Теперь вернемся к злополучной молодой княгине Наталье Борисовне Долгоруковой, урожденной графине Шереметевой, и расскажем, что стало с этой многострадальной женщиной после ужасной казни ее мужа, князя Ивана Долгорукова.
Ее горе не поддается описанию. Одна только глубокая вера в Бога да любовь к детям спасли ее от отчаяния, и она продолжала жить в Березове. О ней как бы забыли.
У Натальи Борисовны было два сына: старшему, Михаилу, очень похожему на своего отца, шел десятый год, а младшему, Мите, только четвертый.
Они были единственной утехой бедной матери. Наталья Борисовна старалась воспитывать их в беспредельной вере в Бога и в любви к ближнему. Глубоко верующая мать хотела, чтобы и ее сыновья были такими же.
Наталья Борисовна не рассказывала сыновьям о страдальческой смерти их отца и по возможности старалась скрыть от них это. Старший сын Михаил был не по летам развит. Это был добрый, тихий и очень впечатлительный мальчик. Он горячо любил свою многострадальную мать и злополучного отца. Мише хоть и не говорили про казнь отца, но он догадывался, что его уже нет более в живых.
"Если бы папа был жив, то его вернули бы к нам, не стали бы разлучать с нами. Нет, папа, наверное, умер, а может, его убили... Спрошу у мамы... она скажет", -- не раз думал Миша и однажды привел свою мысль в исполнение, обратившись к матери с такими словами:
-- Мама, скажи, пожалуйста, где папа?
Этот вопрос заставил побледнеть Наталью Борисовну.
-- Не знаю, мой родной, -- тихо ответила она. -- Вашего папу увезли, давно увезли, а куда, я не знаю.
-- Может, он умер... ведь так, мама? Папа умер?.. Только ты нам про то не говоришь, жалея меня и Митю? А все же, мама, ты должна сказать мне: ведь я не знаю, как молиться за папу -- как за умершего или как за живого? -- серьезно, но дрожащим голосом спросил Миша у матери.
-- Ваш отец умер... Помолись, Мишенька, за упокой его души, -- захлебываясь слезами, ответила Наталья Борисовна.
-- Умер, умер... бедный папа!.. Его убили, ведь так, мама?.. Его казнили? Что же ты не отвечаешь? Стало быть, так... Папа казнен?
Судорожное рыдание, вырвавшееся из наболевшей груди бедной матери, было ответом Мише.
-- Мама, милая, дорогая, полно, не плачь! -- стал он утешать ее. -- Ведь ты сама, мама, учила меня терпеть и покоряться... За папу теперь молиться надо. Он казнен невинно, и Бог накажет за него злодеев... Ну полно же, мама, плакать! Давай лучше помолимся за папу...
И из чистого сердца мальчика полилась чистая молитва к Богу за казненного отца.
Второго сына Натальи Борисовны не коснулось еще житейское горе; его младенческая душа была чужда этому; он не понимал, что его отец кончил свои дни на эшафоте, под топором палача. Он только спрашивал мать, почему с ними нет папы и почему она все плачет. И бедная Наталья Борисовна, как могла, успокаивала своих сыновей. Она покорилась своей судьбе и не ждала ниоткуда помощи.
Но о Наталье Борисовне вспомнила сама государыня Анна Иоанновна. 26 апреля 1739 года последовал следующий высочайший указ: "Жену князя Ивана с детьми и со всеми пожитками отпустить в дом к брату ее графу Петру Борисовичу Шереметеву".
Замечательное совпадение: Наталья Борисовна после долгого и утомительного путешествия прибыла в Москву 17 октября 1740 года, в самый день смерти императрицы Анны Иоанновны.
Не особенно ласково встретил сестру граф Петр Борисович: он никак не мог ей простить то, что она вышла за князя Ивана Долгорукова.
-- Вот говорил я тебе, сестра, а ты меня не послушала -- вышла за Ивана Долгорукова и сколько бед и несчастий приняла из-за этого! -- с упреком проговорил граф Шереметев Наталье Борисовне.
-- Былое вспоминать нечего, братец.
-- Нет, сестра, вспомнишь, да как еще вспомнишь! Какие за тебя женихи-то сватались богатые, знатные. Например, граф Левенвольд. Ты бы и посейчас жила с ним припеваючи, в славе да в богатстве.
-- Не любила я графа Левенвольда, а потому и не пошла за него.
-- Ивана Долгорукова любила? Выбрала пару, нечего сказать!
-- Не пойму я, братец, к чему все это ты говоришь мне? Боишься, объем я тебя с моими ребятишками? Так, что ли?
-- И в мыслях у меня этого не было. Из одной жалости к тебе, сестра, я говорю.
-- А если ты жалеешь меня хоть немного, то не вспоминай былого, не растравляй моей сердечной раны, -- с глазами, полными слез, проговорила княгиня Наталья Борисовна.
Очень неприглядна и несладка была ее жизнь в доме брата, хотя она и получила от него 500 душ крестьян -- незначительную долю обширнейших шереметевских вотчин.
Наталья Борисовна очень обрадовалась, когда узнала, что ее родственница по мужу, Маруся, живет с мужем вблизи подмосковной усадьбы ее рода. Она поехала к Храпуновым и встретила там радушный, родственный прием. Левушка отвел для дорогой гостьи лучшую половину в своем доме в усадьбе, окружил ее попечениями и ласкою. Но рассудительная княгиня прогостила у них немного, не желая стеснять небогатых Храпуновых, и поехала к другим своим родичам. В Москве княгиня Наталья Борисовна проживала, как говорит она сама, так: "Скиталась по чужим домам".
Между тем время шло. Старший сын княгини Натальи Борисовны Миша вырос, возмужал и стал молодец-молодцом. Он поступил в военную службу, женился на княжне Голицыной. Но недолго прожил он со своей любимой женой: она скоро умерла. Тогда мать уговорила его снова жениться на баронессе Строгановой.
Второй ее сын, Митя, рос слабым, болезненным ребенком. В 1753 году княгиня Наталья Борисовна уехала с ним в Киев, твердо решив проститься навсегда с миром и постричься в Киеве, во Фроловском монастыре; в инокинях она приняла имя Нектарии и своей строгой, подвижнической жизнью служила примером для всей обители.
Князь Дмитрий, второй сын Натальи Борисовны, был слабый, болезненный от природы; вследствие несостоявшегося брака он впал в душевное расстройство, близкое к помешательству. Он ушел в мистицизм, поступил в один из киевских монастырей послушником, перед смертью принял пострижение и умер на руках горячо любившей его матери, инокини Нектарии. Теперь уже ничто не связывало ее с миром; испытав столько горя в жизни, она предалась всецело религии, стремясь найти в ней утешение.
"Кто даст главе моей воду и глазам моим слезы? Недостает силы ни плакать, ни вздыхать!" -- говорила она и приняла схиму в 1767 году.
Скончалась она во время чумы 1771 года, 58-ми лет отроду.
"Светлый образ Натальи Борисовны ярко рисуется в ее записках, хорошо известных всем образованным русским. Ее воспели два поэта, Козлов и Рылеев, и личность Натальи Долгоруковой стала олицетворением идеальной супружеской любви и глубокий жизненной скорби. Горькую чашу пришлось испить вообще русской женщине, из этой чаши через край испила Наталья Борисовна. Покориться горю, но не пасть под его ударами -- великий нравственный подвиг, который она совершила с таким достоинством".
Нельзя обойти молчанием и судьбу злосчастной княжны Екатерины Алексеевны Долгоруковой, бывшей обрученной невесты императора-отрока Петра II.
Княжну Екатерину отправили в Горицкий девичий монастырь, приписанный к вологодской епархии, и это обстоятельство вызвало там большой переполох. "Настоятельница монастыря до того испугалась, что долго не хотела впускать в монастырь сторонних лиц, даже в церковь богомольцев: страшно опасно было имя Долгоруковых; боялась она за небрежное смотрение или, чего Боже сохрани, что-нибудь похожее на снисхождение к заключенным колодницам. В те времена в монастырях с колодниками не церемонились: для усмирения их и для острастки были колодки, кандалы, стулья с цепями, палки, плети, "шелепа", то есть мешочки, набитые мокрым песком".
К Екатерине Долгоруковой положительно никого не допускали, да и ей самой выхода никуда не было; дверь ее келейки, похожей на чулан, всегда была заперта.
Но и в такой жизни бывшая царская невеста не потеряла своего достоинства и не упала духом и по-прежнему была спесива и горда. Как-то однажды монахиня-прислужица, носившая к заключенной еду и питье, за что-то хотела дать острастку Екатерине Долгоруковой и замахнулась на нее огромными четками, сделанными из деревянных бус. Эти четки иногда служили и орудием наказания, то есть заменяли плеть.
-- Остановись! Уважь свет и во тьме: я -- княжна, а ты -- холопка, -- громко проговорила Екатерина Долгорукова, окинув горделивым взглядом монахиню-приставницу, а та так смутилась, что и четки выпали из рук, и она поспешила выйти, забыв даже запереть за собою дверь. -- Вернись и запри дверь, а то я убегу, -- насмешливо крикнула вслед монахине бывшая царская невеста, как видно, не забыв своего прежнего величия и лишь озлобившись от превратностей судьбы и несчастий.
Как-то в Горицкий монастырь приехал сам Андрей Иванович Ушаков, страшный начальник тайной канцелярии. Все засуетились, забегали. Игуменья и монахини не помнили себя от страха. Ушаков приказал показать место заточения Екатерины Долгоруковой. Его повели к знатной колоднице, и он в сопровождении настоятельницы монастыря вошел к заключенной. На него пахнуло зловонием и духотой; изба, где заключена была бывшая невеста императора-отрока, была мала, грязна и душна; свет едва проникал в маленькое оконце.
Княжна Екатерина бросила горделивый взгляд на вошедшего; она узнала начальника тайной канцелярии, недоброжелателя ее рода, и быстро отвернулась от него.
-- Здравствуй!.. Узнала ли меня? -- спросил Ушаков.
-- Как тебя не узнать! Узнала.
-- Что же ты отвернулась?.. Или тебе не в угоду мой приход?
-- А зачем ты пришел? Зачем?.. Глумиться надо мною, смеяться... Что же, смейся, пока твой смех в слезы не обратится.
-- Не смеяться, а милость тебе хочу я оказать.
-- Ты? Милость? Я не нуждаюсь ни в чьей милости, а в твоей и подавно.
-- А спеси в тебе осталось еще много! Гляди, ведь я горазд сбивать спесь, -- сердито проговорил Ушаков.
-- Не грози, не страшен ты мне.
-- А вот я угощу тебя батогами.
-- Что же, это -- твое дело, дело палача тебе сподручно. Послушай, припомни то время, когда ты целовать мою руку считал за счастье.
-- Ну и девка! -- проговорил Андрей Иванович и, со злобою плюнув, вышел, строго приказав игуменье смотреть за колодницею.
Думала старица игуменья с монахинями, как еще строже смотреть за заключенной Долгоруковой, и надумали заколотить наглухо единственное оконце, находившееся в ее тюрьме.
И очутилась в постоянном мраке "разрушенная царская невеста". Теперь не допускали никого близко подходить к ее тюрьме.
Почти три года провела в таком заключении княжна Екатерина, до тех пор оставаясь заживо погребенной в своей тюрьме, пока на престол царей русских не вступила дочь Великого Петра, императрица Елизавета, которая своим властным словом отверзла несчастной темницу.