Мрачныя тучи витаютъ надъ океаномъ мысли и его глубокія воды еще мутны, когда очнувшись отъ неподвижности покоя, онъ съ усиліемъ наконецъ вздымаетъ свои волны, чтобы перейти отъ смерти къ жизни! Причудливыя, дикія чудовища, въ моментъ его неполнаго возрожденія, преждевременно всплываютъ на его поверхность. Множество обрывковъ и частей различныхъ образовъ соединяются и перемѣшиваются совершенно непослѣдовательно, случайно, въ мышленіи. Когда, какъ и какими загадочными путями постепенности вновь отдѣляются онѣ другъ отъ друга? Какимъ образомъ всякая мысль, всякое ощущеніе вновь воспринимаетъ свою строго опредѣленную форму, вновь возвращается къ жизни реальной и строго ограниченной? Все это вопросы, на которые ни одинъ человѣкъ не сумѣетъ отвѣтить,-- хотя каждый человѣкъ является тѣмъ центромъ, гдѣ ежедневно происходитъ эта великая тайна!
Такъ было и здѣсь. Когда и какимъ образомъ безпросвѣтная тьма колокольни, потонувшей въ темномъ мракѣ ночи, преобразилась въ яркій свѣтъ? Когда и какимъ образомъ одинокая пустая колокольня наполнилась миріадами образовъ? Когда и какимъ образомъ слабый топотъ монотонно повторяющійся во время сна или обморока Тоби: "Лови! Лови! Бѣги за нимъ!" -- преобразился въ оглушительный голосъ, прервавшій его летаргію неистовыми криками: "Разбудите его! Разбудите его!" И какъ случилось, что всѣ неясныя, смутныя мысли оставили его? Какъ и какимъ образомъ удалось ему отдѣлить все существующее, реальное, отъ многочисленныхъ химеръ, вызванныхъ его горячечнымъ воображеніемъ? Точно также и здѣсь одинаково невозможно понять и опредѣлить время и способъ.
Какъ бы тамъ ни было, но окончательно проснувшись и придя въ себя, стоя на ногахъ на томъ же самомъ полу, на которомъ онъ еще такъ недавно лежалъ безъ сознанія, Тоби былъ свидѣтелемъ необычайнаго, сверхъ естественнаго зрѣлища, которое мы сейчасъ постараемся описать.
Онъ увидѣлъ колокольню, куда пришелъ подъ вліяніемъ какихъ то, охватившихъ его, чаръ, кишащей привидѣніями, карликами, гномами, эльфами и духами колоколовъ. Онъ видѣлъ, какъ они прыгали, летали, падали одинъ за другимъ иди безостановочно выливались цѣлыми потоками изъ внутренности колоколовъ. Онъ видѣлъ ихъ вертящимися вокругъ себя, подъ собою, наверху въ воздухѣ; спускающимися вдоль веревокъ колоколовъ; смотрящими на него сверху массивныхъ стропилъ съ желѣзными скрѣпами; выглядывающими изъ всѣхъ щелей и отверстій стѣнъ; постепенно удаляющимися концентрическими, все болѣе и болѣе расширяющимися кругами, подобно тѣмъ, которые образуются на водѣ, при паденіи тяжелаго камня. Онъ видѣлъ ихъ во всевозможныхъ формахъ и образахъ; онъ видѣлъ ихъ красивыми и уродливыми; неуклюжими и стройными. Онъ видѣлъ ихъ молодыми и старыми; видѣлъ ихъ веселыми; видѣлъ ихъ угрюмыми; видѣлъ ихъ танцующими; видѣлъ ихъ поющими; видѣлъ ихъ рвущими на себѣ волосы; видѣлъ, испускающими вопли отчаянія. Онъ видѣлъ воздухъ, всецѣло насыщенный ими; видѣлъ ихъ безостановочно снующими взадъ и впередъ; онъ видѣлъ ихъ скачущими на крылатыхъ коняхъ; онъ видѣлъ ихъ стремительно несущихся внизъ и также быстро поднимающихся вверхъ; онъ видѣлъ ихъ высоко парящихъ въ воздухѣ; видѣлъ ихъ отплывающихъ на парусныхъ судахъ; онъ видѣлъ ихъ отдаляющихся отъ него и видѣлъ приближающихся къ нему, охваченныхъ неутомимою, кипучею дѣятельностью! Камень, кирпичъ, толь, черепица -- все это потеряло свойственную имъ непроницаемость и стало одинаково прозрачнымъ и для Тоби и для окружавшихъ его духовъ. Онъ видѣлъ ихъ, даже внутри домовъ, занятыхъ спящими людьми; онъ видѣлъ ихъ, убаюкивающихъ однихъ и стегающихъ ременными кнутами другихъ; онъ видѣлъ ихъ, испускающихъ адскіе вопли у изголовья однихъ и напѣвающихъ божественныя мелодіи другимъ; видѣлъ ихъ радующихъ однихъ пѣніемъ птицъ и благоуханіемъ цвѣтовъ и устрашающихъ другихъ уродливыми отталкивающими лицами. Но онъ видѣлъ эти необычайныя существа, принимавшія самые разнообразные образы и фигуры, не только возлѣ спящихъ, но и среди бодрствующихъ, дѣятельно выполняющими, казалось бы, самыя несовмѣстимыя функціи. Онъ видѣлъ одного, прикрѣпляющимъ себѣ множество крыльевъ, для ускоренія своего передвиженія; другого, наоборотъ, надѣвающимъ на себя цѣпи и путы для замедленія движенія. Онъ видѣлъ, какъ одни передвигали впередъ стрѣлки часовъ, какъ другіе, наоборотъ, переставляли ихъ назадъ; а третьи, наконецъ, совсѣмъ останавливали ихъ. Въ одномъ мѣстѣ онъ видѣлъ ихъ справляющими свадьбу, въ другомъ похороны; въ этой залѣ балъ, въ той выборы; всюду и вездѣ непрерывающееся, неутомимое, вѣчное движеніе!
Ошеломленный зрѣлищемъ этой массы безостановочно измѣняющихся и странныхъ образовъ и формъ, не менѣе чѣмъ оглушительнымъ, ни на секунду не прекращающимся звономъ колоколовъ, Тоби, ища опоры, прицѣнился къ какому то деревянному столбу, поворачивая во всѣ стороны свое поблѣднѣвшее, полное ужаса и недоумѣнія лицо.
Пока онъ осматривался такимъ образомъ вокругъ, куранты замолкли, и въ одно мгновеніе ока все окружающее его преобразилось. Рой духовъ совершенно исчезъ. Ихъ образы потускнѣли, они пробовали бѣжать, но силы измѣняли имъ и они въ изнеможеніи падая, погибали, растворялись въ окружающей ихъ атмосферѣ и исчезали изъ глазъ Тоби. Одинъ, какой-то бродяга, ловко спрыгнувши съ самаго верху колокольни на землю, удачно всталъ на ноги, но ранѣе, чѣмъ успѣлъ повернуться на одномъ мѣстѣ, погибъ и безслѣдно исчезъ! Небольшое количество, изъ находившихся внутри колокольни духовъ, нѣсколько мгновеній продолжали скакать съ мѣста на мѣсто, но съ каждымъ прыжкомъ все болѣе и болѣе ослабѣвали, уменьшались въ числѣ и, наконецъ, исчезли, какъ и всѣ остальные. Послѣднимъ оставался карликъ-горбунъ, спрятавшійся въ уголокъ, гдѣ звонко отдавалось гулкое эхо; онъ безостановочно кружился, какъ бы, носясь въ воздухѣ, и съ такою настойчивостью и рѣшительностью, что раньше чѣмъ погибнуть обратился въ одну ногу, потомъ въ ступню ноги, пока наконецъ и онъ пропалъ, растаявъ въ окружающемъ его воздухѣ. И на колокольнѣ вновь воцарилось полное безмолвіе.
И лишь тогда, но не раньше, Тоби разглядѣлъ въ каждомъ колоколѣ бородатое существо, одинаковаго роста и сложенія съ колоколами; вѣрнѣе (хотя оно и непостижимо) увидѣлъ въ колоколѣ колоколъ, въ образѣ величаваго человѣка, съ устремленнымъ на него мрачнымъ взглядомъ, въ то время, какъ онъ стоялъ безъ движенія, будто приросъ къ полу.
Загадочныя и величественныя фигуры! Они висѣли въ воздухѣ, безъ всякой поддержки, съ головами закутанными въ капюшоны и теряющимися въ высокихъ сводахъ темной колокольни! Недвижимые и туманные призраки, свѣтились какимъ-то своимъ собственнымъ свѣтомъ, въ окружающей ихъ тьмѣ. Каждый изъ нихъ приложилъ обмотанную во что-то руку къ своимъ загадочно молчавшимъ устамъ!
Утративъ отъ охватившаго его ужаса, способность двигаться, Тоби не могъ проскользнуть внизъ, чрезъ имѣющееся отверстіе въ полу. Еслибъ могъ, онъ предпочелъ бы ринуться, съ опасностью для жизни, внизъ головою съ высоты колокольни, чѣмъ продолжать чувствовать на себѣ неотступно на него обращенный, упорный и неотвратимый взглядъ этихъ, вѣчно открытыхъ, хотя и лишенныхъ вѣкъ, глазъ.
Все сильнѣе, все непреодолимѣе охватывалъ его своими когтями страхъ и ужасъ этого уединеннаго мѣста, этой безпросвѣтной тьмѣ. Онъ чувствовалъ прикосновеніе руки Призрака. Невозможность надѣяться на какую либо помощь; эта безконечно-длинная, мрачная, крутящаяся лѣстница, кишащая призраками и духами, отдѣлявшая его отъ земли, населенной людьми; сознаніе, что онъ находится на такой невѣроятной высотѣ, вызывающей головокруженіе даже днемъ, при видѣ, гдѣ-то далеко, внизу, летающихъ птицъ; его полная отчужденность отъ всѣхъ добрыхъ людей, которые, находясь въ это время въ полной безопасности у себя дома, спали мирнымъ сномъ,-- все это вмѣстѣ взятое вызывало въ немъ не простой страхъ, но физически охватывало его холодомъ. Тѣмъ не менѣе его взоръ, его мысли, его ужасъ -- все было сосредоточено на пристально смотрѣвшія на него фигуры, которыя, благодаря тьмѣ и густой тѣни, подъ которыми онѣ были какъ будто погребены, а также вслѣдствіе страннаго выраженія ихъ постоянно широко раскрытыхъ глазъ, ихъ причудливыхъ очертаній и непонятнаго висѣнія въ воздухѣ, являлись въ глазахъ Тоби совершенно непохожими на что бы то ни было, принадлежавшее къ обычному міру, хотя онъ и видѣлъ ихъ такъ же ясно и отчетливо, какъ массивныя дубовыя стропила, перекладины и скрѣпы, поддерживавшіе колокола. Все же это обрамляло ихъ, какъ бы цѣлымъ, огромнымъ лѣсомъ срубленныхъ деревъ, изъ чащи и глубины которыхъ, сквозь сучья и вѣтви загубленныхъ ради нихъ деревъ, колокола-призраки продолжали смотрѣть своими мрачными, немигающими глазами на Тоби.
Порывъ вѣтра, холоднаго и рѣжущаго, пронесся со стономъ внутри колокольни. Когда его дыханіе смолкло, самый большой колоколъ или его духъ заговорилъ:
-- Кто это тутъ?-- спросилъ онъ.
Голосъ его былъ суровый и глубокій и Тоби показалось, что воѣ колокола тѣми же звуками откликнулись ему.
-- Мнѣ послышалось, что колокола выкликали моя имя,-- проговорилъ Тоби, поднимая съ мольбою руки.-- Я хорошенько самъ не знаю, зачѣмъ и какъ очутился я здѣсь. Впродолженіе долгихъ лѣтъ я прислушивался къ колоколамъ и часто ихъ звуки веселили мое сердце.
-- И ты благодарилъ ихъ за это?-- произнесъ голосъ.
-- Тысячу разъ!-- воскликнулъ Тоби.
-- Какъ?
-- Я вѣдь бѣденъ,-- прошепталъ Тоби,-- почему и могъ выразить имъ мою благодарность только словами.
-- И всегда такъ поступалъ?-- спросилъ духъ колокола.-- Никогда не оскорбилъ насъ словомъ?
-- Нѣтъ!-- съ живостью воскликнулъ Тоби.
-- Никогда не сказалъ намъ грубыхъ,, несправедливыхъ злыхъ словъ?-- продолжалъ призракъ.
Тоби хотѣлъ отвѣтить: "Никогда!", но въ смущеніи остановился.
-- Голосъ Времени,-- сказалъ призракъ,-- кричитъ человѣку:-- Впередъ!-- Время дано ему для самоусовершенствованія и самопознанія; для развитія его достоинства, для достиженія высшаго идеала его счастья, для улучшенія его благосостоянія; для того, чтобы онъ шелъ впередъ, приближался къ цѣли, доступной его разуму, той цѣли, которая была опредѣлена и указана всему его существу, съ того мгновенія, какъ онъ и время начались. Вѣка тьмы, несправедливости и насилія слѣдовали одинъ за другимъ; милліоны людей страдали, жили, умерли, чтобы очистить ему путь. Всякій, стремящійся заставить сдѣлать его шагъ назадъ, или заставить его остановиться на своемъ пути, стремится остановить движеніе могущественной машины, которая поразитъ на смерть дерзнувшаго посягнуть на нее и задвижется еще съ большею стремительностью и силою, изъ-за всякой, хотя и мимолетной, насильственной пріостановки!
-- Я не виноватъ ни въ чемъ подобномъ, насколько мнѣ кажется, сэръ,-- сказалъ Тоби.-- Если же я и сдѣлалъ это, то это была простая случайность; и я воздержусь въ будущемъ, вѣрьте мнѣ, сэръ!
-- Тотъ, кто вкладываетъ въ уста Времени или его помощниковъ,-- сказалъ духъ колокола,-- вопль жалобы о прошедшихъ дняхъ, о тѣхъ дняхъ испытаній и ошибокъ, слѣды которыхъ не могутъ не быть видны, даже для самыхъ близорукихъ; тотъ вопль сожалѣнія, который служитъ для людей наилучшимъ показателемъ, до какой степени настоящее нуждается въ ихъ помощи, такъ какъ находятся еще люди, готовые выслушивать сожалѣнія о подобномъ прошломъ; тотъ человѣкъ, который дѣлаетъ это, глубоко виноватъ; и въ этой винѣ мы обвиняемъ тебя, мы колокола, тебя, совершившаго ее въ отношеніи насъ!
Тоби очнулся отъ перваго испуга; но вы вѣдь видѣли, какія чувства нѣжности и благодарности возбуждали въ немъ колокола; поэтому, когда онъ услыхалъ теперь обвиненіе въ такомъ серіозномъ грѣхѣ противъ нихъ, его сердце охватило чувство безконечной борьбы и раскаянія.
-- Еслибы вы знали,-- съ жаромъ произнесъ онъ, ломая руки,-- быть можетъ вамъ это и извѣстно,-- еслибы вы знали, сколько разъ вы являлись для меня вѣрными друзьями! Сколько разъ вы возвращали мнѣ мужество и бодрость, когда я былъ совершенно угнетенъ! Какою забавою, какою игрушкою были вы для моей маленькой Мэгъ (у бѣдненькой, никогда не было другихъ), съ того дня, какъ скончалась ея мать, оставивъ насъ одинокими! Еслибы вы все это знали, то не поставили бы мнѣ въ вину нечаянно вырвавшееся у меня слово!
-- Тотъ, кто слышитъ въ нашемъ языкѣ, въ языкѣ колоколовъ, лишь одинъ звукъ, выражающій холодность или презрѣніе ко всякой надеждѣ, всякой радости, печали или страданію скорбящаго человѣчества; тотъ, кто слышитъ наши голоса, примыкающими къ голосамъ тѣхъ гнусныхъ тварей, которыя мѣряютъ на свой аршинъ всѣ страсти и чувства человѣка, точно также какъ онѣ отвѣшиваютъ на своихъ жалкихъ вѣсахъ наименьшее количество пищи, достаточной лишь для поддержанія полнаго лишеній труда голоднаго человѣчества, тотъ оскорбляетъ насъ! И подобное оскорбленіе ты нанесъ намъ!-- прибавилъ колоколъ.
-- Это было сдѣлано безъ дурного намѣренія,-- сказалъ Тоби,-- лишь по невѣжеству, но повторяю, безъ злого умысла, повѣрьте мнѣ!
-- И наконецъ, самое худшее изъ всего!--продолжалъ колоколъ.-- Тотъ, кто отворачивается отъ себѣ подобныхъ, лишь потому, что они нравственно пали и о нихъ идетъ худая молва; тотъ который покидаетъ ихъ, какъ что-то низкое, недостойное, вмѣсто того, чтобы съ участіемъ взглянуть на зіяющую у ихъ ногъ пропасть и протянуть имъ руку помощи; тотъ кто отказываетъ имъ въ состраданіи, видя ихъ судорожно хватающимися, въ ихъ паденіи, за какой-нибудь жалкій пучокъ чахлой травы, за какую-нибудь, выскакивающую изъ ихъ рукъ глыбу земли, израненными, измученными, падающими въ бездонную глубину, тотъ оскорбляетъ небо, человѣка, время, вѣчность! И ты виновенъ въ нанесеніи подобнаго оскорбленія!
-- Сжальтесь надо мною!-- молилъ Тоби, падая на колѣни.-- Сжальтесь, именемъ Бога!
-- Слушай!-- сказалъ призракъ главнаго колокола.
-- Слушай!-- вскричали остальные духи.
-- Слушай!-- сказалъ чистый, дѣтскій голосъ и Тоби показалось въ немъ что-то знакомое. Раздались слабые звуки органа въ находившейся подъ колокольней церкви. Постепенно усиливаясь, музыка проникла до самыхъ сводовъ, наполнивъ собою хоры и внутренность церкви; все болѣе и болѣе распространяясь, она поднималась выше, выше, еще выше, стремясь пробудить мощныя чувства въ сердцѣ дубовыхъ стропилъ, внутренностей колоколовъ, дверей съ желѣзными засовами, крѣпкаго камня лѣстницъ, и когда даже стѣны самой колокольни не были въ силахъ ее вмѣстить, то она унеслась далеко въ небо!
Поэтому не было ничего удивительнаго въ томъ, что и душа бѣднаго старика не могла выдержать этихъ величественныхъ, захватывающихъ звуковъ и разразилась потокомъ слезъ. Тоби закрылъ лицо руками.
-- Слушай!-- сказалъ духъ самаго большого колокола.
-- Слушай!-- воскликнули остальные духи.
-- Слушай!--произнесъ голосъ ребенка.
Торжественный хоръ голосовъ наполнилъ своимъ пѣніемъ колокольню.
Это было глухое, зловѣщее пѣніе, похоронные напѣвы, въ которыхъ напряженный до нельзя слухъ Тоби, уловилъ голосъ дочери.
-- Она умерла!-- воскликнулъ старикъ -- Мэгъ умерла! Ея тѣнь является мнѣ, я слышу ее!
-- Тѣнь твоей дочери оплакиваетъ умершихъ, она примкнула къ мертвымъ, къ мертвымъ надеждамъ, къ мертвымъ мечтаніямъ, къ мертвымъ грезамъ, продолжалъ колоколъ,-- но она сама жива. Пусть ея жизнь будетъ для тебя живымъ урокомъ. Познай отъ существа, наиболѣе для тебя дорогого, что злые родятся злыми. Посмотри, какъ отъ этой прекрасной вѣтки, все оторвутъ до послѣдняго бутона, до послѣдняго листа и замѣть, какъ она можетъ засохнуть и погибнуть. Слѣдуй за нею! Слѣдуй, до полнаго отчаянія!
Всѣ призраки протянули правыя руки, указывая пальцемъ на зіявшую у ногъ его бездну.
-- Духъ колоколовъ сопутствуетъ тебѣ,-- сказалъ призракъ.-- Ступай! Онъ слѣдуетъ за тобою!
Тоби обернулся и увидѣлъ... ребенка?... Да, ребенка, котораго Билль Фернъ несъ тогда по улицѣ, котораго Мэгъ уложила спать на своей кровати и около котораго мгновеніе назадъ она сидѣла съ такою любовью!
-- Я несъ ее на рукахъ,-- сказалъ Тоби,-- несъ сегодня вечеромъ!
-- Покажите ему то, что онъ называетъ собою,-- сказали мрачные призраки, прежде всѣхъ духъ главнаго колокола, а за нимъ всѣ остальные.
Колокольня раскрылась у его ногъ. Онъ взглянулъ и увидѣлъ свое собственное изображеніе, лежащимъ на землѣ у колокольни за церковью, уничтоженнымъ, недвижимымъ.
-- Я не принадлежу болѣе къ міру живыхъ!-- воскликнулъ Тоби.-- Я умеръ!
-- Умеръ!-- повторили хоромъ всѣ колокола.
-- Господи! А Новый то Годъ?
-- Прошелъ!-- отвѣчали опять всѣ.
-- Что?-- вскричалъ Тоби, объятый ужасомъ. Значитъ я ошибся дорогою и, стараясь выйти изъ колокольни, среди окружавшей меня тьмы, я упалъ съ нея, годъ тому назадъ!
-- Девять лѣтъ!-- возразили призраки.
И при этихъ словахъ они спрятали свои вытянутыя руки и на томъ мѣстѣ, гдѣ были видѣнія, опять очутились колокола.
Они начали звонъ; опять пришло ихъ время. И еще разъ, громадное количество призраковъ вернулось къ жизни; еще разъ они безпорядочно перемѣшались другъ съ другомъ; еще разъ, едва колокола успѣли замолкнуть, они вновь исчезли и вернулись въ небытіе.
-- Что это за фигуры и образы, которые я сейчасъ видѣлъ, если только это не есть плодъ моего безумія?-- спросилъ Тоби своего проводника.-- Кто они такіе?
-- Это духи колоколовъ, это ихъ голоса наполняютъ воздухъ, -- отвѣчалъ ребенокъ.-- Они воспринимаютъ всѣ образы и формы, и исполняютъ всѣ дѣйствія, свойственныя надеждамъ, мыслямъ и воспоминаніямъ людей.
-- А ты,-- сказалъ Тоби, внѣ себя -- Кто ты такой?
-- Тсс!...-- прошепталъ ребенокъ...-- Смотри!
Въ бѣдной, лишенной всякой обстановки, комнатѣ, за тою самою вышивкою, за которой онъ видѣлъ такъ часто сидящей Мэгъ, сидѣла его милая дорогая дочь! Онъ не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки прижать ее къ своему сердцу, не попробовалъ поцѣловать ее, такъ какъ онъ понималъ, что подобныя ласки невозможны для него. Онъ лишь удержалъ свое прерывающееся дыханіе и вытеръ ослѣплявшія его слезы, чтобы имѣть возможность разглядѣть ее, насмотрѣться на нее!
Ахъ, какъ она измѣнилась! Какъ сильно она измѣнилась! Какъ потускнѣла ясность ея глазъ, какъ поблекъ румянецъ ея щекъ! Она была еще хороша, также хороша, какъ всегда. Но надежда, надежда, надежда, о! гдѣ была радужная надежда, говорившая когда-то съ нимъ, какъ живой голосъ? Она подняла глаза съ работы, взглядывая на сидѣвшую возлѣ нее подругу; старый Тоби слѣдилъ за направленіемъ ея взгляда и въ ужасѣ откинулся назадъ.
Въ сформированной женщинѣ онъ съ перваго взгляда узналъ ребенка. Въ ея длинныхъ, шелковистыхъ волосахъ, онъ видѣлъ тѣ, прежніе локоны; ея губы выражали что-то, попрежнему ребяческое. Да! въ ея глазахъ, которые сейчасъ были обращены на Мэгъ съ выраженіемъ любопытства, блестѣлъ тотъ же самый взглядъ, который озарялъ ея личико въ тотъ день, когда онъ принесъ ее въ свое убогое жилище! Что же это такое? Кидая смущенный взоръ на это незнакомое лицо, Тоби прочелъ въ немъ нѣчто такое благородное, вызывающее уваженіе; нѣчто неясное и неопредѣленное, какое-то воспоминаніе о ребенкѣ того времени... Ну, да! Это, конечно, она; на ней даже надѣто то самое, прежнее платье!
Тише! Онѣ заговорили!
-- Мэгъ,-- говорила Лиліанъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ,-- какъ часто ты поднимаешь глаза съ работы, чтобы взглянуть на меня!
-- Развѣ мой взглядъ такъ измѣнился, что пугаетъ тебя?-- спросила Мэгъ.
-- Нѣтъ, милый другъ! Но зачѣмъ отвѣчаю я на подобный вопросъ? Вѣдь тебѣ самой смѣшно спрашивать меня объ этомъ... Почему, Мэгъ, ты болѣе не улыбаешься, глядя на меня?
-- Какъ? Развѣ?-- отвѣчала та съ улыбкой.
-- Сейчасъ да, ты улыбаешься,-- сказала Лиліанъ,-- но теперь это стало рѣдкостью. Когда ты думаешь, что я такъ занята, что не замѣчаю тебя, то ты становишься такой встревоженной, такой угнетенной, что я боюсь поднять глаза. Конечно, подобное существованіе, полное труда и невзгодъ не располагаетъ къ веселью, но все же, прежде, ты была такая веселая!
-- Какъ? Развѣ я теперь стала иною?-- воскликнула Мэгъ съ оттѣнкомъ безпокойства въ голосѣ и вставъ, чтобы поцѣловать Лиліанъ.-- Развѣ я дѣлаю еще болѣе тяжелою для тебя и безъ того тяжелую, выпавшую на нашу долю жизнь, дорогая моя Лиліанъ?
-- Ты была единственною радостью, дѣлавшею подобное существованіе жизнью,-- сказала Лиліанъ кидаясь къ ней на шею и цѣлуя ее,-- единственною радостью, изъ за которой стоило выносить подобное существованіе, Мэгъ! Сколько заботъ! Сколько труда! Столько долгихъ, безконечныхъ часовъ, дней, ночей гнетущаго, безпросвѣтнаго, безрадостнаго, безконечнаго труда! И не для того, чтобы имѣть возможность собрать богатства, не для того, чтобы жить въ довольствѣ и радостяхъ, или просто наслаждаться достаткомъ скромной жизни честнаго труженика, но лишь для того, чтобы заработать себѣ насущный хлѣбъ, ничего, кромѣ куска хлѣба, еле, еле достаточнаго, чтобы имѣть возможность, силы, на завтра вернуться къ тому же труду, продолжать тоже заѣдающее жизнь существованіе! Жалкая, жалкая судьба! О, Мэгъ, Мэгъ!-- прибавила она, возвышая голосъ и сжимая ее въ своихъ объятіяхъ, съ выраженіемъ скорби на лицѣ,-- какъ можетъ жестокій міръ идти своею дорогою, не кинувъ взгляда сожалѣнія на столь жалкія, печальныя существованія?
-- Лили! Лили!-- говорила Мэгъ, стараясь успокоить ее и откидывая назадъ ея длинные волосы, упавшіе ей на лицо, омоченное слезами.-- Какъ Лили, и это говоришь ты? Такая юная и такая красивая?
Молодая дѣвушка прервала ее и, сдѣлавъ шагъ назадъ, взглянула молящими глазами на свою подругу.
-- Не говори мнѣ этихъ словъ,-- вскричала она,-- не говори мнѣ этого! Для меня нѣтъ ничего ужаснѣе! Мэгъ, состарь меня! Сдѣлай, чтобы я обратилась въ старую и уродливую; избавь меня, освободи меня отъ ужасныхъ мыслей, соблазняющихъ мою юность!
Тоби обернулся, чтобы взглянуть на своего проводника, но духъ ребенка исчезъ.
Тоби очутился перенесеннымъ въ другое мѣсто. Теперь онъ увидѣлъ сэра Джозефа Боули, этого друга и отца бѣдныхъ, справляющимъ грандіозное торжество у себя въ помѣстьи, по случаю дня рожденія леди Боули. А такъ какъ эта почтенная дама родилась въ день Новаго Года (случайность, которую мѣстная пресса разсматривала какъ исключительное предзнаменованіе Провидѣнія, вполнѣ достойное личности леди), то именно день Новаго Года и былъ днемъ торжества! Съѣхалось масса народа. Тутъ былъ и господинъ съ багровымъ цвѣтомъ лица, и мистеръ Филеръ и ольдерманъ Кьютъ, имѣвшій очень замѣтную склонность къ высокопоставленнымъ лицамъ и особенно подружившійся съ сэромъ Джозефомъ, послѣ написаннаго имъ любезнаго письма. Мы не отступимъ отъ истины, если скажемъ, что благодаря этому письму, онъ даже сталъ другомъ семьи. Было еще много приглашенныхъ и именно среди нихъ, грустно прохаживалась тѣнь Тоби, бѣднаго призрака, занятаго розысками своего проводника! Многолюдный обѣдъ былъ сервированъ въ парадномъ, большомъ залѣ, и сэръ Джозефъ въ хорошо всѣмъ извѣстной роли друга и отца бѣдняковъ, долженъ былъ произнести огромную рѣчь. Его друзья и дѣти, должны были предварительно скушать въ другой залѣ по кусочку плумпуддинга, а потомъ, по заранѣе условленному сигналу, присоединиться къ своимъ друзьямъ и отцамъ, образовать родъ многочисленной семьи, на которую никто не могъ взглянуть, не растрогавшись до слезъ.
Но все это еще были только цвѣточки! Было задумано нѣчто несравненно болѣе многозначительное! Сэръ Джозефъ, баронетъ, членъ Парламента, долженъ былъ сыграть въ кегли, въ настоящія кегли, и съ кѣмъ бы вы думали?-- съ настоящими крестьянами!!!
-- Это насъ цѣликомъ переноситъ -- сказалъ ольдерманъ Кьютъ,-- во времена царствованія короля Гендриха VIII, этого славнаго короля! Ха, ха, ха! прекрасная личность!
-- Да,-- сухо отвѣтилъ Филеръ,-- годная лишь для того, чтобы мѣнять женъ и убивать ихъ! Говоря между нами, онъ порядочно таки перешелъ норму, опредѣляющую количество женщинъ, приходящихся на мужчину.
-- Вы возьмете въ жены красавицъ, но не будете убивать ихъ, а?....-- сказалъ ольдерманъ Кьютъ двѣнадцатилѣтнему наслѣднику сэра Боули.-- Милый мальчикъ! Немного пройдетъ времени, и мы увидимъ этого юнаго джентльмена членомъ Парламента, раньше, чѣмъ мы успѣемъ оглянуться,-- прибавилъ онъ, взявъ его за плечи и смотря на него настолько серіозно, насколько это было ему доступно.-- Мы услышимъ разговоры объ его успѣшныхъ выборахъ; о его рѣчахъ въ Палатѣ; о тѣхъ предложеніяхъ, съ которыми къ нему обратится правительство; о его всестороннихъ блестящихъ успѣхахъ. А! мы также упомянемъ его и кое что скажемъ по его поводу въ нашихъ рѣчахъ въ палатѣ Общинъ. Я за это отвѣчаю!
-- О!-- сказалъ Тоби,-- вотъ что значитъ имѣть чулки и башмаки! Какое различное отношеніе это вызываетъ!
Но тѣмъ не менѣе, эти разсужденія не помѣшали его сердцу отнестись доброжелательно къ этому мальчику, уже хотя бы изъ за его любви къ маленькимъ оборвышамъ, предназначеннымъ (по словамъ ольдермана) плохо кончить и которые могли бы быть дѣтьми его бѣдной Мэгъ!
-- Ричардъ,-- стоналъ Тоби, проталкиваясь среди толпы гостей.-- Ричардъ, гдѣ же онъ? Я не могу найти его! Ричардъ! Ричардъ!
Предполагая, что онъ еще живъ, не было ни малѣйшаго основанія надѣяться встрѣтить его здѣсь. Но печаль Тоби и его чувство одиночества среди этихъ блестящихъ, разряженныхъ гостей, нарушили логичность его мыслей, и онъ опять и опять принимался бродить въ этомъ блестящемъ обществѣ, продолжая искать своего проводника и безпрестанно повторять:
-- Гдѣ Ричардъ? Скажите мнѣ, гдѣ находится Ричардъ?
Во время его безостановочныхъ снованій взадъ и впередъ, онъ наткнулся на мистера Фиша, личнаго секретаря сэра Джозефа, находившагося въ страшномъ волненіи.
-- Боже,-- восклицалъ онъ,-- гдѣ же ольдерманъ Кьютъ? Не видалъ ли кто нибудь ольдермана Кьюта?
Видѣлъ ли кто нибудь ольдермана Кыота?
Милый Фишъ! Кто же могъ не видѣть ольдермана Кьюта? Вѣдь это такой умный, любезный человѣкъ; онъ вѣчно былъ охваченъ желаніемъ показать себя людямъ. И, если у него былъ какой нибудь недостатокъ, то именно его желаніе всегда стараться быть на виду! И всюду, гдѣ только собиралось высшее общество, тамъ находился всегда и онъ. Нѣсколько голосовъ прокричало въ отвѣтъ на вопросъ Фиша, что онъ находится въ числѣ лицъ, собравшихся вокругъ сэра Джозефа. Фишъ прошелъ туда и, дѣйствительно, найдя его въ указанномъ мѣстѣ, потихоньку отвелъ его въ нишу окна. Тоби вошелъ за ними, помимо своей воли. Онъ чувствовалъ, что что-то неудержимо влекло его туда.
-- Мой милый ольдерманъ Кьютъ,-- сказалъ мистеръ Фишъ,-- отойдите еще немножко. Случилось нѣчто ужасное! Я только что получилъ это извѣстіе. Мнѣ кажется, что не слѣдовало бы сообщать объ этомъ сэру Джозефу до окончанія празднества. Вы близко знаете сэра Джозефа и не откажете мнѣ въ совѣтѣ. Самая печальная, самая ужасная новость!
-- Фишъ,-- отвѣчалъ ольдерманъ,-- Фишъ, мой добрый другъ! Въ чемъ дѣло? Никакой революціи, я надѣюсь? Ни.... ни поползновенія посягнуть на авторитетъ мировыхъ судей?
-- Дидль, банкиръ,-- говорилъ секретарь прерывающимся голосомъ,-- фирма братья Дидль.... который долженъ былъ быть здѣсь сегодня.... одинъ изъ крупнѣйшихъ пайщиковъ общества ювелировъ....
-- Пріостановилъ платежи?-- воскликнулъ ольдерманъ.-- Быть не можетъ!?
-- Застрѣлился!
-- Боже!
-- Пустилъ себѣ въ ротъ двѣ пули, сидя въ своей конторѣ,-- продолжалъ мистеръ Фишъ -- и убилъ себя наповалъ! Причины, побудившія на самоубійство не выяснены. Царское состояніе!
-- Состояніе!-- воскликнулъ ольдерманъ,-- скажите человѣкъ самой благородной репутаціи! Застрѣлился, мистеръ Фишъ! Своею собственною рукою!
-- Сегодня утромъ,-- прибавилъ Фишъ.
-- О, его мозгъ! Его мозгъ!-- вскричалъ благочестивый ольдерманъ, вздымая руки къ небу -- о! нервы, нервы! Загадочная машина, называемая человѣкомъ! Какъ немного надо, чтобы нарушить ея механизмъ! Бѣдныя, жалкія мы существа! Быть можетъ послѣдствія какого-нибудь обѣда, мистеръ Фишъ; быть можетъ подъ вліяніемъ поведенія сына, который, я слышалъ, велъ очень бурную жизнь, раздавая направо и налѣво векселя на огромныя суммы... Такая почтенная личность! Одинъ изъ наиболѣе почтенныхъ людей, которыхъ мнѣ только случалось видѣть! Какой грустный фактъ, мистеръ Фишъ! Общественное бѣдствіе! Я считаю долгомъ облечься въ самый глубокій трауръ. Столь уважаемый всѣми человѣкъ! Но вѣдь надъ нами Всемогущій Богъ, мистеръ Фишъ, и мы должны покориться его волѣ, мы должны покориться ей, мистеръ Фишъ:
Что-же это значитъ, ольдерменъ? Вы ни словомъ не упоминаете о своемъ рѣшеніи упразднить самоубійство? Вспомните-же наконецъ, достойный мировой судья, о проповѣдуемыхъ вами высоко нравственныхъ принципахъ, чѣмъ вы, когда то, такъ гордились. Ну-же, одьдерманъ, беритесь вновь за излюбленные вами вѣсы и положите въ эту пустую чашу ежедневное голоданіе и, изсушенные голодомъ и нуждою, материнскіе сосцы -- эти природные источники питанія, ставшіе нечувствительными къ крикамъ отчаянія своего голоднаго ребенка, предъявляющаго свое право на жизнь. Взвѣсьте за и противъ, вы новоявленный пророкъ Даніилъ, сравняйте вѣсы Ѳемиды! Взвѣсьте ваши два самоубійства на глазахъ тысячи страждущихъ существъ, являющихся внимательными зрителями вашего гнуснаго лицемѣрія и обмана! Или представьте себѣ, что въ одинъ прекрасный день, въ минуту заблужденія, лишившись разсудка, вы также посягнете на свою жизнь, чтобы убѣдить своихъ друзей (если у васъ таковые есть) не смѣшивать, не сравнивать безуміе, охватившее человѣка, обладающаго всѣми благами жизни, съ горячкою, охватившею безразсудную голову, разбитую отчаяніемъ и озлобленіемъ душу? Что скажете вы на это, ольдерманъ!
Тоби такъ отчетливо слышалъ въ самомъ себѣ эти слова, какъ будто какой-то внутренній голосъ ихъ дѣйствительно произнесъ. Ольдерманъ Кьютъ обѣщалъ мистеру Фишу свое содѣйствіе для сообщенія печальнаго происшествія сэру Джозефу въ концѣ торжества. Потомъ, разставаясь съ своимъ другомъ, ольдерманъ крѣпко пожалъ ему руку въ порывѣ охватившей его горечи.
-- Самый уважаемый изъ людей!-- сказалъ онъ еще разъ, выразивъ при этомъ полнѣйшее недоумѣніе, (представьте себѣ, самъ ольдерманъ Кьютъ недоумѣвалъ), какъ небо рѣшалось посылать подобныя страданія на землю.
-- Еслибы не вѣрить въ обратное,-- прибавилъ ольдерманъ,-- то могло бы явиться предположеніе, при видѣ подобныхъ встрясокъ нашей системы, что онѣ грозятъ нарушеніемъ общественнаго экономическаго строя! Братья Дидль!
Игра въ кегли имѣла огромнѣйшій успѣхъ. Мистеръ Джозефъ валилъ одну кеглю за друюю съ поразительною ловкостью; его сынъ не отставалъ отъ него, лишь съ тою разницею, что каталъ шары на болѣе близкомъ разстояніи. И всѣ считали долгомъ утверждать, что теперь, разъ самъ баронетъ и сынъ баронета играли въ кегли, весь округъ несомнѣнно начнетъ процвѣтать въ самомъ непродолжительномъ времени. Въ назначенный часъ былъ сервированъ обѣдъ и Тоби невольно послѣдовалъ за толпою въ большую залу, толкаемый какимъ-то внутреннимъ влеченіемъ, которому не былъ въ силахъ противостоять. Красивыя, нарядныя женщины, веселые, оживленные, довольные гости, представляли удивительно изящное зрѣлище. Когда же открыли двери для пропуска поселянъ, одѣтыхъ въ свои живописные, мѣстные костюмы, толпою входившихъ въ залу, то красота картины достигла высшей степени! Но всѣ эти впечатлѣнія не мѣшали Тоби съ тоскою шептать:
-- Гдѣ же Ричардъ? Онъ бы помогъ мнѣ утѣшить ее! Неужели же я такъ и не увижу его?
Было произнесено нѣсколько рѣчей; предложили выпить за здоровье леди Боули; сэръ Джозефъ отвѣчалъ благодарностью и огромной рѣчью, въ которой онъ до поразительности ясно доказывалъ, что онъ другъ и отецъ бѣдныхъ. Потомъ онъ выпилъ за благоденствіе и здоровье своихъ дѣтей и друзей, за достоинство труда и т. д. и т. д. Вдругъ неожиданное смятеніе, происшедшее въ залѣ, привлекло вниманіе Тоби. Послѣ нѣкотораго безпорядка, шума и сопротивленія, сквозь толпу протискался впередъ человѣкъ. Это не былъ Ричардъ, нѣтъ, но это былъ человѣкъ, о которомъ Тоби также часто и много думалъ и котораго онъ уже нѣсколько разъ старался найти глазами. Въ мѣстѣ, менѣе ярко освѣщенномъ, онъ бы еще могъ, быть можетъ, сомнѣваться, что этотъ истощенный, состарившійся, сгорбленный, съ посѣдѣвшими волосами человѣкъ, былъ никто иной, какъ Виллъ Фернъ; но здѣсь, при свѣтѣ люстръ, падавшемъ на эту всклокоченную, типичную голову, сомнѣнію не было мѣста.
-- Что это такое?-- вскричалъ сэръ Джозефъ, вскакивая съ мѣста.-- Кто впустилъ этою человѣка? Вѣдь это преступникъ, только что вышедшій изъ тюрьмы. Мистеръ Фишъ, будьте столь добры
-- Одну секунду,-- сказалъ Фернъ,-- одну секунду! Миледи, въ этотъ день Новаго Года, который является также и днемъ вашего рожденія, разрѣшите мнѣ произнести нѣсколько словъ!
Миледи не могла не сдѣлать вида, что проситъ за него и сэръ Джозефъ, съ обычнымъ ему величественнымъ видомъ, вновь опустился въ кресло.
Посѣтитель въ лохмотьяхъ, (такъ на немъ все было изношено) обвелъ взглядомъ огромное общество и смиренно поклонился.
-- Благородные дворяне!-- произнесъ онъ.-- Вы только что пили за здоровье рабочаго! Взгляните теперь на меня!
-- Я вижу передъ собою человѣка, вышедшаго изъ тюрьмы!-- сказалъ Фишъ.
-- Именно такъ! Человѣка, вышедшаго изъ тюрьмы,-- повторилъ Фернъ,-- и это ни въ первый, ни во второй, ни въ третій, ни даже въ четвертый разъ.
Послышалось замѣчаніе мистера Филера, сказанное недовольнымъ тономъ, что быть въ тюрьмѣ четыре раза, значитъ, злоупотреблять своимъ правомъ въ отношеніи другихъ лицъ средняго типа, и что онъ долженъ бы былъ стыдиться этого.
-- Благородное дворянство,-- повторилъ Фернъ,-- взгляните на меня. Вы видите, что я дошелъ до самаго невозможнаго положенія; вы болѣе не властны сдѣлать мнѣ никакого зла, ни ухудшить моего положенія, такъ какъ то время, когда доброе отношеніе, теплое слово, могли принести мнѣ столько хорошаго,-- прибавилъ онъ, ударяя себя въ грудь и качая головою,-- далеко унесено вѣтромъ вмѣстѣ съ благоуханіемъ горошка и клевера. По крайней мѣрѣ, дайте мнѣ возможность сказать вамъ слово за нихъ (онъ указалъ на рабочихъ, находившихся въ залѣ), и такъ какъ вы находитесь всѣ здѣсь въ сборѣ, то выслушайте, ради нихъ, хоть разъ въ вашей жизни, настоящую правду!
-- Я не думаю, чтобы здѣсь нашелся хоть одинъ человѣкъ, желающій выбрать его посредникомъ между нами и поселянами,-- сказалъ сэръ Джозефъ.
-- Очень вѣроятно, сэръ Джозефъ; я безъ труда готовъ повѣрить вашимъ словамъ; но это обстоятельство не только не умаляетъ значенія и правды того, что я хочу сказать, но наоборотъ, еще болѣе показываетъ необходимость выполнить мое рѣшеніе. Я прожилъ въ этомъ краѣ много лѣтъ. Отсюда вы можете видѣть мою лачугу; вонъ за тѣмъ, развалившимся заборомъ. Сотни разъ видѣлъ я, какъ прекрасныя леди рисовали се на листахъ своихъ альбомовъ: она, дѣйствительно, выходитъ очень живописною на рисункѣ, объ этомъ я слышалъ не разъ. Но, вѣдь, за то въ вашихъ рисованныхъ пейзажахъ не бываетъ дурной погоды и, очевидно, моя хижинка болѣе подходитъ для модели рисунка, чѣмъ для жилища человѣка. А, между тѣмъ, я жилъ въ ней, провелъ въ ней много лѣтъ! Но что это была за жизнь! Что за безотрадная, тяжелая жизнь! Подумайте сами, представьте себѣ, что значитъ пережить въ подобной обстановкѣ, день за днемъ, долгіе годы!
Онъ говорилъ такъ, какъ въ тотъ вечеръ, когда Тоби встрѣтилъ его. Лишь голосъ его былъ какой-то болѣе хриплый, тяжелый, временами дрожащій; но въ немъ не замѣтно было злобы и рѣдко, рѣдко измѣнялъ онъ спокойному и серьезному тону, съ которымъ онъ передавалъ всѣ эти обыденные факты своего существованія.
-- Несравненно труднѣе, чѣмъ вы это думаете, благородные господа, стать честнымъ человѣкомъ, т. е. тѣмъ, что обыкновенно понимается подъ этимъ словомъ, живя въ подобной лачугѣ! Если мнѣ удалось еще остаться человѣкомъ, не обратиться въ животное, то это должно быть поставлено мнѣ въ заслугу. Я, конечно, говорю о прошломъ; теперь же, какъ я уже говорилъ, ничто не можетъ быть сдѣлано для меня. Я уже пережилъ то время, когда это было возможно!
-- Я очень доволенъ, что этому человѣку удалось проникнуть сюда и высказать все это,-- сказалъ сэръ Джозефъ, обводя свѣтлымъ взглядомъ окружающихъ.-- Оставьте его въ покоѣ. Я вижу въ этомъ предначертаніе свыше, пославшее его сюда живымъ примѣромъ! Я надѣюсь, я вѣрю, я искренно убѣжденъ, что примѣръ этотъ окажетъ самое благотворное, самое желательное вліяніе на моихъ, собравшихся здѣсь, друзей!
-- Кое-какъ я влачилъ свое существованіе,-- послѣ короткаго молчанія продолжалъ Фернъ,-- но съ такимъ неимовѣрнымъ трудомъ, что ни я, никто, не въ состояніи понять, какъ я не изнемогъ подъ его бременемъ. Не было случая, когда мое лицо могло бы проясниться, когда я могъ бы мечтать объ улучшеніи своей участи. Вы же, господа дворяне, вы, засѣдающіе въ различныхъ совѣтахъ,-- вамъ достаточно видѣть озабоченное, измученное лицо человѣка, чтобы найти его подозрительнымъ,-- "Я очень сомнѣваюсь, относительно благонадежности Ферна" -- говорите вы другъ другу -- "надо слѣдить за. нимъ". Я не говорю, господа, что съ вашей стороны такая осторожность странна; я лишь констатирую фактъ. И съ этой минуты, съ момента проявленія вашего недовѣрія, что бы Билль Фернъ ни дѣлалъ, что бы ни предпринималъ, что бы ни говорилъ, что бы ни думалъ -- все это обращается въ оружіе противъ него же!
Ольдерманъ Кьютъ засунувъ свои большіе пальцы въ кармашки жилета и развалясь на креслѣ, съ улыбкою, прищуривъ глаза, разсматривалъ висящую на потолкѣ люстру, какъ бы желая сказать:
-- Ну, вотъ мы и договорились. Я давно это предсказывалъ! Все тѣ-же вѣчныя жалобы! Боже мой, какъ все это надоѣло! Вѣдь мы это уже наизусть знаемъ, давнымъ давно!
-- Теперь, господа дворяне,-- продолжалъ Билль Фернъ, съ внезапно покраснѣвшимъ свирѣпымъ лицомъ, протягивая впередъ руки,-- теперь посмотримъ, какъ ловко ваши законы ловятъ насъ въ капканы и безжалостно травятъ, когда мы окончательно теряемъ силы въ жизненной борьбѣ. Я старался устроиться, гдѣ только могъ и въ концѣ концовъ обратился въ бродягу! Сажайте-же меня въ тюрьму; пользуйтесь тѣмъ, что я вновь вернулся сюда! Срывая орѣхи въ вашихъ лѣсахъ, я нечаянно обломалъ одну, двѣ вѣтки орѣшника. Съ кѣмъ это не случалось? Въ тюрьму! Одинъ изъ вашихъ лѣсничихъ встрѣтилъ меня среди бѣла дня съ ружьемъ въ рукахъ, недалеко отъ моего садика. Въ тюрьму! Освободившись, естественно, я обругалъ его. Въ тюрьму! Срѣзаю я трость. Въ тюрьму! Съѣдаю упавшее яблоко или гнилую рѣпу. Въ тюрьму! Возвращаясь оттуда,-- а тюрьма ваша находится на разстояніи двадцати миль,-- я протягиваю вамъ руки, моля о самой ничтожной помощи. Въ тюрьму! Наконецъ, городовой, стражникъ, кто бы онъ тамъ ни былъ, встрѣчаетъ меня, гдѣ бы то ни было, за какою бы то ни было работою. Въ тюрьму! И все потому, что я бродяга, что я знакомая тюрьмѣ пташка, что нѣтъ у меня иного пріюта!
Ольдерманъ глубокомысленно покачалъ головою, какъ бы желая сказать:
-- Что-же! Это ужъ не такой плохой пріютъ -- тюрьма!
-- Не думайте, что я говорю все это съ цѣлью защитить себя. Кто-же можетъ возвратить мнѣ свободу, возстановить мое доброе имя, вернуть мнѣ мою, ни въ чемъ неповинную, племянницу? Всѣ лорды и леди Англіи не въ силахъ сдѣлать этого! Но, господа дворяне, когда вы будете имѣть дѣло съ другими, подобными мнѣ, людьми, то беритесь съ другого конца. Дайте намъ изъ милосердія, пока мы лежимъ еще въ колыбели, жилища болѣе сносныя; дайте намъ лучшую пищу, когда мы боремся за наше существованіе; дайте болѣе милостивые законы, чтобы вернуть насъ съ ложнаго пути на путь истины; не стращайте насъ вѣчно тюрьмою, не грозите всегда и всюду ею, что бы мы ни дѣлали, какъ бы ни повернулись! Тогда за каждое доброе ваше начинаніе рабочій отплатилъ бы вамъ самою безграничною благодарностью, оцѣнилъ бы его настолько, насколько это въ силахъ человѣка! Сердце рабочаго долготерпѣливо, миролюбиво и доброжелательно! Но вы должны прежде всего вселить въ его душу вѣру въ себя, въ правильность вашихъ законовъ! Теперь же, будь онъ погибшей развалиной, какъ я, или похожимъ на кого-нибудь изъ присутствующихъ здѣсь, душа его отвернулась отъ васъ! Верните же его къ себѣ, господа, верните, пока еще не поздно. Не дайте наступить для него дню, когда его измученный мозгъ перестанетъ понимать значеніе самой Библіи, и слова ея будутъ для него словами, такъ часто звучавшими въ моихъ ушахъ, когда я сидѣлъ въ тюрьмѣ:-- куда ты идешь -- я не могу идти; гдѣ ты отдыхаешь, я не могу отдохнуть; твой народъ, не мой народъ; твоя вѣра, не моя вѣра; твой Богъ, не мой Богъ!
Внезапное волненіе и движеніе охватило всѣхъ присутствующихъ. Тоби даже показалось, что нѣсколько человѣкъ поднялось съ своихъ мѣстъ, чтобы выгнать Ферна, чѣмъ онъ и объяснилъ внезапное движеніе и шумъ. Но въ тоже мгновеніе онъ увидѣлъ, что и зала и всѣ находившіеся въ ней исчезли,-- и передъ нимъ была опять его дочь, опять за работой, но въ еще болѣе жалкой, нищенской обстановкѣ; около нея не было теперь Лиліанъ.
Пяльцы, на которыхъ Лиліанъ работала, были отложены въ сторону и чѣмъ-то прикрыты; стулъ, на которомъ она обыкновенно сидѣла, былъ обернутъ къ стѣнѣ. Въ этихъ всѣхъ кажущихся мелочахъ заключалась цѣлая повѣсть, точно также, какъ и на поблекшемъ отъ страха лицѣ Мэгъ! Увы, эту грустную повѣсть слишкомъ ясно можно было прочесть.
Мэгъ работала, не поднимая глазъ, пока уже не стемнѣло такъ, что нельзя было видѣть стежковъ. Когда наступила полная темнота, она зажгла свою жалкую лампочку и вновь принялась за работу. Ея старый отецъ, съ любовью и тоскою смотрѣвшій на нее, оставался невидимымъ ей. Какъ глубока, какъ сильна была эта любовь было извѣстно только Богу! Хотя Тоби и зналъ, что она не можетъ слышать его, онъ безостановочно разсказывалъ ей нѣжнымъ голосомъ о далекой прошлой жизни, о колоколахъ.
Поздно вечеромъ, почти ночью, послышался стукъ въ дверь. Мэгъ отворила. На порогѣ показался какой-то неопрятный, съ потупленными въ землю глазами, печальный, полупьяный человѣкъ, съ длинной всклокоченной бородой, растрепанный, но тѣмъ не менѣе сохранившій слѣды былой красоты и стройности.
Онъ не двигался съ мѣста, ожидая разрѣшенія Мэгъ войти въ комнату. Отступивъ шага два, Мэгъ остановилась, молча смотря на него глазами, полными скорби. Наконецъ желаніе Тоби исполнилось:-- передъ нимъ стоялъ Ричардъ!
-- Могу я войти, Маргарита?
-- Да, войди!
Еслибы Тоби раньше не узналъ въ этомъ человѣкѣ Ричарда, не узналъ его, пока тотъ не проронилъ ни одного слова, то теперь, слыша его сиплый, прерывающійся голосъ, онъ не могъ бы и предположить, что Ричардъ могъ такъ говорить!
Въ комнатѣ было всего два стула. Мэгъ дала ему свой и приготовилась слушать его, стоя на нѣкоторомъ разстояніи отъ него.
Ричардъ сѣлъ, уставившись тупымъ, разсѣяннымъ взглядомъ въ полъ, улыбаясь какою то жалкою, безсмысленною улыбкою. Онъ, казался до такой степени опустившимся, до такой степени безнадежно махнувшимъ на себя рукою, до такой степени погибшимъ, что она закрыла лицо руками и отвернулась отъ него, чтобы скрыть отъ него охватившее ее отчаяніе! Вызванный изъ оцѣпенѣнія шелестомъ ея платья или другимъ незначительнымъ шумомъ, Ричардъ поднялъ голову и заговорилъ съ такимъ видомъ, будто только что вошелъ:
-- Все еще за работою, Маргарита? Какъ ты, однако, трудишься. Всегда такъ поздно?
-- Да, обыкновенно.
-- И начинаешь рано утромъ?
-- Рано утромъ.
-- Такъ и она мнѣ говорила. Кромѣ того, она говорила, что ты никогда не устаешь или по крайней мѣрѣ, никогда не показывала усталости, все время пока вы жили вмѣстѣ, даже тогда, когда бывала совершенно изнурена и работою и голодомъ. Да, впрочемъ я тебѣ это говорилъ уже, въ послѣдній разъ, какъ былъ у тебя.
-- Да,-- отвѣтила она,-- и я просила тебя никогда больше не говорить со мною объ этомъ. И вѣдь ты мнѣ тогда торжественно обѣщалъ исполнить мою просьбу, Ричардъ.
-- Торжественно обѣщалъ! -- возразилъ онъ съ идіотскимъ смѣхомъ и тупымъ взглядомъ,-- торжественно обѣщалъ! Конечно, торжественно обѣщалъ! Но что же мнѣ дѣлать, Маргарита?-- послѣ довольно продолжительнаго молчанія, какъ будто вдругъ проснувшись, проговорилъ онъ, съ внезапно охватившимъ его оживленіемъ.-- Какъ поступить мнѣ? У меня силъ больше не хватаетъ. Она опять приходила ко мнѣ.
-- Опять!-- воскликнула Мэгъ.-- Она такъ много думаетъ обо мнѣ! Она опять приходила?
-- Разъ двадцать,-- сказалъ Ричардъ.-- Она просто преслѣдуетъ меня, Маргарита. Она ходитъ за мной по улицамъ, и все суетъ мнѣ въ руки вотъ это. Я слышу ея шаги, когда работаю (положимъ это случается не часто) и не успѣваю повернуть головы, какъ въ ушахъ моихъ раздается ея шепотъ: "Ричардъ, не оборачивайтесь; ради всего святого, передайте ей это". Она мнѣ приноситъ его на домъ, присылаетъ въ письмахъ. Приноситъ ко мнѣ на домъ; кладетъ на порогъ двери. Что могу я подѣлать? Взгляни на это!
И съ этими словами онъ показалъ Мэгъ небольшой кошелекъ, который онъ держалъ въ рукахъ, позвякивая лежащими въ немъ монетами.
-- Спрячь его!-- сказала Мэгъ,-- спрячь его! Когда опять увидишь ее, Ричардъ, скажи ей, что я люблю ее всею душою; что никогда не засыпаю, не благословивъ ее мысленно, не помолясь за нее. Что во время моей долгой одинокой работы, я всегда думаю о ней, что и днемъ и ночью я не разлучена съ ней. Что, если завтра придетъ моя смерть,-- послѣднею моею мыслью будетъ она. Но, что я не могу видѣть этихъ денегъ!
Онъ медленно отвелъ свою руку съ зажатымъ въ ней кошелькомъ и проговорилъ съ серьезностью пьяницы:
-- Я говорилъ ей все это, не разъ говорилъ, и такъ ясно, какъ только возможно. Сколько разъ я относилъ этотъ кошелекъ обратно и оставлялъ его тамъ. Но когда она вь послѣдній разъ пришла ко мнѣ и стояла передо мною, лицомъ къ лицу, то что могъ я сдѣлать?
-- Ты видѣлъ ее?-- воскликнула Мэгъ.-- Ты ее видѣлъ! О! Лиліанъ, моя дорогая дочь! Лиліанъ! Лиліанъ!
-- Я ее видѣлъ,-- продолжалъ Ричардъ, не отвѣчая прямо на вопросъ Мэгъ, а преслѣдуя теченіе собственныхъ мыслей.-- Она стояла передо мною, вся дрожащая.-- "Какъ выглядитъ она, Ричардъ?" "Говоритъ-ли она когда нибудь обо мнѣ?" "Похудѣла-ли сна?" "Кто сидитъ за столомъ, на моемъ мѣстѣ?" "Не сожгла ли она пяльцы, на которыхъ когда-то обучала меня работать, Ричардъ?"-- Вотъ что она говорила мнѣ тогда, стоя передо мною,-- повторилъ Ричардъ.
Мэгъ подавила рыданія, съ глазами, полными слезъ, склонилась она къ нему, боясь проронить слово.
Съ руками, опущенными на колѣни, нагнувшись впередъ и смотри на полъ, какъ будто на немъ было неясно написано все то, что онъ говорилъ, Ричардъ продолжалъ свой разсказъ:
-- Она говоритъ:-- "Ричардъ, я очень низко пала, и тебѣ легко понять, какъ я страдала, когда мнѣ возвращали этотъ кошелекъ обратно, послѣ того, какъ я сама рѣшилась принести его къ тебѣ. Но ты ее любилъ, когда-то, даже нѣжно, если я не ошибаюсь. Васъ всячески старались разъединить; опасенія, ревность, сомнѣнія, оскорбленное самолюбіе отдалили тебя отъ нее; но ты все таки продолжалъ любить ее, если память мнѣ не измѣняетъ". И это правда,-- прервалъ онъ самъ себя,-- это такъ было всегда!-- "О, Ричардъ, если ты ее когда-нибудь любилъ, если ты сохранилъ воспоминаніе о томъ, что было, и потеряно теперь навсегда, то отнеси это еще разъ къ ней! Попробуй еще одинъ разъ! Скажи ей, какъ я просила тебя и умоляла! Скажи ей, какъ искренно прижималась я къ твоему плечу, гдѣ должна бы была находиться ея голова, еслибы она стала твоею женою; скажи ей, какъ я унижалась передъ тобою, Ричардъ. Скажи ей, что ты смотрѣлъ мнѣ въ лицо и что вся красота его, которой она когда-то такъ любовалась, безслѣдно исчезла и что ее замѣнили похудѣвшія, поблекшія, блѣдныя щеки, видъ которыхъ заставилъ бы ее рыдать. Передай ей все это и попробуй еще разъ отдать ей этотъ кошелекъ. Сердце ея не рѣшится вновь вернуть мнѣ его!"
Онъ сидѣлъ, какъ въ бреду повторяя послѣднія слова; вдругъ онъ встрепенулся и всталъ, сказавъ:
-- Ты все-таки не возьмешь его, Маргарита?
Она встряхнула головою, моля его оставить ее.
-- Доброй ночи, Маргарита.
-- Доброй ночи.
Ричардъ оглянулся, чтобы еще разъ взглянуть на нее, пораженный ея отчаяніемъ, а, быть можетъ, и охваченный жалостью къ самому себѣ, звучавшей въ ея голосѣ. Это было быстрое, мимолетное движеніе и на секунду все его существо озарилось свѣтомъ его юности! Черезъ мгновеніе онъ уходилъ такимъ же, какимъ пришелъ. Этотъ кратковременный проблескъ, это слабое отраженіе навсегда угасшаго пламени, казалось, не могло болѣе поднять его съ той глубины, въ которую онъ погрузился.
Никакія ощущенія, никакія страданія, никакія муки, переживаемыя Мэгъ и нравственно и физически не могли остановить ея работы, которая должна была быть сданною къ сроку. Поэтому она вновь принялась за нее съ удвоеннымъ рвеніемъ и прилежаніемъ. Пробила полночь, а она все продолжала работать. Была холодная ночь и Мэгъ часто отрывалась отъ работы, чтобы поправить жалкій огонь камина. Какъ разъ, когда она стояла возлѣ огня, куранты пробили половину перваго и раздался легкій ударъ въ дверь. И ранѣе, чѣмъ Мэгъ успѣла спросить себя, кто можетъ быть этотъ столь поздній гость, дверь раскрылась.
О, молодость! о, красота! Какъ бы счастливы вы ни были, не отверните вашего взора отъ этого! О, молодость! о, красота! Благословенно все, до чего касается рука ваша, совершенствующая все созданное Творцомъ! Взгляните сюда!
Мэгъ увидѣла входящую и съ безумнымъ крикомъ: Лиліанъ! Лиліанъ!-- бросилась къ ней.
Съ быстротою молніи Лиліанъ опустилась передъ нею на колѣни, судорожно хватаясь за платье Мэгъ.
-- Встань, дорогая! Встань, Лиліанъ! Милая моя дочь!
-- Нѣтъ, нѣтъ, никогда больше Мэгъ, никогда! Здѣсь! Здѣсь! У ногъ твоихъ, прижавшись къ тебѣ, хочу я чувствовать на лицѣ своемъ твое дорогое дыханіе!
-- Милая, Лиліанъ! Возлюбленная моя дѣвочка! Дитя моего сердца! Нѣтъ, любовь матери не могла бы быть нѣжнѣе моей.. Пусть голова твоя отдохнетъ на моей груди!
-- Никогда больше, Мэгъ, никогда больше! Въ первый разъ, когда я любовалась лицомъ твоимъ, ты на колѣняхъ стояла передо мною. Я теперь хочу на колѣняхъ умереть у твоихъ ногъ, здѣсь! Дай мнѣ умереть здѣсь, здѣсь!
-- Ты опять здѣсь, дорогая моя! Мы опять будемъ жить вмѣстѣ, снова будемъ вмѣстѣ работать, вмѣстѣ надѣяться и вмѣстѣ умремъ!
-- Поцѣлуй меня, Мэгъ! Обними меня! Прижми меня къ своему сердцу! Взгляни на меня съ любовью, но не подымай меня! Оставь меня тутъ! Въ послѣдній разъ, колѣнопреклоненной, смотрю я на твое дорогое и любимое лицо!
О, молодость! о, красота! Какъ бы вы ни были переполнены счастьемъ, взгляните сюда! Вѣрныя завѣтамъ вашего Творца смотрите. сюда!
-- Прости меня, моя дорогая, дорогая, Мэгъ! Я знаю, я вижу, что ты простила меня, но скажи мнѣ это, Мэгъ! Я хочу, чтобы ты мнѣ это сказала, моя дорогая Мэгъ!
И она сказала ей это, коснувшись губами губъ и щекъ Лиліанъ и обнимая ее. Она увидала, что сердце Лиліанъ разбито.
-- Да снизойдетъ на тебя, благословеніе Божіе, моя милая Мэгъ. Еще одинъ поцѣлуй, только одинъ! Онъ также разрѣшилъ ей прильнуть къ его стопамъ и обтереть ихъ своими волосами! О, Мэгъ! Сколько состраданія! Сколько милосердія!
Когда она умирала, тѣнь ребенка, чистая и радостная, вновь приблизилась къ старику Тоби, и, коснувшись его рукою, увлекла его.