Жилецъ Брасса былъ большой оригиналъ. Каждый день у него являлись новыя причуды, но особенно поражала всѣхъ его необыкновенная страсть къ маріонеткамъ. Лишь только, бывало, заслышитъ онъ вдали пронзительный голосъ Полишинеля, какъ тотчасъ же вскакиваетъ съ мѣста и даже съ постели — эти звуки обладали волшебной силой будить его отъ крѣпкаго сна — наскоро одѣвается, бѣжитъ изъ дому и возвращается назадъ въ сопровожденіи уличной толпы, совсѣхъ сторонъ обступившей театръ маріонетокъ. Тотчасъ же передъ домомъ Брасса устраивается сцена. Жилецъ примащивается у своего окна наверху и начинается представленіе съ обычнымъ акомпаниментомъ дудки, барабана и всевозможнаго крика и гама, приводящихъ въ отчаяніе сосѣдей, занятыхъ дѣломъ. Если бы по крайней мѣрѣ, по окончаніи спектакля, и публика, и исполнители убирались восвояси, какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, такъ нѣтъ же: чортъ не успѣлъ еще издохнугь, какъ слѣдуетъ, а уже жилецъ зоветъ артистовъ къ себѣ наверхъ, угощаетъ ихъ ромомъ изъ своего погребца и долго о чемъ-то бесѣдуетъ съ ними, но о чемъ именно, никому неизвѣстно. Дѣло, однако, не въ томъ. Пока разговоры ведутся наверху, толпа про должаетъ тѣсниться около дома. Ребятишки бьютъ кулаками по барабану и своими тоненькими голосками выкрикиваютъ остроты Полишинеля; окно конторы мало-по-малу тускнѣетъ отъ прижавшихся къ нему любопытныхъ носовъ, а въ замочной скважинѣ парадной двери такъ и сверкаютъ любопытные глазки. Стоить только жильцу или кому нибудь изъ его гостей показать у окна хоть кончикъ носа, какъ на улицѣ подымается невообразимый шумъ. Недовольная публика кричитъ, галдитъ, ругается до тѣхъ поръ, пока жилецъ не выпуститъ изъ своей квартиры хозяевъ маріонетокъ. Наконецъ толпа удаляется вмѣстѣ съ ними. Словомъ, Бевисъ-Марксъ изъ тихаго уголка преобразился въ шумливое мѣсто сборища.
Больше всѣхъ возмущался Брассъ. Но онъ, конечно, не допускалъ и мысли, чтобы можно было изъ-за этого отказать отъ квартиры такому выгодному жильцу. Приходилось, слѣдовательно, мириться съ его причудами и, спрятавъ свое неудовольствіе въ карманъ, утѣшаться тѣмъ, что въ тотъ же карманъ ежемѣсячно опускается изрядная сумма денегъ отъ этого жильца. За то Брассъ чѣмъ только могъ возмещалъ свою злобу на толпѣ, невидимкой лилъ людямъ на голову грязную воду; швырялъ въ нихъ съ крыши комками извести и обломками кирпича, и даже подкупалъ извозчиковъ, чтобы тѣ, вылетѣвъ неожиданно изъ-за угла, стремглавъ бросались на толпу. Пожалуй, иной легкомысленный читатель удивится, почему Брассъ — адвокатъ и слѣдовательно законникъ — не прибѣгнулъ самъ къ защитѣ закона въ настоящемъ случаѣ. Но пусть онъ вспомнитъ, что ужъ такъ изстари заведено у людей: докторъ никогда не прописываетъ самому себѣ лекарства, проповѣдникъ рѣдко примѣняетъ въ жизни проповѣдуемые имъ принципы, а законникъ боится тягаться съ закономъ, зная по опыту, что это ножъ обоюдоострый, къ тому же дорого стоющій, что онъ знатно брѣетъ, нечего сказать, но часто не ту голову, которую слѣдуетъ.
— Слава тебѣ, Господи, вотъ уже два дня прошло безъ маріонетокъ, должно быть онъ ужъ всѣ ихъ пересмотрѣлъ, говорилъ накъ-то Брассъ.
— Почему это слава Богу, чѣмъ онѣ тебѣ мѣшаютъ? вступилась сестрица.
— Вотъ такъ молодецъ! чучело гороховое! воскликнулъ братъ, бросая съ отчаяніемъ перо на столъ.
— Ну да, говори, чѣмъ онѣ тебѣ мѣшаютъ?
— Чѣмъ мѣшаютъ? по-твоему ничего, что толпа вѣчно трется передъ твоимъ носомъ и своимъ крикомъ мѣшаеть заниматься дѣломъ, — иной разъ даже зубы заскрипятъ отъ злости. Это ничего, что они запружаютъ улицу, заслоняютъ вамъ свѣтъ, орутъ, словно у нихъ глотки изъ… изъ…
— Изъ мѣди, подсказалъ Дикъ.
— Дда, изъ мѣди, и Брассъ бросилъ на Дика испытующій взглядъ, дескать, ужъ не смѣется ли онъ надо мной, не нарочно ли подсказалъ это слово? — по-твоему все это пустяки?
Тутъ онъ внезапно остановился и сталъ п къ знакомымъ звукамъ. — Опять идутъ! пробормоталъ онъ слабымъ голосомъ, возведя очи къ потолку и уныло опустивъ голову на руки. Въ ту же минуту наверху распахнулось окно.
— Опять, повторилъ онъ. — Ей-Богу, еслибъ здѣсь сейчасъ проѣзжалъ брикъ, запряженный четырьмя чистокровными рысаками, я далъ бы кучеру 18 пенсовъ, что бы онъ только врѣзался въ самую средину толпы, и никогда не пожалѣлъ бы объ этихъ деньгахъ, горячился онъ.
Вдали послышалось взвизгиваніе. Въ верхнемъ этажѣ дверь съ шумомъ растворилась, жилецъ сбѣжалъ съ лѣстницы и пустился по тротуару, мимо окна конторы, какъ былъ, безъ шляпы и безъ пальто.
— Хоть бы узнать, кто его друзья, — можетъ, они рѣшились-бы отдать его, какъ сумасшедшаго, подъ опеку и поручили бы мнѣ это дѣло. Хоть нѣсколько времени я отдохнулъ бы отъ жильцовъ, ворчалъ Брассъ, набивая карманъ дѣловыми бумагами.
Онъ схватилъ шляпу, надвинулъ ее на самые глаза, чтобы не видѣть постылаго зрѣлища, и бросился вонъ изъ комнаты.
Дикъ, напротивъ, былъ очень радъ поглядѣть на маріонетокъ, ему было гораздо интереснѣе смотрѣть на что бы то ни было изъ окна, чѣмъ переписывать бумаги. Онъ и своего колегу убѣдилъ въ томъ, что театръ маріонетокъ представляетъ необыкновенно любопытное зрѣлище и, какъ только они почуяли приближеніе Полишинеля, оба, какъ будто сговорившись, встали съ своихъ мѣстъ и усѣлись у окна. Съ улицы окно уже было облѣплено цѣлой кучей мальчишекъ и дѣвчонокъ, которые считають своею обязанностью являться всюду, гдѣ только предвидится уличное увеселеніе, и тащатъ съ собою на рукахъ питомцевъ, ввѣренныхъ ихъ попеченію.
Такъ какъ стекла были довольно грязныя, Дикъ, по праву дружбы и въ силу установившейся привычки, стащилъ безъ всякой церемоніи съ миссъ Сэлли головной уборъ, тщательно вытеръ этой тряпицей окно и затѣмъ возвратилъ ее по принадлежности, словно это было въ порядкѣ вещей. Въ то время, какъ очаровательная Сэлли прехладнокровно водворяла наколку на свое мѣсто, явился жилецъ съ театромъ, а за нимъ по пятамъ слѣдовала толпа. Сейчасъ же разбили сцену: одинъ изъ актеровъ спрятался за занавѣской, другой сталъ съ боку у театра и началъ оглядывать зрителей. Выраженіе лица его было чрезвычайно меланхолическое, что еще больше бросалось въ глаза, когда онъ заигралъ на дудкѣ матросскій танецъ: ртомъ и подбородкомъ онъ поневолѣ долженъ былъ дѣлать гримасы, глаза же уныло смотрѣли впередъ. Очарованные зрители слѣдили, притаивъ дыханіе, за развитіемъ драмы; но вотъ представленіе кончилось; они вздохнули свободнѣе и зашевелились. Жилецъ, какъ и всегда, сталъ звать актеровъ къ себѣ наверхъ.
— Идите оба, кричалъ онъ изъ окна, замѣтивъ, что на его зовъ собирается идти только одинъ изъ нихъ — маленькій, толстенькій человѣчекъ, сидѣвшій за занавѣской — идите оба сюда, мнѣ надо поговорить съ вами.
— Иди же, Томми, уговаривалъ его товарищъ.
— Развѣ ты не видишь, что баринъ держитъ въ рукахъ стаканъ и бутылку съ водкой?
— Такъ бы ты и сказалъ съ самаго начала. — Меланхоликъ оживился. — Чего-жъ ты медлишь, засуетился онъ. — Развѣ можно заставлять барина ожидать цѣлый часъ! Какой ты, братецъ, неучъ!
И съ этими словами актеръ-меланхоликъ — это былъ никто иной, какъ нашъ старый знакомый, м-ръ Томасъ Кадлинъ, — опередилъ своего пріятеля и товарища по ремеслу, м-ра Гарриса, по прозванію Шота, и взбѣжалъ наверхъ раньше его.
— Ну, друзья мои, вы отлично играли. Чѣмъ мнѣ угостить васъ? обратился хозяинъ къ Кадлину. — Кстати, скажите вашему пріятелю, чтобъ онъ заперъ за собой дверь.
— Затвори дверь! говорятъ тебѣ! И самъ бы, кажется, могъ догадаться, не ожидая приказаній, сердито выговаривалъ Кадлинъ своему пріятелю.
Шотъ затворилъ дверь, бормоча себѣ подъ носъ:
— Пріятель, молъ, его въ такомъ сегодня кисломъ настроеніи духа, что будь по близости молоко, оно непремѣнно прокисло бы.
Жилецъ кивнулъ имъ головой, указывая на стулья. Тѣ съ минуту нерѣшительно переглядывались другъ съ другомъ, но наконецъ-таки сѣли на самомъ кончикѣ, крѣпко придерживая шляпы подъ мышкой. Хозяинъ налилъ имъ по стакану водки и, подавая каждому, спросилъ:
— Отчего вы такъ оба загорѣли? Много путешествовали, что ли?
Шотъ кивнулъ утвердительно головой и улыбнулся. Кадлинъ тоже кивнулъ, но при этомъ и застоналъ маленько, какъ будто все еще чувствовалъ на своихъ плечахъ тяжелую ношу, которую ему приходилось тащить во время путешествій.
— Вѣроятно по ярмаркамъ, базарамъ, скачкамъ и т. п.? разспрашивалъ хозяинъ.
— Такъ точно, отвѣчалъ Шоть. — Мы обошли почти всю западную часть Англіи.
— Мнѣ доводилось разговаривать съ содержателями театровъ маріонетокъ, которые исходили сѣверъ, востокъ и югъ Англіи, но ни одинъ изъ нихъ не былъ на западѣ, молвилъ хозяинъ нѣсколько взволнованнымъ голосомъ.
— A мы, сударь, ужъ непремѣнно каждое лѣто отправляемся на западъ. Зимой и весной мы обходимъ восточную часть Лондона, а лѣтомъ — западную часть Англіи. Не разъ приходилось намъ въ дождь и слякотъ таскаться по большимъ дорогамъ, не заработавъ ни гроша.
— Выпейте еще по стаканчику!
— Очень вамъ благодаренъ, сударь, съ удовольствіемъ выпью, и Кадлинъ, оттолкнувъ рукою руку Шота, подставилъ свой стаканъ. — На мнѣ, сударь, лежатъ всѣ тягости какъ во время похода, такъ и на мѣсти. Въ городѣ ли, за городомъ ли, въ жару, въ стужу, за все, про все отвѣчай Кадлинъ. Но онъ не смѣетъ жаловаться на судьбу, нѣтъ, нѣтъ. Шотъ можетъ плакаться, а Кадлинъ нѣтъ, ни подъ какимъ видомъ. A не то, сейчасъ закричатъ! «Долой Кадлина, на его, дескать, мѣстѣ нельзя брюзжать».
— Слова нѣтъ, Кадлинъ очень полезенъ въ нашемъ дѣлѣ, замѣтилъ Шотъ, подмигивая на него, — но онъ не можетъ за всѣмъ услѣдить. Знаете, иной разъ нѣтъ-нѣтъ, да и заснетъ. Вспомни послѣднія скачки, Томми.
— Когда ты перестанешь мнѣ надоѣдать, огрызнулся тотъ. — должно быть я спалъ, когда въ одинъ только обѣдъ выручилъ 5 шиллинговъ 10 пенсовъ. Я былъ занятъ своимъ дѣломъ и не могъ вертѣться во всѣ стороны, какъ павлинъ. Если я не услѣдилъ за старикомъ и дѣвочкой, не услѣдилъ и ты; стало быть, нечего сваливать всю вину на меня одного.
— Ну, братъ, довольно объ этомъ. Барину, я думаю, не очень-то интересно слушать всякій вздоръ.
— Такъ ты бы и не начиналъ, сердился Кадлинъ. — Прошу васъ, сударь, извинить моего товарища. Онъ большой болтунъ; когда онъ говоритъ, онъ ни о чемъ не думаетъ, только бы ему молотъ языкомъ.
Въ началѣ этого спора жилецъ сидѣлъ покойно, поглядывая то на одного, то на. другого. Казалось, онъ выжидалъ случая, чтобы продолжать начатые разспросы. Но когда Шотъ сталъ обвинять Кадлина въ излишней сонливости, онъ съ большимъ вниманіемъ сталъ прислушиваться къ ихъ разговору и, наконецъ, весь превратился въ слухъ.
— Стойте, стойте, вдругъ прервалъ онъ ихъ. — Наконецъ-то я васъ нашелъ! Васъ-то мнѣ и надо. Говорите скорѣй, гдѣ находится въ настоящее время старикъ съ внучкой, о которыхъ вы только что упоминали?
— Позвольте, сударь, началъ было Шотъ, въ нерѣшительности поглядывая на товарища.
— Я васъ спрашиваю о старикѣ, который вмѣстѣ съ внучкой путешествовалъ въ вашей компаніи. Гдѣ они теперь? Говорите скорѣе. Будьте увѣрены, что вамъ не придется раскаяваться; напротивъ, вы только выиграете отъ этого. Насколько я могъ понять изъ вашего разсказа, они со скачекъ убѣжали отъ васъ, не такъ ли? До сихъ поръ я прослѣдилъ за ними, но дальше, какъ ни бился, ничего не могъ узнать. Не можете ли вы мнѣ дать хоть какое нибудь указаніе, гдѣ ихъ найти?
— Вотъ видишь, Томми, правду я соворилъ, что этихъ странниковъ непремѣнно будутъ розыскивать! воскликнулъ изумленный Шотъ, обращаясь къ товарищу.
— Ты говорилъ, а я, небось, не говорилъ, что такой прелестной дѣвочки я въ жизни не видалъ; я ее любшгь, обожалъ. Милая крошка! Такъ и слышу, какъ она, бывало, говоригь; «Кадлинъ мой другъ», а слезы такъ и ползутъ по розовой щечкѣ.
«— Кадлинъ мой другъ, а не Шотъ. Шотъ — хорошій, добрый человѣкъ, я знаю, онъ не желаетъ мнѣ зла, но Кадлинъ не то, — онъ бережетъ меня, какъ зеницу ока, хотя этого никто не знаетъ».
Онъ былъ въ большомъ волненіи, чесалъ рукавомъ переносицу и печально качалъ головой изъ стороны въ сторону, желая дать понять своему слушателю, что съ тѣхъ поръ, какъ дѣвочка исчезла, онъ потерялъ спокойствіе духа и нѣтъ ему счастья на землѣ.
— Боже мой! Боже мой! Неужели я съ такимъ трудомъ розыскалъ этихъ людей для того, чтобы ничего не узнать отъ нихъ! молвилъ хозяинъ, шагая взадъ и впередъ по комнатѣ. — Ужъ лучше было бы вовсе ихъ не встрѣчать: я жилъ бы надеждой на будущее, а теперь послѣдняя моя надежда рушится.
— Погодите, сударь, вмѣшался Шотъ. — Есть тутъ одинъ человѣкъ, его зовутъ Джерри: ты знаешь, Томми, Джерри, что…
— Убирайся, пожалуйста, съ своимъ Джерри, брюзжалъ Кадлинъ. — Буду я помнить о какомъ-то тамъ Джерри, когда у меня изъ головы не выходитъ этотъ прелестный ребенокъ.
«— Кадлинъ мой другъ», говорила она, — «милый, добрый, хорошій Кадлинъ! онъ всегда старается доставить мнѣ удовольствіе! Я ничего не имѣю противъ Шота, но Кадлинъ мнѣ больше по душѣ».
— Разъ какъ-то, продолжалъ фантазировать актеръ-меланхоликъ, — она даже назвала меня «папа Кадлинъ». Я думалъ, что лопну отъ радости, услышавъ эти милыя слова.
— Такъ видите ли, сударь, опять обратился Шотъ къ жильцу, — здѣсь есть такой человѣкъ, его зовутъ Джерри — онъ показываетъ дрессированныхъ собакъ, онъ мнѣ говорилъ, что видѣлъ старика съ внучкой: они пристроились къ какой-то выставкѣ восковыхъ фигуръ. Я не разспрашивалъ его, мнѣ не къ чему было, все равно изъ этого ничего не вышло; они отъ насъ убѣжали. Къ тому же, ихъ видѣли совсѣмъ въ другой сторонѣ. Но если вы желаете, я разузнаю обо всемъ подробно.
— Этотъ Джерри въ городѣ? Говорите скорѣе, волновался жилецъ.
— Сейчасъ его нѣтъ въ городѣ, но завтра будетъ, я знаю, потому что онъ живетъ въ одномъ домѣ съ нами.
— Такъ приведите его сюда. Вотъ вамъ на первый разъ соверенъ. Если я съ вашей помощью найду тѣхъ, кого ищу, вы получите еще двадцать такихъ монетъ. Приходите завтра. Смотрите, никому не проболтайтесь о томъ, что я вамъ говорилъ. Впрочемъ, вы ради собственной выгоды будете осторожны. Ну, а теперь мнѣ некогда, оставьте вашъ адресъ и идите съ Богомъ.
Записавъ адресъ, актеры ушли; за ними потянулась и толпа, ожидавшая ихъ на улицѣ. A жилецъ битыхъ два часа ходилъ, взволнованный, по комнатѣ, возбуждая любопытство въ миссъ Сэлли и Дикѣ Сунвеллерѣ, надъ головой которыхъ происходило это хожденіе.
КОНЕЦЪ ПЕРВАГО ТОМА.
1840