Действительно -- это был занавесный столбик. Да. И столбик над собственной постелью Скруджа, и даже в собственной спальне Скруджа. Перед ним был целый день -- оправиться и переменить образ жизни.
-- Буду жить в прошлом и в настоящем... -- повторил Скрудж, соскакивая с постели. -- Врезались мне в память три духовные урока. О, Джэкоб Мэрлей! Да святится праздник Рождества Христова.
-- Не сняты они, не сняты! -- продолжал Скрудж, обнимая с рыданием постельные занавески. И кольца целы... И всё, что я видел, -- греза!... Он мял и переминал платье, сам не понимая -- что делает.
-- Боже мой! -- говорил он, схватив в обе руки чулки и становясь с ними в позу Лаокоона, оплетенного змеями. -- Господи! я легче пуха, счастливее бесплотного духа, веселее школьника, пьянее вина!... С праздником! Всех имею честь поздравить с праздником!... Эй! кто там! Ау!... Го-го-го!...
Одним прыжком перескочил он из спальни в гостиную и остановился в ней, запыхавшись.
-- Вот и кастрюлька с кашицей! -- кричал он. -- Вот и дверь, сквозь нее же проник призрак Мэрлея! Вот и уголок, где сидел нынешний Сочельник! Вот и окошко, откуда я следил за грешными душами: всё на месте, всё в порядке... Ха-ха-ха-ха!
И это было так... Для человека, не смеявшегося столько лет, этот смех был торжественно великолепен, был родоначальником нескончаемых покатов со? смеха.
-- Не знаю я -- какое у нас сегодня число? -- продолжал Скрудж. -- Не знаю -- сколько времени провел я между духов. Ничего не знаю: я просто ребенок... И как бы мне хотелось быть маленьким ребенком... Эй, гэй, гой, гэй!...
Его восторг был умерен церковными колоколами, перезванивавшими во все тяжкие:
"Дини-дини дон-бум, бум! Динь динь дон, бум, бум, бум! Дон, динь-дон, бум"!
-- Отлично! Отлично! -- покрикивал Скрудж; подбежал к окошку и глянул на улицу. Не было ни изморози, ни тумана: был ясный, свежий денек, один из тех, что веселят и укрепляют, и гонят кровь по жилам в "плясовую". Золотое солнце; голубое небо; колокольный трезвон... Отлично! Отлично!...
-- Какой сегодня день? -- крикнул Скрудж из окошка какому-то вероятно на него же заглядевшемуся мальчишке.
-- Что? -- спросил изумленный мальчик.
-- Какой сегодня день, голубчик? -- повторил Скрудж.
-- Сегодня? -- еще раз спросил мальчик. -- Да сегодня -- Рождество.
-- Рождество! -- подумал Скрудж. -- Стало быть, я его не потерял. Духи устроили всё в одну ночь. Они всё могут сделать -- кто же в этом сомневается? -- всё могут...
-- Эй-эй, любезный?
-- Ну, что? -- ответил мальчик.
-- Знаешь ты мясную лавку на углу второй улицы?
-- Конечно.
-- Умный ребенок! -- заметил про себя Скрудж. -- Ребенок замечательный... Не знаешь ли ты: продана, или нет, индейка -- не маленькая, а которая побольше?
-- А! Это такая, что с меня будет?
-- Восхитительный ребенок! -- прошептал Скрудж. С ним и разговаривать любо... -- Ну, эта самая, котеночек ты мой!
-- Не продана еще.
-- В самом деле?.. -- пойди же -- купи.
-- Шутник! -- ответил мальчик.
-- Нет, -- сказал Скрудж: -- я говорю не шутя. Купи и скажи, чтобы принесли ко мне. Я дам адрес -- куда ее отнести. Захвати с собою какого-нибудь мальчика из лавки, и вот -- тебе шиллинг. "Если ты через пять минут вернешься с покупкою, я тебе дам еще".
Мальчишка полетел необгонной стрелой.
-- Я эту индейку пошлю к Бобу Крэтчиту, -- шептал Скрудж, потирая руки и смеясь: -- он и не узнает -- от кого? Она вдвое толще Тини-Тима... я уверен, что Боб поймет эту шутку...
Он написал адрес несколько дрожавшею рукой, и сошёл вниз, на встречу приказчика из мясной лавки. Ему бросился в глаза дверной молоток.
-- Всю мою жизнь буду я любить тебя! -- сказал Скрудж, погладив молоток. -- И до сих пор я не замечал его!... А какое честное выражение во всей его физиономии... Ох ты мой добрый, мой изящный молоток! А вот и индейка!... Эдакая-то вы! Эге-ге-ге-ге! "С праздником имеем честь поздравить"!..
И точно -- была себе индейка!...
Не верю я, чтобы это пернатое держалось когда-либо на ногах, они подломились бы под ним, как сургучные палочки. "Да ведь вот что: вам не снести ее в Кэмден-Тоун, сказал Скрудж: надо взять кэб" [ Кэб -- нечто вроде кабриолета, т. е. двухколесной таратайки, или тележки.].
Всё это было проговорено со смехом; со смехом же, с веселым смехом, расплатился Скрудж и за индейку и за кэб, со смехом дал деньги мальчику, и, задыхаясь, и смеючись до слез, упал в свое кресло.
Потом он выбрился, оделся в лучшее свое платье, и вышел прогуляться по улицам. На улицах была густая толпа; Скрудж глядел на всех самодовольно, заложил руки за спину, так самодовольно, что трое-четверо прохожих зевак не удержались и приветствовали его словами: "здравствуйте, господин! С праздником имеем честь поздравить"!
Не успел он пройти несколько шагов, как навстречу ему попался тот изящный джентльмен, что накануне приходил к нему в контору с вопросом: "Скрудж и Мэрлей кажется"? Скрудж смутился было; но тотчас же оправился и сказал, взяв почтенного джентльмена за обе руки:
-- Как вы поживаете, сэр? Надеюсь, что вчера, к чести вашей, выдался денек? С праздником позвольте вас поздравить, сэр!
-- Мистер Скрудж?
-- Да. Боюсь, что это прозвище не совсем для вас приятно? Позвольте мне извиниться: не будете ли вы так добры, что... (Скрудж сказал почтенному джентльмену несколько слов на ухо.)
-- Господи! неужели? -- спросил, задыхаясь джентльмен. Любезный мой мистер Скрудж, вы говорите не шутя?
-- Безо всяких шуток! -- отвечал Скрудж. -- Я уплачиваю старый долг, если милость ваша будет -- принять?...
-- Милостивый государь! -- перебил Скруджа собеседник, дружески тряся его за руку: я не знаю -- как и хвалить такое великое...
-- Ради Бога, ни слова более! -- остановил его Скрудж. -- Заходите ко мне... ведь вы зайдете, не правда ли?
-- О! безо всякого сомнения! -- вскрикнул убедительно старый господин.
-- Благодарю, -- сказал Скрудж. -- Я вам бесконечно обязан, и тысячу раз приношу мою благодарность. "Прощайте". Зашел он в церковь; пробежал по улицам; раздал мальчикам несколько легких щелчков по головам; изумился приятности своей прогулки, а пополудни направил стопы к дому племянника.
Раз двенадцать прошел он мимо знакомой двери, и не решался войти. Наконец осмелился и постучался.
-- Дома хозяин, голубушка? -- спросил Скрудж у служанки: -- какая же ты хорошенькая, ей Богу!...
-- Дома, сэр!
-- Где же, милашка?
-- В столовой, сэр, с мистрисс... Если позволите, я вас провожу.
-- Спасибо: он меня знает, -- ответил Скрудж, налегая на ручку замка. -- Я и сам войду.
Приотворил дверь и просунул в нее голову.
Юная чета осматривала накрытый по-праздничному стол...
-- Фред! -- произнес Скрудж.
-- Господи мой боже! -- как вздрогнула нареченная его племянница! Скрудж и позабыл, как она сидела в кресле, положив ноги на табурет: иначе он не осмелился бы войти так нечаянно.
-- Господи! -- вскрикнуль Фред: -- да кто же это там?
-- Я, я, твой дядя Скрудж... Обедать пришел... можно войти?
Вот был вопрос! Фред чуть-чуть ему руки не вывихнул, втаскивая его в столовую. Через пять минут Скрудж был как дома. Ничего не могло быть радушнее приема его племянника и племянницы. Точно также поступили, когда прибыли и Топпер, и полненькая сестрица, и все прочие гости. Какое, удивительное общество, какая удивительная игра в фанты, какое у-ди-ви-тель-ное веселие.
На другой день Скрудж рано пришел в свою контору, -- о! раным-рано... Ему только и хотелось -- прийти раньше Боба Крэтчита и уличить его на месте преступления.
Так ему и удалось! Часы прозвонили девять -- Боба нет; девять с четвертью -- всё нет Боба. Боб опоздал восемнадцать минут с половиною. Скрудж сидел в растворенной двери, чтобы лучше видеть, как Боб опустится в свой колодезь.
Еще не растворяя двери, Боб снял шляпу и носопрят; а потом, во мгновение ока, очутился на своем табурете и так пустил перо по бумаге, как будто хотел догнать улетевшие девять часов.
-- Эй, господин! -- крикнул Скрудж, попадая по-возможности верно в свой прежний тон: -- что так поздно?
-- Мне очень неприятно, сэр! -- сказал Боб. -- Я немножко опоздал.
-- Опоздали! -- продолжал Скрудж. -- Мне действительно кажется что вы опоздали. Пожалуйте-ка сюда...
-- Раз в году, сэр! -- заметил робко Боб, вылезая из своего колодезя. -- Больше не случится... Загулял я вчера немножко, сэр!...
-- Это всё хорошо, -- сказал Скрудж, -- но я должен вам, любезный друг, заметить, что не могу терпеть таких беспорядков. А следовательно, прибавил он, вскочив с табурета и толкнув под бок Боба так, что он отлетел к своему колодезю, следовательно -- я желаю прибавить вам жалованья.
Боб задрожал и протянул руку к линейке. Было мгновение, когда он хотел ударить линейкой Скруджа, схватить его за шиворот и позвать людей, чтобы на Скруджа надели горячечную рубашку.
-- С веселым праздником, Боб! -- проговорил важно Скрудж и дружески потрепал своего приказчика по плечу. -- С более веселым, чем когда-либо. Я прибавлю вам жалованья и постараюсь помочь вашей трудолюбивой семье. Сегодня мы поговорим о наших делах за рождественским стаканом бишофа, Боб!
Скрудж не только сдержал слово, но сделал гораздо -- гораздо более, чем обещал.
Для Тини-Тима (он разумеется, и не думал умирать), Скрудж сделался истинно вторым отцом.
И стал Скрудж таким хорошим другом, таким хорошим хозяином и таким хорошим человеком, как всякий гражданин всякого доброго, старого города, в добром, старом свете. Нашлись господа, что подсмеивались над подобною переменою, да Скрудж им позволял подсмеиваться, и даже ухом не вел.
В отместку этим господам, он и сам смеялся -- от полноты души.
С духами прекратил он всякие сношения; но зато завел с людьми, и дружески готовился каждый год встретить с ними святки, и все отдавали ему полную справедливость, что никто так весело не встречал праздников.
Если бы то же говорили о вас, обо мне, о всех нас... А затем, как выражался Тини-Тим: " Да спасет всех нас Господь, -- всех, сколько нас ни на есть! "