КОНСУЛЬТАЦИЯ ВРАЧА
Измученный тревогой и бессонными ночами, мистер Лорри наконец не выдержал и заснул на своем наблюдательном посту. На десятое утро он был разбужен сиянием яркого солнца в приемной, где крепкий сон объял его среди темной ночи.
Он вскочил, протер глаза, встряхнулся, но тут-то ему и показалось, что он спит и видит сон, потому что, подойдя к двери докторской спальни и заглянув туда, он увидел, что принадлежности башмачного ремесла убраны и отставлены в прежний угол, а сам доктор сидит у окна и читает. Он был одет в свое обычное утреннее платье, и лицо его, очень ясно видное сквозь дверную щелку, хотя все еще очень бледное, было спокойно и выражало разумное внимание к читаемому.
Убедившись, что в эту минуту он не спит, мистер Лорри начал смутно соображать, не во сне ли он видел башмачное мастерство в полном ходу, потому что он теперь своими глазами видел, что друг его не только в своем обычном виде, в привычном платье и, как всегда, занят чтением, но увидел, что вокруг него не было никаких следов того, что происходило во все предыдущие дни и производило на него такое удручающее впечатление.
Но все эти вопросы он задавал себе только спросонья, в первые минуты недоумения. Если бы все предыдущие события только пригрезились ему во сне, без основательных к тому поводов, с какой же стати он сам, Джервис Лорри, попал сюда? С какой стати он уснул, совсем одетый, на диване приемной комнаты доктора Манетта и обсуждает теперь все эти вопросы у дверей докторской спальни в такой ранний утренний час?
Через несколько минут мисс Просс очутилась возле него и начала шептаться. Если бы у него оставалась хоть тень сомнения, ее речи должны были рассеять эту тень, но к этому времени он успел окончательно опомниться и все сообразил. По его совету они решили ничего не предпринимать до того часа, когда обыкновенно в доме подавался завтрак, а потом встретиться с доктором за столом и поздороваться, как будто ничего особенного не происходило. Если он по внешним признакам будет в своем нормальном настроении, мистер Лорри попробует со всевозможной осторожностью попросить указаний и советов, как поступать в будущем в подобных случаях.
Мисс Просс подчинилась его резонам, и они привели в исполнение свой план, все подготовив как можно тщательнее. Имея полнейший досуг справить свой туалет со свойственной ему аккуратностью, мистер Лорри явился к завтраку в безукоризненном белье и с туго натянутыми чулками на своих стройных ногах. Доктору, как обыкновенно, доложили, что кушать подано, и он вышел к завтраку.
Насколько можно было понять, не преступая тех деликатных и постепенных подходов, которые мистер Лорри считал единственно безопасными в настоящем случае, доктор, по-видимому, думал, что свадьба его дочери произошла накануне. Тогда мистер Лорри, как будто случайно, а в сущности, нарочно, упомянул в разговоре о том, какой сегодня день и какое число месяца, и видно было, что доктор задумался над этим, мысленно начал высчитывать, соображать и заметно смутился. Однако же во всех других отношениях он был так спокоен, так совершенно пришел в себя, что мистер Лорри решился попросить его на врачебную консультацию.
Когда завтрак закончился, посуду убрали со стола и они остались вдвоем, мистер Лорри сказал с чувством:
-- Мой дорогой Манетт, я бы очень желал посоветоваться с вами по секрету насчет одного любопытного случая, в котором я глубоко заинтересован. Впрочем, он любопытен собственно для меня; с вашей точки зрения, быть может, он покажется менее любопытным.
Посмотрев на свои руки, огрубевшие от работы последних дней, доктор слегка смутился и внимательно взглянул на мистера Лорри. Он уже несколько раз в это утро обращал внимание на свои руки.
-- Доктор Манетт, -- сказал мистер Лорри, ласково дотрагиваясь до его плеча, -- дело в том, что случай этот касается особенно близкого и дорогого мне друга. Пожалуйста, выслушайте меня внимательно и присоветуйте, что нам делать, как ради него самого, так и ради его дочери... Главным образом ради дочери, дорогой мой Манетт.
-- Насколько я понимаю, дело идет о каком-нибудь умственном расстройстве? -- сказал доктор вполголоса.
-- Да!
-- Так говорите определенно. И не пропускайте никаких подробностей.
Мистер Лорри увидел, что они поняли друг друга, и продолжал:
-- Дорогой Манетт, это случай давнишнего и продолжительного расстройства вследствие резкого и чрезвычайно сильного удара, нанесенного чувствам, привязанностям человека и... и... как вы справедливо выразились, его уму. Именно уму. Под влиянием этого удара пациент страдал долго; не могу сказать, сколько именно времени, так как он и сам, кажется, этого определить не может, а иных указаний на это обстоятельство вовсе не имеется. С течением времени пациент оправился от удара, но каким образом совершался этот процесс оздоровления, он не в состоянии проследить, и один раз в моем присутствии он публично заявил об этом. Он, однако ж, в такой полной мере оправился от своего расстройства, что снова стал человеком в высшей степени интеллигентным, способен к прилежной умственной работе, к значительной физической деятельности и постоянно обогащает свой ум новыми познаниями, хотя и без того он широко образован. Но, по несчастью (тут мистер Лорри запнулся и глубоко вздохнул), с ним недавно случился легкий припадок прежнего недуга.
Доктор спросил, понизив голос:
-- А сколько времени он продолжался?
-- Девять дней и девять ночей.
-- В чем это проявлялось? Вероятно (тут доктор опять посмотрел на свои руки)... вероятно, было возобновление какой-нибудь старой привычки, находившейся в связи с прежним расстройством?
-- Так и было.
-- Ну, -- спросил доктор внятно и спокойно, хотя все так же понижая голос, -- а видели вы его за тем же занятием в прежнее время?
-- Один раз видел.
-- А когда припадок повторился, был ли он во многих отношениях или во всех отношениях похож на то, что было тогда?
-- По-моему, во всех отношениях.
-- Вы упомянули о его дочери. Известно ли ей, что припадок повторился?
-- Нет. От нее скрыли этот случай, и, я надеюсь, она никогда не узнает об этом. Про то известно только мне, да еще одной особе, на которую можно положиться.
Доктор схватил его за руку и, крепко пожимая ее, прошептал:
-- Спасибо за доброе внимание! Хорошо, что вы об этом позаботились!
Мистер Лорри отвечал на его рукопожатие, и с минуту оба помолчали.
-- Так-то, дорогой Манетт! -- молвил наконец мистер Лорри, ласково и осторожно приступая к дальнейшей части своего проекта. -- Я, как вы знаете, простой конторщик и не умею разбираться в таких запутанных и трудных вопросах. Для этого у меня нет специальных сведений, да и ума не хватит. Я нуждаюсь в руководстве. Во всем свете нет человека, на советы которого я мог бы так всецело полагаться, как на ваши. Скажите же мне, отчего случаются такие припадки? Следует ли опасаться нового повторения? Нельзя ли его избегнуть и чем предотвратить? Если припадок повторится, чем его лечить? Каким образом он начинается? Что я могу сделать для моего друга? Если бы я только знал, что нужно делать, я бы всей душой послужил моему другу. Но я совсем не знаю, что предпринять в подобном случае. Если бы вы, при вашем уме, познаниях и опытности, могли направить меня на настоящий путь, я бы мог сделать многое; без сведений, без указаний я могу сделать очень мало. Сделайте одолжение, обсудим этот вопрос сообща; просветите меня на этот счет и научите, как в таких случаях поступать, чтобы приносить поболее пользы.
Доктор Манетт некоторое время молча обдумывал эту горячую речь, и мистер Лорри не торопил его с ответом.
-- Я считаю вероятным, -- проговорил наконец доктор с заметным усилием, -- что припадок, о котором вы говорите, любезный друг, не был совсем неожиданностью для самого пациента.
-- Так он заранее опасался его? -- осторожно спросил мистер Лорри.
-- Сильнейшим образом. (При этих словах доктор невольно вздрогнул.) Вы не можете себе представить, до какой степени подобное опасение тяготит душу пациента и как в то же время ему трудно... почти невозможно... заставить себя сказать хоть одно слово насчет этого тягостного состояния.
-- А когда на него находит такое состояние, -- сказал мистер Лорри, -- разве ему не доставило бы существенного облегчения с кем-нибудь поделиться своей тайной?
-- Я думаю, что да. Но, как я уже сказал, это почти невозможно. А в некоторых случаях, прямо скажу, совершенно невозможно.
-- Ну!.. -- сказал мистер Лорри, снова осторожно положив руку на плечо доктора после обоюдного молчания. -- Ну, теперь скажите мне, чему вы приписываете этот последний припадок?
-- Думаю, -- отвечал доктор Манетт, -- что был чрезвычайно сильный толчок, вызвавший те самые воспоминания и то течение мыслей, которые были первой причиной недуга. В памяти возникли живейшим образом некоторые обстоятельства самого удручающего свойства. Весьма вероятно, что в уме пациента давно таилось опасение, что при стечении некоторых обстоятельств или в каком-нибудь определенном случае эти страшные воспоминания оживут и одолеют его. Он старался даже приготовиться к этому, но напрасно; быть может, именно это усиленное старание приготовиться и было причиной, что он окончательно ослабел и не мог перенести испытания.
-- А помнит ли он, что происходило во время припадка? -- спросил мистер Лорри, конечно, с запинкой.
Доктор безнадежно оглянулся вокруг, замотал головой и сказал тихим голосом:
-- Ничего не помнит.
-- Чего же нам ожидать в будущем? -- осторожно проговорил мистер Лорри.
-- Что до будущего, -- сказал доктор более твердым тоном, -- я полагаю, что есть надежда на лучшее. Раз Богу угодно было так скоро послать ему облегчение, я бы сказал, что это возбуждает великие надежды. Так как пациент в течение долгого времени находился под давлением смутных, но сложных опасений, так как он издалека предвидел беду, боролся с ней заранее, а когда туча разразилась грозой и прошла, он выздоровел, то я того мнения, что худший период миновал.
-- Ну хорошо. Это для меня великое утешение. Слава богу! -- сказал мистер Лорри.
-- Благодарение Богу! -- молвил доктор и благоговейно поник головой.
-- Есть еще два пункта, -- сказал мистер Лорри, -- насчет которых я желаю получить указания... Можно продолжать?
-- Это лучшая услуга, какую вы можете оказать своему другу -- отвечал доктор, протянув ему руку.
-- Итак, приступим к первому пункту. Он очень трудолюбив, чрезвычайно энергичен, прилежно занимается науками, постоянно стремится к приобретению новых познаний, производит научные опыты и прочее в этом роде. Вот я и думаю: не слишком ли много он работает?
-- Я не думаю. Быть может, таково свойство его ума, что он требует усиленного труда. Частью это может быть природной потребностью, а частью -- результатом страдания. Чем меньше этот ум занят здравыми мыслями, тем легче он принимает вредное направление. Пациент, вероятно, сам над собой делал наблюдения и по личному опыту пришел к такому выводу.
-- Вы уверены, что он не слишком напрягает свои силы?
-- Мне кажется, что нет. Наверное, нет.
-- Любезный Манетт, а если он теперь будет слишком много работать...
-- Любезный Лорри, сомневаюсь, чтобы это было возможно. В известном направлении он получил сильнейший толчок, надо же теперь восстановить равновесие.
-- Простите, я все-таки буду говорить со своей практической точки зрения. Предположим на минуту, что он действительно переутомит себя работой; последствием этого не будет ли опять припадок старого недуга?
-- Этого я не думаю. По моему мнению, -- сказал доктор Манетт тоном твердого убеждения, -- ничто, за исключением того же усиленного напоминания, не может вызвать повторения припадка. Полагаю, что было нужно чрезвычайное напряжение этой струны, чтобы его вызвать. После того, что случилось, и он все-таки выздоровел, я не могу себе представить, чтобы возможно было такое чрезвычайное напряжение. Мне кажется, и я надеюсь, что больше не могут произойти такие обстоятельства, при которых возможно повторение соответственных впечатлений.
Он говорил с оттенком неуверенности, как человек, знавший, какая безделица может вызвать умственное расстройство, и в то же время выражался определенно, как человек, по собственному опыту изучивший все горькие и мучительные стороны этого вопроса.
Мистер Лорри, разумеется, не опровергал его доводов. Напротив, он притворился гораздо более успокоенным и утешенным, нежели был на самом деле, и приступил к последнему пункту. Он знал, что это будет всего труднее, но, памятуя тот разговор, который он имел с мисс Просс в одно воскресное утро, а также и то, что происходило в течение последних девяти дней, он понимал, что нельзя этого избегнуть.
-- Теперь поговорим о занятии, возобновляемом под влиянием припадка, от которого пациент так счастливо избавился, -- сказал мистер Лорри, усиленно откашливаясь. -- Положим, что это было кузнечное ремесло. Так. Кузнечное ремесло. И положим, например, что пациент привык в свои тяжелые минуты работать у маленькой наковальни. И положим, что совершенно неожиданно его застали опять у этой наковальни. Разве не достойно сожаления, что он упорно держит ее у себя?
Доктор подпер лоб рукой и нервно затопал ногой.
-- Он постоянно держит у себя эту наковальню, -- продолжал мистер Лорри, тревожно глядя на своего друга. -- А не лучше ли было бы устранить ее?
Доктор прикрыл глаза рукой и все так же нервно постукивал ногой об пол.
-- Вы затрудняетесь подать мне совет? -- сказал мистер Лорри. -- Я отлично понимал, что это вопрос щекотливый. А все-таки, мне кажется...
Тут он замолчал, покачивая головой.
-- Видите ли, -- сказал доктор Манетт после нескольких минут тягостного молчания, -- очень трудно объяснить сколько-нибудь разумно то, что творится в глубине души этого бедняка. Было время, когда он страстно мечтал об этом занятии и страстно ухватился за него, как только оно было ему дозволено. Нет сомнения, что оно существенно облегчило его страдания, заменив напряжение ума напряжением пальцев; а по мере того как он совершенствовался в этом занятии, ручной труд так притупил его нравственную муку, что очень естественно, почему он не мог решиться окончательно отказаться от этого прибежища. Даже и теперь, когда он надеется на себя несравненно больше, чем прежде, и даже отзывается о себе довольно самоуверенно, одна мысль, что ему может понадобиться прежнее занятие и вдруг его не будет под руками, приводит его в ужас... Нечто вроде этого испытывает, я думаю, заблудившийся ребенок...
С этими словами он взглянул на мистера Лорри с таким выражением в глазах, которое было похоже именно на детский ужас.
-- Но разве... вы извините, я прошу вас научить меня, простого человека, привыкшего корпеть над счетными книгами и всю жизнь имевшего дело только с гинеями да шиллингами; скажите, постоянное присутствие известного предмета не вызывает ли той идеи, которая с ним связана? Если бы устранить предмет, дорогой мой Манетт, вместе с тем не прошел ли бы и ужас? Словом, держа при себе наковальню, не делает ли пациент некоторой уступки малодушию?
Несколько минут длилось молчание.
-- Надо и то принять во внимание, --- сказал доктор дрогнувшим голосом, -- что это такой уж старый товарищ!..
-- А я бы все-таки не стал его держать, -- сказал мистер Лорри, тряся головой и становясь решительнее по мере того, как доктор колебался. -- Я бы советовал пожертвовать им. Я только и жду вашего согласия. Я убежден, что от этого предмета только один вред. Ну-ка, дорогой мой, добрый друг, уполномочьте меня! Ради его дочери, любезный Манетт!..
Странно было видеть, как ему трудно было на это решиться и какая тяжкая борьба происходила в нем.
-- Ради нее -- хорошо, пусть будет так, я согласен. Но я бы вам советовал не трогать этого предмета в его присутствии. Пускай уберут, когда его не будет дома. Пускай он хватится своего старого товарища только после некоторого отсутствия.
Мистер Лорри выразил готовность сообразоваться с этими указаниями. Весь тот день они провели вместе за городом, и доктор совсем оправился. Еще три дня он чувствовал себя вполне здоровым, а на четырнадцатый день уехал к Люси и ее мужу. Мистер Лорри сообщил ему о том, какие предосторожности они принимали, чтобы Люси не дивилась его молчанию; доктор в том же смысле написал дочери письмо, и она оставалась без всяких подозрений о случившемся.
Вечером того дня, когда доктор уехал из дому, мистер Лорри пошел в его комнату, вооруженный топором, пилой, стамеской и молотком; мисс Просс сопутствовала ему, неся свечу. Они заперлись там, и мистер Лорри таинственным и преступным манером изрубил на части скамейку башмачника, а мисс Просс, державшая свечу, имела такой вид, точно присутствует при душегубстве, чему ее грозная наружность немало способствовала. После этого они растерзали свою жертву в мелкие щепки и немедленно сожгли в кухонной печке, а инструменты, башмаки и оставшуюся кожу зарыли в саду. Для этих добрых и прямодушных людей всякое истребление, а тем более секретное, казалось таким нехорошим делом, что, пока они этим занимались и потом, когда уничтожали следы своей деятельности, и мистер Лорри, и мисс Просс так себя чувствовали (да и по внешности были на то похожи), как будто они сообща совершили какое-то ужасное преступление.