I

Карточный зал клуба тонул в облаках табачного дыма. Было душно и жарко. На ломберных столах сверкали груды золота. Над Москвой занимался уже бледный рассвет, но игроки забыли про время. Без устали мелькали по зеленому полю пестрые фигуры карт, и переливалось с тихим звоном золото.

Наконец и у баловней счастья, и у проигравших состояния иссякли силы. Один за другим стали подниматься игроки, перебрасываясь коротенькими фразами. Скоро зал совсем опустел. Только за одним столом осталось еще двое игроков, Федор Иванович Тольский и Алексей Михайлович Намекин, оба -- юноши, изящные, красивые, всем выдававшие свое аристократическое происхождение.

Федю Тольского, отчаянного кутилу, страстного игрока и упрямого дуэлянта, прозвали в его кругу Американцем. Это был почти красавец, с прекрасными черными до синевы кудрями и такой же бородкой. На матово-белом лице горели большие черные глаза.

Другой юноша, Алеша Намекин, лет на пять моложе Тольского, со стройною и сильною фигурой, пользовался репутацией смельчака, которому все нипочем. Он почти не знал партнера и играл с ним впервые.

-- Ну, однако, пора и мне, пять часов, -- проговорил он, вставая из-за стола и потягиваясь. -- Давайте рассчитаемся!

-- Давайте, -- сквозь зубы процедил Тольский и стал подсчитывать мелом в столбик цифры. -- Вы проиграли ровно двадцать тысяч, -- сказал он, окончив подсчет.

-- Как двадцать тысяч? -- удивился Намекин.

-- Да так... как другие проигрывают, так и вы мне проиграли.

-- Нет, извините, такие деньги я не мог проиграть.

-- У меня записано... вам остается только заплатить.

-- Нет, таких денег я не заплачу. Я привык платить лишь то, что проигрываю.

-- Вы мне и проиграли.

-- А я повторяю, что таких денег не проиграл.

-- Значит, попросту вы отказываетесь платить? -- сверкнув глазами, спросил Тольский.

-- Отказываюсь. Я зря не бросаю денег.

-- Повторяю вам, у меня записано.

-- Записывать вы вольны, сколько хотите.

-- Вот что... может быть... Но я привык руководствоваться тем, что записываю, и докажу вам! -- Тольский быстро встал, подошел к дремавшему у двери лакею, резким движением вытолкнул его из комнаты, запер дверь, вынул из бокового кармана пистолет, положил его на стол и протяжно произнес: -- Он заряжен.

-- Ну так что же?

-- А то: заплатите вы мне или нет?

-- Разумеется, нет, -- совершенно спокойно ответил Намекин.

-- Даю вам десять минут на размышление. Подумайте! Иначе я вас...

-- Убьете, что ли? Право, не стоит! -- Намекин вынул из кармана часы и бумажник и положил их на стол. -- Часы стоят рублей пятьсот, не больше, а денег в бумажнике двадцать пять рублей... Вот и все, чем вы можете поживиться, если убьете меня... Ну, а за убийство придется и отвечать; а если бы вы захотели скрыть преступление, вам пришлось бы потратить на это не одну тысячу. Теперь судите сами, какой вам расчет убивать меня?

-- Ну и молодец же вы! Вот человек, которого я так давно искал!.. Давайте руку, и станем друзьями! -- весело воскликнул Тольский.

-- Что же, я не прочь...

Новые друзья, при таких необычайных условиях заключившие союз дружбы, крепко пожали друг другу руки.

-- Нет, давайте обнимемся и выпьем на брудершафт, -- громко сказал Тольский.

-- И на это согласен.

-- Две бутылки шампанского, живо! -- закричал Тольский.

Явилось вино, хлопнули пробки. Золотистая влага задорно-весело заиграла в высоких бокалах. В клубе уже погасили огни. Новым приятелям пришлось оставить клуб.

-- Прощай, Алеша, до завтра, -- садясь в сани, запряженные иноходцем, весело крикнул молодой Тольский.

-- Прощай.

-- Куда прикажете? -- спросил кучер у Тольского.

-- Куда ехать?.. Э, все равно... Вези, куда хочешь.

Сани понеслись к Кремлю.

Было морозное раннее утро. Где-то прозвучал колокольный звон, ему ответили другие колокола.

-- Что за звон? -- лениво спросил Тольский у кучера.

-- К ранней обедне, ваше сиятельство.

-- Неужели к обедне? Который же теперь час?

-- Недавно пять пробило.

-- Ну так вези меня домой.

-- Слушаюсь.

Проезжая переулком, Тольский услыхал крики о помощи. Он приказал остановить лошадь и стал прислушиваться. Крики неслись из маленького деревянного домика.

-- А ведь в этом доме кричат! -- сказал Тольский кучеру. -- Ты подожди здесь, а я пойду разведаю, что такое.

Молодой человек выпрыгнул из саней и быстро подошел к воротам домика. Ворота были заперты. Крик о помощи стал еще яснее. Он доносился уже не из домика, а как будто из двора. Тольский принялся стучать в ворота. Крик вдруг смолк, но никто не отпер. Тогда Тольский налег своим могучим плечом на калитку; та не поддавалась. Тольский принялся стучать в ворота и ногами и руками.

Наконец послышался недовольный голос:

-- Кто там безобразит? Кто стучит?

-- Отпирай! -- крикнул Тольский.

-- Да кто ты такой, и зачем я стану тебе отпирать?

-- Если не отопрешь, я полицию приведу.

Угроза подействовала. Калитку отперли. Тольский увидал перед собой заспанного сторожа.

-- Что вам угодно? -- спросил он.

-- Мне надо узнать, что у вас за шум на дворе? Кто-то кричал, звал на помощь.

-- Что вы, сударь! У нас ни шума, ни крика не было...

-- Но я слышал... ясно слышал, что с этого двора звали.

-- Помилуйте, у нас на дворе никого нет, хоть сами взглянуть извольте.

Тольский вошел на двор и оглядел его. Действительно никого не было.

"Что же это значит? Я ясно слышал, что кто-то со двора этого дома кричал о помощи... Я... я не мог ошибиться. Нет, что-нибудь не так. Надо дознаться", -- подумал Тольский и спросил:

-- Кому принадлежит дом?

-- Отставному секунд-майору Гавриилу Васильевичу Луговому.

-- А где теперь твой барин?

-- В покоях почивать изволит.

-- Так ты говоришь, что у вас в доме и на дворе все спокойно? Но крик был так ясно слышен...

-- Может, кто и кричал, только не у нас, -- уверенно проговорил сторож.

-- А ты не врешь?

-- Что же мне врать?

-- Но все же ваш дом я замечу.

Тольский, прежде чем сесть в сани, обошел весь двор, увязая по пояс в снегу. Нигде ничего подозрительного не оказалось.

Было уже почти светло, когда он оставил этот загадочный двор. Он сел в сани и махнул рукою кучеру, чтобы тот вез его домой.

Тольский жил на Пречистенке, в большом наемном доме. Весь второй этаж занимала его квартира. В нижнем этаже помещались дворовые. Он снимал весь дом в аренду, и, кроме него, других жильцов не было.

Деньги платил Тольский купцу-домохозяину не очень исправно. Но купец Мошнин волей-неволей принужден был терпеть такого съемщика.

Как-то раз купец, не зная еще хорошенько нрава своего квартиранта, предложил "очистить квартиру".

-- Что такое?! Ты, борода, смеешь меня гнать с квартиры, меня?! -- закричал Тольский.

-- Не выгоняю, барин, а отказываю.

-- Да ведь это все равно, что в лоб, что по лбу. Понимаешь ты, борода, или нет? А если понимаешь, то как же ты смеешь?

-- Деньги не платите.

-- Вот что... Стало быть, есть причина.

-- Известно, без причины не отказал бы.

-- А понимаешь ли ты, борода, что этим поступком ты меня оскорбляешь!

-- Помилуйте, какое же в том оскорбленье?

-- А за оскорбленье знаешь ли ты, чем я отплачиваю? Смертью!.. Слышал? И я с тобой буду драться на дуэли.

-- На дуэли?.. Да что вы, ваша милость, помилуйте!

-- К барьеру, черт возьми!

Купец побелел как полотно.

-- Помилуйте... Я... я отродясь пистолета в руки не брал... Помилуйте... Я... не отказываю вашему сиятельству, живите в моем доме...

-- То-то, борода... Ты гордись тем, что я живу в твоем доме. А деньги я тебе заплачу.

-- Слушаюсь... Не извольте беспокоиться... Подождем, -- кланяясь Тольскому и отступая к двери, проговорил купец и с тех пор перестал являться в свой дом на Пречистенке.

К чести Тольского надо прибавить, что он не пользовался робостью своего домохозяина и, когда у него бывали "лишние" деньги, платил их за квартиру. Только лишние деньги оказывались очень редко. Точно так же должал Тольский в лавках, откуда брал разную провизию. Торговцы боялись не верить Тольскому и скрепя сердце отпускали в долг. Усадьбы и деревеньки у Тольского были заложены и перезаложены, а некоторые уже проданы с торгов.

Жил Тольский в большой квартире один, холостяком, только со своими дворовыми, которые все без исключения были преданы ему душой. Женской прислуги он не держал и вообще недолюбливал "бабье сословие". Он любил кутежи, вино, карты, а к лошадям у него была прямо-таки страсть. Его иноходцы и рысаки славились на всю тогдашнюю Москву. Но к женщинам Тольский был холоден. Только раз одна из московских прелестниц сумела покорить его бурное и гордое сердце...

Федор Иванович вернулся домой, но спать не лег: ему не давал покоя крик о помощи, который донесся до него из домика в переулке близ Никитской, он то и дело вспоминался. Поэтому, наскоро позавтракав и положив в карман пистолет, без которого никогда не выходил, Тольский пешком направился к этому загадочному домику.

Ворота и калитка были опять заперты. Тольский постучал.

-- Что надо, сударь? -- спросил какой-то молодой парень, выходя за калитку.

-- Мне надо видеть твоего барина.

-- Барин Гавриил Васильевич нынче ранним утром изволили выбыть из Москвы.

-- Ты врешь, твой барин дома.

-- Помилуйте, с чего же я стану врать?

-- Послушай, тебя как звать?

-- Прошкой.

-- Ты видишь, Прохор, эту монету? -- И Тольский показал парню полуимпериал. -- Она будет твоей, если ты не станешь скрывать от меня то, что я у тебя спрошу.

-- Извольте, сударь, спрашивайте, -- дрожащим голосом проговорил парень, жадно посматривая на золотую монету.

-- Твой барин дома?

-- Никак нет, в усадьбу выехали.

-- Прошлой ночью, скорее сегодня ранним утром, я проезжал мимо вашего дома и слышал крики о помощи. Говори, кому нужна была помощь? Кто кричал?

-- Я... я не знаю.

-- Стало быть, не хочешь, чтобы золотой был твой?

-- Очень, сударь, хочу...

-- А если хочешь, говори.

-- Скажу... Только не здесь, -- робко оглядевшись вокруг, проговорил Прохор. -- Здесь подслушать могут. Дворецкий выследит.

Действительно, как раз в это время со двора послышался сердитый голос:

-- Прошка, с кем ты там у ворот болтаешь?

-- Так я... Савелий Гурьич... я сейчас...

-- То-то... смотри у меня, не прогуляйся на конюшню за свой долгий язык.

-- Кто это? -- спросил Тольский.

-- Барский камердинер, он же и дворецкий. Старик -- яд, змея! Скажите, сударь, где вы жить изволите, я как-нибудь урву время и приду к вам, -- добавил он.

-- Когда?

-- Нынче вечером забегу...

Тольский сказал адрес.

-- Смотри же, приходи сегодня, я ждать буду. Придешь -- получишь золотой и еще прибавку, обманешь -- быть тебе битым!

-- Прошка, пес, да с кем ты зубы точишь! Иди скорей, дьявол! -- послышался опять сердитый голос.

-- Иду, Савелий Гурьич!.. С полицейским я разговариваю, -- выдумал ответ дворецкому молодой парень.

-- А вот я посмотрю, что такое за полицейский, только дай мне тулуп надеть.

Однако пока старик дворецкий надевал тулуп, Тольский быстро отошел от ворот домика и зашагал по переулку. А Прохор поспешно запер калитку и поплелся в людскую избу, находившуюся рядом с барским домиком.

-- С кем ты говорил? -- набросился на него старик дворецкий с гладко выбритым лицом.

-- Да с хожалым.

-- Что же ты с ним говорил? Про что?

-- Да снег сгребать приказывал; ухабы ровнять.

Дворецкий поверил и разочарованно заметил:

-- А я думал, ты с кем другим болтаешь... Ведь твой язык -- мельница. Ой, парень, попридержи язык, спина будет целее.

-- Да я и то, Савелий Гурьич, никому ни слова не говорю... Мне что!.. Барская воля.

-- И не говори; а дашь волю языку, несдобровать тебе, чай, сам знаешь, каков наш барин!.. -- И дворецкий, видимо, успокоенный, направился к себе в каморку.