Святочный очеркъ Чарльза Дикенса *).
*) Въ концѣ прошлаго года вышла небольшая книжечка разсказовъ и очерковъ великаго англійскаго писателя Чарльса Дикенса, въ первый разъ напечатанныхъ отдѣльно. Первоначально они появились 43 года тому назадъ въ лондонскомъ журналѣ "Bentley Miscellany", выходившемъ тогда подъ редакціей Дикенса, только что пріобрѣвшаго себѣ славу "Очерками Боза" и "Пиквикомъ". По странному случаю никто не вздумалъ до сихъ поръ не только въ Англіи, но въ Германіи, даже въ Америкѣ перепечатать эти любопытныя страницы, дышащія свѣжестью и юморомъ только что развивавшагося таланта знаменитаго романиста. Нѣкоторые изъ этихъ очерковъ появились въ русскомъ переводѣ въ "Отечественныхъ Запискахъ" въ 1880 году, но предлагаемый этюдъ, принадлежащій къ той святочной литературѣ, которую такъ любилъ Дикенсъ, авторъ столькихъ прелестныхъ святочныхъ разсказовъ, еще неизвѣстенъ нашей публикѣ. Что касается пантомимъ, то, какъ извѣстно, они составляютъ любимое развлеченіе англичанъ на рождественскихъ праздникахъ и почти всѣ лондонскіе театры около мѣсяца только и пробавляются этими чисто національными представленіями.
Прежде чѣмъ погрузиться въ эту статейку, позвольте намъ прямо сознаться въ страсти къ пантомимамъ, въ нѣжномъ сочувствіи къ клоунамъ и наядамъ, въ безгрѣшной любви къ арлекинамъ и коломбинамъ, въ невинной радости, которую намъ доставляетъ лицезрѣніе ихъ краткаго, многообразнаго и пестраго существованія, хотя часто ихъ дѣйствія не соотвѣтствуютъ суровымъ, офиціальнымъ правиламъ приличія, руководящимъ дѣятельностью болѣе низкихъ и менѣе глубокихъ умовъ. Мы восторгаемся пантомимами не потому, что они ослѣпляютъ глаза фольгой и мишурой, не потому, что онѣ представляютъ намъ замазанныя мѣломъ лица любимцевъ нашего дѣтства, не потому даже, что они, какъ Рождество и день нашего собственнаго рожденія приходятъ разъ въ годъ;-- нѣтъ, наше пристрастье къ нимъ основано на совершенно иныхъ и вполнѣ серьезныхъ причинахъ. Пантомима въ нашихъ глазахъ зеркало жизни; болѣе того, мы утверждаемъ, что она кажется таковымъ и всѣмъ зрителямъ, хотя они этого не сознаютъ. Эта именно причина и дѣлаетъ пантомимы источникомъ всеобщей забавы.
Возьмемъ примѣръ. Сцена представляетъ улицу; появляется старый джентльменъ съ толстымъ лицомъ и строго опредѣленными чертами. Онъ улыбается добродушной улыбкой и вѣчная ямочка виднѣется на его пухлыхъ красныхъ щекахъ. Онъ очевидно пользуется хорошимъ состояніемъ и положеніемъ въ свѣтѣ. Онъ любитъ внѣшній блескъ, ибо и одѣтъ роскошно, чтобъ не сказать пестро, и чувствуетъ благоразумное пристрастье къ вкусной пищѣ, что доказывается его веселымъ видомъ, съ которымъ онъ бьетъ себя по животу, давая понять публикѣ, что онъ идетъ домой обѣдать. Сіяя счастьемъ, вполнѣ увѣренный въ незыблемости своего богатства и предвкушая вкусный обѣдъ, этотъ старый джентльменъ вдругъ оступается и летитъ на землю со всего размаха. Какой взрывъ хохота потрясаетъ театръ! Его окружаетъ шумная толпа, которая смѣется надъ нимъ и подчуетъ его пинками. Каждый разъ, что онъ хочетъ подняться, безжалостные преслѣдователи снова его сбиваютъ съ ногъ. А зрители держатся за животики отъ смѣха. А когда, наконецъ, старый джентльменъ встаетъ и улепетываетъ въ разорванной одеждѣ безъ шляпы, безъ парика, безъ часовъ, безъ денегъ, то публика, уставъ смѣяться, выражаетъ свое удовольствіе и одобреніе громкими рукоплесканіями.
Похоже это на жизнь? Перенесите сцену на улицу, на биржу, въ банкирскую контору или въ магазинъ. Посмотрите когда кто нибудь тамъ упадетъ и чѣмъ неожиданнѣе, чѣмъ болѣе въ зенитѣ благоденствія и богатства, тѣмъ лучше -- какой радостный крикъ поднимаетъ толпа надъ поверженнымъ трупомъ счастья, какъ она издѣвается надъ лежащимъ, какъ хохочетъ, когда онъ, съ трудомъ поднявшись, исчезаетъ со сцены. Это та-же пантомима, точь въ точь.
Изъ всѣхъ дѣйствующихъ лицъ пантомимы, Панталонъ считается самымъ развратнымъ и пустымъ. Кромѣ естественнаго отвращенія, которое мы чувствуемъ къ джентльмену его лѣтъ, занимающемуся дѣлами, неподходящими къ его возрасту и положенію въ свѣтѣ, мы не можемъ скрыть отъ себя того факта, что онъ коварный, себялюбящій старый негодяй постоянно подбиваетъ своего молодого товарища паяца на различные обманы и мошенничества, а самъ стоитъ въ сторонѣ, поджидая результата. Если предпріятье увѣнчивается успѣхомъ онъ требуетъ своей доли въ поживѣ, а если клоуна постигаетъ неудача, онъ съ благоразумной быстротой скрывается. Его любовныя поползновенія такъ же очень непріятны и его манера обращаться съ дамами днемъ на улицахъ совершенно неприличная, такъ какъ онъ ни болѣе ни менѣе какъ схватываетъ ихъ за талію и потомъ, отскакивая на почтительное разстояніе, продолжаетъ имъ подмигивать въ высшей степени безнравственнымъ образомъ.
Укажите мнѣ человѣка, которыя не укажетъ дюжины такихъ Панталоновъ въ числѣ своихъ знакомыхъ? Кто не видалъ какъ они шатаются по моднымъ улицамъ въ прекрасный осенній день или лѣтомъ вечеркомъ, продѣлывая всѣ вышеозначенныя пантомимныя продѣлки съ пьяной энергіей и съ полной свободой словно они на сценѣ, а не на улицѣ? Что касается до насъ, то мы можемъ сосчитать болѣе дюжины такихъ Панталоновъ, которые на потѣху своихъ знакомыхъ продѣлываютъ сотни комическихъ и безполезныхъ попытокъ казаться юными и развратными.
Вотъ посмотрите старый джентльменъ выходить изъ Café de l'Europe въ Геймаркетѣ, гдѣ онъ обѣдалъ на счетъ молодого провинціала, которому онъ крѣпко пожимаетъ руку. Искуственный жаръ этого пожатія, любезное киваніе головой и чмоканіе губами, при воспоминаніи о вкусномъ обѣдѣ, все это характеристическія черты его великаго прототипа. Онъ идетъ, напѣвая оперную арію и небрежно размахивая тростью. Вдругъ онъ останавливается передъ окномъ моднаго магазина. Онъ силится увидать прикащицъ, но ему въ этомъ мѣшаютъ выставленныя индѣйскія шали и онъ обращаетъ свое вниманіе на молодую дѣвушку, которая съ корзинкой въ рукахъ смотритъ въ тоже окно. Но смотрите, онъ къ ней приближается. Онъ кашляетъ; она отворачивается. Онъ еще ближе подходитъ; она не обращаетъ на него вниманія. Онъ поспѣшно схватываетъ ее за подбородокъ и, отскочивъ назадъ шага на два, начинаетъ ей мигать и дѣлать знаки. Молодая дѣвушка презрительно смотритъ на его морщинистое лицо и съ гримасой удаляется. Старикъ слѣдуетъ за нею, шлепая ногами. Ну, не настоящій ли это Панталонъ!
Сходство сценическихъ паяцевъ съ дѣйствительными еще поразительнѣе. Многіе говорятъ съ тяжелымъ вздохомъ объ упадкѣ пантомимы и печально произносятъ имя Гримальди. Мы нисколько не отрицаемъ достоинствъ почтеннаго старика, но положительно все это вздоръ. Каждый день мы видимъ клоуновъ, которые заткнутъ за поясъ Гримальди и, къ сожалѣнію, никто ихъ не цѣнитъ. Всѣмъ посѣтителямъ пантомимъ извѣстно, что тѣ сцены, въ которыхъ паяцъ имѣетъ всего болѣе успѣха, называются въ афишахъ: мелочная лавка, мастерская портного или меблированныя комнаты, а вся суть этихъ сценъ заключается въ томъ, что герой не платитъ денегъ, беретъ обманомъ товаръ, даромъ ѣстъ и пьетъ, однимъ словомъ, надуваетъ всякаго кого попало. H замѣтьте, чѣмъ больше мошенничество, тѣмъ громче смѣются зрители. Но въ жизни эти факты повторяются каждый день и никто не видитъ въ нихъ ничего забавнаго. Приведемъ одну сцену не изъ театральной пьесы, а изъ пантомимы жизни.
Благородный капитанъ Фицъ-Вискеръ Фирси, сопровождаемый своимъ ливрейнымъ слугой Довемъ, который на взглядъ очень приличенъ и состарился ли службѣ семейства капитана, осматриваетъ и, послѣ продолжительнаго торга, нанимаетъ домъ въ такой-то улицѣ, подъ такимъ-то нумеромъ. Всѣ сосѣдніе лавочники стараются на перерывъ попасть въ поставщики капитана, но онъ очень добрый, любезный человѣкъ и, чтобъ не обидѣть никого, дѣлаетъ большіе заказы всѣмъ. Боченки вина, корзины со всевозможными съѣстными припасами, возы съ мебелью, футляры съ брилліантами, различные предметы роскоши прибываютъ въ домъ благороднаго капитана Фицъ-Вискера Фирси. Ихъ принимаетъ приличный лакей, а самъ капитанъ ходитъ по комнатамъ, оглашая воздухъ бранью и проклятіями, какъ подобаетъ военному человѣку. Но какъ только поставщики исчезаютъ за дверями, капитанъ съ геніальной ловкостью и трогательной помощью своего лакея немедленно спускаетъ всѣ эти вещи хотя и по дешевой цѣнѣ, но для него очень выгодной, такъ какъ ему они ничего не стоили. Послѣ нѣсколькихъ подобныхъ продѣлокъ обманъ открывается, и Фицъ-Фирси съ его лакеемъ, которыя оказывается сообщникомъ, препровождаются въ полицейскій судъ, куда бѣгутъ и ограбленныя ими жертвы.
Кто-же не узнаетъ въ этой исторіи подлинную пантомиму, отлично разыгранную Фицъ-Вискеромъ въ роли паяца, его сообщникомъ въ ролѣ Палталона, и лавочниками въ скромныхъ роляхъ статистовъ? Всего забавнѣе то, что тотъ самый торговецъ углемъ, который всего громче жалуется на негодяя, обманувшаго его, сидѣлъ наканунѣ въ первомъ ряду партера и помиралъ со смѣху, когда туже операцію продѣлывали на сценѣ и гораздо хуже.
Всѣ, бывшіе за кулисами, и большая часть посѣтителей театральной залы знаютъ, что въ пантомимѣ участвуетъ много лицъ, которыхъ выводятъ на сцену только для того, чтобъ ихъ обламывали или били, а случается такъ, что и для обѣихъ этихъ цѣлей. За минуту передъ тѣмъ, какъ мы принялись за эту статью, мы никакъ не могли понять для какой потребы создано на свѣтѣ такое большое число тупыхъ, лѣнивыхъ, пустоголовыхъ людей, попадающихся на каждомъ шагу. Теперь это для насъ ясно. Они статисты. Въ пантомимѣ жизни, они только для того созданы, чтобъ спотыкаться, толкать другъ друга, падать и расшибать себѣ голову. Намъ пришлось еще на прошлой недѣлѣ сидѣть за ужиномъ подлѣ такого джентльмена. Онъ походилъ какъ двѣ капли воды на статистовъ, выводимыхъ на сцену съ раскрашенными лицами; тоже широкое, глупое лицо, тѣже телячьи глаза, точно также каждое его слово и дѣйствіе были не въ попадъ. Мы смотрѣли съ любопытствомъ на этого человѣка и недоумѣвали, къ какой породѣ живыхъ существъ его отнести. Какъ странно, что намъ не пришла въ голову эта простая классификація -- статистъ пантомимы и болѣе ничего.
Признаемся чистосердечно, что насъ очень тревожитъ арлекинъ. Мы столько видимъ всевозможныхъ арлекиновъ въ дѣйствительной жизненной пантомимѣ, что затрудняемся указать, кого именно приравнять къ сценическому арлекину. Слачала мы думали, что арлекинъ не болѣе и не менѣе какъ маменькинъ сынокъ, знатный и богатый юноша, который увезъ балетную танцовщицу и расходуетъ жизнь на легкомысленныя удовольствія. Но серьезно подумавъ, мы вспомнили, что арлекины иногда повинны въ остроумныхъ замѣчаніяхъ и даже разумныхъ поступкахъ, тогда какъ маменькиныхъ сынковъ, говоря вообще, нельзя обвинять въ подобныхъ проступкахъ. По основательномъ обсужденіи этого вопроса, мы пришли къ тому заключенію, что арлекины въ жизни люди обыкновенные и что ихъ можно найдти во всякомъ положеніи и на всякой общественной ступени. Особое стеченіе обстоятельствъ даетъ имъ въ руки магическій жезлъ. Это естественно приводитъ насъ къ общественной и политической пантоминѣ, которой мы и закончимъ нашъ очеркъ, но мимоходомъ надо замѣтить, что мы нарочно умалчиваемъ о Коломбинѣ, нисколько не одобряя ея легкомысленныхъ отношеній къ ея пестрому любовнику, а потому не считая себя вправѣ выставить ее на показъ строго нравственнымъ и высокопочтеннымъ нашимъ читательницамъ.
Открытіе парламентской сессіи есть ничто иное какъ поднятіе занавѣса передъ большой комической пантомимой, а министерскую рѣчь мождо смѣло сравнить съ вступительлыми словами паяца: "Милорды и господа, вотъ и мы, вотъ и мы!" Эти немногія краснорѣчивыя слова, по нашему мнѣнію, отлично выражаютъ смыслъ министерской програмы. Если же мы вспомнимъ, что министерская рѣчь часто произносится послѣ перемѣны декораціи, то параллель является точной до мелочей.
Быть можетъ, политическая пантомима никогда не была такъ богата и блестяща, какъ въ наши дни. Особенно мы сильны паяцами. Никогда прежде не было у насъ такихъ паяцовъ, которые готовы продѣлать всевозможныя штуки для потѣхи публики. Ихъ готовность всегда и вездѣ представлять даже вызвала злобное замѣчаніе, что давая даровыя представленія по всей странѣ, когда столичный театръ закрытъ, они унижаются до роли уличныхъ гаеровъ и подрываютъ авторитетъ своей лавочки. Гримальди этого никогда не дѣлалъ.
Но отложивъ въ сторону этотъ вопросъ, такъ какъ въ сущности это дѣло вкуса, мы можемъ съ гордостью и удовольствіемъ размышлять объ искуствѣ, которое выказываютъ наши политическіе клоуны во время сезона. Ночь за ночью они ломаются до трехъ и четырехъ часовъ утра, безъ устали выдѣлывая самыя странные скачки и давая другъ другу самыя смѣшныя пощечины. Шумъ и гамъ, среди которыхъ они представляютъ, заткнутъ за поясъ буйство самой веселой толпы въ райкѣ во время рождественскихъ пантомимъ.
Всего любопытнѣе зрѣлище, которое представляетъ одинъ изъ клоуновъ, ломаясь и корчась подъ дѣйствіемъ магическаго жезла власти, который держитъ надъ его головой старикъ клоунъ или арлекинъ. Подъ этими сверхъестественными чарами онъ или вдругъ стоитъ неподвижнымъ, не шевельнетъ ни рукой, ни ногой, ни языкомъ или, въ случаѣ надобности, вдругъ завертится, заболтаетъ, оглашая воздухъ потокомъ безсмысленныхъ, хотя краснорѣчивыхъ словъ, предаваясь самымъ фантастичнымъ вліяньямъ или даже ползая во полу и подметая пыль. Эги представленія болѣе любопытны, чѣмъ пріятны, и даже онѣ просто отвратительны всякому, исключая лицъ, которые восторгаются подобной ловкостью, но мы къ нимъ не принадлежимъ.
Странныя, очень странныя штуки продѣлываетъ и самъ арлекинъ, который держитъ волшебный жезлъ. Однимъ мановеніемъ этого жезла передъ глазами этого человѣка, онъ лишаетъ его всѣхъ прежнихъ понятій и наполняетъ его голову совершенно новыми идеями. Одинъ ударъ этимъ жезломъ по спинѣ можетъ разомъ измѣнить цвѣтъ его одежды. Бываютъ такіе ловкіе клоуны, что если держатъ этотъ жезлъ прежде съ одной стороны, потомъ съ другой, то они переворачиваются и перемѣняютъ одежду съ такой быстротой, что самыя опытный взглядъ не замѣтитъ ихъ движенія. По временамъ добрый геній, жалующій этотъ волшебный жезлъ, вырываетъ его изъ рукъ временнаго его обладателя и передаетъ другому. Тогда всѣ клоуны мгновенно перебѣгаютъ съ одной стороны на другую и начинается снова скачка съ препятствіями и толчками.
Мы могли-бы сдѣлать эту статью гораздо длиннѣе, продолживъ параллель и ясно показавъ, какъ мы сначала намѣревались, что каждое ремесло, каждая отрасль общественной жизни есть маленькая пантомима съ своими отдѣльными сценами и дѣйствующими лицами, но мы уже достаточно злоупотребили терпѣніемъ читателей. Одинъ джентльменъ, имѣющій нѣкоторую извѣстность какъ драматическій поэтъ, сказалъ недавно:
Весь міръ сцена
И всѣ люди скоморохи!
А мы, или за нимъ на маленькомъ разстояніи нѣсколькихъ милліоновъ миль, осмѣлимся прибавить въ видѣ комментарія: вся жизнь пантомима и мы всѣ дѣйствующіе лица этой пантомимы жизни.
"Живописное Обозрp 3;ніе", No 2, 1881