Достижимы все стремления. Гёте
Тщательно обдумав предложение Величкина, прочитав несколько книжек и просмотрев много справочников, Зотов после трехнедельного размышления согласился работать вместе. Думал и колебался он долго, но, раз придя к твердому решению, сразу же погнал изобретение с той же рекордной резвостью, с какой последние три года гнал учебу.
Самое выражение «свободное время» потеряло всякий смысл для Зотова и Величкина. Изобретение не отпускало их даже на минуту, и время было занято все. Даже когда, по видимости, Величкин занимался совсем другим — обедал или участвовал в собрании — он часто совершенно неожиданно, между двух ложек супа или двух пунктов резолюции хватал записную книжку и заносил в нее внезапно прояснившуюся деталь работы.
То, что работали они вдвоем с Зотовым, особенно радовало Величкина.
«Ага, — говорил он, с торжеством тесня невидимого противника, — ты врал, что я глупо ревную, что для меня чуть ли не смысл жизни в Гале, так вот же тебе! Смотри!»
Изобретение невозможно было взять с налету, прыжком. Работа походила на бессмысленный и гениальный труд китайца, из трех граммов слоновой кости выпиливающего джонку со всеми подробностями исправных снастей и аккуратно одетым экипажем. Борьба предстояла длительная и мелочная, с тысячью непреодолимых булавочных препятствий.
Первоначальный план был задуман неправильно, и дело началось не с того конца. Зотов и Величкин поставили себе целью прежде всего установить угол, под которым спаивать тонкие пластинки, составляющие их будущий резец. Но после долгих и трудных вычислений выяснилось, что определить угол, пока неизвестны форма и толщина пластинок, невозможно. Четырехмесячная возня оказалась напрасной, и в январе Зотов и Величкин пересмотрели свой план Теперь они решили для начала вычислить толщину пластинки. Теоретические расчеты здесь были бесполезны. Необходимо было установить, какой слой стали стачивается с обыкновенного резца за один оборот, измерив резец до начала работы и в момент затупления, а затем разделить полученный результат на число оборотов.
Повторив эти измерения несколько десятков или сотен раз, изобретатели и должны были получить нужный результат. Все измерения они решили производить пока в расчете на самую дешевую и распространенную углеродистую сталь, с тем, чтобы потом, найдя для своего резца оптимальный материал, произвести необходимые пересчеты.
При измерении ошибка в толщину волоса оказалась бы грубейшим промахом. Ни циркуль, ни кронциркуль не могли дать нужной точности. Требовались дорогие, многочисленные инструменты, непосильные изобретателям.
К счастью, на фабрике имени Октября имелся набор плиток Иогансона. По чести говоря, текстильная фабрика в нем не нуждалась. Но во всяком случае набор существовал, и Величкин знал об этом. Этот нежнейший и драгоценный инструмент очень берегли. Он как брильянтовое колье покоился в красивом, подбитом синим плюшем футляре.
Добыть разрешение пользоваться этой ненужной гордостью заводской лаборатории само по себе уже являлось незаурядной работой. Величкину пришлось ради недельного права, на инструменты пустить в ход все свои знакомства, влияние Данилова, лесть и чуть ли не подкуп.
Когда разрешение было получено, Величкин каждый вечер оставался в цеху надолго после гудка. В пустынном просторном корпусе только кое-где маячили редкие сверхурочные тени.
Каждую деталь работы Величкин записывал на длинные узкие листки бумаги, в роде тех гранок, на которых пишут газетные репортеры. То-и-дело он останавливал станок и, вытащив резец, бежал в инструментальную, чтобы, приложив инструмент к микрометру, записать новую цифру. Он выходил из фабричных ворот не раньше одиннадцатого часа. Дома его уже ждал Зотов. Сидя за столом, он внимательно просматривал и исправлял вчерашние вычисления.
Как только Величкин отряхивал снег с сапог и с фуражки и осторожно извлекал из глубокого внутреннего кармана замасленные и замусоленные гранки, друзья молча садились за работу.
Елена Федоровна бесшумно ставила перед Величкиным тарелку с куском холодной телятины и уходила в свой угол. Долгие вечера сидела она там, уронив на колени книгу или вязанье, глядя затуманенными глазами на Величкина. Она всеми силами ревновала его а к этому изобретению, и к Зотову, — они отнимали у нее сына еще в большей степени, чем это делала до сих пор загадочная фабрика. Сергей мог быть изобретателем или уголовным преступником — это было его дело, но пить молоко и во-время ложиться спать он был обязан.
Между тем ей было совершенно ясно, что он переутомляется и надрывает себя из-за этого изобретения. Вычисления затягивались иногда до двух часов ночи. Зотов мог вставать в восемь и, если пропускал первую лекцию, даже в девять. Величкину же нужно было ежедневно в семь часов утра вешать свой номер на контрольную доску.
Иногда Величкину и самому казалось, что он снова живет в дни больших походов когда ему случаюсь засыпать на ходу, ступая по осеннему расплывающемуся чернозему курских проселков, и пробуждаться, толкнувшись лбом о шинель идущего впереди. Иногда во время важного разговора, на собрании или в трамвае, он вдруг впадал в оцепенение мгновенного спрессованного сна. Этот сон был как провал в черную пропасть в дыру колодца.
— Я не люблю, чтобы меня сшибал грузовик, — говорил Величкин. — но это со мной случится, когда я захраплю, переходя Лубянскую площадь.
По воскресеньям удавалось отсыпаться за всю неделю.
Под голубым стеганым одеялом было тепло, как в барсучьей норе. Подогнув колени почти к подбородку Величкин до двенадцати нежился и блаженствовал в полотняном раю согретых телом простынь.
Сначала друзья пытались и по воскресеньям работать с семи утра, но, после того как Величкин несколько раз вместо нужных цифр продиктовал Зотову какие-то лозунги, они пошли на уступку слабой человеческой природе.
Как основным воспоминанием, как бы фоном всех событий и происшествий времен гражданской войны для Величкина было ощущение недостаточного сна, так сейчас, что бы он ни делал, о чем бы ни говорил, куда бы ни шел под всем этим он чувствовал чертовское желание уснуть.
— Спать! — было лейтмотивом его жизни, желанием, не всегда ясно осознанным, но всегда присутствующим и окрашивающим мысли и поступки.
С Галей ни Величкин, ни Зотов не виделись. Им было некогда. Величкин стал даже пропускать многие собрания которых никогда раньше не пропустил бы. Не только его всегдашний недоброжелатель, член бюро ячейки Маршанов, но даже Данилов несколько раз сделал ему об этом замечание.
Трудная работа пока вознаграждалась только голодной болью и провалами щек. Зотов и Величкин еще не зарегистрировали ни одного серьезного успеха. Они работали молча, и только изредка, когда дело слишком не клеилось или работа двух недель оказывалась нестоящей и напрасной, Величкин тихонько ругался, опасливо поглядывая на угол, где сидела Елена Федоровна. Да еще иногда Зотов, совершенно некстати, оглашал какую-нибудь новость, почерпнутую из отрывного календаря или отдела смеси вечерней газеты. То он сообщал о предстоящих выборах римского папы, то о диковинном завещании чудака-миллиардера.
Один только раз они перебили работу длинным разговором.
— Ты не боишься неудачи, Иннокентий? — спросил Величкин, кладя карандаш и вз’ерошивая волосы.
— Нет, — не задумываясь ответил Зотов, — мы рассуждали совершенно точно и здраво.
— Это я и сам знаю, но ведь тут бездна трудностей. Паршивая ошибка в тысячную миллиметра может сломать все дело и вернуть нас на целый месяц. А дальше пойдут и такие вычисления, в которых я нисколько не смыслю. Тебе придется управляться одному. Хватит терпения у нас с тобою на два года такой волынки?
— Пустяки! Человек средних способностей может сделать все. Стоит ему хорошенько потренироваться, и он откроет секрет сохранения энергии или выпьет пятьдесят стаканов чаю под ряд.
— Ну, это как сказать…
— Нет, не как сказать! У нас в Благовещенске я видел в цирке любопытный номер. Выходили на арену два китайца. Обыкновенные монголы и халатах и, кажется, с косами. Один надевал на нос небольшой, с грецкий орех, комок воска. Другой отходил на десять или пятнадцать шагов и кидал тяжелое острое копье. Бросок был рассчитан так гениально, что копье пробивало шарик, сносило его с места и не задевало, даже не оцарапывало кожи.
— Да, это шикарный трюк!
— Вот видишь! Но китайцы даже воевать как следуют не умеют и сражаются под зонтиками! Люди — никак не более, чем средних способностей и вообще средние. А мы с тобой настоящие парни, соль земли!
— Так ты твердо уверен, что через два года мы отпразднуем окончание работ в пивной «Сыты»?
— Как в том, что сейчас ты зачем-то оторвал и сжевал половину листка с цифрами скоростей, — заявил Зотов. — А знаешь, во всем мире ежегодно умирает сорок миллионов человек, — неожиданно и радостно воскликнул он. — Вот это смертность!