"Вестник Европы", 1809 год, No13
Рассудок.
Позволите ли сказать вам одно слово, госпожа Мода?
Мода.
Одно слово, господин Рассудок? Не много ли этого?
Рассудок.
Много? одного слова много? Не стыдно ли вам, милостивая государыня, лениться выслушать одно слово!
Мода.
Какой же стыд, господин Рассудок! думала ли я когда-нибудь с вами разговаривать?
Рассудок.
Это правда, милостивая государыня; нельзя попрекнуть вас, чтобы вы заговаривались с бедным Рассудком; но согласитесь, что нам не худо было бы быть подружнее.
Мода.
С ума вы сошли, государь мой? нам подружиться? и вы и я непременно погибнем!?
Рассудок.
Объяснитесь! я худо вас понимаю.
Мода.
Вы ни на час без объяснения! советую вам вспомнить пословицу: умному полслова! Коротко да ясно: кредит мой пропал, если заметят, что я имею с вами сношение.
Рассудок.
Осмеливаюсь сказать, что вы даете мне весьма худое понятие о ваших обожателях и любимцах.
Мода.
Я мало слыхала об ваших! и много ли их, право, не знаю. Давно уже говорят, что ваши владения несколько запустели.
Рассудок.
И говорят правду -- но в этом надобно обвинять ваше кокетство, милостивая государыня! каждый день похищаете вы у меня по нескольку верноподданных.
Мода.
Я никого не думала похищать. Мое дело явиться -- и все за мною следуют.
Рассудок.
Но скажите по совести, не чудно ли, что вас предпочитают мне?
Мода.
Какой неучтивец! прямой Рассудок! вольно вам никогда не меняться, и быть вечно одинаковым.
Рассудок.
Рассудок не должен меняться!
Мода.
Потому-то он и скучен.
Рассудок.
Но, милостивая государыня, не думаете ли, что я совершенно всеми оставлен?
Мода.
Да -- может быть -- найдется в вашей свите несколько угрюмых уродов, которые сами стыдятся той роли, которую играют против желания. Мои обожатели все налицо -- а ваши скрываются.
Рассудок.
Смейтесь, милостивая государыня -- но каждый из обожателей моих бывает щедро награжден за временное свое incognito. Мудрец умирает -- и целый мир спешит на поклонение гробу его; потом обожают его память.
Мода.
Нечего сказать, завидное наслаждение! Но знаете ли, милостивый государь, что это наслаждение так неразлучно с смертью, что непременно должно исчезнуть, если вашему покойнику вздумается весьма некстати воскреснуть.
Рассудок.
А кто дает славу заслуженную? Не вы ли?
Мода.
Положим, что вы; а кто блестящую?
Рассудок.
Перед вами блестящая слава, я довольствуюсь истинною; мое дело возбуждать удивление к подвигам великим, а ваше оглушать одними хлопушками, или слепить глаза близоруких глупцов шумихою. Мне ли неизвестны те клубы, в которых вы изволите председательствовать, и те конторы, которыми премудро и славно управляете. Не вы ли без всякой меры, без всякой основательности раздаете богатство, достоинство, славу, или ругательство, стыд, посмеяние? Герои вашего рукоделия не иное что, как призраки, созданные Армидою; по вашей милости человек, одаренный истинным гением, принимается за глупца, глупый, который не умеет двух перечесть, кажется гением первой степени.
Мода.
Что ж это за преступление? Любимцы мои от того не страждут, и мир не остается в накладе: заблуждение для него необходимо! Чем, скажите, чем бы вы заняли этих младенцев, когда бы надлежало привязываться только к тому, что называется у вас основательным, благоразумным?
Рассудок.
Я бы и не подумал жаловаться, когда бы заблуждения, в которые вы по милости своей заводите целый свет, не были часто важные и весьма важные...
Мода.
А каких бы вам хотелось, милостивый государь? Бездельных, ребяческих? Но этого и для меня, и для людей было бы слишком мало. Знаете ли, что некоторого рода упоение для людей необходимо? Приличнейшее, или лучше сказать, самое счастливое для них состояние, господин Рассудок, есть то забвение самих себя, в котором они лишаются способности умствовать (по моему безумствовать), и неприметно, без всякого скачка, переходят из одного заблуждения в другое. Человеческая жизнь показалась бы слишком долгою, когда бы человек осужден был всегда одинаковым образом видеть, одинаковым образом действовать, одинаковым образом мыслить, и словом, быть нынче таким точно, каким был вчера, будет завтра, и будет вечно. Катись по свету, но бойся опираться, говорит писатель, который мне одной обязан тем, что его вытащили из паутины и пыли, и начали славить.
Рассудок.
Вам?... Перекреститесь! вам обязан Монтень уважением нашего времени?
Мода.
Мне, государь мой, не взыщите!
Рассудок.
С вашего позволения, это выдумка!
Мода.
Выдумка или нет -- но в моей власти и выдумку сделать истиною.
Рассудок.
Чего доброго! Мы давно привыкли удивляться чудесам вашего рукоделья.
Мода.
То ли еще увидите! Например; вы не поверите, если доложу вам с совершенною преданностью, что ваш первый трагик, Корнель, прозванный великим, был мой воспитанник!
Рассудок.
В самом деле? Имею честь вас поздравить с таким воспитанником!
Мода.
Угодно ли выслушать мои доказательства? Корнель явился в такое время, когда пожар, зажженный междоусобными войнами, или лучше сказать, мною во Франции, потухнув, еще дымился, французские головы почитали себя римскими именно потому, что были несколько времени сумасбродными. Ришелье принуждал их к повиновению -- и все повиновалось вслух, но все роптало шепотом. Что ж сделал Корнель! Он воскресил римлян, заставил их говорить на сцене тем языком, каким современники его говорили у себя дома или в кругу коротких приятелей; он все возвысил, и многое сделал гигантским. Современники его вытягивали шею и подымались на цыпочки, чтобы сравниться ростом с его великанами; прибавьте к сим тайным причинам заблуждения неоспоримые причины великого духа Корнеля, и способы, которыми он приобрел славу свою, будут вам совершенно известны.
Рассудок.
Позвольте, позвольте -- а Расин? Вы сами должны признаться, что способы, употребленные сим великим трагиком, совсем противны Корнелевым!
Мода.
Однако указаны мною. Французы, наскучив республиканством, начали заниматься любовью. Любовь и женщины вошли в моду -- и главною страстью в трагедиях Расина сделалась какая-то любовь.
Рассудок.
Но он переменил язык, когда подружился со мною! И этот язык несравненно превосходнее первого, не правда ли?
Мода.
Может быть; но какую пользу принесла эта перемена самому стихотворству? Он умер, не будучи уверен, что Аталия, последняя и лучшая его трагедия, переживет его и даже будет прочитана которым-нибудь из потомков его от первой сцены до последней.
Рассудок.
Извините -- я шептал ему на ухо, чтобы он ни о чем не беспокоился. Но я напомню вам еще об одном человеке, который, надобно признаться, удивительнее всех ваших Корнелей и Расинов. Он несколько времени блистал на сцене трагической -- но способы его были совсем иные! В трагедиях его ни политика, ни любовь не составляют главного предмета; он приводил в действие все страсти, все склонности, все качества человеческого сердца, и все великие пружины Природы; он даже осмелился быть моралистом.
Мода.
Вы говорите о Вольтере -- я знаю, и очень коротко знаю этого человека.
Рассудок.
Шутите, милостивая государыня!
Мода.
Какие шутки -- Вольтер частехонько приходил требовать моих советов, и может быть чаще других философов, историков и стихотворцев.
Рассудок.
Поздравляю! следственно госпожа Мода иногда изволила заниматься и нравоучением!
Мода,
Чем же я хуже других? Было такое время, когда я занималась и астрономиею, когда целые сотни парижских дам бегали за мною в анатомический кабинет смотреть, как потрошили мертвых, или в химическую лабораторию наблюдать вонючие законы гниения. Сказать мимоходом, я непременно хочу, чтобы женщины узнали все тайны природы, продолжая однако сохранять про себя собственные.
Рассудок.
А я скажу, что я рассердился бы на вас, милостивая государыня, когда бы мог на минуту забыть, что я Рассудок.
Мода.
Сердитесь, сколько хотите. Но время и кончить наши разговоры, поверьте мне, что вы лишитесь всех своих прав, если не будете иметь уважения к моим.
Рассудок.
Мои права останутся навсегда драгоценными для таких людей, которые никогда не видали вас в глаза. Мильтон, Тасс, Ла Фонтень были забыты от современников, зато никогда не умрут в потомстве.
Мода.
А если бы я вступилась за этих господ, то они могли бы пожить и прежде смерти.
Рассудок.
Признайтесь, что вас уважают только тогда, когда вы кажетесь мной. К тому же я старше вас: вы еще не родились, когда я управлял уже целым светом.
Мода.
Не верю.
Рассудок.
Но скажите сами, кто думал просить ваших советов в то время, когда все люди жили по лесам, в состоянии простой натуры, питались желудями, носили вместо одежды звериные кожи, или и совсем не знали одежды, не брили бород, не стригли ногтей?..
Мода.
Как, господин Рассудок, вы хвастаетесь своими сношениями с этими неряхами! -- тем хуже для вас.
Рассудок.
Но эти неряхи сделались людьми, как скоро меня узнали.
Мода.
А сделавшись людьми они узнали меня.
Рассудок.
Мною преобразовано множество народов.
Мода.
А мною образованы все до одного.
Рассудок.
Я управлял древнею Спартою, древним Римом.
Мода.
И был по милости моей выгнан из обоих! Я управляю Парижем, и верно во веки веков не уступлю места Рассудку.
Рассудок.
А надобно признаться, что мое присутствие было бы не лишним в вашем Париже!
Мода.
И! Господин Рассудок! Не советую вам и показываться в Париже; вас засмеют. Живите с англичанами, читайте газеты, пейте ром, говорите God dam, и Бог с вами!
Рассудок.
Я думаю -- что нам не худо было бы сделать небольшое дружеское условие!
Мода.
Понимаю -- но это весьма щекотливое дело! Беда, если узнают, что мы помирились, что вы существуете мною, а я вами.
Рассудок.
Будем скромны -- и никто не узнает!
Мода.
А подозрения? -- слухом земля полна, господин Рассудок!... Но теперь на первый случай довольно -- время дорого; вы знаете, что я существую только минутами -- завтра надобно явиться мне в новом виде -- а вы оставайтесь при своем -- будет время -- тогда посмотрим -- может быть -- однако не даю слова -- терпение, скромность -- пуще всего не сказывайте никому, что вы со мною виделись, и ради Бога, не старайтесь меня увидеть -- а если уже это будет крайне нужно, то приходите по крайней мере в маске, например можете занять армянское платье и колпак с гремушками у Мома -- но всего безопаснее ждать приглашения от меня -- я пришлю за вами -- простите.
Перевод Жуковского В.