Что за тѣмъ послѣдовало.

Ноа Клейполь бѣжалъ во весь духъ, и остановился только у воротъ Дома Призрѣнія. Собравъ здѣсь достаточное число слезъ, и принявъ самый жалкій видъ, онъ постучался у двери. Старикъ, отворившій ему, въ изумленіи отскочилъ назадъ.

-- Что, братъ, съ тобою? сказалъ старикъ.

-- Мистеръ Бомбль! мистеръ Бомбль! кричалъ Ноа съ притворнымъ отчаяніемъ, такъ громко, что даже самъ мистеръ Бомбль, забывъ все свое достоинство, выскочилъ ему на встрѣчу съ треугольною шляпою въ рукѣ.

-- О, мистеръ Бомбль! сказалъ Ноа:-- Оливеръ, сударь, Оливеръ...

-- Что? что? прервалъ мистеръ Бомбль, и удовольствіе заблистало въ его металлическихъ глазахъ.-- Не убѣжалъ ли? не убѣжалъ? нѣтъ, Ноа?

-- Нѣтъ, сударь, нѣтъ, не убѣжалъ, но сдѣлался злодѣемъ, отвѣчалъ Ноа.-- Онъ хотѣлъ убить меня, сударь, потомъ хотѣлъ убить Шарлотту и хозяйку. О! это ужасно, ужасно! И Ноа кривлялся какъ только могъ, стараясь показать Бомблю, что онъ не забылъ еще побои Оливера Твиста.

Когда Ноа увидѣлъ, что разсказъ его поразилъ мистера Бомбля, то старался воспользоваться этимъ, описывая всѣ ужасы громче и громче; когда же замѣтилъ джентльмена въ бѣломъ жилетѣ, проходившаго мимо, то принялъ самый трагическій тонъ, желая привлечь и возбудить негодованіе высокопочтеннаго джентльмена.

Не трудно было привлечь это вниманіе: сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, джентльменъ съ досадою обернулся, чтобъ увидѣть, кто смѣетъ такъ громко кричать, и, подошелъ къ мистеру Бомблю, спросилъ о причинѣ.

-- Это бѣдный мальчикъ, отвѣчалъ мистеръ Бомбль:-- который былъ почти убитъ, совсѣмъ убитъ маленькимъ Твистомъ.

-- Во-о-тъ что! вскричалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, вдругъ останавливаясь.-- Я зналъ это! У меня было странное предчувствіе съ перваго взгляда, что этотъ мальчишка-дикарь будетъ повѣшенъ.

-- Онъ хотѣлъ также убить служанку, сказалъ мистеръ Бомбль, блѣднѣя, какъ мертвецъ.

-- И хозяйку, прибавилъ Ноа.

-- И хозяина также; ты вѣдь, кажется, сказалъ, Ноа, что и хозяина? спросилъ мистеръ Бомбль.

-- Нѣтъ, его не было дома; а то онъ убилъ бы и хозяина, отвѣчалъ Ноа. Онъ сказалъ, что хочетъ...

-- А! онъ сказалъ, что хочетъ, не такъ ли, мой другъ? спросилъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

-- Да, сударь, отвѣчалъ Ноа:-- и хозяйка приказала просить, не можетъ ли мистеръ Бомбль пожаловать къ намъ, пока хозяина нѣтъ дома.

-- Сейчасъ, дружокъ, сейчасъ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, лукаво усмѣхаясь, и гладя по головѣ Ноа, который по-крайней-мѣрѣ былъ тремя вершками выше его.-- Ты добрый мальчикъ, очень добрый мальчикъ. Вотъ тебѣ пенсъ; Бомбль, возьмите съ собою трость, и не щадите...

-- Не бойтесь, отвѣчалъ смотритель, постукивая тростью.

-- Скажите Соверберри, чтобъ онъ также не щадилъ его. Безъ толчковъ и побоевъ вы изъ него ничего не сдѣлаете, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.

-- Постараюсь, отвѣчалъ смотритель. Надѣвъ шляпу и взявъ трость, мистеръ Бомбль съ Ноа бѣгомъ отправились къ лавкѣ гробовщика.

Въ домѣ гробовщика ходъ дѣлъ нисколько не измѣнился, потомучто не возвратился еще мистеръ Соверберри, а Оливеръ продолжалъ стучать ногами въ дверь погреба. Ожесточеніе его, какъ разсказывали мистриссъ Соверберри и Шарлотта, было такъ ужасно, что мистеръ Бомбль, не отворяя двери, почелъ за нужное вступить съ нимъ въ переговоры. Съ этимъ намѣреніемъ онъ ударилъ въ дверь, и, приложивъ губы къ замочной скважинѣ, сказалъ громко и выразительно:

-- Оливеръ!

-- Выпустите меня! отвѣчалъ Оливеръ изнутри.

-- Узнаёшь ли ты мой голосъ, Оливеръ? сказалъ мистеръ Бомбль.

-- Да, отвѣчалъ Оливеръ.

-- И ты не боишься его? И ты не дрожишь въ то время, когда я говорю съ тобой? сказалъ мистеръ Бомбль.

-- Нѣтъ! храбро отвѣчалъ Оливеръ.

Такіе отвѣты, совсѣмъ непохожіе на тѣ, которые мистеръ Бомбль привыкъ прежде слышать, привели его въ смущеніе. Онъ отошелъ отъ двери, вытянулся во весь ростъ, и въ безмолвномъ изумленіи посмотрѣлъ на присутствовавшихъ.

-- О, мистеръ Бомбль, онъ вѣрно сошелъ съ ума! сказала мистриссъ Соверберри.-- Ни одинъ мальчикъ въ полномъ умѣ не посмѣлъ бы такъ говорить съ вами.

-- Причиной этого не сумасшествіе, отвѣчалъ мистеръ Бомбль, послѣ нѣсколькихъ минутъ глубокаго размышленія:-- а пища.

-- Что? вскричала мистриссъ Соверберри.

-- Пища, сударыня, пища! отвѣчалъ Бомбль, выходя изъ себя.

-- Вы слишкомъ много кормили его. Вы возбудили въ немъ острый умъ и душу, которыя совсѣмъ не кстати человѣку въ его положеніи. Зачѣмъ этимъ людямъ душа? Довольно, что мы оставляемъ имъ живое тѣло. Если бы вы не давали ему ѣсть ничего, кромѣ каши, этого бы не случилось.

-- Вотъ каково быть добрымъ! вскричала мистриссъ Соверберри, смотря на кухню..

Доброта мистриссъ Соверберри къ Оливеру состояла въ томъ, что она позволяла ему ѣсть всѣ остатки, которыхъ никто уже не хотѣлъ ѣсть; она невинно подверглась обвиненію мистера Бомбля, хотя не была виновна ни дѣломъ, ни словомъ, ни мыслію.

-- Единственное средство теперь, сказалъ мистеръ Бомбль, когда она опять опустила глаза въ землю:-- одинъ день поморить его голодомъ, а потомъ выпустить, и не давать ему ѣсть ничего, кромѣ каши. Онъ происходитъ отъ дурной фамиліи, мистриссъ Соверберри. Кормилица и докторъ не даромъ говорили, что его мать столько вытерпѣла въ жизни, что другая на ея мѣстѣ умерла бы гораздо ранѣе.

Въ это время Оливеръ, никому непозволявшій говорить о своей матери, началъ стучать съ новою, ужасною силою. Соверберри возвратился, и когда ему разсказали преступленіе Оливера со всѣми прикрасами, онъ отперъ дверь погреба и вытащилъ оттуда маленькаго бунтовщика за воротъ.

Платье Оливера было все изорвано отъ ударовъ; лицо исцарапано и окровавлено; волосы выщипаны во многихъ мѣстахъ. Румянецъ досады не исчезъ еще съ лица его, когда его выпустили изъ темницы; онъ подошелъ къ Ноа и безстрашно взглянулъ на него.

-- Ну, молодецъ! вотъ тебѣ! сказалъ мистеръ Соверберри, давая Оливеру пощечину.

-- Онъ осмѣлился бранить мою мать! отвѣчалъ Оливеръ.

-- Ну, что жь такое? сказалъ мистриссъ Соверберри.-- Она заслуживала это,-- заслуживала, можетъ-быть, еще хуже!

-- Неправда! сказалъ Оливеръ.

-- Заслуживала! сказала мистриссъ Соверберри.

-- Вздоръ! сказалъ Оливеръ.

Мистриссъ Соверберри залилась слезами.

Эти слезы поколебали мистера Соверберри. Если бы онъ медлилъ еще минуту наказать Оливера, то былъ бы въ глазахъ каждаго опытнаго читателя, сколько-нибудь знакомаго съ условіями семейной жизни, злымъ, безчеловѣчнымъ мужемъ, презрѣнною тварью, жалкимъ подражаніемъ человѣку, и обладалъ бы многими другими непохвальными качествами. Однакожь надо отдать ему справедливость: онъ готовъ былъ, сколько позволяла возможность, пощадить пальчика, можетъ-быть именно потому-что его жена не любила его. Но ручьи слезъ не дали ему времени размыслить; онъ далъ Оливеру ударъ палкою, который обрадовалъ даже мистриссъ Совсрберри и мистера Бомбля; потомъ заперъ его въ чуланъ, вмѣстѣ съ кружкою воды и кускомъ хлѣба; а вечеромъ, мистриссъ Соверберри, послѣ многихъ замѣчаній не слишкомъ лестныхъ для памяти его матери, вывела его оттуда, и велѣла идти спать внизъ. Ноа и Шарлотта преслѣдовали его насмѣшками и бранью.

Только оставшись одинъ, въ тишинѣ и безмолвіи ночи, въ мрачной лавкѣ гробовщика, Оливеръ далъ полную волю тѣмъ чувствамъ, которыя должны были возбудиться въ ребенкѣ отъ всего, что онъ вынесъ въ этотъ день. Онъ слушалъ насмѣшки съ видомъ презрѣнія; вытерпѣлъ побои безъ крика, потому-что чувствовалъ въ сердцѣ какую-то гордость, подкрѣплявшую его. Но теперь, когда никто не могъ уже ни видѣть, ни слышать его, онъ упалъ на колѣни и, закрывъ лицо руками, плакалъ тѣми слезами, которыя святы предъ Богомъ, и которыми рѣдко плачутъ дѣти.

Оливеръ долго стоялъ въ одномъ положеніи. Свѣча уже догорала, когда онъ всталъ на ноги, и, робко осмотрѣвшись вокругъ, стадъ внимательно прислушиваться; потомъ тихо отперъ дверь и выглянулъ на улицу.

Ночь была темная и холодная. Звѣзды казались мальчику болѣе обыкновеннаго удаленными отъ земли; вѣтру не было, и мрачныя тѣни, отбрасываемыя деревьями на землю, при этой тишинѣ казались страшными призраками. Онъ тихо заперъ дверь, при слабомъ свѣтѣ потухавшей свѣчи завязалъ въ платокъ всѣ свои пожитки, и сѣлъ на скамейку, ожидая утра.

Съ первымъ лучомъ свѣта, проникшимъ сквозь ставни, Оливеръ всталъ и снова отперъ дверь. Одинъ взглядъ кругомъ, одна минута нерѣшимости,-- онъ заперъ дверь за собою и очутился на серединѣ улицы, поглядѣлъ направо, налѣво, не зная куда бѣжать; по вспомнилъ, что видѣлъ ваггоны, и рѣшился идти въ-слѣдъ за ними.

Далѣе припомнилъ онъ, что по этой дорогѣ въ первый разъ шелъ онъ за Бомблемъ, когда тотъ велъ его въ Домъ Призрѣнія изъ деревни. Дорога шла мимо знакомой ему хижины; сердце его сильно забилось, и онъ готоѣъ былъ воротиться назадъ. Но ужь поздно.

Онъ подошелъ къ хутору, гдѣ жила мистриссъ Меннъ. На хуторѣ незамѣтно было никакого движенія. Оливеръ остановился и посмотрѣлъ въ садъ. Ребенокъ лежалъ на одной изъ маленькихъ скамеекъ; когда Оливеръ подошелъ, тотъ поднялъ блѣдное лицо свое и Оливеръ узналъ въ немъ одного изъ прежнихъ своихъ товарищей.

Оливеръ радъ былъ, что могъ увидѣться съ нимъ передъ своимъ бѣгствомъ, потому-что любилъ его; ихъ нѣсколько разъ били вмѣстѣ, морили голодомъ и запирали въ одинъ чуланъ,

-- Тише, Дикъ! сказалъ Оливеръ, когда мальчикъ подбѣжалъ къ рѣшеткѣ и просунулъ изсохшія руки, чтобъ обнять его.-- Всталъ ли еще кто-нибудь у васъ?

-- Никто, кромѣ меня, отвѣчалъ ребенокъ.

-- Не говори, что ты видѣлъ меня, Дикъ, сказалъ Оливеръ.-- Я убѣжалъ. Меня били и терзали, Дикъ, и я иду искать счастія гдѣ-нибудь подальше, гдѣ-нибудь... Какъ ты блѣденъ!

-- Я слышалъ, какъ докторъ сказалъ имъ, что я умираю, отвѣчалъ ребенокъ съ легкою улыбкою.-- Я очень радъ, что вижу тебя; но не останавливайся здѣсь; бѣги.

-- Я пришелъ только взглянуть на тебя, отвѣчалъ Оливеръ:-- мы еще увидимся, Дикъ, я увѣренъ въ этомъ. Ты будешь веселъ и счастливъ?

-- Да, когда умру, отвѣчалъ ребенокъ:-- но не прежде. Я знаю, Оливеръ, что докторъ говоритъ правду, потому-что я такъ часто вижу во снѣ небо и ангеловъ, и кроткія лица, которыхъ никогда не встрѣчаю, пробуждаясь. Поцалуй меня, сказалъ ребенокъ, обвивъ руками шею Оливера.-- Прощай, другъ! Богъ съ тобою!

Это благословеніе изъ устъ ребенка было первое, которое до-сихъ-поръ слышалъ Оливеръ, и, не смотря на всѣ страданія и горести, которыя перенесъ послѣ, онъ никогда не забывалъ его.