Мечта

РАССКАЗ

Никого, кажется, въ городѣ не было бѣднѣе Ламбро {Лаврентій.} Стафилати. У каждаго изъ его сосѣдей и товарищей была хоть какая нибудь собственность, -- у кого домъ съ виноградникомъ, у кого лодка и рыбачья снасть, -- только у Ламбро не было ничего, кромѣ широкой спины и здоровыхъ рукъ, которыми онъ и добывалъ хлѣбъ насущный. Но такъ какъ широкая спина и здоровыя руки всегда очень дешево цѣнятся на рынкѣ труда, то даже и хлѣба Ламбро часто не хватало, и ему приходилось голодать съ своею хорошенькою женой, Графой (Аграфена) и двумя дѣтьми, изъ которыхъ младшей дѣвочкѣ не было еще и года. Хорошенькая Графа, по молодости лѣтъ и нѣкоторой легкомысленности нрава, тяготилась своей бѣдностью, и, когда въ домѣ не было хлѣба и не откуда было его достать, она падала духомъ и горько роптала, но Ламбро не унывалъ и работалъ изо всѣхъ силъ, не теряя надежды когда нибудь выбиться изъ нужды и даже разбогатѣть.

-- Постой, Графа!-- говорилъ онъ, когда жена плакала надъ пустыми горшками, въ которыхъ нечего было варить.-- Зачѣмъ портить себѣ глаза изъ-за такой дряни, какъ ѣда? Ну, не поѣли сегодня, поѣдимъ завтра, -- наше отъ насъ не уйдетъ, и отъ поста только прибавится аппетитъ.

-- Ну да, завтра, я уже это слышала сто разъ!-- возражала капризно голодная Графа.-- А если и завтра ничего не будетъ, тогда что скажешь? Опять "завтра"? Каждый день "завтра"?

-- Ну, Графа, этого не бываетъ, чтобы каждый день человѣкъ ничего не ѣлъ. Люди на то и созданы, чтобы ѣсть хлѣбъ, и если у человѣка сегодня нѣтъ хлѣба, то завтра непремѣнно будетъ, потому что на свѣтѣ такъ уже устроено, чтобы каждый человѣкъ имѣлъ хлѣбъ.

-- Да вотъ нѣтъ же его у насъ?

-- Ну, сегодня нѣтъ, завтра будетъ, я тебѣ это говорю. Э, Графа, подожди немного, и для насъ настанетъ время, когда мы будемъ ѣсть каждый день! Вотъ увидишь, сколько денегъ я принесу тебѣ когда нибудь!

-- А гдѣ ты ихъ возьмешь?

-- Какъ гдѣ? А это что?

И Ламбро, вытянувъ свои могучія руки, съ гордостью потрясалъ ими надъ головой Графы и самъ любовался, какъ напряженные мускулы играли подъ тонкою бумазеей рубашки. Но Графа не раздѣляла восторговъ мужа и пренебрежительно пожимала плечами.

-- Арисъ-марисъ-кукумарисъ! {Выраженіе недовѣрія, вродѣ нашего "чепуха", "ерунда".} -- говорила, она иронически.-- Ничего у тебя никогда не будетъ! Руки -- дешевый товаръ: вотъ если бы у тебя была умная голова!..

Но хотя Графа въ минуты голоднаго отчаянія и сомнѣвалась въ томъ, что у ея супруга была умная голова, все таки всегда выходило такъ, что Ламбро былъ правъ, и на другой день у нихъ лоявлялся и хлѣбъ, и масло, а иногда даже и рыба, и баранина. И сидя за столомъ, передъ миской, въ которой дымилась вкусная макаса {Макаса -- греческое кушанье изъ тушенныхъ овощей и рубленаго мяса.}, Графа на время забывала о своей тяжелой бѣдности и начинала даже вѣрить въ лучшее будущее, какъ вѣрилъ въ это самъ Ламбро.

Такъ жили они день за день, не богатѣя, но и съ голоду не умирая, и Графа понемногу приспособилась къ такой жизни, заразившись оптимистической увѣренностью Ламбро, что разъ на свѣтѣ есть человѣкъ, то для него есть и хлѣбъ. Съ ребенкомъ на одной рукѣ, съ кувшиномъ въ другой, съ маленькимъ Спиро, вцѣпившимся ей сзади въ юбку, она, проводивъ мужа на работу, каждое утро спускалась внизъ къ городскому фонтану и полдня проводила въ беззаботной бесѣдѣ съ знакомыми женщинами, а возвращаясь домой, была вполнѣ увѣрена, что найдетъ тамъ кусокъ хлѣба, головку чесноку, пару помидоровъ и иногда какое нибудь лакомство для сынишки. Всего этого было бы пока достаточно для счастія Графы, если бы еще не постоянная нужда въ одеждѣ, которая страшно скоро изнашивалась и требовала вѣчной починки. Лѣтомъ ничего, лѣтомъ можно было и дома, и на улицѣ щеголять въ какой нибудь ситцевой юбченкѣ и стоптанныхъ туфляхъ на босу ногу, -- такая откровенность костюма никого не смущала, потому что даже богатыя гречанки во время жары не очень стѣсняли себя одеждой; но зимой, -- зимой недостатокъ одежды сильно давалъ себя чувствовать и нерѣдко заставлялъ бѣдную Графу проливать горькія слезы надъ своими нищенскими лохмотьями. Въ этихъ случаяхъ не помогала даже утѣшительная философія Ламбро, и Графа осыпала мужа упреками... Что ужъ это за жизнь, когда не во что одѣться и не въ чемъ выдти въ церковь и на улицу? А вѣдь Графа ничуть не хуже другихъ и была бы совсѣмъ хорошенькая, если бы у нея было приличное платье... Но проходила короткая южная зима, Графа снова расцвѣтала, накидывала на себя простиранную до дыръ тряпочку, носившую громкое названіе "чадры", и беззаботно бѣгала по улицамъ, обращая на себя общее вниманіе своими огромными черными глазами и нѣжною смуглой кожей, подъ которой такъ и играла здоровая, молодая кровь.

Жили они не въ городѣ, а какъ бы надъ городомъ, на склонѣ горы, въ уединенномъ домикѣ, принадлежащемъ къ усадьбѣ мѣстнаго богача, Мавропуло. Когда-то этотъ домикъ былъ построенъ для помѣщенія дорогой птицы, къ которой старый Мавропуло питалъ большую слабость; но такъ какъ въ весеннее время потоки воды, сбѣгавшіе съ горы, просачивались во внутренность дома и оставляли тамъ непріятную сырость, сильно вредившую здоровью нѣжной птицы, то птица была переведена оттуда въ другое, болѣе удобное помѣщеніе, а домикъ Мавропуло великодушно отдалъ въ безплатное пользованіе Ламбро, съ тѣмъ, чтобы онъ исполнялъ за это обязанности ночного сторожа. Ламбро былъ очень этимъ доволенъ и съ удовольствіемъ поселился въ безплатной квартирѣ: сырости онъ не боялся, а должность ночного сторожа была не особенно тяжела и не отрывала его отъ обычной работы. Каждую ночь онъ долженъ былъ разъ или два подняться съ постели и обойти усадьбу кругомъ, а утромъ, еще до солнца, онъ уже уходилъ изъ дому и возвращался только къ обѣду, да и то не всегда. Какъ у чернорабочаго, у него не было постоянной работы, и Ламбро бралъ все, что попадалось подъ руку. Онъ разгружалъ баркасы, привозившіе камень изъ Инкермана и песокъ изъ Евпаторіи; нанимался бить плантажъ подъ виноградники; когда какому нибудь лодочнику нуженъ былъ лишній гребецъ, онъ садился гребцомъ, а въ періодъ рыбной ловли онъ пристраивался къ кому нибудь въ пайщики и ѣздилъ въ Туакъ, за Алушту, ловить бѣлугъ и осетровъ. Это послѣднее дѣло было самое выгодное, и при удачѣ Ламбро могъ на свой пай получить рублей 100 и больше, но, какъ назло, до сихъ поръ ни разу еще не было ему удачи, и много-много, если на его пай выпадало рублей 40--50. Съ такими деньгами никакого собственнаго дѣла завести было нельзя, и опять, вернувшись изъ Туака, Ламбро шелъ разгружать чужіе баркасы, таскать камень для чужихъ домовъ и штыковать землю для чужого винограда.

-- Какъ ты можешь такъ жить, Ламбро? Какъ ты можешь такъ жить? -- возмущался Кристо Карпузи, встрѣчаясь съ Ламбро на улицѣ въ то время, когда онъ, усталый, весь покрытый потомъ и грязью, возвращался въ свой птичій домикъ на горѣ.

-- А что?-- съ наивнымъ удивленіемъ спрашивалъ Ламбро, глядя на своего бывшаго школьнаго товарища, стоявшаго передъ нимъ въ хорошей суконной парѣ, въ шелковой рубашкѣ съ широкимъ, цвѣтнымъ поясомъ и въ соломенной шляпѣ, сдвинутой на затылокъ.

-- Какъ что? И ты еще спрашиваешь? Да ты погляди на себя, какъ ты одѣтъ, погляди на свое лицо, на свои руки! Ну?

Ламбро съ тѣмъ же наивнымъ удивленіемъ глядѣлъ на свои огромныя, корявыя руки, въ кровь истертыя заступомъ, и пожималъ плечами.

-- Не знаю, что тебѣ надо, Кристо. Руки какъ руки: на то Богъ и далъ человѣку руки, чтобы работать. А я развѣ не работаю?

-- Пфа! Работаю!-- пренебрежительно восклицалъ Кристо, еще болѣе сдвигивая шляпу на затылокъ, вѣроятно, для того, чтобы показать Ламбро свои бѣлыя, красивыя руки.-- И волъ работаетъ, и оселъ работаетъ, а человѣкъ на то и человѣкъ, чтобы заставлять ихъ работать вмѣсто себя, потому что каждому человѣку хочется жить получше и работать поменьше. А ты какъ живешь, -- развѣ такъ, какъ живутъ хорошіе люди? Нѣтъ у тебя ни костюма, ни денегъ въ карманѣ, жена твоя ходитъ въ лохмотьяхъ, и самъ ты какъ нищій, и съ нищими вмѣстѣ ворочаешь камни, и все, что заработаешь, то проѣшь, больше ничего... Пфа, вотъ такъ жизнь, -- да я бы повѣсился на твоемъ мѣстѣ, Ламбро!

-- А зачѣмъ мнѣ вѣшаться, когда я этого не хочу?-- возражалъ Ламбро невозмутимо. -- И что тебѣ дались эти камни? За нихъ платятъ такія же деньги, какъ и за все другое, и изъ камней строятъ дома, въ которыхъ живутъ такіе же люди, а что у меня нѣтъ костюма, то вѣдь костюмъ всегда можно купить за деньги, и когда я буду за него платить, меня не спросятъ, откуда я взялъ эти деньги, и никто меня не прогонитъ изъ лавки за то, что я заработалъ ихъ своими руками. Вотъ что я скажу тебѣ, Кристо.

-- Э, ничего ты не понимаешь, Ламбро!-- говорилъ Кристо, презрительно вздергивая плечами.-- Ты не настоящій грекъ, Ламбро; настоящій грекъ не станетъ таскать кули, какъ турецкій хамалъ (носильщикъ), и копать землю, какъ русскій мужикъ. Мнѣ только твою жену жалко, Ламбро, и я удивляюсь, какъ она можетъ терпѣть такую жизнь! Я бы на ея мѣстѣ давно убѣжалъ.

При этихъ словахъ лицо Ламбро становилось серьезнымъ.

-- Не говори о моей женѣ, Кристо!-- говорилъ онъ сдержанно.-- Моя Графа -- калло курицати (славная дѣвочка) и меня она крѣпко любитъ.

Кристо иронически глядѣлъ на огромную, сутуловатую фигуру Ламбро, на его заросшее густой щетиной лицо -- въ видахъ экономіи Ламбро брился только разъ въ недѣлю; глядѣлъ на его продранную рубаху и узловатые пальцы ногъ, выглядывавшіе изъ стоптанныхъ татарскихъ чувяковъ, и, махнувъ рукою, уходилъ, думая про себя: "ну, ужъ я бы не сталъ тебя любить, несчастный хамалъ, и дура твоя жена, если она любитъ такого урода!" И каждый разъ послѣ такого разговора, встрѣчая гдѣ нибудь хорошенькую Графу, Кристо задумчиво провожалъ ее глазами, крутилъ усы и разсѣянно принимался насвистывать любимую рыбацкую пѣсню:

Рѣжьте мое тѣло, пейте мою кровь,

Полюбила грека, грека-рыбака...

Кристо былъ тоже не богатъ и получилъ въ наслѣдство, послѣ смерти своего отца, только развалившуюся хату на берегу моря и старую лодку, почернѣвшую отъ бурь. Но, благодаря врожденной предпріимчивости и нѣкоторой изворотливости ума, онъ даже и изъ этихъ никуда негодныхъ предметовъ сумѣлъ извлечь для себя пользу и постарался устроиться такъ, чтобы ему жилось легко и пріятно. Хату свою онъ подмазалъ, подчистилъ и сталъ сдавать ее внаймы пріѣзжающимъ на лѣто господамъ изъ Россіи, а лодку домашними средствами выкрасилъ, сшилъ для нея тентъ изъ гнилого каленкора и каталъ на взморьѣ своихъ жильцовъ, получая за это приличное вознагражденіе. Такъ какъ онъ былъ недуренъ собою и чрезвычайно вертлявъ, то его особенно любили дамы и, ради его прекрасныхъ глазъ, часто предпочитали его старую, неуклюжую лодку какому нибудь изящному ялику, хозяиномъ котораго былъ угрюмый, косматый рыбакъ. Такимъ образомъ, къ концу лѣтняго сезона у Кристо оказывались въ рукахъ порядочныя деньжонки, и цѣлую зиму онъ имѣлъ возможность жить въ свое удовольствіе и ничего не дѣлать. Поменьше работать и получше жить -- это было идеаломъ Кристо, и только соблазнъ сразу нажить большія деньги заставлялъ его иногда примыкать къ какой нибудь рыбацкой компаніи, отправлявшейся въ Туакъ для ловли дорогой рыбы, и подвергать себя разнымъ случайностямъ этого опаснаго дѣла. Но и тутъ онъ всегда умѣлъ устроиться и выбиралъ себѣ самыхъ опытныхъ и самыхъ покладистыхъ компаньоновъ, на спины которыхъ можно было бы свалить большую часть работы и не особенно рисковать своею шкурой, которою Кристо очень дорожилъ.

-- Нашъ Кристо -- ловкій парень! -- говорили о немъ рыбаки, видя его постоянно гдѣ нибудь въ кофейнѣ, хорошо одѣтаго и всегда при деньгахъ.-- Онъ умѣетъ дѣлать хорошія дѣла и умѣетъ жить! Такой парень нигдѣ не пропадетъ: вотъ увидите, что у него когда нибудь будетъ и домъ, и виноградникъ, и хорошій баркасъ, а мы всѣ будемъ на него работать и низко ему кланяться!..

А Кристо слушалъ эти рѣчи и, самодовольно покручивая свои усики, еще выше задиралъ голову передъ товарищами, какъ будто бы у него уже былъ и домъ, и виноградникъ, и хорошій баркасъ. Ламбро же онъ и вовсе не ставилъ въ грошъ и при каждой встрѣчѣ давалъ ему чувствовать свое превосходство надъ нимъ и глубокую пропастъ, ихъ раздѣлявшую. Да, этотъ бѣдный Ламбро всегда былъ глупъ, и Кристо любилъ вспоминать, какъ онъ, еще сидя на школьной скамьѣ, умѣлъ надувать своего добродушнаго товарища, вымѣнивая у него перья и карандаши на всякую негодную дрянь и часто подводя его подъ наказаніе за свои собственныя проказы. О, Кристо и тогда уже подавалъ большія надежды, а Ламбро, какъ былъ гойдури, такъ и остался гойдури (оселъ)!

Однако, не смотря на все свое презрѣніе къ Ламбро, съ нѣкоторыхъ поръ Кристо сталъ часто посѣщать птичій домикъ на горѣ и каждый разъ приносилъ маленькому Спиро какого нибудь гостинца -- кисточку винограду, горсть орѣховъ или приторно-сладкой баклавы (татарское пирожное изъ муки, орѣховъ и меда). Поэтому Спиро всегда радовался его приходу и, еще издали завидя Криста, кричалъ: "мама, адельфосъ (братецъ) идетъ"!-- но Графу эти посѣщенія очень смущали, потому что ей нечѣмъ было его угощать, и, кромѣ вонючаго кочкавала (очень старый овечій сыръ), у нихъ въ домѣ почти никогда ничего не было. Но Кристо и не требовалъ угощенья: онъ садился на опрокинутый ящикъ подъ тощимъ миндальнымъ деревомъ, осѣнявшимъ крышу птичьяго домика, и, не сводя глазъ, смотрѣлъ на Графу, которая съ ребенкомъ на рукахъ стояла передъ нимъ, красивая, какъ мадонна. Лицо его блѣднѣло, на губахъ появлялась загадочная улыбка, въ глазахъ загорались и потухали желтые огоньки, а Графа, чувствуя на себѣ этотъ странный взглядъ, конфузилась, стыдливо посматривала на свои лохмотья, и въ ея душу закрадывалось какое-то тоскливое безпокойство...

Иногда Кристо начиналъ разговоръ.

-- А что, Графа, скучно вамъ здѣсь на горѣ, правда?

-- О, нѣтъ!-- поспѣшно отвѣчала Графа.-- Зачѣмъ скучно? Если-бы я была одна, а то со мною всегда дѣти и, кромѣ того, въ домѣ много работы. Что нибудь постираешь, потомъ сходишь за водой, сваришь обѣдъ, а тамъ придетъ Ламбро, -- и не увидишь, какъ день прошелъ...

-- И все таки скучно, -- настойчиво повторялъ Кристо. -- Стирать, носить воду, варить обѣдъ и каждый день одно и тоже, -- что же это за жизнь? Развѣ это настоящая жизнь? Я думаю, вамъ и погулять хочется иногда, и въ гости пойти -- и мало ли еще чего хочется такой молодой женщинѣ, какъ вы?

Тоска и тревога все болѣе и болѣе возростали въ душѣ Графы, и отъ этого у нея даже начинался какой-то непріятный ознобъ.

-- Не знаю...-- смущенно бормотала она, опуская глаза и вся вспыхивая при видѣ своихъ грязныхъ, босыхъ ногъ, неприкрытыхъ платьемъ.-- Мнѣ не скучно... и никуда не хочется. Вотъ скоро придетъ Ламбро...

-- Что Ламбро?-- усмѣхался Кристо.-- Я думаю, вамъ уже и говорить теперь не о чемъ съ вашимъ Ламбро... А у насъ внизу весело.

Приходилъ Ламбро, и у Графы на душѣ становилось легче. Въ присутствіи Ламбро, у Кристо сейчасъ же измѣнялось и выраженіе лица, и тонъ, огоньки въ глазахъ потухали и, безцеремонно зѣвая, онъ поднимался съ мѣста.

-- Ну, Ламбро?-- говорилъ онъ съ снисходительной усмѣшкой.-- Много-ли заработалъ сегодня?

-- Ничего, хватитъ!-- весело восклицалъ Ламбро, хлопая себя по кармамамъ.-- Будетъ завтра и на хлѣбъ, и на масло, и на скордаръ (чеснокъ)! Съ голоду не умремъ.

-- Что же, ты думаешь и всегда такъ жить?

-- А что, тебѣ развѣ завидно?

Кристо дѣлалъ презрительную гримасу и трясъ головой.

-- Не дай Богъ! Слава Богу, я настоящій грекъ и никогда не пойду въ хамалы. Лучше умру, а не подставлю спину подъ ярмо.

Графа собирала ужинъ, но въ то же время прислушивалась къ этимъ разговорамъ и опять начинала дрожать, какъ въ лихорадкѣ. Ей было досадно, и жалко мужа, и вмѣстѣ съ тѣмъ она злилась на него за то, что онъ позволяетъ Кристо смѣяться надъ собою. А Кристо между тѣмъ продолжалъ вызывающимъ тономъ, покачиваясь на носкахъ и засунувъ руки въ карманы, съ видомъ ни отъ кого независящаго человѣка:

-- Ну, Ламбро, вотъ погоди немного! Когда буду строить себѣ домъ, найму тебя носить камень. Надо же дать заработать старому товарищу!

-- Спасибо!-- съ невозмутимымъ добродушіемъ отвѣчалъ Ламбро.-- Но куда же ты? Оставайся съ нами ужинать.

-- Нѣтъ, прощай, мнѣ пора. Я вѣдь такъ зашелъ, по дорогѣ; у меня было дѣло съ Мавропуло, а теперь я спѣшу внизъ, меня ждутъ въ кофейнѣ...

Безпечно насвистывая "Маргариту", онъ удалялся, и каждый разъ послѣ его визита Графа становилась раздражительна и угрюма, и ей хотѣлось кричать и плакать, она сама не знала хорошенько, отчего. Мужъ казался ей вдругъ некрасивымъ и глупымъ, дѣти -- капризными и надоѣдливыми, вся обстановка неуютною, а будущее -- безпросвѣтно-мрачнымъ. Какъ фурія, она носилась по дому, изо всѣхъ силъ стуча посудой, шлепала безъ всякой причины дѣтей и крикливо придиралась къ Ламбро, тыча ему въ глаза многочисленными недостатками ихъ убогаго хозяйства.

-- Вотъ, опять углей не на что было купить для жаровни, и весь день должна была лазить по горѣ и собирать хворость!-- брюзжала она, нисколько не напоминая въ эту минуту мадонну.

-- Всѣ ноги исцарапала себѣ объ колючки, -- башмаковъ до сихъ поръ нѣтъ! Кто нибудь придетъ, стыдно показаться... Когда же, наконецъ, у меня будутъ башмаки, Ламбро? Ты думаешь объ этомъ когда нибудь или нѣтъ? или тебѣ все равно, пусть хоть всѣ смѣются надъ нами? Ну нѣтъ, я этого не хочу! мнѣ надоѣло! Что это за жизнь? И долго ли мы еще будемъ такъ жить? Слышишь ты, Ламбро, или нѣтъ? Не хочу, не хочу больше такъ жить...

Ламбро отвѣчалъ не сразу и, выждавъ, когда жена хорошенько выкричится и устанетъ, -- раньше все равно она не дала бы ему говорить, -- онъ подсаживался къ ней и начиналъ ее утѣшать:

-- Э, Графа, ты, значитъ, совсѣмъ не знаешь меня, если такъ говоришь! Развѣ я хочу, чтобы ты ходила босикомъ и собирала колючки? И развѣ я не думаю постоянно о томъ, чтобы у тебя были и башмаки, и угли, и все, что тебѣ надо? Глупая Графа, я думаю объ этомъ и день, и ночь, и для того работаю съ утра до вечера, и все у насъ будетъ, вотъ увидишь, подожди только немножко!

-- Немножко!-- передразнивала его Графа.-- Я жду вотъ уже четыре года, -- это по твоему называется "немножко"? И сколько еще я буду ждать, скажи мнѣ, Ламбро, если ты это знаешь?

-- Постой, Графа, большія дѣла не дѣлаются сразу, а я задумалъ большое дѣло. Слушай, что я тебѣ скажу: будемъ копить деньги и купимъ себѣ хорошую лодку, а когда у насъ будетъ хорошая лодка, деньги такъ и посыплются въ наши корманы! Съ лодкой я буду имѣть уже не одинъ пай, а два, а если еще заведу свои собственныя снасти, то и самъ сдѣлаюсь хозяиномъ и не стану уже кланяться никому. Вотъ и заживемъ мы тогда съ тобою, Графа.

-- Арисъ-марисъ, кукумарисъ! -- повторяла Графа свою любимую поговорку, но уже въ голосѣ ея слышались другія, болѣе мирныя ноты, и мало-по-малу, увлеченная грандіозными проектами своего мужа, она затихала и изъ фуріи снова превращалось въ мадонну. И долго еще супруги, потушивъ огонь и лежа въ постели, продолжали бесѣдовать о будущей лодкѣ, и пылкое воображеніе рисовало имъ самыя соблазнительныя картины ихъ будущаго благосостоянія... Графа снова любила своего Ламбро, снова ему вѣрила, и часто въ эти минуты примиренія ей хотѣлось разсказать мужу о странныхъ посѣщеніяхъ и странныхъ взглядахъ Кристо. Но каждый разъ, какъ она собиралось сдѣлать это, что-то сковывало ея языкъ, горячій румянецъ стыда обжигалъ ея щеки, и она не говорила ничего.

А у Ламбро дѣйствительно было серьезное намѣреніе пріобрѣсти собственную лодку, и онъ давно уже лелѣялъ эту мечту. Потомокъ цѣлаго поколѣнія рыбаковъ, онъ унаслѣдовалъ отъ своихъ предковъ страстную любовь къ морю, и только необходимость заставила его сдѣлаться хамаломъ и тяжелой поденщиной добывать себѣ хлѣбъ. Ламбро былъ круглый сирота и выросъ пріемышемъ въ семъѣ своего крестнаго отца, рыбака Георгиса. Старикъ любилъ пріемыша и постоянно бралъ его съ собою въ море, желая сдѣлать изъ него настоящаго моряка. Собственные сыновья его увлеклись торговлей, и Георгисъ, которому это очень не нравилось, часто говорилъ, что у него вся надежда только на Ламбро и что ему онъ оставитъ послѣ своей смерти и лодку, и снасти, и все свое рыбацкое дѣло. Однако вышло не такъ: старика неожиданно прихлопнулъ ударъ, наслѣдники сейчасъ же выгнали Ламбро изъ дому, и пришлось ему только въ томъ, что было надѣто на плечахъ, выйти на свѣтъ Божій. Ламбро не пропалъ, потому что былъ хорошо закаленъ въ суровой школѣ стараго моряка и, если бы не роковая встрѣча съ хорошенькою Графой, можетъ быть, ему удалось бы добиться чего-нибудь получше поденной работы и не слышать изъ устъ своихъ старыхъ товарищей презрительной клички: "хамалъ"... Но не смотря на видимую безвыходность положенія, Ламбро никогда не покидала надежда снова вернуться къ морю, и часто, когда онъ весь въ поту и пыли гнулъ спину подъ тяжелой каменной глыбой, ему грезилась свободная, волнующаяся, голубая пустыня, и влажный, свободный вѣтеръ, казалось, вѣялъ ему въ лицо, и въ ушахъ гудѣли зовущіе голоса рѣзвыхъ волнъ, заглушая крикливый говоръ людской толпы и грубые окрики надсмотрщиковъ.

Разговоры о лодкѣ стали повторяться все чаще и чаще въ домикѣ на горѣ. Прежде всего Графа сшила изъ толстаго холста ладонку, повѣсила ее къ себѣ на шею и стала откладывать туда каждый грошъ, казавшійся почему либо лишнимъ въ хозяйствѣ. Ради этихъ "лишнихъ" грошей, Графа отказалось пить по праздникамъ кофе, а Ламбро бросилъ курить и, благодаря такимъ мѣрамъ, скоро въ завѣтной ладонкѣ накопилось столько мѣдяковъ, что ихъ стало тяжело носить на шеѣ, и Графа принуждена была обмѣнять мѣдь на бумажку. Эта первая бумажка привела Графу въ такой восторгъ, что она, забывъ свою солидность матери двоихъ дѣтей, начала танцовать вокругъ нея, разбила развѣвающимся платьемъ два кувшина и опрокинула младенца, мирно сидѣвшаго на полу между двухъ подушекъ. Теперь почти не проходило дня, чтобы супруги Стафилати не обсуждали вопроса о томъ, гдѣ нужно покупать лодку, за сколько, и какая она будетъ. Ламбро хотѣлъ, чтобы она была бѣлая, съ желтою каймою по бортамъ, а Графа увѣряла, что гораздо лучше, если она будетъ голубая съ краснымъ. Но Ламбро поставилъ таки на своемъ, и рѣшено было, что лодка будетъ бѣлая, но съ голубою каймой, а на носу съ одной стороны будетъ нарисованъ греческій флагъ, съ другой -- названіе лодки.

-- А паруса будутъ, тата?-- спрашивалъ Спиро, котораго воображаемая лодка интересовала, кажется, больше всѣхъ.

-- А какже не быть, Спиро, -- будутъ паруса!-- серьезно говорилъ отецъ.-- Будетъ бизань, будутъ кливера. Ужъ я умѣю оснастить лодку, не безпокойтесь, -- не даромъ 20 лѣтъ прожилъ съ покойнымъ Георгисомъ, своимъ крестнымъ. Онъ, меня хорошо училъ морскому дѣлу, -- ой, какъ хорошо... и сейчасъ, какъ вспомнишь, такъ и зачешется въ затылкѣ, спасибо ему за это.

-- Тата, ты и меня будешь такъ учить?

-- А какже, буду!-- улыбался Ламбро, переглядываясь съ женой.-- Тебя я посажу на румпель, и ты у меня будешь самый главный капитанъ. Какъ распустимъ всѣ паруса, какъ выбросимъ на мачтѣ греческій флагъ, да выйдемъ на взморье, -- посмотрите, какая красавица будетъ наша лодка! А Спирко будетъ сидѣть на румпелѣ и командовать: "трава ту флока! Васта шкоты"! (Подтягивай паруса, держи веревки).

Спиро скакалъ и прыгалъ вокругъ отца, хлопая отъ радости въ ладоши, а Ламбро, воспламененный собственными рѣчами, выпрямлялъ свою сгорбленную отъ тяжестей спину и, сверкая глазами, выкрикивалъ слова команды такимъ громовымъ голосомъ, что ихъ единственная курица начинала отъ страху безпокойно метаться и кудахтать въ сѣняхъ. Въ эти минуты Ламбро совершенно забывалъ, что онъ -- презрѣнный хамалъ, и ему на яву мерещилась эта бѣлая красавица -- лодка съ шумящими парусами, и онъ былъ хозяинъ этой лодки, и она послушно скользила среди лазурныхъ волнъ, подчиняясь каждому движенію его властной руки.

-- Ну, а какъ мы окрестимъ ее, тата?-- продолжалъ Спиро.

-- А тамъ уже увидимъ. Придумаемъ ей такое хорошее имя, какого здѣсь и не слыхали.

-- Назовемъ ее "Надежда"!-- предлагала Графа.-- Наша дочка -- Надежда, пусть ужъ и лодка будетъ "Надежда".

-- Ну что-жъ, можно и "Надежда", -- соглашался Ламбро, хотя въ душѣ находилъ это имя и не очень звучнымъ, и слишкомъ обыкновеннымъ.

Но однажды онъ вернулся домой веселый, принесъ серебряный рубль и, отдавая его Графѣ, разсказалъ, что рубль этотъ подарилъ ему сейчасъ на пристани незнакомый баринъ, которому Ламбро разсказалъ всю жизнь, что онъ очень сочувствовалъ его желанію пріобрѣсти себѣ лодку и на прощаніе со смѣхомъ посовѣтовалъ ему назвать будущую лодку "Мечтой".

-- А что такое -- Мечта?-- спросила Графа, которая хотя и училась когда-то въ русской школѣ, но плохо говорила по-русски и, кромѣ греческаго молитвенника, никогда не читала другихъ книгъ.

-- А это, Графа, такъ называется то, чего человѣку очень хочется имѣть и что ему трудно дается, -- объяснилъ по своему Ламбро.-- Вотъ, напримѣръ, тебѣ хочется жить въ своемъ домѣ, обѣдать каждый день, носить хорошія платья, а денегъ у тебя нѣтъ и ты постоянно думаешь объ этомъ, -- вотъ это и будетъ мечта... Понимаешь, Графа?

-- Понимаю...-- въ раздумьи проговорила Графа и, хотя все-таки имя "Надежда" нравилось ей больше, она прибавила:-- что-жъ, Ламбро, пусть наша лодка будетъ "Мечта"...

Съ этихъ поръ будущую лодку не называли иначе, какъ Мечтой, и когда маленькій Спиро хотѣлъ разъяснить какія-нибудь свои недоразумѣнія насчетъ лодки, онъ всегда спрашивалъ отца: "тата, а какія весла будутъ у нашей "Месьты?" Самымъ любимымъ его занятіемъ теперь было играть въ "Мечту", и какая-нибудь старая материна туфля или подобранная въ грязи щепка въ его воображеніи превращалась въ лодку и получала названіе "Мечты". Такимъ образомъ "Мечта" тѣсно срослась съ существованіемъ всѣхъ членовъ семьи Стафилаги; для "Мечты" копили деньги, во всемъ себѣ сазывая; о "Мечтѣ" постоянно говорили, и хотя ея еще не было, но она какъ будто бы уже была, и всѣ были счастливы, и легче переносили бремя злой нищеты и тяжелaro труда.

Иногда въ разговорахъ о "Мечтѣ" принималъ участіе и старый Іорданъ, дядя Графы по матери, каждую субботу приходившій къ ней въ гости изъ деревни, гдѣ онъ жилъ на покоѣ у своей дочери. Когда-то Іорданъ былъ бравый грекъ и во время Крымской войны находился въ числѣ горсти храбрецовъ, защищавшихъ свой рыбацкій городокъ отъ непріятельскаго вторженія, но теперь онъ уже и плохо видѣлъ, и плохо слышалъ, и изъ всей своей долгой жизни хорошо помнилъ только эту геройскую защиту. Стоило только его спросить: "а ну, Іорданъ, разскажите, какъ вы воевали съ адмираломъ Рагланомъ"?-- и старикъ вдругъ оживалъ, въ помутнѣвшихъ зрачкахъ его зажигались искры, онъ гордо выпячивалъ свою грудь, украшенную медалями, и начиналъ разсказывать о событіи съ такими подробностями, какъ будто все было вчера. Особенный пафосъ и подъемъ духа старикъ обнаруживалъ при воспоминаніи о томъ, какъ ихъ изъ 70 человѣкъ осталось только 7, какъ у нихъ вышли всѣ заряды и какъ, наконецъ, ихъ предводитель, Занто, раненый въ грудь, рѣшилъ сдаться и привязалъ къ ружью бѣлый платокъ. Эта потрясающая картина выходила у Іордана художественно, и каждый разъ, весь трясясь и задыхаясь отъ негодованія, онъ заканчивалъ ее восклицаніемъ: "ахъ этотъ подлецъ Занто"!..-- Но почему же подлецъ?-- съ удивленіемъ спрашивали Іордана слушатели.

-- А потому, что не нужно было позорно сдаваться! Нужно было защищаться до послѣдней капли крови!-- трагически произносилъ старикъ.

-- Да вѣдь это же было невозможно, вѣдь и зарядовъ у насъ не было, и Занто былъ раненъ, что же вы сдѣлали бы съ 40-тысячною арміей?

-- Все равно, не нужно было сдаваться!-- упрямо твердилъ старый герой, и съ свирѣпымъ видомъ, потрясая кулакомъ, точно давно уже умершій Занто могъ его слышать, онъ повторялъ:-- этотъ подлецъ Занто!..

По субботамъ, какъ только внизу кончалась всенощная, и слабыя отголоски церковнаго благовѣста умирали въ горахъ, Графа выходила на порогъ дома и говорила сыну:

-- А ну, Спиро, иди внизъ, посмотри, не идетъ-ли пап у (дѣдушка)!

Спиро, не разбирая никакихъ препятствій, съ готовностью мчался подъ гору по каменистой тропинкѣ, и скоро оттуда доносился его веселый голосокъ:

-- Пап у! Папу идетъ! Совсѣмъ уже близко!

А дѣдущка, задыхаясь отъ усталости, хрипѣлъ ему снизу:

-- Трэкси, трэкси {Бѣги.}, Спиро, помоги дѣдушкѣ подняться, не то онъ разсыплется на дорогѣ, какъ старое колесо, и ты никогда не узнаешь, что было у него въ карманахъ!

Спиро хорошо зналъ, что у дѣдушки въ карманахъ всегда были очень интересныя вещи, и изо всѣхъ силъ старался втащить его на гору. Но старый герой былъ грузенъ, и внучку совсѣмъ пришлось бы плохо, если бы на помощь къ нему не являлся Ламбро, какъ разъ въ это время возвращавшійся съ работы, и не доставлялъ обоихъ въ птичій домикъ.

Отдышавшись, отчихавшись и прокашлявшись хорошенько, Іорданъ понемногу приходилъ въ себя и прежде всего спрашивалъ:

-- Ну что, Ламбро, какъ ваша лодка?

Сіяющая Графа разсказывала дядѣ, сколько они уже накопили денегъ, и за дымящимся, ароматнымъ кофе (ради старика Графа позволяла себѣ эту роскошь) начиналась безконечная, но никогда не надоѣдавшая бесѣда о"Мечтѣ". Богъ знаетъ, въ который разь высчитывалась снова ея стоимость, перечислялись всѣ ея будущія достоинства, обсуждались различныя детали въ окраскѣ, въ оснасткѣ, и старикъ съ самымъ дѣловымъ видомъ, покуривая трубочку, подавалъ обстоятельные совѣты, какъ нужно выбирать лодку, чтобы она была устойчива, легка на ходу и въ то же время прочна.

-- Прежде всего смотри ты ей въ физіономіи, Ламбро!-- говорилъ онъ.-- Надо, чтобы у лодки физіономія была широкая, Ламбро, -- такая лодка никакой зыби не боится. А если ты посмотришь на лодку и такъ, и эдакъ и не увидишь у ней въ носу пастоящей морской души, -- плюнь на такую лодку, Ламбро, и отойди подальше, потому что такая лодка ничего не стоитъ, я тебѣ это говорю...

И Ламбро, хотя понималъ въ лодкахъ гораздо больше, чѣмъ старый Іорданъ, но изъ вѣжливости соглашался съ нимъ и поддакивалъ.

Между тѣмъ солнце, пославъ землѣ свою послѣднюю улыбку, исчезало за горами, и ночь безъ сумерекъ, синяя южная ночь не слышно спускалась съ вершинъ. Небо быстро темнѣло, и въ его глубинѣ какъ-то сразу, точно торопясь поскорѣе взглянуть, что случилось за день на землѣ, любопытною толпою высыпали крупныя южныя звѣзды. Крѣпче и слаще пахли горныя травы; въ камняхъ сначала одинъ сверчокъ пустилъ свою мечтательную трель, ему откликнулся другой, потомъ третій, -- и безмолвныя вершины ожили, заговорили, запѣли... А подъ миндальнымъ деревомъ все еще шла тихая бесѣда, и очарованные фантастическимъ пѣніемъ горъ, обласканные теплыми ароматами травъ, бѣдные люди на время забывали о своей бѣдной жизни и отдыхали душой.

Ламбро, которому такъ рѣдко приходилось бывать въ своей семьѣ, очень любилъ эти субботніе вечера и всячески старался ихъ продлить. Когда старый Іорданъ вдругъ раскисалъ и начиналъ клевать носомъ, Ламбро сейчасъ же заводилъ рѣчь о знаменитой защитѣ, и этого было довольно, чтобы старикъ немедленно воспрянулъ. Онъ требовалъ себѣ еще чашечку кофе, подсыпалъ въ трубку новую порцію табаку и, раза два-три крѣпко затянувшись, начиналъ:

-- И вотъ, Ламбро, вижу я однажды странный сонъ... Стою я будто на вершинѣ Дели-Кристо и смотрю на ту сторону бухты. Ну... и что же ты думаешь, Ламбро? Вижу вдругъ, какъ отъ старой башни поднялась цѣлая туча пчелъ и стала перелетать черезъ бухту прямо на Дели-Кристо. Такъ и жужжатъ, такъ и жужжать надъ головою, -- однѣ пролетятъ, другія сейчасъ же появляются на ихъ мѣсто, и такое множество, что даже небо отъ нихъ почернѣло, какъ сажа...

-- Это, Ламбро, было весной, а осенью, какъ сейчасъ помню, 17 сентября утромъ мы узнали, что на насъ идутъ англичане. И если бы, Ламбро, ты тогда былъ на свѣтѣ, ты бы увидѣлъ, что вся земля отъ того мѣста, гдѣ теперь докторова дача, и до вѣтряной мельницы на Севастопольской дорогѣ, была точно краснымъ сукномъ застлана, -- это были все англійскіе мундиры... А у насъ, Ламбро, было только двѣ мортирки и больше ничего, но, Ламбро...-- прибавлялъ старикъ торжественно, -- мы считали своимъ долгомъ отстаивать свою родную землю...

Онъ на минуту останавливался, чтобы раскурить потухшую трубочку, и затѣмъ снова продолжалъ:

-- Засѣли мы, Ламбро, на башнѣ и открыли изъ мортирокъ огонь. Непріятель отвѣчалъ намъ ружейной пальбой и вотъ, когда, Ламбро, я сейчасъ же вспомнилъ свой сонъ. Штуцерныя пули летали надъ нами, какъ пчелы, и не одна, проклятая, ужалила нашихъ храбрецовъ. Былъ раненъ въ руку Петро Михали, сильно задѣло покойнаго Папа Леонти, только я остался невредимъ и до послѣдней минуты не покидалъ орудій. Въ 4 часа пополудни мы должны были прекратить огонь, потому что у насъ вышли всѣ снаряды, и тогда этотъ подлецъ, Занто, сказалъ: "надо сдаваться, чтобы прекратить эту безполезную бойню"... Охъ, Ламбро, какъ было горько намъ слышать эти слова, и хоть много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, а и сейчасъ во мнѣ вся душа дрожитъ, какъ вспомню... Мы съ Леонти не хотѣли сдаваться, какъ подлые трусы, и хотѣли лучше умереть на родной землѣ, но Занто выхватилъ бѣлый платокъ, привязалъ его къ ружью и поднялъ надъ башней... Тогда мы съ Леонти забили мортирки и сбросили ихъ въ море, а сами поглядѣли другъ на друга и, вѣришь мнѣ, Ламбро, заплакали, какъ маленькія дѣти... А Леонти былъ герой и имѣлъ за храбрость Георгіевскій крестъ...

-- Въ 5 часовъ вечера мы сдались, и насъ привели къ Раглану. Невзрачный такой былъ изъ себя, и одинъ рукавъ у него пустой висѣлъ на пуговицѣ. Онъ былъ не въ духѣ отъ оказаннаго его войскамъ сопротивленія и сердито крикнулъ на масъ:. "гдѣ войско"? И Леонти ему отвѣчалъ: "вотъ все войско, здѣсь на лицо, больше нѣтъ ни одного человѣка". Многіе изъ его свиты переглянулись и засмѣялись, а Рагланъ весь почернѣлъ отъ злости и крикнулъ, топнувъ ногой: "Какъ же вы осмѣлились, ничтожная горсть, противостоять 40-тысячной арміи союзниковъ"? Тогда Леонти выступилъ впередъ и съ достоинствомъ сказалъ (тутъ голосъ Іордана пріобрѣталъ особую торжественность, и дряхлый станъ его величественно выпрямлялся): "безусловной сдачей, ваше превосходительство, мы бы навлекли на себя вѣчный позоръ и даже презрѣніе непріятеля; теперь же совѣсть наша спокойна: мы исполнили свой долгъ"... И что же ты думаешь, Ламбро, -- принцъ Кабрицкій (такъ Іорданъ называлъ Калабрійскаго принца) потрепалъ Леонти по плечу и сказалъ: "браво, браво"!..

И долго еще тянется повѣствованіе стараго героя, и хотя Ламбро давно уже знаетъ наизусть всю эту исторію, но каждый разъ слушаетъ ее съ удовольствіемъ, наслаждаясь тѣмъ, что онъ у себя, дома, что здѣсь онъ не хамалъ, а хозяинъ, и что его усталую спину не гнететъ тяжкая ноша... А синяя ночь стелется надъ усталою землею, нѣжно нашептывая ей свои убаюкивающія сказки, и молчаливыя звѣзды жадно глядятъ съ высоты, смѣлѣе и громче звучитъ волшебная музыка горъ, горячѣе дышутъ цвѣты и травы, и только отдаленный ревъ осла въ горахъ нарушаетъ очарованіе ночи, какъ бы напоминая уснувшему человѣчеству, что снова настанетъ шумный день, что проснутся опять боль и страданіе.

Скоро внизу всѣмъ стало извѣстно, что хамалъ Ламбро Стафилати собирается купить себѣ лодку и копитъ для этого деньги. Новость дошла и до Кристо, и онъ снова появился на горѣ, какъ всегда съ иголочки одѣтый, какъ всегда самодовольный, но насвистывая уже не "Маргариту", а венгерскій чардашъ, который онъ слышалъ въ Севастололѣ, на бульварѣ. Обмѣнявшись съ Ламбро обычными привѣтствіями и пожелавъ ему "кали сперасъ" и "кали ора" (добраго вечера и добрый часъ), онъ усѣлся подъ миндальнымъ деревомъ и приступилъ къ дѣлу.

-- Я слышалъ, Ламбро, ты покупаешь лодку? -- спросилъ онъ.

-- А что же?-- сказалъ Ламбро.-- Если ты хочешь строить себѣ домъ, отчего же мнѣ не купить себѣ лодку?

Кристо насмѣшливо прищурилъ одинъ глазъ и посмотрѣлъ на Графу, которая по обыкновенію стояла у порога съ ребенкомъ на рукахъ.

-- Стало быть, тебѣ надоѣло таки быть хамаломъ, и хочешь попасть въ настоящіе люди?-- продолжалъ онъ.-- Ну что-жъ, пора. Но я все-таки думаю, что скорѣе я построю себѣ домъ, чѣмъ ты, Ламбро, купишь себѣ лодку.

Графа вся вздрогнула при этихъ словахъ и съ румянцемъ обиды взглянула на мужа, ожидая, что онъ скажетъ. Все въ ней кипѣло, и ей хотѣлось бы, чтобы Ламбро пинками прогналъ съ горы этого дерзкаго мальчишку и чтобы Кристо никогда больше къ нимъ не приходилъ и не смѣлъ смотрѣть на нее такими скверными глазами.

Ни Ламбро только усмѣхнулся и покачалъ головой.

-- Тэосъ ту ксэри (Богъ знаетъ), Кристо!-- сказалъ онъ.-- Никто не знаетъ, что будетъ съ нами завтра! Можетъ быть, мы съ тобой разбогатѣемъ, какъ Мавропуло, а можетъ быть, оба пойдемъ на улицу просить у добрыхъ людей кусокъ хлѣба. Можетъ, вотъ я здѣсь сижу и думаю купить себѣ лодку, а тамъ гдѣ-нибудь уже пилятъ доски, изъ которыхъ мнѣ будутъ дѣлать гробъ, да и тебѣ, Кристо, готовятъ бѣлый саванъ.

Кристо поблѣднѣлъ и принужденно засмѣялся. Онъ боялся смерти и не любилъ о ней даже говорить.

-- Тьфу, Ламбро, на пендесъ ту мутра су! {На пятерню тебѣ на морду, -- значитъ: что ты врешь!} -- воскликнулъ онъ, вставая.-- Съ тобой совсѣмъ нельзя шутить, ты сейчасъ скажешь какую-нибудь глупость. Ну, слушай, я не болтать къ.тебѣ пришелъ, а за дѣломъ: если тебѣ нужна лодка, не купишь ли мою?

-- Нѣтъ, Кристо, мнѣ не нужно твоей лодки. У тебя не лодка, а старое бабье корыто; мнѣ же нужна хорошая лодка.

-- Ну, какъ хочешь, подожди хорошенько, когда у тебя будетъ хорошая лодка, -- язвительно сказалъ Кристо и, бросивъ еще разъ выразительный взглядъ на Графу, скрылся подъ горой.

-- Какой умный!-- вымолвилъ Ламбро ему вслѣдъ.-- Продаетъ лодку, а она у него только и годится на дрова. Нѣтъ, ужъ если заводить лодку, то чтобы была настоящая лодка, такая, какъ наша "Мечта". Слышишь, Графа?

Но Графа не отвѣчала. Она была уже въ домѣ и по стуку посуды, которую она убирала, можно было судить, что на душѣ у нея не спокойно. Ламбро сейчасъ же догадался объ этомъ и пошелъ къ ней.

-- Что же ты ничего не отвѣчаешь, Графа?-- спросилъ онъ, глядя, какъ она съ сердцемъ швыряетъ сковороды и горшки.-- Или, можетъ быть, тебѣ хочется, чтобы я купилъ у Кристо его поганую лодку?

-- Не нужно мнѣ никакой лодки!-- крикнула Графа, оборачивая къ мужу искаженное гнѣвомъ лицо.-- И не дури ты мнѣ голову, Ламбро, своей лодкой. Я ужъ вижу, что лодки у насъ никогда не будетъ... у людей хоть поганыя, да есть, а у насъ никакой никогда не будетъ, не будетъ и не будетъ...

-- Вотъ тебѣ и разъ!-- проговорилъ Ламбро.-- Почему не будетъ? Нѣтъ, будетъ, я тебѣ это говорю, а если ты мнѣ не вѣришь, то сними съ себя свой кошель и давай посмотримъ, сколько уже у насъ накопилось денегъ для "Мечты"....

Упоминаніе о завѣтномъ кошелѣ подѣйствовало на Графу благотворно, и черезъ минуту супруги уже мирно сидѣли рядомъ и, въ сотый разъ пересчитывая свой скудный капиталъ, обсуждали, сколько еще не хватаетъ имъ денегъ на покупку лодки.

А Кристо въ это время торопливо спускался съ горы и думалъ:

"Проклятый хамалъ, чтобы ты самъ себѣ напророчилъ и гробъ, и саванъ! Какъ бы я радъ былъ, если бы тебя когда-нибудь придавило хорошимъ тюкомъ! Надоѣло уже мнѣ ходить по колючкамъ и смотрѣть на Графру безъ всякаго толку! Сколько ботинокъ я истрепалъ, и ни разу не удалось хорошенько съ ней поговорить, -- ужъ очень крѣпкіе кулачищи у этого грязнаго верблюда... Гробъ и саванъ... тьфу! Чтобы ты самъ издохъ, подлый дьяволъ..."

И Кристо чудилось, что за нимъ съ горы гонится что-то холодное, бѣлое, и цѣпляется ему за плечи, и шепчетъ въ уши: "Нѣтъ, Кристо, не убѣжишь, я смерть твоя, я догоню тебя..." Холодный потъ выступилъ у Кристо на лбу; колѣнки у него тряслись, сердце трепетало, и каждый кустикъ на дорогѣ, каждый камень казались ему въ вечернемъ сумракѣ какими-то кривляющимися чудищами, пришельцами невѣдомаго міра.

Но внизу, въ ярко, освѣщенной кофейнѣ, среди многочисленной публики и шумнаго говора, Кристо оправился и почувствовалъ себя прежнимъ Кристо. Ему самому стало смѣшно надъ собой, какъ онъ, сломя голову, летѣлъ съ горы, точно за нимъ и въ самомъ дѣлѣ кто-нибудь гнался, и, потребовавъ себѣ чашку кофе, Кристо, какъ ни въ чемъ не бывало, занялъ свое мѣсто за общимъ столомъ.

-- А я сейчасъ былъ у Ламбро тамъ наверху, -- началъ онъ, смѣясь.-- И что вы думаете, этотъ ортухосъ (бѣднякъ) собирается покупать себѣ такую лодку, какой ни у кого здѣсь нѣтъ, а самъ сидитъ и кушаетъ сухой хлѣбъ, запивая его голою водицей... Вотъ чудакъ!

Нѣкоторые засмѣялись, но одинъ изъ посѣтителей, почтенный человѣкъ съ сѣдыми бакенбардами и суровымъ, темнымъ лицомъ, возразилъ:

-- А что жъ, если Ламбро хочетъ покупать лодку, то такъ и будетъ! Я знаю Ламбро: у Ламбро золотая голова, желѣзныя руки и сердце, какъ алмазъ, и я, который никогда никому не довѣрялъ въ жизни своей мѣднаго гроша безъ росписки, я довѣрилъ бы Ламбро цѣлый милліонъ на одно только слово и ручаюсь головой, что Ламбро свое слово сдержитъ... Вотъ какой человѣкъ Ламбро!

Кристо толкнулъ подъ столомъ своихъ сосѣдей, и всѣ они насмѣшливо переглянулись между собою. Почтенный человѣкъ съ сѣдыми бакенбардами былъ тотъ самый богачъ, Мавропуло, въ птичьемъ домикѣ котораго ютился Ламбро съ своимъ семействомъ.

Къ зимѣ въ ладонкѣ у Графы скопилось около 20 рублей, и когда Графа пересчитала эти жалкіе гроши, собранные съ такимъ тяжелымъ трудомъ и лишеніями, она пришла въ отчаяніе. На покупку хорошей лодки нужно было, по крайней мѣрѣ, 100 рублей, и если на то, чтобы скопить, отказывая себѣ во всемъ, 20 рублей, ушло слишкомъ полгода, то сколько же еще придется ждать до тѣхъ поръ, пока они будутъ въ состояніи осуществить свою мечту?.. Года два, а, можетъ быть, и больше, и эти два года казались Графѣ безконечно длинными, какъ пѣшеходу кажется безконечно длиннымъ тотъ остатокъ пути, который отдѣляетъ его отъ отдыха и ночлега. Чѣмъ ближе цѣль, тѣмъ труднѣе идти, и время бѣжитъ скорѣе для того, кому нечего ждать впереди. Веселая, беззаботная Графа сдѣлалась раздражительна и нетерпѣлива; по ночамъ ей снились деньги, много денегъ, кучи золота и серебра, а утромъ она вставала блѣдная, угрюмая, съ отвращеніемъ смотрѣла на свою убогую утварь, колотила ребятишекъ и кричала на Ламбро, который за неимѣніемъ работы теперь чаще оставался дома.

Ламбро пытался утѣшать ее по прежнему:

-- Вотъ погоди, Графа, когда будетъ у насъ "Мечта"...

Но Графу это только еще больше раздражало.

-- Ахъ, "Мечта", "Мечта!" -- съ злобной насмѣшкой восклицала она.-- Лучше бы ты помолчалъ съ этой "Мечтой!" Какая "Мечта", когда скоро всѣ подохнемъ съ голоду и отъ стужи? Никакой "Мечты" у насъ не будетъ, и нечего объ этомъ говорить, людямъ на смѣхъ! Ты думаешь, не смѣются надъ нами? Всѣ смѣются, нельзя на улицу выйдти! Кристо этотъ проходу не даетъ, все спрашиваетъ: "Ну что же ваша "Мечта". Ахъ, надоѣло мнѣ все, -- вотъ пойду когда-нибудь на башню и брошусь оттуда внизъ головою въ море!...

Ламбро, вздыхая, бралъ шапку и уходилъ бродить куда нибудь на улицу, или взбирался по скользкимъ тропинкамъ на обледенѣлыя скалы, садился на камень и слушалъ, какъ реветъ сердитое зимнее море. И этотъ могучій гордый ревъ, эти холодныя, злыя волны, съ дикой смѣлостью бросающіяся на недвижныя каменныя громады горъ, возбуждали въ немъ бодрость и сознаніе своихъ силъ. Освѣженный, успокоенный возвращался Ламбро домой съ новымъ запасомъ терпѣнія и жаждой борьбы, и въ эти минуты казалось ему, что онъ все можетъ, всего достигнетъ и завоюетъ себѣ счастье.

Однажды, спускаясь съ горы, онъ лицомъ къ лицу столкнулся съ Кристо, который въ тепломъ пальто, съ поднятымъ воротникомъ, въ теплой шляпѣ и въ высокихъ сапогахъ съ калошами озабоченно шелъ куда-то. Увидѣвъ Ламбро, онъ остановился и оскалилъ свои мелкіе, острые зубы.

-- А, Ламбро, -- воскликнулъ онъ.-- Вотъ хорошо, что я тебя встрѣтилъ! У меня есть къ тебѣ большое дѣло...

По лицу и по тому рѣчи, въ которой не слышно было обычной насмѣшки, Ламбро догадался, что Кристо на этотъ разъ не шутитъ, а дѣйствительно нуждается въ немъ. "Нѣтъ ли у него какой-нибудь работы?" подумалъ Ламбро и посмотрѣлъ на свои руки, которыя давно уже отдыхали и тосковали отъ бездѣлья.

-- Хорошо, -- сказалъ онъ.-- Вотъ и хамалъ тебѣ пригодился, Кристо. Не строишь ли ты уже себѣ домъ?

-- Домъ не домъ, немножко поменьше, но дѣло все-таки большое. Пойдемъ внизъ, здѣсь вѣтеръ дьявольскій, и зубы у меня пляшутъ, какъ татары на арманѣ {Арманъ -- молотьба.}.

Они сошли съ горы, на которой бѣсновался свирѣпый нордостъ, и Кристо повелъ Ламбро прямо въ кофейню, что было уже совсѣмъ серьезно.

-- Ну, теперь я совсѣмъ оттаялъ и могу говорить!-- началъ Кристо, проглотивъ чашку густого, душистаго кофе.-- Вотъ видишь, Ламбро, я купилъ себѣ лодку...

-- Хорошо!-- одобрилъ Ламбро.

-- Конечно, не такую, какъ твоя "Мечта"...-- насмѣшливо подмигнувъ, продолжалъ Кристо -- но все-таки ничего себѣ, годится. Свою старую я продалъ, а новую купилъ; теперь у меня есть и лодка, и снасти, и хочу я, Ламбро, самъ по себѣ идти въ Туакъ... Что ты скажешь?

-- Скажу, что и это хорошо, -- опять одобрилъ Ламбро.

-- Ну вотъ... Эй, дайте сюда еще двѣ чашкикофе! Пей, Ламбро. Не хочешь ли папиросу? Хорошая, изъ бахчисарайскаго табаку... Кури, пожалуйста. Ну вотъ, стало быть, и лодка, и снасти есть, теперь мнѣ нужно комнанію. Не пойдешь ли ты со мною, Ламбро?

-- Отчего-же не пойдти?-- отвѣчалъ Ламбро.-- Конечно, мнѣ все равно съ кѣмъ ни идти, но все-таки я подожду давать тебѣ слово. Въ прошломъ году я ходилъ съ Яномъ Аргириди, и, можетъ быть, онъ позоветъ меня опять.

Глаза Кристо безпокойно загорѣлись, и онъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.

-- Ну что тамъ Аргириди, плюнь на Аргириди!-- воскликнулъ онъ.-- Сколько онъ тебѣ дастъ? Одинъ пай? Я тебѣ дамъ два. Я знаю, чего ты стоишь и какой ты опытный морякъ. Если бы ты, Ламбро, былъ немножко не такой неповоротливый, ты бы могъ наживать ой-ой-ой какія большія деньги, и давно бы у тебя были и своя лодка, и свое дѣло, и не нужно было бы тебѣ жить у этой старой лисицы, Мавропуло, въ старомъ курятникѣ...

"Ого-го-го! подумалъ Ламбро, посмѣиваясь тихонько себѣ въ усы. Ужъ если тебя, Ламбро, несчастнаго хамала, угощаютъ такими сладкими бубликами, это значитъ, ты очень нуженъ. А почему нуженъ? Потому что мы съ Кристо немножко боимся моря, а съ моремъ надо ладить, оно даетъ хорошія деньги. Ну что жъ, посмотримъ, можетъ, я и помогу тебѣ нажить деньги, Кристо, только своими сладкими словами ты меня не проведешь"...

А Кристо продолжалъ, все болѣе и болѣе волнуясь:

-- Ну что же ты скажешь, Ламбро? Два пая -- и по рукамъ? Мнѣ давно хочется имѣть свое дѣло и никому не кланяться; ты самъ знаешь, Ламбро, какъ трудно найдти хорошаго товарища. Когда работаешь, -- ничего, все ладно, а какъ начнутъ дѣлить паи, -- такъ и ссора -- и одинъ другого старается обмануть.

-- Нѣтъ, отчего же?-- возразилъ Ламбро.-- Наши рыбаки народъ хорошій, честный; я съ Аргириди хожу вотъ уже три года, и никогда мы съ нимъ не ссорились, и какъ были пріятели, такъ и теперь пріятели.

-- Ха, а сколько денегъ давалъ тебѣ этотъ пріятель?-- насмѣшливо спросилъ Кристо.

-- Немного, но знаешь, Кристо, это ужъ какъ удача. Въ прошломъ году рыба совсѣмъ не шла, если ты помнишь, а насъ въ компаніи было пять человѣкъ, восемь паевъ, -- раздѣли, много-ли придется на каждый пай? А старикъ Аргириди хорошо съ нами разсчитывался, это всякій тебѣ скажетъ; посмотримъ, Кристо, какъ будешь разсчитываться ты!-- прибавилъ Ламбро, лукаво подмигивая.

Кристо вздернулъ носъ.

-- А вотъ увидишь, Ламбро!-- съ достоинствомъ сказалъ онъ.-- Какъ я сказалъ: тебѣ два пая, -- такъ и будетъ. Ну что-жъ, согласенъ?

-- Подумаю. А кто пойдетъ съ нами еще?

Кристо немного замялся.

-- А тамъ... одинъ русскій, Ефимъ. Онъ работалъ на хуторахъ и зазимовалъ у насъ; теперь хочетъ попробовать счастья въ морѣ.

-- Значитъ, совсѣмъ новый? Можетъ, и весла не умѣетъ держать въ рукахъ?-- спросилъ Ламбро, покачивая головой.-- Это плохо: не люблю я работать съ такимъ народомъ.

-- Ничего, Ламбро, онъ, кажется, человѣкъ крѣпкій и, по всему видно, будетъ стараться. Ему очень нужны деньги, а кому нужны деньги, тотъ и чорта не боится, Ламбро!

-- Правда, -- сказалъ Ламбро.-- Но только до тѣхъ поръ, пока чортъ не высунетъ свои рога. А море, Кристо, бываетъ хуже чорта иногда; смотри, какъ бы твой Ефимъ не ушелъ отъ насъ, понюхавъ немножко, чѣмъ оно пахнетъ...

-- Э, глупости!-- съ безпечнымъ видомъ воскликнулъ Кристо.-- Не уйдетъ, какъ увидитъ въ Туакѣ, сколько денегъ въ карманахъ у московскихъ купцовъ! За то насъ будетъ только трое, и дѣлить будемъ на шесть паевъ. При удачѣ сколько мы заработаемъ, Ламбро, подумай! И чего намъ бояться, когда съ нами будешь ты, самый лучшій морякъ въ городѣ!-- льстиво добавилъ онъ, чтобы окончательно склонить Ламбро на свою сторону.

Ламбро усмѣхнулся на эту лесть и всталъ изъ за стола.

-- Экій сладкій-языкъ у тебя, Кристо, настоящій медъ! Ну, ладно, я подумаю, посмотрю твою новую лодку и тогда скажу тебѣ, пойду я съ тобой или нѣтъ... А что, Кристо, ты вѣдь любишь таки деньги, а?-- спросилъ онъ уже на улицѣ.

-- А кто же ихъ не любитъ? Правда, люблю.

-- То то. Пожалуй, и и чорта не испугался бы, если бы онъ пообѣщалъ тебѣ хорошій процентъ за твою душу?

-- Э, чего бояться, -- вѣдь и чорта можно обмануть, Ламбро!-- смѣясь, отвѣчалъ Кристо, довольный, что уладилъ дѣло.

Они разстались, и Ламбро въ задумчивости пошелъ домой. Онъ хорошо понималъ, что Кристо предлагалъ ему очень выгодную сдѣлку, обѣщая за однѣ руки два пая {Рыбакъ, вносящій въ дѣло только одинъ свой трудъ, получаетъ обыкновенно одну часть изъ общей прибыли; имѣющій какую нибудь рыболовную снасть получаетъ два пая, а хозяинъ лодки и снастей считается хозяиномъ предпріятія и имѣетъ право на три пая.}, но въ то же время никакъ не могъ отдѣлаться отъ чувства нѣкотораго недовѣрія, которое всегда внушалъ ему его бывшій школьный товарищъ. Все не нравилось ему въ Кристо: и его вкрадчивая хитрость, и хвастливая заносчивость, и жадность къ деньгамъ, доходящая до болѣзненной маніи, а главное, -- его трусость, которою онъ отличался еще на школьной скамьѣ. Съ такимъ компаніономъ пропадешь! думалъ Ламбро. Да еще тамъ нашелъ себѣ какого-то Ефима, который и моря, можетъ быть, никогда не нюхалъ! Сядутъ оба на мою спину и такъ заѣздятъ, что не захочешь никакихъ денегъ! А деньги нужны; если на мою долю придется хоть 80 рублей, вотъ и лодка! Тогда прощай, Кристо, -- самъ буду хозяиномъ, и ни какимъ медомъ ты меня не заманишь въ свою компанію! Опасный человѣкъ, хитрый человѣкъ; въ каждомъ глазу сидитъ по бѣсу, и когда смотритъ на тебя, то бѣсы такъ и прыгаютъ во всѣ стороны, точно лягушки передъ дождемъ. Ну, что же дѣлать, -- это онъ правду сказалъ, что кому нужны деньги, тому нечего бояться и чорта. Не плачь, моя бѣдная Графа, будутъ у насъ съ тобой деньги, будетъ и "Мечта", и тогда наплевать намъ на Кристо!

А свирѣпый нордостъ злобно вылъ, носясь, какъ бѣшеный, по горамъ, и за скалами бились и ревѣли разъяренныя волны, словно вызывая на борьбу весь міръ.

Когда Графа узнала отъ мужа, что онъ идетъ съ Кристо въ Туакъ, она сразу присмирѣла и затихла. Она была дочь земледѣльцевъ, не знала и не любила моря и каждый разъ, провожая Ламбро на опасный промыселъ, боялась, что онъ не вернется. И теперь, вспоминая, какими злыми упреками она осыпала его все это время, Графа мучилась раскаяніемъ и своими ласками старалась загладить свою вину передъ нимъ. Въ домѣ у нихъ опять воцарился міръ, и Ламбро послѣдніе дни передъ отъѣздомъ плавалъ какъ рыба въ маслѣ, по его собственнымъ словамъ.

Наступилъ, наконецъ, и февраль, а вмѣстѣ съ нимъ наступило и время отплытія. Каждый день почти въ море уходили лодки, нагруженныя снастями и людьми; рыбаки въ теплыхъ курткахъ, въ громадныхъ выше колѣна сапогахъ, пѣли пѣсни, махали шапками, а провожавшіе желали имъ удачи и, долго смотрѣли вслѣдъ лодкамъ, пока онѣ не превращались въ бѣлыя точки и не сливались съ безконечною синевою моря и неба.

Проводили и Ламбро. Даже старый Іорданъ притащился изъ деревни на своихъ старыхъ ногахъ и долго ворчалъ и суетился около лодки, давая разные, по его мнѣнію, очень важные совѣты, на которые, впрочемъ, никто не обращалъ вниманія. Онъ и мачту осмотрѣлъ, и паруса пощупалъ, нашелъ какой-то недостатокъ въ шкотахъ (веревки отъ парусовъ) и успокоился только тогда, когда Ламбро съ нимъ согласился и обѣщалъ исправить замѣченный имъ недостатокъ.

-- Ну, готово!-- сказалъ Ламбро, подходя къ Графѣ.-- Прощай, Графа, не горюй безъ меня и молись объ удачѣ. Дядя Іорданъ, навѣщайте жену и дѣтей! Будьте имъ, какъ родной отецъ...

-- Ладно, ладно, и безъ тебя это знаю!-- пробурчалъ старый герой, борясь съ овладѣвшимъ его душою волненіемъ и изо всѣхъ силъ стараясь сохранить геройскій видъ и молодцоватую осанку.

-- Ну, теперь поцѣлуй меня, Графа, на прощанье!-- прибавилъ Ламбро и обнялъ жену.

Графа припала къ нему, и слезы закапали у нея изъ глазъ. Кристо стоялъ поодаль, смотрѣлъ исподлобья на это прощанье, и губы его подергивались не то отъ сдерживаемой улыбки, не то отъ волненія.

-- Ну, а меня?-- вдругъ вымолвилъ онъ, когда Графа оторвалась отъ Ламбро.-- Меня развѣ не поцѣлуете на прощанье? Говорятъ, поцѣлуй женщины приноситъ счастье, а у меня нѣтъ ни сестры, ни матери, никого...

Губы его все дергались, и въ глазахъ свѣтилась усмѣшка. У Графы сразу высохли слезы, и она пугливо отъ него отшатнулась.

-- Что-жъ, Графа, поцѣлуй и его!-- сказалъ Ламбро, смѣясь. Правда, вѣдь онъ сирота, и его даже проводить некому какъ слѣдуетъ.

Кристо быстро подошелъ къ Графѣ и, прежде чѣмъ она могла что нибудь предпринять, съ знакомымъ уже ей, загадочнымъ блескомъ въ зрачкахъ, не поцѣловалъ, а точно впился ей въ губы. У Графы захватило духъ и въ глазахъ потѣмнѣло.

-- Ну, будетъ!-- крикнулъ Ламбро, прыгнувъ въ лодку.-- Садись, Кристо. Съ Богомъ!

Кристо весь блѣдный, съ дрожащими губами, отошелъ отъ Графы и, не глядя на Ламбро, сѣлъ на весла. Лодка тихо отплыла отъ берега.

-- Кали ора!-- прошепталъ Іорданъ и снялъ шляпу.

Весла дружно поднялись и опуетились; лодка стала быстро удаляться, оставляя за собою длинный змѣистый слѣдъ. Въ послѣдній разъ Ламбро махнулъ рукой; нѣсколько минутъ еще слышались глухіе удары веселъ -- разъ-два, разъ-два... наконецъ, и эти звуки исчезли, расплылись, поглощенные вѣчнымъ, таинственнымъ шопотомъ моря.

-- Ну, пойдемъ, Графа!-- сказалъ Іорданъ.

Но Графа продолжала неподвижно стоять, закрывъ лицо руками, и все еще чувствовала на губахъ своихъ жаръ и боль пламеннаго поцѣлуя Кристо. "О, ману не ту ману"! {О, мама моя, мама.} беззвучно шептала она. "Пропала я теперь, совсѣмъ пропала"... И когда она открыла глаза, лодки уже не было видно, и Графа подумала, что вмѣстѣ съ нею ушло все ея прошлое, кончилась ея прежняя тихая жизнь съ Ламбро въ домикѣ на горѣ, и началось что-то другое, новое, такое же безумное, пьяное и нечистое, какъ безстыдный поцѣлуй Кристо.

Между тѣмъ лодка плавно неслась впередъ, разсѣкая носомъ шумящія волны, рѣзвою толпой мчавшіяся ей на встрѣчу. Берегъ отходилъ все дальше и дальше; вотъ уже послѣднія кровли домовъ скрылись за выступами скалъ; блеснулъ еще разъ на прощанье золотой крестъ церкви, и широкая даль моря раскинулась передъ рыбаками. Но мысли ихъ еще оставались тамъ, на берегу, и всѣ молчали. Ламбро былъ грустенъ, и за сердце его немножко щипало; Кристо съ какимъ-то ожесточеніемъ работалъ веслами, и неопредѣленная улыбка кривила его губы. Оба они, каждый по своему думали о Графѣ; только третій ихъ спутникъ, Ефимъ, кажется, не думалъ ни о чемъ, да ему и не о чемъ было думать, потому что у него не осталось никого на берегу. Это былъ высокій, широкоплечій, немножко неуклюжій парень лѣтъ 30, настоящій сѣверянинъ по виду. Его худощавое, скуластое лицо съ заостренною, совершенно бѣлой бородкой было покрыто крупными желтыми веснушками, придававшими ему наивное выраженіе. Небольшіе сѣрые глаза, почти безъ бровей, смотрѣли простодушно и немножко мечтательно; желтоватые, неровно подстриженные волосы безпорядочными косицами торчали изъ подъ глубоко надвинутаго картуза. Одѣтъ онъ былъ плоховато, въ старенькій клѣтчатый пиджачокъ съ пухлыми коричневыми заплатами на локтяхъ, въ вытертыхъ до блеска штанахъ изъ чортовой кожи и въ старыхъ морскихъ сапогахъ, которые подарилъ ему Кристо. Онъ сидѣлъ на вторыхъ веслахъ, и все его вниманіе было устремлено на то, чтобы пропадать въ тактъ съ Кристо. По временамъ онъ отнималъ отъ весла то одну, то другую руку, поплевывалъ на ладонь и снова начиналъ дѣйствовать старательно и съ оттяжкой.

-- Не плюй на руку, Ефимъ, -- сказалъ ему Кристо.-- Не годится!

-- Почёмъ?-- протяжно вымолвилъ Ефимъ.

-- А потомъ, что мозоли себѣ наколотишь, да, не дай Богъ, морская вода попадетъ, она тебѣ такъ ихъ разъѣстъ, бѣда!

-- Ишь ты!-- усмѣхнулся Ефимъ.-- А мы, кабыть, по рассейски, привышны!

-- А ты откуда?-- спросилъ Ламбро, выходя изъ своей грустной задумчивости.

Ефимъ отвѣчалъ не сразу: видно, въ прошломъ у него не было ничего такого, что стоило бы помянуть добромъ, и вопросъ Ламбро затронулъ въ немъ какія-то больныя мѣста.

-- Мы -- дальніе...-- отвѣчалъ онъ, наконецъ, неохотно.-- Кострому слыхалъ? Изъ энтихъ мѣстъ...

-- Какже ты сюда-то попалъ?

-- Замотался...-- неопредѣленно вымолвилъ Ефимъ и, прищурившись, посмотрѣлъ вокругъ.-- А у васъ тутъ ничего, хорошо... тепло! у насъ на Костромѣ теперича еще снѣга лежатъ могучіе, а у васъ ишь ты какъ... славно!

Они шли теперь мимо невысокихъ горъ, покрытыхъ вѣчно зеленымъ можжевельникомъ, и горячее южное солнце пригрѣвало ихъ совсѣмъ по восеннему. Теплый "ялтинскій" вѣтеръ дулъ имъ въ лицо, и море искрилось и трепетало подъ его ласковымъ дыханьемъ. Горы нѣжились въ голубыхъ туманахъ, и въ полусонномъ лепетѣ прибоя, казалось, звучали голоса пробуждающейся природы. Тепло, вѣтеръ и возбуждающій шумъ волнъ оживили рыбаковъ: они разговорились.

-- Такъ ты, значитъ, въ первый разъ идешь на ловлю?-- спросилъ Ламбро у Ефима.-- Въ Туакѣ не бывалъ?

-- Не приходилось.

-- Ну, я тебѣ скажу, наше морское дѣло трудное. Кто не привыкъ, тому тяжело.

-- Насчетъ рыбы?

-- Нѣтъ, не рыбы, -- рыба ничего: когда погоды хорошія и удача, съ рыбой хлопотъ немного. А вотъ если штормъ застанетъ, да задуетъ подлый нордостъ, ну тогда опасно. И рыбѣ не радъ: только бы скорѣй до берега добраться.

-- Ты говоришь, съ рыбой немного хлопотъ, -- возразилъ Кристо, бросая весла и закуривая папиросу.-- Нѣтъ, Ламбро, это тоже трудная задача. Крупную рыбу тоже надо умѣть поймать, а разинешь ротъ, она тебѣ махнетъ по носу хвостомъ и до свиданья! Совсѣмъ дуракомъ оставитъ, ажъ досадно.

-- Здорова, стало, быть? -- съ любопытствомъ спросилъ Ефимъ.

-- Да какже, -- вѣдь это тебѣ не кефаль и не султанка, а настоящій рыбій царь, -- осетёръ, а то бѣлуга. Вѣдь это чистые дьяволы, а не рыбы, ей-Богу! Ну бѣлуга хоть ничего, -- она рыба смирная, на нее хоть верхомъ садись, -- настоящая корова, а вотъ осетёръ -- нѣтъ: этотъ водитъ-водитъ, даже въ потъ вгонитъ, а какъ вытащишь его въ лодку, такъ онъ чуть не плачетъ. Ей-Богу, точно ребенокъ, -- ажъ пищитъ, право пищитъ...

-- Правда, -- подтвердилъ Ламбро.-- Онъ море любитъ, -- умная рыба.

-- А когда поймаешь ее, -- продолжалъ Кристо, -- не надо сразу тащить, надо понемножку, чтобы она устала. Устанетъ хорошенько, -- ну тогда тащи, и какъ только она голову изъ воды показала, -- сейчасъ ее багромъ по башкѣ, чтобы оглушить. Послѣ этого она. смирная сдѣлается, сама въ руки лѣзетъ, ну, а если опять начнетъ очень церемониться, -- можно и еще раза два треснуть. Я люблю колотить ихъ по башкѣ -- у меня ажъ слюнки текутъ въ это время...-- прибавилъ Кристо, и непріятная усмѣшка раздвинула его красныя губы.

-- Нѣтъ, все-таки не хорошо. Жалко!-- сказалъ Ламбро.

-- Тоже животная!-- нерѣшительно проговорилъ Ефимъ.-- Конечно, жалко.

-- Жалко? -- воскликнулъ Кристо и захохоталъ. -- Помилуйте, да вѣдь это живыя деньги, рублей полтораста и больше! За эти деньги не то, что бѣлугу, отца родного по башкѣ, треснешь...

-- Н-да... -- протянулъ Ефимъ и почему-то вздохнулъ, устремивъ мечтательный взглядъ въ голубую даль.

-- Нѣтъ, вотъ со мной была какая исторія, когда я въ первый разъ ходилъ съ покойнымъ крестнымъ на ловлю!-- заговорилъ Ламбро.-- Мнѣ было тогда лѣтъ 15, и крестный сказалъ, что пора уже меня пріучать къ дѣлу. Строгій былъ старикъ и не любилъ, чтобы люди даромъ ѣли хлѣбъ. Вотъ и пошли мы, съ нимъ смотрѣть снасти, -- глядимъ, на одномъ крючкѣ что-то попало, да такое большое, что обоихъ насъ такъ и тянетъ книзу. "Осетёръ!-- говоритъ крестный, -- бери багоръ, Ламбро, и держи на готовѣ, а я буду тащить; какъ высунетъ онъ морду, бей его хорошенько, а промахнешься, я тебя самого побью". Ну, я смотрю, держу багоръ, а самъ весь трясусь отъ страха, -- думаю: что если упущу осетра? Вдругъ крестный какъ закричитъ: "Ламбро, Ламбро!.." Я хвать багромъ, да мимо, -- лодка у насъ такъ и заходила. Ну, думаю, все равно, пропалъ;-- бью багромъ самъ не знаю куда, а крестный сзади колотитъ меня по головѣ; я бью осетра, а онъ меня, -- такъ вѣдь и думалъ, что околѣю...

-- Ну, и что жъ потомъ?-- спросилъ Кристо, смѣясь.

-- Да вотъ, ничего, какъ видишь, живъ, только послѣ того въ головѣ звонили колокола и въ глазахъ метали искры.

-- А осетёръ?

-- Ушелъ!

-- Тца!-- неодобрительно причмокнулъ Кристо, и вдругъ ему почему-то вспомнилось лицо и взглядъ Графы въ тотъ моментъ, когда онъ ее поцѣловалъ. Онъ зажмурилъ глаза, каку сытый котъ, сладко потянулся и замолчалъ, весь погрузившись въ пріятныя мечты.

Въ морѣ засвѣжѣло, гулъ прибоя усилился и угрюмая громада Ай-мыса надвинулась на пловцовъ. Его три зубца, словно щетиной утыканные сосновымъ лѣсомъ, отчетливо вырѣзывались на поблѣднѣвшемъ небѣ, отвѣсныя стѣны, испещренныя трещинами, изрытыя и изъѣденныя волнами, горделиво вздымались надъ моремъ, которое со стономъ металось у ногъ каменнаго великана и въ безсильной злобѣ плевало въ его потемнѣвшую отъ бурь грудь. Множество баклановъ гнѣздилось въ пустынныхъ скалахъ: цѣлыя стаи ихъ словно четками унизывали камни или, тяжело шлепая крыльями по водѣ, перелетали съ мѣста на мѣсто и ныряли, какъ утки въ волнахъ.

-- Ну, горища!-- воскликнулъ Ефимъ, задирая голову кверху.-- Отсюда поглядѣть, у ней макушка, кабыть, въ самое небо уперлась. Здоровая!

-- Святая гора!-- пояснилъ Ламбро.-- У насъ говорятъ, давно еще было, тутъ одинъ святой человѣкъ въ пещерѣ жилъ. Ушелъ отъ всѣхъ, молился, день и ночь у него лампада горѣла. Вотъ гляди сюда, вонъ высоко чернѣетъ, -- это и есть пещера...

На сѣромъ отвѣсѣ скалы, почти подъ самою вершиной, чернѣла глубокая впадина, точно гнѣздо какой-то гигантской птицы.

-- О, Господи!..-- прошепталъ Ефимъ.-- Да какже онъ тамъ жилъ... чѣмъ кормился? Вѣдь туда и не всползешь.

-- А такъ... вѣрно, ужъ Богъ его питалъ. И еще говорятъ, -- по ночамъ, когда въ морѣ сильная зыбь и такой туманъ, что лодку, если, не дай Богъ, она заблудится въ этихъ мѣстахъ, несетъ прямо на камни, -- въ пещерѣ зажигается огонь, и бѣдные люди спѣшатъ скорѣе уйти отъ Ай-мыса. Потому что это опасное мѣсто для судовъ... а святой это знаетъ, и зажигаетъ свою лампадку и молится за бѣдныхъ рыбаковъ.

-- Ты видалъ?-- съ благоговѣніемъ спросилъ Ефимъ.

-- Нѣтъ, я ни разу не видѣлъ, а многіе рыбаки говорятъ, что видали, и мой покойный крестный тоже видалъ. Такъ, говоритъ, вдругъ загорится, какъ звѣзда, и опять потухнетъ, и опять загорится, и сразу, говоритъ, всякій страхъ пропадаетъ, и идти легче, и знаешь уже, что придешь домой благополучно, потому что святой зажогъ лампадку...

Ефимъ долго смотрѣлъ на таинственную пещеру, гдѣ въ бурныя ночи невидимая рука зажигаетъ для заблудшихъ свой спасительный огонекъ и, снявъ картузъ, благоговѣйно перекрестился.

Солнце уже сѣло, когда рыбаки обогнули мысъ-Ай, и впереди зачернѣли лѣсистые склоны Ласпи. Противный вѣтеръ все время дулъ имъ на встрѣчу, не давая поднять паруса; море бурлило сильнѣе, и идти на веслахъ было тяжело. Гребцы устали, и Кристо началъ поговаривать о ночлегѣ.

-- Погоди, -- оказалъ Ламбро, зорко вглядываясь въ туманную линію береговъ.-- Вотъ пройдемъ Чабанъ-Ташъ (Пастушій камень), тамъ найдемъ гдѣ пристать. Кабы намъ въ Капканъ не попасть, -- въ такую погоду это не дай Богъ.

-- Какой Капканъ?-- спросилъ Ефимъ.

-- А это здѣсь есть такое мѣстечко, вродѣ маленькой бухты; въ бурную погоду бѣда попасть туда: зайти зайдешь, а выйдти нельзя, -- жди, когда утихнетъ! Мы съ крестнымъ одинъ разъ три дня тамъ просидѣли: ужъ и ругался старикъ! Самое горячее время для рыбака, а пропадаетъ даромъ.

-- Ловко ты всѣ эти мѣста знаешь!-- сказалъ Ефимъ.

-- Еще-бы!-- не безъ гордости произнесъ Ламбро.-- Я и выросъ въ лодкѣ; мы съ крестнымъ и не пересчитаешь сколько разъ здѣсь прошли. Эге, а вонъ и Чабанъ-Ташъ!

Громадный круглый камень, похожій на исполинскій черепъ, выглянулъ изъ воды. Волны такъ и кипѣли вокругъ него, облизывая его круглое темя, покрытое зеленою слизью. Бѣлая пѣна клочьями разметалась вокругъ него, въ сумеркахъ казалось, что это развѣваются остатки сѣдыхъ волосъ на лысой головѣ какого-то миѳическаго великана, погруженнаго въ воду.

-- На этомъ камнѣ чабана убили, -- началъ опять Ламбро.-- Поэтому онъ и Чабанъ-Ташъ.

-- За что убили?-- спросилъ Ефимъ.

-- А такое дѣло было, чабанъ, татаринъ, увезъ изъ Балаклавы гречанку. Балаклавцамъ это не понравилось, пошли они за чабаномъ въ погоню, чтобы отнять дѣвушку. Сначала онъ прятался съ ней въ горахъ, потомъ бросился въ море и поплылъ. Греки за нимъ на лодкахъ. Измучился татаринъ, вышелъ на этотъ камень отдохнуть, а здѣсь они его догнали и убили.

-- А дѣвушка его любила?-- спросилъ Кристо, который съ интересомъ прислушивался къ этому разсказу.

-- Ну, этого я не знаю. Давно было, никто хорошенько не помнитъ, а похоже, что правда. Грекъ не любитъ, когда у него что нибудь отнимаютъ, -- онъ этого никогда не проститъ, -- съ усмѣшкой добавилъ Ламбро.

Кристо покосился на Ламбро, покосился на лысый камень съ развѣвающимися вокругъ него сѣдыми космами и, нервно передернувъ плечами, сталъ усиленно налегать на весла. Но руки у него ослабли отъ усталости, работалось плохо, онъ зѣвалъ, капризничалъ и жаловался, что у него животъ присохъ къ спинѣ. Ламбро смѣялся.

-- Эге-ге, Кристо, плохой же ты морякъ!-- сказалъ онъ, пересаживаясь на его мѣсто и берясь за весла.-- Еще и до Ласпи не дошли, а ты уже разсахарился! Ну-ка, Ефимъ, ударимъ хорошенько, теперь близко, -- вонъ уже и Илья засвѣтилъ свой фонарь...

Полный мѣсяцъ выплылъ изъ-за зубчатой митры горы св. Ильи, и серебряныя искры разсыпались по кипящему морю. Даль стала глубже, яснѣе; горы почернѣли и подводные камни, торчавшіе у береговъ, превратились въ какія-то фантастическія чудовища, застывшія въ самыхъ уродливыхъ позахъ. Рыбаки примолкли, и слышны были только могучіе удары веселъ Ламбро и его отрывистая команда.

Черезъ часъ они были уже на берегу и грѣлись у разложеннаго костра, который весело разбрасывалъ вокругъ себя цѣлые снопы золотыхъ искръ. На двухъ камняхъ въ котелкѣ бурлила походная похлебка; поодаль шумѣлъ самоварчикъ, и Ламбро, разостлавъ на землѣ брезентъ, хлопоталъ около посуды. Онъ былъ какъ дома, все зналъ, все умѣлъ дѣлать, и Ефимъ съ восхищеніемъ подчинялся всѣмъ его приказаніямъ, -- таскалъ хворостъ для костра, подкладывалъ щепокъ въ самоваръ, пробовалъ похлебку. Только Кристо ничего не дѣлалъ и лѣниво, растянувшись на брезентѣ, наслаждался тепломъ и покоемъ. Жуткое чувство страха, испытанное имъ давеча, среди пустынныхъ волнъ, передъ лысымъ камнемъ, надъ которымъ виталъ окровавленный призракъ убитаго чабана, теперь совершенно покинуло его, и онъ снова предался сладкимъ мечтамъ о хорошенькой Графѣ.

Послѣ ужина и чаю лодку вытащили на берегъ, поставили на катки и стали готовиться къ ночлегу. Хотя ночь была теплая, Ламбро и Кристо завернулись въ овчинные кожухи и растянулись на брезентѣ, у костра. Одинъ Ефимъ не ложился и, сидя на корточкахъ передъ костромъ, подбрасывалъ въ огонь можжевеловые сучья. Они корчились и трещали, распространяя ѣдкій смолистый запахъ, потомъ сразу вспыхивали яркимъ пламенемъ, и тогда блѣдное лицо Ефима розовѣло, а его бѣлая бородка и желтыя косицы пріобрѣтали золотистый оттѣнокъ.

-- Ты что же не ложишься?-- спросилъ его Ламбро.

-- Да не хотьца еще...-- отвѣчалъ Ефимъ.-- Посижу еще.

-- Я вотъ тутъ тебѣ одѣяло положилъ, завернись, когда ляжешь, а то къ утру захолодаетъ.

Ламбро громко зѣвнулъ, перевернулся на другой бокъ и задремалъ. Разбудили его какіе-то жалобные, протяжные звуки, точно отдаленные стоны, странно выдѣлявшіеся среди однообразнаго шума моря. Онъ повернулъ голову и посмотрѣлъ на Ефима. Ефимъ сидѣлъ все въ той же позѣ, на корточкахъ, и, слегка раскачиваясь всѣмъ тѣломъ, пѣлъ пѣсню. Лицо его выражало глубокую скорбь, а въ пѣснѣ звучала такая кромѣшная тоска, что у Ламбро сонъ сразу прошелъ, и ему стало холодно подъ теплымъ тулупомъ.

"А вѣрно, много горя видѣлъ этотъ бѣдный человѣкъ!" -- подумалъ онъ.

Ужъ ты матушка моя родима,

Пошто на горе меня родила,

Да безъ пути свое дитятко женила,

Со нуждой-злодѣйкой окрутила...

-- не пѣлъ, а рыдалъ Ефимъ, и его тонкій, всхлипывающій голосъ дрожалъ, какъ напряженная струна, и, казалось, тихая ночь съ жаднымъ вниманіемъ вслушивалась въ эти скорбные стоны, не понимая ихъ и удивляясь имъ. Недвижныя горы угрюмо молчали, и сѣдой Илья, нахлобучивъ свою серебристую митру, весь въ блескѣ и сіяніи, точно въ царственной порфирѣ, казалось, думалъ какую-то важную, одному ему понятную думу.

Ламбро долго слушалъ пѣсню Ефима и ворочался съ боку на бокъ подъ своимъ тулупомъ, охваченный тоскливымъ безпокойствомъ. -- "Не поетъ, -- плачетъ человѣкъ!" -- думалъ онъ.-- "Кто такъ поетъ, тому нехорошо жить"...-- Наконецъ, ему стало совсѣмъ нестерпимо, и онъ поднялъ голову.

-- Ефимъ! А, Ефимъ!-- окликнулъ онъ его вполголоса, чтобы не разбудить Кристо.

Ефимъ оборвалъ на полусловѣ свою рыдающую пѣсню и мутнымъ, безсмысленнымъ взоромъ поглядѣлъ на Ламбро. Видно было, что душа его витаетъ еще гдѣ-то далеко, и онъ самъ хорошенько не знаетъ, гдѣ онъ и что съ нимъ.

-- Ты что же это не спишь?-- продолжалъ Ламбро.

-- А?-- точно спросонья откликнулся Ефимъ, и лицо его приняло обычное, простодушное и довѣрчивое выраженіе.-- Да вотъ... не спится чего-то... Сижу, а сна никакъ нѣту... ни въ одномъ глазу...

-- Я слышалъ, -- пѣлъ ты... Хорошая пѣсня, -- словъ не понялъ, а хорошая... Забираетъ человѣка!.. Что это такое ты пѣлъ, Ефимъ?

Ефимъ смущенно улыбнулся и подбросилъ въ костеръ щепокъ. Огонь вспыхнулъ, и багряные, дрожащіе отсвѣты заходили по землѣ, какъ бы играя и борясь съ холоднымъ, мертвымъ сіяніемъ мѣсяца.

-- Да такъ... -- вымолвилъ Ефимъ и не то вздохнулъ, не то всхлипнулъ.-- Про свою сторону вспомнилъ... вотъ и того...

Ламбро сбросилъ съ себя кожухъ, подвинулся ближе къ Ефиму и заглянулъ въ его печальное лицо.

-- Что-жъ... скучаешь?-- спросилъ онъ.

Ефимъ отвѣчалъ не сразу, не сводя глазъ съ играющаго пламени костра.

-- Эхъ, милачокъ!-- заговорилъ онъ, наконецъ, съ особенною задушевностью. -- Милый ты человѣкъ мой, -- всякому своя сторона мила, вотъ что я тебѣ скажу. Хоть оно, можетъ и холодно, и голодно, а вотъ вѣдь нѣтъ милѣе своей стороны, что ты подѣлаешь! Такъ тебя туда и тянетъ... какъ комара на огонь: и горишь, а летишь -- вотъ вѣдь оказія какая!

-- У насъ развѣ плохо?

-- Зачѣмъ плохо, -- хорошо, слова нѣтъ, -- и горы эти, и море, и теплынь ишь какая стоитъ, хорошо! А какъ воспомянешь это свое-то, прирожденное, Рассею-то... луга, напримѣръ... или боры сосновые... деревню свою... такъ оно тебя супроть сердца и вдаритъ... И что такое это, братецъ ты мой, какая этому причина, вотъ ты что мнѣ скажи?

-- А правда, -- сказалъ Ламбро, подумавъ. -- Я бы тоже заскучалъ безъ моря. Привычка, вотъ отчего, я думаю. Гдѣ человѣкъ привыкъ, тамъ ему и хорошо.

-- Да вѣдь я, милый человѣкъ, ужъ сколь по свѣту хожу, -- лѣтъ пять, а, можетъ, больше, а вотъ нѣтъ къ этому привычки, да и на! Чего я не видалъ, какихъ мѣстовъ, какихъ городовъ, -- въ Питерѣ былъ, въ Москвѣ, въ Адестѣ, теперича вотъ здѣсь живу съ лѣта, а что ты думаешь, своя сторона не идетъ изъ ума, хоть ты что! Хоть бы глазомъ, думаешь, поглядѣть, какъ оно тамъ... сейчасъ бы, кажись, легше стало!

-- Зачѣмъ же ушелъ оттуда?

-- Зачѣмъ?-- протяжно переспросилъ Ефимъ и болѣзненно поморщился, точно внутри у него заныла какая-то давнишняя боль.-- Выгнали меня, милачокъ, вотъ зачѣмъ... отъ постылой жены ушелъ я... отъ грѣха...

Они помолчали, и нѣсколько минутъ чуткая ночь ничего не слышала, кромѣ могучихъ вздоховъ моря и веселаго шипѣнія огня, похожаго на чей-то тихій смѣхъ.

-- Да... -- вымолвилъ Ламбро задумчиво, вспомнивъ свои собственные нелады съ Графой послѣднее время.-- Нехорошо это, когда въ семействѣ мужъ думаетъ одно, а жена -- другое. Безпорядокъ отъ этого.

-- Нѣтъ, главная вещь, сердце во мнѣ смиренное и тишину я люблю, а между прочимъ, она мнѣ весь домъ опоганила!-- продолжалъ Ефимъ съ волненіемъ.-- Да вѣдь какъ опоганила-то, братъ ты мой, лучше некуда, -- до такого грѣха довела, -- чуть было я ее не ухлопалъ.. Вишь ты дѣло-то какое!.. Потому что былъ я, стало быть, у своей матери одинъ сынъ, всю жизнь она въ меня положила, и долженъ былъ я ее слушаться, аль нѣтъ? Говоритъ она мнѣ: "Ну, сынокъ, дѣло мое къ смерти близко, -- какъ ты одинъ безъ хозяйки будешь, -- женись, да женись на Лизуткѣ"... А Лизутка нашего сосѣда пріемышъ была, -- все, бывало, мимо нашей избы бѣгаетъ, да зубы скалитъ -- ядреные такіе зубы, да вострые, чисто гвозди... Ну, одначе, я матушкѣ говорю: "что жъ, говорю, твоя воля, а мнѣ все равно, -- Лизутка, такъ Лизутка"... Младъ еще былъ и ничего этого насчетъ бабъ, то-есть, совсѣмъ не понималъ, -- думалъ, что жениться, это все равно, что овцу купить. А Лизутка ужъ узнала, что я свататься хочу, -- встрѣлась однова на улицѣ, да какъ загрохочетъ во всю пасть... "женихъ", говоритъ. И опять я ничего не понялъ, пошелъ, какъ опоенный меринъ, только носомъ посвистываю.

-- Сколько же лѣтъ тебѣ тогда было?-- спросилъ Ламбро.

-- Да еще и 18 не было, а ей-то ужъ и всѣ 20. На это матушка-то и польстилась: здоровая, говоритъ, работать хорошо будетъ. Ну, повѣнчали насъ... а она съ брюхомъ оказалась. Черезъ полгода-время у насъ сынокъ родился, -- откуда, чей, ничего неизвѣстно. Вотъ вѣдь какая потаенная была, -- ужъ на что наши старухи насчетъ этого доки, а вѣдь вотъ проглядѣли...

-- Ну, я ничего, молчу-помалкиваю, только вижу, старушка моя сохнетъ -- вянетъ, какъ травинка въ полѣ, а потомъ и помирать стала. Передъ смертью позвала меня:-- "прости, говоритъ, сынокъ, жизнь я твою загубила", -- да какъ заплачетъ, -- такъ со слезами и померла. Схоронили мы ее, и пошло у насъ, братецъ ты мой, все м и кось -- накось! Я въ избу, она изъ избы; я ушелъ, -- у ней плясъ, пѣсни, нетолченая труба. Пить начала. Пріѣду съ поля домой, -- лежитъ она, пьяная, развратная, изба не прибрана, скотина не кормлена, ребятенки ревутъ, -- что тутъ дѣлать? Вижу, въ бабѣ бѣсы играютъ, а изнять ничѣмъ не могу. Стали мнѣ старики замѣчать:-- "Окороти свою бабу; Ефимъ, -- весь молоднякъ она у насъ въ селѣ перегадитъ".-- Не могу, ничего не знаю.... Одичалъ совсѣмъ, хожу по лѣсу, да все сучья гляжу, какой покрѣпче, чтобы петлю выдержалъ. Скушно мнѣ стало...

Онъ откашлялся, точно его что-то душило, вытеръ рукавомъ свои дрожащія губы и продолжалъ:

-- Закубрилъ я... Сроду вина не пилъ, а тутъ пошелъ въ кабакъ и нарѣзался, какъ с. сынъ. Прихожу домой въ полночь, -- она спала. Не знаю ужъ, какъ это у меня въ рукахъ колъ оказался, кубыть сатана подсунулъ; сволокъ я ее съ постели и зачалъ охаживать. Вырвалась она отъ меня, да въ одной рубахѣ въ окно, да къ сосѣдямъ, -- сбѣжался народъ, мнѣ же насыпали по первое число, связали веревками и въ амбаръ заперли. Вскинулся я на утрее, -- Боже мой, рыла на мнѣ не видать, какъ чугунъ слилось, рубаха порвана, ни въ чемъ могуты нѣту... О, Господи!

-- Зачѣмъ билъ, -- не надо было бить, -- сказалъ Ламбро.-- Поговорилъ бы съ ней лучше.

-- А ты думаешь, не говорено было? -- съ горечью промолвилъ Ефимъ.-- Говорено, милый человѣкъ, -- пробовалъ и словами ее улещать, и всякими разговорами... Грохочетъ, да и все, скалитъ зубы, ровно волчиха, да еще что, бывало, скажетъ: -- "Ладно, говоритъ, чего ты мнѣ Богомъ-то все тычешь; -- когда помирать стану, тогда и за попомъ пошлю, а теперича душу свою натѣшу, гулять хочу! Небось, вы Бога-то не поминали, когда за мной, за махонькой, по улицамъ съ кирпичами гонялись, да собачьимъ выпороткомъ дразнили, а теперича Богъ -- Богъ?.. Нѣтъ, ужъ! Вы надо мной тѣшились, а теперь и моя череда пришла! Я все ваше село переворочу и выпорочу, -- будете Лизутку собачьяго выпоротка помнить"...-- Вотъ вѣдь какія слова-то говорила, что ты съ ней подѣлаешь... Вижу я, идетъ наше дѣло на чортовъ клинъ, и совсѣмъ я обомлѣлъ, братецъ ты мой. Подкараулилъ ее, стало быть, когда она съ любовникомъ на сѣновалѣ спала, да и влетѣло мнѣ въ башку избу поджечь. И соломы ужъ въ сѣнцы натаскалъ, и дверку полѣномъ приперъ, чтобы не выскочили, -- только бы зажечь, да, должно, въ эту пору кто-нибудь за меня, грѣшнаго, Богу молился... Чиркнулъ спичкой-то, да вдругъ какъ вспомню про ребятъ, -- батюшки мои, да вѣдь и они въ избѣ заперты... Такъ повѣришь ли, другъ, тую-жъ минуту у меня и руки, и ноги словно отвалились, и чую я, ажно, волосья на головѣ дыбомъ стали... Приползъ я въ избу-то, а они, сердечные, спятъ и не чуютъ ничего; глянулъ я на нихъ... обожмалъ эдакъ руками, да и заплакалъ... Ну... а потомъ въ скорости выправилъ себѣ билетъ и ушелъ куда глаза глядятъ. Такъ вотъ и шляюсь...

-- Мнѣ пуще всего дѣвчоночку жалко...-- послѣ нѣкотораго молчанія снова заговорилъ Ефимъ хриплымъ шопотомъ.-- Дѣвчоночка-то моя... Стешей звать... Теперича, небось, ужъ большая, восемь годковъ ей... Ужъ такъ-то я объ ней тоскую, такъ тоскую -- и сказать нельзя! Сколько разовъ изъ-за ней собирался домой оборотиться, -- думаю, хоть глазкомъ поглядѣть, какая она стала, -- нѣтъ, духу не хватило. Можетъ, ужъ и померла, -- кому приглядѣть-то? Ну, а теперича вотъ окончательно порѣшилъ: зароблю ежели деньжонокъ, -- пойду въ деревню, возьму свою Стешку, да и уйдемъ съ ней. Вотъ дѣло-то какое..

-- Хорошее дѣло!-- съ чувствомъ вымолвилъ Ламбро.-- Дай Богъ тебѣ удачи.

Они замолчали. Костеръ потухалъ, и яркій мѣсяцъ теперь одинъ владычествовалъ надъ землей и моремъ, окруженный, точно свитой, цѣлой стаей прозрачныхъ, серебристыхъ барашковъ. Изъ-за Ильи протянулась темная тучка и, причудливо извиваясь, медленно подползала къ мѣсяцу. Но Илья не хотѣлъ съ нею разставаться, и она въ безсиліи упала на его зубчатую вершину, поблѣднѣла и застыла. А взволнованное море все еще не могло угомониться, и волна за волной, вздымая бѣлыя гривы, грознымъ полчищемъ набѣгали на прибрежные камни и съ злобнымъ рокотомъ умирали у ихъ подножія.

-- Зыбь большая!-- сказалъ Ламбро.-- Пожалуй, мы здѣсь засядемъ дня на три. Зимнее море, -- самое хитрое и злое, -- никогда навѣрное нельзя знать, что будетъ. Вышелъ -- хорошо; а вдругъ какъ закрутитъ, какъ завертитъ, -- и Богу неуспѣешь помолиться.

-- Опасное дѣло!-- разсѣянно замѣтилъ Ефимъ.

-- Кто привыкъ -- ничего. А бываетъ, конечно, и страшно... Вотъ не дай Богъ, если въ такую зыбь кого нибудь застало въ морѣ. Бѣда!

-- А лампадка? Какъ ты думаешь, она теперь горитъ?-- спросилъ Ефимъ, понизивъ голосъ.

-- Лампадка? Горитъ...-- отвѣчалъ Ламбро и, поглядѣвъ на небо, протяжно зѣвнулъ.-- Ну... давай спать, Ефимъ. Уже поздно; на небѣ скоро свѣчки тушить начнутъ...

Онъ завернулся съ головой въ тулупъ и легъ; за нимъ, помолившись предварительно на восходъ, улегся и Ефимъ. И прислушиваясь къ голосу бушующаго моря, онъ думалъ о таинственной лампадѣ, мерцающей среди сумрачныхъ скалъ, и боль его тоскующей души мало-по-малу затихала при мысли о томъ, что теперь, въ эту бурную ночь, кто-то невѣдомый бодрствуетъ и тихо молится обо всѣхъ несчастныхъ, бѣдствующихъ и заблудившихся въ пустынѣ жизни.

Ламбро сказалъ правду: зыбь задержала ихъ у Ласпи, и только на шестой день они благополучно добрались до Туака. Тамъ уже кипѣла работа, и пустынная татарская деревушка превратилась, какъ всегда въ это время, въ настоящій городокъ. Песчаный берегъ былъ заставленъ рыбацкими лодками, заваленъ снастями и блестѣлъ отъ рыбьей чешуи, распространявшей подъ жаркими лучами солнца характерный, острый запахъ. Рыбаки поднимались съ зарей, уходили въ море и возвращались оттуда съ живою добычей; днемъ на на берегу шелъ оживленный торгъ, а по вечерамъ въ кофейняхъ и сколоченныхъ на скорую руку досчатыхъ балаганахъ зажигались веселые огни, играла заунывная татарская музыка, и рыбаки шумною толпой разсыпались по деревнѣ, ища развлеченій. Здѣсь за чашкой кофе заключались торговыя сдѣлки съ пріѣзжими купцами, устанавливались цѣны на рыбу, сообщались разныя новости, а между дѣлами шла картежная игра, кипѣлъ грубый разгулъ и совершались иногда тяжелыя драмы, неизбѣжныя тамъ, гдѣ собирается много людей, объединенныхъ жаждою наживы. Случалось, что какой-нибудь рыбакъ спускалъ въ одинъ вечеръ всѣ вырученныя за рыбу деньги и ударомъ ножа сводилъ счеты съ своимъ счастливымъ партнеромъ; иногда изъ-за пустяка разыгрывалась дикая ссора, которая кончалась кровавой дракой, причемъ въ ходъ опять таки пускались ножи, съ которыми рыбаки никогда не разстаются. Опасный промыселъ, часто сопряженный съ такими моментами, когда жизнь, кажется, виситъ на волоскѣ, наложилъ на этихъ людей особый отпечатокъ, и ихъ притупленные въ вѣчной борьбѣ съ грозными стихіями нервы требовали сильной встряски въ видѣ грубыхъ и яркихъ впечатлѣній. Самое дѣло, похожее на азартную игру, когда день удачи или неудачи можетъ обогатить или разорить, развивало среди рыбаковъ духъ ажіотажа, чувство соперничества, затаенную враждебность другъ къ другу; каждому изъ нихъ хотѣлось блеснуть передъ другими; каждый стремился хоть на одинъ день подняться выше толпы, хоть сегодня развернуться во всю ширь своихъ страстей, а завтра -- завтра кто знаетъ, что будетъ: можетъ быть, смерть, можетъ быть, разореніе, а можетъ быть, и богатство... Оттого-то почти всѣ они такъ дешево цѣнили свою и чужую жизнь и съ такою легкостью тратили заработанныя деньги.

Ламбро и Ефимъ съ перваго же дня принялись за работу, а Кристо сразу повелъ себя какъ хозяинъ предпріятія и главный пайщикъ. Всю черную и опасную работу онъ предоставилъ своимъ компаньонамъ, а себѣ взялъ самое легкое и пріятное. Онъ толкался по кофейнямъ среди купцовъ, велъ переговоры съ покупателями, продавалъ и получалъ и каждый вечеръ гдѣ-то пропадалъ, въ то время какъ Ламбро и Ефимъ, иззябшіе, усталые, пронизанные до костей соленою влагой моря, отогрѣвались у огонька въ рыбачьей лачугѣ, кое-какъ сбитой изъ дикаго камня. Они очень сошлись между собою и вели неистощимыя бесѣды на самыя интимныя темы. Ламбро разсказалъ Ефиму о своей "Мечтѣ", а Ефимъ въ свою очередь посвящалъ его въ свои планы будущей жизни, когда онъ выручитъ отъ жены дѣвчоночку Стешу и заживетъ съ ней по новому. И эти разговоры, эти мечты въ бурные февральскіе вечера, подъ неустанный рокотъ прибоя, согрѣвали ихъ гораздо больше, чѣмъ жаркое пламя костра, передъ которымъ они сушили свою промокшую, пропитанную рыбьей слизью одежду. Отъ Кристо оба они держались въ сторонѣ, и отношенія ихъ отличались самымъ оффиціальнымъ характеромъ. Кристо, впрочемъ, и самъ велъ себя особнякомъ: по прибытіи въ Туакъ онъ сейчасъ же принялъ какой-то необыкновенно дѣловой и озабоченный видъ, приходилъ, уходилъ куда-то, возвращался очень поздно и брюзжалъ на все, -- на то, что рыбы мало, что цѣны низки, что покупателей нѣтъ хорошихъ -- и все въ этомъ родѣ.

-- А хозяинъ-то нашъ, видать, что жохъ порядочный!-- сказалъ Ефимъ однажды.-- Все кропчется, все кропчется, и что это такое? Кабы онъ насъ съ тобою, Лавра -- (такъ Ефимъ называлъ Ламбро) -- не накрылъ.

-- Не накроетъ! -- увѣренно отвѣтилъ Ламбро. -- Здѣсь этого нельзя сдѣлать, -- все на виду, всякій мальчикъ знаетъ, почемъ рыба, какая чему цѣна. А человѣкъ Кристо, правда, нехорошій... Темный человѣкъ, -- я жалѣю, что съ нимъ связался.

-- Жоховатъ малый!-- повторилъ Ефимъ и прибавилъ задумчиво:-- А ты все-таки вотъ что, Лавра, въ случаѣ чего, какое несчастіе случится, -- ты мои зажатыя деньги возьми у него... для дѣвчоночки... для Стеши...

И начинались опять длинные, задушевные разговоры, въ которыхъ обиженные судьбою люди любятъ отводить душу и которые такъ утѣшаютъ ихъ въ безрадостныхъ сумеркахъ жизни. Въ настоящемъ у нихъ не было ничего хорошаго, въ прошлое не хотѣлось заглядывать, и потому они жили будущимъ, поддерживая въ себѣ бодрость духа туманными надеждами на какую-то счастливую перемѣну своего положенія.

Въ деревню или, какъ выражался Ефимъ, -- "на Русь", -- они рѣдко показывались, и только Ламбро иногда посѣщалъ кофейню, чтобы повидаться съ земляками и узнать отъ нихъ, нѣтъ ли какихъ вѣстей изъ дома. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ уѣхалъ, отъ Графы не было ни слуху, ни духу, и это его безпокоило. Презде она, бывало, нѣтъ-нѣтъ, да и пришлетъ черезъ кого-нибудь письмецо, нацарапанное по ея просьбѣ дядей Іорданомъ, а теперь точно въ воду канула. "Ужъ не заболѣла-ли? -- думалъ Ламбро. -- А можетъ, дядя Іорданъ умеръ, и некому написать письма", -- утѣшалъ онъ себя.

-- Забыла тебя твоя Графа!-- подшучивалъ Кристо, насмѣшливо щуря свои воровскіе глаза всякій разъ, когда Ламбро при немъ заводилъ рѣчь о молчаніи Графы.-- Женщина какъ чабанья собака: смотришь ей въ глаза, она хвостомъ виляетъ, а отвернулся -- сейчасъ укусить...

Ламбро молчалъ и только хмурился, не желая заводить безполезную ссору. Но глухое раздраженіе противъ товарища накоплялось въ его доброй душѣ, и иногда ему стоило большого труда удержать себя отъ вспышки при насмѣшливыхъ выходкахъ Кригсто и не сбить ему хорошенько носъ.

Въ тѣ рѣдкіе часы, когда Ламбро уходилъ въ деревню, оставшійся въ одиночествѣ Ефимъ или сидѣлъ гдѣ нибудь на берегу, вдали отъ людей, глядя на волнующееся море, или бродилъ среди живописныхъ группъ рыбаковъ, разсѣянно прислушиваясь къ ихъ непонятному говору. Тутъ были и греки, и татары, и турки, но эта пестрая и чуждая толпа не интересовала Ефима, и скоро онъ нашелъ себѣ другое развлеченіе. На берегъ часто прибѣгали изъ деревни маленькіе татарчата, дѣвочки и мальчики, и съ веселымъ пискомъ рылись въ пескѣ, отыскивая красивые камешки и ракушки. По цѣлымъ часамъ Ефимъ засматривался на нихъ, забавляясь ихъ комической хлопотливостью, желая и въ то же время не рѣшаясь къ нимъ подойти поближе. Дѣти, въ свою очередь, замѣтили молчаливую, неподвижную фигуру, издали наблюдавшую за ними, и повидимому говорили между собою о странномъ человѣкѣ, тыкая въ него пальцами и озабоченно перешептываясь. Наконецъ, между ними нашлись смѣльчаки, которые однажды рѣшились подойти къ нему поближе, и одинъ изъ нихъ даже что-то крикнулъ Ефиму. Но какъ только Ефимъ сдѣлалъ къ нимъ движеніе, карапузы немедленно прыснули во всѣ стороны, крича: "Бабай! Бабай"! {Лѣшій.}. Однако, знакомство уже было завязано, а когда въ слѣдующій разъ Ефимъ явился на берегъ съ орѣхами и леденцами, купленными въ передвижной еврейской лавочкѣ, и знаками пригласилъ малышей воспользоваться этими лакомствами, маленькіе дикари, послѣ долгихъ переговоровъ между собою, уже совсѣмъ осмѣлились и всей толпой двинулись къ Ефиму. Леденцы и орѣхи были расхватаны въ одну минуту, и въ знакъ своего удовольствія и полнаго довѣрія, крошечные человѣчки устроили вокругъ Ефима какой-то диковинный танецъ, сопровождавшійся страшными кривляніями, гримасами и криками: "Ол-ли! Ол-ли"! Когда же къ леденцамъ присоединилась еще впослѣдствіи и баклава -- предметъ завѣтныхъ мечтаній каждаго татарченка, -- дружба была окончательно заключена, и новые друзья часто проводили цѣлые часы, съ безмолвными улыбками глядя другъ на друга и разражаясь хохотомъ каждый разъ, когда Ефимъ дѣлалъ попытку съ ними заговорить. Теперь они уже первые подходили къ Ефиму, еще издали крича: "Урусъ, урусъ, веръ баклава! Веръ фундухъ"! {Русскій, дай баклавы, дай орѣховъ!} и Ефимъ покорно выгружалъ свои карманы и съ печальной улыбкой подолгу гладилъ чью-нибудь выкрашенную кной {Кна, -- краска, которою татарки красятъ себѣ волосы въ рыжій цвѣтъ.} головку, украшенную множествомъ мельчайшихъ косичекъ огненнаго цвѣта. И ему вспоминалась бѣлоголовая Стеша...

Взрослые татары, которые вообще отличаются большой чадолюбивостью, тоже скоро примѣтили большого человѣка съ бѣлою бородкой и печальными глазами и, видя его постоянно окруженнаго дѣтьми, при встрѣчахъ привѣтливо на него поглядывали. Они прозвали его "Ак-адамъ" (бѣлый человѣкъ) и, когда онъ проходилъ мимо нихъ, они указывали на него и говорили съ задумчивымъ видомъ: "Ак-адамъ яхши, осеверъ балаларъ-ми"! (Добрый человѣкъ, -- онъ любить дѣтей).

Въ началѣ ловля шла довольно бойко, рыба, какъ одурѣлая, сама совалась въ сѣти и лѣзла на крючки, и рыбаки каждый день возвращались нагруженные богатою добычей. Но къ марту погода круто измѣнилась, задулъ нордостъ, забурлило море, густые туманы спустились съ неба на землю, и дѣло пріостановилось. Кристо совсѣмъ захандрилъ и брюзжалъ съ утра до вечера, жалуясь на застой въ дѣлахъ и убытки и срывая свою досаду на товарищахъ. Онъ сдѣлался нестерпимо придирчивъ, трясся надъ каждымъ грошомъ, выдаваемымъ Ламбро на покупку провизіи, наконецъ, притворился больнымъ, разслабленнымъ, и страшно надоѣлъ своимъ компаньонамъ разными причудами и претензіями.

-- Ну, и связался же я!-- ворчалъ Ламбро.-- Попалъ на крюкъ не хуже осетра, и вертись теперь, какъ шайтанъ на колокольнѣ. За два пая получилъ себѣ столько непріятностей: самъ ничего не хочетъ работать, моря боится, гуляетъ по кофейнямъ, что это за морякъ, что это за товарищъ? Тьфу!

Они сидѣли по обыкновенію въ своемъ убѣжищѣ, куда загнала ихъ бурная погода съ холоднымъ дождемъ и вѣтромъ, и Ламбро осматривалъ сѣти, а Ефимъ съ огромной иголкой въ рукахъ старательно чинилъ свой, сильно пострадавшій отъ морской воды, костюмъ. Въ лачугѣ у нихъ было тепло; на очагѣ весело поигрывалъ огонекъ и варилась рыбацкая похлебка изъ свѣжей селедки, а за стѣнами бѣсновалась буря, и слышно было, какъ вѣтеръ толкался въ маленькую дверку, шарилъ по плоской крышѣ, перебирая черепицы, словно ища входа, и не найдя его, съ сердитымъ воплемъ взвивался вихремъ, накидывался на дрожащую лачугу и изо всѣхъ силъ трясъ и билъ въ тонкія стѣны. Ефимъ вышелъ было посмотрѣть, что дѣлается на дворѣ, но вѣтеръ швырнулъ ему въ лицо цѣлую кучу ледяной крупы, вырвалъ у него изъ рукъ щеколду и съ такою силою столкнулъ его вмѣстѣ съ дверью въ лачугу, что онъ чуть не растянулся у порога.

-- Здоровый нордосъ!-- сказалъ Ефимъ, протирая глаза и почесывая ушибленную руку. -- Такъ съ ногъ тебя и валитъ!

-- Равноденствіе...-- отозвался Ламбро, не подымая головы отъ работы. Онъ былъ что-то не въ духѣ послѣднее время и даже мало разговаривалъ.-- Время такое, -- мартъ... старикъ, мой крёстный говорилъ, что въ это время зима съ солнцемъ борется, оттого и кутерьма идетъ. Никому своего уступать не хочется...

Вдругъ онъ поднялъ голову и прислушался. Кто-то возился у двери, силясь ее отворить, но вѣтеръ его не пускалъ; наконецъ, щеколда поддалась, загремѣла, огонь на очагѣ заплясалъ и зачадилъ, и вмѣстѣ съ порывомъ вѣтра влетѣлъ Кристо въ мокромъ кожанѣ, весь красный и задыхающійся.

-- Фу-у!-- заговорилъ онъ, переводя духъ и отряхаясь. Вотъ такъ погода! Чтобы чортъ взялъ и рыбу, и проклятый Туакъ, -- никогда больше сюда не поѣду! Однѣ непріятноcти, а прибыли никакой...

Никто ему не отвѣтилъ. Онъ стащилъ кожанъ и повѣсилъ его въ углу, потомъ подошелъ къ Ламбро и сталъ передъ нимъ, многозначительно улыбаясь.

-- Ну, Ламбро, что ты мнѣ дашь?-- началъ онъ.-- И тебѣ хорошую новость принесъ, -- дорого стоитъ!

Ламбро поблѣднѣлъ и бросилъ сѣти.

-- Не шути, Кристо!-- сказалъ онъ глухо.-- Не люблю я шутокъ...

-- Я и не шучу. Говори, что дашь, а новость здѣсь, вотъ въ этомъ карманѣ. Ну, да ужъ вижу, что ты совсѣмъ одурѣлъ, какъ бѣлуга, которую треснули по башкѣ. На, держи!

И, вынувъ изъ кармана письмо, онъ подалъ его Ламбро. У того затряслись руки, и онъ долго не могъ разорвать конвертъ, который такъ и прыгалъ у него между пальцами. Кристо, прищурившись, наблюдалъ за нимъ и улыбался.

-- Слава Богу, слава Богу...-- съ просвѣтлѣвшимъ лицомъ вымолвилъ Ламбро, прочитавъ письмо.-- Всѣ здоровы... и дядя Іорданъ живъ... кланяются... Эхъ, хорошо тому на свѣтѣ жить, у кого жена молодая, да дѣтки здоровыя...

-- А что, хорошій подарокъ я тебѣ сдѣлалъ?-- сказалъ Кристо.-- Скажи хоть спасибо: если бы не я, ты бы до завтра ничего не зналъ. А я сижу въ кофейнѣ у Брагимки, вдругъ приходитъ братъ нашего Юры и спрашиваетъ про тебя. Онъ только нынчѣ изъ Судака: буря загнала ихъ ажъ къ Ѳеодосіи, и если бы не встрѣчный пароходъ, они бы совсѣмъ пропали въ морѣ... Теперь и лодки, и снасти ихъ въ Судакѣ, а онъ уже пѣшкомъ черезъ горы дошелъ сюда.

-- Дай Богъ ему здоровья и всякой удачи!-- прошепталъ Ламбро и принялся опять сызнова перечитывать письмо, счастливо улыбаясь и отрывисто бормоча: "Надя выросла... Спирко тебѣ кланяется"...

-- Ну, а мнѣ-то она кланяется?-- спросилъ вдругъ Кристо и засмѣялся. Что-то въ его смѣхѣ и вопросѣ поразило Ламбро, и, поднявъ глаза отъ письма, онъ пристально и сурово поглядѣлъ на Кристо.

-- Тебѣ она не кланяется...-- медленно заговорилъ онъ и спряталъ письмо подъ рубашку.-- И я уже тебѣ сказалъ, Кристо, что я шутокъ не люблю... Ты это запомни себѣ хорошенько, Кристо, и запомни еще, что я никому не позволю тронуть мою жену...

-- Вотъ еще, царица какая!..-- воскликнулъ Кристо, принужденнымъ смѣхомъ, стараясь скрыть свое смущеніе.

-- Да, царица!-- крикнулъ Ламбро, вставая и ударивъ кулакомъ по доскѣ, замѣнявшей имъ столъ.-- Для меня она царица, и я оторву голову всякому, кто посмѣетъ сказать о ней нехорошее. Слышишь ты это, Кристо?..

Кристо, что-то бормоча себѣ подъ носъ, отошелъ къ нарамъ, сѣлъ и сталъ разуваться. Между тѣмъ, Ламбро приблизился къ Ефиму, который съ изумленіемъ прислушивался къ ихъ разговору, ничего въ немъ не понимая, -- они говорили по-гречески, -- и съ добродушной улыбкой ударилъ его по плечу.

-- Ну, Ефимъ, мнѣ радость большая, -- отъ жены получилъ письмо. Давай съ тобой чай варить.

-- Что это вы тамъ шумѣли? Ругались что-ль?-- шопотомъ спросилъ Ефимъ, сидя на корточкахъ передъ кипящимъ самоваромъ съ чайникомъ въ рукахъ.

-- Э, ничего, такъ, глупости! Теперь уже прошло. Грекъ все равно, что спичка: сейчасъ загорѣлся, сейчасъ и погасъ. Эй, Кристо, иди чай пить...

-- Не хочу я...-- унылымъ голосомъ отозвался Кристо съ наръ.

-- А что, еще злишься? Злиться не надо; отъ этого въ сердцѣ черви заводятся. Ты же и знаешь меня, какой я бываю, когда меня раздразнятъ. Помнишь, какъ въ школѣ я тебя трепалъ, когда ты укралъ мою новую чернильницу?

-- Помню, помню, чортова скотина!-- со злостью подумалъ Кристо, но вслухъ этого не сказалъ и, охая, улегся подъ тулупъ.

-- Проклятая погода... проклятый Туакъ!..-- ворчалъ онъ.-- Ничего не будетъ изъ этой поѣздки, ни рыбы, ни денегъ; сидимъ только, теряемъ время, больше ничего...

-- Поѣхало скрипучее колесо!..-- сказалъ Ламбро, смѣшливо подмигивая Ефиму.-- Что ты тамъ ворчишь, Кристо?

-- Нездоровится... простоналъ изъ подъ тулупа Кристо.

-- А про рыбу же что ты тамъ говорилъ? будто нѣтъ ни рыбы, ни денегъ, ничего? Неправда, Кристо, зачѣмъ говорить напрасно! И рыба есть, и покупатели, и все слава Богу не хуже, чѣмъ у добрыхъ людей. А если мы теперь сидимъ и ничего не дѣлаемъ, такъ это уже не отъ насъ, а отъ Бога!

Кристо пришипился и молчалъ, изрѣдка только жалостно покряхтывая, какъ настоящій больной.

-- Ты говоришь, денегъ нѣтъ...-- продолжалъ Ламбро.-- А я знаю, что ты уже рублей на 300 продалъ и получилъ, да еще на столько же продашь навѣрное. Это тебѣ мало? Тебѣ милліоновъ нужно? Э, братъ, милліоны въ морѣ не плаваютъ, какъ осетры, -- бросилъ крюкъ, и готово! А если тебѣ захотѣлось поймать милліонъ, то ищи себѣ другихъ компаньоновъ, -- мы же съ Ефимомъ пойдемъ себѣ домой, -- съ насъ и того довольно, что заработали. Давай деньги и прощай.

Кристо отъ страха, что они дѣйствительно уйдутъ, начала бить уже настоящая, а не притворная лихорадка, и онъ безпокойно заворочался на нарахъ.

-- И что я такое сказалъ? Ничего такого я не сказалъ!-- плачущимъ голосомъ заговорилъ онъ.-- Вмѣстѣ пришли, вмѣстѣ и уйдемъ; сколько заработаемъ, столько и заработаемъ, и нечего тутъ считаться. Не пропадутъ ваши деньги...

-- Я и не говорю, что пропадутъ. А посчитаться, отчего не посчитаться, отъ этого у тебя въ карманѣ не будетъ меньше. Вонъ и Ефимъ хочетъ знать, сколько теперь за тобою денегъ.

-- А какъ-же... -- вымолвилъ Ефимъ нерѣшительно.-- Извѣстно, оно такъ... ужъ коли работаешь, такъ оно и любопытно, сколько тебѣ очистится. Вѣрнѣе дѣло-то! Я вотъ при немъ говорю, при Лаврѣ, коли ежели несчастье какое... работа опасная, не дай Богъ, жизни рѣшиться... такъ ты уже того, деньги мои ему отдай, а онъ уже знаетъ, кому ихъ опредѣлить. Слышишь, Лавра? Тебѣ препоручаю... Я тебѣ сказывалъ, куда, -- въ село отошли, въ Булатное, попу Савватію... для дѣвчоночки, для Стеши...

-- Знаю, знаю, Ефимъ, -- перебилъ его Ламбро.-- Это что тамъ нагадывать, -- Богъ дастъ, кончимъ дѣло благополучно, и самъ получишь. А что обѣщалъ, то обѣщалъ, и село твое у меня записано, и попъ Савватій. Все сдѣлаю, -- вотъ тебѣ святой Георгій...

И Ламбро, обернувшись въ уголъ, гдѣ висѣла небольшая иконка Георгія Побѣдоносца, покровителя крымскихъ моряковъ, широко перекрестился.

-- Ну, слышишь, Кристо, нашъ уговоръ? -- отнесся онъ къ товарищу.

Но Кристо плотнѣе завернулся въ тулупъ, и изъ подъ него только слышались заглушенные стоны. Ламбро покачалъ головой.

-- Ну, теперь уже отъ него ни чорта не добьешься!-- сказалъ онъ, усмѣхаясь.-- Онъ теперь и глухой, и слѣпой, -- не любитъ, когда его за карманъ трогаютъ! Жадный на деньги, не дай Богъ...

Послѣ чаю они затушили фонарь, висѣвшій на потолкѣ, и улеглись по своимъ мѣстамъ. Но Ламбро, радостно возбужденному хорошей вѣстью изъ дому, не спалось, и онъ ворочался съ боку на бокъ, прислушиваясь къ бѣшенымъ голосамъ бури, потрясавшей утлыя стѣны ихъ убѣжища. Домикъ весь дрожалъ и шатался, какъ пьяный; ледяной градъ выбивалъ дробь по стеклу крошечнаго оконца, и стоны вѣтра сливались съ отдаленнымъ грохотомъ волнъ. Казалось, цѣлое полчище демоновъ носилось между небомъ и землею, и отъ ихъ торжествующаго хохота море вздымалось на дыбы, и небо плакало холодными слезами.

-- Ты спишь, Ефимъ?-- заговорилъ, наконецъ, Ламбро, подымая голову и вглядываясь въ красноватый сумракъ избы, едва освѣщенной догорающими на очагѣ угольями.

-- Нѣтъ, -- отозвался Ефимъ.-- Какой сонъ, -- на дворѣ-то что дѣется! Ажно жуть чего-и-то беретъ...

-- Да, дьявольская ночка! Говорятъ, когда такая буря, гдѣ нибудь человѣкъ тяжело умираетъ.

-- Вонъ что... А что, Лавра, какому человѣку тяжеле всего помирать?

-- Какому?-- въ раздумьи переспросилъ Ламбро.-- А такъ я думаю, Ефимъ, что самая тяжелая смерть тому, кто брата своего продаетъ. Потому что такой человѣкъ все равно, что Іуда, а грѣшнѣе Іуды никого нѣтъ на всемъ свѣтѣ.

-- Охо-хо-хо!-- вздохнулъ Ефимъ.-- Небось, всякому помирать тяжко... Какъ-то мы помирать будемъ, Господи Боже мой...

-- А такъ и помремъ...-- спокойно сказалъ Ламбро.-- Хорошему человѣку и смерть не страшна, потому, если ты никого не обидѣлъ, никого не обманулъ, -- что тебѣ тогда бояться? Легъ, да и умеръ.

Кристо высунулъ голову изъ подъ тулупа и тоже сталъ прислушиваться.

-- Помереть-то ничего, а вотъ что тамъ-то будетъ?-- продолжалъ Ефимъ.-- Тамъ, небось, все вспомянутъ: какъ жилъ, что дѣлалъ... Господи Боже мой, здѣсь-то живешь, и не думаешь ничего, а тамъ все тебѣ помянутъ, все пересчитаютъ, и спрятаться некуда...

-- А ты думаешь, здѣсь-то отъ Бога спрячешься, -- перебилъ его Ламбро.-- Нѣтъ, Ефимъ, я тебѣ скажу, когда Богъ захочетъ найдти, онъ тебя и на землѣ найдетъ. Знаю я одну такую исторію... Былъ одинъ такой человѣкъ, и былъ у него вѣрный другъ. Вотъ какой другъ былъ, что когда этотъ человѣкъ тонулъ, онъ его изъ воды спасъ, и когда человѣкъ этотъ разорился, -- другъ ему свои послѣднія деньги отдалъ и отъ тюрьмы избавилъ. Слышишь, Ефимъ? Вотъ какіе люди бываютъ на свѣтѣ, и это правда... Ну, а человѣкъ взялъ, да этого друга своего камнемъ соннаго убилъ. И изъ за чего убилъ, -- изъ-за рыбы. Ловили они вмѣстѣ рыбу, вотъ такъ же, какъ и мы, и много поймали, большая удача имъ была. Только человѣкъ и думаетъ: а что, если бы вся эта рыба моя была, -- какъ бы хорошо я свои дѣла поправилъ? Возьму, убью товарища, спущу его въ море, -- никто не узнаетъ; и рыба будетъ моя... Такъ вздумалъ, да такъ и сдѣлалъ: разбилъ товарищу голову, бросить его въ море, и никто не видалъ, потому, что жили они на берегу одни, въ рыбацкой хаткѣ, и некому было смотрѣть на злое дѣло. Никто не видалъ... а Богъ видѣлъ. Проходитъ годъ, нашъ рыбакъ разбогатѣлъ съ той рыбы и, какъ весна, опять идетъ въ то мѣсто, гдѣ была удача, и въ ту хатку, гдѣ онъ друга убилъ. Пришелъ, поставилъ съ товарищами заводы, ждетъ. Только глядь, на крюкъ что-то поймалось, поплавокъ такъ и свиснулъ подъ воду. Охъ, думаетъ, бѣлуга, вѣрно, или осетеръ, -- сотенное дѣло, -- ухватился самъ, тащитъ, отъ жадности весь трясется, да какъ вдругъ ахнетъ и палъ мертвый въ лодку... Смотрятъ товарищи, а на крюкѣ-то не осетеръ и не бѣлуга, а мертвое тѣло виситъ -- голова проломлена, на шеѣ камень привязанъ, и глаза глядятъ, какъ у живаго...

-- Боже мой!-- прошепталъ Ефимъ и перекрестился, содрогаясь.-- Ну, и что-же было дальше?

-- Дальше ничего. Похоронили ихъ обоихъ вмѣстѣ на берегу и съ молитвой уѣхали прочь. Только что же, ты думаешь, сдѣлалось съ той хаткой? Прошло сколько лѣтъ, ужъ и забывать стали эту исторію, и опять начали ловить рыбу на проклятомъ берегу. Все ничего, рыба такъ и идетъ, какъ бѣшеная, рыбаки радуются. Подошла ночь, устали они, забились въ хатку, покушали и спать легли. И вотъ, только что полночь наступила, вдругъ зашумѣло море, заплакалъ вѣтеръ, хатка начала кружиться, какъ живая, закрутилась, завертѣлась и пошла волчкомъ... Обезумѣли рыбаки, попадали на землю и умерли со страху, -- только одинъ живъ остался, да и тотъ весь посѣдѣлъ и сошелъ съ ума... Съ той поры бросили туда ѣздить, и хатку бурей растрощило, крышу снесло, -- однѣ стѣны остались, да и тѣ вонючкой заросли. Вотъ, когда поѣдемъ назадъ, я тебѣ ее покажу, -- и берегъ тотъ, и хатку, -- ее видно съ моря...

-- Глупости все это!-- послышался съ наръ насмѣшливый голосъ Кристо.-- Ничего этого не бываетъ, -- просто сказки, больше ничего.

-- А, ты живъ?-- засмѣялся Ламбро.-- А мы ужъ думали тебя лихорадка задушила, -- и голосу намъ не подавалъ совсѣмъ. Ну, что жъ, можетъ и глупости, можетъ и не бываетъ этого, -- я не знаю, самъ въ той хаткѣ не былъ. Что слышалъ, то и говорю.

-- Конечно, глупости!-- повторилъ Кристо громко и увѣренно, хотя въ то же время непріятная дрожь ползала по его тѣлу и какая-то щемящая боль сжимала похолодѣвшее сердце.-- Что тамъ за чудеса такія? И развѣ мертвецы могутъ вылѣзать изъ земли, когда ужъ и черви ихъ обглодали, и отъ нихъ однѣ голыя кости остались? Глупая брехня... Умеръ человѣкъ и умеръ, и лежи себѣ спокойно, вотъ какъ я думаю.

-- А однако ты, пожалуй, не остался бы ночевать въ той заклятой хаткѣ, какъ ты думаешь, Кристо?-- посмѣиваясь, спросилъ Ламбро.

-- Потому что нечего тамъ дѣлать, -- проворчалъ Кристо.-- А если бы понадобилось, можетъ, и ночевалъ бы.

-- Ого-го-го, какой ты храбрый!-- воскликнулъ Ламбро.-- Ну вотъ, подожди, когда я умру прежде тебя, я къ тебѣ приду съ того свѣта. Слышишь, Кристо! Ты это запомни... Вотъ, при Ефимѣ тебѣ говорю, -- какъ только затемнѣетъ на небѣ, такъ ты меня и жди...

Онъ еще не успѣлъ договорить этихъ словъ, какъ вдругъ страшный порывъ вѣтра съ разбѣгу обрушился на лачугу, и его злобный хохотъ прокатился надъ крышей. И вслѣдъ затѣмъ съ наръ раздался раздирающій крикъ, что-то упало и съ грохотомъ разсыпалось по полу. Испуганный Ламбро вскочилъ съ постели.

-- Что за пропасть? -- бормоталъ онъ, дрожащими руками зажигая фонарь.-- Ужъ не обвалилась-ли, чего добраго, крыша?

Хатка освѣтилась, и удивительное зрѣлище представилось глазамъ ея испуганныхъ обитателей. Весь полъ былъ усѣянъ черепками какой-то посуды и залитъ бѣлою, густою жижей, а самъ Кристо сидѣлъ, скорчившись на полу, среди черепковъ, и весь трясся и стоналъ, съ ногъ до головы облѣпленный тою же жижей. Ламбро бросился къ нему, мазнулъ жижу пальцемъ, понюхалъ и разразился хохотомъ.

-- Да это же мой катыкъ {Кислое молоко съ водой.}!-- воскликнулъ онъ и опять залился.

Кристо стоналъ и силился протереть глаза, залѣпленные катыкомъ.

Оказалось, что онъ, напуганный словами Ламбро и неожиданнымъ натискомъ урагана, подпрыгнулъ и головой ударился объ полку, которая была придѣлана надъ нарами и на которой Ламбро хранилъ свои съѣстные припасы, между прочимъ, и горшокъ съ катыкомъ. Горшокъ упалъ ему на голову, разбился и тѣмъ повергъ бѣднаго Кристо въ еще большій ужасъ, отъ котораго у него совсѣмъ захолонули сердце.

Долго по лачугѣ раскатывался хохотъ Ламбро и Ефима, а за стѣнами буря вторила имъ и, казалось, смѣялась вмѣстѣ съ ними надъ перетрусившимъ храбрецомъ.

-- Ну, исторія!-- сказалъ, наконецъ, Ламбро, подбирая черепки.-- Пропалъ мой катыкъ, а я хотѣлъ завтра имъ разговѣться! Это Богъ наказалъ меня за то, что въ Великій постъ оскоромиться вздумалъ. Ну, Кристо, не плачь, отъ этого лице бѣлѣе будетъ. А катыка жалко.

-- Чтобъ чертъ его взялъ...-- проговорилъ Кристо, мало по малу начиная приходить въ себя и злясь въ душѣ на то, что попалъ въ такое смѣшное положеніе.-- И на дьявола ты здѣсь ставишь эту дрянь? Можетъ быть, даже для того, чтобы меня скорѣе убило?..

Онъ, охая и ворча, пошелъ умываться; черепки убрали, затушили огонь и опять улеглись. Но разговаривать, уже больше не разговаривали, хотя Ламбро долго еще не могъ заснуть и, слушая свистъ и вопли бури, съ отрадой думалъ о своихъ, которые теперь тихо спали, въ тепломъ домикѣ на горѣ, далекіе отъ всякихъ опасностей и невзгодъ бродячей рыбацкой жизни. И когда онъ вспомнилъ, что на его долю изъ заработанныхъ денегъ приходится уже почти сто рублей и что теперь онъ въ состояніи пріобрѣсти "Мечту", -- на душѣ у него стало еще отраднѣе, и онъ спокойно заснулъ.

Дня черезъ два рыбаки проснулись очень рано, удивленные и обрадованные тишиной, отъ которой они уже совсѣмъ отвыкли въ это бурное время. Ламбро вскочилъ первый, выбѣжалъ за дворь посмотрѣть, какова погода, и вернулся веселый.

-- Слава Богу, стихло!-- сказалъ онъ.-- Можно нынче поработать, надоѣло уже сидѣть безъ дѣла въ этомъ татарскомъ гнѣздѣ.

-- Соскучился за женой?-- ядовито отозвался Кристо, который все еще дулся за катыкъ и даже все это время не разговаривалъ съ товарищами.

-- А что же, и соскучился таки!-- сознался Ламбро.-- А главная вещь, не нравится мнѣ съ тобой работать, Кристо! Плохой ты товарищъ, -- все фыркаешь, все скрипишь, точно мы даромъ ѣдимъ твой хлѣбъ. Ну, Богъ дастъ, на будущій годъ я уже приду сюда на своей лодкѣ и товарищей подберу себѣ по душѣ.

Кристо промолчалъ; хотя ему хотѣлось оборвать Ламбро, но онъ боялся ссориться съ нимъ въ самое горячее время.

-- Что такое, братцы, какой я нонѣ сонъ чудной видѣлъ!-- заговорилъ Ефимъ.-- Кубыть стою я въ своей деревнѣ, на улицѣ, а колокола въ церкви такъ и трезвонятъ, словно на праздникъ, и народъ куда-и-то бѣжитъ видимо-невидимо! Глядь, и Стешка моя бѣжитъ туда же, рубашоночка на ей бѣлая-разбѣлая, такъ и треплется... Я ее позвалъ, говорю: "Стеша, подъ сюда, аль ты меня не узнала?" -- А она эдакъ обернулась, махнула мнѣ ручкой и опять побѣжала... Ужъ я думаю, не померла-ли...-- печально добавилъ онъ.

Утро дѣйствительно было тихое, но въ горахъ клубились сѣрыя, холодныя тучи, и море сердито хмурилось и ворчало, еще не совсѣмъ успокоившись послѣ бури. На берегу шумѣли и суетились рыбаки, по каткамъ, смазаннымъ саломъ, сталкивая лодки въ воду. Нѣкоторые уже отплыли, и бѣлые трехъугольники распущенныхъ парусовъ отчетливо вырѣзывались на сумрачномъ фонѣ моря, точно громадныя бабочки.

Ламбро съ Ефимомъ шли вдвоемъ, потому что Кристо передъ самымъ отплытіемъ вдругъ опять началъ жаловаться на ознобъ и ломоту въ костяхъ и съ оханьемъ ушелъ домой, лечь въ постель. Ламбро съ нимъ поругался и теперь былъ сильно не въ духѣ, угрюмо посматривая на горы, затянутыя тучами.

-- Чтобъ онъ пропалъ совсѣмъ, проклятый катыргори (мошенникъ)!-- говорилъ онъ, возясь въ лодкѣ.-- Не хочется только терять время, а то не поѣхалъ бы сейчасъ, ни зачто бы не поѣхалъ. Что мы ему, работники развѣ? И что мы сдѣлаемъ двое, если, не дай Богъ, зыбь. Нѣтъ, если будетъ ныньче удача, конецъ и плюну ему въ морду, возьму свои деньги и уйду домой. Онъ не товарищъ, и я не хочу быть ему товарищемъ! Пускай пляшетъ здѣсь одинъ.

-- А можетъ, онъ и вправду занедужилъ?-- сказалъ Ефямъ.

-- Э, вретъ все, я развѣ его не знаю! Двадцать лѣтъ знаю, что онъ трусъ и подлецъ. Еще въ школѣ бывало, -- какъ только Кристо не знаетъ урока, такъ сейчасъ у него заболитъ животъ. И дуракъ же я былъ, что пошелъ съ нимъ въ пайщики.

Онъ опять взглянулъ на горы и крикнулъ сѣдому рыбаку, стоявшему на берегу, съ трубкой въ зубахъ:

-- А что, пап у, не будетъ ли тумана?

Старикъ вынулъ трубку изо-рта и тоже съ безпокойствомъ поглядѣлъ на небо.

-- Не дай Богъ!-- проговорилъ онъ сквозь зубы.-- Скверное дѣло будетъ...

А большія бѣлыя бабочки, трепеща распростертыми крыльями, безпечно уносились въ клубящуюся даль, и черная бездна моря съ трагическимъ спокойствіемъ принимала ихъ въ свои холодныя объятія.

Рыбаки отплыли; оставшіеся на берегу махали имъ шляпами и кричали разныя добрыя пожеланія. Худенькая, рыженькая татарочка въ дырявомъ красномъ бешметикѣ, вертѣвшаяся тутъ же между взрослыми, улыбнулась Ефиму, съ фуидуками и баклавой котораго, вѣроятно, хорошо была знакома, и тоже вдругъ крикнула звонкимъ голоскомъ: "Савлыхленъ-ворпызъ, Акъ-адамъ"! {Прощай, бѣлый человѣкъ.} Но сейчасъ же сильно сконфузиласъ, присѣла на земь и закрыла лицо руками.

-- Ишь ты!-- сказалъ Ефимъ, усмѣхнувшись на нее.-- Лопочетъ чего-и-то, а не разберешь... Это вѣдь они меня по своему прозвали: Адамъ, да Адамъ, а что оно значитъ, поди, пойми ихъ...-- И вздохнувъ, онъ прибавилъ:-- И къ чему это мнѣ Стешка моя нонѣ приснилась?... Не идетъ у меня изъ головы сонъ этотъ, да и шабашъ. Ажно и сейчасъ въ ушахъ колокола гудутъ...

Ламбро былъ озабоченъ и ничего не отвѣчалъ. Когда они отошли уже далеко отъ берега, онъ поднялъ парусъ, и лодка понеслась, шурша бортами по вздымающимся волнамъ. Имъ не говорилось. Ламбро былъ все еще сердитъ на Кристо и думалъ о томъ, какъ бы ему поскорѣе съ нимъ разсчитаться и уйдти домой, если не удастся пристроиться къ какой-нибудь другой компаніи, а Ефимъ размышлялъ о своемъ снѣ, и въ однообразномъ гулѣ пустыннаго моря ему чудились отголоски деревенскихъ колоколовъ.

Вдругъ холодная струя всколыхнула густой, влажный воздухъ, парусъ надулся пузыремъ, и надъ головами рыбаковъ пронесся легкій свистъ, точно пролетѣло пушечное ядро. Ламбро вздрогнулъ, оглянулся и поспѣшно началъ распутывать шкотъ.

-- Стой!..-- сказалъ онъ страннымъ, какимъ то не своимъ голосомъ.-- Бѣда... назадъ надо...

-- А чего?-- спросилъ Ефимъ, съ удивленіемъ глядя на товарища и ничего не понимая.

-- Говорю, назадъ надо... Посмотри на беретъ.

Ефимъ посмотрѣлъ. Берега уже не было видно; вмѣсто него клубилось что то сѣрое, огромное и, казалось, неслось прямо на нихъ, дыша имъ въ лицо ледянымъ дыханіемъ.

-- Бѣда!..-- прошепталъ Ламбро.-- Снѣжный штормъ... Пропали мы...

Онъ далъ рулю крутой поворотъ, лодка заметалась на волнахъ, накренилась и понеслась, какъ птица, навстрѣчу безформенному сѣрому чудовищу, которое все ближе и ближе подползало къ рыбакамъ. Зловѣщій свистъ повторился, и флагъ на мачтѣ безпокойно захлопалъ; море вздулось, почернѣло, и громадная волна, поднявъ дыбомъ бѣлую гриву, бросилась въ лодку, взметнула ее кверху и съ торжествующимъ шипѣньемъ опять кинула внизъ.

-- Держи шкотъ, Ефимъ... Вотъ такъ!.. Руль право... Рифы надо взять...-- отрывисто командовалъ Ламбро, поблѣднѣвшій, но спокойный, хлопоча около паруса и въ то же время зорко всматриваясь впередъ -- право, право... Еще право! Крѣпче тяни шкотъ... Не пускай рум...

Онъ не договорилъ. Волна еще выше, еще чернѣе, съ угрожающимъ плескомъ опрокинулась на нихъ, лодка взвилась, и въ ту же минуту снѣжный ураганъ закрутился вокругъ лодки, окутавъ ее со всѣхъ сторонъ непроницаемымъ бѣлымъ облакомъ. Теперь ничего уже не было видно, кромѣ вихря танцующихъ снѣжинокъ, забивавшихся въ ротъ и въ носъ, слѣпившихъ глаза, затруднявшихъ дыханіе, ничего не было слышно, кромѣ свиста вѣтра и рева волнъ, швырявшихъ лодку, какъ щепку, среди тучи ледяныхъ брызгъ и лохматой пѣны. Казалось, небо слилось съ моремъ, и за бѣлою, снѣжною, движущейся стѣною не было уже ничего, кромѣ смерти и разрушенія.

Началась страшная борьба. Лодка ложилась то на одинъ бокъ, то на другой, черпая бортами ледяную воду; одной пары веселъ уже не было; на днѣ плескалась вода. Но Ламбро не хотѣлъ сдаваться. Онъ бѣгалъ взадъ и впередъ, убиралъ парусъ, выкидывалъ балластъ и что то кричалъ Ефиму, стараясь перекричать бурю. Но Ефимъ врядъ ли что-нибудь слышалъ: весь помертвѣвшій отъ ужаса, онъ неподвижно сидѣлъ на кормѣ по колѣна въ водѣ и только изрѣдка машинально крестился. Наконецъ и Ламбро выбился изъ силъ и сталъ ослабѣвать. Пальцы у него окоченѣли и плохо слушались; обледенѣлыя весла выскальзывали изъ рукъ, голова кружилась, и повременамъ даже сознаніе дѣйствительно какъ будто покидало его. Онъ уже не зналъ, гдѣ они теперь и далеко ли отъ берега, не зналъ, сколько времени продолжается буря, и ему казалось, что съ тѣхъ поръ. какъ они покинули берегъ, прошла цѣлая вѣчность и что этой вѣчности никогда не будетъ конца.

Что-то затрещало у него надъ головой, и привычное ухо рыбака сейчасъ же уловило этотъ трескъ даже въ грохотѣ урагана. Онъ взглянулъ на мачту, и на мгновеніе прежняя энергія вернулась къ нему. "Топоръ! Топоръ!" -- закричалъ онъ, бросаясь къ кормѣ. Но не успѣлъ еще онъ схватить топоръ, -- новый порывъ вѣтра опрокинулъ его на дно лодки, что-то со свистомъ пронеслось въ снѣжной мглѣ, лодка съ рыбаками перевернулась кверху дномъ и, подхваченная волной, безпомощно закувыркалась.

Когда Ламбро вынырнулъ изъ воды, первое, что онъ увидѣлъ, было искаженное лицо Ефима съ открытымъ ртомъ, которымъ онъ судорожно ловилъ воздухъ, съ смертельнымъ ужасомъ въ остеклѣвшихъ глазахъ.

-- Держись, держись, Ефимко!-- хотѣлъ крикнуть Ламбро, но не успѣлъ. На него набѣжала волна, потащила его въ сторону, и страшное видѣніе исчезло. Работая руками и ногами, Ламбро поплылъ, самъ не зная куда, и вдругъ опять въ двухъ шагахъ отъ себя увидѣлъ то же блѣдное лицо съ вытаращенными глазами и открытымъ ртомъ.

-- Сюда, сюда, Ефимъ, держись!-- собравшись съ силами закричалъ таки Ламбро, но голосъ его затерялся въ шумѣ и плескѣ моря, а голова Ефима снова исчезла въ волнахъ и больше уже не появлялась

Ламбро остался одинъ. Задыхающійся, ослѣпленный и оглушенный, онъ безсмысленно боролся съ волнами, самъ не зная зачѣмъ и безъ всякой надежды на спасеніе. Онъ уже пересталъ думать, пересталъ даже чувствовать, и только слѣпой инстинктъ самосохраненія заставлялъ его дѣлать послѣднія усилія въ борьбѣ со смертью. Но онъ уже слабѣлъ; руки и ноги его одеревенѣли; дышать становилось трудно, точно легкія его были наполнены водой. Волны кидали его туда и сюда, били его въ лицо, заливали глаза, и не успѣвалъ онъ вырваться изъ леденящихъ объятій одной волны, какъ на смѣну ей уже шла другая и съ коварнымъ шипѣньемъ окатывала его.

И вдругъ въ этой холодной, мятущейся пустынѣ, среди злыхъ, угрожающихъ криковъ моря ему почудились какіе-то другіе звуки... не то тихая музыка, не то отдаленный звонъ колоколовъ... Сознаніе на мгновеніе ярко вспыхнуло въ его уже на половину мертвомъ мозгу, и сердце встрепенулось отъ безумной радости... "Звонятъ... люди... А Ефимъ гдѣ?" -- подумалъ онъ и сдѣлалъ послѣднее усиліе.

-- Помогите!..-- закричалъ онъ, но въ тоже время зеленое чудовище съ бѣлою гривою подкралось къ нему и съ размаху ударило его въ лицо. Горло ему перехватило, онъ послѣдній разъ взмахнулъ руками и погрузился въ тишину и мракъ.

Но могильный мракъ этотъ внезапно разсѣялся, что-то жгучее обожгло Ламбро губы и языкъ, защипало въ глоткѣ и заставило его сильно закашляться. Откашлявшись и отчихавшись, онъ опять сталъ слышать и видѣть, и смутное воспоминаніе о пережитомъ воскресло въ его пробудившемся сознаніи. Онъ съ ужасомъ открылъ глаза, но, къ удивленію своему, увидѣлъ вокругъ себя не толпу зеленыхъ чудовищъ съ бѣлыми гривами и холоднымъ дыханьемъ, а чьи-то блѣдныя лица, которыя заботливо склонились надъ нимъ и что-то дѣлали съ его неподвижнымъ тѣломъ.

-- Живъ, живъ, слава Богу! Очнулся... Растирайте, растирайте его хорошенько!..-- услышалъ Ламбро точно сквозь сонъ.

-- Дайте ему еще водки!-- сказалъ сѣдой старикъ, тотъ самый, который разговаривалъ съ Ламбро передъ отплытіемъ въ море.

Опять ему обожгло губы и языкъ, дошло до самаго сердца, и Ламбро широко и свободно вздохнулъ. Хотѣлъ подняться, но ни рукъ, ни ногъ какъ будто у него не было совсѣмъ; хотѣлъ что-то сказать, но языкъ распухъ, сдѣлался огромный, тяжелый и не ворочался во рту... "Стало быть, я уже на берегу...-- подумалъ Ламбро.-- Чудеса... А гдѣ-жъ мои ноги? Гдѣ Ефимъ?"

-- А Ефимъ гдѣ?-- съ страшнымъ усиліемъ попробовалъ спросить Ламбро, но распухшій языкъ плохо ему повиновался, и вмѣсто этихъ словъ у него вышелъ какой-то невнятный лепетъ въ родѣ: "а ...химъ -- э?.."

-- Ага, вотъ уже заговорилъ!-- съ торжествомъ воскликнулъ старый рыбакъ, который хлопоталъ и суетился больше всѣхъ. Ничего, ничего, Ламбро, слава Богу, все хорошо... Забирай духу въ себя больше, вотъ такъ, хорошенько...

Ламбро глядѣлъ на его сѣдые усы, которые какъ-то смѣшно двигались, когда онъ говорилъ, и ему вдругъ почему-то вспомнилась рыженькая татарочка, крикнувшая Ефиму: "прощай, Акъ-адамъ"!

-- Гдѣ Ефимъ?-- повторилъ онъ уже явственнѣе и, приподнявшись на локтяхъ, обвелъ всѣхъ вопросительнымъ взглядомъ.

-- Ефима нѣтъ...-- сказалъ старикъ, потупившись.-- Пропалъ Ефимъ...

Ламбро весь сморщился, всхлипнулъ и заплакалъ, какъ плачутъ дѣти, не вытирая слезъ, которыя катились у него по лицу, по бородѣ, попадали въ ротъ и въ носъ.-- Бѣдный Ефимъ... Пропалъ бѣдный человѣкъ ни за что... проклятый Кристо...

А Кристо въ это время бѣгалъ по берегу, ко всѣмъ приставалъ и хныкалъ, что онъ теперь совсѣмъ разоренъ, что пропала его лодка, пропали снасти, и придется вернуться домой ни съ чѣмъ...

-- Что тамъ лодка?-- оборвалъ его, наконецъ, кто-то.-- Какая лодка? Тутъ люди пропадаютъ, человѣкъ пропалъ, а лодка твоя -- тьфу, и больше ничего!

Кристо прикусилъ языкъ и опять заметался по берегу, точно ожидая, что лодка его вотъ-вотъ какъ-нибудь сама выскочитъ къ нему изъ моря и не нужно будетъ покупать новую.

Ламбро дали еще водки, и старикъ началъ разсказывать, какъ его спасли. Оказалось, что лодку перевернуло совсѣмъ близко отъ берега, и одно весло было выброшено волнами на песокъ. По этому веслу сейчасъ же догадались, что случилось несчастіе, и старикъ, несмотря на страшный прибой и снѣжный вихрь, распорядился спустить баркасъ. Повидимому, почтенный человѣкъ былъ весь еще переполненъ пережитыми впечатлѣніями, потому что дрожалъ, какъ въ лихорадкѣ, и задыхался отъ волненія, чуть не въ двадцатый разъ разсказывая, какъ перепуганный народъ метался въ ужасѣ по берегу, не зная, что дѣлать, какъ никто не рѣшался сѣсть въ баркасъ, какъ старикъ на колѣняхъ стоялъ, упрашивая кого-нибудь изъ рыбаковъ пуститься съ нимъ въ море и какъ, наконецъ, ему удалось склонить трехъ смѣльчаковъ на опасное дѣло. А тутъ вдругъ какъ разъ снѣжный вихрь пронесся дальше, небо прояснилось, и явилась надежда спасти погибающихъ, если еще ихъ не совсѣмъ захлестнуло волнами. Съ невѣроятными усиліями они спустили баркасъ въ море и вчетверомъ отправились на поиски. Прояснилось еще больше, и старикъ первый увидалъ что-то красное, то появлявшееся, то исчезавшее среди черной, пѣнящейся бездны...

-- Это я, пап у, увидѣлъ первый!..-- робко перебилъ старика одинъ изъ рыбаковъ, стоявшихъ тутъ же.

-- А ну, пусть ты!-- сказалъ старикъ, сердито нахмурившись.-- Ну вотъ, увидѣли мы красное, и я сказалъ: "греби туда"! А это была твоя красная куртка, Ламбро... и волны швыряли тебя, какъ бревно, и весь ты уже закоченѣлъ, ни дать ни взять, точно мерзлый осетеръ... А волны проклятыя такъ и бьютъ насъ и по мордѣ, и по затылку; баркасъ прыгаетъ, какъ сумасшедшій, и ни съ мѣста, -- ну, думаемъ, бѣда!.. Однако, выгребли, и тутъ я схватилъ багоръ, зацѣпилъ тебя за куртку и втащилъ въ баркасъ...

-- Нѣтъ, пап у, это я опять зацѣпилъ его багромъ!-- снова вмѣшался тотъ же рыбакъ.

-- А чортъ тебя возьми съ твоимъ дурацкимъ багромъ!-- окончательно разсердился старикъ.-- Ну, зацѣпилъ и зацѣпилъ, и нечего выскакивать, какъ обезьяна изъ шарманки!.. А если бы я не стоялъ здѣсь передъ вами на колѣняхъ и не билъ себя въ грудь кулаками, и не рвалъ на себѣ волосы, чтобы хоть одинъ изъ васъ поѣхалъ со мной, -- гдѣ бы ты былъ тогда съ своимъ глупымъ багромъ?..

Между ними началась перебранка, а Ламбро сидѣлъ на пескѣ и думалъ о своемъ погибшемъ товарищѣ съ смиреннымъ сердцемъ, которое навѣки успокоилось въ холодныхъ волнахъ бурнаго моря. "Прощай, Акъ-адамъ"!-- шепталъ онъ, вспоминая послѣднее привѣтствіе маленькой татарки, и тихія слезы катились у него по лицу.

Къ вечеру онъ уже лежалъ въ жару и бреду; ноги и руки у него распухли, грудь заломило, дышать было нечѣмъ. Онъ хрипѣлъ и задыхался, лѣзъ на стѣну и безсвязно выкрикивалъ что-то о Графѣ, о "Мечтѣ", о дѣтяхъ, о какомъ-то бѣломъ человѣкѣ, который сидѣлъ высоко на горѣ и звонилъ въ колокола. И чудилось ему, что онъ изо всѣхъ силъ старается влѣзть на эту гору, но никакъ не можетъ добраться до вершины; дыханіе спирается у него въ груди; въ сердцѣ остановилась какая-то острая, какъ иголка, боль; къ рукамъ и ногамъ привязаны тяжелые камни, которые мѣшаютъ ему идти. А бѣлый человѣкъ смѣется и все звонитъ, звонитъ...

Наступилъ уже цвѣтущій апрѣль, когда Ламбро вернулся подъ крышу птичьяго домика на горѣ. У него было тяжелое воспаленіе легкихъ, и какъ только онъ понемногу сталъ поправляться, изъ Туака его отправили домой. Увидѣвъ мужа, Графа ахнула и залилась слезами: передъ нею стоялъ не Ламбро, а какой-то совсѣмъ другой человѣкъ -- худой, какъ мертвецъ, съ землистымъ лицомъ и глубоко запавшими тусклыми глазами.-- "Ламбро, Ламбро, что съ тобою сдѣлалось?" -- закричала она.

-- Ну, не плачь, Графа...-- сказалъ Ламбро тихо.-- Слава Богу, живъ остался... поправлюсь скоро, -- заживемъ опять. Теперь ничего, -- вотъ только одышка, да ноги все еще пухнутъ... А то ничего, слава Богу. А Ефимко пропалъ бѣдный...

Онъ хрипло закашлялся и долго кашлялъ, держась за грудь и отплевывая бурую мокроту...

Мало-по-малу онъ началъ поправляться и выходилъ грѣться на солнышкѣ. Послѣ бурныхъ и холодныхъ мартовскихъ дней запоздалая весна роскошно расцвѣла и усыпала окрестности цвѣтами. Въ саду у Мавропуло цвѣли персики и абрикосы, и по вечерамъ оттуда несся сладкій запахъ, точно гдѣ то курилась невидимая кадильница. По горѣ разсыпались красные маки, и камни, казалось, ожили и заалѣлись горячимъ румянцемъ. Зацвѣло и отцвѣло миндальное деревцо около птичьяго домика, и Спиро, собирая блѣдные ледестки, густо устилавшіе землю, кричалъ отцу: "тату, тату, снѣгъ идетъ!" А Ламбро, согнувшись, сидѣлъ у порога и, подставляя подъ горячее солнце свою больную спину, вспоминалъ о другомъ снѣгѣ, въ которомъ онъ чуть было не потерялъ жизнь.

-- Да, снѣгъ, Спирко, снѣгъ, -- говорилъ онъ, кашляя. -- Слава Богу, мы съ тобою дожили до такого снѣга... а вотъ Ефима то ужъ нѣтъ. Гдѣ теперь онъ, бѣдный? Загубило его море, -- и тѣла не нашли...

Мысль о Ефимѣ не покидала его никогда, и онъ постоянно вспоминалъ его кроткій взглядъ, его тихую улыбку, бѣлую бородку, заунывныя пѣсни и свои долгіе, задушевные съ нимъ разговоры.

-- Смирный былъ человѣкъ, рѣдко такіе люди на свѣтѣ попадаются, -- разсказывалъ Ламбро женѣ.-- Никогда слова нехорошаго я отъ него не слышалъ и что ему ни скажи, бывало, все сдѣлаетъ и все себѣ улыбается потихоньку... Вотъ подожди, Графа, вотъ какъ поправлюсь, -- пойду въ церковь и закажу обѣдню помянуть его душу. Хорошій былъ человѣкъ, -- любилъ я его... А все проклятый Кристо! Если бы онъ не остался тогда дома, мы бы не пропали, -- выгребли бы втроемъ... Сколько тогда народу вышло въ море вмѣстѣ съ нами, -- всѣ вернулись, никто не пропалъ, -- одни мы перевернулись. Подлецъ Кристо,-- такъ я и въ глаза ему скажу, что подлый онъ человѣкъ...

А Кристо не показывался, и о немъ ничего не было слышно. Разсчеты ихъ съ Ламбро еще не были покончены, и это сильно безпокоило Ламбро. Деньги, какія были въ домѣ, быстро таяли, пришлось развязать и Графинъ кошель. Все, что было скоплено для "Мечты", ушло на доктора и лѣкарства; докторъ велѣлъ Ламбро пить молоко, ѣсть мясо, и расходы увеличились. Наконецъ, подошелъ такой день, когда размѣняли послѣдній серебряный рубль, и Ламбро сказалъ Графѣ:

-- Вотъ что, Графа, -- ступай ты къ Кристо и скажи, чтобы онъ пришелъ ко мнѣ разсчитаться. Скажи ему, что такъ не дѣлаютъ хорошіе люди: если я ему работалъ, то и онъ долженъ отдать мнѣ мои деньги.

Графа испуганно смотрѣла на мужа и долго колебалась.

-- Ничего, Графа, ступай, -- ласково продолжалъ Ламбро.-- Что дѣлать, -- видишь, я самъ не могу... а онъ не посмѣетъ тебя обидѣть. Ты не взаймы идешь просить, а взять свои собственныя деньги, которыя я своими руками заработалъ. Иди, Графа!

Графа накинула на черныя косы свою старенькую чадру, которую такъ и не пришлось ей замѣнить новой, и пошла. У порога она на минуту остановилась, точно хотѣла что-то сказать... но не сказала ничего и молча скрылась за дверью.

Ходила она долго, очень долго... дѣти уже успѣли проголодаться и просили ѣсть, и Ламбро кое-какъ, двигаясь на костылѣ, собралъ имъ пообѣдать. Пришелъ дядя Іорданъ навѣстить больного, а Графы все не было.

Ламбро началъ уже безпокоиться.

-- И что такое?-- говорилъ онъ, поглядывая въ окно.-- Отчего она не идетъ? Развѣ нѣтъ его дома, и она зашла къ кому-нибудь переждать? Или ужъ не обидѣлъ ли ее этотъ проклятый катыргори?

-- Не посмѣетъ обидѣть... проворчалъ старый герой. Онъ знаетъ, что у нея есть дядя Іорданъ, который не станетъ считать, что ему 60 лѣтъ, а прямо возьметъ ружье и застрѣлитъ подлеца, какъ собаку. Я передъ самимъ Рагланомъ стоялъ и глазъ не опускалъ въ землю; что же теперь, -- развѣ дрогнетъ моя рука передъ мальчишкой, котораго я еще безъ штановъ когда-то видѣлъ?

-- Идетъ!-- сказалъ вдругъ Ламбро, глядя въ окно.

Графа тихо, едва волоча ноги, поднималась по тропинкѣ.

Чадра закрывала ея лицо; руки висѣли, какъ плети, -- должно быть, она устала, страшно устала...

-- Ну, что сказалъ тебѣ Кристо?-- спросилъ Ламбро, когда она вошла. Графа молча положила передъ нимъ золотой.

-- Десять рублей! -- воскликнулъ Ламбро.-- Чтоже это такое, Графа? Развѣ онъ мнѣ долженъ только десять рублей? За то, что я чуть было не потерялъ жизнь на его работѣ -- десять рублей? Зачѣмъ ты взяла?

-- Онъ говоритъ, у него больше нѣтъ, -- вымолвила Графа какимъ-то беззвучнымъ, упавшимъ голосомъ, точно въ груди у нея что-то порвалось. Онъ говоритъ, что совсѣмъ разорился и что много уже потратилъ на твое лѣченіе въ Туакѣ. Онъ говоритъ...

-- Ха, онъ говоритъ!-- воскликнулъ Ламбро съ негодованіемъ.-- Онъ только "говоритъ" -- и больше ничего? Хорошо, Графа, ты больше къ нему не пойдешь!.. Вотъ когда поправлюсь немного, я самъ къ нему пойду, и тогда послушаемъ, что онъ будетъ говорить!

-- И скажи ему, что у васъ есть старый дядя -- Іорданъ, который въ 1854 году защищалъ свою родину съ оружіемъ въ рукахъ и смѣло смотрѣлъ въ глаза Раглану!-- прибавилъ грозно Іорданъ и молодецки выпятилъ впередъ свою грудь, украшенную медалями.

Графа вышла, сѣла на порогѣ и, склонивъ голову къ колѣнямъ, долго такъ сидѣла. Дѣти лѣзли къ ней на спину, тормошили ее за платье, но она не двигалась и не поднимала головы. Ей страшно было показать кому нибудь свое лицо, на которомъ еще не остыли поцѣлуи Кристо, и она думала, что теперь уже всякій, взглянувъ на нее, узнаетъ объ ея грѣхѣ и измѣнѣ.

Но этого никто не узналъ, -- ни Ламбро, ни дядя Іорданъ; Кристо, боясь тяжелыхъ кулаковъ Ламбро, тоже молчалъ о своей побѣдѣ, и когда Графа по вечерамъ, уложивъ мужа и дѣтей, надолго куда то уходила изъ дома, -- Ламбро былъ вполнѣ увѣренъ, что она за него исполняетъ обязанности ночного сторожа при домѣ Мавропуло.

-- Эхъ, Графа, трудно тебѣ одной работать на всѣхъ!-- говорилъ онъ съ грустью, вглядываясь въ похудѣвшее и поблѣднѣвшее лицо жены.-- Ну, дѣлать нечего, подожди... зато вотъ ужъ когда поправлюсь, будетъ тебѣ праздникъ!

Графа блѣднѣла еще больше и опускала свои глаза передъ открытымъ, яснымъ взглядомъ мужа... а вечеромъ снова исчезала и возвращалась только подъ утро, крадучись и озираясь, пьяная отъ поцѣлуевъ, трепещущая отъ ужаса.

Скоро Ламбро сталъ ходить уже безъ помощи костыля и цѣлые дни проводилъ на воздухѣ, пытаясь даже помочь иногда Графѣ въ разныхъ мелкихъ домашнихъ дѣлахъ. Бездѣлье его угнетало, и онъ часто говорилъ женѣ, что если бы теперь ему поработать хорошенько, онъ навѣрное выздоровѣлъ бы отъ этого. Однако, стоило ему только принести ведро воды изъ фонтана или наколоть щепокъ для печки, какъ духъ у него уже захватывало, сухой кашель потрясалъ ввалившуюся грудь, и онъ долженъ былъ садиться отдыхать. Это его страшно сердило, и онъ начиналъ ворчать:

-- Вотъ тебѣ и разъ; стало быть, уже совсѣмъ разсохлась машина? Ну, плохо твое дѣло, Ламбро, -- твой старый баркасъ далъ течь, и пора ему въ карантинъ...

Онъ глядѣлъ на свои исхудалыя, но еще крѣпкія, жилистыя руки и прибавлялъ съ горечью:

-- А что, развѣ уже и вы отказываетесь служить своему хозяину? Развѣ надоѣло вамъ меня кормить? Э, нѣтъ, такъ не годится... Ужъ лучше бы я пропалъ тогда вмѣстѣ съ Ефимомъ; не сидѣлъ бы теперь на шеѣ у Графы и не объѣдалъ своихъ дѣтей. Бѣдная Графа... бѣдныя дѣти!

А дѣти въ это время беззаботно прыгали и щебетали, точно воробьи, не подозрѣвая страшной бѣды, какъ туча висѣвшей надъ птичьимъ домикомъ.-- Маленькій Спиро нашелъ въ камняхъ большую полосатую улитку, положилъ ее на ладонь и всячески старался вызвать испуганную отшельницу изъ ея красиваго, пестраго домика.

-- Постой, постой, Надя!-- говорилъ онъ сестрѣ.-- Ты только не шуми, она сейчасъ вылѣзетъ. Спрячь руки за спину и гляди, а я ее позову.

Хотя Надѣ очень хотѣлось потрогать улитку пальчикомъ, но она повиновалась и, спрятавъ руки за спину, съ любопытствомъ смотрѣла на ладонь брата, гдѣ должны были произойти удивительныя вещи. А Спиро, сдѣлавъ серьезное лицо, начинаетъ тихонько припѣвать надъ улиткой:

-- Цикъ-цикъ, балабанъ, валта керата су! {Улитка, улитка, высуни рога.}

-- Вальта келата-су!-- повторяла Надя въ восторгѣ.

Но Спиро погрозилъ ей пальцемъ, и она притихла, не сводя глазъ съ улитки.

И вдругъ въ полосатомъ домикѣ произошло какое-то движеніе. Показался сначала одинъ рожокъ и осторожно сталъ ощупываться кругомъ. Дѣти замерли въ ожиданіи... За первымъ рожкомъ выползъ и другой, и оба смѣшно поднялись кверху, точно прислушиваясь. Убѣдившись, что опасности нѣтъ, рожки опять опустились книзу, и вслѣдъ за ними на Спирину ладонь начало медленно выплывать прозрачное, какъ янтарь, тѣло улитки. Ей, должно быть, нравилась теплота кожи, и она, довѣрчиво поводя своими нѣжными щупальцами, прильнула къ рукѣ мальчика.

-- Ай, ай, Спиро, она тебя укуситъ!-- закричала въ испугѣ Надя и тронула улитку пальцемъ. Улитка съежилась, вобрала поспѣшно свое тѣло въ раковину, и передъ ними снова очутился таинственный и неподвижный полосатый домикъ.

-- Дура!-- съ сожалѣніемъ сказалъ Спиро.-- Я тебѣ говорилъ, не надо трогать. Ну, теперь уже она не выйдетъ больше!

И сбросивъ улитку на землю, онъ прихлопнулъ ее камнемъ. Красивая раковина разлетѣлась въ дребезги, и отъ улитки остались только желтые кусочки слизи, смѣшанные съ пылью. Дѣти присѣли на корточки и съ любопытствомъ разсматривали эту безформенную массу, которая еще за минуту передъ тѣмъ жила и по своему наслаждалась жизнью.

"Глупыя дѣти"!-- думалъ Ламбро, слѣдя за играми дѣтей. --"Зачѣмъ убили улитку, сами не знаютъ... Никто ничего не знаетъ, и человѣкъ живетъ совсѣмъ, какъ эта улитка. Сегодня хлопочетъ, суетится, радуется, а завтра придетъ бѣда, топнетъ ногой -- кракъ!-- и отъ тебя останется одна пыль... Гдѣ теперь мои руки? Гдѣ мои ноги? Гдѣ моя сила? Все осталось тамъ, въ морѣ, и какъ буду жить теперь, -- не знаю"... На Ламбро нападала глухая тоска, и странныя мысли рождались въ его мозгу. Никогда раньше онъ не думалъ столько, какъ теперь, и въ то время, какъ больное тѣло его бездѣйствовало, голова работала за двоихъ. Были минуты, когда ему казалось, что онъ стоитъ на страшной высотѣ и оттуда смотритъ на весь міръ... и міръ этотъ казался ему жалкимъ и ничтожнымъ, и собственное, разбитое, больное тѣло тяготило его, и хотѣлось отъ него скорѣе освободиться, какъ отъ грязной, изношенной одежды, и подняться еще выше, выше... Но къ нему подбѣгалъ Спиро и стаскивалъ ого съ этой высоты на землю.

-- Тату, мнѣ уже надоѣло играть съ улиткой. Мы ее убили. Когда же у насъ будетъ "Мечта"?

-- Э, Спиро, какая "Мечта"!-- печально отвѣчалъ Ламбро.-- Видишь, у таты и ноги еще плохо ходятъ, и спина болитъ, и руки стали похожи на старыя тряпки. Вотъ подожди, починюсь немножко, пойду опять на пристань ворочать камень, тогда будетъ и "Мечта". А улитку не нужно было бить, Спиро, -- пусть бы она себѣ жила...

Спиро съ недоумѣніемъ отходилъ отъ отца и черезъ минуту уже снова скакалъ и прыгалъ по камнямъ, а за нимъ, переваливаясь на толстыхъ ножкахъ, карабкалась и Надя.

Графа нанялась стирать поденно бѣлье у Мавропуло и возвращалась только къ вечеру съ красными отъ мыла руками и разгорѣвшимся отъ пара лицомъ. Молчаливо собирала она ужинъ, молчаливо укладывала дѣтей спать, но сама ложилась поздно и долго еще сидѣла на порогѣ, подперевъ голову руками и напряженно всматриваясь въ темную бездну ночи, полную таинственныхъ звуковъ и безформенныхъ тѣней. Она слѣдила, какъ одинъ за другимъ угасали внизу городскіе огни, какъ все ярче и ярче разгорались на небѣ звѣзды, и ей чудилось, что чьи-то прозрачныя крылья нѣжно шелестятъ вокругъ нея, и она думала, что это сны слетаютъ на землю... И когда все, наконецъ, затихало и на горѣ, и подъ горою, и только однѣ совы на башнѣ тихонько, точно стараясь никого не разбудить, перекликались между собою -- "угу! угу"!-- Графа, вся дрожа, вскакивала съ порога, оглядывалась по сторонамъ и безшумно исчезала въ темной безднѣ ночи, которая звала ее и притягивала къ себѣ.

А на-утро она вставала еще болѣе блѣдная, еще болѣе молчаливая, съ безпокойнымъ блескомъ въ глазахъ и торопливыми движеніями, которыми она какъ будто старалась заглушить въ себѣ какую то внутреннюю боль. Прежняя беззаботная улыбка теперь совсѣмъ не появлялась на ея хорошенькомъ личикѣ, и звонкаго голоса ея никто не слышалъ ни на горѣ, ни у фонтана внизу.

Десять рублей, полученные отъ Кристо, скоро вышли, и Ламбро самъ собрался къ нему. Онъ всталъ утромъ раньше обыкновеннаго и попросилъ Графу достать ему чистое бѣлье и праздничную одежду. Умывшись и тщательно причесавшись, онъ надѣлъ пиджакъ и обернулся къ Графѣ, которая съ тревогой и испугомъ смотрѣла на его сборы.

-- Ну, Графа, посмотри, похожъ я на прежняго Ламбро?-- спросилъ Ламбро съ улыбкой.-- Узнаютъ меня въ городѣ или нѣтъ? Можетъ быть, разбѣгутся всѣ, какъ отъ покойника?

-- Куда ты, Ламбро?-- спросила Графа вмѣсто отвѣта.

-- Пойду, послушаю, что скажетъ мнѣ Кристо. Давно я его не видалъ, соскучился.

Графа поблѣднѣла и стала трудно дышать.

-- Зачѣмъ идешь?..-- едва слышно вымолвила она, не глядя на мужа.

-- А почему мнѣ не идти? Ужъ не боишься ли ты, что онъ и меня обидитъ такъ же, какъ тебя обидѣлъ? Э, нѣтъ, Графа, этого не будетъ! Кто храбръ передъ овцой, тотъ убѣжитъ отъ волка, -- знаешь пословицу, Графа, а Кристо трусъ и подлецъ. Всѣ подлецы -- трусы, Графа, ты это запомни.

Онъ ушелъ, опираясь на палку, а Графа заломила руки и со стономъ упала на колѣни передъ образомъ.

Ламбро бодрымъ шагомъ спустился подъ гору. Онъ былъ возбужденъ и можетъ быть поэтому совсѣмъ не чувствовалъ сегодня тяжести въ груди и усталости въ ногахъ. На улицѣ ему встрѣчались знакомые и съ радостными восклицаніями привѣтствовали его. Старый Аргириди, его прежній компаньонъ, зазвалъ Ламбро въ кофейню и угостилъ краснымъ виномъ; мало по малу около нихъ собралась цѣлая толпа, и всѣ разспрашивали Ламбро о подробностяхъ крушенія, всѣ ругали Кристо и возмущались его поведеніемъ.

-- Зачѣмъ съ нимъ ходилъ?-- съ упрекомъ говорилъ Аргириди.-- Развѣ со мною тебѣ было плохо работать? Или онъ тебѣ больше денегъ далъ?

-- Онъ мнѣ еще и половины не отдалъ того, что я заработалъ, -- сказалъ Ламбро. Далъ десять рублей, больше ничего. Говоритъ, нѣтъ денегъ.

-- Вретъ, не вѣрь ему!-- воскликнулъ Аргириди и таинственно прибавилъ:-- деньги у него есть, мы это всѣ видимъ. Я знаю, что онъ покупаетъ новую лодку, мнѣ говорили объ этомъ въ Севастополѣ.

-- Ну, такъ я пойду къ нему, -- сказалъ Ламбро и, простившись со всѣми, вышелъ изъ кофейни.

Кристо еще издали увидѣлъ высокую фигуру Ламбро, приближавшуюся къ нему, и немного измѣнился въ лицѣ. Но онъ быстро овладѣлъ собою, принялъ безпечный видъ и, сквозь зубы насвистывая какую то новенькую мелодію, сталъ ждать.

-- Ну, здравствуй, Кристо, -- сказалъ Ламбро, подходя къ нему.

-- А, Ламбро, -- воскликнулъ Кристо, какъ будто очень обрадованный.-- Ну что, поправился?

-- Ничего, видишь, хожу. Можетъ быть, тебѣ было бы пріятнѣе, если бы я совсѣмъ не вставалъ, но что дѣлать, не могу тебя порадовать...

-- Пустяки говоришь, -- небрежно перебилъ Кристо.-- Что мнѣ радоваться? Ты мнѣ не мѣшаешь...-- прибавилъ онъ двусмысленно.

-- А вотъ погоди, можетъ, и помѣшаю... Я за деньгами пришелъ, Кристо.

-- У меня нѣтъ сейчасъ денегъ, Ламбро, -- спокойно вымолвилъ Кристо. Ты знаешь, у меня все пропало, и лодка, и снасть; ты цѣлый мѣсяцъ хворалъ, и много денегъ ушло на лѣкарство, на то, на другое... Я тебѣ немного долженъ, это правда, но сейчасъ не могу отдать...

-- Не можешь...-- повторилъ Ламбро, глядя на Кристо въ упоръ.-- Ну, а какже тогда Ефимовы деньги?

Эти слова заставили Кристо потупиться, и какая то жилка предательски задергалась у него въ лицѣ, выдавая его внутреннее волненіе.

-- Какія деньги?-- спросилъ онъ, притворяясь удивленнымъ.

-- Ты знаешь, Кристо!.. Не закидывай себѣ на голову хвоста! Теперь уже тебѣ совсѣмъ нечего сказать, потому что бѣдному Ефиму даже на похороны не понадобилось денегъ, и море похоронило его даромъ, не взявъ съ тебя ни копѣйки... Гдѣ же Ефимовы деньги? Помнишь, онъ говорилъ тебѣ, чтобы ты его деньги отдалъ мнѣ, если съ нимъ случится несчастье?

-- Не помню!-- фыркнулъ Кристо, вздергивая плечами.-- Мало ли что говорилось сто лѣтъ тому назадъ, -- развѣ все упомнишь? Можетъ, я даже отослалъ эти деньги.

-- Кому отослалъ? Куда?

-- Ну, куда... Конечно, по адресу... туда, куда нужно!

-- Если отослалъ, давай сюда почтовую росписку.

-- Вотъ еще выдумалъ! Можетъ я ее потерялъ... Что ты ко мнѣ присталъ, какое тебѣ дѣло? Деньги не твои, ну и уходи отъ меня съ Богомъ.

-- Подлецъ ты, Кристо!-- вымолвилъ Ламбро.

Вся кровь бросилась Кристо въ лицо, и онъ сдѣлалъ такое движеніе, будто хотѣлъ кинуться на Ламбро. Но, хотя передъ нимъ стоялъ не прежній могучій Ламбро съ желѣзными мускулами и широкими плечами, а только тѣнь того Ламбро, все-таки Кристо но рѣшился дать волю своему гнѣву и остался на мѣстѣ, давясь и задыхаясь отъ кипѣвшей въ немъ безсильной аности.

-- Ага... такъ вотъ какъ ты, Ламбро...-- сказалъ онъ, заикаясь.-- Ну чтожъ... пусть я буду подлецъ... а денегъ я тебѣ все-таки не дамъ... и не дамъ! Ничего не дамъ... ни копѣйки... слышишь?

Ламбро оглядѣлъ его съ ногъ до головы съ презрительнымъ удивленіемъ, какъ будто передъ нимъ ползала и извивалась какая-то гадина, и, ни слова не говоря, повернулся уходить.

-- Эй... ты! Хамалъ!-- съ наглымъ смѣхомъ закричалъ ему вслѣдъ Кристо.-- Слышишь, не дамъ я тебѣ ничего, хоть бы ты издохъ отъ голода... А если хочешь что нибудь получить, пришли ко мнѣ свою Графу... пусть она опять меня поцѣлуетъ, тогда, можетъ, я и дамъ тебѣ на хлѣбъ... она хорошо цѣлуетъ!

Ламбро вернулся, подошелъ къ Кристо и плюнулъ ему въ лицо.

-- Подлецъ ты, Кристо!-- повторилъ онъ и, не торопясь, зашагалъ прочь.

Кристо нѣсколько минутъ стоялъ ошеломленный, потомъ оглядѣлся по сторонамъ, не видѣлъ ли кто-нибудь его позора, и, поспѣшно вытеревъ платкомъ свое оплеванное лицо, бросился догонять Ламбро.

-- Ты еще придешь ко мнѣ! Придешь!..-- визгливо кричалъ онъ на бѣгу.

Ламбро шелъ и не оглядывался.

-- Но я тебя велю прогнать въ шею! Слышишь? Въ шею...-- докончилъ Кристо и, опустившись на встрѣтившуюся лавочку, вдругъ заплакалъ и сталъ рвать на клочки свой платокъ.

Ламбро вернулся домой весь разбитый и сейчасъ же легъ въ постель. Его била лихорадка и душилъ кашель; въ мокротѣ показалась кровь. Графа смотрѣла на него съ безмолвнымъ ужасомъ, но ни о чемъ не спрашивала и, когда онъ, наконецъ, успокоился и заснулъ, она тихонько исчезла.

Вечеръ былъ тихій, но мрачный; за горами собиралась гроза и, хотя тучъ еще не было видно, но небо уже содрогалось отъ далекихъ зарницъ, и море безпокойно шумѣло между скалами. Графа, крадучись, пробралась по знакомой тропинкѣ къ башнѣ, вошла въ уцѣлѣвшія еще среди развалинъ крѣпостныя ворота и оглядѣлась. Кругомъ не было ни души -- "Кристо, Кристо"!-- позвала Графа. Никто не откликался. Графѣ стало страшно. Прежде Кристо всегда приходилъ первый на свиданіе и ждалъ ее у воротъ; теперь только однѣ полуразрушенныя стѣны высились передъ нею, да уродливые кусты чортова дерева чернѣли кое-гдѣ между камнями, точно подстерегающіе кого-то безобразные призраки съ костистыми пальцами. "Онъ не придетъ! Онъ не придетъ"!-- прошептала Графа въ отчаяніи.-- "Что-то вышло у нихъ съ Ламбро, -- что же мнѣ дѣлать, что дѣлать"? Она присѣла у стѣны, уткнула голову въ колѣни и заплакала. Вдругъ что-то зашуршало около нея въ сухой травѣ, -- должно быть, она спугнула ящерицу, и вслѣдъ затѣмъ на башнѣ проснулась сова и неодобрительно сказала: "угу"! Графа вскрикнула, вскочила и побѣжала назадъ, цѣпляясь за кусты, а у нея за спиною, казалось, кто-то хохоталъ, и сова сердито кричала: "угу! угу"!..

Когда она прибѣжала домой, тамъ горѣлъ огонь, и Ламбро сидѣлъ на кровати, совсѣмъ одѣтый. Онъ взглянулъ на жену страннымъ взглядомъ и спросилъ отрывисто:

-- Гдѣ ты была?

-- Я... тамъ... у Мавропуло. Обошла садъ...-- отвѣчала Графа, сама не зная хорошенько, что она говоритъ и чувствуя, что у нея все леденѣетъ въ груди.

-- Я тоже тамъ былъ сейчасъ и тебя звалъ.

-- Можетъ быть... мы какъ-нибудь разошлись...

Ламбро вздохнулъ и долго молчалъ, между тѣмъ какъ Графа все съ тѣмъ же кускомъ льда въ груди и окаменѣвшимъ лицомъ стояла у дверей.

-- Вотъ что, Графа...-- заговорилъ, наконецъ, Ламбро.-- Сегодня я назвалъ Кристо подлецомъ и плюнулъ ему въ лицо. Онъ воръ и обманщикъ; онъ укралъ у меня мои деньги и обманулъ Ефима... Но это еще ничего, и деньги пустяки, а вотъ что онъ о тебѣ говорятъ, Графа, -- этого я переносить не могу. И за его подлыя слова я плюнулъ ему въ глаза; я бы убилъ его, да онъ больше не стоитъ. Скажи мнѣ Графа, хорошо я это сдѣлалъ? Или, можетъ быть, это не такъ; можетъ быть, не я Кристо, а Кристо мнѣ долженъ былъ плюнуть въ лицо?..

Вмѣсто отвѣта Графа закрылась руками и зарыдала. Изъ словъ Ламбро она уже поняла, что онъ еще не знаетъ самой настоящей правды, и ледъ въ груди ея растаялъ, и безумный страхъ смѣнился тоскою и жалостью къ себѣ, къ Ламбро... и къ Кристо. Сумасшедшая страсть такъ извратила въ ней всѣ понятія и чувства, что Кристо-обманщика, Кристо-вора ей было даже гораздо болѣе жаль, чѣмъ обманутаго и обокраденнаго Ламбро, и мысль о томъ, что онъ теперь страдаетъ изъ-за нея, что ради нея онъ перенесъ ужасное униженіе, -- эта мысль надрывала ее и заставляла стонать и плакать.

Но Ламбро принялъ ея слезы за слезы обиды, и ему стало стыдно за свои подозрѣнія. Онъ подошелъ къ ней, взялъ ее за плечи и посадилъ рядомъ съ собою.

-- Я, -- слѣпой дуракъ, Графа, и ты не думай больше о томъ, что я тебѣ сказалъ!-- началъ онъ въ смущеніи.-- Отъ болѣзни я совсѣмъ одурѣлъ; теперь каждый мальчишка можетъ подшутить надо мною. Что сказалъ Кристо? Ничего онъ не сказалъ, -- такъ, пустыя и подлыя слова, чтобы меня раздразнить. Онъ и раньше болталъ про тебя; ему всегда было завидно, что у меня такая хорошенькая жена, но я тогда былъ здоровъ и пропускалъ всѣ его шутки изъ одного уха въ другое. Но сегодня не могъ.. Проснулся сейчасъ, -- въ домѣ такъ пусто, и дѣти бѣдныя спятъ какъ попало, не раздѣтыя, и подумалъ я, что будетъ съ ними, когда я умру?... Въ голову мнѣ ударило, Графа и я побѣжалъ къ Мавропуло... Обошелъ два раза домъ и садъ, зову, слушаю, -- все молчитъ, и только небо дрожитъ отъ молніи, точно смѣется надо мною... Пришелъ опять сюда, не знаю, что дѣлать, сердце совсѣмъ пустое, за горло что-то душитъ... Охъ, Графа, страшно быть человѣку одному! Ну, а теперь вотъ все прошло, ты здѣсь, а я сижу и думаю, какой я старый оселъ, какой дуракъ... Не бросай меня, Графа, одного, не уходи, пока я не умру, -- а я таки думаю, что скоро умру, и тогда ты можешь себѣ идти, куда хочешь...

И такъ они сидѣли, дрожа и прижимаясь другъ къ другу, какъ жалкіе воробьи, застигнутые бурей, а наверху гремѣла гроза, и буйный ливень шумѣлъ по черепицамъ крыши. И Ламбро вдругъ почему-то вспомнилась полосатая улитка, безпечно растоптанная ногою маленькаго Спирки въ то время, какъ она нѣжилась и грѣлась на весеннемъ солнцѣ.

Нѣсколько дней послѣ того въ домикѣ на горѣ была странная тишина, которую не оживляла даже веселая возня и пискъ дѣтей. Что то ушло изъ дома и не возвращалось. На душѣ была тяжесть; въ сердцѣ пустота; говорить какъ будто стало не очень. Разговора о происшедшемъ ни Ламбро, ни Графа не поднимали, и оба больше молчали, изрѣдка только перекидываясь незначительными фразами. Графа съ утра до вечера, если не уходила на стирку, металась по дому, какъ безумная, стараясь этой бѣготней заглушить свою тоску, а какъ только спускались сумерки, и на сѣверо-западѣ загорались семь лампадъ большой медвѣдицы, она затихала и садилась на своемъ любимомъ мѣстѣ у порога, съ котораго хорошо былъ видѣнъ мрачный силуэтъ разрушенной башни. Послѣ той памятной бурной ночи она не разъ уже бѣгала туда, но тамъ никто ее не ждалъ, и Графа возвращалась еще болѣе потерянная и молчаливая.

Какъ только Ламбро стало опять немного легче, онъ спустился внизъ и вернулся домой веселый и разговорчивый попрежнему.

-- Ну, Графа, все хорошо!-- сказалъ онъ женѣ.-- Деньги наши не пропадутъ. Я говорилъ внизу съ товарищами, и всѣ говорятъ, что Кристо долженъ отдать деньги. Аргириди обѣщалъ самъ съ нимъ поговорить, и если онъ будетъ врать и изворачиваться, старики заставятъ его уплатить. Тогда мы опять поправимся и даже лодку можемъ купить. Ну, чтожъ ты молчишь, Графа? Развѣ не рада?

У Графы задрожали губы и глаза налились слезами.

-- Ахъ, надоѣло уже мнѣ все это! глухо выполнила она и ушла, оставивъ Ламбро въ недоумѣніи и безпокойствѣ. "А чтоже, вѣдь и правда, ей надоѣла такая жизнь"!-- подумалъ онъ.-- "Я не замѣчаю, потому что у меня кожа толстая, какъ у быка, а ей, бѣдной, тяжело... Ну, слава Богу, теперь я опять начну работать, и Графа отдохнетъ. Аргириди говоритъ, шоссе новое будутъ проводить, -- пойду хоть камень бить. Оно и не тяжело: сиди себѣ, да колоти молоткомъ, а солнце тебѣ прямо въ сиину смотритъ, -- тепло! Можетъ, и болѣзнь вся п о томъ выйдетъ"...

Но прошелъ май, а о шоссе что-то не было ни слухуни духу. Приходилось жить займами и кое какою служебною работой. Немного помогалъ дядя Іорданъ и каждый разъ приносилъ изъ деревни какой-нибудь незатѣйливый гостинецъ, -- кусокъ свиного сала, кукурузы, свѣжаго овечьяго сыра, а то такъ даже и ножку молодого барашка,

Однажды онъ пришелъ на гору сильно взволнованный и, еще не отдышавшись хорошенько, сказалъ:

-- Подлецъ Кристо строитъ себѣ домъ!

Ламбро немного измѣнился въ лицѣ и, помолчавъ, вымолвилъ съ печальною усмѣшкой:

-- На мои и на Ефимовы деньги!... Ну, чтожъ, пусть строитъ. А не будетъ ему добра отъ этого дома!

-- Да, -- продолжалъ старикъ послѣ того, какъ вытеръ свою вспотѣвшую лысину громаднымъ турецкимъ платкомъ, на которомъ по красному фону были разсѣяны желтыя звѣзды и рогатый полумѣсяцъ.-- Иду я сейчасъ по пристани, смотрю, пришла фелюга съ камнемъ. Я спросилъ, кому это камень? Говорятъ Карпузи Кристо домъ строитъ. Свой старый сломалъ совсѣмъ, а на его мѣстѣ будетъ двухъэтажный, съ балконами прямо на море, вродѣ гостинницы. Камень хорошій...

-- Ну что-же, вотъ и работа мнѣ будетъ: камень таскать, -- все съ тою же усмѣшкой сказалъ Ламбро.

Старикъ посмотрѣлъ на него недовѣрчиво изъ подъ сѣдыхъ бровей.

-- Гм... развѣ пойдешь?-- проворчалъ онъ.

-- А что же... Надо пойдти... Шоссе, вѣрно, останется до будущаго года, а вѣдь работать надо, жить надо, дядя Іорданъ.

-- А что сказалъ докторъ, Ламбро?

-- Э, мало ли что говорятъ доктора! Если ихъ послушать, то надо только лежать на боку, да слушать, не забурчитъ ли въ животѣ. А если въ животѣ ничего нѣтъ, тогда какъ? придется, пожалуй, и встать, да хорошенько встряхнуться чтобы было чѣмъ смазать машину. Для бѣдныхъ людей еще не устроена на небѣ пекарня, дядя Іорданъ, и франзоли не летаютъ сами въ ротъ. Докторъ сказалъ, что, если я буду опять таскать камни, то лопнетъ какая-то сердечная жила... А я думаю, что все это вздоръ, и на что рабочему человѣку сердечная жила, когда Богъ далъ ему только однѣ руки, больше ничего.

И, помолчавъ, онъ прибавилъ вполголоса:

-- Только ты не говори объ этомъ Графѣ, -- пусть она пока ничего не знаетъ... А я пойду.

Вмѣсто отвѣта дядя Іорданъ протянулъ руку Ламбро и потомъ долго опять возился съ турецкимъ платкомъ, усиленно сморкаясь и пыхтя. Сильно досталось въ это время желтому полумѣсяцу!... Когда операція съ платкомъ была окончена и желтыя звѣзды скрылись въ карманѣ стараго героя, онъ заговорилъ, свирѣпо сверкая глазами:

-- А подлеца Кристо слѣдовало бы разстрѣлять! Эхъ, старъ я сталъ, Ламбро, и вижу плохо, и руки трясутся, а то зарядилъ бы я свой штуцеръ и всадилъ бы ему добрую пулю между глазъ! Вотъ я разскажу тебѣ, какъ мы расправились съ однимъ измѣнникомъ въ 1854 году...

И потекъ снова безконечный старческій разсказъ о былыхъ временахъ и славныхъ подвигахъ, когда еще и руки не дрожали, и взоръ былъ свѣтелъ, такъ что не надо было его постоянно прочищать турецкимъ платкомъ, -- да и люди были совсѣмъ другіе, -- не такіе мелкіе и дрянные, какъ блохи, а сильные и смѣлые богатыри...

На слѣдующій день Ламбро всталъ пораньше, надѣлъ свою рваную рабочую куртку и пошелъ на пристань. Тамъ уже около фелюги, нагруженной желтымъ, ноздреватымъ камнемъ, толпились носильщики и ждали хозяина, чтобы договориться съ нимъ насчетъ работы. Ламбро присоединился къ нимъ и тоже сталъ ждать. Онъ былъ совершенно спокоенъ, и предстоящая встрѣча съ Кристо нисколько его не волновала. Наконецъ появился Кристо, по обыкновенію щеголевато одѣтый, въ соломенной шляпѣ на затылкѣ и даже съ тросточкой.

Онъ былъ важенъ и красивъ и совсѣмъ не напоминалъ того Кристо, который когда то сидѣлъ на корточкахъ и трясся отъ страха, весь облѣпленный катыкомъ, или того жалкаго, оплеваннаго человѣка, который рыдалъ отъ злости на прибрежномъ камнѣ. Теперь вся его осанка была проникнута сознаніемъ собственнаго достоинства, а взглядъ красивыхъ глазъ былъ преисполненъ горделиваго довольства, какъ взглядъ горнаго орла, только что хорошо позавтракавшаго какою-нибудь зазѣвавшеюся пиголицей.

Увидѣвъ Ламбро въ числѣ рабочихъ, онъ немного оторопѣлъ, но сейчасъ же оправился, и сумасшедшая радость загорѣлась въ его сердцѣ. Въ первую минуту онъ хотѣлъ было его прогнать, но сейчасъ же другая мысль блеснула въ его головѣ и, сдѣлавъ видъ, что не замѣчаетъ Ламбро, Кристо спокойно и солидно началъ толковать съ рабочими о разгрузкѣ фелюги.-- Онъ подумалъ, что, если Ламбро уйдетъ, то онъ, Кристо, потеряетъ хорошій случай постоянно видѣть передъ собою униженіе своего врага; оставшись же, Ламбро въ свою очередь увидитъ собственными глазами торжество того, кому онъ плевалъ въ лицо, и будетъ терзаться завистью къ его удачамъ и успѣху въ жизни. Эта мысль доставила Кристо такое жгучее наслажденіе, что онъ не вытерпѣлъ и подошелъ таки къ Ламбро.

-- Ты пришелъ?-- сказалъ онъ тихо и даже какъ будто ласково, хотя глаза его такъ и сіяли, и губы, помимо его воли, раздвигались въ злорадную усмѣшку.

-- Да, я пришелъ, -- спокойно отвѣтилъ Ламбро, твердо и пристально глядя ему въ лицо.

Передъ этимъ взглядомъ Кристо опустилъ глаза и почувствовалъ себя такъ, какъ будто ему опять плюнули въ лицо. Онъ невольнымъ движеніемъ схватился за карманъ, гдѣ у него былъ платокъ, но удержался и поспѣшно отошелъ прочь. А черезъ минуту онъ уже увидѣлъ, какъ Ламбро, согнувшись, съ выраженіемъ мучительнаго напряженія въ лицѣ, несъ на спинѣ его собственный камень, для его собственнаго дома, и торжествующая улыбка полнаго удовлетворенія снова заиграла на его губахъ.-- "Таскай, таскай себѣ, глупый оселъ"!-- подумалъ онъ.-- "Таскай, пока не лопнешь, а я пойду цѣловать твою жену"...

И, помахивая тросточкой, Кристо началъ взбираться по тропинкѣ въ гору.

Графа только что перемыла дѣтское бѣлье и собиралась выплеснуть изъ ведра мыльную воду, какъ передъ нею нежданно негаданно появилась знакомая щеголеватая фигура Кристо. Графа вся помертвѣла и выронила ведро; мыльная вода съ шипѣньемъ расползлась по камнямъ.

-- Здравствуй, Графа, -- сказалъ Кристо съ своей загадочной улыбкой, которую прежде Графа такъ ненавидѣла и боялась и которая теперь сводила ее съума.-- Фу, какая ты грязная!-- прибавилъ онъ, съ отвращеніемъ поглядѣвъ на ея голыя, красныя, покрытыя мыльной пѣной руки и мокрую, подтыканную юбку.

Графа молчала, но большіе глаза ея смотрѣли на Кристо съ обожаніемъ и говорили безъ словъ: "я тебя люблю"...

-- Непріятно на тебя смотрѣть, -- продолжалъ Кристо.-- Я не люблю грязныхъ женщинъ. Мнѣ нравится, когда у женщины руки бѣлыя, какъ молоко, и отъ нея пахнетъ не мыломъ, а духами. Замарашки мнѣ противны.

Графа посмотрѣла на свои распухшія отъ стирки, истертыя въ кровь руки и машинально стала ихъ вытирать фартукомъ.

-- Ты прежде этого не говорилъ...-- прошептала она.

-- Потому что это было впотьмахъ, -- цинически сказалъ Кристо.-- Ночью, ты знаешь, всѣ кошки сѣры, ну, а днемъ -- дѣло другое. Для Ламбро, можетъ, это и хорошо, а для меня не годится: я не Ламбро.

-- Оставь, пожалуйста, Ламбро!-- перебила его Графа съ неожиданной энергіей.-- Скажи лучше, почему ты не былъ тамъ, на башнѣ... когда я тебя ждала?

-- Ты ждала? Напрасно!-- съ безстыднымъ смѣхомъ воскликнулъ Кристо.-- Теперь больше уже никогда не жди меня тамъ, -- я не приду. Мнѣ надоѣло таскаться ночью по горамъ и прятаться подъ каждымъ камнемъ, точно воришка, который крадетъ чужой виноградъ. И знаешь, Графа, твои поцѣлуи не такъ сладки, чтобы стоило изъ-за нихъ не спать по ночамъ и портить хорошія ботинки, за которыя я плачу въ магазинѣ 5 рублей.

Графа закрыла лицо руками и при каждомъ словѣ Кристо вздрагивала, точно отъ удара хлыстомъ.-- "Такъ вотъ ты какой... вотъ ты какой"...-- бормотала она,

-- Я, Графа, сталъ теперь совсѣмъ другой человѣкъ,-- продолжалъ между тѣмъ Кристо дѣловымъ тономъ.-- Всѣ эти глупости я теперь бросаю. Вотъ строю себѣ домъ... открою гостинницу. Говорятъ, проведутъ скоро желѣзную дорогу къ намъ, и пріѣзжихъ будетъ больше. Можно нажить хорошія деньги. Потомъ, можетъ быть, женюсь... Новый домъ, такъ и жить нужно будетъ по новому.

-- Ты строишь себѣ новый домъ?-- вымолвила Графа пораженная.

-- А какъ-же? Уже и камень привезли, а рабочихъ я нанялъ, и твой Ламбро тоже тамъ... работаетъ у меня!-- со смѣхомъ отвѣчалъ Кристо.

-- А наши деньги?.. Ты говорилъ, у тебя нѣтъ денегъ...

-- Для Ламбро нѣтъ, потому что я ничего ему не долженъ. Вѣдь это только такой глупый человѣкъ, какъ твой мужъ, можетъ требовать съ меня какія то деньги, когда я цѣлый мѣсяцъ кормилъ его и лѣчилъ на свой счетъ. Мы съ нимъ давно сквитались.

Графа, вся блѣдная, сверкающими глазами посмотрѣла на Кристо, и въ эту минуту она была такъ красива въ своихъ жалкихъ лохмотьяхъ, что Кристо забылъ о ея красныхъ рукахъ и подвинулся къ ней ближе.

-- Что ты такъ смотришь на меня, Графа?-- вполголоса сказалъ онъ и, быстро оглядѣвшись по сторонамъ, схватилъ ее за плечи.-- У тебя дьявольскіе глаза, Графа... Я отъ нихъ совсѣмъ дурѣю. Эхъ, дуракъ Ламбро, что не умѣетъ любить такую жену...

Онъ наклонился къ ней, чтобы поцѣловать, но Графа съ силой толкнула его въ грудь и вырвалась изъ его объятій.

-- Какой ты... негодяй, Кристо!-- крикнула она, задыхаясь отъ негодованія.

Лицо Кристо исказилось злобною гримасой.

-- А!.. И ты тоже?.. Дрянь!..-- проговорилъ онъ свирѣпо и поднялъ тросточку, чтобы ее ударить. Но гдѣ-то совсѣмъ близко послышались дѣтскіе голоса и звонкій смѣхъ; Кристо опустилъ трость, принялъ гордую осанку и зашагалъ внизъ, заботливо поправляя на ходу измятую во время бурной сцены шелковую рубашку. Графа провожала его глазами... и вдругъ бросилась за нимъ.

-- Кристо! Кристо!-- съ отчаяніемъ закричала она ему вслѣдъ.

Къ ней подбѣжалъ Спиро; за нимъ ковыляла на своихъ толстыхъ, кривыхъ ножкахъ маленькая Надя. Они что-то такое нашли на горѣ и спѣшили показать находку матери.

-- Мама, мама, смотри-ка сюда!-- кричалъ Спиро, дергая Графу за рукавъ.

Но Графа оттолкнула его отъ себя и, сидя на землѣ, продолжала безсмысленно смотрѣть внизъ, куда вмѣстѣ съ Кристо ушло ея недолгое счастье.

Дома на югѣ строятся, какъ въ сказкахъ, не по днямъ, а по часамъ, и домъ Кристо быстро подвигался впередъ. Около него кипѣла работа, весело стучали топоры, обтесывались камни, бѣлая пыль вилась столбомъ, и русскіе плотники въ бѣлыхъ рубахахъ, въ бѣлыхъ отъ пыли картузахъ, копошились на лѣсахъ, какъ большіе бѣлые муравьи. По вечерамъ тутъ же жужжала тульская гармошка, и чей нибудь задушевный, хриповатый тенорокъ выводилъ любимую пѣсню рабочаго люда: "чудный мѣсяцъ плыветъ надъ рѣкою"...

На берегу разгружались фелюги съ камнемъ и лѣсомъ, и Кристо важно расхаживалъ среди носильщиковъ, слѣдя за разгрузкой и распоряжаясь. "Кристо умѣетъ жить"!-- говорили о немъ въ городѣ и съ невольнымъ уваженіемъ кланялись ему при встрѣчахъ, чуя въ немъ будущую силу. Исторія его съ Ламбро стала забываться, и самъ Аргириди, который нѣсколько разъ объяснялся съ нимъ по этому поводу, въ недоумѣніи разводилъ руками. "Темное дѣло!-- говорилъ онъ.-- Ламбро говоритъ одно, а Кристо другое; кто знаетъ, можетъ, Ламбро и получилъ свои деньги, а, можетъ, и нѣтъ, -- ничего неизвѣстно, и бумаги у нихъ никакой не было"... Слушатели покачивали головами и, глядя на новый домъ, который уже высоко поднялся надъ другими домами, еще ниже кланялись Кристо. Даже старый Мавропуло спустился съ своей высоты и пришелъ поглядѣть на постройку, причемъ долго бесѣдовалъ съ Кристо, благосклонно подавая ему разные совѣты, а Кристо почтительно слушалъ, пряча въ усы самодовольную улыбку. И въ то время, какъ они оба стояли на лѣсахъ, -- одинъ старый, отяжелѣвшій, по горло сытый; другой -- еще молодой, но уже съ громадными аппетитами и готовый на всѣ, чтобы въ битвѣ жизни урвать на свою долю какъ можно больше всякихъ благъ, -- въ это время тамъ, внизу, молчаливою вереницей проходили согбенные, потные, измученные люди, и среди нихъ былъ Ламбро...

Наканунѣ Ильина дня работы на постройкѣ кончились раньше обыкновеннаго, потому что св. Илья высоко чтится греками, и каждому хотѣлось для такого большого праздника хорошенько почиститься, помыться и сходить ко всенощной, которая служилась въ этотъ день съ особою торжественностью. Больше всего волновались греческія дѣвушки: св. Илья считался покровителемъ невѣстъ, и каждая изъ нихъ уже успѣла заранѣе сбѣгать за полторы версты въ часовню Ильи и украсить цвѣтами образъ грознаго пророка, чтобы онъ не разгнѣвался и послалъ на ея долю хорошаго жениха. Во всѣхъ домахъ шла усиленная хлопотня; пеклись жирные греческіе пироги на бараньемъ салѣ, зажигались лампады передъ образами, шились и перешивались парадныя платья, чтобы не стыдно было пройдтись въ крестномъ ходѣ, который ежегодно совершался къ часовнѣ св. Ильи послѣ обѣдни. Изъ сосѣднихъ деревень на длинныхъ мажорахъ съѣзжалось множество народу и расположилось за городомъ на бивуакахъ, вокругъ пылающихъ костровъ. Вездѣ слышалось ржанье лошадей въ перемежку съ людскимъ говоромъ; звенѣлъ дѣтскій и дѣвичій смѣхъ, и въ церкви весело гудѣли праздничные колокола.

Ламбро, страшно усталый, возвращался къ себѣ домой, едва передвигая одеревенѣвшія ноги. Они торопились сегодня разгрузить фелюгу и цѣлый день, почти безъ отдыха, таскали камень на постройку, за что Кристо обѣщалъ прибавить каждому по гривеннику. И отъ усталости у Ламбро кружилась голова, а въ горлѣ что то жгло и першило точно перецъ. Онъ чувствовалъ, что его легкія биткомъ набиты тончайшей каменной пылью, и эта пыль душила его и не давала свободно дышать. Куртка его и рубаха, смокшія отъ пота, были тоже пропитаны пылью и прилипли къ тѣлу, которое отвратительно чесалось и зудѣло.-- "Надо помыться", думалъ Ламбро, идя по базару.-- "Но прежде зайду, выпью стаканъ вина. Все равно, ко всенощной мнѣ уже не поспѣть, такъ лучше отдохну и подкрѣплюсь хорошенько".

На базарѣ было шумно и оживленно. Въ лавкахъ толпились покупатели; мясники- развѣшивали на гвоздяхъ бараньи туши, съ которыхъ еще капала кровь; въ пекарняхъ ярко пылалъ огонь, и пекаря въ бѣлыхъ фартукахъ, казавшихся розовыми отъ пламени печей, на длинныхъ доскахъ валяли тѣсто для бубликовъ и франзолей. Хорошенькія гречанки тутъ же, на улицѣ, сидя на табуретахъ, примѣряли расшитыя золотомъ татарскія туфли и кокетливо торговались съ рябымъ татариномъ, который жмурился, какъ разнѣженный котъ, и скалилъ свои блестящіе зубы. А на крыльцѣ цирюльни сидѣлъ какой-то почтенный грекъ съ салфеткой вокругъ шеи, и цирюльникъ Михали, взявъ его за носъ, съ необыкновенно серьезнымъ лицомъ, скоблилъ тупою бритвой жесткую, какъ проволока, щетину на его подбородкѣ.

У кофейни Ламбро столкнулся съ Аргириди.

-- А, Ламбро, коли спенасъ!-- привѣтствовалъ его тотъ.-- Давно я тебя не видалъ. Зайдемъ выпить кофе.

-- Зайдемъ!-- сказалъ Ламбро.-- Только теперь не ты меня, а я тебя буду угощать.

-- А что, развѣ разбогатѣлъ?

-- Вотъ, заработалъ пять рублей, -- съ усмѣшкой сказалъ Ламбро, подбрасывая на ладони золотой.-- Кристо на мои деньги строитъ себѣ домъ, а я таскаю ему камень. Хорошо, что хоть за это платитъ.

Аргириди осторожно оглядѣлся по сторонамъ и, убѣдившись, что Кристо въ кофейнѣ нѣтъ, наклонился къ Ламбро поближе.

-- Я съ нимъ говорилъ, -- началъ онъ вполголоса.-- Отказывается наотрѣзъ. Что же съ нимъ сдѣлаешь? Ничего не сдѣлаешь, -- документа у тебя нѣтъ.

-- А когда это было, чтобы рыбаки другъ на друга писали документы?-- иронически воскликнулъ Ламбро.

-- Э, Ламбро, теперь другія времена! Теперь братъ на брата долженъ писать росписку, если хочетъ получить что нибудь. Никому нельзя вѣрить; люди стали, какъ лисицы, голодные и злые, и, если у тебя есть кусокъ, прячь его подальше, не то отнимутъ и еще горло перегрызутъ. Должно быть, хлѣба на свѣтѣ стало меньше, оттого такъ тяжко жить...

Ламбро залпомъ выпилъ стаканъ вина, и оно ударило ему въ голову. Глаза его заблестѣли, -- онъ крѣпко стукнулъ рукою по столу.

-- Нѣтъ, Аргириди, не оттого!-- воскликнулъ онъ.-- Не оттого, я тебѣ скажу. Хлѣба много, но мы-то сами дураки! Мы только смотримъ, какъ разные подлецы набиваютъ себѣ карманы, -- и молчимъ... Они насъ душатъ, а мы боимся пошевелиться и не смѣемъ крикнуть: "стой, каналья, руки прочь"!.. Насъ забила нужда и работа, Аргириди, оттого и душа въ насъ овечья, а они -- жирные и сильные, и зубы у нихъ волчьи. Но ты погоди, старикъ...-- съ недобрымъ смѣхомъ заключилъ Ламбро и опять ударилъ кулакомъ по столу.-- И забитая собака больно кусается, когда ей наступятъ на хвостъ... Надоѣло мнѣ терпѣть! Ты думаешь, у меня не горитъ сердце, когда я гну шею, какъ волъ въ ярмѣ, и, высуня языкъ, таскаю камень для этого проклятаго дома, а Кристо стоитъ себѣ наверху, задравъ хвостъ пѣтухомъ, и хохочетъ надо мною? Э, если бы онъ зналъ, что я думаю въ это время, онъ бы не забирался такъ высоко, потому что сверху можно свалиться и расшибить себѣ голову въ дребезги... понимаешь ты, Аргириди?..

-- Тсс... замолчи, Ламбро!..-- испуганно зашипѣлъ на него Аргириди.-- Кристо здѣсь... тише!..

Въ кофейню, дѣйствительно, входилъ Кристо въ сопровожденіи двухъ своихъ пріятелей, и вся эта веселая компанія шумно заняла одинъ изъ столиковъ по сосѣдству съ Ламбро.

-- Три чашки кофе! И самого лучшаго вина!-- послышался самоувѣренный голосъ Кристо.

Ламбро громко засмѣялся. Аргириди взялъ его за рукавъ.

-- Уйдемъ, Ламбро...-- сказалъ онъ вполголоса.-- Что намъ здѣсь дѣлать?.. Ну его... Пойдемъ лучше!

-- Ужъ не думаешь ли ты, что я его боюсь?-- воскликнулъ Ламбро.-- Ха-ха... Нѣтъ! Это не такъ... Я -- простой хамалъ, но я честный человѣкъ и всякому могу глядѣть прямо въ глаза. Я никого не обокралъ, -- ни живого, ни мертваго... и никто никогда не плевалъ мнѣ въ лицо. Зачѣмъ мнѣ уходить?

И охмелѣвшій Ламбро, тяжело повернувшись на табуретѣ, сталъ прислушиваться къ разговору сосѣдей.

-- Да, славная лодка!-- говорилъ одинъ изъ спутниковъ Кристо.-- Красивая, какъ барышня, и легкая, какъ перо. Ты много заработаешь на ней, Кристо!

-- Еще бы!-- небрежно вымолвилъ Кристо, самодовольно улыбаясь.-- Такой лодки ни у кого здѣсь нѣтъ, и нарочно купилъ такую. Пріѣзжія барышни любятъ кататься въ морѣ однѣ.

-- Или вдвоемъ... съ хорошенькимъ кавалеромъ!-- подхватилъ другой, и всѣ захохотали.

-- Такую лодку всѣ будутъ брать нарасхватъ, -- продолжалъ первый. -- Хитрый ты, Кристо, умѣешь угодить кому нужно! На ней совсѣмъ не слышишь веселъ; она такъ и летитъ, какъ птица.

-- За то же она и называется "Мечта"!-- сказалъ Кристо.

Ламбро такъ повернулся, что табуретъ подъ нимъ затрещалъ.

-- Какъ такъ "Мечта"?-- проговорилъ онъ съ изумленіемъ.-- Какая "Мечта"? Вѣдь это у меня "Мечта!.." Слышишь Аргириди?

Но на мѣстѣ Аргириди уже не было никого... Хитрый старикъ, предчувствуя скандалъ, поспѣшилъ благоразумно исчезнуть, и Ламбро остался одинъ. Тяжело дыша, съ валившимися кровью глазами, онъ поднялся съ табурета и подошелъ къ столику, за которымъ Кристо спрыскивалъ свою новую лодку, "Мечту"...

Увидѣвъ его, Кристо поблѣднѣлъ и пересталъ улыбаться.

-- Ну, Кристо...-- медленно заговорилъ Ламбро.-- Позлравляю тебя съ новою покупкой... Такъ ты, стало быть, и "Мечту" у меня укралъ?

Пріятели Кристо заволновались и встрѣтили Ламбро негодующими возгласами. Сидѣвшіе у сосѣднихъ столиковъ начали оглядываться на шумъ, а нѣкоторые вставали и подходили ближе.

-- Что ты говоришь, Ламбро?-- сказалъ Кристо дрожащимъ голосомъ.-- Ты самъ не знаешь, что говоришь... пойди, проспись, если ты пьямъ. Что я у тебя укралъ?

-- Все укралъ... деньги укралъ... "Мечту" укралъ, здо-ровье укралъ...

-- Слышите, слышите, что онъ говоритъ? -- воскликнулъ Кристо.-- Ты съума сошелъ, Ламбро, -- всѣ знаютъ, что у тебя не было никакой лодки. А если ужъ такъ понравилось, что я назвалъ свою лодку "Мечтой", то можешь и свою назвать также... когда она у тебя будетъ!

Онъ уже совсѣмъ оправился, видя, что всѣ за него, и нагло захохоталъ.

Ламбро подпрыгнулъ, какъ раненый звѣрь, и, сжавъ кулаки, ринулся на Кристо... столикъ упалъ; посуда со звономъ посыпалась на полъ. Но его схватили сзади за руки, въ тоже время сквозь толпу протискался испуганный хозяинъ кофейни и подошолъ къ Ламбро.

-- Что здѣсь такое? Драка? Ламбро, это ты? Такой смирный, такой хорошій человѣкъ!.. Дай сюда руку, пойдемъ! Если ты хочешь драться, -- или на пристань, или куда хочешь, но у меня въ кофейнѣ я не позволю. Пойдемъ отсюда!

Но Ламбро не слушалъ его и рвался къ Кристо. Онъ былъ страшенъ: глаза его выкатились на лобъ, въ груди что-то клокотало, на губахъ выступила пѣна, и потъ пополамъ съ съ грязью черными потоками струился по его искаженному лицу.

-- Онъ -- воръ! Онъ -- подлецъ!-- хрипло кричалъ онъ среди общаго шума, вырываясь изъ крѣпко державшихъ его рукъ. Пустите меня, я хочу съ нимъ сквитаться за себя и за Ефима... Онъ, мерзавецъ, обокралъ, слышите вы, трусы. Или и вы такіе же, какъ и этотъ проклятый дьяволъ...

Но его оттащили отъ стола и повели къ дверямъ, а хозяинъ шелъ сзади и толкалъ его въ спину.

-- Ступай, ступай, Ламбро!-- приговаривалъ онъ.-- Ступай себѣ съ Богомъ; иди на улицу, бери ножъ, бей, рѣжь, кого хочешь, но не у меня въ кофейнѣ...

Но у дверей Ламбро еще разъ повернулъ къ Кристо свое страшное лицо и крикнулъ:

-- Я еще разъ приду къ тебѣ, Кристо! Слышишь? Приду...

Кто-то больно толкнулъ его въ спину, -- онъ споткнулся и упалъ.

На дворѣ была уже ночь, -- яркая, бѣлая, лунная ночь, точно расплавленнымъ серебромъ заливавшая горы и небо. Мѣсяцъ стоялъ высоко надъ башней, и она была вся на свѣту своими бойницами, зубцами и трещинами, причудливымъ узоромъ исчертившими ея древнія стѣны. Городъ еще не спалъ; вездѣ горѣли огни и слышались оживленные голоса.

Свѣжій, влажный воздухъ отрезвилъ Ламбро, и онъ съ трудомъ поднялся на ноги. Что такое съ нимъ было? Его вытолкали, какъ самаго послѣдняго пьяницу, а Кристо -- воръ остался сидѣть на своемъ мѣстѣ, окруженный почетомъ и уваженіемъ... Горькое чувство обиды зажглось въ больной груди Ламбро, и онъ тихо побрелъ по улицѣ. Ноги его были точно чугунныя и еле двигались; сердце то начинало бѣшено стучать и толкаться въ ребра, то совсѣмъ замирало, и ему нужно было останавливаться, чтобы передохнуть. Наглая физіономія Кристо прыгала и кривлялась у него въ глазахъ, и въ звукахъ ночи ему чудился злобный хохотъ.

Но вотъ и гора, вотъ знакомая тропинка, серебристою змѣйкой извивавшаяся среди камней. Бѣлый домъ Мавропуло крѣпко спалъ за каменною оградой, и высокіе тополи молчаливо сторожили его. Городъ остался внизу съ его праздничными огнями и хлопотливымъ говоромъ; здѣсь, на горѣ, царствовала ночь, и все было полно свѣта и покоя. Но тамъ, еще выше, среди царственнаго блеска и сверканія небесъ, чуть-чуть мерцалъ тусклый огонекъ, точно умирающій свѣтлякъ, и этотъ жалкій, слабый огонекъ земли притягивалъ къ себѣ измученнаго Ламбро, поддерживая въ немъ бодрость и силу. "Не спятъ еще..." -- думалъ онъ, карабкаясь по тропинкѣ и каждую минуту останавливаясь отдыхать.-- "Ждутъ меня... а я про нихъ и забылъ... Бѣдная Графа, бѣдныя дѣти! Я и не купилъ ничего для праздника... А гдѣ мои деньги?..." Онъ съ испугомъ ощупалъ карманъ, -- деньги были цѣлы. Но эти деньги -- сдача отъ пяти рублей, -- снова напомнили ему о Кристо, и сцена въ кофейнѣ со всѣми унизительными подробностями воскресла въ его памяти. Духъ захватило у Ламбро при этомъ воспоминаніи, и въ ту же минуту онъ почувствовалъ, что сердце у него остановилось и ноги отнялись. Но онъ былъ уже у порога своего дома; онъ еще видѣлъ и огонекъ, и тѣнь Графы за окномъ, и судорожно схватился за щеколду.

-- Графа, Графа!..-- крикнулъ онъ, давясь чѣмъ-то густымъ и горячимъ, какъ смола, залившимъ его грудь и горло.

Но крикъ его былъ перехваченъ широкою струею крови, хлынувшей изо рта; щеколда выскользнула изъ ослабѣвшихъ рукъ, и Ламбро грохнулся на порогѣ.

Графа въ ужасѣ выбѣжала на шумъ и, увидѣвъ распростертаго Ламбро, бросилась его поднимать. Ей почудилось, что онъ выпилъ, хотя раньше никогда съ нимъ этого не случалось; она съ досадой наклонилась къ нему и стала его тормошить.

-- Ламбро, Ламбро! -- говорила она. -- Какъ тебѣ не стыдно, -- вотъ еще не было горя, такъ началъ пить! Ну, вставай же, Ламбро...

Но Ламбро не откликался и не шевелился, только въ горлѣ у него что-то слабо заскрипѣло... и затѣмъ замолкло совсѣмъ.

Графѣ стало страшно. "Ламбро, Ламбро!..-- шептала она.-- Что съ тобою?" Она взяла его за голову, хотѣла поднятъ и, вся похолодѣвъ, быстро отдернула свои руки. покрывшіяся чѣмъ-то мокрымъ и противнымъ. Опрометью кинулась она въ домъ, къ лампѣ -- всѣ руки ея были въ крови.

-- Его убили! О, мону не ту мону!.. -- проговорила она и, схвативши лампу, побѣжала опять къ Ламбро.

Ламбро былъ мертвъ, и его остановившіеся глаза уже подернулись мутною пленкой.

Тогда смертельный ужасъ овладѣлъ Графой. Она сунула лампу куда понало, выбѣжала изъ дома, и страшный крикъ, не имѣвшій въ себѣ ничего человѣческаго, огласилъ серебряную тишину ночи.

-- Воифистиму! Воифистиму!.. {Помогите.}.

А внизу еще горѣли праздничные огни, и никто не слышалъ безумныхъ воплей на горѣ. Только старый Мавропуло, спавшій на террасѣ своего дома, проснулся отъ нихъ и съ тревогой схватился за тяжелый костыль съ желѣзнымъ наконечникомъ, который всегда стоялъ около его кровати.

-- Что-то случилось на горѣ... -- бормоталъ онъ, подымаясь. -- Охъ, охъ... ужъ не умеръ ли Ламбро? Пойти, разбудить кого-нибудь...

-- Воифистиму, воифистиму!.. -- кричала ночь, кричали горы, и этотъ дикій крикъ, полный отчаянія, звучалъ, какъ проклятіе вѣчной красотѣ и вѣчному равнодушію холоднаго и далекаго неба.

Наконецъ и внизу, въ ближайшихъ улицахъ, услыхали его. Никто еще не ложился спать, и встревоженные люди выходили изъ домовъ, глядѣли на верхъ и прислушивались съ жуткимъ чувствомъ въ душѣ.

-- Это жена Ламбро кричитъ!-- говорили они.-- Должно быть, онъ умеръ...

-- Охъ, страшно! -- вздрагивая и пожимаясь, перешептывались женщины. -- Одна... ночью, съ мертвецомъ... Бѣдная Графа!

И онѣ поскорѣе возвращались въ свои ярко освѣщенные дома, радуясь, что у нихъ такъ тепло и свѣтло и что страшный призракъ смерти далеко, тамъ, въ одинокомъ домикѣ на горѣ.

А безумные крики все неслись изъ серебряной глубины ночи, и по тропинкамъ съ глухимъ говоромъ замелькали испуганныя тѣни, спѣшившія къ дому Ламбро.

На утро Кристо проснулся не рано и, услышавъ звонъ колоколовъ, поспѣшно сталъ одѣваться, чтобы не опоздать къ крестному ходу. Онъ надѣлъ свою лучшую пару, завязалъ на шеѣ палевый шелковый шарфъ и долго прихорашивался передъ зеркаломъ, взбивая свои густыя кудри и закручивая усики винтомъ. Онъ былъ въ духѣ, и самыя пріятныя мысли, легкія, какъ бабочки, порхали у него въ головѣ. Онъ съ удовольствіемъ вспомнилъ, какъ вчера Мавропуло пригласилъ его къ себѣ въ гости, и по этому поводу разныя соображенія приходили ему на умъ... А что, если старый хрычъ отдастъ за него одну изъ своихъ многочисленныхъ дочекъ? Это уже было бы совсѣмъ недурно... Надо сегодня подойдти къ нимъ во время крестнаго хода и пригласить покататься на "Мечтѣ". Но тутъ пріятный и легкій ходъ его мыслей неожиданно порвался, и Кристо почувствовалъ болѣзненный уколъ въ сердцѣ. Онъ вспомнилъ вчерашній скандалъ въ кофейнѣ, и грубыя слова: "Кристо-воръ, Кристо-подлецъ!" прозвучали въ его ушахъ. Положимъ, грубіяна хорошо угостили за это по шеѣ. но все-таки вышло очень скверно, и Кристо не хотѣлось даже думать о происшедшемъ. Онъ громко засвисталъ, стараясь отогнать отъ себя противныя воспоминанія, и даже высунулъ себѣ въ зеркало языкъ, чтобы снова настроиться на веселый ладъ,

Колокола опять затрезвонили, и Кристо поспѣшилъ выйти на улицу, которая уже пестрѣла яркими нарядами мѣстныхъ и пріѣзжихъ дамъ, ожидавшихъ крестнаго хода. Но прежде, чѣмъ присоединиться къ толпѣ, Кристо зашелъ полюбоваться своей "Мечтой", тихонько качавшейся у пристани, на цѣпи, а потомъ заглянулъ на постройку и раза два обошелъ ее кругомъ. Здѣсь все безмолвствовало; работы были брошены на самомъ ходу, но все говорило о томъ, что машина остановилась ненадолго, и скоро опять застучатъ топоры, загремятъ тачки, и бѣлые муравьи разсыплются по лѣсамъ и стропиламъ. Сердце Кристо наполнилось радостью и довольствомъ собственника, которому везетъ. "А что мнѣ сдѣлаетъ Ламбро? -- подумалъ онъ. -- Ничего онъ мнѣ не сдѣлаетъ, когда самъ Мавропуло приглашаетъ меня къ себѣ и, можетъ быть, выдастъ за меня свою дочку. Пусть лопается отъ зависти проклятый хамалъ, -- я его не боюсь"...

Между тѣмъ обѣдня отошла, и разноцвѣтная волна народа хлынула изъ церкви и растеклась по узкимъ улицамъ города. Парчевыя хоругви тихо колыхались надъ толпою; ослѣпительно сверкали праздничныя ризы духовенства и золотые оклады образовъ, украшенныхъ крупными розами, которыя алѣли, какъ большія капли крови, вокругъ суровыхъ, потемнѣвшихъ ликовъ святыхъ. Ребятишки, толкаясь и перегоняя другъ друга, старались забѣжать впередъ; женщины въ розовыхъ, зеленыхъ и голубыхъ платьяхъ, закрываясь зонтиками отъ жгучаго солнца и высоко поднимая юбки, торопились вслѣдъ за ними; мужчины шли степенно и сосредоточенно со шляпами въ рукахъ и на ходу вытирали платками свои потныя лица. Съ глухимъ шорохомъ ногъ, напоминавшимъ шумъ крупнаго дождя, въ густыхъ облакахъ бѣлой, раскаленной пыли, процессія вышла за городъ, гдѣ уже раскинулась настоящая ярмарка. Мороженщики въ бѣлыхъ фартукахъ, выстроившись въ рядъ около своихъ кадушекъ, торопливо крестились на иконы и сейчасъ же начинали выкрикивать гнусливыми голосами: "сливошно -- хоро-оше"! Смуглые татары, сидя на мажорахъ, не спѣша отвѣшивали покупателямъ желтыя груши, зеленыя сливы, яблоки и абрикосы. Одинъ изъ нихъ, курносый и большой, въ необычайно-широкихъ шароварахъ, вывезъ на продажу цѣлую мажору подсолнуховъ и безостановочно, какъ сорока, трещалъ: "сѣмячко, бешъ (пять) копекъ! Сѣмячко, бешъ копекъ"! Около передвижныхъ лавочекъ квасниковъ тѣснились богомольцы и, выпивъ наскоро бутылку холоднаго квасу, снова мчались догонять процессію. Какіе-то молодчики съ рыжими россійскими бородками, юркіе и говорливые, бойко торговали конфектами, орѣхами, "бомбами" съ сюрпризами и "счастьемъ", стоившимъ всего только двѣ копѣйки. И тутъ же шныряли нищіе; слѣпцы съ бандурами протягивали къ прохожимъ свои чашки; лились тягучіе звуки фисгармоніи, подъ акомпаниментъ которой слѣпой музыкантъ распѣвалъ псалмы, и черненькій, какъ жучекъ, татарченокъ, взгромоздившись на мѣшокъ съ сѣномъ, съ наслажденіемъ дудилъ въ глиняную свистульку.

Кристо шелъ за толпой, высматривая знакомыхъ и любезно раскланиваясь во всѣ стороны, съ пріятнымъ сознаніемъ, что онъ здѣсь не послѣдній и что его красивая фигура, его хорошій костюмъ вызываютъ общее вниманіе. Къ нему подошелъ одинъ изъ пріятелей, съ которымъ онъ вчера спрыскивалъ покупку "Мечты".

-- Знаешь, Кристо?-- сказалъ онъ, поздоровавшись.-- Ламбро умеръ.

Кристо во всѣ глаза посмотрѣлъ на пріятеля и засмѣялся, думая, что онъ шутитъ.

-- Ламбро умеръ? Что ты врешь! Вѣдь мы же вчера видѣли его въ кофейнѣ.

-- Ну да, вчера онъ былъ въ кофейнѣ, а сегодня уже лежитъ на столѣ. Мнѣ Мавропуло говорилъ. Умеръ ночью. Пришелъ, упалъ -- и конецъ. Кровь задушила.

Кристо остановился ошеломленный и, не смотря на страшный зной, ему вдругъ стало холодно отъ головы до пятокъ.

-- Фу ты, чортъ!-- проговорилъ онъ, откашливаясь отъ чего-то, застрявшаго у него въ горлѣ.-- Умеръ... Развѣ можно умереть такъ, вдругъ?.. Вѣдь онъ еще такой молодой...

-- Э, Кристо, тамъ всякихъ принимаютъ!-- безпечно сказалъ пріятель и прибавилъ:-- ну, пойдемъ скорѣе; видишь, уже поднимаются на гору.

Процессія дошла до горы, на вершинѣ которой бѣлѣла часовня св. Ильи, и, извиваясь, пестрою лентой опоясала крутые склоны.

-- Ты иди, я здѣсь останусь. Очень жарко... я озябъ...-- бормоталъ Кристо, самъ не зная, что говоритъ.

Пріятель ушелъ, а Кристо присѣлъ у дороги на камень, забывъ даже, что онъ можетъ испачкать свой новый костюмъ. Ноги его ослабѣли, въ мысляхъ была путаница, и онъ чувствовалъ, что и въ немъ самомъ и вокругъ него образовалась какая-то холодная пустота. Ламбро умеръ... и некому теперь лопаться отъ зависти, не передъ кѣмъ хвастаться своими удачами и успѣхомъ. Зачѣмъ же тогда и домъ, и лодка, и дочка Мавропуло?.. Тотъ, кто плевалъ ему въ лицо, ушелъ, не увидѣвъ его полнаго торжества, а онъ, оплеванный, остался, не успѣвъ насладиться униженіемъ врага. И Кристо силился представить себѣ, какъ это такъ, вдругъ, нѣтъ Ламбро... и никакъ не могъ освоиться съ этимъ, и жизнь казалась ему пуста безъ Ламбро, и все, чего онъ добивался, ради чего обманывалъ, лгалъ, наживалъ деньги, -- все это теперь казалось безсмысленнымъ и ненужнымъ.

Неподалеку отъ него сидѣли два слѣпца -- одинъ старый, косматый, весь сѣдой; другой -- молодой, безбородый, съ бѣлыми глазами, и оба подъ скрипучіе звуки бандуры тянули безконечную пѣсню. Молодой выводилъ мелодію хриповатымъ, рыдающимъ теноромъ съ всхлипываніями и воздыханіями; старикъ ему вторилъ, и его глухой басъ гудѣлъ, какъ похоронный колоколъ, придавая пѣнію особенно мрачный и зловѣщій колоритъ.

Тѣло въ гробъ мое кладутъ,

Душу въ адъ мою несутъ...

-- плакалъ теноръ. А басъ въ это время выговаривалъ съ ужасомъ и угрозой:

Охъ, горе, горе, горе мнѣ великое!..

И опять отчаянный, жалобный вопль:

Ты прости, прости, другъ мой,

Ангелъ ты хранитель мой...

Я не чтилъ отца и мать,

Всѣхъ старался раздражать.

Въ пирахъ время провождалъ,

О грѣхахъ позабывалъ...

"О, горе, горе мнѣ великое"!-- стоналъ старикъ, раскачиваясь всѣмъ тѣломъ, и въ этихъ стонахъ и вопляхъ отверженной человѣческой души не было ни примиренья, ни надежды на прощеніе...

Мрачный напѣвъ слѣпцовъ еще болѣе разстроилъ смущенную душу Кристо, и онъ, бросивъ имъ монету, пошелъ въ городъ. У дома Мавропуло онъ остановился... подумалъ и сталъ взбираться на гору. Его тянуло посмотрѣть на Ламбро.

Покойника уже убрали, и онъ лежалъ въ гробу, наскоро сбитомъ изъ досокъ отъ старыхъ ящиковъ, великодушно пожертвованныхъ Мавропуло. Русскій столяръ, который дѣлалъ гробъ, но случаю праздника былъ немного выпивши, и поэтому на спинкѣ гроба красовалась надпись: "мыло Брокаръ и Ко", а во всю крышку крупными черными буквами было выведено: "мануфактурные товары, бр. Морозовы". Въ головахъ покойника, на столѣ, рядомъ съ чашкой со святою водой, тихо мерцала тоненькая восковая свѣчка, и ея смиренный огонекъ робко вздрагивалъ и приникалъ при каждомъ колебаніи воздуха, точно ей стыдно было горѣть при торжествующемъ блескѣ полуденнаго солнца. Въ птичьемъ домикѣ было пусто и безмолвно: дѣтей взяли какіе-то сердобольные сосѣди, дядя Іорданъ ушелъ хлопотать насчетъ похоронъ, и Графа осталась одна около покойника. Съ блѣднымъ, окаменѣвшимъ лицомъ она сидѣла у гроба и даже не пошевелилась, когда вошелъ Кристо. Онъ растерянно оглядѣлся вокругъ и, машинально перекрестившись, приблизился къ гробу.

-- Здравствуй, Графа!-- сказалъ онъ шопотомъ.

Графа молчала, не подымая головы. Кристо въ смущеніи потоптался около нея и съ внезапной дрожью во всемъ тѣлѣ взглянулъ покойнику въ лицо. Ламбро былъ неузнаваемъ, и скоропостижная смерть изуродовала его добродушныя черты. Онъ лежалъ весь синій съ полуоткрытымъ ртомъ, изъ котораго сочилась кровь и безпрерывною струей сбѣгала на подушку. Графа заботливо вытирала ее ватой, но она продолжала сочиться, и это производило страшное впечатлѣніе... точно эта непрерывно текущая кровь говорила, что жизнь еще не совсѣмъ замерла въ бездыханномъ тѣлѣ, и какіе-то таинственные процессы совершаются въ немъ. Одинъ глазъ Ламбро былъ открытъ, и изъ-подъ припухшаго вѣка глядѣлъ тусклый, стеклянный зрачокъ. И Кристо вдругъ почудилось, что этотъ мертвый зрачокъ ожилъ, вѣко надъ нимъ вздрогнуло, и Ламбро насмѣшливо подмигнулъ. "Я къ тебѣ приду"!-- вспомнилъ Кристо и, весь облитый холоднымъ потомъ, дрожа, какъ въ лихорадкѣ, отшатнулся отъ гроба. "Я къ тебѣ приду, я къ тебѣ приду"... шумѣло у него въ ушахъ, а внутри, гдѣ-то глубоко, ныла одинокая струна: "о, горе, горе мнѣ великое"...

А кругомъ было также тихо, и смиренная свѣчечка боязливо теплилась въ углу, роняя на полъ горячія восковыя слезы.

-- Графа... -- сказалъ Кристо глухо.-- Можетъ быть, ты!.. можетъ, у васъ денегъ нѣтъ на похороны... такъ ты возьми вотъ... у меня...

Дрожащими руками онъ вытащилъ изъ кошелька серебряный рубль и положилъ его къ Графѣ на колѣни. Но Графа, также молча и не глядя на него, взяла деньги и бросила ихъ къ ногамъ Кристо.

Снаружи послышались тяжелые шаги, и въ комнату вошелъ дядя Іорданъ со сверткомъ въ рукѣ. Онъ поглядѣлъ на Графу, на деньги на полу и, неторопливо положивъ свертокъ на табуретку, подошелъ къ Кристо.

-- Зачѣмъ ты сюда пришелъ? Что тебѣ здѣсь нужно?-- сказалъ старый воинъ сурово.-- Нечего тебѣ здѣсь дѣлать, Кристо; ты все уже сдѣлалъ... Ступай!

И, взявъ Кристо за руку, онъ вывелъ его за дверь, толкнулъ въ спину и вслѣдъ за нимъ выбросилъ серебряный рубль. Монета звонко щелкнулась о камень и покатилась... Кристо съ жалкой улыбкой подобралъ ее, спряталъ въ карманъ и пошелъ внизъ.

Въ городѣ кипѣло праздничное веселье. По набережной гуляли разряженные рыбаки съ женами и дѣтьми, щелкая сѣмечки и фундуки; на верандѣ единственной гостинницы хлопали пробки и стучали ножами и тарелками. Взморье было усѣяно лодками, съ которыхъ неслись звонкіе голоса, веселый смѣхъ, пѣніе и звуки гармоники; безшумно, подпрыгивая на дутыхъ шинахъ, проносились скорченныя въ три погибели фигуры велосипедистовъ, и бродячій оркестръ изъ двухъ скрипокъ, арфы и віолончели съ свирѣпымъ воодушевленіемъ визжалъ раздирательный, уличный романсъ:

Марга-ри-и-та, пой и веселися,

Мар-га-р-рита, бойся ты любви...

"Дзамъ-дзамъ-дзамъ"! -- звенѣла меланхолическая арфа медленно и грустно; "угу-угу-угу"!-- пыхтѣла віолончель, задыхаясь и едва, поспѣвая за несущимися вскачь скрипками, и публика въ восхищеніи апплодировала, крича: "браво, браво, бисъ"!

Но Кристо все это теперь не веселило, и въ задорныхъ фіоритурахъ "Маргариты" ему слышался безнадежный плачъ грѣшной души: "о, горе, горе мнѣ великое"!.. Мысль его была тамъ, на горѣ, въ бѣдномъ домикѣ Ламбро, куда онъ внесъ разрушеніе и позоръ и гдѣ изъ нищенскаго гроба глядитъ обезображенное смертью лицо съ подмигивающимъ глазомъ. Въ первый разъ въ жизни Кристо не зналъ, куда себя дѣвать, и бродилъ по городу, какъ тѣнь. Веселый говоръ праздничной толпы его раздражалъ, и ему хотѣлось поскорѣе уйдти отъ нея, остаться одному, чтобы понять что-то, рѣшить какой-то мучительный вопросъ, а когда онъ оставался одинъ, мысль его сейчасъ же уносилась къ гробу Ламбро, и тихій насмѣшливый голосъ шепталъ у него за плечами: "я приду"...

Самъ не зная какъ, онъ очутился на постройкѣ. Здѣсь было все такъ же пустынно и мертво, какъ и давеча утромъ. Желтыя плиты необтесаннаго камня, сложенныя въ штабели, безмолвно громоздились около ямы съ цементомъ. "Можетъ быть Ламбро еще вчера таскалъ эти камни", -- подумалъ Кристо и поспѣшно отошелъ къ широкому пролету будущихъ дверей. Внутри зданія было еще тише и страшнѣе. Отъ стропилъ по стѣнамъ лежали рѣзкія, косыя тѣни; забытая тачка съ пескомъ протягивала изъ угла свои рукоятки, точно костлявыя руки. Весь полъ былъ усѣянъ золотистыми стружками, которыя хрустѣли и шуршали подъ ногами... Вдругъ Кристо послышался сзади чей-то шипящій, тихій смѣхъ и шепотъ. "Ламбро"!-- подумалъ Кристо и въ ужасѣ бросился бѣжать, спотыкаясь, черезъ балки.

Онъ опомнился на пристани, гдѣ у берега покачивалась его хорошенькая, голубая, какъ весенняя бабочка, "Мечта". Около нея стоялъ высокій, должно быть пріѣзжій, господинъ въ пестрой жокейкѣ, съ зеленымъ клѣтчатымъ пледомъ черезъ плечо, держа подъ руку даму въ бѣлыхъ кружевахъ.

-- Эй, кто тамъ? Лодочники! Чья это лодка?-- кричалъ онъ.

-- Это моя лодка, -- сказалъ Кристо и дрожащими руками сталъ отвязывать "Мечту".

Пестрый господинъ съ своею бѣлою дамой усѣлись въ лодку и отчалили, а Кристо присѣлъ на камень и провожалъ ихъ глазами. "Мечта" летѣла, вздрагивая подъ сильными ударами веселъ, и скоро слилась съ голубою далью моря, сама такая же прозрачная и голубая.-- "А вѣдь, правда, я укралъ "Мечту" у Ламбро"... думалъ Кристо. "Зачѣмъ? Не нужно было этого дѣлать"...

И онъ вспомнилъ, какъ Ламбро любилъ говорить о своей. "Мечтѣ", сидя за ужиномъ подъ миндальнымъ деревомъ, и какъ въ это время блестѣли глаза у Графы, и какъ ему, Кристо, было досадно и завидно, что у Ламбро такая красавица жена. "И Графу я у него укралъ"...-- подумалъ Кристо, и въ его разстроенномъ воображеніи возникали разныя картины изъ недавняго прошлаго... ихъ отплытіе въ Туакъ... поцѣлуй Графы... разсказъ Ламбро... бурная ночь въ рыбацкой лачугѣ... "Вотъ увидишь, Кристо, когда я умру, -- я къ тебѣ приду"... прозвучалъ въ его ушахъ знакомый голосъ, и Кристо въ смертельномъ ужасѣ вскочилъ на ноги, чтобы бѣжать куда-нибудь отъ самого себя и отъ всѣхъ этихъ мучительныхъ воспоминаній...

"Пойду, напьюсь"...-- рѣшилъ онъ и пошелъ къ базару.

Кристо пропьянствовалъ всю ночь въ обществѣ какихъ-то подозрительныхъ оборванцевъ и растерзанныхъ бабъ и только къ утру вернулся въ свой сарайчикъ, уцѣлѣвшій отъ стараго дома. Свалившись кое-какъ на постель, онъ сейчасъ погрузился въ тяжелый полубредъ-полусонъ, и спалъ долго, не слыша стука топоровъ и визга пилы, грохота тачекъ и пѣнія плотниковъ, работавшихъ на постройкѣ. Прошло утро, прошелъ день, и солнце уже собралось спать, когда Кристо, наконецъ, очнулся. Голова у него страшно болѣла и въ груди жгло, но на душѣ было тихо и какъ-то пусто. Онъ посмотрѣлъ на свой измятый, залитый пивомъ, новый костюмъ, пересчиталъ деньги въ кошелькѣ и поморщился... Выскочило цѣлыхъ 10 рублей, включая и тотъ рубль, который онъ хотѣлъ вчера пожертвовать Ламбро на похороны. "Ну, Кристо, будетъ тебѣ дурить"!-- подумалъ онъ съ досадой." -- Къ чорту всѣ эти глупости... и когда это было, чтобы я прокучивалъ въ одну ночь десять рублей? Хорошо еще, что не обокрали совсѣмъ... И все это изъ-за Ламбро! Ну, что мнѣ Ламбро? Умеръ и умеръ, мнѣ же отъ этого лучше... А десяти рублей жалко! Дуракъ я, больше ничего, -- испугался мертвеца. Сказано: земля, и въ землю обратится, и никто не видалъ, чтобы мертвые ходили по землѣ"...

Онъ вышелъ на улицу. Постройка кипѣла и шевелилась, какъ огромный муравейникъ. Рабочіе торопились кончать и, въ предвкушеніи близкаго отдыха, проявляли особенную дѣятельность. Съ громомъ сыпались изъ тачекъ кирпичи и песокъ; пыль летѣла столбомъ, и оглушительно лязгало листовое желѣзо, которое таскали съ фелюги молчаливые хамалы. Но Ламбро уже не было между ними...

Кристо смотрѣлъ на всю эту суматоху, но сегодня она почему-то не радовала его сердцѣ, какъ прежде. Жесткій лязгъ желѣза его раздражалъ; удары топоровъ съ болью отдавались въ вискахъ. "Ужъ скорѣе бы они кончали"!-- подумалъ онъ.-- "Надоѣла мнѣ эта возня, -- плохо я выспался сегодня... А какой скверный гробъ былъ у Ламбро", -- вспомнилось вдругъ ему.-- "И гдѣ они взяли такія поганыя доски"...

Кто-то окликнулъ его, -- Кристо оглянулся съ испугомъ и увидѣлъ Мавропуло, который подходилъ къ нему, тяжело передвигая свои старыя, толстыя ноги.

-- Ну, какъ дѣла, Кристо?-- спросилъ онъ.

-- Ничего. Накаты уже готовы и скоро будемъ настилать крышу.

-- Ого? Хорошо! Это хорошо, Кристо. Къ зимѣ, значитъ, будешь уже жить въ новомъ домѣ... хе-хе-хе!..

И Мавропуло снисходительно потрепалъ Кристо по плечу. Потомъ, помолчавъ немного, прибавилъ:

-- А я сейчасъ былъ на похоронахъ. Схоронили Ламбро.

-- Схоронили?-- вздрогнувъ, сказалъ Кристо.-- Скоро...

-- Нельзя, Кристо, самъ знаешь, время такое -- жара! Онъ уже портиться началъ... Около гроба нельзя было стоять: вонь...

-- Вонь? -- повторилъ опять Кристо, чувствуя, что въ груди у него поднимается какая-то отвратительная тошнота.

Мавропуло покрутилъ головой.

-- Не дай Богъ! Но я до самаго кладбища несъ гробъ!-- съ гордостью вымолвилъ онъ.-- Что же дѣлать, Кристо, -- нельзя! Хорошій былъ человѣкъ... Правда, очень тяжело было, но я все-таки донесъ до самаго кладбища...

Старикъ нѣсколько разъ повторилъ это съ особеннымъ удовольствіемъ и даже со слезой; видимо его самого умиляло то, что онъ, Мавропуло, первый въ городѣ богачъ, не погнушался нести гробъ такого бѣдняка, какъ Ламбро. И долго онъ съ старческой болтливостью разсказывалъ разныя подробности похоронъ, а Кристо, сознавая, что ему это вовсе не нужно знать, въ то же время слушалъ съ какою-то жадностью и болѣзненнымъ вниманіемъ.

-- Его сильно разнесло, -- говорилъ Мавропуло.-- Просто нельзя было узнать, Но вотъ что не хорошо, Кристо:-- одинъ глазъ такъ и остался открытый. Это очень скверно! Плохая примѣта.

-- Плохая?

-- Да. Говорятъ, если у покойника глаза открыты, это значитъ, что онъ уйдетъ не одинъ, а за кѣмъ нибудь вернется.

-- Вернется...-- машинально прошепталъ Кристо и оглядѣлся кругомъ.

-- Да... Ну, Кристо, прощай, мнѣ пора.

-- Постойте... А Графа? Какъ же она?

-- А что Графа?-- равнодушно сказалъ Мавропуло (живые интересовали его, очевидно, гораздо менѣе, чѣмъ мертвецы).-- Она ушла въ деревню къ дядѣ, -- тамъ опять замужъ выйдетъ. Э, съ такими глазами безъ мужа долго не сидятъ! А Ламбро жалко... Славный былъ человѣкъ, -- вѣрный человѣкъ!..

Онъ ушелъ, на прощаньи снова потрепавъ Кристо по плечу. Но на этотъ разъ такое несомнѣнное проявленіе благосклонности со стороны стараго богача не доставило Кристо прежняго удовольствія, и онъ почти съ ненавистью посмотрѣлъ вслѣдъ старику, который величественно несъ по набережной свою грузную фигуру. "Ему жалко Ламбро"!-- проворчалъ онъ съ угрюмою усмѣшкой.-- "Старая ханжа... Когда умеръ и ничего уже больше ему не нужно, тогда жалко, а когда былъ живъ и хотѣлъ ѣсть и пить, -- я думаю, ты куска хлѣба ему не подалъ, жирный чортъ"...

-- А ты?-- насмѣшливо сказалъ кто-то у него за спиной.

-- Что?-- заносчиво спросилъ Кристо и быстро обернулся назадъ.

Но тамъ никого не было. Люди уже разошлись съ постройки, и въ недавно еще кипѣвшемъ жизнью человѣческомъ муравейникѣ не было ни движенія, ни звука. Кристо похолодѣлъ.

-- Это онъ...-- прошепталъ Кристо.-- О, проклятый, куда мнѣ отъ него уйдти?..

Постройка молчала. Темные четырехъугольники оконъ широко зіяли, и Кристо казалось, что изъ каждой черной дыры на него глядѣло страшное, синее лицо съ подмигивающимъ глазомъ. Онъ бросился бѣжать...

Солнце уже сѣло, и послѣдніе отблески умирающей зари тихо угасали на горныхъ вершинахъ. Прозрачныя сумерки плыли надъ взморьемъ, и большая, бѣлая звѣзда кротко сіяла надъ башней. Кристо торопливо отвязалъ "Мечту", сѣлъ въ нее и изо всѣхъ силъ сталъ грести въ открытое море, точно спасаясь отъ погони. Плылъ онъ долго, пока его не прошибъ потъ: ладони у него горѣли, какъ обожженныя; голова кружилась отъ усталости. Наконецъ онъ совсѣмъ задохся, бросилъ весла и растянулся навзничь на кормѣ. Видъ глубокаго, вѣчно спокойнаго и вѣчно безмолвнаго неба успокоилъ его смятенную душу. "Ничего нѣтъ... никого нѣтъ"!-- бормоталъ онъ.-- "И чего я болтаюсь здѣсь въ морѣ, одинъ, вмѣсто того, чтобы лежать дома у себя въ постели? Я сошелъ съума... Это все оттого, что я вчера много выпилъ и плохо выспался... Нѣтъ, какого чорта, -- пойду домой"...

На мгновеніе, при мысли, что онъ опять увидитъ эту проклятую постройку съ зіяющими черными дырами вмѣсто оконъ, его пронизала дрожь ужаса, и противная тошнота подступила къ горлу. А что, если онъ опять тамъ, поджидаетъ его гдѣ нибудь въ углу и будетъ ему подмигивать и шептать на ухо свои насмѣшливыя рѣчи?..-- "Нѣтъ, не надо, не надо, -- зачѣмъ думать объ этомъ"?-- успокаивалъ себя Кристо.-- "Ничего нѣтъ, никого нѣтъ.. его схоронили, и Мавропуло самъ несъ гробъ на кладбище. И такой скверный гробъ"...

Кристо пересилилъ себя, съ трудомъ поднялъ свое отяжелѣвшее отъ усталости тѣло -- и вдругъ отшатнулся, точно его ударили по лбу обухомъ. Передъ нимъ, на носу, въ прозрачномъ сумракѣ ночи сидѣлъ Ламбро и, улыбаясь, глядѣлъ на него своимъ мертвымъ прищуреннымъ глазомъ.

-- Здравствуй, Кристо!-- говорилъ онъ, кивая головой.-- Я здѣсь...-- Обезумѣвшій Кристо схватилъ весло, размахнулся и въ бѣшенствѣ ударилъ Ламбро по головѣ. Но весло выскользнуло у него изъ рукъ и съ грохотомъ упало на дно: лодка подпрыгнула и закачалась, а на носу все такъ же сидѣлъ Ламбро и насмѣшливо улыбался.

Тогда Кристо понялъ, что этотъ ненавистный призракъ не покинетъ его всю жизнь, что онъ будетъ съ нимъ вездѣ и всегда, и ни домъ, ни деньги, ни дочка Мавропуло не вернутъ ему прежнихъ радостей и покоя.

...Тихо плывутъ прозрачныя сумерки, тихо покачивается ., Мечта", а на носу сидитъ Ламбро и тихо шепчетъ:

-- Я здѣсь, Кристо; я сказалъ, что приду, -- и пришелъ. Я вѣрный человѣкъ...

-- Ламбро, уйди!-- бормоталъ Кристо въ бреду. Возьми все, -- возьми свою "Мечту", возьми Графу, -- все возьми, только уйди!..

Ламбро загадочно улыбается и молчитъ, кивая головою... И тихо плывутъ прозрачныя сумерки.

"Русское Богатство"", No 4--5, 1901