Наслѣдникъ
Его преподобіе Фрэнкъ Мильвей былъ человѣкъ скромный. Онъ замѣчалъ много сорныхъ травъ и плевелъ въ виноградникѣ, въ которомъ трудился, но не провозглашалъ себя по этому случаю мудрымъ и добродѣтельнымъ мужемъ. Личный опытъ приводилъ его лишь къ тому заключенію, что чѣмъ больше онъ будетъ знать въ предѣлахъ человѣческаго разумѣнія, тѣмъ легче будетъ ему представить себѣ всевѣдѣніе Творца.
Поэтому, когда его преподобію Фрэнку пришлось читать надъ маленькимъ Джонни святыя слова, благотворно умилявшія безчисленныя сердца и въ болѣе трагическихъ случаяхъ, онъ исполнилъ это съ искреннимъ соболѣзнованіемъ и смиреніемъ души. Читая эти слова надъ прахомъ Джонни, онъ думалъ о своихъ шестерыхъ ребятишкахъ, но безъ малѣйшей тѣни ропота на свою бѣдность, и читалъ со слезами на глазахъ. Грустнымъ взглядомъ смотрѣли онъ и его умная маленькая жена въ дѣтскую могилку, и грустные пошли домой рука объ руку.
Въ высоко-аристократическомъ домѣ горевали, а въ павильонѣ радовались. Мистеръ Веггъ разсуждалъ: ужъ если имъ тамъ, въ домѣ, нуженъ сирота, такъ развѣ самъ онъ не сирота? Можно ли и пожелать лучшаго сироту? Скажите на милость, зачѣмъ вамъ таскаться по всѣмъ кустамъ Брентфорда и отыскивать тамъ какихъ-то сиротъ, которые не имѣютъ на васъ никакихъ правъ и ничего не принесли вамъ въ жертву, когда у васъ готовый сирота подъ рукой, да притомъ еще такой сирота, который, ради вашей пользы, отказался и отъ миссъ Элизабетъ, и отъ мистера Джорджа, и отъ тетушки Дженъ, и отъ дядюшки Паркера.
Мистеръ Веггъ весело усмѣхнулся, когда до него дошло извѣстіе о Джонни. Одинъ очевидецъ, котораго пока не будемъ называть, даже божился впослѣдствіи, что Веггъ, при этомъ извѣстіи откинувъ въ бокъ свою деревяшку на балетный манеръ, исполнилъ въ уединеніи павильона замысловатый пируэтъ на здоровой ногѣ.
Обращеніе мистера Роксмита съ мистрисъ Боффинъ походило скорѣе на обращеніе сына съ любимой матерью, чѣмъ на обращеніе секретаря съ женой принципала. Оно неизмѣнно отличалось сдержаннымъ, но искреннимъ уваженіемъ, которое, повидимому, возникло съ перваго же дня знакомства. То, что было смѣшного или страннаго въ костюмахъ мистрисъ Боффинъ и въ ея манерахъ, нисколько не поражало его. Случалось, что на лицѣ его появлялось смѣющееся выраженіе, когда онъ на нее смотрѣлъ, но это было скорѣе выраженіе восхищенія передъ ея добродушіемъ и ея дѣтской простотой: такое чувство могло бы одинаково естественно выразиться улыбкой и слезами. Искренность и глубину своего сочувствія ея желанію взять на воспитаніе маленькаго Джона Гармона онъ доказывалъ каждымъ своимъ поступкомъ, каждымъ словомъ, и теперь, когда это желаніе не сбылось, онъ относился къ нему съ какою-то бережной нѣжностью, такъ что добрая женщина не находила словъ, чтобы поблагодарить его.
— А я то все благодарю васъ, мистеръ Роксмитъ, — сказала какъ-то мистрисъ Боффинъ. — Можетъ быть, я вамъ надоѣла? Но вѣдь это я отъ души. Вы любите дѣтей?
— Кто жъ ихъ не любитъ?
— Должны бы всѣ любить, но не всѣ мы дѣлаемъ то, что бы слѣдовало. Вѣдь правда?
Роксмитъ отвѣтилъ:
— Зато нѣкоторые выкупаютъ грѣхи остальныхъ. Мистеръ Боффинъ говорилъ мнѣ, что вы всегда любили дѣтей.
— Ничуть не больше, чѣмъ онъ самъ. Но ужъ у него такая привычка: онъ все хорошее приписываетъ мнѣ… Что это, вы какой-то грустный мистеръ Роксмитъ?
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Мнѣ кажется… У васъ были братья и сестры?
Онъ покачалъ головой.
— Вы, стало быть, были единственнымъ сыномъ въ семьѣ?
— Нѣтъ, былъ еще одинъ ребенокъ. Онъ давно умеръ.
— А ваши родители живы?
— Тоже умерли.
— А другіе ваши родственники?
— Должно быть, умерли, если какіе и были. Я ни объ одномъ не слыхалъ.
На этомъ мѣстѣ разговора въ комнату неслышно вошла Белла. На секунду она остановилась въ дверяхъ, не зная, входить ли ей, или повернуть назадъ: ее смущало, что ея не замѣтили.
— Вы не разсердитесь на болтовню старухи? — продолжала между тѣмъ мистрисъ Боффинъ. — Мнѣ хочется спросить у васъ одну вещь. Скажите правду: вы никогда не испытывали разочарованія въ любви?
— Никогда. Отчего вы меня объ этомъ спрашиваете?
— Отчего? — У васъ бываетъ иногда какой-то убитый, грустный видъ, совсѣмъ не по годамъ. Вамъ вѣдь нѣтъ еще тридцати?
— Нѣтъ, еще нѣтъ.
Находя, что ей давно пора дать имъ знать о своемъ присутствіи, Белла извинилась, что помѣшала дѣловой бесѣдѣ, и сказала, что она сейчасъ уйдетъ.
— Нѣтъ, не уходите, — проговорила мистрисъ Боффинъ. — Мы, правда, собираемся приняться за дѣла, но еще не принимались. Да вы намъ и не мѣшаете, мой другъ. Но я хотѣла бы, чтобы пришелъ и Нодди. Не будете ли вы такъ добры — кто-нибудь изъ васъ — позвать ко мнѣ Нодди?
Роксмитъ вышелъ и тотчасъ же вернулся въ сопровожденіи мистера Боффина, весело сѣменившаго ножками. Белла ощущала какую-то смутную тревогу, ожидая этого совѣщанія, пока мистрисъ Боффинъ не объявила, въ чемъ дѣло.
— Подите сюда и сядьте возлѣ меня, моя дорогая, — сказала она, уютно усаживаясь на отоманкѣ, посреди комнаты, и притягивая къ себѣ Беллу. — Ты, Нодди, садись вотъ здѣсь, а вы мистеръ Роксмитъ, вонъ тамъ. Теперь слушайте, о чемъ я хочу съ вами поговорить. Мистеръ Мильвей прислалъ мнѣ самую любезную записку (мистеръ Роксмитъ мнѣ только что ее прочиталъ, потому что сама я плохо разбираю почерки): они съ женой берутся найти другого ребенка, чтобъ я дала ему имя и воспитала бы его. Ну, такъ вотъ это и заставило меня призадуматься.
— Она на это настоящая паровая машина, — вставилъ вполголоса мистеръ Боффинъ. — Ее не легко, можетъ быть, пустить въ ходъ, но только пусти, — паровая машина да и шабашъ!
— Это заставило меня призадуматься, говорю я, — повторила мистрисъ Боффинъ, вся просіявъ отъ комплимента супруга. — Я думала о двухъ вещахъ. Прежде всего, думала я, страшно оно какъ-то опять воскрешать имя Джона Гармона. Несчастное имя. Мнѣ кажется, меня замучила бы совѣсть, если бъ я назвала этимъ именемъ другого ребеночка, и если бъ оно опять оказалось несчастнымъ.
— Скажите по совѣсти, — обратился съ серьезнымъ лицомъ мистеръ Боффинъ къ своему секретарю, прерывая жену на этомъ мѣстѣ,- скажите, развѣ можно называть это суевѣріемъ?
— Для мистрисъ Боффинъ это дѣло чувства, — отвѣтилъ мягко Роксмитъ. — Дѣйствительно несчастное имя. А теперь съ нимъ соединилось еще одно несчастное воспоминаніе. Да, это имя вымерло. Зачѣмъ его воскрешать? Я хотѣлъ бы знать, что объ этомъ думаетъ миссъ Вильферъ.
— Оно не было счастливымъ именемъ для меня, — сказала Белла, краснѣя. — По крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока не привело меня сюда. Но не объ этомъ я думала сейчасъ. Этимъ именемъ назвали бѣднаго Джонни, и этотъ ребенокъ такъ меня полюбилъ, что, мнѣ кажется, я почувствовала бы ревность, если бы такъ назвали другого ребенка. Это имя, послѣ Джонни, стало для меня какъ будто сокровищемъ, располагать которымъ никто не имѣетъ права.
— И вы того же мнѣнія? — спросилъ мистеръ Боффинъ секретаря, внимательно наблюдая за его лицомъ.
— Я опять-таки скажу: это дѣло чувства. И я нахожу, что чувство, о которомъ говорила сейчасъ миссъ Вильферъ, — прекрасное, истинно человѣчное чувство.
— Теперь ты скажи намъ свое мнѣніе, Нодди, — сказала мистрисъ Боффинъ.
— Мое мнѣніе, старушка, такое же, какъ и твое, — отвѣтилъ твердо золотой мусорщикъ.
— Итакъ, мы, значитъ, всѣ согласны не воскрешать больше Джона Гармона и оставить его покоиться въ могилѣ,- заговорила опять мистрисъ Боффинъ. — Мистеръ Роксмитъ говоритъ: это дѣло чувства. Но, Господи, сколько на свѣтѣ такихъ дѣлъ!.. Да, такъ вотъ оно какъ… Ну, а теперь мы перейдемъ къ другому вопросу, о которомъ я тоже много думала. Надо вамъ знать — вамъ, Белла, и вамъ, мистеръ Роксмитъ, — что еще когда я въ первый разъ высказала моему мужу свое желаніе усыновить сиротку-мальчика въ память Джона Гармона, я говорила ему о томъ, какъ мнѣ пріятно думать, что этотъ мальчикъ будетъ на деньги Джона избавленъ отъ нищеты, которую пришлось терпѣть самому Джону.
— Слушайте, слушайте! — закричалъ мистеръ Боффинъ. — Она говорила, говорила! Все вѣрно отъ слова до слова. Фора!
— Нѣтъ, Нодди, не Фора, — перебила его жена. — Я хочу сказать другое. Таково, дѣйствительно, было мое желаніе, таково оно и теперь. Но смерть малютки заставила меня спросить себя серьезно, не слишкомъ ли много я думала о себѣ. А то зачѣмъ было непремѣнно искать красиваго ребенка, да чтобъ онъ былъ по нраву? Когда хочешь сдѣлать добро, отчего не сдѣлать его для самого добра и не отложить въ сторону свои прихоти?
— Можетъ быть, — заговорила Белла съ какимъ то непонятнымъ волненіемъ, объяснявшимся, вѣроятно, ея прежними, несовсѣмъ обыкновенными отношеніями къ убитому человѣку, — можетъ быть, воскрешая это имя, вы не желали дать его ребенку, который былъ бы вамъ менѣе дорогъ, чѣмъ настоящій Джонъ Гармонъ. Вы такъ его любили.
— Милая моя, — проговорила мистрисъ Боффинъ, нѣжно прижимая ее къ себѣ,- благодарю, что вы подыскали такую причину. Я бы желала, чтобъ это было такъ, да оно, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ было такъ немножко, несовсѣмъ. Впрочемъ, теперь это не относится къ дѣлу: вѣдь рѣшено, что объ имени у насъ конченъ разговоръ.
— Мы откладываемъ его въ сторону, какъ воспоминаніе, — сказала задумчиво Белла.
— Или еще лучше: откладываемъ для воспоминанія… Такъ вотъ я и сказала себѣ: уже если я возьму какого-нибудь сиротку, чтобы устроить его жизнь, то пусть онъ будетъ для меня не прихотью, не игрушкой, а чтобы я заботился о немъ единственно для его пользы.
— Такъ, значитъ, онъ долженъ быть некрасивъ? — спросила Белла.
— Да, — твердо отвѣтила мистрисъ Боффинъ.
— И непривлекателенъ?
— Да… А впрочемъ, какъ случится. Подвернись мнѣ только добрый мальчикъ, хотя бы и некрасивый собой, но честный и трудолюбивый, и если онъ нуждается въ помощи и заслуживаетъ помощи, и если и искренно хочу, въ самомъ дѣлѣ хочу не себя только тѣшить, а сдѣлать доброе дѣло, я должна взять его на свое попеченіе.
Тутъ въ комнату вошелъ лакей и, подойдя къ Роксмиту, доложилъ извиняющимся тономъ: «Мистеръ Слоппи».
Всѣ четыре члена совѣта переглянулись и замолкли.
— Прикажете просить, сударыня? — спросилъ Роксмитъ.
— Да, просите, — сказала мистрисъ Боффинъ.
Лакей вышелъ, затѣмъ снова вошелъ въ сопровожденіи Слоппи и съ омерзеніемъ удалился.
Материнская заботливость мистрисъ Боффинъ облекла мистера Слоппи въ черный суконный костюмъ, при изготовленіи коего авторъ костюма, портной, употребилъ, по указаніямъ мистера Роксмита, всѣ ухищренія своего ремесла, чтобы прикрыть всѣ стягивающія и поддерживающія его пуговицы. Но недостатки корпуса мистера Слоппи — оказались сильнѣе самыхъ сильныхъ средствъ портняжной науки, и теперь онъ предсталъ предъ совѣтомъ, какъ истый стоглазый, то бишь стопуговичный Аргусъ, блистая, сіяя, моргая, мерцая сотнею металлическихъ, начисто отшлифованныхъ глазъ и ослѣпляя зрителей. Артистическій вкусъ какого-то невѣдомаго шляпнаго мастера украсилъ его шляпу черной лентой нескончаемой длины, сгофрированною сзади отъ верхушки до полей и завязанною бантомъ, положительно пугавшимъ воображеніе и возмущавшимъ разсудокъ. Какая-то таинственная сила, которою были надѣлены его ноги, уже успѣла вздернуть его лоснящіяся брюки надъ ступнями и вздуть ихъ мѣшкомъ на колѣняхъ, а такая же сила въ рукахъ оттянула рукава его верхней одежды отъ кистей и собрала ихъ на локтяхъ. Въ такомъ нарядѣ, съ добавочнымъ украшеніемъ въ видѣ хвостика, зачѣмъ-то пришитаго сзади, и съ зіяющей выемкой на жилетѣ, стоялъ мистеръ Слоппи передъ совѣтомъ.
— Ну что, мой милый, какъ Бетти? — спросила его мистрисъ Боффинъ.
— Покорнѣйше благодаримъ, — отвѣчалъ мистеръ Слоппи. — Она такъ себѣ, живетъ помаленьку. Приказала кланяться и благодарить за чай и за всѣ милости, и узнать о здоровьѣ.
— Вы только что пришли?
— Только сейчасъ.
— Значить, еще не обѣдали?
— Нѣтъ, сударыня, но я не прочь пообѣдать. Я не забылъ вашего милостиваго приказанія никогда не уходить отъ васъ, не поѣвъ хорошенько говядинки и пуддинга съ пивомъ… Ахъ нѣтъ, постойте: ихъ тамъ четыре было, я считалъ намедни, когда ѣлъ. Говядина — разъ, пиво — два, да еще бобы и картофель. А что же четвертое-то?.. Ахъ да, пуддингъ: онъ-то четвертый и есть.
Тутъ Слоппи закинувъ назадъ голову, разинулъ ротъ и восторженно заржалъ.
— Какъ поживаютъ ваши питомцы? — спросила мистрисъ Боффинъ.
— Ничего, сударыня, поднялись, — поправляются понемножку.
Мистрисъ Боффинъ переглянулась съ тремя другими членами совѣта и потомъ поманила къ себѣ пальцемъ мистера Слоппи.
— Что прикажете, сударыня? — спросилъ онъ.
— Подойдите поближе, Слоппи… Послушайте: хотѣли бы вы получать здѣсь обѣдъ каждый день?
— Всѣ четыре блюда? О, сударыня!
Взволнованныя чувства мистера Слоппи заставили его крѣпко стиснуть шляпу и согнуть одну ногу въ колѣнѣ.
— А хотѣли бы вы, чтобъ о васъ всегда здѣсь заботились, конечно, если вы будете работать и вести себя хорошо.
— О, сударыня!.. Но какъ же тогда мистрисъ Гигденъ? — вдругъ перебилъ себя Слоппи, умѣривъ свои восторги. И, отступивъ назадъ, онъ покачалъ головой съ серьезнымъ лицомъ. — Какъ же тогда мистрисъ Гигденъ? Мистрисъ Гигденъ прежде всего. Ужъ такого друга, какъ она, я никогда не найду. Надо вѣдь кому-нибудь вертѣть колесо у катка. Куда она дѣнется, если никто не станетъ вертѣть ей колесо?
Отъ одной мысли, что мистрисъ Гигденъ можетъ попасть въ такую бѣду, мистеръ Слоппи поблѣднѣлъ и выразилъ самыя горестныя ощущенія всѣмъ своимъ лицомъ и фигурой.
— Ваша правда. Слоппи, и я ни слова противъ этого не скажу, — сказала мистрисъ Боффинъ. — Но ужъ это наша забота. Бетти Гигденъ ничего не потеряетъ, и вы можете переѣхать къ намъ съ чистой совѣстью. О васъ будутъ заботиться всю вашу жизнь и дадутъ вамъ возможность помогать вашему другу другимъ способомъ, а не катаньемъ бѣлья.
— Да и отчего бы не катаньемъ, сударыня? — подхватилъ восхищенный Слоппи. — Вѣдь катать можно и по ночамъ. Я могу проводить у васъ цѣлый день, а ночью буду катать. Спать мнѣ не нужно: на что мнѣ сонъ?… А если когда захочется вздремнуть, — прибавилъ мистеръ Слоппи послѣ минутнаго размышленія, — такъ я могу вздремнуть и за каткомъ. Со мной это частенько случалось, и я это умѣю.
Въ пылу признательности мистеръ Слоппи схватилъ руку мистрисъ Боффинъ и горячо ее поцѣловалъ. Потомъ, отступивъ на шагъ, чтобы имѣть больше простора для своихъ ощущеній, онъ закинулъ голову, раскрылъ ротъ во нею его ширину и протяжно завылъ. Это, конечно, дѣлало честь его сердцу, но невольно наводило на мысль, что, пожажалуй, онъ можетъ иногда тревожить сосѣдей. Лакей заглянулъ въ комнату и попросилъ извиненія, увидѣвъ, что его не звали, но прибавилъ въ свое оправданіе, что онъ подумалъ, не кошка ли забралась въ домъ.