку:-- я не то, чтобы совершенно свободенъ сегодня утромъ; впрочемъ, говори...

Капитана до того тяготила тайна, что миссъ Домби находится въ его домѣ, что потъ выступилъ у него на лбу и онъ сидѣлъ со шляпою въ рукѣ и не сводилъ глазъ съ Тутса. Мистеръ Тутсъ, по-видимому, имѣвшій свои причины быть въ безпокойномъ состояніи, была" необыкновенно смущенъ пристальнымъ взглядомъ капитана, и, неловко повернувшись на стулѣ, сказалъ ему:

-- Скажите, капитанъ Джилльсъ, вы не видите во мнѣ ничего особеннаго?

-- Ничего, братецъ, отвѣчалъ капитанъ.

-- Знаете, капитанъ, я худѣю. Боргесъ и Комп. уже уменьшили мою мѣрку. Впрочемъ, я очень-радъ этому. Я животное, даромъ топчущее землю, капитанъ Джилльсъ.

Чѣмъ плачевнѣе говорилъ мистеръ Тутсъ, тѣмъ сильнѣе тяготила капитана его тайна, тѣмъ пристальнѣе онъ смотрѣлъ на него. Желая поскорѣе отдѣлаться отъ Тутса, капитанъ находился въ самомъ странномъ и стѣсненномъ положеніи.

-- Вотъ въ чемъ дѣло, капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Идя по этой улицѣ, я, сказать правду, шелъ къ вамъ завтракать. Что касается до сна, то вы знаете, что я ныньче никогда не сплю. Я похожъ на ночнаго сторожа, съ тою разницею, что мнѣ ничего не платятъ, а у него ничего нѣтъ на душѣ.

-- Продолжай, братецъ, сказалъ капитанъ.

-- Правда ваша, капитанъ Джилльсъ, совершенно правда. Идя по этой улицѣ, съ часъ тому назадъ, и найдя дверь запертою...

-- Какъ! ты здѣсь дожидался?..

-- Нѣтъ, капитанъ Джилльсъ, я не остановился ни на минуту, я думалъ, что васъ нѣтъ дома. Но мнѣ говорили... Кстати, капитанъ Джилльсъ, вѣдь вы не держите собаки?

Капитанъ отрицательно покачалъ головою.

-- Ну, я такъ и сказалъ, продолжалъ Тутсъ.-- Я зналъ, что вы не держите. Есть собака, капитанъ Джилльсъ, напоминающая... но извините, вы запретили мнѣ говорить объ этомъ.

Капитанъ сильнѣе прежняго выпучилъ глаза на Тутса, и потъ снова выступилъ у него на лбу при мысли, что Діогенъ можетъ вздумать спуститься внизъ и замѣнить третье лицо въ гостиной.

-- Мнѣ говорилъ одинъ человѣкъ, что въ вашей лавкѣ онъ слышалъ лай собаки, но я увѣрялъ, что это не могло быть, продолжалъ мистеръ Тутсъ.-- Однако онъ увѣрялъ такъ настойчиво, какъ-будто самъ видѣлъ собаку.

-- Какой человѣкъ? спросилъ капитанъ.

-- Вотъ видите, капитанъ Джи я ль съ, сказалъ мистеръ Тутсъ съ возрастающимъ жаромъ: -- не мнѣ разсуждать о томъ, что могло и чего не Mohio случиться. Право, я ничего не знаю. Меня сбили съ толку разныя вещи, которыхъ я не понимаю, и мнѣ кажется, что у меня даже голова не совсѣмъ въ порядкѣ.

-- Капитанъ кивнулъ собственною головою въ знакъ подтвержденія.

-- Но этотъ человѣкъ сказалъ мнѣ, когда мы уходили отсюда, что вы знаете, что могло случиться при настоящихъ обстоятельствахъ, и что если вы захотите себя приготовить, то вѣрно приготовитесь его выслушать.

-- Но что это за человѣкъ? спросилъ капитанъ.

-- Я самъ не знаю его, капитанъ Джилльсъ. Подходя сюда, я нашелъ его у вашихъ дверей. Онъ спросилъ, пріиду ли я опять сюда; я сказалъ, что прійду; онъ спросилъ, знаю ли я васъ; я отвѣчалъ, что имѣю удовольствіе быть съ вами знакомымъ; потомъ онъ просилъ передать вамъ, чтобъ вы хотя на одну минуту забѣжали къ маклеру Броли, живущему на углу этой улицы, по весьма-важному дѣлу. Знаете, капитанъ Джилльсъ, я увѣренъ, что дѣло точно важное, и если вы хотите, то я подожду здѣсь вашего возвращенія.

Капитанъ, боясь повредить Флоренсѣ, если не пойдетъ въ назначенное мѣсто, и, съ другой стороны, ужасаясь оставить Тутса у себя въ домѣ, долго не зналъ, на что ему рѣшиться. Наконецъ, онъ избралъ наименьшее изъ бѣдъ, то-есть, отправился къ маклеру Броли, заперевъ сначала дверь на верхъ и положивъ ключъ въ карманъ.

-- Извини меня, братецъ, сказалъ капитанъ, обращаясь къ Тутсу со стыдомъ и замѣшательствомъ.

-- Капитанъ Джилльсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ: -- что вы ни дѣлаете, я всѣмъ доволенъ.

Капитанъ поблагодарилъ его отъ души, и, обѣщаясь возвратиться черезъ пять минутъ, пошелъ отъискивать человѣка, передавшаго Тутсу загадочное порученіе. Оставшись одинъ, бѣдный мистеръ Тутсъ легъ на софу, не воображая, кто такъ недавно лежалъ на ней, и, смотря на потолокъ и мечтая о.миссъ Домби, позабылъ и время и мѣсто.

И хорошо, что онъ такъ поступилъ, потому-что хотя капитанъ пошелъ не на долго, однакожь остался долѣе, чѣмъ предполагалъ. Онъ возвратился блѣдный и взволнованный, и на лицѣ его какъ-будто видны были слѣды слезъ. Казалось, онъ потерялъ способность говорить и не могъ справиться, пока не подошелъ къ буфету и не вынулъ оттуда графина съ ромомъ. Тогда, опустившись на стулъ, онъ закрылъ лицо рукою.

-- Капитанъ Джилльсъ, спросилъ съ участіемъ Тутсъ: -- надѣюсь, что съ вами не случилось ничего непріятнаго?

-- Благодарю тебя, мой другъ; напротивъ, я совершенно счастливъ.

-- Вы какъ-будто разстроены, капитанъ Джилльсъ, замѣтилъ Тутсъ.

-- Что дѣлать, братецъ, вѣтеръ вдругъ ударилъ съ носу, отвѣчалъ капитанъ.

-- Не могу ли я быть вамъ-полезенъ? Располагайте мною, капитанъ Джилльсъ.

Капитанъ отнялъ отъ лица руку, взглянулъ на него съ сожалѣніемъ и участіемъ, и, взявъ его за руку, крѣпко пожалъ ее.

-- Нѣтъ, благодарю тебя, мнѣ ничего не нужно. Я прошу только, какъ милости, оставить теперь меня одного. Я увѣренъ, другъ мой, продолжалъ капитанъ, снова пожимая ему руку:-- что ты такой же добрый малый, какъ и Валтеръ.

-- Клянусь честью, капитанъ Джилльсъ, что я горжусь вашимъ добрымъ мнѣніемъ. Благодарю васъ.

-- Радуйся, сказалъ капитанъ, потрепавъ его по.плечу.-- На свѣтѣ не одно милое созданіе!

-- Не для меня, капитанъ Джилльсъ, печально отвѣчалъ Тутсъ: -- увѣряю васъ, не для меня; мои чувства къ миссъ Домби такъ невыразимы, что сердце кажется пустыннымъ островомъ, въ которомъ живетъ она одна. Я съ каждымъ днемъ сохну, и горжусь этимъ. Еслибъ вы могли видѣть мои ноги, когда я снимаю сапоги, то поняли бы, что значитъ безотвѣтная привязанность. Мнѣ прописали хину, по я ничего не хочу принимать... Но вы запретили мнѣ говорить объ этомъ предметѣ. Прощайте, капитанъ Джилльсъ!

Капитанъ Коттль привѣтливо простился съ Тутсомъ и, покачавъ головою съ прежнимъ выраженіемъ сожалѣнія и участія на лицѣ, пошелъ узнать, не зоветъ ли его Флоренса.

Въ лицѣ капитана произошла совершенная перемѣна, когда онъ поднимался на верхъ. Онъ отиралъ глаза носовымъ платкомъ и чистилъ рукавомъ кончикъ носа, но лицо его совершенно перемѣнилось. Глядя на него, можно было подумать, что онъ совершенно счастливъ; можно было подумать, что онъ печаленъ; но задумчивость, казавшаяся въ немъ необыкновенною, заставляла думать, что въ немъ произошла какая-нибудь особенная перемѣна.

Онъ раза два постучалъ крючкомъ въ дверь Флоренсы, но, не получивъ отвѣта, рѣшился сначала заглянуть, а потомъ войдти въ комнату. Онъ осмѣлился на такой подвигъ, видя одобренія Діогена, который, лежа у постели своей госпожи, махалъ хвостомъ и прищуривался на капитана, не трогаясь съ мѣста.

Сонъ бѣдной дѣвушки былъ тяжелъ. Она часто стонала. Капитанъ Коттль, страдая за ея юность, красоту и горе, приподнялъ подушки подъ ея головою, поправилъ покрывавшее ее пальто, спустилъ еще болѣе жалузи у оконъ, и, вышедъ на-ципочкахъ, усѣлся на лѣстницѣ.

Долго останется загадкою для свѣта, которое изъ доказательствъ благости Всевышняго сильнѣе: нѣжные ли пальчики, которыхъ одно прикосновеніе возбуждаетъ симпатію, облегчающую людскія горести и заботы, или грубая, жесткая рука капитана, которую учитъ, смягчаетъ и руководитъ сердце!

Флоренса спала, не помня болѣе о своемъ сиротствѣ и одиночествѣ, а капитанъ Коттль сторожилъ на лѣстницѣ. Громкое рыданіе или стонъ заставляли его иногда бросаться къ дверямъ; но мало-по-малу, сонъ ея сдѣлался спокойнѣе, и никто не тревожилъ капитана.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА I.

Мичманъ дѣлаетъ открытіе.

Флоренса долго не пробуждалась. День уже склонялся къ вечеру, а бѣдная дѣвушка, больная душою и тѣломъ, все еще спала, не замѣчая ни своей странной постели, ни шума на улицахъ, ни свѣта, проникавшаго въ завѣшенное окно. Но даже глубокій сонъ, бывшій слѣдствіемъ изнеможенія, не могъ изгнать изъ ея мыслей того, что случилось въ домѣ, уже для нея несуществовавшемъ. Какое-то неопредѣленное и грустное воспоминаніе о случившемся мѣшало ея покою. Нѣмая грусть, какъ полуусыпленное чувство муки, не оставляла ее ни на минуту, и блѣдное лицо чаще увлажалось слезами, чѣмъ сколько хотѣлъ бы добрый капитанъ, тихонько заглядывавшій въ полуотворенную дверь.

Солнце уже понижалось на западѣ и, выглядывая изъ красноватаго тумана, играло на окнахъ и рѣзьбѣ церковныхъ башень, освѣщало Темзу, ея отлогіе берега и паруса кораблей, и смотрѣло на мирныя кладбища и высокіе холмы городскихъ окрестностей, когда Флоренса открыла глаза. Нѣсколько минутъ она лежала, безсознательно смотря на незнакомыя ей стѣны и прислушиваясь къ шуму на улицахъ, но вдругъ быстро приподнялась на постели, съ удивленіемъ осмотрѣлась кругомъ, и все вспомнила.

-- Радость моя, сказалъ капитанъ, постукивая въ дверь:-- лучше ли вамъ?

-- Любезный другъ, вскричала Флоренса, бросаясь къ нему:-- вы ли это?

Капитанъ почувствовалъ такую гордость при этомъ названіи и такъ былъ доволенъ, что ему обрадовалась Флоренса, что, вмѣсто отвѣта, поцаловалъ свой крючокъ, въ знакъ безмолвной благодарности.

-- Каково вамъ, свѣтлый брильянтикъ? -сказалъ капитанъ.

-- Я вѣрно очень-долго спала, сказала Флоренса.-- Когда я пришла сюда? вчера?

-- Сегодня, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.

-- Развѣ не было ночи? Не-уже-ли. все еще день?

-- Наступаетъ вечеръ, моя прелесть, сказалъ капитанъ, поднимая штору.-- Посмотрите!

Флоренса, робкая и печальная, и капитанъ съ загорѣлымъ, суровымъ лицомъ, стояли въ розовомъ свѣтѣ яснаго вечерняго неба, не говоря ни слова. Какъ ни странна была бы рѣчь, которою капитанъ передалъ бы свои чувства, онъ понималъ, что время исцѣлитъ больное сердце Флоренсы, и что лучше дать волю слезамъ ея. Поэтому капитанъ Коттль не говорилъ ни слова. Но когда онъ почувствовалъ, какъ беззащитная головка склонилась на его грубый синій рукавъ, и какъ бѣдная дѣвушка крѣпко сжала его руку, онъ также отвѣтилъ ей пожатіемъ своей грубой руки, и понялъ, какъ и его поняли.

-- Все пройдетъ, моя прелесть! сказалъ капитанъ:-- будьте повеселѣе! Я сойду внизъ и похлопочу объ обѣдѣ. Сойдете ли вы сами потомъ, или позволите снести себя Эдварду Коттлю?

Между-тѣмъ, какъ Флоренса увѣряла, что она сама въ состояніи сойдти внизъ, капитанъ оставилъ ее съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ и тотчасъ принялся жарить дичь въ маленькой комнаткѣ. Чтобъ скорѣе кончить страшно, онъ снялъ сюртукъ, засучилъ рукава и надѣлъ лакированную шляпу, безъ которой никогда не приступалъ ни къ одному трудному или важному дѣлу.

Освѣживъ больную голову и пылающее лицо свѣжею водою, которую приготовилъ капитанъ, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобъ поправить свои развившіеся волосы. Тогда она увидѣла на груди слѣды сердитой руки.

При этомъ видѣ, свѣжія слезы брызнули изъ глазъ ея; ей стало и стыдно и страшно; но противъ отца не питала она гнѣва. Не имѣя ни дома, ни отца, она все ему прощала, и даже мысль о прощеніи не приходила ей въ голову, потому-что она бѣжала отъ мысли о немъ, какъ бѣжала отъ него самого, и онъ какъ-будто никогда не существовалъ для нея.

Что дѣлать, гдѣ жить -- вотъ чего не знала бѣдная, неопытная дѣвушка! Иногда она неясно мечтала, что когда-нибудь найдетъ маленькихъ сестеръ, которыхъ будетъ обучать, которыя будутъ обходиться съ нею ласково, и къ которымъ она въ состояніи будетъ привязаться; онѣ выростутъ, выйдутъ замужъ, будутъ попрежнему добры къ своей старой гувернанткѣ, и, можетъ-быть, ввѣрятъ ей со-временемъ воспитаніе своихъ дочерей. Она мечтала, какъ грустно будетъ перемѣнить имя и дожить до сѣдыхъ волосъ, унося свою тайну въ могилу. Но такая будущность представлялась еще въ смутномъ и неясномъ видѣ. Она знала пока, что на землѣ у нея нѣтъ отца, и часто повторяла это, скрываясь отъ всѣхъ, кромѣ Отца небеснаго.

Ея маленькій капиталъ состоялъ изъ нѣсколькихъ гиней. На эти деньги нужно было позаботиться о гардеробѣ, потому-что она не взяла съ собою ничего изъ дома. Она была такъ разстроена, что не могла думать о томъ, какъ скоро выйдутъ эти деньги, и была еще такъ неопытна, что не могла объ этомъ безпокоиться. Она старалась успокоиться и остановить слезы; она хотѣла заставить себя вѣрить, что все это случилось за нѣсколько часовъ, а не за нѣсколько недѣль и мѣсяцевъ, какъ ей казалось, и сошла внизъ къ своему покровителю.

Капитанъ заботливо разостлалъ скатерть и дѣлалъ яичный соусъ въ маленькомъ соусникѣ, no-временамъ поливая дичину, между-тѣмъ, какъ она поджаривалась надъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на софѣ, которую онъ нарочно придвинулъ въ теплый уголъ, капитанъ съ необыкновеннымъ искусствомъ продолжалъ свою стряпню, приготовляя горячую подливку въ другомъ соусникѣ, варя картофель въ третьемъ и безпрестанно поливая все это ложкою. Кромѣ этихъ заботъ, капитанъ поглядывалъ не небольшую сковороду, на которой самымъ музыкальнымъ образомъ кипѣли сосиски, и дѣлалъ все это съ такимъ довольнымъ видомъ, что трудно было сказать, что свѣтлѣе -- лицо его, или лакированная шляпа.

Когда обѣдъ былъ готовъ, капитанъ подалъ его съ такою же ловкостью и проворствомъ. Потомъ онъ пріодѣлся къ обѣду, снявъ лакированную шляпу и надѣвъ сюртукъ, придвинулъ столъ къ Флоренсѣ, прочиталъ молитву, отвинтилъ крючокъ, ввинтилъ вмѣсто него вилку и принялся угощать свою гостью.

-- Радость моя, сказалъ капитанъ:-- развеселитесь и постарайтесь немного покушать.-- Такъ держите, моя прелесть! Вотъ птица! вотъ соусъ! вотъ картофель! И, говоря такимъ образомъ, капитанъ разставлялъ все это симметрически на блюдѣ, и, обливая подливкою, ставилъ передъ сроею любезною гостьею,

-- Смѣлѣе, моя радость, замѣтилъ капитанъ.-- Скушайте немного. Будь здѣсь Валтеръ...

-- О, еслибъ теперь онъ былъ моимъ братомъ!..

-- Онъ всегда былъ вашимъ другомъ, не правда ли?

Флоренса не могла отвѣчать. Она только сказала: "О милый, милый Поль! о Валтеръ!"

-- Самыя доски, по которымъ она ходила, были дороги для Валтера! Я какъ теперь его вижу, когда оцъ говорилъ о ней. Будь онъ здѣсь, моя радость... но вѣдь онъ утонулъ?..

Флоренса покачала головою.

-- Да, да, утонулъ, продолжалъ капитанъ:-- а будь онъ здѣсь, онъ попросилъ бы васъ скушать кусочекъ для вашего же драгоцѣннаго здоровья. Берегите его, моя радость, какъ берегли бы для Валтера, и держитесь съ вашею милою головкою ближе къ вѣтру.

Флоренса старалась принудить себя, изъ угожденія капитану, который, совершенно позабывъ о своемъ обѣдѣ, положилъ ножъ и вилку, и придвинулъ свой стулъ къ софѣ.

-- Валтеръ былъ славный малый, не правда ли, моя драгоцѣнная? сказалъ капитанъ, просидѣвъ нѣсколько времени передъ Флоренсою, потирая подбородокъ и не сводя съ нея глазъ:-- браный малый, добрый малый?

Флоренса согласилась съ нимъ сквозь слезы.

-- И онъ утонулъ, моя прелесть? продолжалъ капитанъ жалобнымъ голосомъ.

Флоренса покачала головою.

-- Онъ былъ старше васъ, моя радость, продолжалъ капитанъ: -- но вы всегда были между собою какъ дѣти; не такъ ли?

Флоренса отвѣчала "да".

-- И Валтеръ утонулъ, сказалъ капитанъ.-- Утонулъ?

Повтореніе этого вопроса было страннымъ средствомъ къ утѣшенію; но, казалось, капитанъ считалъ его довольно-дѣйствительнымъ, потому-что повторялъ безпрестанно. Флоренса, не дотронувшись до обѣда и принужденная снова прилечь на софу, протянула ему руку, чувствуя, что она его огорчила; но капитана", какъ-будто позабывъ объ обѣдѣ, безпрестанно бормоталъ съ участіемъ: "Бѣдный Валтеръ! утонулъ! не правда ли?" и ожидалъ отвѣта, въ которомъ, по-видимому, заключалась вся сила этихъ странныхъ разсужденій.

Дичь и сосиски уже простыли, когда капитанъ вспомнилъ, что они на столѣ; но съ помощію Діогена онъ скоро ихъ уничтожилъ. Восторгъ и удивленіе капитана при видѣ Флоренсы, помогавшей ему убирать со стола, приводить въ порядокъ комнату и чистить каминъ, постепенно возрасли до такой степени, что, наконецъ, онъ опустилъ руки и стоялъ, смотря на нее, какъ на какую-нибудь фею, которая все за него дѣлала.

Но когда Флоренса подала ему трубку, снявъ ее съ камина, и просила его курить, капитанъ до того потерялся, что взялся за трубку, какъ-будто съ роду не держалъ ея въ рукахъ. Также, когда Флоренса, отворивъ маленькій буфетъ, вынула оттуда бутылку и сдѣлала для него стаканъ настоящаго грогу, безъ всякой просьбы со стороны капитана, и поставила передъ нимъ, его красноватый носъ поблѣднѣлъ отъ такой неслыханной чести. Когда онъ наложилъ трубку съ полнымъ наслажденіемъ, Флоренса подала ему огня, и, занявъ свое мѣсто на старой софѣ, смотрѣла на него съ такою милою и благодарною улыбкою, въ которой выражалась вся привязанность ея сердца, что дымъ попалъ въ горло и въ глаза капитану, и заставилъ его кашлять и протирать глаза.

Видъ, съ которымъ капитанъ старался увѣрить, что причина такихъ явленіи заключается въ самой трубкѣ, и съ которымъ онъ отъискивалъ се въ стаканѣ, былъ удивительно-забавенъ. Когда трубка была приведена въ порядокъ, онъ погрузился въ покойное состояніе, приличное хорошему курителю, и сидѣлъ, устремивъ глаза на Флоренсу, повременамъ выпуская облака дыма, которыя какъ-будто спрашивали: "Бѣдный Валтеръ! утонулъ! не правда ли?"

При рѣзкомъ наружномъ контрастѣ нѣжной и прекрасной Флоренсы съ простымъ, грубымъ капитаномъ Коттлемъ, они были почти совершенно-схожи въ простодушномъ незнаніи свята, его тревогъ и опасностей. ни одинъ ребенокъ не могъ превзойдти капитана Коттля въ незнаніи всего, кромѣ морской практики, въ простотѣ, откровенности и благородной довѣрчивости. Междутѣмъ, какъ капитанъ сидѣлъ и курилъ, смотря на Флоренсу, тысячи невозможныхъ картинъ, въ которыхъ она была главнымъ лицомъ, представлялись его воображенію. Также неопредѣленны и смутны были и ея собственныя мысли о предстоявшей ей жизни; но даже сквозь слезы и сквозь грусть она видѣла уже радугу на отдаленномъ небѣ. Странствующую принцессу и благодѣтельное чудовище сказки можно было сравнить съ Флоренсою и капитаномъ Коттлемъ.

Капитана ни мало не тревожила мысль, что онъ удерживаетъ у себя Флоренсу, и что за это можно подвергнуться отвѣтственности. Затворивъ двери и ставни, онъ на этотъ счетъ былъ совершенно спокоенъ. Никто менѣе его не смущался такими обстоятельствами.

Поэтому капитанъ спокойно курилъ свою трубку и мечталъ по-своему. Выкуривъ трубку, онъ занялся чаемъ, и потомъ, по просьбѣ Флоренсы, согласился проводить ее въ одну изъ сосѣднихъ лавокъ для покупки необходимыхъ ей вещей. Онъ шелъ такъ же осторожно, какъ въ то время, когда скрывался отъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ, вооружась своею огромною палкою.

Ни съ чѣмъ невозможно было сравнить гордость капитана Коттля, когда онъ шелъ подъ руку съ Флоренсою и зорко смотрѣлъ впередъ, обращая на себя этимъ вниманіе прохожихъ. прійдя въ лавку, капитанъ имѣлъ деликатность выйдти, чтобъ не мѣшать покупкамъ, составлявшимъ исключительную принадлежность женскаго туалета; но выходя, онъ положилъ на конторку свой бумажникъ, предупреждая магазинщицу, что въ немъ четырнадцать фунтовъ, два пенса, и прося ее только "закричать" ему, если этого будетъ недостаточно для покупокъ его племянницы. При послѣднемъ словѣ, онъ значительно взглянулъ на Флоренсу, и, вынувъ свои толстые часы, чтобъ придать себѣ больше вѣсу въ глазахъ продавщицъ, поцаловавъ свой крючокъ, обращаясь къ племянницѣ и вышелъ на улицу. Но между шелками и лентами, развѣшенными у окна, можно было видѣть его широкое лицо, повременамъ смотрѣвшее въ лавку, чтобъ кто-нибудь не похитилъ тамъ Флоренсы.

-- Любезный капитанъ Коттль, сказала Флоренса, выходя съ узелкомъ, удивившимъ капитана, который ожидалъ видѣть за нею носильщика съ тюкомъ товаровъ; мнѣ, право, не нужно этихъ денегъ. Я ничего изъ нихъ не издержала. У меня есть свои.

-- Радость моя, сказалъ капитанъ, смотря прямо передъ собою по улицъ:-- берегите ихъ для меня, сдѣлайте милость, пока я не спрошу ихъ.

-- Могу ли я положить ихъ на прежнее мѣсто и держать ихъ тамъ? спросила Флоренса.

Капитанъ былъ не совсѣмъ доволенъ такимъ предложеніемъ.

-- Положите ихъ куда-нибудь, моя радость, сказалъ онъ. Мнѣ онъ не нужны. Я удивляюсь, что давно ихъ не выбросилъ.

Капитанъ совершенно потерялся на минуту, но тотчасъ же развеселился при первомъ прикосновеніи руки Флоренсы, и они съ прежними предосторожностями возвратились домой. На другое утро, когда Флоренса еще спала, онъ нанялъ для ея услугъ дочь старушки, продававшей разную жидкость на Лиденгалскомъ-Рынкѣ, такъ-что, проснувшись, Флоренса нашла вокругъ себя все въ такомъ же порядкѣ, какъ въ ужасномъ снѣ, который она когда-то называла своимъ домомъ.

Когда она опять осталась одна, капитанъ упросилъ ее съѣсть кусочекъ хлѣба и выпить стаканъ лимонада и, ободряя ее всѣми ласковыми словами, какія приходили ему на умъ, проводилъ ее на верхъ, въ ея спальню. Но казалось, что ему самому было какъ-то неловко, какъ-будто что-то крылось у него на душѣ.

-- Доброй ночи, мое сердце, сказалъ капитанъ, останавливаясь у дверей.

Флоренса приподнялась и поцаловала его въ лицо.

Во всякое другое время, капитанъ не перенесъ бы хладнокровно такого выраженія привязанности; но теперь онъ съ замѣшательствомъ взглянулъ ей въ лицо, какъ-будто оставляя ее неохотно.

-- Бѣдный Вал'ръ! сказалъ капитанъ.

-- Бѣдный, бѣдный Валтеръ! повторила со вздохомъ Флоренса.

-- Утонулъ, не правда ли? сказалъ капитанъ.

Флоренса опустила голову и вздохнула.

-- Доброй ночи, моя радость! сказалъ капитанъ Коттль, просовывая къ ней свою руку.

-- Прощайте, мои добрый другъ.

Но капитанъ все еще медлилъ.

-- Не случилось ли чего-нибудь, любезный капитанъ Коттль? спросила Флоренса, встревоженная его видомъ.-- Не хотите ли вы сказать мнѣ что-нибудь?

-- Сказать вамъ, моя радость! отвѣчалъ капитанъ.-- Нѣтъ, нѣтъ; что мнѣ сказать вамъ, моя прелесть? Вы, конечно, не ожидаете, что я могу сказать вамъ что-нибудь пріятное?

-- Нѣтъ! отвѣчала Флоренса, опустивъ голову.

Капитанъ взглянулъ на нее пристально и повторилъ: "Нѣтъ!" съ прежнимъ замѣшательствомъ.

-- Бѣдный Вал'ръ! сказалъ онъ. Мой Вал'ръ, какъ я обыкновенно называлъ его! Племянникъ стараго Соля Джилльса! Любимый всѣми, кто зналъ его! Гдѣ ты, мой славный мальчикъ? Утонулъ, неправда ли?

Заключивъ свою рѣчь этимъ быстрымъ обращеніемъ къ Флоренсѣ, капитанъ пожелалъ ей доброй ночи и сошелъ съ лѣстницы, между-тѣмъ, какъ Флоренса свѣтила ему сверху. Онъ исчезъ въ темнотѣ, и, судя по шуму затихавшихъ шаговъ, повернулъ въ маленькую комнатку, какъ вдругъ голова его и плечи снова показались, какъ-будто изъ воды, не для чего другаго, какъ чтобы повторить только: "Утонулъ, не правда ли, моя радость?" потому-что, сказавъ это жалобнымъ голосомъ, онъ снова исчезъ.

Флоренса сожалѣла, что своимъ присутствіемъ невольно возбудила эти печальныя мысли въ душѣ своего покровителя, и, сидя передъ столикомъ, на которомъ капитанъ разставилъ телескопъ, пѣсенникъ и другія рѣдкости, думала о Валтерѣ и обо всемъ, что было связано съ воспоминаніемъ о немъ. По при сожалѣніи объ умершемъ, котораго она любила, ни одна мысль о домѣ и о возможности возвратиться къ отцу не приходила ей въ голову. Послѣдняя связь была разорвана въ глазахъ ея. Въ смутномъ, неопредѣленномъ видѣ, въ которомъ она привыкла его любить, онъ былъ исторгнутъ изъ ея сердца, обезображенъ и убитъ. Эта мысль имѣла въ себѣ столько страшнаго, что Флоренса закрыла глаза и съ ужасомъ оттолкнула отъ себя воспоминаніе. Если бы послѣ такого поступка ея любящее сердце могло сохранить въ себѣ образъ отца, оно не перенесло бы своего горя; но оно не могло сохранить его, и пустота его наполнялась дикимъ ужасомъ, возставшимъ изъ глубины отверженной любви.

Она не смѣла взглянуть въ зеркало, потому-что черный слѣдъ На груди заставлялъ ее пугаться самой-себя, какъ-будто она носила на себѣ преступное клеймо. Она закрыла его дрожащею рукою, въ темнотѣ, и, опустивъ голову, заплакала.

Капитанъ долго не ложился спать; онъ съ часъ ходилъ взадъ и впередъ по лавкѣ и по маленькой комнатѣ, и, по-видимому, успокоивъ себя такою прогулкою, сѣлъ съ серьёзнымъ, задумчивымъ видомъ и прочелъ въ молитвенникъ ту молитву, которую читаютъ на морѣ. Онъ исполнилъ это съ порядочнымъ трудомъ. Добрый капитанъ былъ плохой чтецъ и часто останавливался на трудномъ словѣ, ободряя себя словами: "Ну, молодецъ! Навались!" или "Такъ держи, Эдвардъ Коттль, такъ держи!", которыя выводили его изъ затрудненія. Сверхъ того, очки были въ сильномъ разладѣ съ его зрѣніемъ. Однако, не смотря на эти остановки, капитанъ съ усердіемъ прочиталъ всю службу до послѣдней строки и уснулъ съ облегченнымъ сердцемъ и бодрымъ духомъ, поднявшись прежде на верхъ и постоявъ у дверей Флоренсы.

Капитанъ вставалъ нѣсколько разъ въ-продолженіе ночи, желая увѣриться, что его сокровище спитъ спокойно, и съ разсвѣтомъ услышалъ, что Флоренса проснулась, потому-что она, услышавъ шаги у своихъ дверей, спросила, онъ ли это.

-- Это я, моя радость, шопотомъ отвѣчалъ капитанъ.-- Все ли благополучно, мой брильянтикъ?

Флоренса благодарила его и отвѣчала "да".

Капитанъ не могъ не воспользоваться такимъ удобнымъ случаемъ, чтобы не приложить рта къ замочной скважинѣ и не сказать: "Бѣдный Вал'ръ утонулъ, не правда ли?" Послѣ этого онъ удалился, и проспалъ до семи часовъ.

Весь слѣдующій день капитанъ былъ не въ своей тарелкѣ, не смотря на то, что Флоренса, занявшись шитьемъ въ маленькой комнатѣ, была гораздо-веселѣе и покойнѣе, чѣмъ наканунѣ. Почти каждый разъ, поднимая глаза съ работы, она замѣчала, что капитанъ смотритъ на нее, задумчиво потирая подбородокъ. Онъ часто придвигалъ къ ней свой стулъ, какъ-будто собираясь что-то сообщить ей по секрету, и потомъ отодвигалъ назадъ, какъ-будто не зная, съ чего начать. Въ-продолженіе дня, онъ прокрейсировалъ на этой утлой лодкѣ по всей гостиной, и нѣсколько разъ чуть не разбился о стѣну или запертую дверь.

Не ранѣе, какъ въ сумерки, капитанъ Коттль бросилъ наконецъ якорь возлѣ Флоренсы. Когда блескъ огня отразился на стѣнахъ и потолкѣ маленькой комнаты, на чайникѣ и чашкахъ, разставленныхъ на столѣ, на спокойномъ лицѣ Флоренсы и на слезахъ, выступившихъ изъ ея глазъ, капитанъ рѣшился наконецъ прервать молчаніе.

-- Вы никогда не бывали на морѣ, моя радость? спросилъ онъ.

-- Никогда, отвѣчала Флоренса.

-- О, это всемогущая стихія! Въ глубинѣ ея есть много чудесъ, моя прелесть. Подумайте о ней, когда воютъ вѣтры и ходятъ огромныя волны. Подумайте о ней, когда бурныя ночи такъ дьявольски-темны, что вы не видите передъ собою ладони иначе, какъ при блескѣ молніи, и когда вы несетесь, несетесь сквозь темноту и бурю, не видя конца, не замѣчая времени. Бываютъ минуты, когда человѣкъ можетъ сказать своему товарищу, сначала окликнувъ его погромче: "Дуетъ свѣжій норд-вестъ, Билль, слышь, какъ воетъ! Жаль бѣдняковъ, которые остались теперь на берегу". Эти послѣднія слова капитанъ произнесъ самымъ выразительнымъ тономъ, и прибавилъ:-- Такъ держать!

-- Случалось ли вамъ когда-нибудь выдерживать ужасную бурю? спросила Флоренса.

-- Да, моя радость, мнѣ также приходилось видѣть свою долю, отвѣчалъ капитанъ, потирая голову:-- но я хотѣлъ говорить не о себѣ, а о пашемъ дорогомъ Вал'рѣ, который утонулъ.

Капитанъ говорилъ такимъ дрожащимъ голосомъ и былъ такъ блѣденъ и встревоженъ, что Флоренса со страхомъ схватила его за руку.

-- Вы перемѣнились въ лицѣ, сказала она.-- Что съ вами, капитанъ Коттль? Мнѣ страшно взглянуть на васъ.

-- Что вы, моя радость? сказалъ капитанъ, поддерживая ее: -- не дрейфуйте! Все обстоитъ благополучно. Я говорилъ, что Вал'ръ... что онъ... утонулъ. Не правда ли?

Флоренса взглянула на него пристально. Она то краснѣла, то блѣднѣла, и рукою схватилась за грудь.

-- Въ морѣ много опасностей, моя прелесть, сказалъ капитанъ: -- и не надъ однимъ лихимъ кораблемъ, надъ многими, многими смѣлыми сердцами сомкнулись волны и остались нѣмы. Но бываютъ чудныя избавленія, и иногда одинъ изъ сотни спасется но благости Божіей и возвратится домой, гдѣ всѣ считаютъ его погибшимъ. Я... я знаю одинъ случай, радость сердца, который, пожалуй, разскажу вамъ здѣсь, сидя у огня. Хотите, мое золото?

Флоренса, дрожа отъ волненія, котораго она не могла удержать и не понимала, невольно слѣдила за его взглядомъ. Капитанъ смотрѣлъ въ лавку, гдѣ горѣла лампа. Въ ту минуту, какъ она обернула голову, чтобъ взглянуть туда же, онъ вскочилъ со стула и остановилъ ее.

-- Тамъ ничего нѣтъ, моя прелесть, сказалъ капитанъ.-- Не смотрите туда!

-- Отъ-чего жь не смотрѣть? спросила Флоренса.

Капитанъ прошепталъ, что тамъ скучно, а что у огня веселѣе, и вслѣдъ за тѣмъ притворилъ дверь и сѣлъ на прежнее мѣсто. Флоренса слѣдила за нимъ глазами и пристально смотрѣла ему въ лицо.

-- Дѣло шло объ одномъ кораблѣ, моя радость, началъ капитанъ:-- который вышелъ изъ лондонской гавани съ попутнымъ вѣтромъ и въ ясную погоду идя... не тревожьтесь, моя радость... идя за границу, только за границу!

Выраженіе лица Флоренсы испугало капитана, который самъ былъ почти такъ же взволнованъ, какъ и она.

-- Продолжать ли, моя прелесть? сказалъ онъ.

-- Продолжайте, продолжайте!

Капитанъ прокашлялся, какъ-будто что-то засѣло у него въ горлѣ, и продолжалъ:

-- Этотъ несчастный корабль встрѣтилъ въ морѣ такую дурную погоду, какія дуютъ въ двадцать лѣтъ разъ, моя прелесть. На берегу былъ ураганъ, вырывавшій лѣса и сдувавшій города, а въ морѣ дулъ такой вѣтеръ, что при немъ не могло существовать ни одно судно. День-за-днемъ, этотъ несчастный корабль боролся смѣло и благородно исполнялъ долгъ свой, по наконецъ борта его смыло, оторвало руль, переломало мачты, унесло въ море лучшихъ людей и бросило его на произволъ бури, которая не звала пощады. Его размыли волны и разломали, какъ скорлупу. Каждое черное пятно, укатывавшееся съ водяною горою, было частью жизни корабля или живымъ человѣкомъ, и онъ разбился, моя радость, и никогда трава не выростетъ на могилахъ тѣхъ, которые вооружали этотъ корабль.

-- Они всѣ погибли? вскричала Флоренса.-- Hи-уже-ли никто не спасся... ни одинъ?

-- На этомъ несчастномъ кораблѣ, сказалъ капитанъ, вставая со стула и сжимая руку:-- былъ мальчикъ, бравый мальчикъ, какъ мнѣ разсказывали, который еще ребенкомъ любилъ разсказы о подвигахъ при кораблекрушеніяхъ. Онъ вспомнилъ о нихъ, какъ пришла нужда, и когда старыя головы оробѣли, онъ былъ твердь и веселъ. Это случилось не потому, чтобъ ему некого было любить на берегу, но его поддерживала твердая воля. Она видна была на его лицѣ, когда онъ былъ еще ребенкомъ.

-- И онъ спасся! вскричала Флоренса.-- Онъ спасся!

-- Этотъ бравый мальчикъ, продолжалъ капитанъ... Смотрите на меня, моя радость! Не оглядывайтесь...

-- Отъ-чего же? едва могла выговорить Флоренса.

-- Потому-что тамъ ничего нѣтъ, моя драгоцѣнность. Не дрейфуйте, милое созданіе, прощу васъ именемъ Валтера! Итакъ, этотъ бравый мальчикъ, работавшій сколько было силы, ободрявшій оробѣвшихъ и непоказавшій ни усталости, ни страха, остался въ живыхъ вмѣстѣ со вторымъ штурманомъ и однимъ матросомъ, и, схватясь за обломокъ, носился вмѣстѣ съ ними по бурному морю.

-- Они были спасены! вскричала Флоренса.

-- Дни и ночи ихъ носило по безпредѣльному морю, пока, наконецъ... не смотрите туда, моя радость... ихъ взяли ца корабль, двухъ живыхъ и одного мертваго.

-- Кто же изъ нихъ умеръ? вскричала Флоренса.

-- Не тотъ, о комъ я говорилъ вамъ, отвѣчалъ капитанъ.

-- Слава Богу! слава Богу!

-- Аминь! сказалъ капитанъ.-- Не дрейфуйте! еще одну минуту, моя радость! На этомъ кораблѣ, они пошли въ далекій путь, прямо поперегъ карты, не заходя никуда, и во время этого пути, матросъ, взятый съ нимъ вмѣстѣ, умеръ. Но онъ остался живъ, и...

Капитанъ, самъ не зная, что дѣлаетъ, отрѣзалъ кусокъ хлѣба, и, надѣвъ на свой крючокъ, служившій ему вмѣсто вилки, держалъ его передъ каминомъ. Въ то же время онъ съ волненіемъ смотрѣлъ на какой-то предметъ, находившійся позади Флоренсы, между-тѣмъ, какъ хлѣбъ превращался въ уголь.

-- Остался живъ, повторила Флоренса, и...

-- И возвратился домой на этомъ кораблѣ, сказалъ капитанъ, смотря все по тому же направленію, и... не пугайтесь, моя радость... и вышелъ на берегъ. Въ одно утро осторожно подошелъ онъ къ дверямъ своего дома, зная, что его считаютъ утонувшимъ, но поспѣшно удалился при неожиданномъ...

-- При неожиданномъ лаѣ собаки? быстро вскричала Флоренса.

-- Да! заревѣлъ капитанъ.-- Такъ держать, мое золото! Не оглядывайтесь! смотрите, на стѣнъ!..

Возлѣ нея, на стѣнѣ, видна была мужская тѣнь. Она вздрогнула, обернулась, и пронзительно вскрикнула, увидя позади себя Валтера Гэя.

Она встрѣтила его какъ брата, возставшаго изъ могилы, какъ брата, спасеннаго отъ крушенія, и бросилась въ его объятія.

Въ цѣломъ свѣтѣ онъ одинъ казался ей надеждою, покровителемъ, другомъ. "Не оставь Валтера! я любилъ Валтера!" печальное воспоминаніе о жалобномъ голосѣ, который говорилъ это, навсегда сохранилось въ душѣ ея.

Капитанъ Коттлъ, не помня себя отъ радости, хотѣлъ вытереть себѣ голову почернѣвшимъ кускомъ хлѣба, державшимся на его крючкѣ; но, найдя его неудобнымъ для такого употребленія, положилъ его въ лакированную шляпу, надѣлъ ее съ нѣкоторымъ трудомъ, попытался запѣть свой любимый романсъ, запнулся на первомъ словѣ, и ушелъ въ лавку, откуда тотчасъ же воротился съ расъкраснѣвшимся лицомъ, чтобъ сказать слѣдующее:

-- Вал'ръ, другъ мой, вотъ небольшое имущество, отъ котораго я хочу отдѣлаться!

Капитанъ поспѣшно вытащилъ толстые часы, чайныя ложки, сахарные щипцы и бумажникъ, и, разложивъ ихъ на столѣ, смелъ все это своею широкою рукою въ шляпу къ Валтеру, но потомъ снова удалился въ лавку и долго не возвращался назадъ.

Однако Валтеръ отъискалъ его и привелъ съ собою. Тогда капитанъ сталъ безпокоиться о томъ, какъ перенесетъ Флоренса этотъ новый ударъ, и на всякій случай запретилъ Валтеру разсказывать о своихъ приключеніяхъ. Послѣ этого, онъ нѣсколько успокоился, вынулъ хлѣбъ изъ шляпы и занялъ свое мѣсто у чайнаго столика; но, почувствовавъ руку Валтера на своемъ плечѣ съ одной стороны, и услышавъ нѣжный шопотъ Флоренсы съ другой, капитанъ снова выскочилъ и не являлся цѣлыя десять минутъ.

Но никогда еще въ жизни такъ радостно не сіяло лицо капитана, какъ въ ту минуту, когда, усѣвшись наконецъ у чайнаго столика, онъ взглядывалъ съ Флоренсы на Валтера и съ Валтера на Флоренсу. Тутъ нисколько не виноватъ былъ рукавъ, которымъ онъ теръ лицо послѣдніе полчаса -- это было дѣйствіемъ внутренняго волненія. Восторгъ, наполнявшей душу капитана, весь вылился на лицо его.

Гордость, съ которою капитанъ смотрѣлъ на загорѣлое лицо, на смѣлый взглядъ Валтера, съ которою онъ видѣлъ благородныя качества, отражавшіяся на его открытомъ лицѣ, была причиною такого волненія. Удивленіе и участіе, съ которыми глаза его обращались къ Флоренсъ, полной красоты, граціи и невинности, имѣли на него такое же вліяніе. Но полнота восторга, такъ ясно выражавшагося въ глазахъ его, была во всемъ блескъ, когда онъ любовался ими обоими и составлялъ въ головъ разные планы, слѣплявшіеся одни съ другими.

Какъ они говорили о бѣдномъ дядѣ Солѣ и припоминали самыя ничтожныя обстоятельства, предшествовавшія его отъѣзду; какъ радость ихъ была помрачена отсутствіемъ старика и несчастіями Флоренсы; какъ они освободили Діогена, котораго капитанъ заперъ наверху, чтобъ онъ не лаялъ -- ни что не ускользнуло отъ вниманія капитана, хотя онъ ни минуты не оставался на одномъ мѣстъ, но безпрестанно убѣгалъ въ лавку. Онъ видѣлъ, какъ глаза Валтера искали милое лицо, и какъ они опускались передъ ея кроткимъ взглядомъ, полнымъ дѣтской привязанности; онъ видѣлъ ихъ вмѣстѣ, въ полномъ блескъ красоты и молодости, зналъ исторію ихъ дѣтства, и подъ его просторнымъ синимъ жилетомъ не было ни одного вершка пространства, который не наполнялся бы удивленіемъ и благодарностью.

Такъ они сидѣли до поздней ночи. Капитанъ готовъ былъ просидѣть хоть цѣлую недѣлю. Но Валтеръ всталъ, чтобъ проститься.

-- Ты уходишь, Валтеръ? спросила Флоренса.-- Куда же?

-- Онъ пока развѣсилъ свою койку у Броли, моя радость, сказалъ капитанъ Коттль.-- Отсюда его можно окликнуть.

-- Я виновата, что ты отсюда уходишь, Валтеръ. Твое мѣсто заняла безпріютная сестра.

-- Любезная миссъ Домби, сказалъ Валтеръ въ нерѣшимости:-- если я смѣю такъ называть васъ...

-- Валтеръ! вскричала она съ удивленіемъ.

-- Я былъ бы совершенно-счастливъ, еслибъ могъ оказать вамъ хотя минутную услугу. Куда бы я не пошелъ, чего бы не сдѣлалъ для васъ?

Она улыбнулась и назвала его братомъ.

-- Вы такъ перемѣнились, сказалъ Валтеръ.

-- Я перемѣнилась!

-- Въ моихъ глазахъ, отвѣчалъ Валтеръ.-- Я оставилъ васъ ребенкомъ и нашелъ... О, какая разница!..

-- И нашелъ по-прежнему сестрою. Ты помнишь, что мы обѣщали другъ другу при прощаньи?

-- Помню ли я!..

-- Если опасности изгнали это воспоминаніе изъ твоихъ мыслей, то вспомни теперь, Валтеръ, найдя меня бѣдною и покинутою, безъ дома, безъ друзей, кромѣ васъ двоихъ...

-- Видитъ Богъ, что я помню! сказалъ Валтеръ.

-- О, Валтеръ! вскричала Флоренса сквозь слезы.-- Милый братъ! Покажи мнѣ дорогу въ свѣтъ, какой-нибудь скромный путь, но которому я могла бы идти и трудиться одна, думая о тебѣ, какъ о человѣкѣ, который защититъ и но оставитъ меня, какъ сестру! Помоги мни, Валтеръ; я такъ нуждаюсь въ помощи!

-- Миссъ Домби! Флоренса! Я умру, чтобъ помочь вамъ: но ваши друзья горды и богаты. Вашъ отецъ...

-- Нѣтъ, нѣтъ, Валтеръ! вскрикнула она и схватилась руками за голову съ выраженіемъ ужаса.-- Не произноси этого слова!

Съ этой минуты, онъ никогда не могъ забыть голоса и взгляда, которыми она его остановила; цѣлая повѣсть ея страданій высказалась въ этомъ воплѣ, въ этомъ взглядѣ.

Флоренса склонила свою головку на плечо капитана и разсказала, какъ и почему бѣжала она. Валтеру казалось, что еслибъ каждая слеза, падавшая изъ ея глазъ, могла пасть проклятіемъ на голову того, чьего имени никогда она не произносила, ему было бы легче, чѣмъ потерять такую любовь.

-- Вотъ какъ, моя драгоцѣнность! сказалъ капитанъ, когда Флоренса кончила: -- ну, Валтеръ, убирайся на ночь и оставь мнѣ мою радость!

Валтеръ взялъ ея руку обѣими руками и, поднеся къ губамъ, поцаловалъ. Онъ зналъ теперь, что она въ-самомъ-дѣлѣ была безпріютною сиротою; но въ этомъ положеніи она была для него еще дороже.

Капитанъ Коттль, не тревожась такими мыслями, проводилъ Флоренсу до ея комнаты и сталъ на часы у дверей ея. Уходя со своей вахты, онъ не могъ не закричать сквозь замочную скважину: "утонулъ, неправда ли, моя радость?" и, сойдя внизъ, снова попытался запѣть свою любимую пѣсню, но пѣсня остановилась у него въ горлѣ, и онъ отправился спать, и видѣлъ во снѣ, что старый Соль Джилльсъ женился на мистриссъ Мэк-Стинджеръ и былъ запертъ ею въ потайную комнату, гдѣ содержался на уменьшенной порціи.

ГЛАВА II.

Страданія мистера Тутса.

Внизу, возлѣ лавки подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, была пустая комната, бывшая когда-то спальнею Валтера. Валтеръ, разбудивъ капитана рано поутру, предложилъ ему перенести въ нее все, что было лучшаго въ маленькой гостиной, такъ, чтобъ Флоренса могла занять ее, когда встанетъ. Ничто не могло быть пріятнѣе для капитана Коттля, и часа черезъ два, эта комната преобразилась въ родъ береговой каюты, украшенной всѣми рѣдкостями гостиной, въ томъ числѣ и фрегатомъ "Тартаромъ", который капитанъ съ величайшимъ восторгомъ повѣсилъ надъ каминомъ и на который долго не могъ насмотрѣться.

Никакія убѣжденія Валтера не могли заставить капитана взять назадъ толстые часы, сахарные щипцы и чайныя ложки. "Нѣтъ, нѣтъ, другъ мой", былъ постоянный отвѣтъ капитана: "я уже отдѣлался навсегда отъ своей маленькой собственности." Эти слова онъ повторялъ съ особеннымъ выраженіемъ, очевидно предполагая, что они такъ же дѣйствительны, какъ актъ парламента, и что до новаго пріобрѣтенія имъ собственности, никто не въ состояніи его оспорить.

Это новое перемѣщеніе имѣло ту выгоду, что, давая Флоренсѣ болѣе-закрытый уголъ, оно позволяло поставить мичмана на прежнее мѣсто его наблюденій и снять ставни у лавки. Послѣдняя церемонія, при всей беззаботности капитана, не была излишнею, потому-что еще наканунѣ закрытыя ставни такъ встревожили сосѣдей, что лавка инструментальнаго мастера удостоилась особеннаго вниманія публики, и, отъ восхода до захожденія солнца, передъ нею постоянно сбирались группы голодныхъ зѣвакъ. Праздношатающіеся и бродяги особенно безпокоились о судьбѣ капитана. Несмотря на грязь, они прикладывали глаза къ рѣшетчатымъ отдушинамъ погреба, подъ окнами лавки, и напередъ восхищались надеждою видѣть капитана висящимъ въ углу; мнѣніе это, однако, было оспориваемо противною партію, которая утверждала, что онъ лежитъ на лѣстницѣ, убитый молотомъ. Поэтому, съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ увидѣли, что предметъ такихъ предположеній рано по утру стоялъ здравъ и невредимъ въ дверяхъ своей лавки, и смотритель квартала, человѣкъ съ честолюбивымъ характеромъ, ожидавшій, что въ его присутствіи будутъ выламывать двери, и что его призовутъ въ судъ, какъ свидѣтеля, сказалъ даже сосѣду, жившему напротивъ, что человѣка въ лакированной шляпѣ онъ оставитъ на замѣчаніи.

-- Капитанъ Коттль, сказалъ Валтеръ, стоя съ нимъ вмѣстѣ въ дверяхъ лавки и смотря на знакомую улицу: -- во все это время вы ничего не узнали о дядѣ Солѣ?

-- Ничего, другъ мой, отвѣчалъ капитанъ, качая головою.

-- Онъ пошелъ меня отъискивать, добрый, благородный старикъ! Странно, однако, что онъ ничего не писалъ" вамъ. Въ этой бумагѣ, продолжалъ Валтеръ, вынимая пакетъ, распечатанный въ присутствіи всевѣдущаго Бонсби:-- онъ пишетъ, что если вы ничего не услышите о немъ до распечатанія ея, то можете считать его мертвымъ. Не дай Богъ, чтобъ это случилось! Но вы вѣрно услышали бы о немъ, еслибъ онъ умеръ. Кто-нибудь, конечно, написалъ бы вамъ, что "въ такой-то день, умеръ въ моемъ домѣ, или въ моемъ присутствіи, мистеръ Соломонъ Джилльсъ изъ Лондона, поручившій мнѣ передать вамъ то-то и то-то".

Капитанъ, которому это до-сихъ-поръ никогда не приходило въ голову, былъ пораженъ такимъ неожиданнымъ соображеніемъ, и отвѣчалъ, задумчиво покачивая головою:

-- Умно сказано, другъ мой, очень-умно сказано.

-- Я думалъ объ этомъ, сказалъ Валтеръ:-- или, лучше сказать, я думалъ о томъ и о другомъ въ-продолженіе безсонной ночи, и немогу не убѣдиться, капитанъ Коттль, что дядя Соль живъ и воротится. Я не слишкомъ удивляюсь его отъѣзду, потому-что, даже оставя въ сторонѣ его страсть къ чудесамъ и его привязанность ко мнѣ, передъ которою были ничтожны всѣ прочіе разсчеты его жизни, что лучше меня никому не было извѣстно...

Голосъ Валтера измѣнился, и онъ разсѣянно глядѣлъ вдоль улицы.

-- Оставя все это въ сторонѣ, говорю я, мнѣ часто случалось читать и слышать о людяхъ, которые, потерявъ при крушеніи корабля кого нибудь изъ любимыхъ родственниковъ, поселялись у той части морского берега, куда скорѣе всего могли прійдти вѣсти о пропавшемъ кораблѣ, и даже по его слѣдамъ доходили до мѣста его назначенія, какъ-будто ихъ" поѣздка могла доставить имъ какія-нибудь свѣдѣнія. Мнѣ кажется, что я самъ когда-нибудь сдѣлаю тоже, и скорѣе, чѣмъ другіе. Но почему дядюшка не пишетъ къ вамъ, когда онъ хотѣлъ писать, и какимъ образомъ онъ могъ умереть, не извѣстивъ васъ черезъ кого-нибудь о своей смерти, этого я не понимаю.

Капитанъ Коттль замѣтилъ, качая головою, что самъ Джекъ Консби въ этомъ случаѣ сталъ бы въ тупикъ, не смотря на то, что онъ такой человѣкъ, котораго мнѣніемъ пренебрегать не должно.

-- Еслибъ дядюшка былъ неосторожнымъ юношей, котораго могло бы подпоить и обобрать веселое общество, или беззаботнымъ матросомъ, съѣхавшимъ на берегъ съ двухмѣсячнымъ жалованьемъ въ карманѣ, то я могъ бы еще понять, какимъ-образомъ онъ пропалъ, не оставя никакого слѣда. Но въ настоящемъ случаѣ, этого допустить невозможно.

-- Что жь ты думаешь объ этомъ, другъ Вал'ръ? спросилъ капитанъ, смотря на него пристально.

-- Капитанъ Коттль, отвѣчалъ Валтеръ:-- я не знаю, что и думать. Точно онъ никогда не писалъ? Развѣ въ этомъ не осталось никакого сомнѣнія?

-- Если Соль Джилльсъ писалъ, то гдѣ же его письмо?

-- Можетъ-быть, оно было передано имъ кому-нибудь и потомъ забыто или затеряно, замѣтилъ Валтеръ.-- Это всего вѣроятнѣе. Я не только не вижу другой причины, капитанъ Коттль, но не могу и не хочу видѣть.

-- Все это только надежда, Вал'ръ, мудро заключилъ капитанъ.-- Надежда есть томбуй {Родъ боченка, привязываемой къ якорю и плавающій сверху для показанія, гдѣ лежитъ якорь.}; но, другъ мой, какъ всякій буекъ, она только плаваетъ, но не можетъ имѣть опредѣленнаго курса. Гдѣ надежда, тамъ и якорь; но что мнѣ въ якорѣ, когда я не могу найдти подъ собою глубины?

Капиталъ Коттль сказалъ это скорѣе какъ умный гражданинъ, принужденный удѣлить часть своихъ запасовъ мудрости неопытному юношѣ, чѣмъ отъ своего собственнаго лица. Въ-самомъ-дѣлѣ, лицо его живо сіяло надеждою, перешедшею къ нему отъ Валтера, и онъ одобрительно потрепалъ его по плечу, воскликнувъ съ энтузіазмомъ:-- Браво, Вал'ръ! Какъ частный человѣкъ, я самъ твоего мнѣнія.

-- Теперь еще одно слово о дядюшкѣ, капитанъ Коттль. Мнѣ кажется невозможнымъ, что еслибъ онъ писалъ къ вамъ обыкновеннымъ образомъ, то-есть, по почтѣ, понимаете...

-- Понимаю, понимаю.

-- Чтобъ вы не получили письма?

-- Вал'ръ, сказалъ капитанъ, придавая своему голосу нѣсколько-строгое выраженіе:-- не ждалъ ли я день и ночь извѣстіи объ этомъ ученомъ человѣкѣ, Солѣ Джилльсѣ, съ-тѣхъ-поръ, какъ потерялъ его? Не болѣло ли постоянно мое сердце о тебѣ и о немъ? На яву и во снѣ я не оставлялъ своего поста, и не оставлю его, пока не увижу васъ вмѣстѣ подъ вывѣскою мичмана!

-- Да, капитанъ Коттль, отвѣчалъ Валтеръ, пожимая ему руку: -- я вполнѣ вѣрю вамъ и чувствую доброту вашу. Я увѣренъ, что вы не сомнѣваетесь во мнѣ точно такъ же, какъ не сомнѣваетесь въ томъ, что видите меня здѣсь пожимающимъ вашу благородную руку.

-- Да, да, Вал'ръ, отвѣчалъ капитанъ съ сіяющимъ лицомъ.

-- Я не стану дѣлать новыхъ предположеніи, сказалъ Валтеръ; -- прибавлю только, что сохрани меня Богъ дотронуться до чего-либо, принадлежавшаго дядюшкѣ. Все, что онъ здѣсь оставилъ, будетъ подъ сохраненіемъ вѣрнѣйшаго изъ казначеевъ и добрѣйшаго изъ людей, и если этотъ человѣкъ не называется Коттлемъ, то у него нѣтъ имени! Теперь, лучшій изъ друзей, поговоримте о миссъ Домби.

Вмѣстѣ съ этими словами, въ Валтерѣ произошла перемѣна; казалось, увѣренность и надежда оставили его.

-- Прежде, чѣмъ миссъ Домби оставила меня, когда вчера я началъ говорить объ ея отцѣ, вы помните?..

Капитанъ очень помнилъ и покачалъ головою.

-- Прежде этого, сказалъ Валтеръ: -- я думалъ, что намъ предстоитъ тяжкая обязанность отдалить ее отъ друзей и возвратить домой.

Капитанъ чуть слышно прошепталъ: "стопъ", или "такъ держать!", или что-то другое, равно приходившееся кстати. Замѣшательство, въ которое привело его такое извѣстіе, было причиною, что это навсегда осталось неизвѣстнымъ.

-- Но теперь этого не будетъ, сказалъ Валтеръ.-- Я скорѣе позволю снова бросить себя на тотъ обломокъ, на которомъ я такъ часто плавалъ, въ мечтахъ, послѣ моего спасенія, и готовъ умереть на немъ!

-- Ура! вскричалъ капитанъ съ невыразимымъ удовольствіемъ.-- Ура! ура! ура!

-- Можно ли было думать, что ей, доброй, молодой и прекрасной, такъ нѣжно воспитанной, предназначенной для одного счастія, прійдется бороться съ безжалостнымъ свѣтомъ? Но теперь мы видимъ пучину, которая невозвратно отдѣлила ее отъ всего.

Капитанъ Коттль, не совсѣмъ понимая Валтера, одобрялъ его слова и замѣтилъ съ увѣренностью, что вѣтеръ дуетъ прямо съ кормы.

-- Ей нельзя оставаться здѣсь одной, капитанъ Коттль, съ безпокойствомъ замѣтилъ Валтеръ.

-- Конечно, братецъ, отвѣчалъ капитанъ, послѣ нѣкотораго размышленія.-- Теперь ты здѣсь...

-- Любезный капитанъ Коттль! миссъ Домби, при ея невинномъ сердцѣ, смотритъ на меня, какъ на брата; но могу ли я пользоваться этимъ именемъ, когда мнѣ запрещаютъ это и честь и совѣсть?

-- Вал'ръ, замѣтилъ капитанъ, нѣсколько смѣшавшись:-- развѣ нѣтъ другаго имени...

-- О, не-уже-ли вы хотите, чтобъ я лишился ея уваженія, прикидываясь любовникомъ въ то время, когда она такъ довѣрчиво пришла искать здѣсь пріюта? но что я говорю? вы сами не допустили бы меня до такого поступка.

-- Другъ мой, Вал'ръ, сказалъ капитанъ, говоря тише и тише:-- мнѣ казалось, что нѣтъ никакого препятствія...

Валтеръ махнулъ рукою въ знакъ отрицанія.

-- Хорошо, другъ мой, шепталъ капитанъ:-- я во всемъ съ тобою согласенъ.

-- Теперь, капитанъ Котгль, весело сказалъ Валтеръ:-- намъ необходимо найдти кого-нибудь для миссъ Домби, пока она здѣсь останется. Изъ родныхъ ея просить некого. Миссъ Домби, знаетъ, что всѣ они въ зависимости отъ ея отца. Что сталось съ Сузанною?

-- Съ молодою женщиною? спросилъ капитанъ.-- Мнѣ кажется, что ее отослали противъ желанія радости сердца. Я уже отъискивалъ ее, но мнѣ сказали, что она давно уѣхала.

-- Въ такомъ случаѣ, спросите миссъ Домби, куда она уѣхала, и мы постараемся отъискать ее. Теперь, я думаю, миссъ Домби скоро встанетъ. Вы ея лучшій другъ; дождитесь ея на верху, а я распоряжусь всѣмъ внизу.

Капитанъ, повѣся голову, повторилъ вздохъ Валтера и повиновался. Флоренса была въ восторгѣ отъ своей новой комнаты, спросила о Валтерѣ, и радовалась мысли увидѣться съ своимъ старымъ другомъ, Сузанною. Но о Сузаннѣ Флоренса знала только то, что она живетъ гдѣ-то въ Эссексѣ, а гдѣ именно, этого, по ея словамъ, никто не могъ сказать, кромѣ мистера Тутса.

Съ этимъ извѣстіемъ опечаленный капитанъ возвратился къ Вальтеру, и объяснилъ ему, что мистеръ Тутсъ былъ тотъ самый джентльменъ, съ которымъ онъ сошелся у дверей и который безнадежно влюбленъ въ миссъ Домби. Капитанъ разсказалъ также, какимъ-образомъ извѣстіе о мнимой погибели Валтера познакомило его съ мистеромъ Тутсомъ, и какъ они заключили условіе, чтобъ мистеръ Тутсъ никогда не говорилъ о предметѣ своей любви.

Оставался вопросъ: можетъ ли Флоренса довѣриться мистеру Тутсу? и когда Флоренса сказала: "о, отъ всего сердца!" явилось затрудненіе найдти, гдѣ живетъ мистеръ Тутсъ. Флоренса этого не знала, а капитанъ позабылъ; но въ то самое время, какъ капитанъ говорилъ Валтеру, въ маленькой гостиной, что мистеръ Тутсъ долженъ скоро прійдти, мистеръ Тутсъ дѣйствительно явился.

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ, безъ церемоніи бросаясь въ гостиную: -- я нахожусь теперь въ состояніи, близкомъ къ сумасшествію!

Мистеръ Тутсъ выбросилъ эти слова какъ изъ мортиры и потомъ уже замѣтилъ Валтера.

-- Извините меня, сэръ, сказалъ Тутсъ, отирая лобъ:-- я совершенно теряю разсудокъ, если уже не потерялъ его, и мнѣ, признаюсь, не до учтивости. Капитанъ Джилльсъ, позвольте мнѣ переговорить съ вами наединѣ.

-- А мы васъ и искали, сказалъ капитанъ, взявъ его за руку.

-- О, капитанъ Джилльсъ, зачѣмъ могли вы меня искать? Я въ такомъ состояніи, что не смѣлъ выбриться. Платье мое не вычищено; волосы растрепаны. Я сказалъ Боевому-Пѣтуху, что если онъ предложитъ вычистить мнѣ сапоги, то я убью его.

Всѣ эти признаки разстроеннаго разсудка подтверждались еще дикимъ выраженіемъ лица мистера Тутса.

-- Послушай, братецъ, сказалъ капитанъ: -- вотъ племянникъ стараго Соля Джилльса, тотъ самый, котораго считали погибшимъ въ морѣ.

Мистеръ Тутсъ отнялъ руку отъ лба и выпучилъ глаза на Валтера.

-- Боже мой! вскричалъ онъ: -- какое столкновеніе несчастій! Какъ вы поживаете? я думаю, вы порядкомъ вымочились. Капитанъ Джилльсъ, позвольте мнѣ переговорить съ вами въ лавкѣ.

Онъ взялъ капитана за полу и, уволя его, прошепталъ:

-- Капитанъ Джилльсъ, не о немъ ли вы говорили, что онъ и миссъ Домби созданы другъ для друга?

-- Да, я когда-то такъ думалъ, отвѣчалъ неутѣшный капитанъ.

-- А теперь? вскричалъ мистеръ Тутсъ, снова схватываясь за лобъ.-- Изъ всѣхъ, онъ ненавистный соперникъ! Наконецъ онъ не будетъ ненавистнымъ соперникомъ! За что мнѣ его ненавидѣть? Нѣтъ, я докажу, что моя привязанность была истинно безкорыстна.

Мистеръ Тутсъ выскочилъ въ гостиную и сказалъ, пожимая Валтеру руку:

-- Какъ поживаете? Надѣюсь, что вы не простудились. Я буду очень родъ, если вы удостоите меня своимъ знакомствомъ. Клянусь честью, прибавилъ мистеръ Тутсъ, постепенно одушевляясь: -- я очень-радъ васъ видѣть.

-- Душевно благодарю васъ, сказалъ Валтеръ.-- Я не могъ желать болѣе любезнаго привѣтствія.

-- Не могли? спросилъ мистеръ Тутсъ, продолжая трясти ему руку.-- Вы очень снисходительны. Я много вамъ обязанъ. Какъ поживаете? Надѣюсь, что вы всѣхъ оставили въ добромъ здоровьѣ, тамъ, гдѣ вы... то-есть, тамъ, откуда вы пріѣхали?

На всѣ эти желанія Валтеръ отвѣчалъ тѣмъ же.

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- я всегда строго слѣдовалъ правиламъ чести; но позвольте мнѣ намекнуть объ одномъ предметѣ, который...

-- Да, да, братецъ; говори смѣлѣе.

-- И такъ, капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ, знайте, что ужаснѣйшее происшествіе случилось въ домѣ мистера Домби, что сама миссъ Домби ушла отъ отца, который, по моему мнѣнію, есть не что иное, какъ скотина, и котораго я счелъ бы лестью назвать мраморнымъ монументомъ или хищною птицею. Но миссъ Домби нигдѣ не могутъ найдти, и никто не знаетъ, куда она скрылась.

-- Позвольте спросить, какимъ-образомъ вы объ этомъ узнали? сказалъ Валтеръ.

-- Лейтенантъ Валтерсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ, по обыкновенію коверкая имя и предполагая, что между Валтеромъ и капитаномъ существуетъ родство, простирающееся и на ихъ титулы: -- лейтенантъ Валтерсъ, я не вижу никакого препятствія къ отвѣту. Дѣло въ томъ, что, принимая большое участіе во всемъ, касающемся до миссъ Домби -- не изъ какихъ-нибудь своекорыстныхъ причинъ (я знаю, что не могу оказать людямъ лучшей услуги, какъ положивъ конецъ своему существованію) -- я платилъ иногда бездѣлицу лакею, жившему въ ихъ домѣ. Этотъ человѣкъ, котораго зовутъ Тоулинсономъ, вчера вечеромъ извѣстилъ меня о томъ, что происходило въ домѣ. Съ этой минуты, капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ, я совершенно помѣшался, и цѣлую ночь пролежалъ на софѣ такою развалиною, какъ вы видите.

-- Мистеръ Тутсъ, сказалъ Валтеръ: -- я очень-радъ, что могу васъ успокоить. Миссъ Домби здорова и находится въ безопасности.

-- Сэръ! вскричалъ мистеръ Тутсъ, вскакивая со стула и снова пожимая ему руку: -- ваше утѣшеніе такъ велико и невыразимо, что еслибъ вы мнѣ сказали теперь, что миссъ Домби выходитъ замужъ, я улыбнулся бы. Да, капитанъ Джилльсъ, клянусь душою и тѣломъ, я бы улыбнулся, не смотря на то, что сдѣлалъ бы съ собою послѣ.

-- Вашей благородной душѣ будетъ еще пріятнѣе, когда вы узнаете, что можете оказать услугу миссъ Домби, сказалъ Валтеръ.-- Капитанъ Коттль, потрудитесь проводить мистера Тутса на верхъ.

Мистеръ Тутсъ, ничего не понимая, послѣдовалъ на капиталомъ, который, не говоря ни слова, ввелъ его въ комнату Флоренсы.

Удивленіе и радость бѣднаго Тутса при видъ Флоренсы ни съ чѣмъ невозможно было сравнить. Онъ подбѣжалъ къ ней, схватилъ ее за руку, поцаловалъ ее, опустилъ, схватилъ опять, упалъ на колѣни, плакалъ, и не обращалъ вниманія на Діогена, который, опасаясь, чтобъ не обидѣли его госпожи, ходилъ около него, какъ-будто ища, съ какой точки лучше начать нападеніе.

-- О, ли, негодная, забывчивая собака! Любезный мистеръ Тутсъ, какъ я рада васъ видѣть!

-- Благодарю васъ, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- И совершенно здоровъ, много обязанъ вамъ, миссъ Домби. Надѣюсь, что и все семейство ваше такъ же здорово.

Мистеръ Тутсъ самъ не зналъ, что говоритъ. Усѣвшись на стулъ, онъ то съ восторгомъ, то съ отчаяніемъ на лицѣ смотрѣлъ на Флоренсу.

-- Капитанъ Джилльсъ и лейтенантъ Валтерсъ сказали мнѣ, миссъ Домби, что я могу оказать вамъ услугу. Если можно какими-нибудь средствами изгладить изъ вашей памяти воспоминаніе о томъ днѣ въ Брайтонѣ, когда я велъ себя скорѣе какъ сумасшедшій, чѣмъ какъ человѣкъ съ независимымъ состояніемъ, то я съ радостью сойду въ безмолвную могилу.

-- Прошу васъ, мистеръ Тутсъ, не заставляйте меня ничего забывать изъ нашего знакомства. Я не могу забыть. Вы всегда были слишкомъ-добры для меня.

-- Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ: -- такое вниманіе къ моимъ чувствамъ свойственно только вашему ангельскому характеру. Тысячу разъ благодарю васъ, это ничего.

-- Мы хотѣли спросить васъ, не знаете ли вы, гдѣ можно найдти Сузанну, которую вы, по моей просьбѣ, провожали до конторы дилижансовъ?

-- Я хорошенько не помню названія мѣста, написаннаго на картѣ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ: -- знаю только, что Сузанна не думала тамъ остановиться, а хотѣла проѣхать далѣе. По если вамъ нужно отъискать ее, миссъ Домби, и привезть сюда, то мы съ Боевымъ Пѣтухомъ доставимъ ее непремѣнно.

Мистера Тутса такъ восхищала надежда быть полезнымъ, и преданность его была такъ безкорыстна, что жестоко было бы отказать ему. Флоренса, съ свойственною ей заботливостью, старалась избавить его отъ всѣхъ затрудненій, и отъ-души осыпала его благодарностью.

-- Прощайте, миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, дотрогиваясь до протянутой къ нему руки съ выраженіемъ безнадежной любви на лицѣ.-- Позвольте мнѣ сказать вамъ, что ваши бѣдствія дѣлаютъ меня совершенно-несчастнымъ, и что вы можете довѣриться мнѣ столько же, какъ самому капитану Джилльсу. И совершенно убѣжденъ въ своихъ недостаткахъ, миссъ Домби... это ничего, благодарю васъ... но на меня можно вполнѣ положиться, миссъ Домби.

Съ этими словами мистеръ Тутсъ вышелъ изъ комнаты, въ сопровожденіи капитана, который, стоя въ сторонъ, со шляпою подъ рукою и поправляя крючкомъ свои растрёпанные волосы, былъ внимательнымъ свидѣтелемъ разговора. Когда дверь затворилась за ними, свитъ жизни мистера Тутса снова помрачился тучами.

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ, сойдя съ лѣстницы и оборачиваясь назадъ:-- признаюсь вамъ, что теперь я не въ состояніи видѣть лейтенанта Валтерса съ такимъ дружескимъ расположеніемъ, какъ бы желалъ. Всегда невозможно повелѣвать чувствами, капитанъ Джилльсъ, и я сочту за особенную милость, если вы выпустите меня въ другую дверь.

-- Назначай курсъ, какой хочешь, отвѣчалъ капитанъ.-- Я увѣренъ, что онъ всегда будетъ хорошъ.

-- Капитанъ Джилльсъ, вы очень-добры ко мнѣ, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Наше доброе мнѣніе служитъ для меня утѣшеніемъ. Мнѣ хотѣлось бы сказать кое-что вамъ и лейтенанту Валтерсу. Я теперь имѣю состояніе, и не знаю, что съ нимъ дѣлать. Еслибъ я могъ быть полезнымъ въ денежномъ отношеніи, то спокойно сошелъ бы въ могилу.

Мистеръ Тутсъ не сказалъ болѣе ни слова, но тихонько вышелъ и заперъ за собою дверь, чтобъ не слышать отвѣта капитана.

Флоренса думала объ этомъ добромъ созданіи съ смѣшаннымъ чувствомъ печали и удовольствія. Онъ былъ такъ искрененъ и благороденъ, что мысль видѣть его опять и быть увѣренною въ его постоянствѣ при ея несчастій, наполняла радостью ея сердце; но но той же самой причинъ, ей было такъ грустно думать, что она была причиною его несчастій, невольно возмутивъ спокойствіе его жизни, что на глазахъ ея выступали слезы, и сердце было полно сожалѣнія. Капитанъ Коттль, съ своей стороны, былъ высокаго мнѣнія о мистерѣ Тутсъ, а также и Валтеръ, и когда, вечеромъ, они сошлись въ новой комнатѣ Флоренсы, Валтеръ разсказалъ ей, что предлагалъ мистеръ Тутсъ, уходя домой, и съ жаромъ выхвалялъ его достоинства.

Мистеръ Тутсъ нѣсколько дней не возвращался. Флоренса, безъ новыхъ огорченій, жила въ домѣ стараго инструментальнаго мастера, какъ птичка въ клѣткѣ. 11о но-мѣрѣ-того, какъ проходили дни, она опускала голову, и выраженіе, бывшее на лицѣ умершаго ребенка, видно было на ея лицѣ, обращенномъ къ небу, гдѣ, казалось, она искала своего ангела.

Въ послѣднее время, Флоренса была очень-слаба, и испытанныя ею потрясенія не могли не имѣть вліянія на ея здоровье. Но ее тревожила теперь не болѣзнь тѣла: она страдала душою, и причиною этого страданія былъ Валтеръ.

При всей его преданности, Флоренса видѣла, что онъ ея убѣгаетъ. Въ-продолженіе цѣлаго дня, онъ рѣдко подходилъ къ ея комнатъ. Когда она звала его, онъ приходилъ и былъ такъ же веселъ, какъ при первой встрѣчъ ихъ на улицъ; но ему скоро становилось неловко, и онъ уходилъ отъ нея. Безъ зва, онъ цѣлый день не приходилъ ни разу. Съ наступленіемъ вечера, онъ снова являлся, и эти минуты были пріятнѣйшими для Флоренсы, потому-что тогда она начинала вѣрить, что Валтеръ не измѣнился, но даже и тутъ одно слово или взглядъ показывали ей, что между ними существовали границы, за которыя нельзя было переступать.

Она видѣла эти признаки перемѣны въ Валтерѣ, не смотря на всѣ его усилія скрыть ихъ. Ей казалось, что, щадя ее, онъ прибѣгалъ къ тысячѣ маленькихъ хитростей, и это еще сильнѣе заставляло Флоренсу чувствовать его перемѣну и чаще оплакивать его отчужденіе.

Флоренса думала, что добрый капитанъ, ея нѣжный, неутомимый и заботливый другъ, также видѣлъ это, и видѣлъ съ огорченіемъ. Онъ былъ не такъ веселъ, какъ прежде, и съ печальнымъ лицомъ украдкою поглядывалъ на нее и на Валтера, когда вечеркомъ они собирались вмѣстѣ.

Флоренса рѣшилась, наконецъ, объясниться съ Валтеромъ. Ей казалось, что она знаетъ теперь причину его отчужденія, и думала облегчить свое сердце, избавивъ отъ принужденія Валтера и сказавъ ему, что она все знаетъ и не упрекаетъ его.

Эта мысль пришла въ голову Флоренсѣ однажды въ воскресенье, послѣ обѣда. Добрый капитанъ съ необыкновенными жабо, съ очками на носу, сидѣлъ возлѣ нея, читая книгу, когда Флоренса спросила у него, гдѣ Валтеръ.

-- И думаю, онъ внизу, моя радость, отвѣчалъ капитанъ.

-- Мнѣ хочется поговорить съ нимъ, сказала Флоренса, быстро вставая съ мѣста.

-- Я приведу его сюда, моя прелесть, въ одинъ мигъ.

И капитанъ исчезъ съ необыкновенною быстротою, положивъ на плечо книгу. Должно замѣтить, что онъ поставилъ себѣ обязанностью не читать другихъ книгъ, кромѣ толстыхъ, которыя имѣли въ глазахъ его болѣе степенный видъ. Съ этою цѣлью онъ купилъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, огромнѣйшій волюмъ, котораго строки совершенно сбивали его съ толку, такъ-что онъ до-сихъ-поръ не зналъ, о чемъ тамъ было писано.

Валтеръ скоро явился.

-- Капитанъ Коттль сказалъ мнѣ, миссъ Домби... началъ онъ, но вдругъ остановился, взглянувъ ей въ лицо.

-- Вы нездоровы сегодня. Басъ что-то огорчаетъ. Вы плакали.

Онъ говорилъ съ такимъ участіемъ, съ такою заботливостью, что слезы выступили на глазахъ Флоренсы.

-- Валтеръ, сказала она: -- я не совсѣмъ здорова, я плакала. Я хочу поговорить съ вами.

Онъ сѣлъ противъ нея, смотря на ея невинное и прекрасное лицо. Онъ былъ блѣденъ, губы его дрожали.

-- Вы сказали мнѣ въ тотъ вечеръ, когда я узнала, что вы живы... О, что я чувствовала въ тотъ вечеръ, и сколько надѣялась!...

Онъ положилъ свою дрожащую руку на столъ, и сидѣлъ, не отводя глазъ отъ Флоренсы.

-- Вы сказало, что я перемѣнилась. Мнѣ было странно слышать это, но теперь я понимаю, что вы правы. Не сердитесь на меня, Валтеръ. Я тогда была въ такомъ восторгѣ, что не подумала объ этомъ.

Она снова казалась ему ребенкомъ -- милымъ, довѣрчивымъ, любящимъ ребенкомъ, а не любимою женщиною, къ ногамъ которой онъ положилъ бы всѣ сокровища свѣта.

-- Валтеръ, помните ли вы, когда я видѣла васъ въ послѣдній разъ до вашего отъѣзда?

Онъ поднялъ руку къ груди и вынулъ маленькій кошелекъ.

-- Я всегда носилъ его на шеѣ! Еслибъ я утонулъ, онъ былъ бы со мною на днѣ моря.

-- И вы будете носить его, Валтеръ, по старой памяти?

-- До самой смерти!

Она просто, непринужденно подала ему руку, какъ-будто но прошло ни одного дня съ того времени, когда она дала ему этотъ знакъ памяти.

-- Я очень-рада. Мнѣ всегда будетъ пріятно объ этомъ думать, Валтеръ. Помните ли, что мысль объ этой перемѣнѣ явилась у насъ обоихъ въ тотъ вечеръ?

-- Нѣтъ! отвѣчалъ онъ съ удивленіемъ.

-- Да, Валтеръ. Даже тогда я разрушала ваши надежды и будущность. Тогда я боялась думать это, но теперь совершенно убѣждена. Если тогда, изъ великодушія, вы скрыли отъ меня эту мысль, то теперь напрасно стараетесь скрывать ее съ тѣмъ же великодушіемъ. Благодарю васъ за это, Валтеръ, истинно и глубоко благодарю. Вы слишкомъ-много перенесли за невинную причину всѣхъ вашихъ бѣдствій и огорченіи. Вамъ невозможно совершенно забыть, что этою причиною была я, и намъ нельзя уже быть братомъ и сестрою. По не думайте, любезный Валтеръ, что я стану упрекать васъ. И должна была это знать, но въ радости позабыла. Мнѣ остается только надѣяться, что вы не будете досадовать на меня, когда это чувство не будетъ для меня уже тайною, и я прошу васъ, Валтеръ, именемъ бѣднаго ребенка, который когда-то былъ вашею сестрою, не принуждать себя и для меня не бороться съ самимъ-собою!

Во все это время, Валтеръ смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, котораго ничѣмъ передать невозможно. Наконецъ, онъ схватилъ ея руку и сжалъ въ своихъ рукахъ.

-- О, миссъ Домби! сказалъ онъ; -- возможно ли, что между-тѣмъ, какъ я столько страдалъ, въ борьбѣ съ своими обязанностями и долгомъ въ-отношеніи къ вамъ, я заставлялъ страдать васъ самихъ. Никогда, клянусь вамъ, я не думалъ о васъ иначе, какъ объ единственной, свѣтлой мечтѣ моего дѣтства и юности. Никогда не сочту я иначе, какъ священною, вашу связь съ моею жизнію, и никогда ея не забуду. Видѣть тотъ же взглядъ и слышать тѣ же слова, которыя вы говорили мнѣ въ вечеръ нашей разлуки, было бы для меня величайшимъ счастіемъ.

-- Валтеръ, сказала Флоренса, смотря на него пристально и измѣняясь въ лицѣ: -- какому долгу и какомъ обязанностямъ, въ-отношеніи ко мнѣ, вы всѣмъ жертвовали?

-- Долгу уваженія, тихо отвѣчалъ Валтеръ.

Краска исчезла съ ея лица, и она робко и задумчиво отняла свою руку, продолжая смотрѣть на него пристально.

-- Я не имѣю правъ брата, сказалъ Валтеръ.-- Я оставилъ васъ ребенкомъ, и нахожу женщиною.

Румянецъ разлился по лицу ея. Она жестомъ показала ему, чтобъ онъ не говорилъ болѣе, и закрыла лицо руками.

Оба они молчали; Флоренса плакала.

-- Я обязанъ уважать ваше чистое, доброе и довѣрчивое сердце, чего бы это ни стоило моему собственному сердцу...

Флоренса не переставала плакать.

-- Еслибъ вы были счастливы, продолжалъ Валтеръ:-- окружены добрыми и благородными друзьями и всѣмъ, что дѣлаетъ жизнь прекрасною, и тогда, въ намять прошедшаго, назвали бы меня братомъ, я бы отозвался на это имя изъ моего отдаленнаго убѣжища; но теперь, и здѣсь...

-- О, благодарю, благодарю васъ, Валтеръ! Простите, что я васъ обидѣла. Мнѣ не у кого спросить совѣта. Я совершенно одна.

-- Флоренса! сказалъ Валтеръ: -- я поторопился высказать то, чего за нѣсколько минутъ ни за что не думалъ высказывать. Еслибъ я, имѣлъ состояніе, еслибъ я имѣлъ средства или надежду дать вамъ мѣсто въ свѣтѣ, близкое къ тому, которое вы занимали, то я сказалъ бы вамъ, что есть имя, которое вы могли бы дать мнѣ для того, чтобъ я могъ любить и защищать васъ. Это право казалось бы мнѣ столь высокимъ и драгоцѣннымъ, что ему я посвятилъ бы всю жизнь мою.

Голова ея была склонена по прежнему, слезы продолжали падать, и грудь волновалась отъ рыданій.

-- Милая Флоренса! Я мысленно называлъ васъ этимъ именемъ, не понимая, какъ это было дерзко и безразсудно. Дайте мни въ послѣдній разъ такъ назвать васъ, и позабудьте о томъ, что я говорилъ.

Флоренса подняла голову. Тихая радость сіяла въ глазахъ ея; свѣтлая улыбка проглядывала сквозь слезы, и голосъ дрожалъ, когда она говорила:

-- Нѣтъ, Валтеръ, я этого не позабуду, ни за что въ свѣтѣ не позабуду, Вы очень... очень бѣдны?

-- Я морякъ, отвѣчалъ Валтеръ.-- Чтобъ жить, я плаваю но морю.

-- Вы скоро опять уѣзжаете, Валтеръ?

-- Очень-скоро.

Она сидѣла, смотря на него нѣсколько времени, и потомъ робко взяла его за руку.

-- Если ты женишься на мнѣ, Валтеръ, я буду любить тебя горячо. Если ты позволишь мнѣ слѣдовать за тобою, я безъ страха послѣдую на край свѣта. Мнѣ не кого покидать для тебя; моя жизнь и любовь будутъ посвящены только тебѣ, и съ послѣднимъ вздохомъ произнесу я передъ Богомъ твое имя.

Валтеръ прижалъ ее къ сердцу, и, прильнувъ щекою къ его щекѣ, она плакала на груди своего милаго.

Какъ радостенъ казался имъ воскресный звонъ! Какъ воскресная тишина согласовалась съ спокойствіемъ души ихъ! Тихо спустился сумракъ и заботливо прикрылъ своею тѣнью Флоренсу, которая, какъ дитя, уснула на груди Валтера.

Онъ съ гордою нѣжностью смотрѣлъ на ея закрытыя очи; въ цѣломъ свѣтѣ они искали только его одного!

Капитанъ оставался въ маленькой гостиной, пока совершенно не смерклось. Онъ взялъ стулъ, на которомъ сидѣлъ Валтеръ, и смотрѣлъ, какъ мало-по-малу скрывался день и выступали звѣзды. Онъ зажегъ свѣчу, закурилъ трубку, выкурилъ ее, и началъ удивляться, что дѣлается на верху, и почему его не зовутъ къ чаю.

Флоренса подошла къ нему, когда онъ достигъ высшей точки удивленія.

-- Ахъ, моя радость! вскричалъ капитанъ.-- Вы порядкомъ наговорились съ Валтеромъ, моя прелесть.

Флоренса взялась своею маленькою ручкою за пуговицу его сюртука и сказала, смотря ему въ лицо:

-- Любезный капитанъ, я хочу кое-что сказать вамъ.

Капитанъ быстро поднялъ голову, чтобъ выслушать, что ему скажутъ. Взглянувъ пристальнѣе на Флоренсу, онъ отодвинулся отъ нея назадъ, вмѣстѣ со стуломъ.

-- Какъ, радость сердца! вскричалъ капитанъ.-- Не-уже-ли?

-- Да! весело отвѣчала Флоренса.

-- Валтеръ женится? Такъ ли? завопилъ капитанъ, бросая вверхъ свою шляпу.

-- Да! отвѣчала Флоренса, и смѣясь и плача.

Капитанъ тотчасъ обнялъ ее, о потомъ, надѣвъ шляпу, подалъ руку Флоренсѣ и повелъ ее на верхъ.

-- Что, Валтеръ? сказалъ онъ съ сіяющимъ лицомъ, заглядывая въ дверь:-- такъ у тебя нѣтъ другаго имени, а?

Онъ чуть не задохся, смѣясь надъ своею остротою, которую повторилъ по-крайней-мѣрѣ разъ сорокъ во время чая, натирая свое радостное лицо рукавомъ сюртука и обмахивая носовымъ платкомъ голову. Но онъ имѣлъ еще важнѣйшія причины радоваться, потому-что изрѣдка, посматривая съ восторгомъ на Валтера и Флоренсу, бормоталъ про себя:

-- Ну, Эдвардъ Коттль, ты никогда не могъ назначить лучшаго курса въ своей жизни, какъ отдѣлавшись отъ своего маленькаго имущества!

ГЛАВА III.

Мистеръ Домби и свѣтъ.

Между-тѣмъ, какъ дни идутъ за днями, что дѣлаетъ этотъ гордый человѣкъ? Думаетъ ли онъ когда-нибудь о своей дочери, и удивляется ли, куда она дѣвалась? Не предполагаетъ ли онъ, что она возвратилась домой и ведетъ прежнюю жизнь въ своемъ скучномъ домѣ? Никто не могъ за него отвѣтить. Со дня ея побѣга, онъ ни разу не произнесъ ея имени. Домашніе такъ боялись его, что не заводили рѣчи о такомъ предметѣ, а единственную особу, осмѣлившуюся дѣлать ему вопросы, онъ тотчасъ заставлялъ молчать.

-- Любезный Поль! шептала сестра его въ день побѣга Флоренсы:-- какова жена ваша, эта выскочка! Не уже-ли справедливо то, что я слышала? Вотъ ея благодарность за вашу несравненную привязанность, которая заставляла васъ жертвовать даже родными для ея капризовъ и гордости! Бѣдный братецъ!

Съ этою рѣчью, отзывавшеюся досадою на то, что ея не пригласили на первый обѣдъ, мистриссъ Чиккъ употребила въ дѣло платокъ, и пала на шею къ мистеру Домби. По мистеръ Домби холодно отстранилъ ее и посадилъ на стулъ.

-- Благодарю васъ, Луиза, за ваше участіе, сказалъ онъ: -- но я бы желалъ вести разговорѣ о какомъ-нибудь другомъ предметѣ. Когда я стану оплакивать свою судьбу, или буду имѣть пужду въ утѣшеніи, тогда вы можете утѣшать меня, если хотите.

-- Любезный Поль, продолжала его сестра, закрывая платкомъ лицо и качая головою: -- я знаю вашъ твердый характеръ, и не буду болѣе говорить о такомъ непріятномъ и возмутительномъ предметѣ (послѣднія два прилагательныя мистриссъ Чиккъ произнесла съ особеннымъ негодованіемъ); по позвольте мнѣ спросить васъ... хоть я боюсь услышать что-нибудь оскорбительное для моего слуха... этотъ несчастный ребенокъ, Флоренса...

-- Замолчите, Луиза! сурово сказалъ мистеръ Домби.-- Ни слова болѣе объ этомъ!

Мистриссъ Чиккъ оставалось только качать головою, употреблять въ дѣло платокъ и оплакивать участь людей, недостойныхъ имени Домби. Но была ли Флоренса виновна въ бѣгствѣ Эдиѳи, послѣдовала ли она за нею, сдѣлала ли она слишкомъ-много, или слишкомъ-мало, сдѣлала ли она что-нибудь, или ничего по сдѣлала -- объ этомъ ничего не знала мистриссъ Чиккъ.

Мистеръ Домби идетъ своею дорогою, затаивъ въ груди свои мысли и чувства и не дѣля ихъ ни съ кѣмъ. Онъ не дѣлаетъ розъисковъ о дочери. Онъ, можетъ-быть, думаетъ, что она у его сестры и даже у него въ домѣ. Онъ, можетъ-быть, думаетъ о ней постоянно, а можетъ-быть, и никогда не думаетъ. Ничего невозможно узнать по лицу его.

Одно только вѣрно: онъ не думаетъ, что потерялъ ее. Онъ не подозрѣваетъ истины. Въ своемъ гордомъ величіи, онъ такъ долго видѣлъ ее робкимъ и терпѣливымъ созданіемъ, что не могъ имѣть такое опасеніе. Какъ ни сильно потрясло его безчестіе, однако оно не убило его совершенно. Корень широкъ и глубокъ, и въ-продолженіе многихъ лѣтъ его корни питались всѣмъ, что ихъ окружало. Дерево треснуло, но не сломилось.

Хоть онъ и скрываетъ свой внутренній міръ отъ міра внѣшняго, который, по его мнѣнію, ничѣмъ болѣе не занятъ, кромѣ его поступковъ, однако онъ не можетъ скрыть тѣхъ возмутительныхъ слѣдовъ, которые проглядываютъ въ его впавшихъ глазахъ и щокахъ, на блѣдномъ лицѣ и въ угрюмомъ, пасмурномъ взглядѣ. Непроницаемый по-прежнему, онъ, однако, измѣнился наружно, и гордость его страдаетъ, потому-что иначе не было бы видно этихъ слѣдовъ.

Что думаетъ о немъ свѣтъ? какъ онъ на него смотритъ? что онъ въ немъ видитъ, и что онъ говоритъ?-- вотъ демонъ, вѣчно его преслѣдующій. Онъ вездѣ съ нимъ вмѣстѣ, и, что еще хуже, онъ даже и тамъ, гдѣ его нѣтъ. Онъ провожаетъ мистера Домби въ толпѣ его слугъ; онъ показываетъ на него на улицѣ, ждетъ его въ конторѣ; онъ усмѣхается изъ-за плечь богатыхъ купцовъ; онъ киваетъ ему изъ толпы, онъ встрѣчаетъ его вездѣ и всегда. Когда ночью онъ запирается въ своей комнатѣ, демонъ остается въ его домѣ, ходитъ внѣ дома по мостовой, является на столѣ, въ печати, дымится на желѣзныхъ дорогахъ и пароходахъ, и нигдѣ не оставляетъ его.

Это не призракъ его воображенія. Онъ дѣйствуетъ и на другихъ такъ же, какъ на него. Примѣръ тому кузенъ Фениксъ, нарочно пріѣхавшій изъ Баденъ-Бадена, чтобъ поговорить съ мистеромъ Домби. Примѣръ тому майоръ Бэгстокъ, сопровождающій кузена Феникса по дружбѣ.

Мистеръ Домби принимаетъ ихъ съ своимъ обыкновеннымъ достоинствомъ, смотря прямо, въ своемъ всегдашнемъ положеніи, передъ каминомъ. Онъ чувствуетъ, что ихъ глазами смотритъ на него свѣтъ, что онъ глядитъ съ лицъ портретовъ, что Питтъ, висящій на стѣнѣ, представляетъ его собою, что у старой географической карты есть свои глаза.

-- Какая холодная весна! говоритъ мистеръ Домби, думая обмануть свѣтъ.

-- Чортъ возьми, сэръ, говоритъ майоръ, въ жару дружбы: -- Джозефъ Ѣэгстокъ не умѣегъ притворяться. Если вы хотите уклониться отъ своихъ друзей, Домби, то не разсчитывайте на Джое K. Джоэ грубъ и крутъ, сэръ; Джоэ прямой человѣкъ, сэръ. Его высочество покойный герцогъ Йоркскій сказалъ мнѣ лично: "Если на службѣ есть человѣкъ, на котораго можно положиться, то это Джоэ, Джоэ Б.

Мистеръ Домби не противорѣчитъ.

-- Домби, продолжаетъ майоръ: -- я человѣкъ свѣтскій. Нашъ кузенъ Фениксъ, если я осмѣлюсь...

-- Много чести, говоритъ кузенъ Фениксъ.

...-- Также человѣкъ свѣтскій. Вы сами, Домби, человѣкъ свѣтскій. Когда же три свѣтскіе человѣка садятся вмѣстѣ, какъ друзья... продолжаетъ майоръ, снова обращаясь къ кузену Фениксу.

-- Конечно, какъ друзья, отвѣчаетъ кузенъ Фениксъ.

-- И когда они дѣйствительно друзья между собою, продолжаетъ майоръ:-- то, но мнѣнію стараго Джоэ, который можетъ и ошибиться:-- легко узнать мнѣніе свѣта о всякомъ предметѣ.

-- Везъ всякаго сомнѣнія, говоритъ кузенъ Фениксъ.-- Это очевидно. Я давно уже хочу передать моему другу Домби, съ какимъ удивленіемъ и досадою узналъ я, что моя милая и прекрасная родственница, обладавшая всѣми совершенствами, которыя въ состояніи сдѣлать человѣка счастливымъ, до такой степени забыла свои обязанности въ-отношеніи къ... къ свѣту. Это меня ужасно огорчило, и я даже говорилъ Саксби, человѣку въ шесть футовъ и десять дюймовъ, съ которымъ, можетъ-быть, знакомъ другъ мой Домби, что это происшествіе взволновало во мнѣ всю кровь. Такая ужасная катастрофа -- продолжалъ кузенъ Фениксъ: -- показываетъ человѣку всю мудрость Привидѣнія, потому-что, случись она при жизни тётушки, Богъ-знаетъ, что бы сталось съ этой женщиной...

-- Итакъ, Домби, говоритъ майоръ, продолжая свою рѣчь съ большимъ жаромъ.

-- Извините, прерываетъ кузенъ Фениксъ.-- Позвольте мнѣ сказать еще слово. Другъ мой Домби позволитъ мнѣ замѣтить, что мое огорченіе еще болѣе увеличивается при мысли, какъ удивляется свѣтъ, что моя милая и прекрасная родственница ввѣрилась человѣку... человѣку не болѣе, какъ съ бѣлыми зубами, стоявшему гораздо-ниже ея мужа. Но, прося моего друга Домби не обвинять моей милой и прекрасной родственницы, пока ея проступокъ но будетъ вполнѣ доказанъ, я могу увѣрить его, что фамилія, которую я представляю и которая въ настоящее время почти совершенно истребилась, не будетъ препятствовать дѣйствіямъ, къ которымъ понудитъ его честь. Надѣюсь, что другъ мой Домби оцѣнитъ мое участіе въ этомъ печальномъ дѣлѣ, и я не стану тревожить его дальнѣйшими замѣчаніями.

Мистеръ Домби кланялся, не поднимая глазъ, и молчалъ.

-- Домби! говорилъ майоръ: -- другъ нашъ Фениксъ высказалъ все, касающееся до вашей супруги, съ такимъ краснорѣчіемъ, до котораго никогда не въ состояніи дойдти старый Джоэ -- никогда, клянусь честью! Теперь, по дружбѣ, позвольте мнѣ взглянуть на это дѣло съ другой стороны. Сэръ, продолжалъ майоръ, покашливая:-- у свѣта есть свои мнѣнія, которымъ должно дать удовлетвореніе.

-- Я знаю это, отвѣчалъ мистеръ Домби.

-- Конечно, знаете, Домби, возразилъ майоръ.-- Чортъ возьми, мнѣ извѣстно, что вы это знаете. Человѣкъ вашего калибра не можетъ не знать.

-- Падт.юсь, отвѣчалъ мистеръ Домби.

-- Домби! продолжалъ майоръ:-- остальное вы угадаете. Я говорю это, Можетъ-быть, преждевременно, потому-что ролъ Бэгстоковъ всегда говорилъ, правду. Мы мало этимъ выиграли, сэръ, но оно уже въ крови Бэгстоковъ. Съ этимъ человѣкомъ нужно стрѣляться. Джоэ Бэгстокъ будетъ вашимъ секундантомъ. Онъ требуетъ этого во имя дружбы. Съ Богомъ!

-- Майоръ, отвѣчалъ мистеръ Домби:-- благодарю васъ. Я переговорю съ вами, когда прійдетъ время. Время еще не пришло, и потому я молчу.

-- Гдѣ этотъ человѣкъ, Домби? спросилъ майоръ.

-- Не знаю.

-- Вы не имѣете о немъ никакихъ извѣстій? снова спросилъ майоръ.

-- Имѣю.

-- Радуюсь за васъ, Домби, говорилъ майоръ.-- Поздравляю васъ.

-- Извините, майоръ, если теперь я не буду входить въ дальнѣйшія подробности. Эти извѣстія очень-странны и получены весьма-страннымъ образомъ. Они могутъ быть неосновательны, могутъ быть и справедливы. Въ настоящее время, я ничего не могу сказать вамъ.

Хотя, при жаркомъ энтузіазмѣ майора, этотъ отвѣтъ могъ показаться довольно-сухимъ, однакожь майоръ остался имъ совершенно-доволенъ и заранѣе восхищался мыслью, что свѣту предстоитъ такой прекрасный случай взять свое. Вслѣдъ за тѣмъ, кузенъ Фениксъ и майоръ Бэгстокъ откланялись мистеру Домби и оставили его обдумывать на свободѣ, чего въ состояніи требовать отъ него свѣтъ.

Но кто это сидитъ въ комнатѣ ключницы, проливая слезы и разговаривая съ мистриссъ Пипчинъ тихо и всплескивая руками? Это какая-то дама, которой лицо закрыто черною шляпкою, какъ-будто не ей принадлежащею. Это миссъ Токсъ, взявшая такой нарядъ отъ своей служанки и тайкомъ пришедшая сюда съ Принцесс-Плэса, чтобъ возобновить старое знакомство съ мистроссъ Пипчипъ и узнать, что дѣлается съ мистеромъ Домби.

-- Какъ онъ перенесъ это? спрашиваетъ миссъ Токсъ,

-- Хорошо, отвѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ отрывисто.-- Онъ, кажется, здоровѣе обыкновеннаго.

-- Наружно, отвѣчаетъ миссъ Токсъ.-- Но что онъ чувствуетъ въ душѣ!

-- Конечно! Можетъ-быть! говоритъ мистриссъ Пипчинъ, между-тѣмъ, какъ сѣрые глаза ея выражаютъ сомнѣніе.

-- Впрочемъ, я очень-рада, что мы отъ нея избавились, продолжаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Мнѣ не нужно здѣсь вашихъ безстыдныхъ лицъ!

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, безстыдныхъ! Вы въ правѣ сказать безстыдныхъ! повторяетъ миссъ Токсъ.-- Оставить его! Такого благороднаго человѣка!

И миссъ Токсъ не въ состояніи скрыть своего негодованія.

-- Я не скажу ничего о его благородствѣ, замѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ, гнѣвно потирая носъ.-- Но когда человѣку приходитъ испытаніе, то нужно переносить его. Что жь дѣлать! Я сама довольно перенесла въ свое время! Есть изъ чего хлопотать! Она ушла, и хорошо сдѣлала. Я думаю, никому и не нужно, чтобъ она возвращалась назадъ!

Намекъ на перувіанскія мины заставляетъ миссъ Токсъ встать, чтобъ у идти. Мистриссъ Пипчинъ зоветъ Тоулинсона и приказываетъ ему проводить ее. Тоулинсонъ, столько времени невидѣвшій миссъ Токсъ, усмѣхается и спрашиваетъ ее о здоровьи, замѣчая, что онъ сначала не узналъ ея въ этой шляпкѣ.

-- Я, слава Богу, здорова, Тоулинсонъ, отвѣчаетъ миссъ Токсъ.-- Прошу тебя не говорить никому, что я здѣсь бываю. Я прихожу только къ мистриссъ Пипчинъ.

-- Слушаю, миссъ, говоритъ Тоулинсонъ.

-- Дурныя дѣла дѣлаются, Тоулинсонъ, говоритъ миссъ Токсъ.

-- Очень-дурныя, миссъ.

-- Надѣюсь, Тоулинсонъ, говоритъ миссъ Токсъ, привыкшая къ поучительному тону въ семействѣ Тудлей:-- что случившееся здѣсь послужитъ для тебя урокомъ.

-- Благодарю васъ, миссъ, отвѣчаетъ Тоулинсонъ.

Онъ старается понять, какимъ-образомъ этотъ случай послужитъ ему урокомъ, но гнѣвный голосъ мистриссъ Пипчинъ, кричащей ему: "что ты тамъ дѣлаешь? зачѣмъ ты не провожаешь барыню до дверей!" заставляетъ его толкнуть впередъ миссъ Токсъ. Проходя мимо комнаты мистера Домби, миссъ Токсъ идетъ на-ципочкахъ, скрываясь въ глубинѣ своей шляпки, и въ цѣломъ свѣтѣ, такъ преслѣдующемъ мистера Домби, нѣтъ другаго атома, который бы имѣлъ къ нему столько сожалѣнія и участія, сколько уносила миссъ Токсъ подъ своею черною шляпкою, скрываясь даже отъ уличныхъ фонарей.

Но миссъ Токсъ но принадлежала къ свѣту мистера Домби. Она приходила къ нему въ домъ каждый вечеръ, прибавляя къ шляпкѣ салопъ и зонтикъ въ дурную погоду; перенося усмѣшки Тоулинсона и фырканье мистриссъ Пипчинъ -- и все это только для того, чтобъ узнать, здоровъ ли онъ и какъ онъ переноситъ свое несчастіе. Но она не принадлежала къ свѣту мистера Домби. Этотъ свѣтъ безъ нея идетъ своею дорогою; а она, не яркая и не отдѣльная звѣзда, движется въ своей маленькой орбитѣ въ углу другой системы, довольная своей участью. Право, миссъ Токсъ легче удовлетворить, чѣмъ тотъ свѣтъ, который столько безпокоилъ мистера Домби!

Въ конторѣ, писцы со всѣхъ сторонъ обсуживаютъ это несчастіе, но болѣе всего заботятся о томъ, кто заступитъ мѣсто Карцера. Они вообще предполагаютъ, что мѣсто лишится части своихъ доходовъ и будетъ сопряжено съ большими ограниченіями; и тѣ, которые ни въ какомъ случаѣ не надѣются его получить, ни мало не завидуютъ человѣку, которому оно достанется. Со смерти маленькаго Поля, въ конторѣ никогда еще не было такого волненія; но это волненіе принимаетъ дружественный, почти веселый оборотъ и возстановляетъ общее согласіе. Привилегированный острякъ конторы и его соперникъ въ остротахъ, бывшіе до-сихъ-поръ смертельными врагами, мирятся но этому случаю. Въ намять ихъ примиренія, устроивается маленькій обѣдъ въ сосѣднемъ трактирѣ. Острякъ занимаетъ первое мѣсто; соперникъ садится за вице-президента. Рѣчи,слѣдующія за снятіемъ скатерти, открываются острякомъ, который говоритъ: "Джентльмены! нечего скрывать, какъ въ настоящее время неумѣстны частные раздоры. Послѣднія происшествія, о которыхъ не хочу подробно распространяться, потому-что о нихъ упомянуто было въ воскресной газетѣ и въ ежедневномъ листкѣ, который не хочу назвать (здѣсь каждый изъ членовъ общества называетъ листокъ и газету въ-полголоса), заставили меня погрузиться въ размышленія; и я чувствую, что имѣть въ такую минуту личныя несогласія съ Робинзономъ, значитъ не принять участія въ бѣдствіи, постигшемъ домъ нашъ." Робинзонъ отвѣчаетъ на это, какъ человѣкъ и какъ братъ; и одинъ изъ писцовъ, бывшій въ конторѣ уже три года, и постоянно рисковавшій лишиться мѣста за незнаніе ариѳметики, является совершенно въ новомъ свѣтѣ, сказавъ сильную рѣчь, въ которой говорить, между-прочимъ: "дай Богъ, чтобъ нашъ уважаемый начальникъ никогда болѣе не узналъ несчастія, упавшаго на домъ его!" и множество другихъ вещей, начинающихся съ "дай Богъ, чтобъ никогда болѣе", которыя принимались съ громкими аплодиссманами. Однимъ словомъ, вечеръ проходилъ прекрасно, и общее согласіе нарушилось только ссорою двухъ иисцовъ младшихъ, которые, заспоривъ о ежегодныхъ доходахъ Каркера, взялись-было за графины, но къ счастію были выведены вонъ. На другой день, въ конторѣ изведено огромное количество содовой воды, и многіе изъ писцовъ совсѣмъ не явились на службу.

Что касается до разсыльнаго Перча, то онъ едва-ли не совсѣмъ пропащій человѣкъ. Онъ снова таскается по трактирамъ и лжетъ немилосердо. По его словамъ, онъ уже встрѣчалъ лица, замѣшанныя въ послѣднемъ происшествіи, и сказалъ имъ "соръ", или "сударыня", какъ приходилось, "отъ-чего вы такъ блѣдны?" При чемъ каждый изъ нихъ вздрагивалъ съ головы до ногъ и говорилъ: "о, Перчъ!" и убѣгалъ прочь. Это ли обстоятельство, или дѣйствіе крѣпкихъ напитковъ, приводитъ мистера Перча въ самое печальное состояніе къ тому времени, когда онъ обыкновенно ищетъ утѣшенія въ обществѣ мистриссъ Перчъ; а мистриссъ Перчъ находится въ сильномъ безпокойствъ, опасаясь, что довѣренность ея мужа къ женскому полу ослабнетъ послѣ такихъ неожиданныхъ происшествій, и что, возвращаясь домой, онъ будетъ безпрестанно думать, не убѣжала ли жена его съ какимъ-нибудь виконтомъ.

Слуги мистера Домби стали вести разсѣянную жизнь и сдѣлались ни къ чему негодными. Каждый вечеръ они собираются за ужиномъ попить, покурить и поболтать. Послѣ половины одиннадцатаго, мистеръ Тоулинсонъ всегда бываетъ хмѣленъ и безпрестанно спрашиваетъ, не говорилъ ли онъ, что нельзя ожидать ничего хорошаго, живя въ угловомъ домѣ. Они шепчутся о миссъ Флоренсѣ и удивляются, гдѣ она; они увѣрены, что если это неизвѣстно мистеру Домби, то извѣстно мистриссъ Домби. О послѣдней замѣчаетъ поваръ, что она была знатная барыня, но слишкомъ-надменна! Всѣ соглашаются съ поваромъ, и горничная, старинная любовь мистера Тоулинсона, весьма-добродѣтельная дѣвушка, проситъ никогда не говорить ей о людяхъ, которые слишкомъ-высоко держатъ головы, какъ-будто земля создана не для нихъ.

Все это говорится и дѣлается хоромъ. Только мистеръ Домби и свѣтъ остаются одни другъ съ другомъ.

ГЛАВА IV.

Тайное извѣстіе.

Добрая мистриссъ Броунъ и дочь ея Алиса молча сидѣли вмѣстѣ въ своей комнатѣ. Это было въ позднюю весну, рано вечеромъ. Немного дней прошло еще съ-тѣхъ-поръ, какъ мистеръ Домби сказалъ майору Бэгстоку о странномъ извѣстіи, страннымъ образомъ полученномъ, которое могло оказаться незаслуживаюшимъ вниманія, могло быть и справедливымъ.

Мать и дочь долгое время сидѣли не говоря ни слова, почти безъ движенія. Лицо старухи выражало мучительное безпокойство и ожиданіе; на лицѣ дочери также написано было ожиданіе, но въ меньшей степени, и по-временамъ оно какъ-будто помрачалось досадою и недовѣрчивостью. Старуха, не обращая вниманія на эти перемѣны въ его выраженіи, хотя глаза ея часто обращались на дочь, сидѣла, бормоча про себя и чавкая, и внимательно прислушивалась.

Жилище ихъ, хотя бѣдное и нищенское, не было такъ отвратительно, какъ въ то время, когда въ немъ жила одна только добрая мистриссъ Броунъ. Видны были нѣкоторыя усилія привести все въ чистоту и порядокъ,-- усилія лѣнивой, беззаботной руки, напоминавшія о молодой женщинѣ. Вечерній сумракъ темнѣлъ и сгущался, между-тѣмъ, какъ обѣ женщины молчали, пока почернѣвшія стѣны не скрылись въ наступавшей темнотѣ.

Тогда Алиса прервала это продолжительное молчаніе, и сказала:

-- Ты можешь успокоиться, мать. Онъ не прійдетъ сюда.

-- Чортъ его возьми! съ нетерпѣніемъ отвѣчала старуха.-- Онъ пріидетъ!

-- Увидимъ, сказала Алиса.

-- Увидимъ его, отвѣчала мать.

-- Въ день страшнаго суда, сказала дочь.

-- Ты думаешь, что я впала въ дѣтство, я знаю! заворчала старуха.-- Вотъ какого уваженія дождалась я отъ своей дѣвки; но я умнѣе, чѣмъ ты думаешь. Онъ прійдетъ. Намедни, когда я дотронулась до его сюртука на улицѣ, онъ осмотрѣлъ меня, какъ гадину. Но, Боже мой, что съ нимъ было, когда я сказала ихъ имена и спросила хочетъ ли онъ знать, гдѣ они!

-- Онъ былъ разсерженъ? спросила дочь, которой вниманіе возбудилось на минуту.

-- Разсерженъ? спроси, жаждалъ ли онъ крови? Это будетъ похожѣе надѣло. Разсерженъ? Ха, ха! Назвать его только разсерженнымъ! сказала старуха, идя съ прихрамываньемъ къ шкапу и зажигая свѣчу, которая выказала во всей отвратительности движенія ея рта, когда она ставила ее на столъ.-- Скорѣе можно назвать твое лицо только сердитымъ, когда ты думаешь или говоришь о нихъ.

И въ-самомъ-дѣлѣ, въ ней было совсѣмъ другое, когда она сидѣла тихо, притаившись какъ тигрица съ пылающими глазами.

-- Тссъ! сказала старуха съ торжествующимъ видомъ.-- Я слышу шаги. Эта походка не тѣхъ людей, которые живутъ возлѣ и часто ходятъ мимо. Мы не такъ ходимъ. Мы стали бы гордиться такими сосѣдями! Ты слышишь его?

-- Мнѣ кажется, ты права, мать, тихо отвѣчала Алиса.-- Тише! Отвори дверь.

Она завернулась въ свой платокъ и стянула его около себя, между-тѣмъ, какъ старуха, кивая головою, впустила мистера Домби, который остановился, переступивъ черезъ порогъ и недовѣрчиво осмотрѣлся кругомъ.

-- Здѣсь бѣдное мѣсто для такого джентльмена, какъ ваша милость, сказала старуха, трясясь и кланяясь.-- Я васъ предупреждала, по тутъ еще нѣтъ большой бѣды.

-- Кто это? спросилъ мистеръ Домби, смотря на Алису.

-- Это моя красавица-дочь, сказала старуха.-- Ваша милость о ней не безпокойтесь. Она все знаетъ.

Лицо его нахмурилось, какъ-будто онъ громко произнесъ "кто этого не знаетъ!"; но онъ посмотрѣлъ на нее пристально, между-тѣмъ, какъ та смотрѣла на него, будто не замѣчая его присутствія. Лицо его стало пасмурнѣе, когда онъ отвелъ отъ нея свой взглядъ, и этотъ взглядъ украдкою снопа обращался назадъ, какъ-будто преслѣдуемый ея смѣлымъ взглядомъ, возбуждавшимъ что-то знакомое въ его памяти.

-- Женщина! сказалъ мистеръ Домби старой колдуньѣ, которая усмѣхалась и подмигивала за его спиною, а когда онъ обращался къ ней, украдкою показывала на дочь, потирала руки, и снова на нее показывала;-- женщина! Сознаюсь, я малодушенъ и забываю свое званіе, приходя сюда; но ты знаешь, зачѣмъ я пришелъ, и что ты предложила мнѣ, останова меня на улицѣ. Можешь ли ты сообщить мнѣ что-нибудь о томъ, что я хочу знать, и какимъ образомъ могу я получить свѣдѣніе въ такой лачугѣ, когда я напрасно употребляю для этого всю свою власть, всѣ свои средства? Не думаю, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія, смотря на нее испытующимъ взглядомъ: -- чтобъ ты осмѣлилась шутить со мною или обманывать меня. Но если таковы твои намѣренія, то лучше остановись на порогѣ твоей затѣи. Я не шутливаго характера и строго взъищу съ тебя.

-- О, какой гордый, жестокій джентльменъ! бормотала старуха, качая головою и потирая свои морщинистыя руки.-- Но ваша милость увидитъ собственными глазами и услышитъ собственными своими ушами -- не нашими. А если мы наведемъ на ихъ слѣдъ вашу милость, вы, вѣдь, заплатите намъ, любезный господинъ?

-- Деньги, отвѣчалъ мистеръ Домби, видимо успокоенный этимъ вопросомъ:-- отъищутъ невѣроятныя вещи, я знаю. Онѣ могутъ привести насъ къ дѣлу. Да. За каждое положительное извѣстіе я плачу. По прежде всего мнѣ необходимо извѣстіе, чтобъ я могъ судить о его цѣнности.

-- Знаете ли вы что-нибудь могущественнѣе денегъ? спросила молодая женщина не вставая и не измѣняя своего положенія.

-- Не думаю, чтобъ въ этой лачугѣ что-нибудь могло быть сильнѣе ихъ, сказалъ мистеръ Домби.

-- Вы могли бы знать вещи, которыя вездѣ сильнѣе, отвѣчала Алиса.-- Вамъ неизвѣстна женская ненависть?

-- У тебя ядовитый языкъ, сказалъ мистеръ Домби.

-- Не всегда, отвѣчала она безъ малѣйшаго смущенія.-- Я говорю вамъ это для того, чтобъ вы лучше насъ поняли и болѣе вѣрили намъ. Женская ненависть одна и та же -- здѣсь и въ вашемъ прекрасномъ домѣ. Я ненавижу, ненавижу уже нѣсколько лѣтъ... Причины моей ненависти такъ же сильны, какъ и ваши, и предметъ ея тотъ же самый человѣкъ!

Онъ вскочилъ съ мѣста, какъ-будто противъ воли, и смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

-- Да, сказала она съ страннымъ смѣхомъ: -- это дѣйствительно такъ, какъ ни велико между нами разстояніе. Какъ это могло случиться, нѣтъ надобности знать; это моя исторія, и я берегу ее для себя. Я хотѣла бы свести васъ, потому-что ненавижу его. Мать моя бѣдна и корыстолюбива; она готова продать всѣ извѣстія, какія можетъ собрать, продать всѣхъ и каждаго за деньги. Не дурно, въ-самомъ-дѣлѣ, чтобъ вы ей заплатили, если она поможетъ вамъ въ томъ, что вы знать хотите. Но моя цѣль не такова. Я объяснила вамъ ее, и мнѣ все равно, хоть вы сторгуетесь съ нею за полшиллинга. Я кончила. Мой ядовитый языкъ ничего болѣе не скажетъ, хоть ждите здѣсь до самаго утра.

Старуха, которую сильно безпокоила эта рѣчь, охуждавшая ея денежные разсчеты, дернула за рукавъ мистера Домби и шепнула ему, чтобъ онъ не обращалъ вниманія на ея дочь. Онъ взглянулъ на нихъ обѣихъ поочереди блуждающимъ взглядомъ и сказалъ глухимъ голосомъ:

-- Продолжай. Что ты знаешь?

-- Не торопитесь, ваша милость! намъ нужно кое-кого подождать, отвѣчала старуха.-- Мы это узнаемъ отъ другаго -- вывѣдаемъ, выжмемъ изъ него.

-- Что ты хочешь сказать? спросилъ мистеръ Домби.

-- Терпѣніе, заквакала старуха, кладя свою кисть, какъ коготь, на его руку.-- Терпѣніе. Мы до всего дойдемъ. Я знаю, что могу. Если онъ вздумаетъ скрывать отъ меня дѣло, сказала добрая мистриссъ Броунъ, сгибая свои десять пальцевъ: -- то я вырву изъ него все.

Мистеръ Домби слѣдилъ за нею глазами, когда она поплелась къ дверямъ и снова выглянула на улицу, о потомъ взглядъ его остановился на дочери; но Алиса сидѣла безстрастная, молчаливая и не обращала на него вниманія.

-- Ты говоришь мнѣ, старуха, сказалъ онъ, когда сгорбленная фигура мистриссъ Броунъ возвратилась назадъ, кивая головою и бормоча про себя:-- что мы будемъ еще кого-то ждать.

-- ДА, сказала старуха, смотря ему въ лицо и качая головою.

-- И отъ него получимъ извѣстіе, которое можетъ быть для меня полезнымъ?

-- Да, отвѣчала старуха, опять кивнувъ головою,

-- Этотъ человѣкъ не знакомъ мнѣ?

-- Штъ! сказала старуха съ ѣдкимъ смѣхомъ.-- Не все ли равно! Ну, ну, нѣтъ, не совсѣмъ незнакомъ вашей милости. Но онъ васъ не увидитъ. Онъ бы испугался васъ и не сталъ бы говорить. Станьте за дверью и судите сами. Мы не просимъ, чтобъ намъ вѣрили... Какъ ваша милость недовѣрчиво смотритъ на комнату, которая за дверью! О, какъ вы, богатые господа, подозрительны! Взгляните же на нее.

Ея проницательный взглядъ открылъ на его лицъ невольное выраженіе того чувства, которое не могло быть неосновательнымъ въ подобныхъ обстоятельствахъ. Она взяла свѣчу и пошла къ дверямъ. Мистеръ Домби заглянулъ въ нихъ, удостовѣрился, что за ними была пустая, бѣдная комната, и сдѣлалъ знакъ старухѣ поставить свѣчу на мѣсто.

-- Скоро ли, спросилъ онъ:-- пріидетъ этотъ человѣкъ?

-- Скоро, отвѣчала она.-- Не угодно ли вашей милости посидѣть нѣсколько минутъ?

Онъ не отвѣчалъ, но съ нерѣшительнымъ видомъ сталъ ходить по комнатѣ, какъ-будто не зная, остаться, или уйдти, какъ-будто ссорясь самъ съ собою за то, что очутился въ такомъ мѣстѣ. Но скоро походка его сдѣлалась тяжеле и медленнѣе, лицо серьёзнѣе и задумчивѣе, какъ-будто цѣль, для которой онъ пришелъ сюда, снова овладѣла его мыслями.

Между-тѣмъ, какъ онъ ходилъ взадъ и впередъ, потупивъ глаза въ землю, мистриссъ Броунъ, сидя на стулѣ, съ котораго она вставала, чтобъ принять гостя, снова стала прислушиваться. Однообразный шумъ его шаговъ или дряхлость такъ ослабили ея слухъ, что чья-то походка внѣ дома уже нѣсколько минутъ отдавалась въ ушахъ ея дочери, которая, чтобъ извѣстить мать, быстро на нее взглянула. Тогда старуха вскочила съ своего мѣста, и шепнувъ "вотъ онъ!", толкнула мистера Домби на мѣсто наблюденія и поставила на столъ бутылку съ стаканомъ такъ живо, что успѣла обвиться руками около шеи Роба-Точильщика, когда тотъ показался въ дверяхъ.

-- Вотъ мой милый мальчикъ, вскричала мистриссъ Броунъ: -- наконецъ-то! какъ ты похожъ на моего сына, Роби!

-- Ой! мистриссъ Броупъ! прервалъ Точильщикъ.-- Перестаньте! Не-уже-ли вы не можете любить человѣка безъ того, чтобъ не жать и не душить его! Будьте осторожны; у меня въ рукахъ клѣтка!

-- При мнѣ, онъ думаетъ о клѣткѣ! вскричала старуха, спрашивая глазами потолокъ.-- При мнѣ, которая привязана къ нему болѣе, чѣмъ мать!

-- Конечно, я увѣренъ, что за это я вамъ много обязанъ, мистриссъ Броунъ, сказалъ несчастный мальчикъ: -- я самъ люблю васъ, но вѣдь я не душу васъ, мистриссъ Броунъ!

Онъ говорилъ и глядѣлъ такъ, какъ-будто не прочь былъ сдѣлать это при удобномъ случаѣ.

-- И еще говоритъ о клѣткахъ! ворчалъ Точильщикъ.-- какъ-будто это преступленіе! Посмотрите-ка! Знаете ли, чье это?

-- Хозяина, дружокъ? спросила старуха съ усмѣшкою.

-- Э! сказалъ Точильщикъ, ставя на столъ большую клѣтку, завернутую кругомъ и развязывая обвертку руками о зубами.-- Это нашъ попугай, вотъ онъ!

-- Попугай мистера Каркера, Робъ?

-- Молчите, мистриссъ Броунъ, сказалъ встревоженный Точильщикъ.-- Къ-чему вы называете имена? Право, сказалъ Робъ, въ отчаяніи рвя на себѣ волосы обѣими руками:-- она сведетъ меня съ ума!

-- Какъ! Ты бранишь меня, неблагодарный? вскричала старуха съ притворною горячностью.

-- Боже мой, мистриссъ Броунъ, нѣтъ! отвѣчалъ Точильщикъ со слезами на глазахъ.-- Есть же такая!... Не люблю ли я васъ до безумія, мистриссъ Броунъ?

-- Въ-самомъ-дѣлѣ, милый Робъ? Съ этими словами, мистриссъ Броунъ снова заключила его въ свои объятія и не выпустила до-тѣхъ-поръ, пока онъ не сдѣлалъ нѣсколькихъ отчаянныхъ и недѣйствительныхъ усилій ногами, и пока волосы на головѣ его но встали дыбомъ.

-- О! сказалъ Точильщикъ: -- какъ ужасно испытывать такую привязанность! Я бы желалъ, чтобъ она... Какъ вы поживаете, мистриссъ Броунъ?

-- Каково? Не былъ здѣсь цѣлую недѣлю! сказала старуха, смотря на него съ упрекомъ.

-- Помилуйте, мистриссъ Броунъ! недѣлю тому назадъ, я сказалъ, что прійлу черезъ недѣлю, и пришелъ. Какъ вы опрометчивы! Будьте немного снисходительнѣе, мистриссъ Броунъ. Я охрипъ, оправдываясь; лицо у меня лоснится отъ обниманья. И онъ крѣпко потеръ его рукавомъ, какъ-будто для-того, чтобъ стереть съ него лоскъ.

-- Выпей немного, чтобъ успокоиться, Робинъ, сказала старуха, наливая въ стаканъ изъ бутылки и подавая ему.

-- Спасибо, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Точильщикъ.-- Ваше здоровье. Желаю вамъ много -- и прочее (что, судя по выраженію его лица, не заключало въ себѣ никакихъ пріятныхъ желаній).-- А теперь за ея здоровье, сказалъ Точильщикъ, смотря на Алису, которая сидѣла, устремивъ глаза, какъ ему казалось, на стѣну позади его, но въ-самомъ-дѣлѣ на лицо мистера Домби, стоявшаго за дверью: -- желаю ей того же самаго!

Послѣ этихъ двухъ тостовъ, онъ осушилъ стаканъ и поставилъ его на столъ.

-- Ну, мистриссъ Броунъ, продолжалъ онъ: -- теперь къ дѣлу. Вы знатокъ въ птицахъ...

-- Златокъ въ птицахъ? повторила старуха.

-- Да, сказалъ Точильщикъ.-- Мнѣ нужно сберечь этого попугая; я бы хотѣлъ, чтобъ вы подержали его у себя съ недѣлю, или около того. Если я долженъ ходить взадъ и впередъ, печально сказалъ онъ: -- то пусть буду ходить для чего-нибудь.

-- Ходить для чего-нибудь? вскричала старуха.

-- Кромѣ васъ, хотѣлъ я сказать, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ испуганный Робъ.-- Кромѣ васъ, я не имѣю никакой цѣли. Не начинайте опять, ради Бога.

-- Онъ ее безпокоится обо мнѣ! Онъ не безпокоится обо мнѣ, какъ я о немъ безпокоюсь! вскричала мистриссъ Броунъ, поднимая свои изсохшія руки.-- Но я позабочусь о его птицѣ.

-- Берегите же, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ, качая головою.-- Но перестанемъ объ этомъ говорить.

Вдругъ, остановясь и бросивъ боязливый взглядъ на другой колецъ комнаты, Робъ снова налилъ себѣ стаканъ, медленно осушилъ его, и, покачавъ головою, началъ играть пальцами съ проволокою клѣтки.

Старуха посмотрѣла на него украдкою, подвинула къ нему свой стулъ и, глядя на попугая, который на ея зовъ спустился съ позолоченной крыши, сказала:

-- Ты теперь безъ мѣста, Роби?

-- Какое вамъ дѣло, мистриссъ Броунъ! отрывисто отвѣчалъ Точильщикъ.

Старуха бросила на него взглядъ, который могъ бы предупредить его, что его уши въ опасности; но теперь наступила его очередь смотрѣть на попугая, и какъ ни живо представляло ему воображеніе сердитое лицо ея, онъ не могъ видѣть его глазами.

-- Я удивляюсь, что господинъ не взялъ тебя съ собою, Робъ, сказала старуха вкрадчивымъ тономъ.

Робъ такъ погрузился въ разсматриваніе попугая и до того занялся проволокою, что не отвѣчалъ ни слова.

Старуха держала свои когти прямо надъ его головою; но она не дала еще воли пальцамъ и сказала голосомъ, въ которомъ водно было усиліе казаться ласковымъ:

-- Роби, дитя мое.

-- Что, мистриссъ Броунъ? спросилъ Точильщикъ.

-- Я говорю, что мнѣ удивительно, отъ-чего господинъ не взялъ тебя съ собою, дружокъ.

-- Какое вамъ дѣло, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Точильщикъ.

Мистриссъ Броунъ тотчасъ схватила его правою рукою за волосы, а лѣвою за горло, и съ такою яростью сдавила предметъ своей привязанности, что лицо Роба въ ту же минуту стало чернѣть.

-- Мистриссъ Броунъ! вскричалъ Точильщикъ:-- выпустите меня! Что вы со мною дѣлаете? Помогите, молодая женщина! мистриссъ Броу... Броу...!..

Но молодая женщина, одинаково нетронутая ни его призывомъ, ни несвязными криками, оставалась безстрастною зрительницею. Наконецъ, послѣ отчаянной борьбы, Робъ высвободился и сталъ, пыхтя и ограждая себя локтями, между-тѣмъ, какъ старуха, также пыхтя и топая ногами отъ ярости и досады, собирала силы, чтобъ опять на него броситься. Во время этого кризиса, Алиса подала свой голосъ, но не въ пользу Точильщика, сказавъ:

-- Славно, мать. Рви его на части!

-- Какъ! вскричалъ Робъ: -- и вы также противъ меня? Что я вамъ сдѣлалъ? Я бы хотѣлъ знать, за что меня рвать на части? Зачѣмъ вы обижаете человѣка, который никому изъ васъ не дѣлалъ зла? А еще называетесь женщинами! сказалъ испуганный и опечаленный Точильщикъ, закрывая глазъ рукавомъ.-- Я удивляюсь вамъ! Гдѣ ваша женская нѣжность?

-- Ахъ ты неблагодарная собака! говорила задыхаясь старуха.-- Безстыдная, подлая собака!

-- Чѣмъ я обидѣлъ васъ, мистриссъ Броунъ? спросилъ Робъ сквозь слезы.-- Вы были очень ко мнѣ привязаны минуту тому назадъ.

-- Отдѣлываться отъ меня короткими отвѣтами и грубыми словами, сказала старуха.-- Отъ меня! Потому-что мнѣ хотѣлось немного поболтать о его господинѣ и госпожи, онъ осмѣлился играть со мною въ отгадки! Но я не буду болѣе говорить съ тобою, голубчикъ. Теперь ступай!

-- Я, кажется, не говорилъ вамъ, что хочу идти, замѣтилъ несчастный Точильщикъ.-- Прошу васъ, мистриссъ Броунъ, не говорите такъ со мною.

-- Я вовсе не буду говорить, сказала мистриссъ Броунъ съ такимъ движеніемъ руки, что онъ отскочилъ въ уголъ.-- Ни одно слово для него не сорвется съ моего языка. Онъ неблагодарная собака. Я его знать не хочу. Пусть онъ идетъ! А я спущу на него тѣхъ, которые будутъ говорить слишкомъ-много, которыхъ нельзя будетъ отогнать, которые прильнутъ къ нему, какъ піявки и будутъ стеречь его, какъ лисицы. Да что и говорить! Онъ ихъ знаетъ. Онъ знаетъ свои старыя дѣла и старыя продѣлки. Если же онъ позабылъ, то они ему напомнятъ скоро. Пусть онъ идетъ теперь; посмотримъ, какъ онъ будетъ служить своему господину и хранить его тайны, когда за нимъ всюду слѣдовать будетъ такая компанія. Ха, ха, ха! Онъ найдетъ ихъ непохожими на тебя и меня, Алли. Пусть его идетъ, пусть его идетъ!

Старуха, къ несказанному ужасу Точильщика, ходила кругомъ, описывая круги фута четыре въ діаметрѣ, повторяя одни и тѣ же слова, махая кулакомъ надъ головою и отвратительно шевеля губами.

-- Мистриссъ Броунъ, взмолился Робъ, выступая немного изъ своего угла: -- вы вѣрно не захотите хладнокровно обидѣть бѣдняка?

-- Не говори со мною, сказала мистриссъ Броунъ, яростно продолжая ходить кругомъ.-- Пусть его идетъ!

-- Мистриссъ Броунъ, продолжалъ измученный Точильщикъ: -- я не хотѣлъ... О, какъ ужасно попасть въ такую бѣду! Я только былъ остороженъ въ словахъ, мистриссъ Броунъ, какъ и всегда бываю, потому-что ему все извѣстно; но я знаю, что вы никому не разскажете. Мнѣ кажется, я могу поболтать немного, мистриссъ Броунъ. Перестаньте же, прошу васъ. Не-уже-ли вы не замолвите слова за несчастнаго! сказалъ Точильщикъ, въ отчаяніи обращаясь къ дочери.

-- Полно, мать; ты слышишь, что онъ говоритъ, сказала Алиса своимъ строгимъ голосомъ, съ нетерпѣливымъ движеніемъ головы:-- допроси его еще разъ и если не успѣешь, то губи его, пожалуй, и дѣло кончено.

Мистриссъ Броунъ, тронутая этимъ нѣжнымъ увѣщаніемъ, тотчасъ начала выть, и, постепенно смягчаясь, заключила въ свои объятія бѣднаго Точильщика, который обнялъ ее съ выраженіемъ невыносимаго горя, и, подобно жертвѣ, сѣлъ на прежнее мѣсто, возлѣ своего почтеннаго друга.

-- Ну, что подѣлываетъ господинъ, мой дружочекъ? сказала мистриссъ Броупъ, взявъ его за обѣ руки.

-- Тсс! Сдѣлайте милость, мистриссъ Броунъ, говорите тише, сказалъ Робъ.-- Онъ, я думаю, совершенно здоровъ, благодарю васъ.

-- Ты не безъ мѣста, Роби? спросила мистриссъ Броунъ вкрадчивымъ тономъ.

-- Я не безъ мѣста и не при мѣстѣ, прошепталъ Робъ -- мнѣ... мнѣ все еще платятъ, мистриссъ Броунъ.

-- И ты ничего не дѣлаешь, Робъ?

-- До-сихъ-поръ ничего особеннаго, мистриссъ Броупъ; только смотрю обоими глазами, сказалъ Точильщикъ, выкативъ глаза ужаснымъ образомъ.

-- Господинъ въ чужихъ краяхъ, Робъ?

-- Боже мой, мистриссъ Броунъ, не-уже-ли вы не можете говорить со мною о чемъ-нибудь другомъ? вскричалъ Точильщикъ въ отчаяніи.

Гнѣвная мистриссъ Броупъ тотчасъ вскочила съ мѣста, но замученный Точильщикъ удержалъ ее, прошептавъ: -- Да-а, мистриссъ Броунъ, кажется, онъ въ чужихъ краяхъ. Что она на меня смотритъ? прибавилъ онъ, показывая на дочь, которой глаза были устремлены на лицо, снова выглянувшее изъ-за двери.

-- Не обращай на нее вниманія, сказала старуха, держа его крѣпче, чтобъ не дать ему обернуться.-- У нея ужь такая привычка. Скажи, Робъ, видѣлъ ты когда-нибудь госпожу, другъ мой?

-- О, мистриссъ Броунъ, какую госпожу? вскричалъ Точильщикъ умоляющимъ голосомъ.

-- Какую госпожу? повторила она.-- Госпожу, мистриссъ Домби?

-- Да, кажется, я ее одинъ разъ видѣлъ, отвѣчалъ Робъ.

-- Въ ту ночь, когда она уѣхала, Роби, а? сказала ему на ухо старуха, слѣдя за каждою перемѣною его лица.-- О, я знаю, что ты видѣлъ ее въ ту ночь.

-- Ну, если вы знаете, что это было въ ту ночь, такъ знаете, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Робъ: -- не зачѣмъ было и щипать меня.

-- Куда они уѣхали въ ту ночь, Робъ? Какъ они уѣхали? Гдѣ ты се видѣлъ? Смѣялась ли она? Плакала ли? Разскажи мнѣ все, кричала старая вѣдьма, держа его еще крѣпче и разсматривая каждую черту его лица своими тусклыми глазами.-- Ну, начинай! я хочу, чтобъ ты мнѣ все разсказалъ. Ну, Робъ! Мы съ тобою умѣемъ хранить тайны. Намъ это не въ первый разъ приходится. Куда они прежде всего поѣхали, Робъ?

Несчастный Точильщикъ тяжело вздохнулъ и остановился.

-- Ты нѣмъ? гнѣвно спросила старуха.

-- Боже мой, мистриссъ Броунъ, я не нѣмъ! Вы думаете, что я скоръ какъ молнія. Я бы желалъ быть молніей, ворчалъ ошеломленный Точильщикъ:-- чтобъ передать кому-нибудь ударъ, отъ котораго бы не опомнились.

-- Что ты говоришь? спросила старуха съ усмѣшкою.

-- Желаю вамъ счастія, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ хитрый Робъ, ища утѣшенія въ стаканѣ.-- Вы спрашиваете, куда они прежде всего поѣхали... то-есть, онъ и она?

-- Да! подхватила старуха съ живостью:-- оба они?

-- Они никуда не поѣхали... вмѣстѣ, отвѣчалъ Робъ.

Старуха посмотрѣла на него, какъ-будто дѣлая надъ собою усиліе, чтобъ снова не схватить его за горло и за голову; но ее удержала какая-то таинственность въ его лицѣ.

-- Въ томъ-то и штука, неохотно пробормоталъ Точильщикъ: -- что никто не видѣлъ, какъ они уѣхали, и не можетъ сказать, какъ они уѣхали. Они поѣхали въ разныя стороны, говорю вамъ, мистриссъ Броунъ.

-- Эге-ге! Чтобъ встрѣтиться въ назначенномъ мѣстѣ? прошептала старуха, нѣсколько минутъ не сводя глазъ съ его лица.

-- Да; еслибъ они уѣхали не за тѣмъ, чтобъ гдѣ-нибудь встрѣтиться, то могли бы остаться дома; не правда ли, мистриссъ Броунъ? съ неохотою спросилъ Точильщикъ*

-- Ну, Робъ, ну! сказала старуха, крѣпче сжимая его руку, какъ-будто боясь, чтобъ онъ не ускользнулъ.

-- Какъ? развѣ мы ужь не довольно поговорили, мистриссъ Броунъ? отвѣчалъ Точильщикъ, который отъ вина и пытки сдѣлался такъ слезливъ, что почти при каждомъ вопросѣ теръ рукавомъ то одинъ, то другой глазъ и бормоталъ безполезныя возраженія.-- Вы спрашиваете, смѣялась ли она въ тотъ вечеръ? Спрашивали ли вы, смѣялась ли она, мистриссъ Броунъ?

-- Или плакала? прибавила старуха, дѣлая утвердительный знакъ.

-- Ни то, ни другое. Она была такъ же спокойна, когда ѣхала со мною... О, я вижу, вы хотите все вывѣдать отъ меня, мистриссъ Броунъ. Но дайте мнѣ клятву, что никому этого не скажете.

Это мистриссъ Броунъ сдѣлала весьма-охотно, не имѣя другихъ намѣреніи, какъ только дать своему скрытому гостю услышать, что ему было нужно.

-- Она была такъ же спокойна, какъ картина, когда поѣхала со мною въ Соутемптонъ. Поутру она была точно такая же, мистриссъ Броунъ. И когда она уѣхала на пароходѣ, до разсвѣта, одна -- выдавая меня за слугу, проводившаго ее до мѣста -- она была такъ же спокойна. Теперь довольны ли вы, мистриссъ Броунъ?

-- Нѣтъ, Робъ. Не совсѣмъ еще, отвѣчала мистриссъ Броунъ рѣшительнымъ тономъ.

-- Вотъ женщина! вскричалъ несчастный Робъ, въ полномъ сознаніи своей беззащитности.-- Что вы еще хотите знать, мистриссъ Броунъ?

-- Что господинъ? Куда онъ уѣхалъ? спросила она, продолжая сжимать его и смотря ему въ лицо своимъ помертвѣвшимъ взглядомъ.

-- Клянусь вамъ, не знаю, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Робъ.-- Клянусь вамъ, что не знаю, ни что онъ сдѣлалъ, ни куда поѣхалъ; однимъ словомъ, ничего не знаю о немъ. Знаю только, что на прощанье онъ велѣлъ мнѣ молчать; и я говорю вамъ, мистриссъ Броунъ, какъ другъ, что если вамъ вздумается повторить хотя одно слово изъ того, о чемъ мы теперь говоримъ, то вы ужь лучше застрѣлитесь или запритесь здѣсь въ домѣ и зажгите его, потому что онъ рѣшится на все, чтобъ отмстить вамъ. Вы въ-половину не знаете его такъ хорошо, какъ я, мистриссъ Броунъ. Отъ него нигдѣ не скроешься, говорю вамъ!

-- Развѣ я не дала клятвы, возразила старуха: -- и не сдержу ея?

-- Надѣюсь, что сдержите, мистриссъ Броунъ, отвѣчалъ Робъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ и скрытою угрозою:-- столько же для меня, сколько и для себя-самихъ.

Онъ взглянулъ на нее, давая ей это дружеское предостереженіе и выразительно кивнулъ головою; но, находя не совсѣмъ пріятнымъ видѣть желтое лицо съ его смѣшнымъ кривляньемъ и хорьковые глаза съ ихъ оледеняющимъ, пронзительнымъ взглядомъ такъ близко возлѣ своего лица, онъ съ безпокойствомъ взглянулъ на свой стулъ и сидѣлъ въ замѣшательствѣ, какъ-будто сбираясь сдѣлать торжественное объявленіе, что болѣе ни на какіе вопросы отвѣчать не будетъ. Старуха, продолжая держать его по-прежнему, воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ поднять указательный палецъ правой руки, дѣлая такимъ образомъ знакъ скрытому наблюдателю удвоить, вниманіе.

-- Робъ, сказала она самымъ ласковымъ тономъ.

-- Боже мой, мистриссъ Броунъ, что вамъ еще нужно? вскричалъ взбѣшенный точильщикъ.

-- Робъ! Гдѣ госпожа и господинъ условились встрѣтиться?

Робъ болѣе и болѣе приходилъ въ замѣшательство, смотрѣлъ вверхъ, смотрѣлъ внизъ, кусалъ большой палецъ, отиралъ его о жилетъ, и наконецъ сказалъ, искоса смотря на свою мучительницу:-- Почему мнѣ знать это, мистриссъ Броуна?

Старуха по-прежнему подняла вверхъ свой палецъ, сказавъ: -- Полно, дружокъ. Зачѣмъ же было говорить столько и не договаривать? Я хочу знать.

Робъ, послѣ нѣкотораго молчанія, вдругъ отвѣчалъ: -- Могу ли я произносить имена иностранныхъ городовъ, мистриссъ Броунъ? Какая вы недогадливая женщина!

-- Но ты слышалъ, какъ произносили это имя, Роби, сказала она съ увѣренностью:-- и знаешь его. Говори!

-- Я никогда не слышалъ, какъ его произносили, мистриссъ Броунъ, отвѣчала. Точильщикъ.

-- Въ такомъ случаѣ, поспѣшно возразила старуха:-- ты видѣлъ его написавшимъ и можешь прочесть его по складамъ.

Робъ, съ громкимъ восклицаніемъ, чѣмъ-то среднимъ между хохотомъ и плачемъ, проникнутый удивленіемъ къ хитрости мистриссъ Броунъ, даже не смотря на претерпеваемое отъ нея гоненіе, пошарилъ въ карманѣ своего жилета и вынулъ оттуда кусокъ мѣла. Глаза старухи заблистали, когда она увидѣла мѣлъ въ его рукѣ, и, очистивъ мѣсто на столѣ, чтобъ онъ могъ написать тамъ слова, она еще разъ сдѣлала знакъ рукою.

-- Теперь я вотъ что скажу вамъ, мистриссъ Броунъ, сказалъ Робъ: -- болѣе вы меня не разспрашивайте. Я отвѣчать не буду. Я не могу. Когда они должны встрѣтиться, и для чего они уѣхали одни, я знаю столько же, сколько и вы. Больше я ничего не знаю. По если я разскажу вамъ, какъ я нашелъ это слово, вы не повѣрите. Сказать ли, мистриссъ Броунъ?

-- Скажи, Робъ.

-- Хорошо, мистриссъ Броунъ. Вотъ... теперь вы вѣдь ничего не будете спрашивать? спросилъ Робъ, обращая на нее свои глаза, становившіеся уже безсмысленными и сонными.

-- Ни слова болѣе, сказала мистриссъ Броунъ.

-- Ну, вотъ, какъ это было. Когда извѣстная особа оставила даму со млою, то положила въ ея руку кусокъ бумаги, гдѣ было что-то написано на случай, чтобъ она не забыла. Она не боялась забыть, потому-что разорвала бумагу, какъ только онъ вышелъ, и когда я сажалъ ее въ карету, то поднялъ одинъ изъ лоскутковъ; другіе она выбросила въ окно, потому-что я нигдѣ не могъ найдти ихъ. На этомъ лоскуткѣ было написано только одно слово, и вотъ оно, если хотите и должны знать его. Но помните! Вы дали клятву, мистриссъ Броунъ.

Мистриссъ Броунъ сказала, что она это помнитъ. Робъ, которому ничего болѣе не оставалось говорить, началъ медленно чертить мѣломъ по столу.

-- Д, прочитала старуха громко, когда онъ написалъ букву.

-- Замолчите ли вы, мистроссъ Броунъ? вскричалъ онъ, закрывая написанное руками и обращаясь къ ней съ нетерпѣніемъ: -- я не хочу, чтобъ это читали. Молчите!

-- Такъ пиши крупнѣе, Робъ, отвѣчала она, повторяя свой прежній сигналъ:-- потому-что я худо разбираю, даже печатное.

Ворча про себя и снова неохотно принявшись за работу, Робъ продолжалъ писать. Между-тѣмъ, какъ онъ наклонилъ голову, человѣкъ, для котораго онъ такъ безсознательно трудился, отошелъ отъ двери и, ставъ за его плечомъ, внимательно слѣдилъ за движеніемъ его руки по столу. Въ то же время Алиса, съ противоположной стороны, смотрѣла, какъ онъ выводилъ буквы, и повторяла каждую изъ нихъ губами, не произнося громко. При окончаніи каждой буквы, глаза ея и мистера Домби встрѣчались, какъ-будто ища взаимнаго подтвержденія, и такимъ образомъ они вмѣстѣ сложили -- Д. И. Ж. О. Н. Ъ.

-- Вотъ вамъ! сказалъ Точильщикъ, поспѣшно намочивъ ладонь, чтобъ смыть слово; но, не довольствуясь этимъ, онъ еще теръ рукавомъ по столу, пока на немъ не осталось никакихъ слѣдовъ мѣла.-- Надѣюсь, что теперь вы довольны, мистриссъ Броунъ?

Старуха, въ знакъ согласія, выпустивъ его руку, погладила его по спинѣ. Точильщикъ, подъ вліяніемъ досады, вина и разспросовъ, сложилъ руки на столѣ, опустилъ на нихъ голову и заснулъ.

Давъ ему нѣсколько времени пробыть въ глубокомъ снѣ и громко захрапѣть, старуха обратилась къ дверямъ, за которыми стоялъ мистеръ Домби, и провела его черезъ комнату. Тутъ она наклонилась надъ Робомъ, готовясь закрыть ему глаза руками или ударить его головою внизъ, если онъ подниметъ ее въ то время, когда потаенные шаги направлялись къ дверямъ. Но взглядъ ея, зорко стерегшій соннаго, такъ же зорко слѣдилъ и за бодрствовавшимъ; и когда послѣдній коснулся рукою ея руки, и не смотря на всѣ предосторожности, издалъ звонкій гулъ золота, во взглядѣ старухи отразилась вся жадность ворона.

Мрачный взглядъ дочери проводилъ его до дверей и замѣтилъ, какъ мистеръ Домби былъ блѣденъ, и какъ торопливая походка его показывала, что малѣйшее замедленіе было для него невыносимо, и какъ онъ сгаралъ отъ нетерпѣнія дѣйствовать и ѣхать. Когда онъ затворилъ за собою двери, она взглянула на мать. Старуха приплелась къ ней, открыла руку, показывая золото, и, крѣпко сжавъ ее съ боязнію и жадностью, шепнула:

-- Что онъ сдѣлаетъ, Алли?

-- Худо, сказала дочь.

-- Убьетъ ихъ? спросила старуха.

-- Онъ сумасшедшій; гордость его, обиженная, въ состояніи это сдѣлать.

Ея взглядъ былъ ярче взгляда матери, и огонь, блестѣвшій въ немъ, былъ еще диче; но лицо ея и даже губы остались безцвѣтны.

Онъ не сказали болѣе ни слова, по сѣли врозь: мать занялась своими деньгами, дочь своими мыслями, между-тѣмъ, какъ глаза ихъ сверкали въ сумеркахъ слабо-освѣщенной комнаты. Робъ спалъ и храпѣлъ. Одинъ только попугай, на котораго никто не обращалъ вниманія, былъ въ движеніи -- крутилъ и хватался за прутья клѣтки своимъ согнутымъ клевомъ, взбирался на верхъ, спускался оттуда головою внизъ, кусалъ, шумѣлъ и цѣплялся за желѣзные прутья; какъ-будто зная опасность, угрожавшую его хозяину, онъ хотѣлъ вырваться изъ клѣтки и улетѣть, чтобъ предупредить его.

ГЛАВА V.

Новое извѣстіе.

Для двухъ родственниковъ негодяя -- его отверженнаго брата и сестры, тяжесть вины его была почти болѣе ощутительна, чѣмъ для человѣка, котораго онъ оскорбилъ такъ глубоко. Любопытный и мучительный свѣтъ оказалъ мистеру Домби услугу, понудивъ его къ преслѣдованію и мщенію. Онъ возбудилъ его дѣятельность, уязвилъ его гордость, далъ единственной идеѣ его жизни новую Форму и нѣсколько удовлетворилъ его гнѣву, въ которомъ сосредоточилось все разумное его существованіе. Все упорство и непреклонность его характера, вся его мрачность и угрюмость, все преувеличенное чувство собственнаго достоинства, все завистливое расположеніе находить самомалѣйшую ошибку при оцѣнкѣ его достоинства другими, приняло одно направленіе -- какъ нѣсколько потоковъ, соединившихся въ одинъ -- и понесло его на своемъ теченіи. Самый неистовый и раздражительный человѣкъ, въ настоящемъ случаѣ, былъ бы менѣе опасенъ, чѣмъ угрюмый мистеръ Домби. Скорѣе можно было укротить дикаго звѣря, чѣмъ почтеннаго джентльмена безъ складки на накрахмаленномъ галстухѣ.

Но самая твердость его намѣренія почти замѣняла ему дѣйствіе. Пока онъ еще не зналъ объ убѣжищѣ измѣнника, мысли его были заняты другимъ предметомъ.

Братъ и сестра прежняго любимца его не имѣли этого утѣшенія; все въ ихъ исторіи, прошедшей и настоящей, давало, въ глазахъ ихъ, самое грустное значеніе его преступленію.

Сестра иногда печально думала, что еслибъ она осталась при немъ его спутницею и другомъ, какъ прежде, можетъ-быть, онъ не совершилъ бы своего проступка. Но эта же мысль, представляясь виновному и раскаявшемуся брату, какъ это иногда случалось, поражала его сердце острымъ, укоризненнымъ прикосновеніемъ, которое было для него невыносимо. Никогда мысль объ осужденіи своего жестокаго брата не проходила ему на умъ. Новое обвиненіе себя-самого, новое сокрушеніе о своемъ собственномъ униженіи, были единственными его размышленіями.

Въ тотъ самый день, котораго вечеръ описали мы въ предъидущей главъ, въ то самое время, когда домашніе мистера Домби были заняты побѣгомъ его жены, окно комнаты, въ которой братъ и сестра сидѣли за своимъ раннимъ завтракомъ, закрылось неожиданной тѣнью человѣка, подходившаго къ дверямъ: этотъ человѣкъ былъ Перчъ.

-- Я вышелъ изъ дома рано, сказалъ мистеръ Перчъ, самоувѣренно заглядывая въ комнату и вытирая о коверъ башмаки, на которыхъ не было грязи:-- исполняя порученіе, данное мнѣ вчера вечеромъ. Оно состояло въ томъ, чтобъ передать вамъ письмо, мистеръ Каркеръ, прежде, чѣмъ сегодня поутру вы выйдете изъ дома. Я былъ бы здѣсь уже полтора часа назадъ, сказалъ мистеръ Перчъ смиренно: -- но меня задержало здоровье мистриссъ Перчъ, которой, въ прошедшую ночь, я нѣсколько разъ думалъ., что уже лишаюсь.

-- Развѣ жена ваша такъ больна? спросила Гэрріетъ.

-- Изволите видѣть, сказалъ мистеръ Перчъ, въ первый разъ оборачиваясь, чтобъ запереть за собою дверь:-- она слишкомъ сильно принимаетъ къ сердцу то, что случилось въ нашемъ домъ, миссъ. Ея нервы такъ слабы и такъ легко разстроиваются! Конечно, вы и сами это чувствуете.

Гэрріетъ удержала вздохъ и взглянула на брата.

-- Я и самъ чувствую, по-своему, сказалъ мистеръ Перчъ, покачавъ головою.-- На меня оно производитъ странное дѣйствіе, которому повѣрить трудно. Я какъ-будто становлюсь пьянъ. Каждое утро мнѣ кажется, что наканунѣ я выпилъ больше, чѣмъ слѣдовало,

Наружность мистера Перча подтверждала слова его. Въ немъ видна была лихорадочная усталость, свидѣтельствовавшая, что онъ часто придерживался чарки и не упускалъ случая посѣщать ежедневно знакомые трактиры.

-- Поэтому, сказалъ мистеръ Перчъ, опустивъ голову и говоря почти шопотомъ:-- я могу понимать чувства тѣхъ, которые болѣе другихъ страдаютъ отъ этого непріятнаго дѣла.

Перчъ остановился, какъ-будто вызывая на откровенность, но, не видя откровенности, кашлянулъ въ руку. Видя, что это ни къ чему не ведетъ, онъ кашлянулъ въ шляпу; а замѣтивъ, что и это не имѣетъ никакихъ послѣдствій, онъ положилъ шляпу на полъ и началъ вытаскивать письмо изъ боковаго кармана.

-- Кажется, отвѣта не нужно, сказалъ мистеръ Нерчъ съ добродушною улыбкою: -- но, можетъ-быть, вамъ угодно будетъ прочесть, сэръ.

Джонъ Каркеръ распечаталъ письмо, присланное отъ мистера Домби, и, быстро пробѣжавъ его, сказалъ: "Нѣтъ, отвѣта не нужно."

-- Въ такомъ случаѣ, позвольте пожелать вамъ добраго утра, миссъ, сказалъ Перчъ, отступая къ дверямъ: -- надѣюсь, что послѣдній непріятный случаи не заставитъ васъ упасть духомъ. Газетчики, сказалъ Перчъ, дѣлая два шага впередъ и съ таинственнымъ шопотомъ обращаясь къ брату и сестрѣ:-- удивительно какъ жадны къ новостямъ. Одинъ изъ нихъ, въ синей шинели и бѣлой шляпѣ, напрасно пытавшійся подкупить меня, бродилъ вчера около нашего дома до двадцати минутъ девятаго. Я самъ видѣлъ, какъ онъ смотрѣлъ въ замочную скважину конторы, въ которую ничего не видно. Другой, продолжалъ мистеръ Перчъ:-- съ военными обшивками, цѣлый день сидитъ въ трактирѣ, гдѣ я бываю. На прошедшей недѣлѣ мнѣ случилось сдѣлать какое-то замѣчаніе, и представьте, на другое утро, въ воскресенье, я уже увидѣлъ свои слова въ печати.

Мистеръ Перчъ полѣзъ въ боковой карманъ, какъ-будто съ намѣреніемъ достать изъ него газету, но, не видя поощренія, надѣлъ перчатки, взялъ шляпу и вышелъ вонъ. Однако еще до полудня онъ успѣлъ разсказать всѣмъ и каждому, какъ миссъ Каркеръ, заливаясь слезами, схватила его за обѣ руки и сказала: "О, любезный мистеръ Перчъ, только вашъ видъ возвращаетъ мнѣ потерянное спокойствіе!" и какъ мистеръ Джонъ Каркеръ сказалъ ужаснымъ голосомъ: "Перчъ, я отрекаюсь отъ него. Никогда не называй его моимъ братомъ!"

-- Милый Джонъ, сказала Гэрріетъ, когда они остались одни:-- въ этомъ письмѣ дурныя вѣсти?

-- Да, но я ожидалъ ихъ; я вчера видѣлъ человѣка, который писалъ это письмо.

-- Который писалъ письмо?

-- Мистеръ Домби два раза прошелъ по конторѣ, когда я тамъ сидѣлъ. І1рсжде мнѣ удавалось взбѣгать съ нимъ встрѣчи, но это не могло быть продолжительно. Я понимаю, что мое присутствіе должно казаться ему обиднымъ.

-- Онъ сказалъ это?

-- Нѣтъ, онъ ничего не сказалъ; но я видѣлъ, какъ его взглядъ остановился на мнѣ съ минуту, и понялъ, что должно было случиться, что случилось. Я отставленъ отъ мѣста!

Она по возможности старалась казаться спокойною, но это извѣстіе, но многимъ причинамъ, было для нея ужасно.

-- "Не считаю нужнымъ объяснять вамъ", началъ Джонъ Каркеръ, читая письмо: "почему съ-этихъ-поръ ваше имя будетъ невыносимо для моего слуха и вашъ видъ нестерпимъ для глазъ моихъ. Я желаю, чтобъ съ этой минуты всѣ сношенія между нами были кончены, и прошу васъ никогда не имѣть никакихъ дѣлъ ни со мною, ни съ моимъ домомъ". Впрочемъ, Гэрріетъ, если припомнить все, то онъ поступилъ еще милостиво!

-- Если ты называешь милостью то, что онъ наказалъ тебя за другаго, кротко отвѣчала Гэрріетъ.

-- Мы были для него злымъ племенемъ, сказалъ Джонъ Карперъ.-- Онъ въ правѣ ненавидѣть даже звукъ нашего имени и предполагать, что въ нашей крови есть что-то проклятое. Я бы самъ подумалъ то же, Гэрріетъ, еслибъ тебя не было со мною.

-- Перестань, Джонъ. Если ты сколько-нибудь меня любишь, избавь меня отъ такихъ безумныхъ словъ!

Онъ закрылъ лицо обѣими руками. Гэрріетъ подошла къ нему и отняла одну руку.

-- Я знаю, что послѣ столькихъ лѣтъ потеря мѣста тягостна, сказала она:-- и слѣдствія этой потери ужасны для насъ обоихъ. Мы должны жить и заботиться о средствахъ къ существованію. Но мы будемъ бороться съ судьбою, Джонъ, и бороться вмѣстѣ.

Она поцаловала его съ улыбкою на устахъ, и уговаривала не унывать.

-- Добрая, милая сестра! Ты связала себя добровольно съ погибшимъ человѣкомъ, у котораго имъ ни друзей, ни имени, который отдалилъ даже отъ тебя твоихъ друзей.

-- Джонъ! вскричала она, поспѣшно зажимая ему ротъ рукою: -- ради Бога! заклинаю тебя именемъ нашей дружбы, молчи!

Онъ не отвѣчалъ ни слова.

-- Другъ мой, продолжала она, садясь возлѣ него: -- я также ожидала этого, и, готовясь къ такому несчастно, хотѣла открыть тебѣ, что у насъ есть другъ.

-- Какъ зовутъ нашего друга, Гэрріетъ? спросилъ онъ съ печальною улыбкою.

-- Право не знаю, но онъ увѣрялъ меня въ своей дружбѣ о въ желаніи быть намъ полезнымъ: до-сихъ-поръ я ему вѣрю.

-- Гэрріетъ! вскричалъ съ удивленіемъ Джонъ Карксръ: -- гдѣ живетъ этотъ другъ?

-- Не знаю, отвѣчала она: -- но онъ знаетъ насъ обоихъ и всю нашу исторію, Джонъ. Вотъ почему, по его убѣжденію, я скрывала, что онъ былъ здѣсь, опасаясь, что его знакомство будетъ для тебя тягостію.

-- Здѣсь! Развѣ онъ былъ здѣсь, Гэрріетъ?

-- Одинъ разъ.

-- Что жь это за человѣкъ?

-- Онъ не молодъ. Я сѣдъ, говорилъ онъ:-- и быстро сѣдѣю. Я увѣрена, что онъ откровененъ, великодушенъ и добръ.

-- И ты видѣла его только одинъ разъ, Гэрріетъ?

-- Здѣсь въ комнатѣ только одинъ разъ, отвѣчала она, слегка покраснѣвъ: -- но онъ просилъ меня позволить ему каждую недѣлю, проходя мимо, освѣдомляться, не имѣемъ ли мы въ чемъ-нибудь нужды. Я еще сначала сказала ему, когда онъ предлагалъ свои услуги, что мы ни въ чемъ не нуждаемся.

-- И разъ въ недѣлю...

-- Разъ въ недѣлю, и всегда въ тотъ же день и въ тотъ же часъ, онъ проходилъ мимо, всегда пѣшкомъ, всегда идя по одному направленію -- къ Лондону, никогда не останавливаясь послѣ привѣтливаго поклона. Онъ обѣщалъ мнѣ это, назначая свои странныя свиданія, и такъ вѣрно, такъ забавно держитъ онъ свое слово, что всѣ мои сомнѣнія скоро исчезли, и я стала съ радостію ожидать дня его прихода. Въ прошедшій понедѣльникъ -- первый послѣ этого несчастнаго случая -- онъ не проходилъ, и я сомнѣваюсь, не имѣетъ ли его отсутствіе какой-нибудь связи съ случившимся.

-- Какимъ же образомъ?

-- Я и сама не знаю; но увѣрена, что онъ пріидетъ. Позволь, мнѣ сказать, что я говорила съ тобою, и представить васъ другъ другу. Онъ вѣрно найдетъ для насъ новыя средства къ существованію. Онъ такъ искренно желалъ облегчить, нашу участь, что я обѣщала ему, въ случаѣ нужды, обратиться къ нему, какъ къ другу. Тогда только онъ скажетъ свое имя.

-- Гэрріетъ, опиши мнѣ этого джентльмена. Я вѣрно знаю человѣка, который такъ хорошо меня знаетъ.

Сестра описала ему черты лица, ростъ и одежду джентльмена; но Джонъ Каркеръ, или не зная оригинала, или будучи разсѣянъ, не нашелъ ничего знакомаго въ ея портретѣ.

Однако, рѣшено было, что онъ увидится съ оригиналомъ. Гэрріетъ, нѣсколько успокоенная, обратилась къ своимъ хозяйственнымъ занятіемъ, а Джонъ Каркеръ посвятила" первый день своей непрошеной свободы работамъ въ саду.

Поздно вечеромъ, когда братъ громко читалъ книгу, а сестра занималась шитьемъ, послышался стукъ въ дверь. Среди смутнаго безпокойства и страха, неоставлявшаго ихъ со времени бѣгства брата, этотъ неожиданный звукъ имѣлъ для нихъ какое-то зловѣщее значеніе. Братъ пошелъ отворить дверь; сестра осталась на мѣстѣ, робко прислушиваясь. Кто-то говорилъ съ Джономъ, между-тѣмъ, какъ онъ отвѣчалъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ, и наконецъ оба вошли въ комнату.

-- Гэрріетъ, тихо сказалъ Джонъ, вводя поздняго гостя:-- рекомендую тебѣ мистера Морфина, джентльмена, который долгое время былъ въ домѣ мистера Домби вмѣстѣ съ Джемсомъ.

Гэрріетъ отступила назадъ, какъ-будто встрѣтясь съ призракомъ. Въ дверяхъ стоялъ неизвѣстный другъ, съ добродушнымъ, открытымъ лицомъ, съ черными волосами съ просѣдью, съ живымъ и привѣтливымъ взглядомъ.

-- Джонъ! сказала она, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Это тотъ самый джентльменъ, о которомъ я говорила тебѣ сегодня.

-- Миссъ Гэрріетъ, сказалъ гость:-- я очень-благодаренъ вамъ за это объясненіе, которое меня очень затрудняло. Мистеръ Джонъ, я здѣсь не совсѣмъ чужой. Вы удивились, встрѣтясь со мною въ дверяхъ, и теперь, кажется, удивлены еще болѣе. Впрочемъ, при нынѣшнихъ обстоятельствахъ, это очень-натурально. Не будь мы рабами привычки, мы никогда бы не удивлялись такъ часто.

Говоря это, онъ дружески, но съ уваженіемъ привѣтствовалъ Гэрріетъ, и, сѣвъ возлѣ нея, снялъ перчатки и положилъ шляпу на столъ.

-- Въ моемъ желаніи видѣть вашу сестрицу, мистеръ Джонъ, нѣтъ ничего удивительнаго. Въ аккуратности моихъ посѣщеній также нѣтъ ничего необыкновеннаго. Они обратились для меня въ привычку, а мы, рабы привычки -- рабы привычки!

Опустивъ руки въ карманы и закинувъ назадъ голову, онъ смотрѣлъ на сестру и брата, какъ-будто радуясь, что видитъ ихъ вмѣстѣ, и продолжалъ:

-- Эта привычка имѣла на меня большое вліяніе. Судите сами, Джонъ. Нѣсколько лѣтъ сряду я имѣлъ свою долю въ управленіи домомъ мистера Домби и видѣлъ, какъ братъ вашъ, оказавшійся негодяемъ (ваша сестрица извинитъ меня за это слово), все болѣе и болѣе распространялъ свою власть и наконецъ совершенно завладѣлъ и дѣлами и хозяиномъ. Я видѣлъ, какъ каждый день вы трудилось за своимъ скромнымъ столомъ и былъ совершенно-доволенъ, что меня оставляютъ въ покоѣ, и что вокругъ меня все дѣйствуетъ такъ же правильно, какъ машина. Мои вечера по средамъ проходили какъ обыкновенно, нашъ квартетъ шелъ своимъ порядкомъ, моя віолончель имѣла хорошій тонъ, я былъ совершенно-доволенъ, и не безпокоился ни о комъ на свѣтѣ.

-- Я могу прибавить, что вы были болѣе другихъ любимы и уважаемы въ этомъ домѣ, сказалъ Джонъ Каркеръ.

-- Пустяки! У меня былъ только добрый и уступчивый характеръ. Онъ нравился управляющему, онъ нравился человѣку, которымъ тотъ управлялъ, а болѣе всѣхъ онъ нравился мнѣ. Я дѣлалъ, что мнѣ приказывали, не льстилъ никому изъ нихъ, и радъ былъ, что занималъ мѣсто, въ которомъ никто не нуждался. Такъ я и продолжалъ бы жить до-сихъ-поръ, если бъ у моей комнаты не были тонкія стѣны. Вы можете сказать сестрицѣ, что моя комната отдѣлялась отъ комнаты управляющаго одною перегородкою.

Джонъ Каркеръ сдѣлалъ утвердительный знакъ головою. Гость продолжалъ:

-- Я насвистывалъ, напѣвалъ разныя аріи, проходилъ аккуратно всю сонату Бетговена въ И, чтобы дать ему понять, что я все слышу; но онъ никогда не обращалъ на меня вниманія. Иногда, чтобъ не слышать лишняго, я уходилъ вонъ. Я вышелъ однажды, Джонъ, во время разговора между двумя братьями, который сначала относился къ Валтеру Гэю. Но я слышалъ часть этого разговора прежде, чѣмъ вышелъ изъ комнаты. Вы вѣрно столько помните его, что можете передать сестрицѣ.

-- Мы говорили о прошедшемъ, Гэрріетъ, и о различіи нашихъ положеній въ конторѣ мистера Домби.

-- Сюжетъ разговора не былъ для меня новъ, но онъ представился мни въ новомъ водѣ. Онъ поколебалъ во мнѣ привычку думать, что вокругъ меня все благополучно, и заставилъ разобрать исторію двухъ братьевъ. Мнѣ кажется, я въ первый разъ въ жизни подумалъ о томъ, въ какомъ видѣ покажутся намъ предметы, совершенно знакомые, когда мы взглянемъ на нихъ не съ той точки, съ которой привыкли смотрѣть. Послѣ этого утра, я сталъ уже не такъ веселъ и не такъ доволенъ.

Замолчавъ на минуту, онъ началъ барабанить пальцами по столу; но потомъ, какъ-будто желая скорѣе кончить, продолжалъ торопливо:

-- Прежде, чѣмъ я разсудилъ, что мнѣ дѣлать, и могу ли я что-нибудь сдѣлать, мнѣ пришлось услышать второй разговоръ между братьями, въ которомъ упоминалось о сестрѣ. Я счелъ себя въ правѣ выслушать весь этотъ разговоръ и пришелъ сюда, чтобы взглянуть на сестру. Въ первый разъ я остановился у садовой калитки, подъ предлогомъ развѣдыванія о бѣдномъ сосѣдѣ; но эта попытка не удалась мнѣ и возбудила недовѣрчивость миссъ Гэрріетъ. Во второй разъ, я выпросилъ позволеніе войдти, вошелъ, и сказалъ, что хотѣлъ сказать. Ваша сестрица показала мнѣ причины, по которымъ въ то время она не приняла отъ меня помощи и которыхъ я не смѣлъ оспоривать; но я устроилъ между нами сношенія, которыя только въ послѣднее время были прерваны важными обстоятельствами.

-- Могъ ли я подозрѣвать это, видя васъ каждый день! сказалъ Джонъ Каркеръ.-- Если бы Гэрріетъ знала ваше имя...

-- Сказать правду, Джонъ, я скрывалъ его но двумъ причинамъ. Во-первыхъ, не хотѣлъ открываться, пока не окажу вамъ истинной услуги; во-вторыхъ, я всегда думалъ, что братъ можетъ помириться съ вами, и тогда, при его подозрительномъ характерѣ, онъ никогда бы не простилъ мнѣ моей къ вамъ дружбы. Я хотѣлъ быть для васъ полезнымъ черезъ главу дома; но хлопоты, сопряженныя съ похоронами, женитьбою и домашними несчастіями, долгое время оставляли насъ въ зависимости отъ вашего брата. А тутъ всего благоразумнѣе было оставаться безжизненнымъ пнемъ.

Эти слова вырвались у него какъ-будто противъ воли. Онъ протянулъ одну руку брату, другую сестрѣ, и продолжалъ:

Теперь я высказалъ вамъ все. Надѣюсь, вы понимаете меня и довѣряете мнѣ. Пришло время, Джонъ, когда я могу помочь вамъ, не касаясь той искупительной борьбы, которая продолжалась столько лѣтъ; теперь ты избавился отъ нея проступкомъ другаго. Ужь поздно; сегодня я ничего болѣе не скажу. Я увѣренъ, что и безъ моего совѣта ты будешь, беречь свое сокровище.

Сказавъ это, онъ собрался идти.

-- Ступай со свѣчою впередъ, Джонъ, сказалъ онъ добродушно, и не говори, что ты хочешь мнѣ сказать. Дай мнѣ вымолвить два слова сестрѣ. Мы уже говорили съ нею наединѣ въ этой комнатѣ.

Сердце Джона Каркера жаждало излиться благодарностью; но гость обратился къ Гэрріетъ и сказалъ ей тихо:

-- Вы хотите спросить меня о человѣкѣ, котораго имѣете несчастье называться сестрою?

-- Я боюсь спрашивать, отвѣчала Гэрріетъ.

-- Вы такъ пристально смотрѣли на меня, что я угадалъ вашъ вопросъ. Вы хотите знать, увезъ ли онъ деньги?

-- Да.

-- Онъ не увозилъ.

-- Славу Богу! вскричала Гэрріетъ.-- Я радуюсь за Джона.

-- Для васъ не покажется удивительнымъ, если скажу, что онъ употреблялъ во зло довѣренность мистера Домби, что онъ часто спекулировалъ болѣе для своихъ выгодъ, чѣмъ для выгодъ дома, что онъ пускался на отчаянныя предпріятія, бывшія причиною огромныхъ потерь, и, главное, льстилъ тщеславію своего хозяина вмѣсто того, чтобъ его обуздывать. Начались предпріятія, имѣвшія цѣлью возвысить репутацію дома и показать его великолѣпный контрастъ съ другими купеческими домами -- предпріятія, могшія имѣть гибельныя послѣдствія. Онъ оставилъ въ порядкѣ всѣ счетныя книги, какъ-будто для того, чтобъ показать мистеру Домби, до чего онъ могъ довести его, льстя его самолюбію. Вотъ его главный проступокъ.

-- Еще одно слово, сэръ, сказала Гэрріетъ: -- въ этомъ нѣтъ опасности?

-- Какой опасности?

-- Для кредита дома.

-- Я не могу не сказать вамъ истины. Для кредита нѣтъ никакой опасности. Могутъ встрѣтиться большія или меньшія затрудненія, но опасность можетъ быть только въ томъ случаѣ, когда глава дома не остановитъ предпріятій, превышающихъ его силы.

-- Но можетъ ли это случиться? спросила Гэрріетъ.

-- Я буду съ вами откровененъ. Мистеръ Домби не допускаетъ къ себѣ никого, и теперь онъ не въ состояніи слышать никакихъ доводовъ. Но онъ сильно встревоженъ, и дѣло можетъ кончиться благополучно. Теперь вы знаете все, и дурное и хорошее. Довольно! Доброй ночи.

Мистеръ Морфинъ поцаловалъ ея руку и, подойдя къ дверямъ, гдѣ ожидалъ его Джонъ Каркеръ, шутливо оттолкнулъ его въ сторону, когда тотъ хотѣлъ говорить. "Мы еще успѣемъ наговориться", сказалъ онъ и поспѣшно вышелъ изъ дома.

Братъ и сестра просидѣли до разсвѣта у камина, разговаривая другъ съ другомъ. Сонъ бѣжалъ передъ новымъ міромъ, раскрывшимся передъ ними; они походили на людей, выброшенныхъ на пустынный берегъ, уже свыкшихся съ страданіями и потерявшихъ всякую мысль объ отчизнѣ, къ которымъ вдругъ явился корабль. По совершенно иная мысль также не давала имъ заснуть. Тѣнь виновнаго брата не покидала дома, гдѣ никогда не была нога его.

Ничто не могло ее выгнать оттуда. Она не исчезала съ выходомъ солнца; она была тутъ и утромъ, и въ полдень, и ночью; и ночью она обозначалась еще явственнѣе.

Джонъ Каркеръ вышелъ изъ дома для свиданія съ ихъ другомъ, и Гэрріетъ осталась одна. Она долго сидѣла въ раздумьи. Былъ мрачный, пасмурный вечеръ, еще болѣе располагавшій къ грусти. Мысль о братѣ, котораго такъ долго не видала Гэрріетъ, лежала надъ нею, принимая страшные образы. Онъ казался ей мертвымъ, умирающимъ; онъ звалъ ее, смотрѣлъ на нее угрюмо. Ея воображеніе было такъ разстроено, что съ наступленіемъ сумерекъ она боялась поднять голову и взглянуть въ темные углы комнаты, думая встрѣтить тамъ его призракъ. Иногда она была до того убѣждена, что онъ скрывается въ другой комнатѣ, что принуждала себя отъискивать слѣды его. По напрасно. Въ комнатѣ водворялся прежній мракъ, когда она изъ нея выходила, и бодрая Гэрріетъ не въ силахъ была освободиться отъ смутнаго чувства ужаса.

Было почти совершенно-темно, и Гэрріетъ сидѣла у окна, печально опустивъ голову на руку. Вдругъ она подняла глаза и вскрикнула. Блѣдное лицо женщины прислонилось къ стеклу, и глаза было устремлены на Гэрріетъ.

-- Пустите меня! Я хочу говорить съ вами! вскричала Алиса.

Гэрріетъ тотчасъ узнала женщину съ длинными черными волосами, которую она приняла у себя въ сырую и холодную ночь. Помня ея грубый поступокъ, она въ испугѣ и нерѣшимости отошла отъ окна.

-- Пустите меня! Дайте мнѣ сказать одно слово! Я буду благодарна, тиха, покорна -- все, что хотите...

Настойчивость въ просьбѣ, отчаяніе, написанное на лицѣ, дрожащій голосъ и руки, поднятыя съ мольбою, тронули Гэрріетъ. Она отворила дверь.

-- Могу ли я войдти, или буду говорить здѣсь? спросила женщина, схватывая ее за руку.

-- Что тебѣ нужно? Что ты хочешь сказать?

-- Я должна сказать вамъ нѣсколько словъ, или никогда болѣе не скажу ихъ. Мнѣ и теперь уже хочется уйдти, какъ-будто невидимая рука отталкиваетъ меня отъ вашей двери. Позвольте мнѣ войдти, если вы можете мнѣ вѣрить!

Онѣ вошли въ маленькую кухню, гдѣ незадолго передъ тѣмъ несчастная сушила свое платье.

-- Сядьте здѣсь, сказала Алиса, становясь на колѣни возлѣ Гэрріетъ:-- и взгляните на меня. Помните ли вы меня?

-- Помню.

-- Помните ли, какъ я разсказывала вамъ, чѣмъ я была, и откуда пришла, больная, въ лохмотьяхъ, въ бурную погоду, въ сильный вѣтеръ?

-- Помню.

-- Помните, какъ я возвратилась къ вамъ и бросила ваши деньги въ грязь, проклиная васъ и все вашё племя. Взгляните: теперь я у вашихъ ногъ...

-- Если ты ищешь прощенія... кротко сказала Гэрріетъ.

-- Нѣтъ! вскричала Алиса, съ гордымъ и дикимъ взглядомъ.-- Я прошу, чтобъ мни вѣрили. Судите сами, заслуживаю ли я вашу довѣренность.

Стоя на колѣняхъ, она устремила глаза на огонь, освѣщавшій ея погибшую красоту и роскошные черные волосы. Перекинувъ косу черезъ плечо, она навила ее на руку и, безпрестанно терзая ее, продолжала:

-- Когда я была молода и прекрасна, мать моя, мало заботившаяся обо мнѣ, какъ о ребенкѣ, замѣтила эти достоинства и гордилась мною. Она была бѣдна, корыстолюбива и хотѣла сдѣлать изъ меня родъ собственности. Ни одной доброй матери не пришла бы такая мысль о дочери, ни одна изъ нихъ не поступила бы, какъ поступаетъ моя мать...

Смотря на огонь, она, казалось, забыла, что ее слушаютъ и, крѣпче обвивая около руки свою длинную косу, продолжала, какъ-будто сквозь сонъ:

-- Не стану разсказывать, что изъ этого вышло. Въ нашемъ состояніи это кончается не несчастнымъ замужствомъ, но только гибелью, которая досталась и мнѣ на долю.

Быстро взглянувъ на Гэрріетъ, она сказала:

-- По я напрасно теряю время, и забываю, зачѣмъ пришла сюда... Я сказала, что гибель досталась на мою долю. Я сдѣлалась временною игрушкою, которую беззаботнѣе и безжалостнѣе бросили, чѣмъ бросаютъ игрушки.. И кто бы вы думали бросилъ?

-- Зачѣмъ ты меня спрашиваешь? сказала Гэрріетъ.

-- Отъ-чего вы дрожите? быстро спросила Алиса, бросая на нее испытующій взглядъ.-- Онъ сдѣлалъ меня демономъ. Меня уличили въ проступкѣ, который я совершила для чужихъ выгодъ, и отослали въ судъ, гдѣ у меня не было ни денегъ, ни друга. Я была еще очень-молода, но скорѣе пошла бы на смерть, чѣмъ стала бы просить его объ одномъ словѣ, еслибъ его слово могло спасти меня. Клянусь, что я предпочла бы всякую смерть! Но мать моя, всегда корыстолюбивая, посылала къ нему отъ моего имени, разсказала всю мою исторію, и просила послѣдней милости -- нѣсколькихъ фунтовъ, менѣе, чѣмъ у меня пальцевъ на рукъ. Какъ вы думаете, кто былъ тотъ человѣкъ, который оттолкнулъ женщину, по его мнѣнію лежавшую у его ногъ, довольный тѣмъ, что въ ссылкѣ я не буду его безпокоить и умру тамъ? Какъ вы думаете, кто это былъ?

-- Почему мнѣ знать! прошептала Гэрріетъ.

-- Зачѣмъ же вы дрожите? повторила Алиса, положивъ ей руку на плечо и смотря ей въ глаза.-- Я вижу отвѣтъ на вашемъ лицѣ. Это былъ вашъ братъ Джемсъ.

Гэрріетъ дрожала болѣе и болѣе, но не отвела глазъ отъ устремленнаго на нее взгляда.

-- Когда я узнала, что вы его сестра, я воротилась, больная и усталая, чтобъ возвратить вамъ вашу милостыню. Въ ту ночь, мнѣ казалось, что, не смотря на усталость, я могла бы пройдти весь міръ, чтобъ заколоть его въ такомъ мѣстѣ, гдѣ никто не могъ бы меня увидѣть. Вѣрите ли вы мнѣ?

-- Вѣрю. Но зачѣмъ же ты опять пришла сюда?

-- Послѣ того я его видѣла, продолжала Алиса.-- Я видѣла его своими глазами, видѣла днемъ. Вся ненависть, таившаяся въ груди, вылилась въ глазахъ моихъ. Вы знаете, что онъ оскорбилъ гордаго человѣка и сдѣлалъ его своимъ смертельнымъ врагомъ. Что, если я сказала этому человѣку, гдѣ скрывается братъ вашъ?

-- Ты сказала! вскричала Гэрріетъ.

-- Что, если я нашла человѣка, который знаетъ тайну вашего брата, который знаетъ, какимъ-образомъ и куда онъ бѣжалъ съ своею спутницею? Что, если я заставила этого человѣка разсказать все, отъ слова до слова, врагу вашего брата? Что, если во все это время я смотрѣла на лицо врага и слѣдила за его страшною перемѣной? Что, если я видѣла, какъ въ бѣшенствѣ онъ бросился ихъ преслѣдовать? Что, если я знаю, что онъ теперь въ дорогѣ, похожій больше на демона, чѣмъ на человѣка, и что черезъ нѣсколько часовъ онъ долженъ возвратиться вмѣстѣ съ вашимъ братомъ?

-- Возьми прочь свою руку! сказала Гэрріетъ, отступая.-- Поди прочь! Твое прикосновеніе для меня ужасно!

-- Я.сдѣлала все это, продолжала Алиса.-- Вѣрите ли вы, что я все это сдѣлала?

-- Я боюсь вѣрить. Возьми прочь руку!

-- Подождите еще немного. Вы понимаете теперь, какое я имѣла намѣреніе?

-- Ужасно! вскричала Гэрріетъ.

-- Поэтому, видя, что я стою на колѣняхъ, положивъ руку къ вамъ на руку, не сводя глазъ съ вашего лица, вы можете повѣрить, что не простая откровенность заключается въ словахъ моихъ, что непростая борьба бушевала въ груди моей. Стыжусь признаться, мнѣ стало жаль... Я ненавижу самое себя, я боролась сама съ собою цѣлый день и цѣлую ночь; но мнѣ стало жаль его безъ всякой причины, и я хотѣла, если возможно, исправить то, что сдѣлала. Вы поняли бы всю опасность, еслибъ видѣли его преслѣдователя.

-- Какъ отвратить эти несчастія? что мнѣ дѣлать? вскричала Гэрріетъ.

-- Всю ночь я видѣла его въ крови и, между-тѣмъ, не спала, продолжала Алиса.-- Цѣлый день онъ былъ возлѣ меня.

-- Что мнѣ дѣлать? сказала Гэрріетъ, вздрагивая при этихъ словахъ.

-- Пишите, или пошлите кого-нибудь къ нему, не теряя времени. Онъ въ Дижонѣ. Вы знаете, гдѣ этотъ городъ?

-- Знаю.

-- Скажите брату, что человѣкъ, котораго онъ сдѣлалъ своимъ врагомъ, въ бѣшенствѣ отправился по слѣдамъ его. Убѣдите его бѣжать, пока еще есть время, и не встрѣчаться съ нимъ. Какой-нибудь мѣсяцъ сдѣлаетъ годы разницы. Постарайтесь, чтобъ они не встрѣтились. Тамъ и теперь они не должны встрѣчаться. Пусть его врагъ найдетъ его самъ, но не черезъ меня! На моей душѣ и безъ того довольно!

Огонь пересталъ отражаться на ея блестящихъ черныхъ волосахъ, на поднятомъ лицѣ и въ пылающемъ взглядѣ; рука ея оставила плечо Гэрріетъ, и мѣсто, гдѣ она сидѣла, было пусто.

ГЛАВА VI.

Бѣглецы.

Время -- одиннадцать часовъ вечера; мѣсто -- нумеръ во французской гостинницѣ, состоящей изъ полудюжины комнатъ: прихожей или корридора, столовой, гостиной, спальни и будуара. Къ нимъ ведетъ большая дверь съ главной лѣстницы; но каждая изъ комнатъ имѣетъ по двѣ или по три двери и скрытый ходъ на заднюю лѣстницу. Все это расположено въ нижнемъ этажѣ огромной французской гостинницы.

Роскошь, довольно-ветхая, но еще блестящая, царствовала въ этихъ комнатахъ. Стѣны и потолокъ были раскрашены и вызолочены, полы натерты; пунцовое драпри висѣло фестонами у оконъ, дверей и зеркалъ, и канделабры, перевитыя какъ древесные сучья, высовывались изъ стѣнъ. Но днемъ, когда сторы были подняты и свѣтъ проникалъ сквозь окна, на этой роскоши видны были слѣды времени и пыли, солнца и дыма. Даже ночью, блескъ безчисленныхъ свѣчь не могъ совершенно ихъ изгладить, оставляя ихъ въ тѣни.

Въ этотъ вечеръ, только одна комната, которую мы назвали будуаромъ, освѣщалась яркимъ блескомъ безчисленныхъ свѣчь, отражавшихся въ зеркалахъ, на яркихъ краскахъ и позолотѣ. Изъ передней, гдѣ тускло горѣла лампа, сквозь темную перспективу комнатъ, будуаръ казался блестящимъ брильянтомъ. Среди этого блеска, сидѣла прекрасная женщина -- Эдиѳь.

Она была одна и казалась тою же гордою, неприступною женщиной. Щеки ея немного впали, глаза блестѣли ярче обыкновеннаго, но взглядъ былъ такъ же гордъ и презрителенъ. На лицѣ ея не видно было стыда; раскаяніе не сгибало ея шеи. Надменная по-прежнему, не заботясь ни о себѣ, ни о другихъ, она сидѣла, опустивъ свои черные глаза, и кого-то ожидала.

Ея не занимало ни чтеніе, ни работа; она оставалась наединѣ съ своими мыслями. Какое-то намѣреніе овладѣло ею вполнѣ. Сжавъ дрожащія губы и стиснувъ руки, она сидѣла и ждала.

Услыша шумъ шаговъ въ передней, она вздрогнула и вскричала:

-- Кто тамъ?

Двое слугъ вошли съ подносами и стали накрывать столъ.

-- Кто приказалъ вамъ это? спросила она.

-- Мы получили эти приказанія отъ Monsieur. Monsieur оставилъ также письмо къ Madame. Madame, конечно, получила его?

-- Да.

-- Тысячу извиненій! Мысль, что могли позабыть о письмѣ, поразила лысаго слугу съ огромною бородою., пришедшаго изъ сосѣдняго ресторана. Monsieur приказалъ, чтобъ ужинъ былъ готовъ къ этому времени и извѣщалъ объ этомъ Madame въ своемъ письмѣ. Monsieur сдѣлалъ честь Золотой-Головѣ просьбою, чтобъ ужинъ былъ превосходенъ. Monsieur увидитъ, что его довѣренность къ Золотой-Головѣ оправдается.

Эдиѳь не сказала болѣе ни слова, но задумчиво смотрѣла, какъ они накрывали на столъ. Она встала прежде, чѣмъ они кончили, и, взявъ свѣчу, быстро осмотрѣла всѣ двери въ спальнѣ и гостиной, особенно проходъ, сдѣланный въ стѣнѣ спальни. Отсюда она вынула ключъ и оставила его съ наружной стороны. Сдѣлавъ это, она сѣла на прежнее мѣсто.

Слуги окончили приготовленіе къ ужину и стояли, смотря на столъ. Тотъ изъ нихъ, который говорилъ прежде, спросилъ, не знаетъ ли Madame, скоро ли возвратится Monsieur?

Она не знала. Ей было все равно.

-- Pardon! Ужинъ готовъ. Monsieur говорилъ съ большимъ жаромъ о своей точности. Англійская нація отличается точностью. Что это? какой шумъ! Боже мой, вотъ самъ Monsieur!

Въ-самомъ-дѣлѣ, Monsieur, въ сопровожденіи другихъ двухъ слугъ, явился, съ своими блестящими зубами. Войдя, онъ обнялъ Madame и назвалъ ее по-французски своею милою женою.

-- Боже мой! Madame падаетъ въ обморокъ отъ радости! вскричалъ лысый слуга съ бородою.

Madame только вздрогнула и отступила; но прежде, чѣмъ было произнесено одно слово, она уже стояла, держась за бархатную спинку креселъ... Лицо ея было холодно и спокойно.

-- Франсуа убѣжалъ въ Золотую-Голову за ужиномъ. Онъ летаетъ, какъ птица. Весь багажъ Monsieur въ его комнатъ. Ужинъ принесутъ сейчасъ.

Все это говорилъ лысый слуга съ поклонами и улыбками, и въ-самомъ-дѣлъ, ужинъ скоро явился.

Monsieur былъ доволенъ. Онъ приказалъ слугамъ удалиться. Лысый слуга, оборотясь, чтобъ поклониться, замѣтилъ, что Madame все еще стояла, положивъ руку на бархатную спинку креселъ и смотря прямо передъ собою съ какою-то безчувственною неподвижностью.

Вмѣстѣ со стукомъ двери, запертой Паркеромъ, бой соборныхъ часовъ, пробившихъ полночь, долетѣлъ до ушей Эдиѳи. Она слышала, какъ Паркеръ остановился и также прослушивался; она слышала, какъ онъ шелъ къ ней, затворяя за собою всѣ двери. Рука ея оставила на минуту бархатную спинку креселъ, чтобы подвинуть къ себѣ ножъ со стола, и потомъ опять опустилась на кресла.

-- Какъ странно, что вы пріѣхали сюда совершенно одни, мой ангелъ! сказалъ Паркеръ, входя.

-- Что? отвѣчала она.

Голосъ ея былъ такъ рѣзокъ, быстрый оборотъ головы такъ гнѣвенъ, и взглядъ такъ мраченъ, что онъ стоялъ передъ нею, какъ окаменѣлый, съ свѣчою въ рукахъ.

-- Я говорю, повторилъ онъ наконецъ, ставя свѣчу на столъ и привѣтливо улыбаясь: -- что мнѣ кажется страннымъ, что вы пріѣхали однѣ. Это была ужь излишняя предосторожность. Вы могли бы взять горничную въ Гаврѣ или Руанѣ, не смотря на то, что вы самая причудливая, хоть о самая прекрасная изъ женщинъ.

Ея глаза какъ-то странно смотрѣли на него, по она по-прежнему не говорила ни словами стояла, положивъ руку на спинку креселъ.

-- Я никогда еще не видалъ васъ такою прекрасною, какъ сегодня, продолжалъ Паркеръ.-- Существенность кажется мнѣ даже выше картины, съ которой я не спускалъ глазъ ни днемъ, ни ночью.

Ни слово, ни взглядъ не брошены были Эдиѳью. Голова ея была гордо поднята, по глаза совершенно закрывались длинными рѣсницами.

-- Я много страдалъ, продолжалъ Каркеръ съ улыбкою: -- но настоящее вознаграждаетъ меня за все. Мы будемъ жить въ Сициліи. Въ самой праздной части свѣта мы будемъ вмѣстѣ искать вознагражденія за прошедшее.

Онъ весело готовился подойдти къ ней, но она быстро схватила со стола ножъ и отступила назадъ.

-- Остановитесь! вскричала она:-- или я убью васъ!

Внезапная перемѣна въ лицѣ и дикая ненависть, сверкавшая въ глазахъ ея, приковали Каркера къ мѣсту.

-- Остановитесь, и не подходите ко мнѣ, если вамъ дорога жизнь!

Оба они стояли и смотрѣли другъ на друга. Гнѣвъ и удивленіе выражались на его лицѣ; но онъ старался скрыть ихъ и сказалъ вкрадчивымъ тономъ:

-- Перестаньте! мы здѣсь одни; насъ никто не видитъ и не слышитъ. Не-уже-ли вы думаете испугать меня этими припадками добродѣтели?

-- Не думаете ли вы испугать меня, напоминая, что мы здѣсь одни, и что мнѣ не найдти здѣсь помощи? Испугать меня, когда я съ намѣреніемъ пріѣхала сюда одна! Еслибъ я боялась васъ, то не-уже-ли бы не избѣгала? Еслибъ я боялась васъ, то была ли бы я здѣсь, въ глухую ночь, чтобъ сказать вамъ то, что вы сейчасъ услышите?

-- Что же вы скажете мнѣ, непокорная красавица? Право, вы даже въ гнѣвѣ прекраснѣе, чѣмъ другія въ лучшемъ расположеніи духа!

-- Я не скажу вамъ ничего, пока вы не отойдете къ тому стулу. Не подходите ко мнѣ ни на шагъ. Если вы тронетесь съ мѣста, я убью васъ!

-- Вы ошибкою не принимаете ли меня за своего мужа? спросилъ онъ съ усмѣшкою.

Не удостоивъ, его отвѣтомъ, Эдиѳь повелительно указала на стулъ, Каркеръ закусилъ губу, нахмурился, засмѣялся, а сѣлъ съ нерѣшимостью и досадою, которыхъ не могъ скрыть. Кусая ногти, онъ смотрѣлъ по сторонамъ, какъ-будто забавляясь ея капризомъ.

Эдиѳь опустила ножъ на столъ, и, положивъ руку на грудь, сказала:

-- У меня лежитъ здѣсь тяжесть, которую я передамъ вамъ, какъ передала бы какой-нибудь пресмыкающейся гадинѣ.

Онъ принужденно засмѣялся и просилъ ее кончить комедію, пока еще не простылъ ужинъ. Но взглядъ, брошенный на нее украдкою, выражалъ гнѣвъ и досаду, и Каркеръ топнулъ ногою о полъ, прошептавъ проклятіе.

-- Сколько разъ, сказала Эдиѳь, останавливая на немъ свой мрачный взглядъ:-- вы дерзко преслѣдовали меня оскорбленіями и обидой! Сколько разъ, насмѣшливыми словами и взглядами, вы упрекали меня въ моемъ замужствѣ! Сколько разъ вы обнажали рану моей любви къ милой, покинутой дѣвушкѣ, и терзали ее! Какъ часто вы раздували огонь, который, въ-продолженіе двухъ лѣтъ, медленно жегъ меня и побуждалъ къ мщенію?

-- Я не сомнѣваюсь, что у васъ хорошая память, потому-что все это совершенно-справедливо. Перестаньте, Эдиѳь. Это хорошо для вашего негодяя-мужа...

-- Что, если всѣ другія причины моей ненависти къ нему исчезли и осталась только та, что вы были его совѣтникомъ и любимцемъ?

Эдиѳь произнесла эти слова съ явною ненавистью и отвращеніемъ.

-- Не по этой ли причинѣ бы и убѣжали со мною? насмѣшливо спросилъ онъ.

-- Да, и по этой-то причинѣ мы въ послѣдній разъ сходимся здѣсь лицомъ-къ-лицу. Презрѣнный! Мы встрѣтились ночью, и ночью же разстанемся. Послѣ того, какъ я перестану говорить, я не останусь здѣсь ни на минуту!

Онъ бросилъ на нее свой отвратительный взглядъ и схватился рукою за столъ, но не всталъ и не отвѣчалъ ни слова.

-- Я женщина, продолжала Эдиѳь, смотря на него пристально: -- которую съ дѣтства ожесточали. Меня навязывали и отвергали, выставляли и оцѣнивали, пока душа моя не могла болѣе вынести. Я не имѣла никакихъ особенныхъ достоинствъ, но меня всѣми средствами старались возвысить въ глазахъ свѣта. Мои бѣдные, гордые друзья смотрѣли и радовались, и всякое сочувствіе между нами умерло въ груди моей. Теперь я уже ни о комъ изъ нихъ не думаю. Я осталась одна на свѣтѣ, и помню, какъ пустъ былъ для меня свѣтъ, и какую пустую роль я въ немъ играла. Вы знаете это; вы знаете, что мое доброе имя не имѣетъ для меня цѣны.

-- Да, мнѣ казалось это, отвѣчалъ Каркеръ.

-- И вы на это разсчитывали, преслѣдуя меня. Не показывая другаго сопротивленія окружавшимъ меня людямъ, кромѣ равнодушія, и зная, что мое замужство принудитъ ихъ оставить меня въ покоѣ, я покорилась судьбѣ своей. Вамъ это извѣстно.

-- Да, отвѣчалъ Каркеръ, показывая зубы.

-- И вы на это разсчитывали, преслѣдуя меня. Со дня моего замужства, я увидѣла себя жертвою новаго позора: я, подверглась такимъ просьбамъ и преслѣдованіямъ одного мерзавца, что мнѣ казалось, будто до той минуты я никогда не знала униженія. Этимъ униженіемъ окружилъ меня мой мужъ и самъ погрузилъ меня въ него. Тогда, принужденная ими обоими изгнать изъ сердца послѣднюю мысль о любви и привязанности, чтобъ не быть причиною несчастія невинной дѣвушки, я возненавидѣла ихъ обоихъ -- не знаю, кого болѣе: господина или слугу!

Каркеръ пристально смотрѣлъ на Эдиѳь, стоявшую передъ нимъ во всей красотѣ обиженной женщины. Онъ видѣлъ ея рѣшительность; онъ видѣлъ, что она столько же боялась его, какъ червя.

-- Что мнѣ говорить вамъ о чести и добродѣтели! продолжала она.-- Какое значеніе могутъ онѣ имѣть для васъ? какое значеніе могутъ онѣ имѣть, когда я говорю о нихъ? Но скажу вамъ, что одно ваше прикосновеніе оледеняетъ воинѣ кровь антипатіей, что съ того часа, какъ я въ первый разъ увидѣла и возненавидѣла васъ; до настоящей минуты, когда мое инстинктивное отвращеніе къ вамъ увеличивалось по мѣрѣ того, какъ я васъ узнавала, вы были для меня гнусной тварью, которой нѣтъ подобной на землѣ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ онъ усмѣхаясь.

-- Что было въ тотъ вечеръ, когда, пользуясь сценою, которой вы были свидѣтелемъ, вы осмѣлились прійдти въ мою комнату и говорить со мною?

Онъ пожалъ плечами и опять засмѣялся.

-- Что было въ тотъ вечеръ? повторила она.

-- У васъ такъ хороша память, что вы вѣрно сами помните, отвѣчалъ Каркеръ.

-- Да, я помню. Слушайте же. Предлагая мнѣ это бѣгство, вы сказали, что, назначивъ вамъ свиданіе, оставаясь еще прежде нѣсколько разъ наединѣ съ вами и открыто признаваясь въ отвращеніи къ мужу, я отдала свое доброе имя совершенно на вашъ произволъ.

-- Это была любовная хитрость, прервалъ Каркеръ, улыбаясь.-- По старой пословицѣ...

-- Въ тотъ вечеръ борьба -- не съ уваженіемъ къ моему доброму имени, но сама не знаю съ чѣмъ, можетъ-быть съ привычкою къ этому послѣднему убѣжищу -- кончилась. Въ тотъ вечеръ я умерла для всего, кромѣ гнѣва и ненависти. Я рѣшилась на поступокъ, который повергнулъ въ прахъ вашего господина, привелъ васъ сюда и поставилъ передо мною.

Онъ съ проклятіемъ вскочилъ съ мѣста. Она положила руку на грудь, но не дрогнула ни однимъ первомъ. Онъ стоялъ; она также стояла; столъ и кресло стояли между ними.

-- Когда я забуду, что этотъ человѣкъ прикоснулся ко мнѣ въ тотъ вечеръ своими устами и держалъ меня въ своихъ объятіяхъ, сказала Эдиѳь, указывая на него:-- когда я позабуду пятно поцалуя на моей щекѣ, къ которой прикасалась бѣдная, невинная Флоренса, тогда я въ состояніи буду забыть послѣдніе два года страданій и заглажу свой проступокъ передъ мужемъ, съ которымъ теперь у меня нѣтъ ничего общаго.

Ея пылающіе глаза снова устремились на Каркера. Лѣвою рукою она протянула нѣсколько писемъ.

-- Смотрите! сказала съ презрѣніемъ Эдиѳь.-- Эти письма вы прислали ко мнѣ подъ вымышленнымъ именемъ; одно здѣсь, другое въ дорогѣ. Печати не сломаны, возьмите ихъ назадъ!

Она смяла ихъ въ рукѣ и бросила ему подъ ноги. На лицѣ ея появилась даже улыбка.

-- Мы сегодня встрѣтились, сегодня и разстанемся. Вы слишкомъ-рано вздумали о Сициліи. Вы могли бы долѣе льстить и ползать, могли бы разбогатѣть. Вы дорого покупаете себѣ убѣжище.

-- Эдиѳь! сказалъ онъ, грозя ей рукою.-- Сядьте! довольно! Какой бѣсъ вселился въ васъ?

-- Имя имъ легіонъ, отвѣчала она съ уничтожающею гордостью:-- вы и господинъ вашъ развели ихъ въ многообѣщающемъ домѣ, и они растерзаютъ васъ обоихъ.

Онъ стоялъ передъ нею, шепча угрозы, но не смѣя къ ней приблизиться.

-- Въ вашемъ хвастовствѣ заключается мое торжество, продолжала Эдиѳь.-- Я обнаружу въ васъ подлѣйшаго человѣка, низкое орудіе гордеца, чтобъ сильнѣе растравить его рану. Хвастайте и отмстите ему за меня! Вамъ извѣстно, какъ вы пріѣхали сюда сегодня; вы, конечно, находите себя столь же презрительнымъ, какъ и я. Хвастайте же и отмстите мнѣ на себѣ.

У Каркера пѣна выступила у рта. Еслибъ Эдиѳь обнаружила хотя минутную робость, онъ непремѣнно употребилъ бы силу; но она была тверда, какъ скала, и ея испытующій взглядъ не оставлялъ его ни на минуту.

-- Мы такъ не разстанемся, сказалъ Каркеръ.-- Не-уже-ли вы сдѣлаете меня такимъ глупцомъ, что я отпущу васъ при вашемъ сумасшествіи?

-- Не думаете ли вы, что меня можно задержать?

-- Я постараюсь, отвѣчалъ онъ, дѣлая угрожающее движеніе рукою.

-- Берегитесь подходить ко мнѣ! вскричала Эдиѳь.

-- А что, если съ моей стороны не будетъ никакого хвастовства? сказалъ Каркеръ.-- Что, если я измѣнюсь? Перестаньте же. Мы должны условиться; иначе я прійму другія мѣры. Сядьте, сядьте!

-- Теперь слишкомъ-поздно! вскричала Эдиѳь.-- Я уже бросила на вѣтеръ свое доброе имя. Я рѣшилась не переносить своего позора и умереть. Для этого, я здѣсь одна съ вами, въ глухую ночь. Для этого я выдала здѣсь себя за вашу жену.

Онъ отдалъ бы душу, чтобъ низвергнуть въ прахъ эту женщину и имѣть ее въ своей власти. Но онъ ее могъ смотрѣть на нее, не могъ ея не бояться. Онъ видѣлъ въ ней силу, которой невозможно было противиться. Онъ не осмѣлился подойдти къ ней; но, отступивъ къ дверямъ, въ которыя вошелъ, заперъ ихъ на ключъ.

-- Въ послѣдній разъ повторяю вамъ, берегитесь, сказала она, улыбаясь опять.-- Вамъ измѣнили, какъ измѣняютъ всѣмъ измѣнникамъ. Мистеру Домби дано знать, что вы здѣсь. Я видѣла его сегодня на улицѣ.

-- Ты лжешь, несчастная! вскричалъ Каркеръ.

Въ эту минуту, въ передней громко зазвонилъ колокольчикъ. Онъ поблѣднѣлъ, а Эдиѳь стояла, протянувъ руку, какъ волшебница, по заклинанію которой раздался звонокъ.

-- Слышите?..

Каркеръ, замѣтивъ въ ней перемѣну, заслонилъ собою двери, чтобъ она не ушла. Но она вышла въ протовоположную дверь и заперла ее за собою.

Не видя болѣе ея безпощаднаго взгляда, онъ почувствовалъ, что можетъ съ нею бороться. Онъ думалъ, что ужасъ, возбужденный ночною тревогою, усмирилъ ее. Отворивъ дверь, онъ вошелъ вслѣдъ за нею.

Но въ комнатѣ было темно, и никто не отвѣчалъ ему. Онъ взялъ свѣчу, осмотрѣлъ всѣ углы, но комната была совершенно-пуста. Невѣрными шагами обошелъ онъ гостиную и столовую, боязливо объискивая вездѣ, но Эдиѳи нигдѣ не было. Ея не было и въ передней, которую можно было осмотрѣть однимъ взглядомъ.

Между-тѣмъ, колокольчикъ продолжалъ звенѣть, и кто-то ломился въ дверь. Онъ поставилъ свѣчу и началъ прислушиваться. За дверьми нѣсколько голосовъ говорили вмѣстѣ; двое говорили по-англійски, и одинъ изъ этихъ голосовъ былъ слишкомъ-хорошо знакомъ Каркеру.

Онъ снова взялъ свѣчу и быстро прошелъ черезъ всѣ комнаты, останавливаясь въ каждой и повсюду ища Эдиѳи. Въ спальнѣ ему попалась на глаза дверь, скрытая въ стѣнѣ. Онъ нашелъ ее запертою изнутри; но Эдиѳь, уходя, уронила вуаль и захлопнула ее въ дверяхъ.

Во все это время, на лѣстницѣ не переставали звонить въ колокольчикъ и стучаться въ дверь руками и ногами.

Онъ не былъ трусливъ; но этотъ шумъ, прежняя сцена, несбывшіеся планы, невозможность помощи, и, наконецъ, мысль, что человѣкъ, котораго онъ такъ низко обманулъ, готовится сорвать съ него маску, поразила его паническимъ страхомъ. Онъ толкнулъ дверь, въ которой захлопнулась вуаль, но не могъ отворить. Онъ открылъ окно и взглянулъ внизъ, на дворъ; но скачокъ показался ему слишкомъ-высокимъ, а камни безжалостны.

Звонъ и стукъ въ дверь болѣе и болѣе увеличивали страхъ его. Онъ снова воротился въ спальню и съ новымъ усиліемъ отворилъ потаенную дверь. Замѣтивъ маленькую лѣстницу, и чувствуя, какъ пахнуло ночнымъ вѣтеркомъ, онъ взялъ пальто и шляпу, на-крѣпко заперъ за собою дверь, спустился внизъ со свѣчою въ рукѣ, потушилъ ее, выходя на улицу, и, поставя въ уголъ, очутился на чистомъ воздухѣ, гдѣ сіяли звѣзды.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ.

ГЛАВА I.

Робъ-точильщикъ теряетъ свое мѣсто.

Сторона, у желѣзной рѣшетки, отдѣлявшей дворъ отъ улицы, оставя маленькую калитку отпертою, ушелъ, безъ сомнѣнія для того, чтобъ узнать о причинѣ шума на парадной лѣстницѣ. Тихонько приподнявъ защелку, Каркеръ выскочилъ на улицу и потомъ осторожно заперъ за собою калитку.

Терзаемый бѣшенствомъ и досадою, онъ былъ преслѣдуемъ какимъ-то паническимъ страхомъ. Онъ скорѣе готовъ былъ прямо встрѣтить всякую опасность, чѣмъ сойдтись лицомъ-къ-лицу съ человѣкомъ, на котораго, за два часа предъ тѣмъ, не обращалъ никакого вниманія. Послѣ минутнаго безпокойства, онъ въ состояніи былъ съ наглою дерзостью услышать и звукъ его голоса и даже встрѣтить его самого; но когда веденная имъ мина обрушилась на него же, онъ потерялъ всю свою смѣлость и самоувѣренность. Оттолкнутый какъ гадина, разгаданный и осмѣянный, затоптанный въ прахъ женщиною, которой мысли онъ думалъ отравить медленнымъ ядомъ, чтобъ послѣ сдѣлать ее игрушкою своей прихоти, онъ прятался отъ всѣхъ въ униженіи и испугѣ.

Какой-то другой ужасъ, неимѣвшій ничего общаго съ опасеніемъ погони, подобно электрическому удару поразилъ его въ то время, когда онъ крался по улицамъ. Этотъ ужасъ былъ невыразимъ и непонятенъ, подобно ужасу при землетрясеніи, или при порывѣ смерти въ воздухѣ. Каркеръ остановился, какъ-будто для того, чтобъ буря прошла мимо его. Но бури не было, она не проходила, а между тѣмъ оставила за собою томительный ужасъ.

Онъ поднялъ смущенное лицо къ ночному небу, гдѣ звѣзды, полныя спокойствія, сіяли прежнимъ блескомъ, и началъ думать, что ему дѣлать, опасаясь преслѣдованія въ незнакомой странѣ, гдѣ законы могли не принять его подъ свое покровительство, и, не смѣя искать убѣжища въ Италіи или Сициліи, гдѣ въ темныхъ углахъ улицъ ему уже представлялись наемные убійцы, онъ рѣшился возвратиться въ Англію -- Во всякомъ случаѣ, я буду тамъ безопаснѣе. Если не вздумаю встрѣтиться съ этимъ глупцомъ, то тамъ меня будетъ труднѣе отъискать. А если и вздумаю, то всегда найду человѣка, который поможетъ и совѣтомъ и дѣломъ. Меня по-крайней-мѣрѣ не раздавятъ тамъ, какъ мышь.

Онъ прошепталъ имя Эдиѳи и судорожно сжалъ руку. Прокрадываясь въ тѣни массивныхъ зданій, онъ сжалъ зубы, прошепталъ страшное проклятіе на ея голову, и потомъ смотрѣлъ по сторонамъ, какъ-будто-бы вездѣ ее отъискивая. Такимъ образомъ добрался онъ до воротъ трактира. Слуги всѣ спали; по на его звонокъ вышелъ человѣкъ съ фонаремъ, и они вмѣстѣ отправились на почтовый дворъ, чтобъ нанять фаэтонъ до Парижа.

Торгъ продолжался недолго; скоро лошади были уже запряжены. Сказавъ, гдѣ должна встрѣтить его коляска, Каркеръ началъ по прежнему прокрадываться за городъ и вышелъ на большую дорогу, которая, какъ потокъ, блестѣла на темной равнинѣ.

Куда вела она? гдѣ оканчивалась? Онъ недовѣрчиво взглянулъ на окрестность, гдѣ тонкія деревья означали дорогу, и непонятный ужасъ снова овладѣлъ его душою.

Не было вѣтра; не было тѣни въ глубокомъ сумракѣ ночи; не было шума. За нимъ лежалъ городъ, кое-гдѣ блестѣвшій огнями, и звѣзды міра были скрыты шпицами и крышами, едва обозначавшимися на небѣ. Мрачная и глухая пустыня лежала вокругъ него, и городскіе часы только-что пробили два.

Ему казалось, что онъ шелъ уже долго и прошелъ далеко. Онъ часто останавливался и прислушивался., Наконецъ, звонъ почтоваго колокольчика долетѣлъ до ушей его. Колокольчикъ приближался то стихая, то заливаясь громче; послышалось хлопанье бича, и вслѣдъ за тѣмъ почтальйонъ остановилъ возлѣ него четверку лошадей.

-- Кто здѣсь? Это вы, мосьё?

-- Да.

-- Вы долго шли одни въ темнотѣ.

-- Ничего. У всякаго свой вкусъ. Не приказывалъ ли еще кто-нибудь готовить лошадей на почтѣ?

-- Тысячу чертей!.. Извините... Другихъ лошадей? Нѣтъ, никто не приказывалъ.

-- Послушай, любезный. Я очень тороплюсь. Поѣзжай какъ можно скорѣе. Я не жалѣю денегъ. Погоняй!

-- Галло! гопъ! Галло! ги! И лошади понеслись по черной равнинѣ, разметая передъ собою грязь и пыль.

Стукъ и тряска согласовались съ смятеніемъ и несвязностью идей бѣглеца. Все было мрачно извнѣ, все было мрачно въ душѣ его. Предметы мелькали, сливаясь другъ съ другомъ, и потомъ скрывались изъ вида. За деревенскими домиками и палисадниками вдругъ открывалась безграничная пустыня. За измѣнчивыми призраками, мелькнувшими въ его памяти, и тотчасъ исчезнувшими, являлись ужасъ, досада и уничтоженное коварство. По-временамъ, порывъ горнаго воздуха слеталъ на равнину съ вершинъ далекой Юры. Иногда чувство ужаса обнимало его душу и, пролетая, леденило въ немъ кровь.

Отблески фонарей на лошадиныхъ гривахъ и на плащѣ почтальйона, принимавшемъ различныя формы, отвѣчали его мыслямъ. Въ его воображеніи мелькали тѣни знакомыхъ людей, сидѣвшихъ въ своемъ обыкновенномъ положеніи надъ столами и книгами; онъ видѣлъ Эдиѳь и человѣка, отъ котораго бѣжалъ. Звонъ колокольчика и стукъ колёсъ повторяли ему слова, которыя когда-то были сказаны. Время и мѣсто смѣшивались въ его памяти. Я между-тѣмъ дымящіяся лошади бѣшено летѣли впередъ по темной дорогѣ, какъ-будто гонимыя демономъ!

Онъ не могъ остановиться ни на одной мысли. Его не сбывшійся планъ овладѣть прекрасною женщиною, и тѣмъ вознаградить себя за долгое притворство; напрасная измѣна человѣку, который былъ для него добръ и великодушенъ при всей своей гордости; ненависть къ женщинѣ, сорвавшей съ него личину и отмстившей за себя, разные планы мщенія -- все это смѣшивалось въ головѣ его въ какой-то хаосъ. Онъ чувствовалъ, что пока ему еще ни о чемъ невозможно мыслить.

Все, что происходило до второй женитьбы мистера Домби, проснулось въ его памяти. Онъ вспомнилъ, какъ завидовалъ онъ ребенку, какъ завидовалъ дѣвушкѣ, какъ отдалялъ всѣхъ отъ обманутаго имъ человѣка, какъ очертилъ его кругомъ, за который никто не смѣлъ перешагнуть. И не-уже-ли все это было сдѣлано для того только, чтобъ бѣжать теперь, какъ вору, отъ того же самаго человѣка?

Онъ готовъ былъ наложить на себя руки за свою трусость; но мысль о разрушенныхъ планахъ парализировала всѣ его дѣйствія. Питая безсильную ярость къ Эдиѳи, ненавидя и себя и мистера Домби, онъ бѣжалъ по-прежнему, и болѣе ничего не въ состояніи былъ дѣлать.

По-временамъ онъ прислушивался къ стуку колесъ за собою. Въ его воображеніи, стукъ былъ громче и громче. Наконецъ, онъ до того убѣдился въ дѣйствительности погони, что закричалъ почтальйону: стой!

Это слово остановило коляску, лошадей и почтальйона посрединѣ дороги.

-- Чортъ возьми! закричалъ почтальнонъ лѣниво обарачиваясь: что случилось.

-- Слушай! Что это такое?

-- Что?

-- Этотъ шумъ!

-- Стой, разбойникъ! сказалъ почтальйонъ, обращаясь къ лошади.-- Какой шумъ?

-- Позади насъ. Не ѣдетъ ли тамъ другая коляска? Смотри. Что это?

-- Перестанешь ли ты, животное? продолжалъ почтальйонъ, ударяя лошадь, которая кусала другую.-- Тамъ ничего нѣтъ.

-- Ничего?

-- Ничего, кромѣ зари.

-- Мнѣ кажется, ты правъ. Теперь я самъ ничего не слышу. Пошелъ!

Коляска, закрытая отъ лошадей облакомъ пыли, сначала подвигается медленно, потому-что почтальйонъ вынулъ изъ кармана ножикъ и вздумалъ поправить свой кнутъ. Но опять послышалось его гиканье, и лошади бѣшено понеслись впередъ.

Звѣзды начинали блѣднѣть и показался день. Каркеръ, вставъ въ коляскѣ и смотря назадъ, могъ видѣть всю дорогу, по которой ѣхалъ, и убѣдился, что его никто не преслѣдуетъ. Скоро совсѣмъ разсвѣло, и солнце освѣтило виноградники и поля, покрытыя рожью; кое-гдѣ люди поправляли большую дорогу или ѣли свой хлѣбъ. Мало-по-малу начали показываться крестьяне, шедшіе на дневную работу, или на рынокъ, или стоявшіе у дверей бѣдныхъ хижинъ, лѣниво смотря, какъ Каркеръ проѣзжалъ мимо. Потомъ показалась почтовая станція, полу-утонувшая въ грязи, и далѣе, огромный, старинный замокъ, исчерченный зеленымъ мхомъ, отъ нижней террассы до высокихъ башень.

Забравшись въ уголъ коляски, Каркеръ безпрестанно погонялъ лошадей и часто оглядывался назадъ. Стыдъ, досада и страхъ быть встрѣченнымъ не давали ему покоя. Прежній ужасъ, терзавшій его ночью, снова возвратился съ днемъ. Однообразный звонъ колокольчиковъ и топотъ лошадей; однообразіе его безпокойства и безсильнаго гнѣва дѣлали его путешествіе похожимъ на видѣніе, въ которомъ не было ничего дѣйствительнаго, кромѣ его муки.

Въ этомъ видѣніи чудились ему длинныя дороги, доходившія до горизонта, которыя, казалось, никогда невозможно было проѣхать до конца, дурно-вымощенные города, подъ гору и въ гору, гдѣ выглядывали лица изъ мрачныхъ дверей и грязныхъ оконъ, и рогатый скотъ былъ выставленъ на продажу, мосты, церкви, кресты, почтовыя станціи, новыя лошади, запрягаемыя противъ воли, и старыя, настойчиво-упершіяся мордами въ конюшни, маленькія кладбища съ черными крестами, увядшіе вѣнки, и потомъ опять длинныя-длинныя дороги вплоть до измѣнчиваго горизонта.

Ему чудилось утро, полдень и вечеръ, длинныя дороги, оставленныя позади, и новая мостовая, по которой стучали колеса его экипажа. Ему чудилось, что онъ выходилъ, на-скоро съѣдалъ что-нибудь и пилъ вино, которое его не веселило, что онъ шелъ пѣшкомъ, въ толпѣ нищихъ, слѣпыхъ, съ дрожащими вѣками, ведомыхъ старухами, которыя подносили свѣчи къ ихъ лицу, что онъ шелъ въ толпѣ идіотокъ, хромыхъ, разслабленныхъ, что слышалъ ихъ вопли, видѣлъ протянутыя къ нему руки, и, опасаясь встрѣтить своего преслѣдователя, сидѣлъ оглушенный въ углу, и мчался впередъ по безконечной дорогѣ, только изрѣдка оглядываясь назадъ, когда луна выходила изъ-за облаковъ.

Ему казалось, что онъ не спалъ, но дремалъ съ открытыми глазами, и часто вскакивалъ и громко отвѣчалъ на невѣдомый голосъ; ему казалось, что онъ проклиналъ себя за свое бѣгство, проклиналъ себя зато, что далъ ей уйдти, что не встрѣтилъ его лицомъ-къ-лицу; ему казалось, что онъ былъ въ непримиримой враждѣ съ цѣлымъ свѣтомъ, но болѣе всего съ самимъ-собою. Прошедшее и настоящее перемѣшивались въ его памяти. Ему представлялась перемѣна за перемѣной, при прежнемъ однообразіи колокольчиковъ и колесъ, лошадинаго топота и вѣчнаго безпокойства. Ему представлялось, что, не смотря на все, онъ добрался, наконецъ, до Парижа, гдѣ мутная рѣка мирно катилась между двумя шумными потоками движенія и жизни.

Ему смутно чудились мосты, набережныя, безконечныя улицы, винные погреба, водоносы, толпы народа, солдаты, городскія кареты, барабанный бой, пассажи. Однообразіе колесъ, колокольчиковъ и лошадинаго топота исчезло среди всеобщаго шума. Онъ слышалъ, выѣзжая въ другой каретѣ за заставу, какъ затихалъ этотъ шумъ, и какъ началось прежнее однообразіе колокольчиковъ, колесъ, лошадинаго, топота и вѣчнаго безпокойства.

Ему снова представлялся закатъ солнца и наступленіе ночи, опять длинная дорога, и огни въ окнахъ, потомъ заря и восходъ солнца. Онъ какъ-будто снова поднимался на гору, гдѣ повѣялъ на него свѣжій морской вѣтерокъ, и откуда видно было, какъ утреннее солнце играло на вершинахъ далекихъ волнъ. Ему чудилось, что онъ въ гавани, куда съ приливомъ возвращались рыбачьи лодки, и гдѣ женщины и дѣти весело встрѣчали рыбаковъ. Ему представлялись ихъ сѣти и платья, раскинутыя для просушки на солнцѣ, проворные матросы, шумѣвшіе на мачтахъ и рангоутѣ кораблей, и шумъ взволнованнаго моря.

Ему чудилось, что онъ отдалился отъ берега и смотрѣлъ на него съ палубы корабля, между-тѣмъ, какъ туманъ висѣлъ надъ моремъ и земля чуть виднѣлась вдали. Ему чудилась зыбь, плескъ и ропотъ спокойнаго моря, и сѣрая линія впереди, становившаяся яснѣе и выше; скалы, зданія, мельница, церковь съ каждою минутою обозначались явственнѣе. Ему чудилась пристань, гдѣ толпы народа пришли встрѣчать друзей; ему чудилось, что онъ наконецъ въ Англіи.

Въ бреду своемъ, онъ располагалъ уѣхать въ отдаленную деревню и тамъ спокойно ожидать развязки. Онъ вспомнилъ станцію желѣзной дороги, проходившей мимо этого мѣста, и трактиръ, мало-посѣщаемый проѣзжими. Въ немъ онъ рѣшился отдохнуть и успокоиться.

Съ этимъ намѣреніемъ онъ быстро проскользнулъ въ вагонъ, и, завернувшись въ плащь, притворясь спящимъ, былъ унесенъ далеко отъ морскаго берега. Пріѣхавъ на мѣсто, онъ подозрительно осмотрѣлся кругомъ. Одинъ только домъ, недавно выстроенный и окруженный красивымъ садомъ, стоялъ у опушки лѣса, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ ближайшаго городка. Здѣсь остановился Каркеръ и, поспѣшно вбѣжавъ въ трактиръ, занялъ наверху двѣ смежныя комнаты, не будучи никѣмъ замѣченъ.

Онъ хотѣлъ успокоиться и взять прежнюю власть надъ собою. Ярость и досада совершенно овладѣли его мыслями, въ которыхъ уже не было ничего опредѣленнаго. Онъ былъ въ какомъ-то оцѣпенѣніи и совершенно упалъ духомъ.

Но какъ-будто по заклятію онъ никогда не долженъ былъ успокоиться; его усталыя чувства не засыпали ни на минуту. Онъ не въ состояніи былъ имѣть на нихъ ни малѣйшаго вліянія, какъ-будто они принадлежали другому человѣку. Поѣздка оставила на нихъ весь хаосъ видѣній. Гордая женщина стояла передъ нимъ съ своимъ мрачнымъ, презрительнымъ взглядомъ, а онъ мчался впередъ, мимо городовъ и деревень, сквозь свѣтъ и тьму, по мостовой и грязи, черезъ горы и долины, измученный однообразіемъ колокольчиковъ и колесъ, топотомъ лошадей и вѣчнымъ безпокойствомъ.

-- Какой ныньче день? спросилъ онъ слугу, накрывавшаго на столъ.

-- Какой день, сударь?

-- Сегодня среда?

-- Среда? Нѣтъ, сударь, сегодня четверкъ.

-- Я забылъ. Который часъ? У меня не заведены часы.

-- Скоро пять часовъ, сударь. Вѣрно долго изволили ѣхать?

-- Да.

-- По желѣзной дорогѣ, сударь?

-- Да.

-- Очень-безпокойно ѣхать, сударь. Я самъ не ѣзжу по желѣзнымъ дорогамъ, и многіе господа не хвалятъ.

-- Много здѣсь бываетъ пріѣзжихъ?

-- Очень-довольно, сударь, теперь никого нѣтъ. Плохія времена, сударь.

Онъ не отвѣчалъ, но, приподнявшись съ софы, на которой лежалъ, сѣлъ и наклонился впередъ, положивъ на колѣно руку и устремивъ въ полъ глаза.

Онъ пилъ много вина послѣ обѣда, но напрасно. Эти искусственныя средства не дали ему сна. Его мысли, сдѣлавшись еще несвязнѣе, увлекали его за собою, какъ преступника, привязаннаго къ ногамъ дикой лошади. Ни минуты покоя, ни минуты забвенія!

Онъ самъ не помнилъ, сколько времени оставался въ одномъ положеніи. Только вздрогнувъ, и въ ужасѣ начавъ прислушиваться, замѣтилъ онъ, что возлѣ него горитъ свѣча.

На этотъ разъ, его не обманывало воображеніе. Огненный демонъ съ громомъ промчался мимо, означая свой путь искрами и дымомъ. Несчастный дрожалъ и тогда, когда затихъ весь этотъ грохотъ, и когда при лунномъ свѣтѣ можно было видѣть, что рельсы желѣзной, дороги совершенно пусты.

Нигдѣ не находя покоя, онъ пошелъ по краю дороги, замѣчая путь машины по дымящейся золѣ. Пройдя съ полчаса по тому направленію, гдѣ она исчезла, онъ поворотилъ назадъ и продолжалъ идти по краю въ противную сторону, съ любопытствомъ смотря на мосты, сигналы, фонари и ожидая, скоро ли промчится другой демонъ.

Земля дрогнула, послышался отдаленный свистъ; тусклый огонь превратился въ два красные глаза, и горящіе угли полетѣли одинъ за другимъ. Грохочущая масса пронеслась мимо; за нею другая, третья...

Онъ стоялъ, схватясь за рѣшетку, и потомъ сталъ ходить взадъ и впередъ по прежнему направленію, смотря на летящія мимо его чудовища. Онъ сталъ ждать у станціи, не остановится ли одно изъ нихъ, и когда одно остановилось, онъ началъ осматривать его тяжелыя колеса и мѣдный передъ, и думалъ о томъ, сколько въ нихъ ужасной силы. Смотря на медленное обращеніе огромныхъ колесъ, онъ съ ужасомъ думалъ, что они могутъ переѣхать и раздавить человѣка!

Разстроенный виномъ и усталостью, онъ возвратился въ свою комнату и бросился на постель, не имѣя надежды заснуть. Онъ лежалъ, прислушиваясь, по чувствовалъ дрожь и сотрясеніе, вставалъ и подходилъ къ окну, чтобъ взглянуть, какъ тусклый огонь превращался въ два красные глаза, какъ яркое пламя роняло за собой горячіе уголья, и какъ мчавшійся исполинъ оставлялъ позади себя слѣдъ искръ и дыма. Потомъ онъ смотрѣлъ по тому направленію, куда намѣревался ѣхать съ разсвѣтомъ, и снова ложился, мучимый прежнимъ видѣніемъ однообразнаго шума колокольчиковъ и колесъ и топота лошадей. Это продолжалось всю ночь. Вмѣсто того, чтобъ принять прежнюю власть надъ собою, онъ болѣе-и-болѣе терялъ ее съ наступленіемъ ночи. Когда показался день, его все-еще мучили прежнія мысли, прошедшее, настоящее и будущее смутно носились передъ нимъ, между-тѣмъ, какъ онъ потерялъ уже способность думать о каждомъ изъ нихъ основательно.

-- Въ которомъ часу могу я отсюда уѣхать? спросилъ онъ у слуги, вошедшаго со свѣчою.

-- Въ четверть пятаго, сударь. Первая машина проходитъ въ четыре часа, не останавливаясь.

Онъ приложилъ руку къ пылающей головѣ и взглянулъ на часы. Было около половины четвертаго.

-- Вы, я думаю, поѣдете одни, сударь. У насъ есть теперь два джентльмена, но они ждутъ машины, идущей въ Лондонъ.

-- Ты, кажется, говорилъ мнѣ, что у васъ никого нѣтъ? сказалъ Каркеръ, обращаясь къ слугѣ съ тѣнью той улыбки, которая прежде являлась на его лицѣ при подозрѣніи или гнѣвѣ.

-- Тогда никого не было, сударь. Два джентльмена пріѣхали сегодня ночью на машинѣ, которая здѣсь останавливается. Прикажете принести воды, сударь?

-- Нѣтъ; унеси отсюда свѣчу. И безъ нея довольно свѣтло.

Бросившись на постель, полураздѣтый, онъ, по уходѣ слуги, снова подошелъ къ окну. Блѣдный свѣтъ утра смѣнялъ ночь, и небо покрывалось красноватымъ блескомъ восходящаго солнца. Онъ смочилъ голову и лицо водою, которая не освѣжила его, поспѣшно набросилъ на себя платье, заплатилъ и вышелъ изъ трактира..

Свѣжій воздухъ пахнулъ на него холодомъ. Взглянувъ на то мѣсто, по которому онъ ходилъ ночью, и на сигнальные фонари, чуть свѣтившіеся при дневномъ свѣтѣ, онъ обратился къ той сторонѣ, откуда восходило солнце, и увидѣлъ его во всей красотѣ и блескѣ.

Какъ знать! смотря на его спокойный и ясный восходъ, которому не мѣшали ни чернота, ни преступленія свѣта, онъ, можетъ-быть, понялъ сердцемъ чувство добродѣтели на землѣ и ея награду на небѣ! Можетъ-быть, въ эту минуту онъ съ сожалѣніемъ и раскаяніемъ вспомнилъ о сестрѣ и братѣ!

А онъ имѣлъ нужду въ раскаяніи. На немъ лежала уже рука смерти. Онъ былъ отдѣленъ отъ живаго міра и быстро приближался къ могилѣ.

Онъ заплатилъ деньги впередъ за проѣздъ до деревни, о которой думалъ прежде, и ходилъ взадъ-и-впередъ, смотря на желѣзные рельсы, на долину и на мостъ, какъ вдругъ, поворотивъ назадъ, сошелся лицомъ-къ-лицу съ человѣкомъ, отъ котораго до-сихъ-поръ бѣгалъ. Глаза ихъ встрѣтились.

Пораженный изумленіемъ, онъ пошатнулся и соскользнулъ на дорогу, но, опомнясь, вскочилъ на ноги и отступилъ къ срединѣ, удаляясь отъ своего преслѣдователя, и дыша часто и прерывисто.

Онъ услышалъ свистъ... другой... увидѣлъ, какъ месть на лицѣ его врага превратилась въ сожалѣніе и ужасъ... вскрикнулъ... осмотрѣлся... увидѣлъ тусклые, красные глаза прямо надъ собою... былъ сбитъ, поднятъ, скрученъ зубчатою мельницею, которая вертѣла его кругомъ, раздробляя членъ за членомъ и потомъ разбрасывая по воздуху изуродованные остатки.

Узнанный путешественникъ, опомнившись отъ обморока, увидѣлъ, что четыре человѣка несли на доскѣ какую-то неподвижную, закрытую массу, а другіе отгоняли собакъ, фыркавшихъ по дорогѣ и лизавшихъ струю крови, смѣшанную съ пепломъ.

ГЛАВА II.

Восторгъ нѣкоторыхъ людей и неудовольствіе Боеваго-Пѣтуха.

Въ домѣ подъ фирмою Мичмана все пришло въ движеніе. Мистеръ Тутсъ и Сузанна наконецъ пріѣхали. Сузанна тотчасъ побѣжала наверхъ, а мистеръ Тутсъ съ Боевымъ-Пѣтухомъ вошли въ залу.

-- О, моя безцѣнная миссъ Флой! вскричала Сузанна, вбѣгая въ комнату Флоренсы: -- могла ли я когда-нибудь думать, что найду васъ здѣсь, и что за вами даже некому будетъ прислуживать? Нѣтъ, я ни за что не уйду отъ моей милой миссъ Флой, потому-что хоть я и не хватаю съ неба звѣзды, но у меня не каменное сердце; оно бьется, какъ-будто хочетъ выскочить вонъ!

Проговоривъ все это не переводя духа, миссъ Нипперъ стала на колѣни и обнимала свою госпожу.

-- О, моя милая, говорила Сузанна: -- я знаю все, что съ вами случилось; все знаю, моя ненаглядная...

-- Сузанна, милая Сузанна!

-- Вотъ каково! Я была ея маленькою горничною, когда она была ребенкомъ, а теперь она въ-самомъ-дѣлѣ выходитъ замужъ!

Участіе, гордость и удовольствіе были написаны на лицѣ Сузанны. Она безпрестанно поднимала голову и, рыдая, цаловала Флоренсу.

-- Добрая Сузанна, говорила Флоренса.-- Ты нисколько не перемѣнилась!

Миссъ Нипперъ, сидя на полу у ногъ своей госпожи, смѣялась и плакала, одною рукою закрывала глаза платкомъ, а другою гладила Діогена, лизавшаго ей лицо. Она говорила, что теперь нѣсколько успокоилась, и въ доказательство смѣялась и плакала немного-менѣе прежняго.

-- Я никогда еще не видѣла такого человѣка, какъ этотъ Тутсъ, сказала Сузанна.

-- Онъ такой добрый, замѣтила Флоренса.

-- И такой смѣшной, прибавила Сузанна.-- Какъ онъ разсказывалъ мнѣ при этомъ негодномъ Боевомъ-Пѣтухѣ, ну просто умора!

-- О чемъ, Сузанна? робко спросила Флоренса.

-- О лейтенантѣ Валтерсѣ, капитанѣ Джилльсѣ, о васъ, милая миссъ Флой, и о безмолвной могилѣ.

-- О безмолвной могилѣ! повторила Флоренса.

-- Онъ говоритъ, продолжала Сузанна съ истерическимъ смѣхомъ:-- что теперь же съ радостью сойдетъ въ могилу; но увѣряю васъ, моя милая миссъ Флой, онъ этого не сдѣлаетъ, потому-что онъ слишкомъ-счастливъ, видя другихъ счастливыми. Онъ, можетъ-быть, и не Соломонъ, я этого не утверждаю, но знаю, что нигдѣ не найдти такого безкорыстнаго человѣка.

Миссъ Нипперъ продолжала смѣяться, и между прочимъ сообщила Флоренсѣ, что мистеръ Тутсъ находится внизу и желаетъ ее видѣть. Она прибавила, что это будетъ для него лучшею наградою за всѣ хлопоты.

Флоренса просила Сузанну привести мистера Тутса, чтобъ лично поблагодарить его за всѣ безпокойства, и Сузанна чрезъ нѣсколько минуть ввела вышеупомянутаго джентльмена, котораго физіономія была довольно растроена и который заикался на каждомъ словѣ.

-- Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- получивъ снова позволеніе... взглянуть... не взглянуть, но... я хорошенько не помню, что хотѣлъ сказать... но это ничего.

-- Мнѣ такъ часто приходится благодарить васъ, отвѣчала Флоренса, протягивая ему обѣ руки и смотря на него съ признательною улыбкою:-- что у меня не остается словъ, и я не знаю, что сказать вамъ.

-- Миссъ Домби, вскричалъ мистеръ Тутсъ ужаснымъ голосомъ: -- еслибъ при вашемъ ангельскомъ характерѣ вы вздумали проклясть меня, то поразили бы менѣе, чѣмъ этими незаслуженными похвалами. Онѣ производятъ на меня такое дѣйствіе... но, извините, это ничего.

Какъ на это "ничего" нельзя было отвѣтить, то Флоренса поблагодарила его еще разъ.

-- Я бы желалъ воспользоваться этимъ случаемъ, миссъ Домби, для нѣкотораго объясненія. Я могъ бы имѣть удовольствіе ранѣе возвратиться съ Сузанною; но, во-первыхъ, мы не знали имени родныхъ, къ которымъ она переѣхала; а, во-вторыхъ, она оставила этихъ родныхъ и перешла къ другимъ, такъ-что безъ помощи Боеваго-Пѣтуха я бы не въ состояніи былъ ничего сдѣлать.

Флоренса была въ этомъ увѣрена.

-- Однако не въ томъ дѣло, продолжалъ мистеръ Тутсъ.-- Могу васъ увѣрить, миссъ Домби, что общество Сузанны было для меня весьма-утѣшительно. Поѣздка была сама себѣ наградою. Дѣло, однако, не въ этомъ, миссъ Домби: я уже прежде замѣтилъ, что не считаю себя человѣкомъ ловкимъ. Въ этомъ я совершенно убѣжденъ. Мнѣ кажется, никому лучше не можетъ быть извѣстна -- извините за выраженіе -- твердость своей головы, какъ мнѣ. Но, не смотря на это, миссъ Домби, я вижу, какъ устроилъ свои дѣла лейтенантъ Валтерсъ. Какъ ни мучительны для меня эти обстоятельства, я долженъ сказать, что лейтенантъ Валтерсъ вполнѣ достоинъ счастія, которое упало къ нему на голову. Пусть онъ наслаждается имъ долго и цѣнитъ его, какъ цѣнилъ бы... одинъ недостойный человѣкъ, котораго я не скажу вамъ имени. Дѣло, однако, не въ этомъ. Миссъ Домби, капитанъ Джилльсъ мнѣ другъ, и я увѣренъ, что ему пріятно было меня видѣть. Я всегда ходилъ къ нему съ удовольствіемъ. Но я никакъ не могу забыть, какъ дурно велъ себя на углу сквэра въ Брайтонѣ, и если мое присутствіе будетъ сколько-нибудь для васъ непріятно, то скажите одно слово, и я совершенно пойму васъ. Я не сочту этого за немилость, по буду совершенно-доволенъ и счастливъ, заслуживъ ваше довѣріе.

-- Мистеръ Тутсъ, отвѣчала Флоренса:-- если вы, мой старый и истинный другъ, перестанете ходить къ намъ, то сдѣлаете меня очень-несчастною. Я съ удовольствіемъ васъ всегда буду видѣть.

-- Миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, вынимая изъ кармана платокъ:-- если я проливаю слезу, то это слеза радости, это ничего, я очень-много вамъ обязалъ. Позвольте мнѣ замѣтить, что послѣ вашихъ словъ я намѣренъ не пренебрегать болѣе собою.

Флоренса съ удивленіемъ выслушала такое намѣреніе.

-- Я хочу сказать, продолжалъ мистеръ Тутсъ:-- что буду считать обязанностію до безмолвной могилы заниматься самимъ собою, и... имѣть сапоги всегда столь свѣтло-вычищенными, сколько позволятъ обстоятельства. Сегодня въ послѣдній разъ говорю я о себѣ, миссъ Домби. Я очень вамъ благодаренъ. Я вообще не такъ чувствителенъ, какъ бы желали мои друзья и я самъ; но клянусь честью, я цѣню всякую ласку. Жалѣю, что въ настоящую минуту не могу лучше выразить своихъ чувствъ.

Сказавъ это, мистеръ Тутсъ поспѣшно удалился и отправился въ лавку къ капитану.

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ онъ:-- то, что будетъ происходить между нами, должно навсегда остаться подъ священною печатью тайны. Это есть слѣдствіе моего разговора съ миссъ Домби. Мнѣ кажется, капитанъ Джилльсъ, что она въ скоромъ времени выходитъ за лейтенанта Валтерса?

-- Да, дружище. Мы здѣсь всѣ товарищи. Валтера обвѣнчаютъ съ нашей прелестью, какъ только кончатся опросы.

-- Опросы, капитанъ Джилльсъ?

-- Да, тамъ въ церкви, сказалъ капитанъ, указывая черезъ плечо.

-- О! да! воскликнулъ мистеръ Тутсъ.

-- А потомъ что? сказалъ капитанъ, ударивъ мистера Тутса ладонью въ грудь, и потомъ отступивъ отъ него съ самодовольнымъ видомъ.-- Потомъ это милое созданіе, воспитанное нѣжно, какъ рѣдкая птица, пойдетъ моремъ въ Китаи вмѣстѣ съ Вал'ромъ.

-- Что вы, капитанъ Джидльсъ!

-- Да! повторилъ капитанъ.-- Корабль, снявшій его съ обломковъ послѣ крушенія, велъ торговлю съ Китаемъ, и Вал'ръ до того заслужилъ общую любовь, что послѣ смерти прикащика, завѣдывавшаго грузомъ, назначенъ на его мѣсто. Вотъ видишь, задумчиво повторилъ капитанъ: -- какимъ-образомъ это милое созданіе пойдетъ моремъ въ Китай вмѣстѣ съ Вал'ромъ.

Мистеръ Тутсъ и капитанъ Коттль вздохнули вмѣстѣ.

-- Что жь такое? сказалъ капитанъ:-- она любитъ его искренно, и онъ ее любитъ. Тѣ, которые должны были беречь и любить ее, поступили съ нею какъ скоты. Когда, выгнанная изъ дома, она пришла ко мнѣ и упала на эти доски, сердце ея разрывалось съ тоски, я знаю это. Я, Эдвардъ Коттль, самъ это видѣлъ. Одна только истинная, нѣжная, постоянная любовь могла успокоить ея Сердце. Еслибъ я этого не зналъ, еслибъ мнѣ не было извѣстно, что Валтеръ былъ для нея другомъ, братомъ, милымъ, и она для него тѣмъ же, я бы скорѣе далъ отрубить себѣ руки и ноги, чѣмъ отпустилъ бы ее отсюда; но я увѣренъ въ этомъ и отпускаю ихъ съ Богомъ. Аминь!

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- позвольте мнѣ подать вамъ руку. Вы такъ разсказываете, что сердцу становится легче, аминь! Знаете, капитанъ Джилльсъ, вѣдь я также обожалъ миссъ Домби?

-- Ходи веселѣе! сказалъ капитана кладя руку на плечо мистеру Тутсу.-- Такъ держи, мой другъ!

-- Я и самъ намѣренъ веселиться, капитанъ Джилльсъ, отвѣчалъ Тутсъ: -- и держаться сколько будетъ возможно. Когда разверзнется безмолвная могила, я буду готовъ къ похоронамъ, капитанъ Джилльсъ; но, не прежде. Однако, не будучи у вѣренъ въ совершенной власти надъ собою, я хочу просить васъ сообщить лейтенанту Валтерсу слѣдующее.

-- Слѣдующее, повторилъ капитанъ:-- такъ держать!

-- Миссъ Домби такъ добра, продолжалъ мистеръ Тутсъ со слезами на глазамъ: -- что мое присутствіе но совсѣмъ ей непріятно, и всѣ вы такъ расположены и снисходительны къ человѣку, который какъ-будто родился по ошибкѣ, что я рѣшаюсь пробыть здѣсь то короткое время, которое мы еще можемъ провести вмѣстѣ. Но вотъ, въ чемъ дѣло. Если когда-нибудь я не въ состояніи буду видѣть счастіе лейтенанта Валтерса и убѣгу навсегда, то надѣюсь, капитанъ Джилльсъ, что вы оба сочтете это не преступленіемъ, но несчастіемъ и слабостью внутренней борьбы. Вы не подумаете, что я сдѣлалъ это изъ зависти, и вѣрно на вопросъ обо мнѣ замѣтите, что я ушелъ гулять или узнать на биржѣ, который часъ. Капитанъ Джилльсъ, если вы въ-состояніи это сдѣлать и отвѣчать мнѣ за мистера Валтерса, то вы навсегда успокоите мои чувства, и я готовъ отдать за это большую часть моего имущества.

-- Ни слова болѣе, другъ мой, сказалъ капитанъ:-- я отвѣчаю за себя и за Валтера.

-- Капитанъ Джилльсъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- вы очень меня успокоили; я бы желалъ оставить по себѣ добрую память. Я думаю хорошо, хотя и дурно это показываю. Это все равно, еслибъ Боргессъ и Комп. вздумали сдѣлать для кого-нибудь пару необыкновенныхъ панталонъ и не могли бы выкроить того, что у нихъ было въ умѣ.

Послѣ такого сравненія, мистеръ Тугсъ простился съ капитаномъ Коттлемъ и ушелъ.

Добрый капитанъ, видя у себя въ домѣ "радость сердца" и Сузанну, былъ счастливѣйшимъ изъ людей. Съ каждымъ днемъ онъ становился довольнѣе и веселѣе. Посовѣтовавшись съ Сузанною, къ которой капитанъ питалъ глубокое уваженіе послѣ ея смѣлаго нападенія на мистриссъ Мэк-Стинджеръ, онъ предложилъ Флоренсѣ замѣнить дочь старушки, сидѣвшей подъ синимъ зонтикомъ на Лиденгаллскомъ-Рынкѣ, кѣмъ-нибудь изъ знакомыхъ ей женщинъ. Сузанна, случившаяся при этомъ разговорѣ, въ-слѣдствіе ихъ совѣщанія съ капитаномъ, назвала мистриссъ Ричардсъ. Это имя обрадовало Флоренсу, и Сузанна, въ тотъ же вечеръ отправясь къ Тудлю, съ торжествомъ возвратилась домой съ краснощекою, круглолицею Полли, которая обрадовалась, увидя Флоренсу, почти такъ же, какъ сама обрадовалась Сузаина Нипперъ.

Капитанъ, по обыкновенію, былъ очень-доволенъ тѣмъ, что сдѣлалъ. Флоренса старалась приготовить Сузашіу къ разлукѣ, но миссъ Нипперъ рѣшилась ни за что не разставаться съ своею любимою госпожею.

-- Что касается до платы, безцѣнная миссъ Флой, то я прошу васъ не говорить ни слова, если не хотите меня обидѣть. У меня есть деньги, и я не продамъ своей любви и привязанности, хоть бы мы были совершенно-чужіе съ сохраннымъ банкомъ, и хоть бы банкъ разлетѣлся на части. Со смерти вашей матушки, вы не дѣлали безъ меня ни шагу, и хотя мнѣ нечѣмъ хвастаться, но вы привыкли ко мнѣ, и, моя милая миссъ Флой, не думайте никуда безъ меня уѣхать, потому-что это не можетъ и не должно быть!

-- Сузанна, я уѣзжаю далеко, далеко.

-- Что-жь такое, миссъ Флой? Тѣмъ болѣе я буду для васъ необходима. Слава Богу, я не боюсь дальнихъ путешествій! сказала Сузанна Нипперъ.

-- Но я уѣзжаю съ Валтеромъ, Сузанна, а съ нимъ я готова всюду ѣхать. Валтеръ бѣденъ, я также очень-бѣдна, и должна теперь пріучаться помогать и себѣ и ему.

-- Добрая миссъ Флой! вскричала Сузанна:-- для васъ не ново помогать себѣ и другимъ и имѣть благороднѣйшее сердце; но позвольте мнѣ переговорить объ этомъ съ мистеръ Валтеромъ Гэемъ, потому-что я не могу и не должна отпустить васъ одну на край свѣта.

-- Одну, Сузанна? А развѣ со мною не будетъ Валтера? спросила Флоренса съ свѣтлою улыбкою.-- Прошу тебя, не говори ему объ этомъ ни слова.

-- Отъ чего-же не говорить, миссъ Флой?

-- Потому-что, сдѣлавшись его женою, я буду жить и умру вмѣстѣ съ нимъ. Изъ твоихъ словъ онъ можетъ заключить, что я боюсь своей будущности, или что ты за меня боишься. Я такъ люблю его, Сузанна!

Миссъ Нипперъ была до того растрогана, что могла только снова обнять свою госпожу, и ласкать ее, и удивляться, не-уже-ли она въ-самомъ-дѣлѣ выходитъ замужъ?

Не смотря на свои женскія слабости, миссъ Нипперъ такъ же способна была удерживать свои желанія, какъ и спорить съ гнѣвною мистриссъ Мэк-Стинджеръ. Съ этой минуты, она никогда болѣе не повторяла своей просьбы, но всегда была весела, шумлива и дѣятельна. Однако, она сообщила мистеру Тутсу по секрету, что "удерживаетъ себя только на время; но что послѣ отъѣзда миссъ Домби на нее будетъ жалко смотрѣть." Мистеръ Тутсъ признался, что его ожидаетъ такая же участь, и предложилъ ей смѣшать вмѣстѣ ихъ слезы.

Какъ ни скуденъ былъ гардеробъ Флоренсы, Сузанна по цѣлымъ днямъ занималась его приготовленіемъ. Еслибъ капитана Коттля допустили сдѣлать необыкновенныя пожертвованія, то онъ купилъ бы и розовый зонтикъ, и цвѣтные шелковые чулки, и синіе башмаки, и другія вещи, необходимыя на кораблѣ; но по обманчивымъ убѣжденіямъ, онъ долженъ былъ ограничить свои подарки рабочимъ ящикомъ и дорожнымъ туалетомъ. Цѣлыя двѣ недѣли послѣ покупки, онъ просиживалъ большую часть дня, любуясь на эти ящики; то удивляясь ихъ отдѣлкѣ, то сожалѣя, что она не довольно богата. Однажды утромъ, онъ приказалъ вырѣзать на нихъ имя Флоренсы Гэй, и послѣ такого важнаго дѣла выкурилъ четыре трубки сряду, и долго усмѣхался, радуясь своей выдумкѣ.

Валтеръ цѣлые дни употреблялъ въ хлопоты, но каждое утро приходилъ взглянуть на Флоренсу, а вечера проводилъ вмѣстѣ съ нею. Флоренса для того только спускалась внизъ изъ своей комнаты, чтобъ встрѣтить его на порогѣ или проводить до дверей.

Печальный слѣдъ еще не изгладился на ея груди. Онъ громко говорилъ противъ ея отца, и лежалъ между ею и Валтеромъ, когда онъ прижималъ ее къ сердцу. Но она все забыла. Сердца ихъ бились другъ для друга и заставляли забывать о суровыхъ, безчувственныхъ сердцахъ.

Какъ часто, въ сумерки, съ гордостью и любовью опираясь на руку своего милаго, она вспоминала о прошедшихъ дняхъ, и о большомъ, старинномъ домѣ! какъ часто, припоминая тотъ вечеръ, когда она пришла въ эту комнату, и встрѣтила навсегда незабвенный взглядъ, Флоренса съ умиленіемъ смотрѣла на. тѣхъ, которые окружили ее такою любовью, и плакала отъ полноты счастія! Часто мысль объ умершемъ ребенкѣ волновала ея душу; но образъ отца не иначе являлся передъ нею, какъ въ томъ видѣ, какъ она цаловала его во время сна.

-- Знаешь ли, Валтеръ, о чемъ я сегодня думала? спросила однажды вечеромъ Флоренса.

-- Не о томъ ли, какъ летитъ время, и скоро ли мы будемъ на морѣ, Флоренса?

-- Нѣтъ, Валтеръ. Я думала о томъ, какое я для тебя бремя.

-- Драгоцѣнное, святое бремя! Я самъ часто объ этомъ думаю.

-- Ты смѣешься, Валтеръ. Я думаю, какъ это все дорого будетъ стоить. Ты былъ и прежде бѣденъ, а я сдѣлаю тебя еще бѣднѣе.

-- Гораздо богаче, Флоренса!

Флоренса засмѣялась и покачала головою.

-- Сверхъ-того, сказалъ Валтеръ:-- когда я уѣзжалъ отсюда, мнѣ подарили кошелекъ, въ которомъ были деньги.

-- Немного? сказала Флоренса съ печальною улыбкою:-- очень-немного, Валтеръ? Но не думай, прибавила она:-- что я жалѣю, ставъ для тебя въ тягость. Нѣтъ, я совершенно счастлива.

-- И я также, Флоренса.

-- Валтеръ, ты не можешь это такъ чувствовать, какъ я. Я такъ горжусь тобою! Мнѣ весело думать, что, говоря о тебѣ, люди скажутъ, что ты женился на бѣдной, отверженной дѣвушкѣ, которая искала здѣсь пріюта, у которой нѣтъ другаго дома, нѣтъ другихъ друзей, у которой ничего, ничего нѣтъ! О, Валтеръ! еслибъ у меня были мильйоны, я бы менѣе радовалась за тебя, чѣмъ теперь.

-- А ты, Флоренса? развѣ ты считаешь себя за ничто?

-- Я ничто, Валтеръ, ничто -- только жена твоя. Ты замѣнишь мнѣ все на свѣтѣ!

О, хорошо сдѣлалъ мистеръ Тутсъ, что оставилъ въ этотъ вечеръ ихъ маленькое общество и два раза ходилъ повѣрять свои часы но биржевымъ часамъ, и одинъ разъ къ банкиру, о которомъ онъ вдругъ вспомнилъ, и еще одинъ разъ въ Реджент-Паркъ и назадъ!

Но прежде его ухода, когда свѣчи еще не были поданы, Валтеръ сказалъ:

-- Флоренса, нагрузка нашего корабля почти кончена и, вѣроятно, въ день нашей свадьбы онъ спустится внизъ по рѣкѣ. Ѣхать ли намъ въ то же утро, или остаться на берегу до дня его выхода въ море?

-- Какъ хочешь, Валтеръ, я вездѣ буду счастлива. Но...

-- Но что?

-- Ты знаешь, что при нашей свадьбѣ не будетъ никого, и что по одеждѣ насъ ничѣмъ не отличатъ отъ другихъ. Такъ-какъ мы уѣдемъ въ тотъ же самый день, то не пойдешь ли ты со мною, Валтеръ, въ то утро, рано, къ могилѣ маленькаго Поля?

Валтеръ былъ согласенъ на все и подтвердилъ свое согласіе по да дуемъ, можетъ-быть, не однимъ, а двумя или тремя, пятью или шестью; и въ тотъ тихій и ясный вечеръ Флоренса была совершенно счастлива.

Сузанна Нипперъ пришла къ нимъ со свѣчами; вслѣдъ за нею явился чай, капитанъ и мистеръ Тутсъ, который, какъ выше было сказано, безпрестанно былъ въ движеніи, и провелъ самый безпокойный вечеръ. Это случилось противъ его обыкновенія, потому-что прежде онъ былъ довольно-спокоенъ и всегда почти игралъ въ пикетъ съ капитаномъ Коттлемъ подъ руководствомъ миссъ Нипперъ, развлекая себя игрою.

Въ эти минуты, любопытно было видѣть, какъ выраженіе лица капитана безпрестанно измѣнялось. Врожденная скромность и привязанность къ Флоренсѣ говорили ему, что теперь неумѣстны ни шумная радость, ни громкое выраженіе удовольствія. Съ другой стороны, любимая пѣсня безпрестанно вертѣлась у него на языкѣ и чуть не вводила его въ просакъ. Иногда, любуясь Валтеромъ и Флоренсою, онъ забывался до такой степени, что клалъ карты и, утирая лицо платкомъ, не сводилъ глазъ съ своихъ любимцевъ. Быстрое движеніе мистера Тутса, выскакивавшаго изъ-за стола, тотчасъ напоминало ему, что онъ дѣлалъ этого джентльмена несчастнымъ. Такая мысль опечаливала капитана; но, съ возвращеніемъ мистера Тутса, онъ снова принимался за карты, дѣлая знаки миссъ Нипперъ, что постарается быть осторожнѣе. Дѣйствительно, нѣсколько времени онъ сидѣлъ безъ всякаго выраженія на лицѣ, безсмысленно смотря кругомъ себя; но удивленіе къ Флоренсѣ и Валтеру брало верхъ, и мистеръ Тутсъ снова выскакивалъ вонъ, оставляя сконфуженнаго капитана бормотать себѣ подъ носъ: "не зѣвать на брасахъ", или "плохо, Эдвардъ Коттль" -- и досадовать на свою неосторожность.

Но мистеръ Тутсъ нашелъ для себя самое мучительное испытаніе. Передъ послѣднимъ воскресеньемъ до свадьбы, онъ сдѣлалъ слѣдующее признаніе миссъ Нипперъ:

-- Сузанна, говорилъ мистеръ Тутсъ, меня влечетъ въ церковь. Слова, которыя навсегда отдѣлятъ отъ меня миссъ Домби, отдадутся въ моихъ ушахъ, какъ похоронный колоколъ; но я чувствую, что долженъ ихъ услышать. Могу ли я просить васъ идти вмѣстѣ со мною въ церковь?

Миссъ Нипперъ изъявила готовность исполнить желаніе мистера Тутса, но старалась отговорить его отъ желанія быть въ церкви.

-- Сузанна! отвѣчалъ мистеръ Тутсъ съ нѣкоторою торжественностью.-- Когда еще никто, кромѣ меня, не замѣчалъ моихъ усовъ, я обожалъ уже миссъ Домби. Бывъ жертвою рабства у Блимбера, я обожалъ миссъ Домби. Вступая во владѣніе своимъ имуществомъ, я обожалъ миссъ Домби. Приговоръ, отдающій ее лейтенанту Валтерсу, а меня... мраку, можетъ быть ужасенъ, будетъ ужасенъ; по я хочу его выслушать. Я хочу убѣдиться, что подо мною разступается земля, и не останется надежды, или... ногъ, чтобъ ходить по ней.

Сузанна Нипперъ могла только сожалѣть о несчастномъ положеніи мистера Тутса и согласиться идти выѣстъ съ нимъ въ церковь на слѣдующее утро.

Старинная церковь, избранная Валтеромъ для совершенія обряда, находилась во дворѣ, въ лабиринтѣ маленькихъ улицъ и переулковъ; ее окружало небольшое кладбище, и сама она какъ-будто схоронена была въ чемъ-то похожемъ на склепъ, образованный, сосѣдними домами, и вымощенный звонкими каменьями. То было огромное, на мрачное и бѣдное строеніе, съ высокими старинными дубовыми скамьями, между которыми десятка два прихожанъ разсыпалось каждое воскресенье, между-тѣмъ, какъ голосъ пастора печально отдавался въ пустотѣ, и органъ ворчалъ и хрипѣлъ, какъ-будто отъ вѣтра и сырости. Однако эта церковь не могла жаловаться на дальность другихъ церквей, потому-что шпицы толпились около нея, какъ мачты кораблей на Темзѣ. Ихъ было такъ много, что невозможно было перечесть съ крыши.. Почти на всякомъ ближайшемъ пустырѣ была церковь. Въ то воскресенье, когда мистеръ Тутсъ и Сузанна вмѣстѣ отправились въ церковь, колокольный звонъ былъ оглушителенъ. До двадцати церквей, столпившихся вмѣстѣ, созывали народъ на молитву.

Двѣ вышеупомянутыя заблудшія овцы были посажены сторожемъ на скамью, и какъ было еще рано, то онѣ сидѣли нѣсколько времени, считая собравшихся прихожанъ, прислушиваясь къ звону колокола и посматривая на маленькаго старичка, звонившаго изо всѣхъ силъ ногою. Мистеръ Тутсъ, осмотрѣвъ толстыя книги, лежавшія на налоѣ, шепнулъ Сузаннѣ Нипперъ, что онъ нигдѣ не видитъ объявленія; но она нахмурилась и кивнула головою, давая знать, что тутъ неумѣстно говорить о мірскомъ.

Однако мистеръ Тутсъ, вѣроятно, не въ состояніи будучи отвести своихъ мыслей отъ объявленія о женитьбѣ, искалъ его вовсе время службы. Когда пришло время прочесть это объявленіе, на лицѣ молодаго джентльмена выразилось живѣйшее безпокойство и ожиданіе, не смотря на неожиданное появленіе капитана Коттля въ галереѣ. Когда дьячокъ передалъ бумагу пастору, мистеръ Тутсъ судорожно схватился за скамью; но когда имена Валтера Гэя и Флоренсы Домби прочтены были въ третій разъ, онъ бросился изъ церкви безъ шляпы, преслѣдуемый сторожемъ и двумя случившимися тутъ докторами. Сторожъ почти тотчасъ же возвратился назадъ и шопотомъ просилъ миссъ Нипперъ не безпокоиться о джентльменъ, потому-что джентльменъ самъ сказалъ, что это ничего.

Миссъ Нипперъ, чувствуя, что на нее устремлены глаза той части Европы, которая еженедѣльно разсыпалась между высокими скамьями, была уже довольно сконфужена, тѣмъ болѣе, что на галереѣ капитанъ показывалъ живѣйшее безпокойство, которое не могло ускользнуть отъ вниманія зрителей; но необыкновенные поступки мистера Тутса еще болѣе увеличили ея замѣшательство. Этотъ молодой джентльменъ, не будучи въ состояніи оставаться на кладбищѣ въ такомъ печальномъ расположеніи духа, и желая показать уваженіе къ службъ, которую онъ нѣкоторымъ образомъ прервалъ, вдругъ возвратился въ церковь, но не сѣлъ на скамью, а помѣстился у клироса, между двумя старухами, которымъ раздавали тутъ недѣльную порцію хлѣба. Къ великому развлеченію прихожанъ, которые не могли на него не смотрѣть, мистеръ Тутсъ оставался въ этомъ положеніи до-тѣхъ-поръ, пока внутреннее волненіе снова не заставило его поспѣшно выйдти изъ церкви. Не смѣя болѣе показываться въ церковь, но любопытствуя знать, что тамъ происходитъ, мистеръ Тутсъ съ растеряннымъ видомъ поочередно заглядывалъ въ окна; но ему трудно было разсмотрѣть, что происходитъ въ церкви, тогда-какъ прихожанамъ видны были всѣ его движенія, и случалось, что, прильнувъ лицомъ къ стеклу, онъ оставался до-тѣхъ-поръ въ одномъ положеніи, пока не замѣчалъ, что всѣ глаза устремлены на него.

Такіе поступки мистера Тутса и нетерпѣливыя движенія капитана дѣлали положеніе миссъ Нипперъ до того непріятнымъ, что никто болѣе ея не радовался окончанію службы. На обратномъ пути, она уже не показала прежняго участія къ мистеру Тутсу, когда онъ объявилъ ей и капитану, что теперь, убѣдясь, что для него нѣтъ болѣе никакой надежды, онъ чувствуетъ себя спокойнѣе, хотя все еще совершенно-несчастливъ.

Вечеромъ, наканунѣ свадьбы, всѣ собрались въ комнатѣ Флоренсы, не опасаясь болѣе неожиданныхъ посѣщеній. Флоренса, сидя возлѣ Валтера, доканчивала работу, которую на прощанье хотѣла подарить капитану. Капитанъ игралъ въ пикетъ съ мистеромъ Тутсомъ. Мистеръ Тутсъ совѣтовался съ миссъ Нипперъ. Миссъ Нипперъ подавала совѣты съ свойственнымъ ей искусствомъ и осторожностью. Діогенъ лежалъ, прислушиваясь, и повременамъ начиналъ глухо лаять, затихая потомъ, и какъ-будто стыдясь своего безпокойства.

-- Такъ держать! говорилъ капитанъ Діогену.-- Что съ тобою сдѣлалось? Ты сердишься на ночь!

Діогенъ махнулъ хвостомъ, но тотчасъ же поднялъ уши, и, залаявъ опять, снова махнулъ хвостомъ, какъ-будто извиняясь передъ капитаномъ.

-- Мнѣ кажется, ли, сказалъ капитанъ, задумчиво разсматривая свои карты и поглаживая подбородокъ крючкомъ:-- что ты сомнѣваешься въ мистриссъ Ричардсъ; но, какъ порядочное животное, ты долженъ перемѣнить свое мнѣніе, потому-что у нея на лицѣ написано, что она за женщина. Ну, братецъ, ходи, продолжалъ капитанъ, обращаясь къ Тутсу.

Капитанъ говорилъ съ спокойствіемъ и вниманіемъ, приличными хорошему игроку; но вдругъ карты выпали у него изъ руки, глаза и ротъ открылись, ноги вытянулись, и онъ съ изумленіемъ выпучилъ глаза на дверь. Осмотрѣвшись кругомъ, и видя, что никто не замѣчаетъ причины его удивленія, капитанъ сильно ударилъ по столу, громко закричалъ: "Соль Джилльсъ, ало!" и бросился въ объятія дорожнаго сюртука, который Полли ввела въ комнату.

Вслѣдъ за нимъ Валтеръ и Флоренса очутились въ объятіяхъ старика. Капитанъ Коттль обнималъ мистриссъ Ричардсъ и миссъ Нипперъ, жалъ руки мистеру Тутсу и кричалъ ура, размахивая крючкомъ надъ головою. На всѣ эти учтивости мистеръ Тутсъ отвѣчалъ только: "Конечно, капитанъ Джилльсъ, конечно!"

Дорожный сюртукъ и дорожная шапка, вмѣстѣ съ принадлежащимъ къ ней шарфомъ, переходили отъ капитана и Флоренсы къ Валтеру, издавая такіе звуки, какъ-будто подъ ними рыдалъ старикъ, между-тѣмъ, какъ рукава крѣпко сжимали Валтера. Всѣ молчали; только капитанъ усердно натиралъ свой носъ. Но когда сюртукъ, шапка и шарфъ снова приподнялись, къ нимъ тихо подошла Флоренса, и, снявъ ихъ вмѣстѣ съ Валтеромъ, открыла стараго инструментальнаго мастера, нѣсколько похудѣвшаго, въ его старинномъ парикѣ, старомъ сюртукѣ кофейнаго цвѣта, съ старымъ непогрѣшительнымъ хронометромъ, стучавшимъ въ карманѣ.

-- Человѣкъ, полный науки! вскричалъ съ восхищеніемъ капитанъ.-- Солль Джилльсъ, Солль Джилльсъ, гдѣ ты былъ до-сихъ-поръ, старый дружище?

-- Я почти ослѣпъ, отвѣчалъ старикъ:-- и чуть не оглохъ и не онѣмѣлъ отъ радости.

-- Его голосъ! вскричалъ капитанъ, съ восторгомъ осматриваясь кругомъ.-- Солль Джилльсъ, садись и разсказывай намъ свои похожденія! Его голосъ! Онъ самый!

Капитанъ сѣлъ съ довольнымъ видомъ и потомъ, вставъ, представилъ дядѣ Соллю мистера Тутса.

-- Хоть я и не имѣлъ удовольствія знать васъ до того времени, прошепталъ мистеръ Тутсъ, какъ вы были... были...

-- Погибнувъ для свѣта, для памяти милъ, подсказалъ капитанъ.

-- Именно такъ, капитанъ Джилльсъ! Хоть я и не имѣлъ удовольствія знать васъ, мистеръ... мистеръ Сольсъ, мнѣ очень-пріятно будетъ узнать васъ. Надѣюсь, что вы находитесь въ добромъ здоровьѣ?

Проговоривъ все это, закраснѣвшійся мистеръ Тутсъ сѣлъ на свое мѣсто.

Старый инструментальный мастеръ, сидя въ углу, между Валтеромъ и Флоренсою, и кивая головою Полли, которая вся превратилась въ радость и улыбку, такимъ-образомъ отвѣчалъ капитану:

-- Надъ Коттль, другъ мой, хоть я и слышалъ кое-что о перемѣнахъ отъ моей пріятельницы... Что за милое у нея лицо для встрѣчи странника! вскричалъ старикъ, вдругъ перебивая свою рѣчь и весело потирая руки.

-- Слушайте, что онъ говоритъ! сказалъ капитанъ.-- Эта женщина въ состояніи обворожить цѣлый свѣтъ!

-- Хоть отъ нея я и слышалъ кое-что о перемѣнахъ обстоятельствъ, продолжалъ инструментальный мастеръ, вынимая свои старыя очки изъ кармана и по старой привычкѣ надѣвая ихъ на лобъ: -- при всемъ томъ онѣ такъ неожиданны, и сердце мое такъ полно при видѣ Валтера и... тутъ онъ не докончилъ рѣчи, взглянувъ на опущенные глаза Флоренсы: -- что я не могу ничего болѣе сказать. Но почему ты не писалъ ко мнѣ, любезный Надъ Коттль?

Изумленіе, выразившееся на лицѣ капитана, испугало мистера Тутса и обратило на себя все его вниманіе.

-- Не писалъ! повторилъ капитанъ.-- Не писалъ, Солль Джилльсъ?

-- Да, отвѣчалъ старикъ:-- ни въ Барбадосъ, ни въ Ямайку, ни въ Демерару. А я именно просилъ объ этомъ.

-- Ты именно просилъ! повторилъ капитанъ.

-- Да не-уже-ли ты не помнишь, Нэдъ? Не можетъ быть, чтобъ ты позабылъ. Я просилъ объ этомъ въ каждомъ письмѣ.

Капитанъ снялъ лакированную шляпу, повѣсилъ ее на свой крючекъ, и, поглаживая рукою волосы, сѣлъ, посматривая на окружавшую его группу, какъ живая статуя недоумѣнія.

-- Ты, кажется, не понимаешь меня, Нэдъ? замѣтилъ старый Солль.

-- Солль Джилльсъ, отвѣчалъ капитанъ, поглядѣвъ на него нѣсколько времени и не говоря ни слова:-- я поворотилъ овер-штагъ я меня дрейфуетъ. Разскажи намъ твои похожденія. Не буду ли я въ состояніи какъ-нибудь стать на якорь?

-- Ты знаешь, Нэдъ, для чего я отсюда уѣхалъ, отвѣчалъ Соль Джилльсъ.-- Распечаталъ ли ты мой пакетъ?

-- Какъ же! Распечаталъ!

-- И прочелъ, что тамъ было? спросилъ старикъ.

-- И прочелъ, что тамъ было, отвѣчалъ капитанъ, смотря на него пристально, и какъ-будто свѣряясь съ своею памятью.-- "Любезный Нэдъ Коттль, отправляясь въ Вест-Индію, чтобъ отъискать моего любезнаго..." Вотъ онъ сидитъ! Вотъ Вал'ръ! вскричалъ Kапитанъ, радуясь, что нашелъ предметъ, котораго существованіе было неоспоримо.

-- Такъ, Надъ, сказалъ старикъ.-- Теперь слушай далѣе. Въ первомъ письмѣ, изъ Барбадоса, я писалъ, что хотя ты получишь мое посланіе задолго до окончанія года, я буду очень-доволенъ, если ты уже распечаталъ, пакетъ, потому-что въ немъ объяснена причина моего отъѣзда. Хорошо, Надъ. Во второмъ, третьемъ, и, можетъ-быть, въ четвертомъ -- изъ Ямаііки -- я писалъ, что нахожусь все въ одномъ положеніи, и не могу уѣхать, не узнавъ, живъ или погибъ мой Вальтеръ. Въ слѣдующемъ письмѣ, кажется, изъ Демерары...

-- Ему кажется, изъ Демерары! сказалъ капитанъ, съ недоумѣніемъ осматриваясь кругомъ.

-- Я писалъ, продолжалъ дядя Солль:-- что не имѣю еще никакихъ вѣрныхъ извѣстіи, что нашелъ многихъ шкиперовъ, которые брали меня на свои суда и принимали участіе въ моихъ розъискахъ, и что, наконецъ, я началъ думать, что мнѣ прійдется крейсировать до самой смерти, отъискивая моего любезнаго Валтера.

-- Началъ думать, что превратился въ летучаго Голландца! {У моряковъ существуетъ старинное преданіе о летучемъ Голландцѣ, или кораблѣ-призракѣ, который, подобно странствующему жиду, осужденъ вѣчно скитаться по морямъ, нигдѣ не находя пристанища. Прим. перев. } вскричалъ капитанъ съ прежнимъ серьёзнымъ видомъ.

-- Но когда въ Барбадосѣ дошло до меня извѣстіе, что мой Валтеръ возвратился въ Англію, я отправился вслѣдъ за нимъ на слѣдующемъ же кораблѣ, сегодня явился домой, и, слава Богу, увѣрился, что это правда! набожно прибавилъ старикъ.

Капитанъ, Сначала глубокомысленно наклонивъ голову, осмотрѣлъ весь кружокъ, начиная съ мистера Тутса и кончая инструментальнымъ мастеромъ, а потомъ сказалъ:

-- Солль Джилльсъ! Замѣчаніе, которое я сейчасъ сдѣлаю, выбьетъ тебя изъ парусовъ и положитъ на бокъ. Ни одно изъ этихъ писемъ не было доставлено Эдварду Коттлю. Ни одно изъ этихъ писемъ, повторилъ капитанъ, давая особенное выраженіе словамъ: -- не было доставлено Эдварду Коттлю, мореходу, въ Англіи, живущему безъ горя и печали.

-- А еще я самъ относилъ ихъ на почту! Самъ надписывалъ адрессъ: "На Бригской-Площади, нумеръ девятый!" вскричалъ старый Солль.

Краска мгновенно сбѣжала съ лица капитана и тотчасъ же опять бросилась ему въ лицо.

-- Что ты подразумѣваешь, Солль Джилльсъ, подъ нумеромъ девятымъ на Бригской-Площади? спросилъ капитанъ.

-- Что я подразумѣваю? Твою квартиру, Надъ, отвѣчалъ старикъ.-- Мистриссъ... какъ-бишь ея имя? Мистриссъ...

-- Солль Джидльсъ! сказалъ капитанъ, какъ-будто готовясь спросить о самомъ невѣроятномъ дѣлѣ:-- не-уже-ли это имя Мэк-Стинджеръ, котораго ты не можешь припомнить?

-- Оно именно! вскричалъ инструментальный мастеръ.-- Конечно, оно, Надъ. Мистриссъ Мэк-Стинджеръ!

Капитанъ Коттль, у котораго теперь выкатились глаза, и на лицѣ покраснѣли шишки, издалъ протяжный, меланхолическій свистъ, и стоялъ, безмолвно смотря на присутствующихъ.

-- Повтори мнѣ это еще разъ, Солль Джилльсъ! сказалъ онъ наконецъ.

-- Всѣ эти письма, повторилъ дядя Солль, отбивая такту указательнымъ пальцемъ правой руки по ладони лѣвой съ отчетливостью, которая могла бы принести честь даже непогрѣшительному хронометру въ его карманѣ:-- я отдалъ на почту собственными руками, и собственною рукою адресовалъ капитану Коттлю, у мистриссъ Мэк-Стинджеръ, подъ нумеромъ девятымъ, на Бригской-Площади.

Капитанъ снялъ съ крючка свою лакированную шляпу, заглянулъ въ нее, надѣлъ на голову, и сѣлъ.

-- Ну, друзья мои, сказалъ онъ, осматриваясь кругомъ съ крайнимъ недоумѣніемъ: -- вѣдь я убѣжалъ оттуда!

-- И никто не зналъ, куда вы ушли, капитанъ Коттль? поспѣшно спросилъ Валтеръ.

-- Помилуй, братецъ, она никогда бы не позволила мнѣ переселиться сюда и присматривать за собственностью дяди Солля. Оставалось одно средство -- бѣжать. Ты, Валтеръ, видѣлъ ее во время штиля; посмотрѣлъ бы, какова она, когда у ней разъиграются страсти!

-- Я бы не испугалась ея, замѣтила мисст. Пипперъ.

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? съ удивленіемъ спросилъ капитанъ.-- Ну, я скорѣе соглашусь сойдтись съ дикимъ звѣремъ. Я кое-какъ добылъ свой сундукъ. Туда не должно было посылать писемъ... Она вѣрно не приняла ни одного письма.

-- Изъ всего этого видно, капитанъ Коттль, что всѣ мы, и вы, и дядя Соль, должны быть благодарны мистриссъ Мэк-Стинджеръ.

Когда дядя Соль и Валтеръ разсказали другъ другу о своихъ путешествіяхъ и опасностяхъ, все маленькое общество вышло изъ комнаты Флоренсы и спустилось въ залу. Вслѣдъ за ними пришелъ и Валтеръ, сказавъ имъ, что Флоренса заснула, и была грустна и задумчива. Хотя разговоръ ихъ не могъ ея безпокоить, однако всѣ они стали говорить шопотомъ, и каждый по-своему принималъ участіе въ молодой невѣстѣ Валтера. Къ радости дяди Соля, ему разсказали обо всемъ, что до нея касалось, и мистеръ Тутсъ былъ очень тронутъ, когда Валтеръ при всѣхъ благодарилъ его за услуги.

-- Мистеръ Тутсъ, сказалъ Валтеръ, прощаясь съ нимъ у дверей:-- завтра поутру мы увидимся?

-- Лейтенантъ Валтерсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ, пожимая ему руку:-- я непремѣнно буду.

-- Можетъ-быть, мы встрѣтимся въ послѣдній разъ, сказалъ Валтеръ.-- Ваше благородное сердце вѣрно пойметъ всю мою благодарность.

-- Валтерсъ! отвѣчалъ растроганный мистеръ Тутсъ:-- я бы желалъ дѣйствительно быть вамъ полезнымъ.

-- Флоренса просила меня сказать вамъ, что у нея никогда не будетъ друга, котораго бы она цѣнила выше васъ, что она никогда не забудетъ вашего участія! и надѣется, что, по ея отъѣздѣ, вы когда-нибудь вспомните о ней. Что сказать ей отъ вашего имени?

-- Скажите, Валтерсъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ чуть-слышнымъ голосомъ:-- что я буду каждый день о ней думать, и всегда радоваться, что она замужемъ за тѣмъ, кого она любитъ и кто ее любитъ. Скажите, какъ я увѣренъ, что мужъ вполнѣ достоинъ ея, и какъ я радуюсь ея выбору.

При послѣднихъ словахъ, голосъ мистера Тутса сдѣлался громче и слышнѣе. Онъ поднялъ глаза и, еще разъ съ чувствомъ пожавъ руку Валтера, тихонько побрелъ домой.

Мистеръ Тутсъ всякій разъ бралъ съ собою Боеваго-Пѣтуха, или Чиккена, и оставлялъ его въ лавкѣ, полагая, что его храбрость можетъ пригодиться при разныхъ непредвидѣнныхъ обстоятельствахъ. Это, по-видимому, не совсѣмъ нравилось Чиккену. Онъ дѣлалъ ужасныя гримасы, когда мистеръ Тутсъ, переходя черезъ дорогу, заглядывался на окна той комнаты, гдѣ спала Флоренса. Дорогою, онъ показывалъ къ прохожимъ болѣе непріязненныя намѣренія, чѣмъ сколько слѣдовало для самоохраненія. Прійдя домой, онъ вмѣсто того, чтобъ остаться въ передней, пошелъ вслѣдъ за своимъ господиномъ, и сталъ передъ нимъ, почесываясь и переминая шляпу, съ видомъ совершеннаго неуваженія.

Мистеръ Тутсъ, будучи слишкомъ занятъ своими мыслями, нѣсколько времени не замѣчалъ его присутствія; но Чиккенъ, рѣшаясь, во что бы то ни стало, обратить на себя вниманіе, началъ издавать разные звуки языкомъ и зубами.

-- Послушайте, мистеръ, дерзко сказалъ Чиккенъ, встрѣтя наконецъ взглядъ своего господина:-- я бы желалъ знать, когда эта потѣха кончится?

-- Чиккенъ, замѣтилъ мистеръ Тутсъ:-- говори яснѣе!

-- Чего вы зѣваете, когда можете однимъ ударомъ уничтожить всѣхъ лишнихъ и взять себѣ что нужно!

-- Чиккенъ! замѣтилъ мистеръ Тутсъ:-- ты совершенный воронъ. Ты для меня отвратителенъ.

-- Мистеръ, отвѣчалъ Чиккенъ, надѣвая шляпу: -- мы съ вами не пара. Дайте мнѣ завтра пять фунтовъ и отпустите прочь.

-- Чиккенъ, отвѣчалъ мистеръ Тутсъ:-- видя въ тебѣ такія неблагородныя чувства, я радъ съ тобою разстаться.

-- Значитъ, дѣло кончено! сказалъ Чиккенъ.-- Ваше поведеніе не по мнѣ. Что правда, то правда!

Такимъ-образомъ, мистеръ Тутсъ и Чиккенъ рѣшились разстаться по несходству характеровъ, и мистеръ Тутсъ, засыпая, съ восторгомъ мечталъ о Флоренсѣ, которая вспомнила о немъ въ послѣдній вечеръ своей дѣвической жизни и назвала его своимъ другомъ.

ГЛАВА III.

Другая свадьба.

Мистеръ Соундсъ, сторожъ, и мистриссъ Миффъ, отворяльщица загороженныхъ скамей, давно уже на своихъ мѣстахъ въ той богатой церкви, гдѣ вѣнчали мистера Долби. Въ это утро, старый желтолицый джентльменъ изъ Индіи женится на молодой дѣвушкѣ, и вмѣстѣ съ ними пріѣдутъ шесть каретъ, наполненныхъ гостями. Мистриссъ Миффъ развѣдала, что старый желтолицый джентльменъ можетъ всю дорогу до церкви вымостить брильянтами. Вѣнчать будетъ важная духовная особа, преосвященный деканъ, а посажонымъ отцомъ невѣсты будетъ чуть-ли не самъ военный министръ.

Въ это утро, мистриссъ Миффъ болѣе обыкновеннаго досадуетъ на бѣдныхъ, у которыхъ на свадьбѣ скамьи бываютъ почти пусты. Мистриссъ Миффъ не можетъ понять, для чего женятся бѣдные люди. Для нихъ служба та же, а вмѣсто золота получаешь Мѣдныя деньги!

Мистеръ Соундсъ добрѣе, чѣмъ мистриссъ Миффъ, но за то онъ не при скамьяхъ. "Такъ быть должно, мэмъ" говоритъ онъ. "Мы должны женить ихъ и заботиться о процвѣтаніи государства."

Мистеръ Соундсъ сидитъ на крыльцѣ, а мистриссъ Миффъ стираетъ пыль въ церкви, какъ вдругъ является молодая чета, просто одѣтая. Огорченный чепчикъ мистриссъ Миффъ обращается къ ней съ досадою; но они не хотятъ здѣсь вѣнчаться. Молодой человѣкъ только проситъ позволенія обойдти кругомъ церковь. Онъ опускаетъ что-то въ руку мистриссъ Миффъ, и ея ужасное лицо дѣлается веселѣе, а огорченный чепчикъ наклоняется и шумитъ.

Мистриссъ Миффъ продолжаетъ отврать пыль и поправляетъ подушки для стараго желтолицаго джентльмена, не сводя своихъ тусклыхъ глазъ съ молодой четы, ходящей по церкви. "Гм!" бормочетъ мистриссъ Миффъ своимъ сиплымъ голосомъ: "если я не ошибаюсь, друзья мои, то мы опять здѣсь скоро увидимся!"

Они смотрятъ на доску, вдѣланную въ стѣну, въ память одного изъ умершихъ. Они далеко отъ мистриссъ Миффъ, но мистриссъ Миффъ однимъ глазомъ видитъ, какъ дѣвушка опирается на его руку, и какъ голова его склонилась къ ея лицу. "Ладно, ладно!" говоритъ мистриссъ Миффъ. "Эта пара еще не изъ худшихъ".

Въ замѣчаніи мистриссъ Миффъ нѣтъ ничего особеннаго. Она говоритъ о людяхъ, какъ о товарѣ. Она столько же принимаетъ участія въ молодыхъ, сколько въ гробахъ. Вы найдете болѣе участія въ щепкѣ, чѣмъ въ этой тощей, вытянутой, сухой старухѣ. Мистеръ Соундсъ, отличающійся своею полнотою, имѣетъ болвеснисходительный характеръ. Стоя на крыльцѣ съ мистриссъ Миффъ и смотря на молодую чету, онъ замѣчаетъ, что дѣвушка необыкновенно-хороша собою. "Она совершенный розанчикъ, мистриссъ Миффъ", замѣчаетъ мистеръ Соундсъ.

Мистриссъ Миффъ изъявляетъ свое согласіе наклоненіемъ разгнѣваннаго чепчика, но такъ мало одобряетъ слова мистера Соундса, что рѣшается ни за что на свѣтѣ не выходить за него замужъ.

Что же говорятъ между собою молодые люди, выходя изъ церкви.

-- Благодарю тебя, Валтеръ! Теперь я могу уѣхать вполнѣ счастливою.

-- А возвратясь, Флоренса, мы прійдемъ опять взглянуть на его могилу.

Флоренса подняла глаза, блестѣвшіе слезами, и съ чувствомъ пожала ему руку.

-- Еще рано, Валтеръ, и улицы почти пусты. Походимъ еще.

-- Но ты устанешь, Флоренса.

-- О, нѣтъ; сегодня я не устану.

Они избрали самыя уединенныя улицы, избѣгая ея стариннаго дома. Было ясное, теплое лѣтнее утро, и солнце сіяло надъ ними, когда они приближались къ тумаку, покрывавшему городъ. Богатые товары были раскинуты въ лавкахъ; драгоцѣнные каменья, золото и серебро блестѣли у оконъ ювелировъ, и огромные домы гордо бросали свою тѣнь на прохожихъ. Но сквозь свѣтъ и тѣнь, они радостно шли другъ съ другомъ, думая только о тѣхъ богатствахъ, которыя нашли въ самихъ-себѣ.

Они вошли въ мрачныя, узкія улицы, гдѣ солнце, то желтаго, то красноватаго цвѣта, виднѣлось сквозь туманъ только на углахъ улицъ и въ открытыхъ мѣстахъ, гдѣ стояло дерево, или церковь, или кладбище съ почернѣвшими памятниками. И сквозь узкіе переулки и темныя улицы шла Флоренса, довѣрчиво опираясь на руку Валтера.

Сердце ея сильно забилось, когда Валтеръ сказалъ ей, что ихъ церковь близка. Она уже не замѣчала мѣстъ, мимо которыхъ проходила, и съ трепетомъ вошла въ церковь, гдѣ было сыро, какъ въ погребѣ.

Маленькій ободранный старичокъ, звонарь одинокаго колокола, стоитъ на паперти, положивъ шляпу въ купель. Онъ вводитъ ихъ въ старинную, запыленную ризницу, гдѣ церковныя книги, попорченныя червями, издаютъ табачный запахъ, отъ котораго безпрестанно чихаетъ слезливая миссъ Нипперъ.

Какъ хороша кажется молодая невѣста въ этой старой, запыленной церкви, гдѣ у нея нѣтъ никого родныхъ, кромѣ мужа! Тутъ старый запыленный дьячокъ, старая запыленная придверноца и старый сторожъ; старые запыленные карнизы по галереямъ съ старинными надписями -- все старо и пыльно, кромѣ кладбища.

Капитанъ, дядя Солль и мистеръ Тутсъ пришли во-время. Священникъ надѣваетъ облаченіе, а дьячокъ ходитъ около него, обмахивая пыль. Женихъ и невѣста стоятъ предъ алтаремъ. Возлѣ нея никого нѣтъ, кромѣ Сузанны Нипперъ; лучшаго отца имъ не нужно, какъ капитанъ Коттль. Человѣкъ съ деревянною ногою, съ яблокомъ во рту и синимъ мѣшкомъ въ рукѣ, заглянулъ въ дверь, любопытствуя знать, что происходитъ въ церкви; но, не видя ничего занимательнаго, тотчасъ же скрылся.

Ни одинъ свѣтлый лучъ не падаетъ на Флоренсу, которая, опустивъ голову, стоить на колѣняхъ предъ алтаремъ. Утреннее солнце не проникаетъ въ церковь. Извнѣ, на изсыхающемъ деревѣ, по временамъ чирикаютъ воробьи, и черный дроздъ громко свиститъ надъ окномъ во время службы. Наконецъ раздается "аминь" и капитанъ Коттль съ усердіемъ три раза произноситъ это слово, чего прежде никогда за нимъ по водилось.

Они обвѣнчаны; они записали свои имена въ старой запыленной книгѣ, и пасторъ, оставя облаченіе на жертву пыли, отправился домой. Въ темномъ углу темной церкви, Флоренса плачетъ въ объятіяхъ Сузанны Нипперъ. Глаза мистера Тутса красны. Капитанъ потираетъ свой носъ. Дядя Солль опустилъ очки со лба и вышелъ изъ церкви.

-- Сузанна, милая Сузанна! Будь свидѣтельницею моей любви къ Валтеру! Прощай! прощай!

Они рѣшились не ѣздить бол ѣе въ лавку деревяннаго мичмана, но здѣсь же проститься съ друзьями. Почтовая карета была уже готова.

Миссъ Нипперъ не можетъ произнести ни слова; она рыдаетъ, обнимая свою госпожу. Мистеръ Тутсъ подходитъ и старается ее утѣшить. Флоренса подаетъ ему руку, цалуетъ его отъ полноты души, цалуетъ дядю Солля и капитана Коттля, и уходитъ съ своимъ молодымъ мужемъ.

Но Сузанна не хочетъ оставить о себѣ печальное воспоминаніе. Она горько упрекаетъ себя въ недостаткѣ твердости. Дѣлая послѣднее усиліе, она уходитъ отъ мистера Тутса, чтобъ проводить карету прощальною улыбкою. Капитанъ, угадавъ ея намѣреніе, бѣжитъ вслѣдъ за нею, чтобъ пожелать своимъ друзьямъ счастливаго пути. Дядя Солль и мистеръ Тутсъ, въ ожиданіи ихъ, остаются позади у церкви.

Почтовая карета уже двинулась впередъ, но Сузаннѣ легко догнать ее, потому-что улица узка и неровна. Капитанъ Коттль бѣжитъ сзади, махая лакированною шляпою.

Сузанна заглядываетъ въ окно кареты, видитъ Валтера, видитъ Флоренсу, о вскрикиваетъ, всплеснувъ руками:

-- Прелесть моя, миссъ Флой, взгляните на меня! Теперь всѣ мы такъ счастливы! Дайте мнѣ еще разъ съ вами проститься!

Сузанна, сама не зная какимъ образомъ, подбѣгаетъ къ окну, цалуетъ Флоренсу и обвиваетъ ее руками.

-- Теперь всѣ мы такъ счастливы, милая миссъ Флой! говоритъ Сузанна, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Теперь вы не будете на меня сердиться? Не правда ли?

-- Сердиться на тебя, Сузанна?

-- Нѣтъ, вы вѣрно не будете! вскричала миссъ Нипперъ.-- Вотъ, и капитанъ бѣжитъ еще разъ съ вами проститься.

-- Ура! радость сердца! кричитъ капитанъ, сильно растроганный.-- Ура, Вал'ръ! ура! ура!

Валтеръ и Флоренса радостно смотрятъ изъ окопъ; капитану виситъ у однѣхъ дверецъ, Сузанна держится за другія; карета должна двигаться впередъ, чтобъ не остановить за собою другихъ экипажей, и начинается такая суматоха, какой еще никогда не видано было на четырехъ колесахъ. Однако, Сузанна не оставляетъ своего мѣста. Она до конца не сводитъ глазъ съ своей госпожи и улыбается сквозь слезы. Капитанъ не перестаетъ кричать: "ура, Валтеръ! ура, радость сердца!" пока экипажъ не скрылся изъ вида. Сузанна лишилась чувствъ.

Дядя Солль дожидается вмѣстѣ съ мистеромъ Тутсомъ возвращенія капитана Коттля и Сузанны. Всѣ оно молчатъ, и, воротясь къ деревянному мичману, никто не дотрогивается до завтрака. Мистеръ Тутсъ обѣщаетъ прійдти къ вечеру и уходитъ блуждать по городу въ такомъ расположеніи духа, какъ-будто онъ двѣ недѣли не смыкалъ глазъ.

Странное чувство навела на нихъ комната, гдѣ они привыкли такъ часто собираться вмѣстѣ. Она увеличивала и вмѣстѣ смягчала тяжесть разлуки. Мистеръ Тутсъ, возвратясь домой, объявилъ Сузаннѣ, что онъ никогда еще не былъ такъ несчастливъ, но что это несчастіе для него легко. Онъ тайкомъ признается миссъ Нипперъ, какъ ему грустно было отъ нея слышать, что миссъ Домби не можетъ его любить. Припоминая это сквозь слезы, онъ предлагаетъ Сузаннѣ вмѣстѣ похлопотать объ ужинѣ. Накупивъ разныхъ разностей, они, съ помощію мистриссъ Ричардсъ, ставятъ ужинъ передъ капитаномъ Коттлемъ и дядею Соллемъ.

Капитанъ Коттль и дядя Солль только-что возвратились съ корабля, куда они отводили ли, и гдѣ при нихъ укладывали вещи. Они съ восторгомъ разсказываютъ, какъ Валтеръ убралъ свою каюту, чтобъ удивить молодую жену. "Лучше адмиральской каюты!" говоритъ капитанъ.

Но для капитана всего пріятнѣе думать, что его толстые часы, сахарные щипцы и чайныя ложки находятся на кораблѣ, "Эдвардъ Коттль", шепчетъ онъ: "ты не могъ избрать лучшаго курса, чтобъ отдѣлаться отъ своего имущества."

Старый инструментальный мастеръ кажется печальнѣе и задумчивѣе обыкновеннаго; свадьба и прощанье совершенно его разстроили. Его утѣшаетъ только присутствіе стараго друга, Нэда Коттля, и онъ съ довольнымъ лицомъ садится за ужинъ.

-- Мой Валтеръ спасенъ и счастливъ, говоритъ старый Солль Джилльсъ, потирая руки: -- какъ же мнѣ не быть благодарнымъ и довольнымъ?

Капитанъ, не садясь за столъ, съ нерѣшимостью посматриваетъ на своего стараго друга и говоритъ:

-- Солль! У насъ есть послѣдняя бутылка старой мадеры. Не достать ли ея къ ужину, и не выпить ли за здоровье Валтера и его молодой супруги?

Инструментальный мастеръ пристально взглядываетъ на капитана, достаетъ изъ боковаго кармана бумажникъ и вынимаетъ оттуда письмо.

-- "Мистеру Домби, говоритъ старикъ: "отъ Валтера. Отослать черезъ три недѣли." Я прочту это письмо.

"Сэръ! Я женился на вашей дочери. Она уѣхала со мною въ дальній вояжъ. Призываю Бога въ свидѣтели, что я посвящу всю свою жизнь ея счастію.

"Не стану объяснять вамъ, почему, любя ее выше всего на свѣтѣ, я безъ раскаянія соединилъ ея судьбу съ моею измѣнчивою и опасною судьбою. Причина должна быть вамъ извѣстна; вы ея отецъ"

"Не упрекайте ея. Отъ нея вы никогда не слышали упрековъ.

"Я не думаю и не надѣюсь, чтобъ вы когда-нибудь простили меня; но если прійдетъ часъ, когда вамъ отрадно будетъ вѣрить, что возлѣ Флоренсы есть человѣкъ, посвятившій всю жизнь свою ея счастію, клянусь вамъ, въ этотъ часъ вы можете быть спокойны".

Соломонъ бережно спряталъ письмо въ бумажникъ, а бумажникъ положилъ въ карманъ.

-- Мы еще не разопьемъ послѣдней бутылки мадеры, сказалъ старикъ задумчиво.-- Теперь еще не время.

-- Еще не время, повторилъ капитанъ.-- Нѣтъ, еще не время.

Сузанна и мистеръ Тутсъ раздѣляютъ ихъ мнѣніе. Всѣ садятся за столъ и пьютъ за здоровье молодыхъ; но послѣдняя бутылка старой мадеры по-прежнему остается нетронутою въ пыли и паутинѣ.

Черезъ нѣсколько дней, красивый корабль вышелъ въ море, раскинувъ свои бѣлыя крылья попутному вѣтру.

На палубѣ, какъ образъ красоты и прелести, какъ предвѣстница счастливаго плаванія, стоитъ Флоренса. Давно уже ночь, а она вмѣстѣ съ Валтеромъ смотритъ на отблескъ луны на морѣ.

Наконецъ, слезы наполняютъ глаза ея и не даютъ ей ничего видѣть.

-- О, Валтеръ, какъ я счастлива! говоритъ она, тихо склоняясь къ нему на грудь.

Валтеръ прижимаетъ ее къ сердцу. Вокругъ нихъ все тихо, и красивый корабль спокойно идетъ впередъ.

-- Когда я прислушиваюсь къ шуму моря, говоритъ Флоренса: -- оно такъ много напоминаетъ мнѣ прошедшаго. Оно заставляетъ меня думать...

-- О Полъ. Я знаю, другъ мой.

О Полъ и Валтеръ. И голоса волнъ, при своемъ неумолкаемомъ ропотъ, безпрестанно шепчутъ Флоренсъ о любви -- о любви безграничной и вѣчной, не стѣсняемой предѣлами свѣта и времени, но переходящей за море, за небо, далеко, къ невидимой сторонъ!

ГЛАВА IV.

Послѣдствія.

Въ-продолженіе цѣлаго года море поднималось и сбывало. Въ-продолженіе цѣлаго года тучи и вѣтры набѣгали и скрывались, время шло своею дорогою, сквозь ведро и бурю. Въ-продолженіе цѣлаго года людскіе разсчеты имѣли перемѣнную участь. Въ-продолженіе цѣлаго года знаменитый торговый домъ Домби и Сына боролся за жизнь съ препятствіями, сомнительными случаями, неудачными предпріятіями, неблагопріятными обстоятельствами, и болѣе всего съ упорствомъ своего начальника, который не хотѣлъ ни на волосъ измѣнить своихъ предпріятій и не слушалъ предостереженій, что корабль, веденный имъ противъ бури, былъ такъ слабъ, что не могъ ее выдержать.

Годъ прошелъ -- и знаменитый домъ упалъ.

Въ одинъ лѣтній день, около года спустя послѣ свадьбы въ бѣдной, старинной церкви, на биржѣ шопотомъ разговаривали объ огромномъ банкротствъ. Въ числѣ присутствующихъ не было всѣмъ-извѣстнаго человѣка, гордаго и холоднаго. На другой день, по городу разнесся слухъ, что торговый домъ Домби и Сына остановилъ платежи, и къ вечеру это имя явилось первымъ въ печатномъ спискѣ банкротовъ.

Тутъ было о чемъ поговорить и позаботиться свѣту. Свѣтъ былъ такъ невинно-довѣрчивъ, такъ часто обманываемъ. Въ этомъ свѣтъ- никогда еще не бывало банкротствъ. Въ немъ не было богачей, успѣшно торговавшихъ на попранныхъ правахъ религіи, патріотизма, чести и добродѣтели; не было въ обращеніи листковъ гербовой бумаги, на которые бы роскошно жили люди, обѣщая ничѣмъ уплатить огромныя суммы; не было никакихъ денежныхъ недочетовъ. Свѣтъ былъ очень разгнѣванъ и особенно гнѣвались люди, которымъ банкротство было уже извѣстно по опыту.

При этихъ обстоятельствахъ, мистеръ Перчъ снова сдѣлался важнымъ лицомъ. Усѣвшись въ передней конторы, онъ наблюдалъ за безпокойными лицами счетчиковъ, замѣнившихъ старыхъ писцовъ конторы. При выходѣ за ворота и при появленіи его въ извѣстномъ трактирѣ, его засыпали безчисленнымъ множествомъ вопросовъ, и между-прочимъ освѣдомлялись, чѣмъ его подчивать? Тутъ мистеръ Перчъ въ-продолженіе нѣсколькихъ часовъ объяснялъ своимъ слушателямъ, въ какомъ безпокойствѣ находился онъ, вмѣстѣ съ мистриссъ Перчъ, узнавъ, что "дѣла идутъ плохо". Онъ сообщилъ имъ чуть-слышнымъ голосомъ, какъ-будто опасаясь, что тѣло скончавшагося дома лежитъ непогребеннымъ въ сосѣдней комнатѣ -- какимъ образомъ мистриссъ Перчъ догадалась, что дѣла идутъ плохо, услышавъ, какъ онъ (Перчъ) стоналъ во снѣ: "двѣнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ въ Фунтѣ, двѣнадцать шиллинговъ и девять пенсовъ въ фунтѣ!" Онъ полагалъ, что этотъ припадокъ сонамбулизма произошелъ отъ впечатлѣнія, сдѣланнаго на него перемѣною лица мистера Домби. Потомъ онъ разсказывалъ, какъ онъ однажды спросилъ: "Позвольте узнать, сэръ, вы неспокойны въ душѣ?" и какъ мистеръ Домби отвѣчалъ: "Мой вѣрный Перчъ.... но нѣтъ, этого быть не можетъ!" И какъ съ этимъ словомъ онъ ударилъ себя рукою по лбу и сказалъ: "Оставь меня, Перчъ!" Однимъ словомъ, мистеръ Перчъ, жертва привычки, придумывалъ разнаго рода лжи, выжимая у себя слезы для людей съ чувствительнымъ характеромъ и начиная вѣрить, что вчерашняя ложь сегодня кажется имъ правдою.

Мистеръ Перчъ всегда оканчивалъ свои разсказы замѣчаніемъ, что каковы бы ни были его подозрѣнія, онъ никогда не измѣнитъ довѣренности мистера Домби. Всѣ присутствующіе (кредиторовъ тутъ не было) говорили, что такія чувства дѣлаютъ ему честь. Мистеръ Перчъ уходилъ домой съ спокойною совѣстью, оставляя пріятное впечатлѣніе на слушателей, и садился на свой прилавокъ, чтобы наблюдать за безпокойными лицами счетчиковъ, рывшихся въ таинственныхъ книгахъ. Иногда онъ на-ципочкахъ пробирался въ опустѣлую комнату мистера Домби, чтобъ размѣшать угли въ каминѣ, или выходилъ поболтать за двери.

Для майора Бэгстока это банкротство было совершеннымъ бѣдствіемъ. Майоръ не имѣлъ симпатичнаго характера; все его вниманіе сосредоточивалось на одномъ Джоэ Бэгстокѣ; но въ клубѣ онъ такъ превозносилъ своего друга Домби, такъ часто исчислялъ его богатства, что клубъ, по свойственной людямъ слабости, радъ былъ, подъ видомъ участія, напасть на майора съ вопросами, можно ли было предвидѣть такое несчастіе, и какъ перенесъ его мистеръ Домби. На эти вопросы майоръ, краснѣя, отвѣчалъ, что мы живемъ въ дурномъ свѣтѣ, сэръ; Джоэ зналъ кое-что, но былъ обманутъ, сэръ, какъ ребенокъ; что еслибы вы предсказали это, сэръ, Джоэ Бэгстоку, когда онъ уѣхалъ съ Домби и гонялся за этимъ негодяемъ по Франціи, то Джоэ Б. не повѣрилъ бы вамъ, сэръ; что Джое былъ обманутъ, сэръ, поддѣтъ, ослѣпленъ, но что онъ очнулся и видитъ въ оба, такъ-что еслибъ отецъ Дасоэ завтра же всталъ изъ могилы, онъ не повѣрилъ бы старику ни одного пенни, но сказалъ бы ему, что Джоэ старый солдатъ, котораго не надуть, сэръ, что Джоэ подозрительная, недовѣрчивая, опытная собака, и еслибы совмѣстно было съ достоинствомъ стараго майора, человѣка старой школы, который былъ лично извѣстенъ ихъ королевскимъ высочествамъ, покойнымъ герцогамъ кентскому и Йоркскому, сѣсть въ кадку и жить въ ней, сэръ, то онъ завтра же сдѣлалъ бы это, сэръ, чтобъ показать свое презрѣніе къ человѣческому роду.

Майоръ такъ много говорилъ въ этомъ родѣ, такъ размахивалъ головою и приходилъ въ такую ярость, что младшіе члены клуба подумали, не потерялъ ли онъ значительной суммы съ банкротствомъ своего друга Домби; но люди постарѣе и похитрѣе, лучше знавшіе Джоэ, не хотѣли слушать его оправданій. Несчастный слуга его, туземецъ, страдалъ не морально, но физически, чувствуя на своемъ тѣлѣ всю силу гнѣва майора Бэгстока.

Мистриссъ Чиккъ составила себѣ три идеи о такомъ непредвидѣнномъ оборотѣ: во-первыхъ, что она не можетъ понять его; во-вторыхъ, что ея братъ не сдѣлалъ усилія; въ-третьихъ, что этого никогда бы не случились, еслибъ ее пригласили къ обѣду.

Ничье мнѣніе не останавливало несчастія ни дѣлало его тяжело или легче. Дѣла торговаго дома старалось по возможности привести въ порядокъ; мистеръ Домби отдалъ все, что имѣлъ, и ни у кого не просилъ снисхожденія. Говорили, что онъ отказался отъ всѣхъ почетныхъ и довѣренныхъ должностей, доставленныхъ ему уваженіемъ купцовъ; нѣкоторые утверждали, что онъ при смерти; другіе, что онъ потерялъ разсудокъ. Всѣ соглашались, что онъ находится въ жалкомъ положеніи.

Писаря разошлись въ разныя стороны послѣ прощальнаго обѣда, который прошелъ очень-весело и былъ оживленъ забавными пѣснями. Нѣкоторые уѣхали за границу, многіе поступили въ другіе торговые домы, или нашли себѣ родственниковъ въ провинціи; иные публиковали о себѣ въ газетахъ. Одинъ мистеръ Перчъ оставался на прежнемъ мѣстѣ. Контора стала грязна и была брошена безъ вниманія. Продавецъ туфлей и собачьихъ ошейниковъ, стоявшій обыкновенно на углу переулка, находился въ сомнѣніи, поднимать ли ему руку къ шляпѣ, если мистеръ Домби покажется на улицѣ, а носильщикъ громко разсуждалъ о человѣческой гордости.

Мистеръ Морфинъ, быстроглазый холостякъ, у котораго волосы и бакенбарды серебрились просѣдью, былъ, можетъ-быть, единственнымъ человѣкомъ въ домѣ, искренно-сожалѣвшимъ о постигшемъ ихъ несчастій. Въ-продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ, онъ оказывалъ мистеру Домби достодолжное уваженіе, но никогда не скрывалъ своего характера и не старался льстить ему для своихъ выгодъ. Поэтому, ему не нужно было льстить за свое униженіе, ни разрывать рабскихъ оковъ съ неистовою радостью. Онъ старался по возможности привести въ порядокъ трудныя и запутанныя дѣла дома, всегда готовъ былъ дать нужныя объясненія, и старался избавить мистера Домби отъ тяжелыхъ личныхъ сношеніи съ его кредиторами. Послѣ этого, онъ уѣзжалъ въ Излингтонъ, гдѣ его любимый віолончель мало-по-малу разгонялъ печальныя думы.

Однажды вечеромъ, когда онъ по обыкновенію искалъ развлеченія въ музыкѣ, хозяйка трактира (къ-счастію, глухая) доложила, что какая-то дама въ трауръ желаетъ его видѣть.

Віолончель тотчасъ замолкъ; мистеръ Морфинъ осторожно положилъ его на софу, и, вышедъ на встрѣчу къ дамѣ, увидалъ Гэрріетъ Каркеръ.

-- Вы однѣ! сказалъ онъ: -- но я еще сегодня поутру видѣлъ Джона Каркера! Не случилось ли чего-нибудь непріятнаго? Нѣтъ, по вашему лицу я угадываю совсѣмъ-другое.

Онъ предложилъ ей кресло и самъ сѣлъ противъ нея. Віолончель лежалъ на софѣ между ними.

-- Не удивляйтесь, что я пришла одна, и что Джонъ прежде не извѣстилъ васъ о моемъ посѣщеніи. Выслушайте, что привело меня къ вамъ. Вы не были ничѣмъ заняты?

Онъ указалъ на віоленчель.

-- Я цѣлый день игралъ. Вотъ свидѣтель моихъ думъ и заботъ, не только о себѣ, но и о другихъ.

-- Не-уже-ли домъ падаетъ? съ безпокойствомъ спросила Гэрріетъ.

-- Совершенно.

-- И никогда не въ состояніи будетъ возобновиться?

-- Никогда.

Лицо ея не принимало печальнаго выраженія, когда уста тихо прошептали это т:лово. Казалось, это нѣсколько удивило его.

-- Вспомните, что я говорилъ вамъ. Его ничѣмъ невозможно было убѣдить; никто не имѣлъ къ нему доступа. Домъ упалъ и никогда болѣе не возстановится.

-- И мистеръ Домби разоренъ?

-- Разоренъ совершенно.

-- У него ничего не осталось изъ собственнаго его состоянія? Ничего?

Какая-то радость на ея лицѣ и живость голоса удивляли и даже огорчали мистера Морфина. Онъ долго смотрѣлъ на нее пристально, барабаня пальцами по столу, и наконецъ сказалъ:

-- Всѣ средства мистера Домби въ точности мнѣ извѣстны; но какъ ни велики они, долги его еще огромнѣе. Онъ въ высшей степени честный и безкорыстный человѣкъ. Въ его положеніи, многіе могли бы спасти себя, заключивъ съ кредиторами условія, которыя слишкомъ-нечувствительно увеличили бы ихъ потерю и оставили бы ему небольшой капиталъ. Но онъ рѣшился отдать все, до послѣдняго шиллинга. Онъ самъ сказалъ, что совершенно очиститъ долги дома, и что никто не потеряетъ многаго. Миссъ Гэрріетъ, иногда пороки бываютъ только добродѣтелью, доходящею до излишества! Въ этихъ словахъ видна вся его гордость.

Она слушала его, но не измѣняясь въ лицѣ и какъ-будто занятая своими мыслями. Когда онъ пересталъ говорить, Гэрріетф вдругъ спросила:

-- Давно вы его видѣли?

-- Его никто не видитъ. Когда дѣла заставляютъ его выходить изъ дома, онъ уходитъ на короткое время и, возвратясь, запирается и не допускаетъ къ себѣ никого. Я получилъ отъ него письмо, гдѣ онъ въ слишкомъ-лестныхъ выраженіяхъ отзывается о нашихъ сношеніяхъ и прощается со мною. Я никогда не безпокоилъ его своею навязчивостью; но тутъ я писалъ къ нему, ходилъ, упрашивалъ -- все напрасно.

Онъ слѣдилъ за Гэрріетъ, надѣясь видѣть на лицѣ ея участіе; по въ немъ не было никакой перемѣны.

-- Впрочемъ, миссъ Гэрріетъ, продолжалъ онъ съ нѣкоторою досадою:-- это постороннее дѣло. Вы, конечно, пріѣхали сюда не за этимъ. Васъ привела причина болѣе-веселая, которую я готовъ выслушать.

-- Нѣтъ, меня привело именно это дѣло, отвѣчала Гэрріетъ.-- Въ послѣднее время, мы очень-часто думали и говорили съ Джономъ, какія иногда бываютъ странныя перемѣны. Мистеръ Домби теперь бѣденъ, а мы богаты.

Ея доброе, откровенное лицо, такъ понравившееся съ перваго взгляда мистеру Морфену, быстроглазому холостяку, начало терять для него свою прелесть.

-- Не стану повторять вамъ, сказала Гэрріетъ, опуская глаза на свое черное платье: -- какія обстоятельства произвели эту перемѣну. Вы знаете, что братъ нашъ Джемсъ не оставилъ никакого завѣщанія и никого родныхъ, кромѣ насъ.

Лицо ея показалось ему привлекательнѣе, хотя оно было блѣдно и задумчиво. Онъ началъ дышать свободнѣе.

-- Вы знаете всю нашу исторію, продолжала она.-- Вамъ извѣстны всѣ отношенія моихъ братьевъ къ несчастному человѣку, о которомъ вы отозвались съ такимъ чувствомъ. Вы знаете, какъ намъ мало нужно -- мнѣ и Джону -- и какъ мы не привыкли къ деньгамъ, ведя нѣсколько лѣтъ самую скромную жизнь. Братъ мой, по добротѣ вашей, имѣетъ теперь, чѣмъ жить. Знаете ли, о чемъ я пришла просить васъ?

-- Съ минуту назадъ, я догадывался. Теперь ничего не понимаю.

-- О моемъ покойномъ братѣ я не скажу ни слова. Еслибъ онъ зналъ, что мы дѣлаемъ... Но вы поймете меня. О Джонѣ я могла бы сказать многое; но довольно, если я скажу вамъ, что мысль, для исполненія которой пришла я просить вашей помощи, принадлежитъ ему, и что онъ не будетъ спокоенъ, пока не приведетъ ея въ исполненіе.

Гэрріетъ снова подняла глаза, и ея одушевленное лицо снова показалось прекраснымъ наблюдавшему за ней джентльмену.

-- Это должно быть сдѣлано тайнымъ и незамѣтнымъ образомъ, продолжала Гэрріетъ.-- Я совершенно ввѣряюсь вашему знанію и опытности. Можно увѣрить, на-примѣръ, мистера.Домби, что неожиданно спасена часть его богатства, или что это есть добровольная уступка кредиторовъ его благородному характеру, или платежъ стараго долга. Это можно сдѣлать различнымъ образомъ; я увѣрена, что вы изберете наилучшій. Прошу васъ только сдѣлать это, по вашему обыкновенію, благородно, деликатно, обдуманно, и не говорить ни слова Джону, котораго все счастіе будетъ состоять въ тайнѣ этой уплаты. Пусть намъ останется малая часть наслѣдства; все прочее передайте мистеру Домби, и помните, что это должно навсегда остаться тайною даже между нами и быть новою причиною нашей благодарности къ Богу.

Такое одушевленіе могло только сіять на лицѣ ангела, когда одинъ раскаявшійся грѣшникъ входитъ на небо съ девяносто-девятью праведниками. Оно казалось еще свѣтлѣе отъ радостныхъ слезъ, блиставшихъ въ глазахъ ея.

-- Миссъ Гэрріетъ, я не былъ къ этому приготовленъ, отвѣчалъ мистеръ Морфимъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Вы хотите, вмѣстѣ съ Джономъ, отдать мистеру Домби свою часть наслѣдства?

-- Да, отвѣчала она.-- Мы такъ долго привыкли дѣлить все вмѣстѣ, и заботы, и надежды, и радости, что и въ этомъ случая я хочу слѣдовать примѣру брату. Можемъ ли мы надѣяться на вашу дружескую помощь?

-- Я былъ бы хуже... того, что я есмь, или чѣмъ себя считаю, еслибъ не готовъ былъ содѣйствовать вамъ сердцемъ и душою. Вы можете вполнѣ на меня положиться: я сохраню вашу тайну и исполню ваше великодушное намѣреніе, если найду, что мистеръ Домби дѣйствительно такъ разоренъ, какъ я полагаю.

Она подала ему руку, и на ея счастливомъ, довѣрчивомъ лицѣ была написана благодарность.

-- Гэрріетъ, сказалъ онъ:-- не стану говорить, какъ высоко цѣню я ваше пожертвованіе, и до какой степени считаю излишнимъ просить васъ обдумать его. Я могу только дорожить довѣренностью, которую вы мнѣ оказали. Увѣряю васъ, что буду вашимъ вѣрнѣйшимъ слугою и постараюсь заслужить имя вашего друга.

Она снова благодарила его и пожелала ему доброй ночи.

-- Вы идете домой? спросилъ онъ.-- Позвольте мнѣ проводить васъ.

-- Нѣтъ, не теперь. Я еще не иду домой; мнѣ нужно одной сдѣлать визитъ. Не пріидете ли вы къ намъ завтра?

-- Хорошо, я пріиду завтра, отвѣчалъ онъ:-- и между-тѣмъ подумаю, какъ лучше дѣйствовать.-- Можетъ-быть, Гэрріетъ, вы займетесь тѣмъ же, и вмѣстѣ съ тѣмъ подумаете и обо мнѣ.

Онъ проводилъ ее до кареты, ожидавшей у подъѣзда, и не будь глуха его хозяйка, она бы услышала, какъ онъ говорилъ возвращаясь назадъ, что всѣ мы рабы привычки, и что грустно быть старымъ холостякомъ.

Онъ взялъ віолончель, лежавшую на софѣ между двумя стульями, и, не отодвигая пустаго стула, долго смотрѣлъ на него, качая головою. Онъ какъ-будто хотѣлъ передать свои чувства звукомъ, и часто, подобно капитану Коттлю, потиралъ лицо рукавомъ. Пустой стулъ и віолончель не оставляли его до полночи, и даже во время его одинокаго ужина они какъ-будто перемигивались между собою.

Извощикъ везъ Гэрріетъ по знакомой ему дорогъ, въ отдаленную часть города, на пустошь, гдѣ нѣсколько ветхихъ домовъ стояло между садами. У одного изъ этихъ садиковъ, экипажъ остановился, и Гэрріетъ вышла.

На звонъ колокольчика къ ней вышла женщина съ печальнымъ лицомъ, нѣжнаго сложенія, съ приподнятыми бровями, съ опущенною головою, и провела ее черезъ садъ къ дому.

-- Какова твоя больная? спросила Гэрріетъ.

-- Плохо, миссъ, очень-плохо. О, какъ она непоминаетъ мнѣ иногда мою Бетси Джонъ! Эта еще выросла, а та уже ребенкомъ была при смерти.

-- Но ты говорила мнѣ, что ей лучше, замѣтила Гэрріетъ: -- вѣрно еще есть надежда, мистриссъ Викэмъ.

Мистриссъ Викэмъ, поднявъ брови и опустивъ на бокъ голову, ввела ее по лѣстницѣ въ чистую, свѣтлую комнату, возлѣ которой, въ темной спальнѣ, стояла кровать. Въ первой комнатѣ сидѣла старуха, безсмысленно смотрѣвшая въ отворенное окно. Во второй, на постели, лежала тѣнь лица, избитаго дождемъ и вѣтромъ въ одну зимнюю ночь; его можно было узнать только по длиннымъ чернымъ волосамъ, казавшимся еще чернѣе при его безцвѣтной блѣдности.

О, какъ силенъ былъ взглядъ бѣдной женщины и какъ слабо тѣло! Ея глаза радостно обратились къ дверямъ, когда вошла Гэрріетъ, но голова не могла приподняться и тихо опустилась на подушку.

-- Алиса, не опоздала ли я сегодня? спросила Гэрріетъ.

-- Какъ бы рано вы ни пришли, мнѣ всегда кажется, что вы приходите поздно.

Гэрріетъ сѣла у постели и положила свою руку на изсохшую руку больной.

-- Тебѣ лучше?

Мистриссъ Викэмъ, стоявшая въ ногахъ постели, какъ неутѣшный призракъ, покачала головою въ знакъ отрицанія.

-- Что мнѣ до этого! сказала Алиса, съ едва-замѣтною улыбкою.-- Лучше ли, хуже ли, мнѣ все равно не долго остается жить.

Мистриссъ Викэмъ стономъ подтвердила слова больной. Она стала поправлять одѣяло, думая найдти ея ноги уже окаменѣвшими, и потомъ начала постукивать стклянками съ лекарствомъ.

-- Нѣтъ, сказала шопотомъ Алиса:-- проступки, угрызенія совѣсти, нищета и бури, внѣшнія и внутреннія, истощили мою жизнь. Мнѣ не долго жить.

Она взяла руку Гэрріетъ о приложила ее къ липу.

-- Когда я лежу здѣсь, мнѣ иногда приходитъ желаніе пожить еще, чтобъ доказать вамъ всю мою благодарность! Это слабость, которая скоро проходитъ. Теперь лучше и для меня и для васъ.

Это была уже не та женщина, которой Гэрріетъ подала ту же руку въ холодный, зимній вечеръ. Гнѣвъ, недовѣрчивость, досада -- все въ ней исчезло.

Мистриссъ Викэмъ, порывшись между стклянками, принесла лекарство. Мистриссъ Викэмъ пристально смотрѣла на больную, подавая ей пить, сжала губы, подняла брови и покачала головою, показывая, что никакія пытки не заставятъ ее признаться, что болѣе нѣтъ надежды.

-- Много ли времени прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ я пришла сказать вамъ, что сдѣлала съ вашимъ братомъ? спросила Алиса.

-- Болѣе года, отвѣчала Гэрріетъ.

-- Болѣе года, задумчиво повторила Алиса.-- Болѣе года съ-тѣхъ-поръ, какъ вы привезли меня сюда!

-- Да, отвѣчала Гэрріетъ.

-- Вы побѣдили меня своею добротою и кротостью. Меня! вскричала Алиса, закрывая лицо руками:-- вы заставили полюбить людей!

Гэрріетъ успокоивала и утѣшала ее. Алиса, не отнимая руки отъ лица, просила позвать къ ней мать.

Гэрріетъ кликнула ее нѣсколько разъ, но старуха ничего не слышала и продолжала безсмысленно смотрѣть въ окно. Она очнулась только тогда, когда Гэрріетъ подошла и взяла ее за руку.

-- Мать, сказала Алиса, взявъ опять руку Гэрріетъ и съ любовію устремивъ на нее свои блестящіе глаза: -- разскажи ей, что знаешь.

-- Теперь, моя милая?

-- Да, мать, отвѣчала Алиса слабымъ голосомъ:-- теперь же!

Старуха, у которой разсудокъ былъ почти разстроенъ боязнью, раскаяніемъ или тоскою, подошла къ постели, и, ставъ на колѣни, положила свое морщинистое лицо на одѣяло и взяла дочь за руку.

-- Моя красавица...

Она остановилась и испустила пронзительный крикъ, взглянувъ на жалкій остовъ, лежавшій на постели.

-- Я давно перемѣнилась, мать, давно похудѣла, сказала Алиса, не смотря на нее.-- Не жалѣй теперь обо мнѣ.

-- Дочь моя, шептала старуха: -- красавица моя, ты скоро поправишься и пристыдишь всѣхъ своею красотою.

Алиса печально улыбнулась Гэрріетъ и крѣпче сжала ея руку.

-- Я говорю вамъ, что она скоро выздоровѣетъ! повторила старуха, грозя кулакомъ, какъ-будто какому-то невидимому непріятелю:-- непремѣнно выздоровѣетъ! Дочь мою совратили съ пути и отвергли, но она можетъ похвастать родствомъ съ гордыми людьми. Да, съ гордыми людьми! Кто такая мистриссъ Домби, какъ не двоюродная сестра моей Алисы?

Гэрріетъ отвела свой взглядъ съ лица старухи на блестящіе глаза больной, въ которыхъ написано было подтвержденіе.

-- Что жь! вскричала старуха, съ какою-то гордостью на лицѣ: -- теперь я стара и безобразна; меня состарила болѣе жизнь, чѣмъ годы; по я была такъ же молода и хороша, какъ и другія. Въ нашей деревнѣ, отецъ мистриссъ Домби и его братъ были любезнѣе всѣхъ джентльменовъ, пріѣзжавшихъ изъ Лондона. Это было уже давнымъ-давно; всѣ они померли. Братъ, бывшій отцомъ моей Алли, жилъ долѣе другаго.

Старуха приподняла немного голову и пристально взглянула въ лицо дочери. Казалось, что вмѣстѣ со своею юностью она припоминала и юность дочери. Но вдругъ она закрыла лицо руками и опустила голову на постель.

-- Ойи были такъ схожи между собою, продолжала старуха, не поднимая головы:-- какъ только могутъ быть схожи два брата, и еслибы вы видѣли мою Алли вмѣстѣ съ дочерью другаго брата, вы удивились бы ихъ сходству. О, не-уже-ли это сходство исчезло, и моя Алли такъ измѣнилась!

-- Мы всѣ измѣнимся въ свою очередь, мать! сказала Алиса.

-- Въ свою очередь! вскричала старуха. Но зачѣмъ же ея очередь прійдетъ послѣ моей Алли? Мать должна была измѣниться; она была такъ же стара и морщиниста подъ своими бѣлилами, какъ и я; но дочь осталась прекрасною. Чѣмъ же была я хуже ея, что только моя дочь лежитъ и сохнетъ!

Она выбѣжала изъ комнаты съ прежнимъ дикимъ крикомъ, но тотчасъ же возвратилась и съ робостью сказала Гэрріетъ:

-- Вотъ, что просила сказать вамъ Алиса. Я узнала все это въ Варвикскомъ Графствѣ, развѣдывая о мистриссъ Домби. Такое родство было не по мнѣ. Онѣ не захотѣли бы признать меня и ничего бы мнѣ не дали. Не будь Алисы, я, пожалуй, попросила бы у нихъ немного денегъ; но она скорѣе бы убила меня чѣмъ допустила бы до нищенства. Моя Алиса была такъ же горда, какъ и та женщина, сказала старуха, со страхомъ дотрогиваясь до лица дочери:-- не смотря на то, что теперь она такъ тиха; она пристыдитъ ихъ своею красотою. Ха, ха, ха! Моя красавица-дочь пристыдитъ ихъ всѣхъ!

Ея смѣхъ былъ ужаснѣе воплей, ужаснѣе безсмысленныхъ жалобъ, ужаснѣе безумнаго вида, съ которымъ она сѣла на прежнее мѣсто и стала по-прежнему смотрѣть въ окно.

Алиса не спускала глазъ съ Гэрріетъ и держала ея руку въ своихъ рукахъ.

-- Мнѣ хотѣлось, чтобы вы все это знали, сказала она.-- Я думала этимъ объяснить вамъ, отъ-чего я была такъ ожесточена. Мнѣ столько наговорили о моихъ проступкахъ, о несоблюденіи обязанностей, что я стала убѣждаться, будто обязанности созданы не для меня. Я увидѣла послѣ, что когда у женщинъ дурныя семейства и дурныя матери, то онѣ также совращаются съ дороги, и должны только благодарить Бога, если путь ихъ бываетъ не такъ черенъ, какъ мои. Все это прошло, какъ еонъ, котораго я не могу ни понять, ни припомнить. Мнѣ кажется и теперь, что я во снѣ вижу, какъ вы сидите возлѣ меня и читаете. Прочтите мнѣ еще что-нибудь.-- Гэрріетъ хотѣла отнять руку, чтобъ взять книгу, по Алиса опять удержала ее.

-- Вы не забудете моей матери? Я прощаю ее, если могу прощать. Я знаю, что она мнѣ прощаетъ и жалѣетъ обо мнѣ. Вы не забудете ея?

-- Никогда, Алиса!

-- Еще одну минуту. Поверните мнѣ голову, чтобъ я могла видѣть ваше лицо.

Гэрріетъ исполнила ея желаніе и начала читать вѣчную книгу для всѣхъ труждающихся и обремененныхъ, для всѣхъ несчастныхъ, погибшихъ и отверженныхъ на землѣ. Она читала божественную исторію, гдѣ слѣпые, разслабленные, преступники, женщины, запятнанныя стыдомъ, имѣли свою долю, которой не могли отнять у нихъ ни людская гордость, ни равнодушіе, ни мудрость всѣхъ вѣковъ. Она читала ученіе того, который во все продолженіе земной жизни, при всѣхъ ея надеждахъ и горестяхъ, отъ рожденія до смерти, имѣлъ состраданіе къ человѣку.

-- Я пріиду рано поутру, сказала Гэрріетъ, закрывая книгу.

Блестящіе глаза, устремленные на нее, закрылись на минуту;

Алиса поцаловала и поблагодарила ее.

Тѣ же глаза провожали Гэрріетъ до самыхъ дверей, и когда двери затворились, на спокойномъ лицѣ больной явилась улыбка.

Глаза не измѣняли своего направленія. Алиса положила руку на грудь, прошептала священное имя, о которомъ ей читали, и жизнь, подобно свѣту, исчезла съ лица ея.

На постели осталась одна развалина смертнаго дома, о который когда-то билъ дождь, да черные волосы, развѣвавшіеся отъ зимняго вѣтра.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

ГЛАВА I.

Возмездіе.

Новыя перемѣны произошли въ большомъ домѣ, въ длинной, мрачной улицѣ, гдѣ Флоренса провела свое одинокое дѣтство. Онъ остался по-прежнему большимъ домомъ, огражденнымъ отъ дождя и вѣтра, безъ щелей въ крышѣ, безъ разбитыхъ оконъ, безъ осыпающихся стѣнъ; но онъ все-таки развалина, и изъ него бѣгутъ мыши.

Мистеръ Тоулинсонъ и компанія сначала не обращало вниманія на доходившіе до нихъ нелѣпые слухи. Кухарка сказала, что кредитъ нашъ, слава Богу, не такъ легко "подорвать"; а мистеръ Тоулинсонъ объявилъ, что послѣ этого распустятъ, пожалуй, слухъ, что обанкрутился англійскій банкъ, или что въ Товерѣ продаютъ съ аукціоннаго торга коронные брильянты. Но явились газеты и мистеръ Перчъ, а вслѣдъ за ними явилась мистриссъ Перчъ, чтобы разболтать все на кухнѣ и провести пріятно вечеръ.

Какъ-скоро всѣ убѣдились въ несчастій дома, мистеръ Тоулинсонъ сталъ болѣе всего безпокоиться о томъ, чтобъ банкротство было порядочное -- не менѣе, какъ на сто тысячъ фунтовъ. Самъ мистеръ Перчъ изъявилъ сомнѣніе, чтобы сто тысячь могли покрыть всѣ долги. Женщины, подъ предводительствомъ мистриссъ Перчъ и кухарки, часто повторяли: "сто ты-ся-чь фун-товъ!" съ ужасающимъ самодовольствіемъ, какъ-будто вмѣстѣ съ словами онѣ взвѣшивали деньги. Горничная объявила, смотря на мистера Тоулинсона, что ей хотѣлось бы имѣть сотую долю этой суммы, чтобы отдать ее избранному ею человѣку. Мистеръ Тоулинсонъ, помня старую обиду, сказалъ, что человѣку трудно рѣшиться на что употребить такую сумму, развѣ на усы, и этотъ горькій сарказмъ заставилъ горничную въ слезахъ выйдти изъ кухни.

Но она скоро возвратилась, по убѣжденію кухарки, которая, всегда славясь своимъ сердцемъ, сказала Тоулинсону, что теперь имъ нужно быть вмѣстѣ, потому-что, можетъ-быть, скоро они совсѣмъ разстанутся. Они были въ этомъ домѣ, продолжала кухарка, при похоронахъ, на свадьбѣ, во время бѣгства; пусть же никто не скажетъ, что въ настоящее время они не могли ужиться другъ съ другомъ. Мистриссъ Перчъ чрезвычайно растрогана такою рѣчью и вслухъ замѣчаетъ, что кухарка сущій ангелъ. Мистеръ Тоулинсонъ отвѣчаетъ кухаркѣ, что онъ никогда не отступитъ отъ своихъ прежнихъ чувствъ, и вслѣдъ за тѣмъ уходить и возвращается вмѣстѣ съ горничною, извѣщая всю кухню, что онъ шутилъ, и что онъ, вмѣстѣ съ Анною, поселяется въ зеленной линіи на Оксфордокомъ-Рынки, гдѣ проситъ публику не оставить ихъ своимъ вниманіемъ. Рѣчь его принята съ общимъ восторгомъ.

Въ простонародьи, семейныя несчастія не могутъ обойдтись безъ ѣды. Кухарка приготовляетъ два блюда къ ужину, а мистеръ Тоулинсонъ на тотъ же предметъ чиститъ морскихъ раковъ. Сама мистриссъ Пипчинъ, встревоженная такимъ случаемъ, посылаетъ внизъ за ужиномъ и простъ прислать ей четверть графина вскипяченаго хереса.

За ужиномъ мало говорятъ о мистерѣ Домби. Болѣе всего разсуждаютъ о томъ, давно ли онъ зналъ, что это случится. Кухарка говоритъ: "о! давно уже, повѣрьте мнѣ!" и обращается за подтвержденіемъ къ мистриссъ Перчъ. Нѣкоторые любопытствуютъ знать, что будетъ дѣлать мистеръ Домби и выпутается ли онъ изъ своего положенія. Мистеръ Тоулинсонъ сомнѣвается и намекаетъ на одну изъ лучшихъ богаделень", гдѣ у него будетъ свой маленькій садикъ" прибавляетъ кухарка жалобнымъ тономъ: "и весною будетъ рости цвѣтной горохъ".-- Именно, говорить мистеръ Тоулинсонъ: и гдѣ онъ будетъ однимъ изъ братьевъ чего-нибудь.-- Мы всѣ братья, говоритъ мистриссъ Перчъ, отнимая рюмку отъ рта.-- Исключая сестеръ, говоритъ мистеръ Перчъ.-"Вотъ, какъ падаютъ сильные!" замѣчаетъ кухарка.-- а Гордость всегда наказывается: такъ было и будетъ!" прибавляетъ горничная.

Удивительно, съ какимъ удовольствіемъ они дѣлаютъ эти замѣчанія, и съ какимъ христіанскимъ терпѣніемъ переносятъ общій ударъ. Одна только кухарка нисшаго класса, въ черныхъ чулкахъ, до-сихъ-поръ почти неоткрывавшая рта, нѣсколько разстроиваетъ пріятное положеніе ихъ духа неожиданнымъ вопросомъ: "А что, если намъ не заплатятъ жалованья?"...Все общество на минуту остается безгласнымъ; но кухарка, прежде всѣхъ пришедшая въ себя, обращается къ молодой женщинѣ съ вопросомъ, какъ она смѣетъ оскорблять такимъ безчестнымъ предположеніемъ домъ, гдѣ ее кормятъ, и не-уже-ли кто-нибудь рѣшится отнять у бѣдныхъ слугъ ихъ долю? Если таковы религіозныя мнѣнія Мери Доусъ, съ жаромъ замѣчаетъ кухарка, то я не знаю, чѣмъ это кончится.

Мистеръ Тоулинсонъ также не знаетъ, и молодая кухарка, повидимому, сама ничего не зная, заглушена общимъ голосомъ и покрыта стыдомъ.

Черезъ нѣсколько дней, въ домъ начали являться незнакомые люди и условливаться другъ съ другомъ въ столовой, какъ-будто они тутъ жили. Между ними замѣчателенъ одинъ джентльменъ съ мозаичною арабскою физіономіею и массивною цѣпью у часовъ; онъ свиститъ въ гостиной и, въ ожиданіи другаго джентльмена, съ перомъ и чернилами въ карманѣ, спрашиваетъ мистера Тоулинсона, называя его старымъ пѣтухомъ, не помнитъ ли онъ, какую фигуру имѣли вновѣ пунцовые съ золотомъ обои. Сходбища въ столовой дѣлаются чаще, и каждый джентльменъ какъ-будто носитъ перо и чернила въ карманѣ. Наконецъ, объявляютъ, что будетъ аукціонъ. Набирается еще больше народа, съ перьями и чернилами въ карманахъ, съ толпою помощниковъ, которые тотчасъ начинаютъ стаскивать ковры и постукивать по мёбели, оставляя на лѣстницѣ и въ передней слѣды своихъ грязныхъ ногъ.

Домашній совѣтъ на кухнѣ находится въ полномъ составѣ и отъ нечего-дѣлать занимается ѣдою. Но въ одинъ день ихъ призываютъ къ мистриссъ Пипчипъ, которая обращается къ нимъ съ слѣдующею рѣчью:

-- Вы знаете, что господинъ вашъ находится въ затруднительномъ положеніи? говоритъ мистриссъ Пипчинъ.

Мистеръ Тоулинсонъ, какъ ораторъ, отвѣчаетъ, что обществу извѣстно это несчастіе.

-- Предупреждаю васъ, что каждый долженъ о себѣ позаботиться, продолжала мистриссъ Пипчинъ.

-- И вамъ не худо! вскричалъ рѣзкій голосъ изъ толпы.

-- Это ты, безстыдная? съ досадою сказала гнѣвная Пипчинъ, обращаясь къ кухаркѣ.

-- А если и я? спросила кухарка, выходя впередъ.

-- Такъ убирайтесь, куда хотите,и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше! Надѣюсь никогда болѣе не увидѣть вашихъ рожъ.

Сказавъ это, мистриссъ Пипчинъ достала холстинный мѣшокъ и аккуратно роздала всѣмъ жалованье.

-- Теперь, кто хочетъ, можетъ идти за всѣ четыре стороны, говоритъ мистриссъ Пипчинъ:-- а кто хочетъ, можетъ остаться здѣсь на нѣкоторое время. Во всякомъ случаѣ, исключая негодную кухарку, которая должна сейчасъ же убраться изъ дома.

-- Она не заставитъ себя просить, отвѣчаетъ кухарка.-- Прощайте, мистриссъ Пипчинъ; жаль, что на прощанье не могу похвалить вашей наружности.

-- Вонъ отсюда! кричитъ мистриссъ Пипчинъ, топнувъ ногою.

Кухарка выходитъ съ чувствомъ собственнаго достоинства, къ досадѣ мистриссъ Пипчинъ, и вслѣдъ за нею вся честная компанія отправляется на кухню.

Здѣсь мистеръ Тоулинсонъ говоритъ, что, во-первыхъ, онъ предлагаетъ закусить, а послѣ закуски предложить мнѣніе, которое, вѣроятно, всѣ найдутъ приличнымъ ихъ настоящему положенію. Когда закуска была подана и очень-дружно уничтожена, мистеръ Тоулинсонъ предложилъ такое мнѣніе: что кухарка отходитъ, и что если мы не будемъ вѣрными другъ другу, то никто не будетъ вѣренъ намъ; что всѣ они долгое время жили въ этомъ домѣ и всегда старались жить въ общемъ согласіи. (При этомъ растроганная кухарка говоритъ: "слушайте! слушайте!", а мистриссъ Перчъ, набивъ полный ротъ, проливаетъ слезы.) Онъ полагаетъ, что въ настоящее время, когда отходитъ одна, должны отойдти и всѣ. Горничная удивляется такому благородному чувству и поддерживаетъ мистера Тоулинсона. Кухарка говоритъ, что она чувствуетъ всю справедливость такого поступка и надѣется, что это дѣлается не собственно для нея, но по чувству долга. Мистеръ Тоулинсонъ отвѣчаетъ, что они дѣлаютъ это дѣйствительно по чувству долга, и что теперь онъ можетъ открыто сказать, что не считаетъ приличнымъ оставаться въ домѣ, гдѣ начались торги и тому подобныя вещи. Горничная вполнѣ соглашается съ Тоулинсономъ и въ подтвержденіе разсказываетъ, какъ одинъ незнакомый джентльменъ хотѣлъ поцаловать ее на лѣстницѣ. Тутъ мистеръ Тоулинсонъ вскакиваетъ со стула, чтобъ отъискать и наказать обидчика; но дамы удерживаютъ его и стараются успокоить, говоря, что всего благоразумнѣе будетъ оставить домъ, гдѣ происходятъ такія неблагопристойности. Мистриссъ Перчъ, представляя это дѣло въ новомъ свѣтѣ, утверждаетъ, что имъ невозможно деликатнѣе поступить съ мистеромъ Домби, запершимся въ своей комнатѣ, какъ ускоривъ свой отъѣздъ. "Какъ будетъ для него тягостно" говоритъ добрая женщина: "встрѣтиться съ бѣдными слугами, которыхъ онъ до-сихъ-поръ обманывалъ, заставляя ихъ думать, что онъ очень-богатъ!" Кухарка совершенно поражена этимъ доводомъ, который мистриссъ Перчъ подтверждаетъ нѣсколькими избранными аксіомами. Оказывается несомнѣннымъ, что имъ нужно всѣмъ разойдтись. Уложили сундуки, привели извощиковъ, и къ сумеркамъ изъ всей компаніи не осталось ни одного человѣка.

Домъ, всею своею огромностью, стоитъ въ мрачной улицѣ; но онъ уже сдѣлался развалиною, и изъ него бѣгутъ мыши.

Джентльмены съ перьями и чернилами составляютъ опись вещамъ, садясь на такія вещи, которыя сдѣланы совсѣмъ не для того, чтобъ на нихъ сидѣли, и закусывая на такой посудѣ, которая устроена совсѣмъ не для ѣды, и какъ-будто находя особенное удовольствіе, дѣлая странное употребленіе изъ дорогихъ предметовъ. Вездѣ видна странная смѣсь. Тюфяки и постели валяются въ столовой; стекло и фарфоръ попали въ оранжереи; столовый сервизъ наваленъ на диванъ въ гостиной, и на мраморныхъ каминахъ валяется разный хламъ съ лѣстницъ. Наконецъ, попона съ печатнымъ объявленіемъ на ней виситъ съ балкона, а такое же объявленіе виситъ по обѣимъ сторонамъ дверей.

Въ улицу со всѣхъ сторонъ съѣзжаются экипажи. Толпы ободранныхъ вампировъ, жидовъ и христіанъ, разбрелись по дому, постукивая по богатымъ зеркаламъ, по клавишамъ великолѣпнаго рояля, пачкая картины грязными пальцами, дыша на клинки лучшихъ столовыхъ ножей, пробуя софы и кресла кулаками, тормоша пуховики, открывая и затворяя всѣ коммоды, взвѣшивая серебряныя ложки и вилки, разсматривая каждую нить полотна и суконъ и переворачивая все вверхъ дномъ. Въ цѣломъ домъ не осталось ни одного нетронутаго угла. Грязные незнакомые люди съ такимъ же любопытствомъ разсматриваютъ кухонную посуду, какъ и щегольской гардеробъ. Толстяки, въ истертыхъ шляпахъ на головъ, выглядываютъ изъ оконъ спальни и шутятъ съ друзьями на улицъ. Люди основательные и разсчетливые располагаются съ росписью въ гостиныхъ и карандашомъ дѣлаютъ отмѣтки. Два ростовщика поднимаются даже по лѣстницѣ, устроенной для спасенія при пожарѣ, и съ крыши любуются окрестною панорамою. Эта суматоха продолжается нѣсколько дней.

Въ лучшей гостиной, на прекрасныхъ полированныхъ столахъ краснаго дерева съ точеными ножками, устроена каѳедра аукціонера, и толпы оборванныхъ вампировъ, жидовъ и христіанъ, грязныхъ незнакомыхъ людей и толстяковъ въ истертыхъ шляпахъ, толпятся около нея и начинаютъ торги. Въ комнатахъ жаръ, шумъ и пыль, и надъ всѣмъ этимъ голова и плечи, голосъ и молотокъ неутомимаго акціонера. Вещи продаются однѣ за другими. Иногда являются шутки и общій шумъ. Это продолжается цѣлые четыре дня. Продается лучшая, новѣйшая домашняя мебель.

Вслѣдъ за красивыми экипажами являются возы и ваггоны и цѣлая толпа носильщиковъ. Цѣлый день люди таскаютъ разную мебель въ кабріолеты, возы и ваггоны. Кроватку маленькаго Поля увозятъ на одноколкѣ. Вывозъ изъ дома лучшей, новѣйшей домашней мебели продолжается почти цѣлую недѣлю.

Наконецъ, все замолкло. Въ домѣ не осталось ничего, кромѣ разбросанныхъ листковъ каталоговъ, пучковъ соломы и сѣна и баттареи оловянныхъ горшковъ за дверьми передней. Оцѣнщики, собравъ свои матеріалы, уходятъ. Одинъ изъ джентльменовъ, пришедшихъ съ перомъ и чернилами, въ послѣдній разъ обходитъ со вниманіемъ весь домъ, приклеивая къ окнамъ объявленіе о его продажѣ. Наконецъ, уходить и онъ. Болѣе не остается никого. Домъ стоитъ какъ развалина, и изъ него бѣгутъ мыши.

Комната, занимаемая мистриссъ Пипчинъ, равно какъ и та часть дома, гдѣ спущены шторы, избѣгли всеобщаго опустошенія. Мистриссъ Пипчинъ во все это время оставалась хладнокровною и суровою, и только изрѣдка выходила изъ своей комнаты, чтобъ взглянуть, какъ выносятъ вещи, или прицѣниться къ какому-нибудь покойному креслу. Покойное кресло осталось за мистриссъ Пипчинъ, и она сидѣла уже на своей новой собственности, когда явилась мистриссъ Чиккъ.

-- Каковъ мой братецъ, мистриссъ Пипчинъ? спрашиваетъ мистриссъ Чиккъ.

-- Чортъ его знаетъ, отвѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Онъ никогда не удостоиваетъ меня чести говорить со мною. Ему поставлено ѣсть и пить въ смежной комнатъ, и когда тамъ никого не бываетъ, онъ приходитъ нъстъ. Меня нбчего спрашивать. Я о немъ столько же знаю, какъ человѣкъ съ юга, который обжогъ себѣ ротъ, ѣвши холодную похлебку.

-- Но что же это такое? вскрикиваетъ мистриссъ Чиккъ.-- Долго ли это будетъ продолжаться? Если братецъ не сдѣлаетъ усилія, что съ нимъ будетъ, мистриссъ Пипчинъ? Кажется, онъ могъ видѣть, что произошло Noтѣ-того, что онъ не хотѣлъ сдѣлать усилія.

-- Вотъ еще! говоритъ мистриссъ Пипчинъ, потирая носъ.-- Есть "чемъ безпокоиться. Дѣло бывалое. Людямъ и прежде приходилось испытывать несчастія и разставаться съ мёбелью. Не далъе, какъ мнѣ!

-- Братъ мой, глубокомысленно продолжаетъ мистриссъ Чиккъ: -- такой удивительный, такой странный человѣкъ. Страннѣе его я еще никого не видала. Повѣритъ ли кто-нибудь, что, получивъ извѣстіе о замужствѣ и отъѣздѣ своей негодной дочери, онъ обратился ко мнѣ съ подозрѣніемъ, будто она у меня въ домѣ.-- Каково это? И повѣритъ ли кто-нибудь, что когда я сказала ему: "Поль, можетъ-быть, я и глупая женщина, но мнѣ не понятно, отъчего твои дѣла пришли въ такое разстройство", онъ бросился ко мнѣ, и сказалъ, чтобъ безъ его просьбы я никогда къ нему не ходила! Каково это?

-- Какъ жаль, что онъ не принимался за рудники! замѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Они бы смягчили его характеръ.

-- Чѣмъ же все это кончится? продолжаетъ мистриссъ Чиккъ, не слушая замѣчаній мистриссъ Пипчинъ.-- Я очень бы желала это знать. Что онъ думаетъ предпринять? Ему необходимо дѣйствовать. Нечего сидѣть, запершись въ своихъ комнатахъ. Дѣло само собою не пріидетъ къ нему. Онъ долженъ идти за дѣломъ. Зачѣмъ же онъ не идетъ? Онъ всегда былъ дѣловымъ человѣкомъ и знаетъ, куда идти. Конечно. Почему же онъ не идетъ?

Приведя такіе сильные доводы, мистриссъ Чиккъ нѣсколько минутъ остается безмолвною.

-- Сверхъ-того, продолжаетъ она:-- къ-чему онъ сидитъ запершись при такихъ непріятныхъ обстоятельствахъ? Не-уже-ли ему некуда идти? Онъ могъ бы прійдти къ намъ. Онъ знаетъ, что у насъ онъ какъ дома. Мистеръ Чиккъ только объ этомъ и говоритъ, да и я говорила ему своимъ языкомъ: "не думай, Поль, что такіе близкіе родные, какъ мы, измѣнятся отъ разстройства твоихъ дѣлъ". Мы не похожи на другихъ людей! Но онъ не трогается съ мѣста. Ну, что, если домъ отдадутъ въ наемъ? Что онъ тогда сдѣлаетъ? Ему нельзя будетъ здѣсь оставаться. Его выгонятъ поневолѣ. Зачѣмъ же не убраться заранѣе? Тутъ нельзя не подумать, чѣмъ все это кончится?

-- Что касается собственно до меня, то я знаю, чѣмъ это кончится, отвѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ:-- и этого съ меня довольно. Я скоро совсѣмъ отсюда уѣду.

-- Что жь! я не осуждаю васъ, замѣтила мистриссъ Чиккъ.

-- Это для меня совершенно все равно, язвительно замѣчаетъ мистриссъ Пипчинъ.-- Я уѣзжаю во всякомъ случаѣ. Я не могу здѣсь оставаться. Я умру раньше недѣли. Вчера мнѣ пришлось самой готовить для себя котлеты, а я къ этому не привыкла. Мое слабое сложеніе не въ-состояніи всего переносить. Въ Брайтонѣ у меня есть родные, къ которымъ я уже писала о своемъ пріѣздѣ.

-- Говорили ли вы объ этомъ моему брату? спрашиваетъ мистриссъ Чиккъ.

-- Какъ же! скоро до него доберешься! вскричала мистриссъ Пипчинъ.-- Вчера, однако, я сказала ему, что мнѣ здѣсь нечего дѣлать, и что не лучше ли послать за мистриссъ Ричардсъ. Онъ проворчалъ что-то въ родѣ согласія, и я послала за нею. Вздумалъ ворчать! Будь онъ моимъ мужемъ, онъ, можетъ-быть, и имѣлъ бы на то причины; но теперь это нестерпимо!

Сказавъ это, мистриссъ Пипчинъ, извлекшая столько твердости и добродѣтели изъ глубины перувіанскихъ рудниковъ, встала съ своей мягкой собственности, чтобъ проводить до дверей мистриссъ Чиккъ. Мистриссъ Чиккъ, до конца оплакивая странный характеръ своего брата, ушла, вполнѣ довольная собою.

Въ сумерки, мистеръ Тудль, освободясь отъ работъ, пріѣзжаетъ съ Полли и сундукомъ, и съ звонкимъ поцалуемъ оставляетъ ихъ въ передней опустѣлаго дома.

-- Повѣришь ли, Полли, говоритъ мистеръ Тудль: -- что только за прошедшее добро я позволилъ тебѣ сюда пріѣхать. Я теперь имѣю хорошее мѣсто о ни въ чемъ не нуждаюсь. Но сдѣланнаго намъ добра никогда не должно забывать, Полли. Твое же лицо разгонитъ всякую печаль. Дай мнѣ за это еще разъ поцаловать его. Ты хочешь сдѣлать доброе дѣло, Полли, и я даю тебѣ полную волю. Доброй ночи, Полли!

Мистриссъ Пипчинъ, въ черномъ бомбазиновомъ платьѣ, въ черной шляпкѣ и шали, ожидаетъ только почтовой кареты въ Брайтонъ. Вещи ея уложены, и кресло (бывшее любимымъ кресломъ мистера Домби) стоитъ у дверей.

Наконецъ, карета является. Вещи мистриссъ Пипчинъ, вмѣстѣ съ ихъ достопочтенною владѣтельницею, помѣщаются въ карету. Въ сѣрыхъ глазахъ мистриссъ Пипчинъ видна какая-то змѣиная усмѣшка, когда она, уѣзжая, поправляетъ свое бомбазиновое платье.

Домъ сталъ такою развалиною, что въ немъ не осталось на одной мыши.

Но Полли не долго оставалась одна въ опустѣломъ домѣ. Ночью, она сидѣла за работою въ комнатъ ключницы, стараясь позабыть всю исторію этого дома, какъ вдругъ раздался ударъ въ дверь, и такъ сильно, какъ только онъ могъ отдаться въ такомъ опустѣломъ мѣстѣ. Полли поспѣшно отворила и ввела къ себѣ даму въ закрытой черной шляпкѣ. Это миссъ Токсъ, и глаза у миссъ Токсъ красны.

-- О, Полли! говоритъ миссъ Токсъ:-- какъ только я опомнилась, получивъ твое письмо, я тотчасъ же поспѣшила за тобою. Здѣсь нѣтъ никого, кромѣ тебѣ?

-- Ни души, отвѣчаетъ Полли.

-- Видѣла ли ты его?

-- Нотъ, его уже давно никто не видитъ. Мнѣ сказали, что онъ совсѣмъ не выходитъ изъ своей комнаты.

-- Не болѣнъ ли онъ? спрашиваетъ миссъ Токсъ.

-- Мнѣ кажется, онъ болѣнъ душевно, отвѣчаетъ Полли. Ему тяжело теперь, бѣдняжкѣ!

Миссъ Токсъ такъ растрогана, что едва въ состояніи говоритъ. Она не ребенокъ;- но въ то же время сердце ея не охладѣло отъ лѣтъ и безбрачной жизни. Въ этомъ сердцѣ есть нѣжность, состраданіе и участіе. Подъ замочкомъ съ рыбьимъ глазомъ миссъ Токсъ носитъ лучшія качества, чѣмъ другіе подъ болѣе-затѣйливою наружностью.

Просидѣвъ довольно-долгое время, миссъ Токсъ отправляется домой, а Полли, съ свѣчою въ рукѣ, провожаетъ ее до самой улицы и неохотно возвращается въ опустѣлый домъ, чтобъ броситься въ постель. Поутру, Полли ставитъ въ одну изъ мрачныхъ комнатъ все то, что ей приказано приготовлять ежедневно, и потомъ уходить и не возвращается до слѣдующаго утра. Въ той комнатѣ есть колокольчики, которые никогда не звонятъ, и хотя Полли слышитъ иногда чьи-то шаги, по никто не выходитъ изъ комнаты.

Миссъ Токсъ возвращается рано поутру. Она мало-по-малу переноситъ сюда, въ своей маленькой сумкѣ, разные запасы, оставшіеся послѣ умершаго владѣтеля напудренной головы и косы. Она носитъ въ бумагѣ куски холоднаго кушанья, бараньи языки, дичь для своего обѣда, и, раздѣляя все это съ Полли, проводитъ большую часть своего времени въ разрушенномъ домѣ, изъ котораго бѣжали мыши. При малѣйшемъ шумѣ, миссъ Токсъ вздрагиваетъ и прячется какъ преступница; она хочетъ, чтобъ никто не зналъ, что она осталась вѣрною человѣку, которому всегда удивлялась.

Это обстоятельство извѣстно, однако, майору. Майоръ, изъ любопытства, поручилъ своему вѣрному слугѣ надсматривать за домомъ, и узнавать, что будетъ съ Домби. Слуга донесъ о вѣрности миссъ Токсъ, и тѣмъ чуть не уморилъ майора со смѣху. Съ этого часа онъ посинѣлъ еще болѣе и безпрестанно шепчетъ себѣ подъ носъ:-- Чортъ возьми, сэръ, эта женщина природная дура!

А разорившійся человѣкъ? Какъ онъ проводитъ время?

"Пусть онъ вспомнитъ это, здѣсь въ комнатѣ, въ предстоящіе годы. Дождь, падающій на крышу, вѣтеръ, уныло свистящій за дверью, могутъ имѣть даръ предсказанія. Пусть онъ вспомнитъ это, здѣсь въ комнатѣ, въ предстоящіе годы!"

Онъ помнилъ это: И въ безсонную ночь, и въ мучительный день, и при блѣдной зарѣ, онъ все объ этомъ думалъ, съ грустью, съ раскаяніемъ, съ тоскою! "Папенька, скажите мнѣ что-нибудь, милый папенька". Онъ снова слышалъ эти слова, снова видѣлъ это лицо. Онъ видѣлъ, какъ оно упало на дрожащія руки -- и слышалъ долгій, пронзительный крикъ...

Онъ упалъ, чтобъ болѣе уже не вставать никогда. Для ночи его свѣтскаго паденія на завтра уже не было солнца; для пятна его семейнаго позора уже не было очищенія; ничто, благодаря Бога, не могло возвратить къ жизни его умершаго ребенка. Но его душу болѣе всего терзало то, что онъ не могъ уже исправить прошедшаго, на которое, вмѣсто благословеній, со всѣхъ сторонъ сыпались одни проклятія.

О, онъ помнилъ это! Дождь, падавшій на крышу; вѣтеръ, уныло свистѣвшій за дверью, имѣли даръ предсказанія въ своемъ меланхолическомъ шумѣ. Онъ зналъ теперь, что онъ сдѣлалъ; онъ зналъ теперь, что самъ навлекъ на свою голову несчастія, которыя такъ низко склонили ее. Онъ зналъ теперь, каково быть нелюбимымъ и отверженнымъ, каково убить послѣднюю любовь въ невинномъ сердцѣ дочери!

Онъ вспомнилъ, какова она была въ тотъ вечеръ, когда онъ пріѣхалъ домой съ своею невѣстою. Онъ вспомнилъ, какова она была при всѣхъ переворотахъ покинутаго, дома. Онъ вспомнилъ теперь, что изъ всего его окружавшаго, не измѣнялась только она одна. Сынъ его обратился въ прахъ, его гордая жена сдѣлалась отверженною женщиною, его другъ и льстецъ оказался подлѣйшимъ изъ негодяевъ, его богатства исчезли, даже самыя стѣны смотрѣли на него, какъ на чужаго. Одна она по-прежнему обращала къ нему свой кроткій и нѣжный взглядъ. Она никогда для него не измѣнялась, какъ и онъ для нея -- и она погибла!

А между-тѣмъ, какъ въ его мысляхъ, одни за другими мелькали -- сынъ, жена, другъ, богатство -- туманъ, сквозь который онъ смотрѣлъ на свою дочь, разсѣвался и показывалъ ее во всемъ ея самоотверженіи. О, не лучше ли было бы, еслибъ онъ любилъ ее, какъ любилъ сына, и потерялъ бы ее, и схоронилъ бы ихъ въ одну могилу!

При своей гордости -- онъ все еще былъ гордъ -- онъ свободно разстался съ покинувшимъ его свѣтомъ. Онъ стряхнулъ съ себя отпадавшій отъ него свѣтъ. Потому ли, что онъ видѣлъ на лицѣ его сожалѣніе, или равнодушіе, онъ старался избѣгать его. Онъ ни съ кѣмъ не въ состояніи былъ переносить своихъ несчастій, кромѣ дочери, которую отогналъ прочь. Онъ самъ не зналъ, что бы онъ сказалъ ей, и какое бы могъ получить отъ нея утѣшеніе: но былъ убѣжденъ, что она никогда бы его не покинула. Онъ зналъ, что теперь она любила бы его болѣе, чѣмъ во всякое другое время; онъ былъ столько же увѣренъ въ ея ангельскомъ характерѣ, какъ въ голубомъ небѣ надъ собою, и эти мысли съ каждымъ часомъ болѣе и болѣе овладѣвали его душою.

Онѣ начались съ полученіемъ письма ея молодаго мужа и съ извѣстіемъ, что она уѣхала. И при всемъ томъ, его гордость еще была такъ велика, что, услышавъ ея голосъ въ смежной комнатѣ, онъ не вышелъ бы къ ней на встрѣчу. Еслибъ онъ увидѣлъ ее на улицѣ, и она бы только бросила на него свой кроткій взглядъ, онъ прошелъ бы мимо, съ холоднымъ, неумолимымъ лицомъ, хотя сердце его разрывалось бы на часто. Гнѣвъ на ея замужство и на Валтера прошелъ уже совершенно. Онъ думалъ только о томъ, что могло быть, и чего не было. Настоящее оканчивалось тѣмъ, что она погибла, а онъ сокрушенъ отчаяніемъ и тоскою.

Онъ почувствовалъ теперь, что у него было двое дѣтей, которыя родились въ этомъ домѣ, и что между имъ и пустыми, голыми стѣнами была печальная связь, которую трудно было разорвать, потому-что она напоминала о двойномъ дѣтствѣ и двойной потерѣ. Онъ рѣшился выѣхать изъ дома, самъ не зная куда, когда эти мысли въ первый разъ запали къ нему въ грудь; по остался еще на одну ночь, чтобъ пройдтись по комнатамъ.

Въ глухую ночь вышелъ онъ изъ своего уединенія и со свѣчою въ рукѣ тихонько поднялся по лѣстницѣ. Его поразили знакомые слѣды, и онъ вспомнилъ, что гдѣ-нибудь на свѣтѣ есть женщина, которая, прислушиваясь у его дверей во время его болѣзни, оставила ихъ на лѣстницѣ. Онъ опустилъ голову и заплакалъ.

Ему чудилась ея легкая походка. Наверху, въ его воображеніи, мелькнулъ дѣтскій образъ, который, напѣвая, песъ на рукахъ ребенка. Чрезъ нѣсколько минутъ, дѣвушка какъ-будто остановилась, притаивъ дыханіе; свѣтлые волосы падали кудрями на заплаканное лицо, обращавшее къ нему безпокойный взглядъ...

Онъ пошелъ по комнатамъ, когда-то великолѣпнымъ, теперь опустѣлымъ и измѣнившимся даже въ величинѣ и формѣ. Тутъ также были слѣды, и тѣ же мысли стало терзать и безпокоить его. Онъ началъ бояться за свой разсудокъ, потому-что мысли теряли свою связь и принимали неясныя формы.

Онъ ее помнилъ хорошенько, въ которой изъ этихъ комнатъ жила его дочь, оставаясь при немъ одна. Онъ радъ быль скорѣй уйдти отсюда, и подняться выше, гдѣ многое напоминало ему надменную жену, ложнаго слугу и друга, и его ложную гордость; но теперь онъ оставилъ ихъ безъ вниманія, и только съ грустью и отчаяніемъ думалъ о своихъ дѣтяхъ.

Вездѣ эти слѣды! Они не оставили въ покоѣ даже старой комнаты, гдѣ стояла маленькая кровать. Онъ едва могъ отъискать чистое мѣсто на полу, чтобъ броситься на него и, прислонясь къ стѣнѣ, дать полную свободу слезамъ. Въ былое время, онъ пролилъ въ этой комнатѣ столько слезъ, что здѣсь онъ менѣе стыдился своей слабости, чѣмъ въ другомъ мѣстѣ. Здѣсь, на голыхъ доскахъ, въ глубинѣ ночи, плакалъ гордый человѣкъ, гордый даже и въ несчастій, который всталъ бы и отвернулся, встрѣтя привѣтливое лицо или протянутую руку.

Съ разсвѣтомъ, онъ опять заперся въ своихъ комнатахъ. Онъ хотѣлъ уѣхать въ этотъ день, но ему все еще жаль было оставить домъ, съ которымъ такъ связывало его прошедшее. Онъ уѣдетъ завтра. Наступило завтра. Онъ уѣдетъ завтра. Каждую ночь, никѣмъ не замѣчаемый, онъ выходилъ и, какъ призракъ, блуждалъ по опустѣлому дому. Каждое утро, прислонясь къ окну, думалъ онъ о потерѣ двухъ дѣтей своихъ. Въ его мысляхъ, они сдѣлались неразлучны. О, еслибъ ранѣе онъ могъ соединить ихъ своею любовью!

Онъ уже привыкъ къ душевнымъ волненіямъ и безпокойствамъ еще до своихъ послѣднихъ страданій. Наконецъ, онъ началъ думать, что ему можно не уѣзжать совсѣмъ. Онъ могъ еще отдать то, что ему оставило кредиторы, и оставить только узелъ, связывавшій его съ опустѣвшимъ домомъ...

Вокругъ него шумѣлъ и суетился свѣтъ, который не могъ оставаться спокойнымъ. Это терзало бѣднаго страдальца. Предметы стали принимать въ его глазахъ тусклый и неясный цвѣтъ. Домби и Сынъ уже не существовалъ, какъ не существовали его дѣти.

Онъ думалъ объ этомъ цѣлый день и, задумчиво сидя въ своемъ креслѣ, видѣлъ противъ себя, въ зеркалѣ, слѣдующую картину:

Жалкое, исхудавшее подобіе самого-себя, сидѣвшее сгорбясь надъ пустымъ каминомъ. Оно то поднимало голову, разсматривая морщины на своемъ лицѣ, то снова опускало ее и задумывалось. То вставало оно и прохаживалось; то выходило въ другую комнату и возвращалось, держа у груди какую-то вещь, взятую съ уборнаго столика; то смотрѣло оно на дверь и о чемъ-то думало.

-- Тсс! Что это?

Онъ думалъ о томъ, что прошло бы много времени прежде, чѣмъ кровь, вытекавшая здѣсь, дотекла бы до передней. Струя подвигалась бы впередъ такъ лѣниво и медленно, то останавливаясь, то измѣняя свое направленіе, что по ней отчаянно-раненнаго человѣка нашли бы умершимъ или умирающимъ. Долго думая объ этомъ, онъ опять всталъ, и ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, держа руку на груди. Онъ случайно взглянулъ на нее и замѣтилъ, какъ дрожала эта рука.

Онъ снова сѣлъ, устремивъ глаза на опустѣвшій каминъ, не замѣчая, что свѣтлый лучъ солнца прокрался въ комнату. Онъ сидѣлъ, ни о чемъ не думая. Вдругъ онъ вскочилъ, и рука что-то судорожно сжала на груди. Его остановилъ крикъ, дикій, пронзительный, радостный крикъ, и передъ собою на колѣнахъ онъ увидѣлъ дочь свою.

Она стояла передъ нимъ, сложивъ руки; она умоляла его о прощеніи; она говорила, что безъ него она никогда не будетъ счастлива.

Но онъ не измѣнялся. Никакія блага не заставили бы его измѣниться.

-- О, не смотрите на меня такъ строго! Я никогда не хотѣла покидать васъ; я ушла, потому-что была испугана и не могла ни о чемъ думать. Папенька, Я измѣнилась. Я раскаяваюсь, я знаю свой проступокъ; я лучше знаю свои обязанности. Не отвергайте меня, или я умру!

Казалось, онъ колебался. Онъ чувствовалъ, какъ она обвилась руками около его шеи, какъ она цаловала его, какъ прильнула лицомъ къ его лицу, какъ положила его голову къ себѣ на грудь и прижала къ растерзанному имъ сердцу...

-- Папенька, я мать. У меня есть ребенокъ, который скоро назоветъ Валтера тѣмъ же именемъ, которымъ я называю васъ. Когда онъ родился, и когда я узнала, какъ люблю его, я поняла, что сдѣлала, оставя васъ. Простите мнѣ, милый папенька, и благословите меня и моего ребенка!

Онъ исполнилъ бы ея просьбу, еслибъ могъ. Онъ хотѣлъ поднять руки, чтобъ умолять ее о прощеніи, но она схватила и опустила ихъ внизъ.

-- Сынъ мой родился въ морѣ, папенька. Я просила Бога пощадить меня, чтобъ я могла возвратиться домой. Съ корабля я пришла прямо къ вамъ. Мы никогда болѣе не разстанемся съ вами!

Голова его, покрытая сѣдинами, была обвита ея рукою; онъ плакалъ, припоминая, что голова его никогда еще такъ не покоилась.

-- Вы поѣдете къ намъ вмѣстѣ со мною, папенька, и увидите моего сына. Его зовутъ Полемъ, папенька. Мнѣ кажется, онъ похожъ...

Слезы остановили ее.

-- Папенька, для моего сына, для имени, которое мы ему дали, для меня, простите Валтера! Онъ такъ добръ и нѣженъ ко мнѣ. Съ нимъ я такъ счастлива. Одна я виновата, что имъ женился на мнѣ. Я такъ любила его!

Она прильнула къ нему еще ближе и говорила съ возрастающимъ одушевленіемъ:

-- Это мое сокровище, папенька. Я готова умереть за него. Онъ будетъ вмѣстѣ со мною любить и почитать васъ. Мы скажемъ ему, что у васъ также былъ сынъ, называвшійся его именемъ, сынъ, о которомъ вы столько грустили; что онъ на небѣ, гдѣ мы когда-нибудь всѣ его увидимъ. Поцалуйте меня, папенька, въ знакъ того, что вы примиряетесь съ Валтеромъ, съ отцомъ ребенка, который прислалъ меня къ вамъ!

Она припала къ нему въ слезахъ, и старикъ, поцаловавъ се въ губы, поднялъ глаза къ небу и сказалъ: "Боже мой, прости мнѣ; я давно ищу этого!"

И онъ снова опустилъ голову, лаская дочь, и долго-долго они оставались въ объятіяхъ другъ друга.

Онъ одѣлся и вышелъ вслѣдъ за нею, съ робкимъ повиновеніемъ ребенка. Съ трепетомъ заглянувъ въ комнату, гдѣ онъ такъ долго былъ запертъ, онъ поспѣшно прошелъ мимо. Флоренса, не сводя съ него глазъ, нѣжно обнявъ его, довела его до кареты и увезла съ собою.

Миссъ Токсъ и Полли вышли изъ своего заключенія со слезами на глазахъ. Онѣ бережно уложили его платье и книги, отослали ихъ къ Флоренсѣ и потомъ выпили послѣднюю чашку чаю въ опустѣломъ домѣ.

-- Итакъ, Домби и Сынъ, какъ я уже однажды замѣтила, оказался дочерью, сказала миссъ Токсъ.

-- И прекрасною дочерью! вскричала Полли.

-- Правда твоя, Полли, сказала миссъ Токсъ.-- Ты добрая женщина, и прежде меня была ея другомъ. Робинъ!

Съ этимъ именемъ миссъ Токсъ обратилась къ круглолицому молодому человѣку, равнодушно сидѣвшему въ отдаленномъ углу. Оказалось, что это былъ Точильщикъ.

-- Робинъ, сказала миссъ Токсъ: -- я только-что сказала твоей матери, что она добрая женщина.

-- Правда ваша, миссъ, проворчалъ Точильщикъ съ нѣкоторымъ чувствомъ.

-- При этомъ случаѣ, продолжала миссъ Токсъ:-- я желала бы, чтобъ, поступивъ ко мнѣ въ услуженіе, ты помнилъ, что у тебя добрая мать, и старался быть ей утѣшеніемъ.

-- Клянусь честью, миссъ, отвѣчалъ Точильщикъ:-- я многое испыталъ, и теперь принялъ твердое намѣреніе исправиться.

Миссъ Токсъ, надѣвъ платокъ и шляпку, вышла вмѣстѣ съ Полли и Точильщикомъ, на котораго не могла нарадоваться мать. Полли потушила свѣчу, заперла ворота и поспѣшила домой, заранѣе зная, какъ обрадуются ея неожиданному приходу. Огромный домъ, скрывая всѣ страданія и всѣ перемѣны, которыхъ онъ былъ свидѣтелемъ, какъ онѣмѣлый, угрюмо стоялъ на улицѣ, прекращая всѣ дальнѣйшіе разспросы объявленіемъ, что все зданіе отдается въ наемъ.

ГЛАВА II.

Въ которой болѣе всего говорится о супружескомъ счастіи.

Въ ломъ доктора Блимбера наступилъ торжественный день огромнаго полугодоваго праздника, на который приглашались всѣ молодые джентльмены, обучавшіеся въ атомѣ прекрасномъ заведеніи, и съ котораго они разъѣзжались по домамъ, напитанные ученостью. Мистеръ Скеттльсъ отправился за границу, къ своему отцу, сэру Барнету Скеттльсу, которому извѣстность доставила дипломатическій постъ, къ общему удовольствію его соотечественниковъ и соотечественницъ. Мистеръ Тозеръ, сдѣлавшійся взрослымъ молодымъ человѣкомъ, въ сапогахъ à la Wellington, былъ весь полонъ древности, что приводило въ восторгъ его добрыхъ родителей и заставляло отца и мать мистера Бригса прятать головы. Познанія мистера Бригса, какъ дурно-уложенный грузъ, были такъ прибраны, что онъ никакъ не могъ добраться до того, что ему было нужно. Въ-самомъ-дѣлъ, плоды, трудолюбиво собранные этимъ джентльменомъ съ древа познанія, подверглись такому прессу, что въ нихъ ничего не осталось отъ ихъ первоначальной формы и вкуса. Мистеръ Битерстонъ, на котораго насильственная система имѣла то счастливое дѣйствіе, что не оставила никакого впечатлѣнія, когда понуждающій аппаратъ пересталъ дѣйствовать, находился въ болѣе-удовлетворительномъ состояніи, и на кораблѣ, отправлявшемся въ Бенгалъ, забывалъ все съ такою необыкновенною быстротою, что становилось сомнительнымъ, удержитъ ли онъ въ памяти къ концу вояжа склоненіе именъ существительныхъ.

Когда докторъ Блимберъ, по своему всегдашнему обыкновенію, долженъ былъ поутру сказать молодымъ джентльменамъ: "Джентльмены, мы снова будемъ продолжать свои занятія съ двадцать-пятаго числа слѣдующаго мѣсяца", онъ отступилъ отъ своего всегдашняго обыкновенія, и сказалъ: "Джентльмены, когда нашъ другъ Цинциннатъ удалялся въ свою хижину, онъ не нашелъ ни одного Римлянина, котораго бы могъ представить сенату, какъ своего преемника. Но здѣсь есть Римлянинъ, продолжалъ докторъ Блимберъ, ударивъ по плечу мистера Фидера:-- adolescens imprimis gravis et doctus, джентльмены, котораго я, удаляющійся Цинциннатъ, хочу представить моему маленькому сенату, какъ будущаго диктатора. Джентльмены, мы снова будемъ продолжать свои занятія съ двадцать-пятаго числа слѣдующаго мѣсяца, подъ надзоромъ мистера Фидера".

При этомъ молодые джентльмены громко изъявили свою радость, и мистеръ Тозеръ, отъ лица всѣхъ, тотчасъ же поднесъ доктору серебряную чернильницу, сказавъ по этому случаю рѣчь, въ которой было очень-мало отечественнаго языка, но пятнадцать латинскихъ цитатъ и семь греческихъ. Это возбудило большое неудовольствіе въ младшемъ изъ молодыхъ джентльменовъ и заставило его замѣтить, что чернильница куплена на общія деньги не для того, чтобъ дать случай старому Тозеру выказать свои познанія, и что онъ не имѣлъ никакого права употребить во зло общую собственность.

Ни слова не было сказано молодымъ джентльменамъ и никакого намека не сдѣлано было касательно женитьбы мистера Фидера на прекрасной Корнелій Блимберъ. Докторъ Блимберъ болѣе всѣхъ удивился бы такому слуху; но, не смотря на то, дѣло было уже извѣстно всѣмъ молодымъ джентльменамъ, и, отправляясь къ роднымъ и знакомымъ, они съ ужасомъ пожелали счастія мистеру Фидеру.

Самыя романическія мечты мистера Фидера наконецъ исполнились. Докторъ рѣшился выкрасить домъ снаружи, починить его, отказаться отъ занятій и выдать замужъ Корнелію. Крашенье и починка начались въ самый день отъѣзда молодыхъ джентльменовъ, а въ день, назначенный для свадьбы, Корнелія, въ новыхъ очкахъ, готовилась наложить на себя узы Гименея.

Докторъ, съ своими учеными ногами, мистриссъ Блимберъ въ лиловой шляпкѣ, мистеръ Фидеръ съ щетинистыми волосами на головѣ, и братъ мистера Фидера, преосвященный Альфредъ, готовившійся обвѣнчать молодыхъ, собрались въ гостиной, и сама прекрасная Корнелія, съ померанцовыми цвѣтами на головѣ, уже явилась, какъ вдругъ слабоглазый молодой человѣкъ громкимъ голосомъ сдѣлалъ слѣдующій докладъ:

-- Мистеръ и мистриссъ Тутсъ!

Послѣ котораго вошелъ мистеръ Тутсъ, очень пополнѣвшій, ведя подъ руку хорошенькую даму, съ блестящими черными глазами.

-- Мистриссъ Блимберъ, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- позвольте мнѣ представить вамъ мою жену.

Мистриссъ Блимберъ была въ восторгѣ. Мистриссъ Блимберъ казалась такою доброю и снисходительною.

-- Такъ-какъ вы уже давно меня знаете, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- то позвольте мнѣ увѣрить васъ, что жена моя есть одна изъ самыхъ замѣчательныхъ женщинъ.

-- Другъ мой! прервала мистриссъ Тутсъ.

-- Клянусь вамъ честью, сказалъ мистеръ Тутсъ:-- увѣряю васъ, мистриссъ Блимберъ, она необыкновенная женщина.

Мистриссъ Блимберъ подвела къ Корнеліи супругу мистера Тутса, смѣявшуюся отъ души. Мистеръ Тутсъ, поздравя невѣсту, подошелъ къ своему старому учителю, стоявшему у окна вмѣстѣ съ мистеромъ Фидеромъ.

-- Прекрасно, Тутсъ! Вы также изъ нашихъ! весело сказалъ докторъ.

-- Вотъ каковъ! сказалъ Фидеръ.-- Вздумалъ и женился!

-- Фидеръ! отвѣчалъ мистеръ Тутсъ:-- желаю тебѣ всего лучшаго. Если ты будешь такъ же счастливъ семейною жизнью, какъ я, то тебѣ ничего не останется болѣе желать.

-- Ты видишь, что я не забываю моихъ старыхъ друзей, сказалъ Фидеръ.-- Я зову ихъ къ себѣ на свадьбу, Тутсъ.

-- Фидеръ, нѣкоторыя обстоятельства помѣшали мнѣ увидѣться съ тобою до моей свадьбы. Вопервыхъ, я насказалъ тебѣ столько вздору о миссъ Домби, что, прося тебя на свадьбу не съ нею, ожидалъ отъ тебя разныхъ вопросовъ, которые въ то время совершенно свели бы меня съ ума. Во-вторыхъ, наша свадьба была самая скромная: былъ только общій другъ мой и моей жены, капитанъ -- не знаю хорошенько чего... Но не въ томъ дѣло. Надѣюсь, Фидеръ, что, написавъ тебѣ обо всемъ, что случилось до моего отъѣзда съ женою за границу, я вполнѣ исполнилъ обязанности дружбы.

-- Полно, Тутсъ, сказалъ Фидеръ, пожимая ему руку:-- я шутилъ.

-- Ну, Фидеръ, что ты думаешь о моей женитьбѣ?

-- Превосходная женитьба!

-- Въ-самомъ-дѣлѣ? Какова же она должна быть для меня? Ты никогда не узнаешь, что это за необыкновенная женщина!

Мистеръ Фидеръ готовъ былъ согласиться; но мистеръ Тутсъ покачалъ головою.

-- Видишь ли, сказалъ онъ: -- въ женѣ я всегда искалъ только ума. Деньги, Фидеръ, у меня были. Ума... иногда не доставало.

Фидеръ хотѣлъ возражать; но мистеръ Тутсъ продолжалъ:

-- Нѣтъ, Фидеръ, у меня его не было. Къ-чему мнѣ это скрывать? Я зналъ, что умъ заключается тутъ, сказалъ онъ, показывая на жену. Я могъ располагать собою, потому-что у меня не было родныхъ. У меня никого не было, кромѣ опекуна, котораго я всегда считалъ пиратомъ и корсаромъ. Мнѣ, конечно, не нужно было спрашивать его мнѣнія.

-- Безъ всякаго сомнѣнія, сказалъ Фидеръ.

-- Итакъ, я дѣйствовалъ по-своему. Чудный былъ этотъ день, Фидеръ! Никто лучше меня не знаетъ, что за умъ у этой женщины! Сузанна, другъ мой, береги себя!

-- Другъ мой, я здѣсь разговариваю, отвѣчала мистриссъ Тутсъ.

-- Но береги себя, сказалъ мистеръ Тутсъ.-- Будь осторожнѣе. На нее все такъ сильно дѣйствуетъ! прибавилъ онъ шопотомъ мистриссъ Блимберъ.

Мистриссъ Блимберъ говорила Сузаннѣ о необходимости быть осторожнѣе, когда мистеръ Фидеръ предложилъ ей свою руку, чтобъ довести до кареты и ѣхать въ церковь. Докторъ Блимберъ проводилъ мистриссъ Тутсъ. Мистеръ Тутсъ повелъ прекрасную невѣсту въ очкахъ, около которой двѣ подруги вились какъ двѣ моли. Альфредъ Фидеръ уѣхалъ впередъ.

Все кончилось прекрасно. Корнелія показала необыкновенное присутствіе духа. Двѣ ея подруги страдали болѣе другихъ. Мистриссъ Блимберъ была нѣсколько-печальна; но, уѣзжая домой, сказала Альфреду, что еслибъ ей удалось еще увидѣть Цицерона, въ его уединеніи въ Тускулумѣ, то ей бы ничего болѣе не оставалось желать.

За завтракомъ, мистеръ Фидеръ былъ въ необыкновенно-веселомъ расположеніи духа и до такой степени сообщилъ свою веселость мистеру Тутсу, что тотъ нѣсколько разъ кричалъ черезъ столь: "побереги себя, милая Сузанна!" Лучше всего было то, что мистеръ Тутсъ вдругъ почувствовалъ вдохновеніе сказать рѣчь, и, несмотря на телеграфическія запрещенія жены, всталъ, какъ ораторъ, въ первый разъ въ жизни.

-- Здѣсь въ домъ, сказалъ мистеръ Тутсъ: -- гдѣ меня учили... не совсѣмъ-успѣшно... въ чемъ я, впрочемъ, никого не обвиняю, и гдѣ меня считали своимъ въ семействѣ доктора Блимбера... я не могу... позволить... моему другу Фидеру...

-- Жениться, подсказала мистриссъ Тутсъ.

-- Я считаю не лишнимъ замѣтить здѣсь, съ восторгомъ сказалъ мистеръ Тутсъ: -- что жена моя самая необыкновенная женщина и сказала бы рѣчь гораздо лучше меня... Позволить моему другу Фидеру жениться... особенно на...

-- На миссъ Блимберъ, шепнула мистриссъ Тутсъ.

-- На мистриссъ Фидеръ, мой другъ! возразилъ мистеръ Тутсъ.-- Я не могу позволить моему другу Фидеру жениться, особенно на мистриссъ Фидеръ, безъ того, чтобъ не предложить тостъ за ихъ здоровье, и да будетъ, сказалъ мистеръ Тутсъ, устремивъ глаза на жену и какъ-будто ища въ ней вдохновенья: -- да будетъ Факелъ Гименея маякомъ радости; а цвѣты, которые мы разсыпали сегодня передъ ними -- гонителями мрака!

Докторъ Блимберъ, любившій метафоры, остался очень-доволенъ рѣчью. Послѣ мистера Фидера, онъ громкимъ голосомъ высказалъ нѣсколько мыслей въ пастушескомъ родѣ, касательно пропастей, между которыми онъ намѣренъ поселиться съ мистриссъ Блимберъ, и пчелы, которая будетъ жужжать около ихъ хижипы. Вслѣдъ затѣмъ, Корделія уѣхала со своимъ мужемъ.

Мистеръ Тутсъ съ женою отправился въ Бедфордъ (гдѣ мистриссъ Тутсъ когда-то была извѣстна подъ именемъ Сузанны Нипперъ) и нашелъ тамъ письмо, которое разбиралъ такъ долго, что мистриссъ Тутсъ испугалась.

-- Милая Сузанна, сказалъ мистеръ Тугсъ: -- страхъ хуже волненія. Будь покойна!

-- Отъ кого это письмо? спросила мистриссъ Тутсъ.

-- Отъ капитана Джилльса, мой другъ. Не тревожься. Онъ ожидаетъ домой Валтера и миссъ Домби.

-- Другъ мой, сказала мистриссъ Тутсъ, поблѣднѣвъ и поспѣшно вскочивъ съ софы: -- не старайся обмануть меня; они дома. Я вижу это по твоему лицу!

-- Что за необыкновенная женщина! вскричалъ мистеръ Тутсъ въ радостномъ удивленіи.-- Ты угадала, мой другъ; они возвратились домой. Миссъ Домби видѣлась съ отцомъ, и они помирились.

-- Помирились! вскричала мистриссъ Тутсъ, всплеснувъ руками.

-- Другъ мой, прошу тебя, не приходи въ волненіе, помни, что сказалъ докторъ. Капитанъ Джилльсъ пишетъ, что миссъ Домби взяла своего несчастнаго отца изъ его стараго дома и перенесла къ себѣ; что старикъ очень-боленъ, почти при смерти, и что она ходитъ за нимъ день и ночь.

Мистриссъ Тутсъ заплакала.

-- Милая Сузанна, помни, что сказалъ докторъ! Если можешь, постарайся не приходить въ волненіе.

Сузанна, тотчасъ пришедши въ себя, такъ убѣдительно просила свезти ее къ ея ненаглядной госпожѣ, къ ея радости, что мистеръ Тутсъ, вполнѣ раздѣлявшій ея чувства, согласился тотчасъ же ѣхать и явиться вмѣсто отвѣта на письмо капитана.

Въ этотъ самый день, какое-то сочувствіе, или какая-то тайная симпатія событій, привела самого капитана на свадебный путь, къ-счастію, не дѣйствующимъ лицомъ, но гостемъ. Вотъ, какъ это случилось:

Капитанъ, къ своей неописанной радости, взглянувъ на Флоренсу и ея ребенка, и наговорившись съ Валтеромъ, вышелъ на улицу. Онъ чувствовалъ необходимость размыслить о перемѣнахъ людскаго счастія и искренно пожалѣть о мистерѣ Домби. Такія мысли могли совершенно опечалить добраго капитана; но воспоминаніе о ребенкѣ радовало его до такой степени, что онъ громко смѣялся, идя по улицѣ, и не одинъ разъ, въ порывѣ восторга, бросалъ вверхъ и ловилъ свою лакированную шляпу, къ величайшему удивленію прохожихъ. Быстрые переходы отъ печали къ радости до того разстроили капитана, что онъ чувствовалъ необходимость разсѣять себя продолжительною прогулкою, и для лучшаго успѣха, избралъ мѣстомъ прогулки свое старое жилье, Посреди мачтъ, веселъ, блоковыхъ мастеровъ, пекарей морскихъ сухарей, угольщиковъ, матросовъ, каналовъ, доковъ, подъемныхъ мостовъ и другихъ услаждающихъ предметовъ.

Эти мирныя сцены имѣли такое благодѣтельное вліяніе на капитана, что къ нему возвратилось все прежнее спокойствіе духа, и онъ шелъ уже, весело насвистывая свою любимую пѣсню, какъ вдругъ при поворотѣ въ улицу сдѣлался неподвиженъ и безгласенъ при видѣ процессіи, подвигавшейся къ нему медленнымъ шагомъ.

Въ головѣ этой странной процессіи шла рѣшительная женщина, мистриссъ Мэк-Стинджеръ, съ непреклонною волею на лицѣ и огромными часами на груди, въ которыхъ капитанъ съ перваго взгляда узналъ собственность Бонсби. Она вела подъ руку этого знаменитаго морехода, шедшаго за нею съ отчаяніемъ плѣнника, уводимаго въ неволю. За ними съ шумомъ шли два молодые Мэк-Стинджера; далѣе, двѣ дамы грознаго и величественнаго вида вели между собою низенькаго джентльмена въ высокой шляпѣ, съ радостною физіономіею. Сзади всѣхъ шелъ мальчишка, жившій у Бонсби, и несъ зонтикъ. Все это шествіе двигалось въ совершенномъ порядкѣ, и безстрашныя лица дамъ, вмѣстѣ съ торжественнымъ ихъ нарядомъ, показывали, что это была жертвенная процессія, и что жертвою былъ Бонсби.

Первымъ движеніемъ капитана было -- бѣжать. Казалось, что Бонсби имѣлъ то же самое желаніе, какъ ни безнадежно казалось его исполненіе. Но капитана тотчасъ узнали, и Александръ Мэк-Стинджеръ побѣжалъ къ нему на встрѣчу съ отверстыми объятіями.

-- Прекрасно, кэптенъ Коттль! вскричала мистриссъ Мэк-Стинджеръ.-- Ну, ужь встрѣча! Я не сержусь теперь, кэптенъ Коттль, не бойтесь; мнѣ теперь не до того. Я хочу идти къ алтарю въ иномъ расположеніи духа. Тутъ мистриссъ Мэк-Стинджеръ остановилась, и, вытянувшись, сказала, указывая на жертву:

-- Вотъ мой мужъ, капитанъ Коттль!

Злополучный Бонсби не смотрѣлъ ни на право, ни на лѣво, ни на невѣсту, ни на друга, но смотрѣлъ прямо передъ собою ни на что. Когда капитанъ протянулъ руку, Бонсби протянулъ свою, но на поздравленіе капитана не отвѣчалъ ни слова.

-- Капитанъ Коттль, сказала мистриссъ Мэк-Стинджеръ: -- если вы хотите позабыть старыя непріятности и видѣть вашего друга и моего мужа, то намъ будетъ очень-пріятно пригласить васъ съ собою въ церковь. Вотъ дама, сказала мистриссъ Мэк-Стинджеръ, обращаясь къ самой безстрашной изъ двухъ:-- которую я вамъ поручаю, капитанъ Котта.

Низенькій джентльменъ въ высокой шляпѣ, бывшій, по-видимому, мужемъ другой дамы, съ удовольствіемъ посторонился и передалъ одну даму капитану Котглю. Дама тотчасъ схватила его, и видя, что нечего терять времени, громкимъ голосомъ подала сигналъ идти впередъ.

Капитанъ, безпокоясь о своемъ другѣ, сталъ невольно безпокоиться и о себѣ-самомъ. Ужасная мысль, что его также могутъ женить силою, была остановлена только увѣренностью, что никакія силы не заставятъ его сказать: "да!" Сначала онъ не обращалъ вниманія ни на движеніе процессіи, ни на разговоръ своей дамы. Но, успокоиваясь мало-по-малу, онъ узналъ отъ своей спутницы, что она жена мистера Бокума, служившаго въ таможнѣ, и лучшій другъ Мэк-Стинджеръ, образца женскаго пола; что она много слышала о капитанѣ и надѣется, что онъ раскаявается въ своемъ прежнемъ образѣ жизни, что она увѣрена, какъ мистеръ Бонсби цѣнитъ свое счастіе, и какъ рѣдко люди умѣютъ цѣнить его, пока не потеряютъ совершенно...

Во все это время, капитанъ не могъ не замѣтить, что мистриссъ Бокумъ не сводила глазъ съ жениха, и что около узкихъ переулковъ и другихъ мѣстъ, удобныхъ для бѣгства, всегда была на готовъ отрѣзать ему дорогу. Другая дама, съ своей стороны, и мужъ ея, низенькій джентльменъ въ высокой шляпѣ, по заранѣе-обдуманному плану; также были ua-сторожѣ, и несчастный Бонсби былъ такъ охраняемъ самою мистриссъ Мэк-Стинджеръ, что всякое усиліе къ самосохраненію посредствомъ бѣгства оказывалось безполезнымъ. Это обстоятельство не укрылось даже отъ вниманія прохожихъ, осыпавшихъ ихъ насмѣшками и криками; но мистриссъ Мэк-Стинджеръ оставалась ко всему равнодушною, а Бонсби былъ въ какомъ то безчувственномъ состояніи.

Капитанъ дѣлалъ нѣсколько попытокъ заговорить съ философомъ, то односложными словами, то сигналами, но всѣ усилія его остались тщетными, при бдительности стражи и какомъ-то окаменѣніи самого Бонсби. Такимъ-образомъ, они дошли до церкви, гдѣ преосвященный Мельхиседекъ Гоулеръ, по усильной просьбѣ прихожанъ, рѣшился прибавить свѣту еще два года жизни, но болѣе не давать ни малѣйшей отсрочки.

Между-тѣмъ, какъ Мельхиседекъ занималъ своихъ слушателей проповѣдью, капитанъ нашелъ случай шепнуть на ухо жениху:

-- Джекъ Бонсби, по собственному ли ты здѣсь желанію?

-- Нѣтъ! отвѣчалъ Бонсби.

-- Зачѣмъ же ты пришелъ сюда, дружище? спросилъ капитанъ.

Бонсби, продолжая неподвижно смотрѣть на противоположную часть свѣта, не отвѣчалъ ни слова.

-- Отъ-чего не поворотить отъ нея чрезъ Фордевиндъ? спросилъ капитанъ.

-- Что такое? прошепталъ Бонсби, съ нѣкоторою надеждою на лицѣ.

-- Поворачивай чрезъ Фордевиндъ, сказалъ капитанъ.

-- Что пользы? возразилъ безнадежный мудрецъ.-- Она снова меня поймаетъ.

-- Попробуй, шепнулъ капитанъ.-- Смѣлѣе! Еще есть время. Поворачивай, Джекъ Бонсби!

Джекъ Бонсби, вмѣсто того, чтобъ воспользоваться этимъ совѣтомъ, отвѣчалъ жалобнымъ шопотомъ:

-- Все это началось съ твоего сундука. Къ-чему въ этотъ вечеръ я провожалъ ее въ гавань!

-- Другъ мой, шепталъ капитанъ:-- я никакъ не думалъ, чтобъ она прибрала тебя къ рукамъ. Человѣкъ съ такими понятіями, какъ ты!

Бонсби глухо застоналъ.

-- Рѣшайся! говорилъ капитанъ, толкая его локтемъ:-- еще время не ушло. Поворачивай! Я прикрою твое отступленіе. Время бѣжитъ. Бонсби, ради твоей свободы. Рѣшайся!

Бонсби оставался неподвиженъ.

-- Бонсби! шепнулъ капитанъ:-- во второй разъ -- хочешь ли бѣжать?

Бонсби не хотѣлъ.

-- Бонсби! повторилъ капитанъ: -- дѣло идетъ о свободѣ; въ третій разъ -- хочешь ли ты? Теперь, или никогда!

Бонсби на всегда пропустилъ случай. Черезъ нѣсколько минутъ, мистриссъ Мэк-Стинджеръ была его женою.

Во время церемоніи, капитана болѣе всего поразило ужасающее вниманіе, съ которымъ Джуліана Мэк-Стинджеръ слѣдила за обрядомъ. Капитанъ предугадывалъ въ ней тысячи западней для человѣка и рядъ годовъ угнетенія и неволи. Это впечатлѣніе болѣе врѣзалось въ его памяти, чѣмъ суровая неподвижность мистриссъ Бокумъ и другой дамы, восторгъ низенькаго джентльмена въ высокой шляпѣ, и даже гнѣвная непреклонность мистриссъ МэкСтинджеръ. Маленькіе Мэк-Стинджеры мало заботились о томъ, что происходило передъ ихъ глазами, и во время церемоніи только наступали другъ другу на ноги. Когда все кончилось, они бросились на бѣднаго Бонсби, называя его нѣжнымъ именемъ отца и требуя мелкихъ денегъ. Послѣ такихъ изъявленій восторга, процессія снова готова была выступить въ путь, какъ вдругъ ее остановилъ неожиданный поступокъ Александра Мэк-Стинджера. Этотъ милый ребенокъ, смѣшивая церковь съ кладбищемъ, вообразилъ, что тутъ будутъ хоронить его мать. При такой мысли, онъ поблѣднѣлъ, и громко вскрикнулъ. Какъ ни трогательна казалась такая привязанность для матери, она успокоила его такими средствами, которыя заставили его тотчасъ прійдти въ себя.

Процессія, возстановивъ прежній порядокъ, двинулась на Бригскую-Площадь, гдѣ ожидалъ ее свадебный пиръ. Дорогою, Бонсби не избѣгъ насмѣшливыхъ поздравленій съ новопріобрѣтеннымъ счастіемъ. Капитанъ проводилъ его до дверей и, наскучивъ обществомъ мистриссъ Бокумъ, которая, не видя болѣе надобности стеречь жениха, обрушилась со всею своею любезностью на капитана, оставилъ ее одну, обѣщаясь тотчасъ же возвратиться. Его безпрестанно тревожила мысль, что онъ былъ невольною причиною злополучія Бонсби.

Идя къ старому Солю Джилльсу, капитанъ вздумалъ узнать о здоровьѣ мистера Домби. Сторы были спущены, и въ домѣ было такъ тихо, что капитанъ почти боялся стучать. Ему отворилъ мистеръ Тутсъ.

Мистриссъ Тутсъ сидѣла возлѣ Флоренсы съ ребенкомъ на рукахъ, и трудно было сказать, кого она болѣе ласкала, мать или дитя.

-- Вашъ папенька очень-болѣнъ, моя безцѣнная миссъ Флой? спросила Сузанна.

-- Очень, очень-болѣнъ, отвѣчала Флоренса.-- Но, Сузанна, теперь ужь ты не говори со мною по-прежнему. Что я вижу? На тебѣ твое прежнее платье, твоя старая шляпка, старая прическа!

Сузанна плакала и цаловала маленькую ручку Флоренсы.

-- Я объясню вамъ все это, миссъ Домби, сказалъ мистеръ Тутсъ, выступая впередъ.-- Она необыкновенная женщина. На свѣтъ не много ей подобныхъ. Она всегда говорила, еще до своего замужства, что когда вы возвратитесь домой, она пріидетъ къ вамъ въ томъ самомъ платьѣ, въ которомъ привыкла служить вамъ, чтобъ вы не разлюбили ея и не приняли за чужую. Я самъ восхищаюсь этимъ платьемъ. Въ немъ она кажется мнѣ еще милѣе. Миссъ Домби, она всегда будетъ вашею служанкою, вашею нянькою, всѣмъ, чѣмъ она была прежде. Она ни въ чемъ не измѣнилась. Но, Сузанна, прибавилъ мистеръ Тутсъ, говорившій съ большимъ чувствомъ:-- прошу тебя только, помни доктора, и не приходи въ волненіе.

ГЛАВА III.

Свиданіе.

Флоренса имѣла нужду въ помощи для себя и для отца, и поэтому присутствіе Сузанны было для нея неоцѣненно. Смерть стояла уже у изголовья старика. Больной душою и тѣломъ, онъ опустилъ свою усталую голову на постель, приготовленную руками дочери, и съ той поры уже не поднималъ ея.

Флоренса не оставляла его ни на минуту. Онъ всегда узнавалъ ее, но говоря съ нею, часто перемѣшивалъ обстоятельства. Случалось, что онъ обращался къ ней съ мыслью, что сынъ его только-что умеръ, и говорилъ, что видитъ всѣ ея заботы о ребенкѣ, не смотря на свое молчаніе. Тогда онъ закрывалъ лицо руками и плакалъ. Иногда онъ спрашивалъ ее о ней самой.

-- Гдѣ Флоренса?

-- Я здѣсь, папенька, я здѣсь.

-- Мы такъ долго были разлучены, что я не узнаю ея, жалобно кричалъ старикъ.

Онъ часто вспоминалъ прошедшее. То онъ повторялъ дѣтскій вопросъ: "что такое деньги?" обдумывалъ его и разсуждалъ самъ съ собою болѣе или менѣе связно, какъ-будто до этой минуты никто не предлагалъ ему такого вопроса. То безпрестанно припоминалъ названіе своей прежней фирмы и при каждомъ разѣ ворочалъ голову на подушкѣ; то считалъ дѣтей своихъ -- одинъ, два -- останавливался, и опять начиналъ считать снова.

Но это случалось съ нимъ только при сильномъ разстройствѣ духа. При всѣхъ другихъ фазахъ болѣзни, мысли его постоянно обращались къ Флоренсѣ. Онъ припоминалъ ту ночь, когда она подошла къ его комнатѣ, и какъ потомъ онъ вышелъ вслѣдъ за нею. Потомъ, смѣшивая это время съ послѣдними днями, проведенными имъ въ своемъ домѣ, онъ началъ считать слѣды ногъ, слѣдуя за своею дочерью. Вдругъ его поразилъ кровавый слѣдъ; сквозь открытыя двери, въ зеркалахъ, онъ видѣлъ страшные образы блѣдныхъ людей, скрывавшихъ что-то на своей груди. По между многими кровавыми слѣдами видѣнъ былъ слѣдъ Флоренсы. Она шла впередъ, поднимаясь выше и выше, и безпокойная мысль, слѣдуя за нею дальше и выше, считала слѣды ея, которымъ нигдѣ не видно было конца.

Разъ онъ спросилъ, не голосъ ли Сузанны онъ давно здѣсь слышалъ. Флоренса, съ его согласія, подвела къ нему Сузанну. Это свиданіе обрадовало старика. Онъ просилъ ее не уходить отъ него и говорилъ, что прощаетъ ей все, что она ему высказала.

Онъ нѣсколько недѣль оставался въ одномъ положеніи, и наконецъ сталъ спокойнѣе. Ему отрадно было лежать, смотря сквозь открытое окно на лѣтнее небо и деревья, и вечеромъ на закатъ солнца. Онъ началъ безпокоиться о Флоренсѣ и часто шепталъ ей: "Походи, другъ мой, и подыши чистымъ воздухомъ. Поди къ своему доброму мужу!" Однажды, онъ подозвалъ къ себѣ Валтера и, пожавъ ему руку, сказалъ, что, умирая, онъ спокойно можетъ повѣрить ему свою дочь.

Однажды вечеромъ, передъ закатомъ солнца, когда Флоренса и Валтеръ вмѣстѣ сидѣли въ комнатѣ старика, Флоренса, держа на рукахъ сына, тихо запѣла ту самую пѣсню, которую прежде пѣвала надъ умершимъ ребенкомъ. Старикъ не въ состояніи былъ ее дослушать; онъ протянулъ къ ней дрожащую руку, умоляя остановиться, но на другой день просилъ опять повторить ее, и слушалъ, отворотя лицо.

Флоренса, вмѣстѣ съ Сузанною, сидѣла однажды у рабочаго столика. Старикъ задремалъ. Обѣ онѣ были задумчивы, когда явился Валтеръ.

-- Другъ мой, сказалъ онъ Флоренсѣ:-- внизу кто-то хочетъ съ тобою переговорить.

-- Не случилось ли чего-нибудь? спросила она съ безпокойствомъ.

-- Ничего. Я самъ видѣлъ джентльмена и говорилъ съ нимъ. Пойдемъ вмѣстѣ.

Флоренса подала руку мужу и, поручивъ отца черноглазой Сузаннѣ, сошла въ нижній этажъ. Въ красивой залѣ, выходившей окнами въ садъ, сидѣлъ мужчина, вставшій при ея появленіи.

Флоренса тотчасъ узнала кузена Феникса. Кузенъ Фениксъ взялъ ея руку и поздравилъ ее съ замужствомъ.

-- Я желалъ бы ранѣе имѣть случай явиться къ вамъ съ поздравленіемъ, сказалъ онъ:-- по встрѣтилъ столько непріятныхъ обстоятельствъ, что чуть не сошелъ съ ума и сдѣлался совершенно-негоднымъ для общества. Единственное общество, которымъ я пользовался, было мое собственное, и, признаюсь, человѣкъ долженъ, наконецъ, получить не слишкомъ лестное понятіе о всѣхъ достоинствахъ, сознаваясь, что онъ надоѣлъ самъ себѣ до смерти.

Флоренса угадывала, что это только предисловіе.

-- Я уже говорилъ моему другу, мистеру Гэю, если онъ позволить назвать его этимъ именемъ, продолжалъ кузенъ Фепискъ: -- какъ меня обрадовало извѣстіе, что другъ мой Домби совершенно поправляется. Надѣюсь, что его уже не будетъ такъ сильно безпокоить потеря состоянія. Не могу сказать, чтобъ я самъ когда-нибудь испытывалъ подобныя потери: у меня никогда не было огромнаго богатства. Но сколько я могъ потерять, потерялъ все, и теперь, къ-счастію, не слишкомъ объ этомъ безпокоюсь. Я знаю, что другъ мой Домби чертовски-честный человѣкъ, и его вѣрно утѣшитъ, что всѣ раздѣляютъ мое мнѣніе. Даже самъ Томми Скрьюзеръ, человѣкъ чрезвычайно-желчнаго характера, съ которымъ, вѣроятно, знакомъ другъ мой Гэй, не въ состояніи оспорить этого Факта.

Флоренса чего-то ожидала далѣе. Кузенъ Фениксъ угадалъ ея мысли и продолжалъ:

-- Дѣло въ томъ, что я освѣдомился уже у моего друга Гэя, можно ли будетъ просить васъ объ одной милости, и онъ, принявъ меня такъ привѣтливо и радушно, за что я ему премного обязанъ, позволилъ обратиться къ вамъ съ просьбою. Я увѣренъ, что такая любезная дама, какъ дочь моего друга Домби, не заставитъ долго убѣждать себя, особенно, когда на моей сторонѣ другъ мой Г эй.

Флоренса съ безпокойствомъ смотрѣла то на кузена Феникса, то на своего мужа.

-- Не тревожься, Флоренса, сказалъ Валтеръ.

-- Клянусь честью, тутъ тревожиться нё о чемъ, сказалъ кузенъ Фениксъ.-- Я очень жалѣю, что заставилъ васъ безпокоиться. Милость, о которой я пріѣхалъ просить васъ, просто... но она можетъ показаться столь странною, что я былъ бы очень обязанъ моему другу Гэю, еслибъ онъ взялъ на себя трудъ объяснить вамъ, въ чемъ дѣло.

-- Тебѣ нужно будетъ съѣздить въ Лондонъ съ этимъ джентльменемъ, сказалъ Валтеръ.

-- И съ моимъ другомъ Валтеромъ Гэемъ, прервалъ кузенъ Фениксъ.

-- И со мною, и посѣтить одну особу.

-- Кого? спросила Флоренса.

-- Еслибъ я не былъ увѣренъ, что вы не станете принуждать меня къ отвѣту, то просилъ бы васъ объ этой милости, сказалъ кузенъ Фениксъ.

-- Ты знаешь кого, Валтеръ?

-- Да.

-- И согласенъ на это?

-- Да, потому-что увѣренъ и въ твоемъ согласіи; но есть причины, по которымъ лучше не говорить ничего заранѣе.

-- Если папенька еще спитъ, то я сейчасъ же поѣду, сказала Флоренса.

Она вышла изъ комнаты и, возвратясь чрезъ нѣсколько минутъ, увидѣла, что мужъ ея серьёзно разговаривалъ о чемъ-то съ кузеномъ Фениксомъ.

-- Я оставлю визитную карточку моему другу Домби, сказалъ кузенъ Фениксъ:-- искренно желая, чтобъ съ каждымъ часомъ онъ поправлялся въ здоровьи. Надѣюсь, что другъ мой Домби считаетъ меня человѣкомъ, высоко уважающимъ его, какъ англійскаго купца и джентльмена. Мое помѣстье въ провинціи находится въ довольно-жалкомъ состояніи; но если моему другу Домби будетъ полезенъ деревенскій воздухъ, то я буду очень-радъ его у себя видѣть, тѣмъ болѣе, что у меня ужасная скука. Если другъ мой Домби страдаетъ тѣлесно и позволитъ мнѣ рекомендовать ему лекарство, которое часто помогало мнѣ, когда я жилъ довольно страннымъ образомъ, то-есть, очень весело, то совѣтую ему употреблять яичный желтокъ съ мускатнымъ орѣхомъ въ рюмкѣ хереса, каждое утро, съ кусочкомъ бѣлаго хлѣба. Джексонъ, отдававшій комнаты для боксёровъ въ Бонд-стритѣ, человѣкъ съ высокими достоинствами, предлагалъ замѣнить хересъ ромомъ. Но другу моему Домби, при его слабости, я совѣтую лучше употреблять хересъ, потому-что ромъ можетъ броситься ему въ голову и привести его въ чертовское положеніе.

Все это кузенъ Фениксъ высказалъ съ разстроеннымъ и огорченнымъ видомъ, потомъ, подавъ руку Флоренсѣ, довелъ ее до дверей, гдѣ ожидала карета.

Валтеръ сѣлъ вмѣстѣ съ ними, и карета тронулась.

Уже смеркалось, когда они въѣхали въ скучныя, но красивыя улицы Вест-Энда. Карета остановилась передъ тѣмъ домомъ въ Брук-Стритѣ, гдѣ праздновали несчастную свадьбу мистера Домби. Флоренса съ безпокойствомъ замѣтила, что всѣ окна были заперты, и домъ казался необитаемъ; между*тѣмъ, кузенъ Фениксъ уже выскочилъ изъ кареты и подавалъ ей руку.

-- Ты пойдешь съ нами, Валтеръ?

-- Нѣтъ, я останусь здѣсь. Не бойся, Флоренса.

-- Я знаю, что мнѣ бояться нечего, но...

Дверь тихо отворилась изнутри, и кузенъ Фениксъ ввелъ Флоренсу въ душный и мрачный домъ. Казалось, домъ былъ запертъ со дня свадьбы и сдѣлался угрюмѣе и мрачнѣе обыкновеннаго.

Флоренса, дрожа, поднялась по лѣстницѣ и, вмѣстѣ съ своимъ проводникомъ, остановилась у дверей гостиной. Кузенъ Фениксъ отворилъ дверь и, не идя далѣе, просилъ Флоренсу войдти во внутреннія комнаты. Флоренса, послѣ минутной нерѣшимости, исполнила его просьбу.

Возлѣ окна, у столика, сидѣла дама, опустивъ голову на руку. Флоренса вдругъ остановилась. Дама обернулась.

-- Боже мой! сказала она:-- кого я вижу?

-- Маменька!

Онѣ стояли, смотря другъ на друга. Страданія нѣсколько измѣнили Эдиѳь, но она все еще была величественно-прекрасна. На лицѣ Флоренсы выражались участіе, горесть и состраданіе. Обѣ онѣ чувствовали страхъ и удивленіе; обѣ безмолвно смотрѣли другъ на друга сквозь темную завѣсу прошедшаго.

Флоренса первая не выдержала.

-- Маменька, маменька! Не-уже-ли мы такъ должны встрѣтиться? вскричала она, заливаясь слезами.

Эдиѳь неподвижно стояла передъ нею, не говоря ни слова. Она не сводила глазъ съ лица Флоренсы.

-- Я пришла отъ постели больнаго отца, сказала Флоренса.-- Мы теперь никогда болѣе не разлучимся. Я буду просить за васъ, маменька; онъ проститъ васъ.

Эдиѳь не отвѣчала ни слова.

-- Я замужемъ за Валтеромъ, робко продолжала Флоренса:-- у насъ есть сынъ. Валтеръ дожидается меня у воротъ. Я скажу ему, что вы раскаяваетесь, что вы измѣнились, прибавила она, печально смотря на Эдиѳь:-- мы вмѣстѣ будемъ просить за васъ папеньку. Могу ли я еще что-нибудь для васъ сдѣлать?

-- А пятно, которое осталось на твоемъ имени, на имени твоего мужа и сына? тихо спросила Эдиѳь.-- Развѣ его можно простить?

-- Все прощено, маменька! Мы съ Валтеромъ готовы все для васъ сдѣлать. Но вы ничего не говорите о папенькѣ; я увѣрена, однако, что вы хотите, чтобъ онъ простилъ васъ.

Эдиѳь не отвѣчала ни слова.

-- Я принесу вамъ это прощенье, если хотите. Тогда мы можемъ разстаться тѣмъ, чѣмъ мы были прежде другъ для друга. Я оставила васъ не потому, чтобъ боялась васъ; но я хотѣла исполнить свой долгъ передъ отцомъ. Онъ очень меня любитъ, и я люблю его, но никогда не забуду, какъ вы были добры ко мнѣ... О, маменька, да проститъ вамъ Богъ, если вы въ чемъ-нибудь виноваты!

Эдиѳь тихо упала на колѣни и прижала къ сердцу Флоренсу.

-- Флоренса! мой свѣтлый ангелъ! Повѣрь мнѣ, я невинна!

-- Маменька!

-- Я виновна во многомъ; виновна въ той пустотѣ, которая останется между нами; виновна въ томъ, что навсегда отдѣляетъ меня отъ чистоты и невинности, отъ тебя, отъ цѣлаго свѣта. Я виновна въ слѣпой и непреклонной ненависти, но не виновна съ умершимъ. Клянусь Богомъ!

-- Флоренса, продолжала она: -- чистое и прекрасное созданіе, которое я люблю, которое могло давно меня исправить, повѣрь мнѣ, я невинна. Дай мнѣ въ послѣдній разъ прижать тебя къ сердцу!

Эдиѳь была растрогана; Эдиѳь плакала. Будь это въ прежнее время, она бы могла еще быть счастливою.

-- Ничто въ свѣтѣ не могло бы вынудить у меня этого признанія -- ни любовь, ни ненависть, ни нужда, ни угрозы. Я сказала, что умру, не высказавъ ни слова, и исполнила бы это, еслибъ не встрѣтилась съ тобою, Флоренса.

-- Надѣюсь, сказалъ кузенъ Фениксъ, входя въ комнату:-- что моя прекрасная и любезная родственница извинитъ меня, что я употребилъ хитрость, устроивъ это свиданіе. Признаюсь, сначала я не совсѣмъ не вѣрилъ, что моя прекрасная и любезная родственница ввѣрилась покойнику съ бѣлыми зубами, потому-что на свѣтѣ случаются престранныя вещи въ подобномъ родѣ. Но, какъ я говорилъ уже моему другу Домби, я не могъ вѣрить, чтобъ моя прекрасная родственница была виновна, не имѣя на то основательныхъ доказательствъ. Чувствуя, какъ затруднительно ея положеніе и какъ мало заботились о ней родные, въ-особенности же тётушка, которая, при всей своей живости, никогда не была хорошею матерью, я осмѣлился отъискать ее во Франціи и предложить ей то покровительство, которое предлагать былъ въ состояніи. По этому случаю, моя прекрасная и любезная родственница сказала мнѣ, что я лихой малый, и что поэтому она отдается подъ мое покровительство. Это было очень-любезно съ ея стороны, потому-что я совсѣмъ пришелъ въ негодность, и много обязанъ ея заботливости.

Эдиѳь сдѣлала ему знакъ рукою, чтобъ онъ замолчалъ.

-- Моя прекрасная и любезная родственница, продолжалъ кузенъ Фениксъ: -- вѣрно извинитъ меня, если для нея, для себя собственно, и для мистера Домби буду продолжать свои замѣчанія. Она, конечно, помнитъ, что до-сихъ-поръ я никогда не старался развѣдывать о причинѣ ея побѣга. Я всегда былъ увѣренъ, что тутъ есть какая-то тайна, которую она объяснитъ мнѣ, если захочетъ. Но, зная, что моя прекрасная и любезная родственница чертовски-рѣшительная женщина, съ которою нельзя шутить, я не позволилъ себѣ вступать ни въ какія разсужденія. Однако, замѣтивъ въ послѣднее время, что ея слабою стрункою была привязанность къ дочери моего друга Домби, я разсудилъ, что, устроивъ между ними неожиданное свиданіе, можно добраться до счастливой развязки. Поэтому, живя покуда въ Лондонѣ, до отъѣзда въ Южную-Италію, гдѣ мы намѣрены поселиться до отправленія на вѣчныя квартиры, о которыхъ очень-непріятно думать человѣку -- я вздумалъ отъискать моего друга Гэя -- предобраго и премилаго человѣка, вѣроятно извѣстнаго моей прекрасной и любезной родственницѣ -- и привезти сюда его супругу. Теперь, продолжалъ кузенъ Фениксъ, съ притворнымъ чувствомъ, странно проглядывавшимъ сквозь его легкомысленную и безсвязную -- рѣчь: я умоляю мою прекрасную родственницу не останавливаться на половинъ дороги, но исправить по возможности то, что ей остается исправить -- не для чести фамиліи, не для ея добраго имени, ни для другихъ обстоятельствъ, но потому-что это не должно такъ остаться.

Ноги кузена Феникса согласились увести его прочь. Оставя Эдиѳь наединѣ съ Флоренсою, онъ заперъ за собою дверь.

Эдиѳь насколько минутъ не говорила ни слова. Потомъ она встала и подала Флоренсъ запечатанный пакетъ.

-- Я долго боролась сама съ собою, сказала она тихимъ голосомъ:-- писать ли мнѣ это, на случаи, если я умру неожиданно, не смотря на то, что чувствовала всю необходимость объясниться. Послѣ я хотѣла даже уничтожить все написанное. Возьми это, Флоренса, тутъ вся истица.

-- Это для папеньки? спросила Флоренса.

-- Для кого хочешь, отвѣчала Эдиѳь:-- я даю это тебѣ и для тебя. Иначе онъ бы никогда ничего не получилъ.

Онъ снова замолчали. Стало смеркаться.

-- Маменька, сказала Флоренса:-- онъ потерялъ свое состояніе; онъ былъ при смерти; можетъ-быть, онъ и теперь еще не поправится. Не позволите ли вы сказать ему что-нибудь отъ вашего имени?

-- Ты говорила мнѣ, что онъ тебя очень любитъ? спросила Эдиѳь.

-- Да! отвѣчала Флоренса дрожащимъ голосомъ.

-- Скажи ему, что я жалѣю, зачѣмъ мы встрѣтились.

-- Ничего болѣе?

-- Скажи ему, если онъ спроситъ, что я еще не раскаиваюсь

въ своемъ поступкѣ, потому-что хоть завтра я въ состояніи рѣшиться на то же. Но если онъ измѣнился...

Она замолчала. Казалось, что рука Флоренсы удержала ее.

-- Впрочемъ, онъ измѣниться не можетъ, сказала она.

-- Могу ли я сказать, что вы сожалѣете о его несчастіяхъ?

-- Нѣтъ, не сожалѣю, если они научили его любить свою дочь. Будетъ время, что онъ самъ не станетъ роптать на нихъ за этотъ урокъ.

-- Вы вѣрно готовы пожелать ему счастія? сказала Флоренса.-- О, позвольте мнѣ когда-нибудь сказать ему это!

Эдиѳь сидѣла, задумчиво смотря передъ собою. Когда Флоренса повторила свою просьбу, она взяла ее за руку и сказала съ тою же задумчивостью:

-- Скажи ему, что если въ его настоящемъ онъ можетъ найдти какую-нибудь причину, чтобъ пожалѣть о моемъ прошедшемъ, то я прошу его объ этомъ. Скажи, что если въ его настоящемъ онъ можетъ найдти какую-нибудь причину, чтобъ думать обо мнѣ не такъ жестоко, то я прошу его объ этомъ. Скажи ему, что, не существуя болѣе другъ для друга, не долженствуя никогда болѣе встрѣтиться, мы имѣетъ теперь одно общее чувство, котораго между нами никогда прежде не было.

Казалось, ея суровость исчезла; въ черныхъ глазахъ показалось слезы.

-- Я увѣрена, что мы лучше думаемъ другъ о другѣ, чѣмъ намъ кажется. Чѣмъ болѣе онъ будетъ любить свою Флоренсу, тѣмъ менѣе станетъ меня ненавидѣть; чѣмъ болѣе онъ будетъ гордиться ею о ея дѣтьми, тѣмъ болѣе станетъ раскаяваться въ тои долъ, которая досталась ему въ грустномъ видѣніи нашей семейной жизни. Въ это время, я также буду раскаяваться -- скажи ему это -- и припоминать, что, думая обо всѣхъ причинахъ, которыя сдѣлали меня тѣмъ, чѣмъ я была, я должна была болѣе думать о причинахъ, которыя сдѣлали его тѣмъ, чѣмъ онъ былъ. Тогда я постараюсь простить ему его долю вины. Пусть онъ постарается простить мнѣ мою!

-- О, маменька! сказала Флоренса.-- Какъ у меня стало легко на сердцѣ, даже при такомъ прощеньи!

-- Слова мои для меня самой кажутся странными, продолжала Эдиѳь: -- но если бы даже я была такою погибшею женщиною, какою я подала ему поводъ считать себя, мнѣ кажется, я сказала бы то же самое, услышавъ, что вы любите другъ друга. Постарайся, чтобъ онъ не судилъ меня слишкомъ-строго; я сама буду къ нему снисходительна. Вотъ мои послѣднія слова. Теперь, прощай, жизнь моя!

Она обняла ее, и казалось, въ этомъ объятіи вылилась вся любовь и нѣжность Эдиѳи.

-- Вотъ поцалуй за твоего ребенка! Вотъ поцалуй за твое счастіе. Прощай, милая Флоренса!

-- Мы еще увидимся! вскричала Флоренса.

-- Никогда болѣе! никогда! Оставляя меня въ этой мрачной комнатѣ, думай, что оставляешь меня въ могилѣ. Помни только, что я жила когда-то... и любила тебя!

И Флоренса разсталась съ нею, не видя ея лица, но до конца чувствуя ея объятія и ласки.

Кузенъ Фениксъ встрѣтилъ ее у дверей и проводилъ къ Валтеру, ожидавшему ихъ въ столовой. Бѣдная Флоренса въ слезахъ склонила голову на плечо мужа.

-- Мнѣ чертовски досадно, сказалъ кузенъ Фениксъ:-- что прекрасная и любезная дочь моего друга Домби и супруга моего друга Гэя, такъ разстроила этимъ свиданіемъ свою чувствительную комплекцію. Но надѣюсь, что все вышло къ лучшему, и что другъ мой Домби очутился въ затруднительномъ положеніи черезъ родство съ нашею фамиліею; но не случись этого негодяя Баркера -- человѣка съ бѣлыми зубами -- все шло бы своимъ порядкомъ. Что касается до моей родственницы, которая почтила меня своимъ добрымъ мнѣніемъ, то я могу увѣрить супругу моего друга Гэя, что постараюсь замѣнить ей отца. Относительно же перемѣнъ, случающихся въ нашей жизни, и нашего страннаго поведенія, могу сказать только, съ моимъ другомъ Шекспиромъ -- человѣка, который жилъ не только для своего времена, но для всѣхъ вѣковъ, и съ которымъ, безъ-сомнѣнія, знакомь другъ мой Гэй -- Что жизнь есть призракъ сна.

ГЛАВА IV И ПОСЛѢДНЯЯ.

Бутылка, долгое время невидѣвшая дневнаго свита и покрывшаяся пылью и паутиною, вынесена на солнце, а золотое вино отбрасываетъ свой свѣтъ на столъ.

Это послѣдняя бутылка старой мадеры.

-- Вы совершенно правы, мистеръ Джилльсъ, говорилъ мистеръ Домби.-- Это рѣдкое и превосходное вино.

Капитанъ, сидящій вмѣстѣ съ ними, сіяетъ радостью. На лицѣ его написанъ истинный восторгъ.

-- Мы, то-есть, я и Нэдъ, замѣчаетъ мастеръ Джилльсъ:-- обѣщали другъ другу...

Мистеръ Домби киваетъ головою капитану, который болѣе и болѣе приходитъ въ восторгъ.

-- ...Что разопьемъ эту бутылку, когда Валтеръ благополучно возвратится домой, хотя о такомъ домъ мы никогда и не думали. Если вы не вздумаете оспоривать нашей старой прихоти, то позвольте первый бокалъ выпить за здоровье Валтера и его жены.

-- За здоровье Валтера и его жены? говоритъ мистеръ Домби, цалуя Флоренсу.

-- За здоровье Валтера и его жены! говоритъ мистеръ Тутсъ.

-- За здоровье Валтера и его жены! восклицаетъ капитанъ: -- Ура!-- Мистеръ Домби, видя желаніе капитана чокнуться, тотчасъ протягиваетъ къ нему свой стаканъ. Другіе слѣдуютъ его примѣру, и слышится только веселый звонъ, какъ-будто звонъ свадебныхъ колоколовъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Другія зарытыя вина старѣютъ, какъ состарилась въ свое время старая бутылка мадеры; пыль и паутина густѣютъ на бутылкахъ.

Мистеръ Домби сталъ сѣдымъ джентльменомъ, на лицѣ котораго видны рѣзкіе слѣды заботъ и страданій; но это слѣды бури, навсегда прошедшей и оставившей послѣ себя ясный вечеръ.

Его не смущаютъ уже честолюбивые планы. Вся его гордость сосредоточивается въ его дочери и ея мужъ. Онъ сдѣлался тихъ, молчаливъ и задумчивъ, и никогда не разстается съ Флоренсою. Миссъ Токсъ очень-часто навѣшаетъ ихъ, и очень любима всѣми. Ея удивленіе къ своему бывшему патрону осталось и было платоническимъ съ самаго дня ея огорченія на Принцесс-Плэсѣ и нимало не охладѣло съ того времени.

У старика ничего не осталось отъ прежняго богатства, кромѣ ежегоднаго дохода, который ему присылаютъ отъ неизвѣстной особы, съ просьбою не стараться ее отъискивать, и принять это какъ старый долгъ.

Быстроглазый холостякъ, переставшій уже быть холостякомъ, женился на сестрѣ сѣдаго Каркера-Младшаго. Онъ только изрѣдка посѣщаетъ своего прежняго начальника, потому-что въ исторіи сѣдаго Каркера-Младшаго, и еще болѣе въ его имени, есть причины, заставляющія его не напоминать о себѣ мистеру Домби. Валтеръ и Флоренса видятся съ ними часто, и веселый домикъ оглашается иногда дуэтами фортепьяно и віолончеля.

А что подѣлываетъ деревянный Мичманъ? Онъ стоитъ на прежнемъ мѣстѣ, выстави правую ногу впередъ, весь выкрашенный заново, начиная съ треугольной шляпы до башмаковъ съ пряжками, и зорко поглядываетъ на извощичьи кареты, а надъ нимъ блеститъ золотая надпись: "Джилльсъ и Коттль".

Мичманъ ничѣмъ не занимается, кромѣ своей прежней торговли; по поговариваютъ на цѣлую милю кругомъ синяго зонтика на Лиденгаллскомъ-Рынкѣ, что товаръ мистера Джилльса сходитъ съ рукъ удивительно-хорошо, и что онъ не только не отсталъ отъ вѣка, но еще опередилъ его. Носится слухъ, что деньги мистера Джилльса начали обращаться чрезвычайно-удачно и накопляются замѣтнымъ образомъ. Достовѣрно же извѣстно, что, стоя у дверей лавки, въ своемъ сюртукѣ кофейнаго цвѣта, съ хронометромъ въ карманѣ и съ очками на лбу, онъ не жалуется на недостатокъ покупателей, но кажется очень-веселымъ и довольнымъ.

Что касается до его партнера, капитана Коттля, то онъ только мысленно занимается дѣломъ. Капитанъ такъ доволенъ важностью Мичмана для торговли и мореплаванія, какъ могъ бы доволенъ быть, еслибъ ни одинъ корабль не уходилъ изъ лондонской гавани безъ помощи Мичмана. Невозможно себѣ представить, съ какимъ восторгомъ видитъ онъ свое имя надъ дверьми лавки. Разъ двадцать въ день переходитъ онъ черезъ дорогу, чтобъ взглянуть на него съ другой стороны улицы, и обыкновенно говоритъ въ этихъ случаяхъ: "Эдвардъ Коттль, дружище, еслибъ твоя мать знала, что ты сдѣлаешься ученымъ человѣкомъ, то она бы вѣрно вышла изъ вѣтра".

Но вотъ, запыхавшись, является къ Мичману мистеръ Тутсъ, съ раскраснѣвшимся лицомъ, и прямо бросается въ залу.

-- Капитанъ Джилльсъ, говоритъ онъ, и мистеръ Сольсъ: -- спѣшу увѣдомить васъ, что мистриссъ Тутсъ увеличила наше семейство.

-- Это дѣлаетъ ей честь! восклицаетъ капитанъ.

-- Поздравляю васъ, мистеръ Тутсъ! говоритъ старый Солль.

-- Благодарю васъ, отвѣчаетъ мистеръ Тутсъ.-- Много вамъ обязанъ. Я зналъ, что вы будете рады, потому и пришелъ къ вамъ. Мы славно идемъ впередъ. Тамъ Флоренса, Сузанна, а вотъ и еще маленькое незнакомое существо.

-- Существо женскаго рода? спрашиваетъ капиталъ.

-- Да, капитанъ Джилльсъ, отвѣчаетъ мистеръ Тутсъ:-- и это меня очень радуетъ. По моему мнѣнію, чѣмъ чаще мы будемъ имѣть возможность повторять эту необыкновенную женщину, тѣмъ лучше.

-- Такъ держать! восклицаетъ капитанъ, обращаясь къ старой бутылки безъ горлышка.-- Пью за ея здоровье, и желаю ей имѣть больше этого добра!

-- Благодарю васъ, капитанъ Джилльсъ, въ восторгъ отвѣчаетъ мистеръ Тутсъ: -- я готовъ повторить ваше желаніе. Съ позволенія вашего, я закурю трубку.

Мистеръ Тутсъ начинаетъ курить и дѣлается необыкновенно разговорчивъ.

-- Мнѣ кажется, что изъ всѣхъ замѣчательныхъ случаевъ, въ которыхъ эта восхитительная женщина показала свой необыкновенный умъ, ничто такъ не удивительно, какъ точность, съ которою она поняла мою привязанность къ миссъ Домби.

Оба слушателя изъявили свое согласіе.

-- Повѣрьте, я никогда не измѣнился въ своихъ чувствахъ къ миссъ Домби, продолжалъ мистеръ Тутсъ.-- Они и теперь остались тѣ же. Она осталась для меня прежнимъ свѣтлымъ видѣніемъ, какимъ была до моего знакомства съ Валтеромъ. Когда мы съ мы стриссъ Тутсъ начали въ первый разъ говорить... ну, о нѣжной страсти... вы понимаете, капитанъ Джилльсъ?

-- Понимаю, понимаю, отвѣчаетъ капитанъ.

-- Когда мы въ первый разъ стали говорить объ этихъ предметахъ, я признался, что меня можно назвать увядшимъ цвѣткомъ.

Капитанъ киваетъ головою въ знакъ одобренія, и бормочетъ одно себя, что не всякій растущій цвѣтокъ -- роза.

-- Но представьте мое удивленіе, продолжаетъ мистеръ Тутсъ: -- когда я увидѣлъ, что мои чувства столько же извѣстны ей, какъ и мнѣ-самому. Все, что я говорилъ ей, не было для нея нови. Она была единственною женщиною, которая могла стать между мною и безмолвною могилою, и она исполнила это, къ моему вѣчному удивленію. Она знаетъ, что никто въ свѣтѣ не въ состояньи замѣнить для меня миссъ Домби. Она знаетъ, что для миссъ Домби я готовъ сдѣлать все на свѣтѣ. Она знаетъ, что я считаю ее украшеніемъ ея пола. Что же она говоритъ на это? "Ты правъ, мой другъ. Я совершенно съ тобою согласна".

-- И я также! говоритъ капитанъ.

-- И я! повторяетъ Солль Джилльсъ.

-- Согласитесь же, какая замѣчательная женщина моя жена продолжаетъ мистеръ Тутсъ, затягиваясь: -- какая у нея наблюдательность! Какое соображеніе! Вчера вечеромъ, когда мы сидѣли, наслаждаясь своимъ семейнымъ счастіемъ, она заговорила о и стоящемъ положеніи нашего друга Валтера. "Теперь" сказала она, "онъ избавится отъ морскихъ путешествій, послѣ перваго долгаго вояжа съ молодою женою"... какъ намъ извѣстно, мистеръ Сольсъ.

-- Совершенно справедливо, отвѣчаетъ старый инструментальный мастеръ, потирая руки.

-- Теперь онъ избавленъ отъ этихъ поѣздокъ, говоритъ моя жена:-- имѣетъ прекрасное мѣсто отъ той же конторы въ Лондонѣ, всѣми любимъ, устроиваетъ себѣ состояніе съ помощію дяди, въ чемъ, вѣрно, не ошибается моя жена, мистеръ Сольсъ?

-- Да, да, нѣкоторые изъ пропавшихъ кораблей, нагруженныхъ золотомъ, возвратились домой, весело отвѣчаетъ дядя Солль: -- грузъ небольшой, мистеръ Тутсъ, но годный для моего племянника.

-- Именно такъ! говоритъ мистеръ Тутсъ: -- жена моя никогда не ошибется. "Вотъ, въ какомъ онъ теперь положеніи", говоритъ необыкновенная женщина: "что будетъ далѣе?" Замѣтьте же теперь, капитанъ Джилльсъ и мистеръ Сольсъ всю проницательность моей жены. "На глазахъ самого мистера Домби основывается торговый домъ" говоритъ она:-- который, можетъ-быть, сравняется и превзойдетъ тотъ, гдѣ онъ былъ главою, и котораго начало изгладилось его памяти. Такимъ-образомъ" продолжаетъ моя жена: "отъ отъ дочери возникнетъ съ торжествомъ новый Домби и Сынъ".

Когда мистеръ Тутсъ, съ помощію трубки, довольно-нескладно высказалъ предсказаніе своей жены, капитанъ, внѣ себѣ, бросилъ вверхъ свою лакированную шляпу.

-- Соль Джилльсъ, вскричалъ онъ:-- человѣкъ ученый и мой добрый товарищъ! что я совѣтовалъ запомнить Валтеру въ тотъ самый вечеръ, когда онъ въ первый разъ пріискалъ себѣ работу? Не говорилъ ли я: "Воротись, Виттингтонъ, лорд-меръ Лондона -- на старости лѣтъ ты никогда съ нимъ не разстанешься." Не говорилъ я этого, Соль Джилльсъ?

-- Да, я помню, Нэдъ, отвѣчаетъ старый инструментный мастеръ.

-- Такъ знаешь-ли, говоритъ капитанъ, разваливаясь на стулѣ и пробуя голосъ: -- я затяну вамъ мою любимую пѣсню, а вы подтягивайте хоромъ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зарытыя вина старѣютъ, какъ состарилась въ свое время старая мадера; пыль и паутина густѣютъ на бутылкахъ.

Осенью, на прибрежьи моря, часто видятъ молодую женщину и сѣдаго старика. Съ ними, или возлѣ нихъ, всегда двое дѣтей: мальчикъ и дѣвочка, и старая собака, которую дѣти зовутъ Діогеномъ.

Старикъ ходитъ съ мальчикомъ, говоритъ съ нимъ, играетъ, смиритъ за нимъ. Если онъ задумчивъ, старикъ также задумывается, и часто, когда ребенокъ, сидя возлѣ него, смотритъ ему въ лицо и спрашиваетъ о чемъ-нибудь, старикъ держитъ его маленькую руку и забываетъ отвѣчать ему. Тогда ребенокъ говоритъ:

-- Дѣдушка, не-уже-ли я такъ похожъ на моего бѣднаго маленькаго дядю?

-- Да, Поль; но онъ былъ слабый ребенокъ, а ты очень здоровъ и крѣпокъ.

-- О, да, я очень-крѣпокъ!

-- Онъ лежитъ возлѣ моря, на маленькой постели, около которой ты можешь бѣгать.

И старикъ весело смотритъ, какъ возлѣ него бѣгаетъ и рѣзвится ребенокъ.

Но никто, кромѣ Флоренсы, не зналъ, какъ старикъ любитъ дѣвочку. Самъ ребенокъ удивляется, въ какой тайнѣ скрывается эта любовь. Онъ прижимаетъ ее къ сердцу; онъ не можетъ видѣть облака на ея лицѣ; онъ не допускаетъ ее сидѣть въ сторонѣ. Ему все кажется, что она боится пренебреженія. Онъ прокрадывается, чтобъ взглянуть на нее во время сна; онъ любитъ когда она приходитъ будить его поутру. Онъ всегда гораздо-нѣжнѣе съ нею безъ постороннихъ. И ребенокъ спрашиваетъ его иногда:

-- Дѣдушка, зачѣмъ ты плачешь, цалуя меня?

Онъ отвѣчаетъ только: "маленькая Флоренса! маленькая Флоренса!" и гладитъ кудри, падающія на ея блестящіе глазки.