Перед каждым очередным парадом в первой роте Нижегородского пехотного полка неизменно происходил один и тот же разговор.
Фельдфебель Копыто почтительно докладывал ротному командиру:
— Так что, ваше высокоблагородие, Бондаренку дозвольте не иначе, как дневальным оставить.
Ротный, пожилой капитан, озабоченный предстоящим смотром, нервно теребил редкую бородку и переспрашивал:
— Почему ты так думаешь?
— Иначе никак не сподручно, — отвечал фельдфебель. — Бондаренко нам весь церемониал испортит. Ростом он как медведь. Стало быть, его на правый фланг ставить надо, а равняться по нем не можно, потому как у него что ни шаг, то сажень. Левый фланг с ним пропасть должен.
Ротный соглашался:
— Да, пожалуй, ты прав, Копыто… Оставь его в роте дневальным. И впрямь, еще испортит смотр. Нескладный какой-то.
— Так точно. Дурной, ваше высокоблагородие.
— Дурной? Почему?
— По-нашему, ваше высокоблагородие, по-мужицки. А по-благородному, значит, будет дурак.
Услышав это, капитан обычно смеялся и отпускал фельдфебеля.
День смотра был для Бондаренко сплошным страданием. С утра он поднимался раньше всех, чистил винтовку, бляху на поясе, пуговицы, старательно пересматривал все свое несложное солдатское хозяйство. И когда роте надо было строиться, он сиял всей своей амуницией, как медный котелок после чистки.
Но тут его всегда ждало огорчение.
Перед тем как строиться, взводный унтер-офицер неизменно его вызывал и говорил:
— Бондаренко! Останешься в роте дневальным.
Бондаренко вздрагивал и умоляюще шептал:
— Господин взводный…
— Молчать! — кричал на него унтер. — Поговори еще! Сказано — останешься дневальным, и шабаш!
Бондаренко сокрушенно вздыхал:
— Що усе дневальным да дневальным! Треба хоть разок мени на парад пииты.
Огромный и действительно нескладный, с добродушным и немного глуповатым от огорчения лицом, он вызывал дружный хохот.
Солдаты смеялись:
— Куда тебе на парад! Ты там всех генералов перепутаешь. Этакий страшенный!
Рота строилась. Бондаренко делал последнюю попытку.
Он становился на свое место у дверей казармы и при появлении ротного командира громовым голосом кричал:
— Смирно!
Но и эта угодливая лесть не удавалась.
Ротный вздрагивал:
— Тьфу ты! Глотка луженая! Орет так, что оглохнуть можно. Здорóво, братцы!
— Здра, ваш высокбродь! — отвечала рота.
Рота уходила, а Бондаренко оставался дневалить. Тоскливо бродил он по казарме, ожидая, когда его товарищи вернутся с парада. И когда солдаты, усталые, недовольные длительной маршировкой, возвращались, Бондаренко их завистливо расспрашивал:
— Як, братцы, осмотр прошел?
— Эх ты, голова! — шутили «братцы». — Разве наша рота подгадит? Одно слово — первая рота!
— А що, трошки «спасибо» получилы? — спрашивал Бондаренко.
— И еще сколько разов! — отвечали товарищи, перемигиваясь друг с другом. — Генерал с нашим ротным даже за ручку здоровался. «Благодарю! — говорит. — Какие у вас молодцы!»
Бондаренко сокрушенно вздыхал и спрашивал:
— Що таке, братцы, мени нет хода? Солдат як солдат, а як парадом пишли, так мени до кухни…
Солдаты смеялись:
— Быть тебе вечным дневальным.
Один только взводный сочувствовал Бондаренко.
— Хороший солдат, — говорил он. — и стрелок первостатейный, а только нет в нем выправки. Для парадной службы не приспособлен. Дурной какой-то.
И солдаты хором повторяли: «Дурной». Так эта кличка к Бондаренко и приклеилась.
Тысяча девятьсот третий год завершался тревожно.
Япония готовилась к войне.
В казарме война сделалась главной темой разговоров. Случайно попадавшие газеты читались вслух от доски до доски, но статьи, помещенные в них, неясно излагали ход происходивших событий.
— Непонятно пишут, — жаловались солдаты. — Слова как будто русские, а понять ничего невозможно.
Вскоре появились слухи о мобилизации.
Солдаты передавали друг другу по секрету:
— В полковой канцелярии писаря сказывали, что есть такой приказ, чтобы к походу готовиться.
— В Маньчжурию?
— Неизвестно. Или под японца, или под англичанку…
Однажды во время утренних занятий приехал командир полка. Он редко приезжал в казарму. Занятия моментально прекратили. Наступила тишина.
Поздоровавшись, он хмуро оглядел солдат, медленно высморкался и, спрятав платок в карман шинели объявил, что приказано от каждой роты отобрать по десять человек для похода на Восток.
Объявив это, он повернулся и уехал.
На другое утро спозаранку начались поспешные приготовления к смотру. Бондаренко готовился усердно вместе со всеми. К нему подошел взводный и объявил:
— Бондаренко! Встанешь дневальным.
Сапожная щетка выпала из рук солдата. На глазах навернулись слезы. Он истерически крикнул:
— Не желаю!
Взводный опешил. Солдаты замерли от такого смелого нарушения дисциплины. А Бондаренко упорно бубнил:
— Не желаю! Не желаю! Не желаю!..
Взводный пришел в себя.
— Ах ты, дурак! — заорал он. — Да как ты смеешь так с начальством разговаривать? Под суд захотел?
— Нехай дурак, нехай под суд, а дневальным не желаю, — настаивал Бондаренко.
Случай был из ряда вон выходящий. Доложили фельдфебелю. Он тоже попробовал урезонить взбунтовавшегося украинца, но безуспешно.
Бондаренко стоял на своем:
— Не желаю!
Фельдфебель плюнул:
— Тьфу! Быть тебе под судом. Придется ротному докладывать.
Узнав о неповиновении солдата, ротный угрожающе сдвинул брови:
— Что? Бунтует? Позвать его сюда!
— Слушаюсь! — гаркнул фельдфебель и выбежал искать виновника.
Бондаренко явился, громадный, взволнованный, с трясущейся челюстью.
— Ты что, братец, приказаний не исполняешь? — спросил ротный.
— Виноват, ваше высокоблагородие, а тильки я не желаю, — объявил Бондаренко. — Нехай под суд пиду…
К всеобщему удивлению солдат, капитан вдруг приказал фельдфебелю:
— Черт с ним! Поставить его в строй. Пусть идет на парад!
И добавил, обращаясь к Бондаренко:
— Ну ты, дурной, смотри! Если мне смотр испортишь — берегись!
Через час Бондаренко уже шагал на правой фланге, поглядывая с победным видом на своих товарищей.
Парад прошел довольно гладко. В конце смотра снова объявили об отборе желающих ехать на Дальний Восток. Генерал подошел к первой роте, скомандовал:
— Охотники, три шага вперед!
Вся рота, дрогнув, сделала три шага и замерла. Это было сделано по тайному распоряжению капитана для показа. Бондаренко не рассчитал своих огромных шагов и очутился впереди своих сажени на две.
— Это что за чудовище? — удивился генерал.
— Рядовой Бондаренко, ваше превосходительство, — доложил ротный. — Придурковат немного.
Генерал подошел к Бондаренко:
— Ну что, братец, хочешь в охотники?
— Так точно, вашство! — гаркнул Бондаренко так громко, что генерал отшатнулся.
— Ну и глотка! — сказал он ротному. — Запишите его. А меж остальными бросьте жребий.
И повернулся к следующей роте.
После парада все в роте говорили о Бондаренко:
— Вот дурной! Сам напросился. Повезло… Дураку дурацкое счастье и есть.
Но Бондаренко будто не слышал всех этих колких шуток: он был доволен тем, что побывал на параде, и больше ни о чем не думал. Через неделю он был уже в походе.
Солнце жгло нещадно.
В глубокой лощине, в покинутой жителями деревушке расположилась на отдых рота одного из сибирских полков.
Рота была выслана на разведку: посмотреть, нет ли где поблизости врагов. Пройдя верст двадцать и не встретив ни души, она расположилась на отдых.
Стрелки, утомленные тяжелым переходом, отдыхали, лежа на земле. Ротный, сидя на барабане, что-то записывал в блокнот.
Бондаренко лежал на спине, задрав кверху ноги.
Солдаты смеялись.
Бондаренко равнодушно слушал остроты.
В таком положении лучше отдыхали усталые от ходьбы ноги.
От скуки и глядя на него, солдаты тоже стали поднимать ноги. И скоро рота приняла странный вид.
Спрятав в карман блокнот, ротный сказал молодому подпоручику, единственному младшему офицеру:
— Дальше, я думаю, идти не стоит. Неприятеля, по-видимому, нигде нет, а люди устали…
— Все же следовало бы вот тот лесок обшарить, — сказал подпоручик, указывая на видневшуюся неподалеку заросль.
— Пожалуй, вы правы, — пробурчал ротный. — Ну что ж, возьмите несколько человек и посмотрите.
— Слушаюсь! — ответил подпоручик, приложив руку к козырьку фуражки.
Взяв пятерых солдат, он отправился к леску. Вдруг в воздухе запела пуля. За ней еще и еще. Подпоручик, взмахнув руками, упал лицом в траву.
За ним свалился солдат, потом второй, третий. Остальные двое побежали назад.
Рота вскочила. Раздалась команда:
— В ружье!..
Взволнованные и растерянные солдаты бросились к ружьям.
Град пуль сыпался на них. Один за другим падали и умирали люди.
Ротный командир что-то хотел скомандовать, но не успел и, только крикнув: «Рота!..», упал мертвым.
Другая пуля свалила фельдфебеля. Падая навзничь, он прохрипел:
— Вышибай япошек из леса, братцы, иначе пропадем!..
Рота осталась без начальства. Среди солдат началась паника.
Кто-то, бросив ружье, побежал назад и упал, сраженный пулей. За ним другой, третий.
«Пропадем, все как есть пропадем», думал Бондаренко.
И вдруг его осенила светлая мысль. Вскочив, он крикнул:
— Рота, смирно! Слухай мою команду!
Эти слова звучали как спасение. Для растерявшихся людей нужен начальник, кто бы он ни был, нужен голос, которому надо повиноваться.
Когда раздалась команда, паника сразу прекратилась. А Бондаренко уже распоряжался, словно всю жизнь командовал ротой:
— Слухай мою команду! Рота, влево в цепь! Ложись! Пали!
Рота рассыпалась, как на ученье, открыла частый огонь.
Из леса тучей высыпали японцы. Казалось, они раздавят горсть русских смельчаков, которым и помощи ждать было неоткуда.
Бондаренко скомандовал:
— Вперед, братцы, в штыки их!
И, вскочив и высоко подняв винтовку, первый с криком «ура» бросился в атаку.
— Ура! — подхватили бойцы.
Рота пошла в штыки. Громовое «ура» смешалось с японским «банзай». Начался штыковой бой.
— Не пиддавайся, братцы! — вопил Бондаренко, работая прикладом. — Ура! Бей их!
И вдруг откуда-то сзади донеслось, как эхо, «ура».
Бондаренко оглянулся. С винтовками наперевес на помощь роте бегом шел батальон русских стрелков. В эту секунду японская пуля ударила его в висок. Он рухнул, как подкошенный.
Японцы дрогнули и побежали. Бой скоро кончился. Солдаты подбирали убитых и раненых. Прискакал генерал, чтобы выяснить подробности нападения.
Узнав, что все офицеры были убиты в начале схватки с врагом, он спросил:
— А кто же вел роту?
Тут все удивились:
— В самом деле, кто же вел роту?
Один из уцелевших солдат ответил:
— Рядовой Бондаренко, вашство!
— Где он? — спросил генерал.
— Убит, вашство…
— Разыскать его, — приказал генерал.
Солдаты побежали искать мертвеца.
В зарослях они скоро наткнулись на труп Бондаренко. Он лежал, уткнувшись головой в кусты, громадный, неподвижный. Потускневшие глаза его неподвижно глядели в знойное небо.
Бондаренко торжественно похоронили. Над могилой трижды прогремел прощальный залп.
Остатки роты возвращались из разведки. Солдаты, шагая в строю, поминали песней того, кому они были обязаны своим спасением.
Они пели:
Як вин вмер, вин не казав,
Що вин добрый був казак.
Так умер на маньчжурских полях незаметный герой Остап Бондаренко.